О его приближении к порту Даро было известно дня за три. Когда эти вести без пятнадцати минут полночь доставил полумёртвый от усталости гонец, никто и не подумал отложить дело до завтра. Вход в порт был немедленно перекрыт, невзирая на нарушения всех возможных договоров. Губернатор потирал руки, настолько довольный своевременно полученным предупреждением, что даже не казнил, как положено, гонца за дурную весть, да только вот пальцы дрожали.
Оставалась вероятность, что корабль попробует пройти в гавань силой. До сих пор он, правда не делал таких попыток, но его положение становилось всё более отчаянным. По имеющимся сообщениям корабль вёл себя странно. Встретив преграду, он некоторое время стоял ничего не предпринимая, после чего отходил на некоторое расстояние от берега, где, невзирая ни на какие обстоятельства, ждал в таком месте, чтобы его самым наилучшим образом было видно с берега . Изменить выбранной тактике он мог в любой момент.
Прежде не производилось ни одной попытки уничтожения корабля. Не его габариты останавливали людей, их страх был столь велик, что нашлись бы готовые даже на самоубийственную атаку, просто чтобы положить ему конец. В конце концов, этот плавучий ужас не устоял бы перед общими силами, объединённым под началом опытного и отважного адмирала. Интуитивно каждый понимал, что цена неудачи будет значительно выше, чем жизнь.
Было известно, что на корабле путешествует сам Дьявол.
Губернатор был богобоязненным человеком. После доклада, что закрытие гавани для страшного корабля не встретило протестов населения, он заперся в своей домовой часовне, пал на колени и молился за души моряков, которые, по высшему плану или собственному несчастливому выбору, оказались на проклятом судне. Даже впадая в дрему, Губернатор продолжал думать о них, команде мучеников или же величайших грешников.
С борта отчаянно сигналили: что припасы испорчены, пресная вода на исходе, нужен врач… Создавалось впечатление, что сообщения в отчаянии посылались безо всякой системы, наугад, в расчёте, что подействует ни одно, так другое.
Разведка, произведённая по указу Губернатора, доложила, что на корабле не замечено ни одного орудия. Это успокаивало, но если безнадёжность заставит обитого металлом гиганта проложить себе путь силой, последствия просчитать невозможно, а убытки будут просто неисчислимы. Робкие голоса сочувствующих при молчаливой поддержке верхов растворились в слухах об эпидемии. Жители Даро, самого гостеприимного из городов-портов, засели по домам. Если крайняя необходимость выгоняла их оттуда, на каждого чужака они смотрели с подозрением, несмотря на то, что даже у маленьких детей откуда-то взялась уверенность, что стоит встретить кого-нибудь со страшного судна, их можно опознать с первого взгляда. Вопреки растущему напряжению актов самосуда не происходило, и порядок сохранялся.
Люди на палубе виднелись лишь время от времени. К кораблю никто не приближался, и издалека они казались похожими на тени, и было не определить, какого роду-племени была команда.
Губернатор постарался заглушить голос совести, выдвинув на обсуждение вопрос о поставке припасов на отчаянно сигналящее судно, но не был поддержан ни одним голосом.
На третий день корабль замолчал, но по-прежнему стоял, довлея своей тушей надо всем портовым районом Даро. Страх рос, но население города училось не думать о корабле, но он словно бы оставался фоном всем человеческим мыслям. Порт терпел убытки.
Время шло, и, хотя судно продолжало хранить молчание, все понимали, что положение экипажа становится всё хуже. Курс корабля пролегал с севера на юг, и этот порт был последним в этом направлении, дальше его ничего не ждало. Губернатор, и, наверное, не он один, ложились спать с тщательно отгоняемой мыслью разрешить судну причалить в порту Даро, но наутро это желание забывалось, и только его призрак терзал сознание весь оставшийся день.
Однажды утром ситуация коренным образом изменилась. Со всех сторон только и было слышно, что рассказы о том, как корабль ушёл по воздуху. Они поминутно обрастали новыми подробностями. Губернатор не был свидетелем этого события, но ему думалось, что всё произошло довольно просто и возвышенно.
Ему рисовался вид на море. Корабль снялся с якоря и пошёл прочь от берега, который так и не принял его. Постепенно уменьшаясь, судно отделялось от поверхности воды, словно его притягивали разноцветные рассветные облака и при этом казалось, что не происходит ничего необыкновенного. Единственное что картина не имела чёткости, наверное, от навернувшихся слёз, которым, почему-то нашлось место и в воображении.
Город воспринял исчезновение корабля с диковатой радостью, заглушающей неосознанное чувство потери, которое не так и не отпустило непосредственных свидетелей события до конца их дней.
Лучше всех себя чувствовал Дьявол. Легкомысленно насвистывая, он начищал щёткой свой костюм вестника.