По ту сторону мечты

 
Вечер был  тих и приятен человеческому чувству . Нежно светилась, словно напитанная фосфором, вода батюшки-Енисея, тянулись гудки редких речных судов, поставленных стараниями купцов Сибиряковых да Гадаловых, так же отчетлив и ярок был диск бледной и мечтательной луны. И разговоры у костра ничуть не отличались от начатых накануне. С одной, пожалуй, разностью - Иван Тимофеевич Савенков, увлеченный находками дня, к вечеру не присоединился к нашей компании. Он весь был поглощен  выпавшей на его долю удачей и то и дело  восхищенно вертел в руках чумазые находки неолитических времен, а потом столь же восхищенно показывал их консерватору красноярского  музея Аркадию Яковлевичу Тугаринову не усидевшему в пыльном и знойном Красноярске  и приехавшем в жиденьком, тряском тарантасе навестить нас.
– Вы посмотрите только, голубчик – волнуясь, рассказывал Савенков гостю - ведь это ж ни на что не похоже. Это же такое откровение высшего разума, на  кое я  и уповать не смел. Это в корне меняет  гипотезы о жизни человека в Сибирском крае. Подумайте только, ведь это же  неолит, никак не позднее!
Тугаринов, по всей видимости, так же был взбудоражен сей находкой. Обычно говорливый и умеющий найти точную, весомую фразу, на этот раз ни находил ничего уместнее как повторять  лишь «Замечательно!» да «Брависсимо!» и почему-то  все время потирал чистеньким носовым платочком как-то кособоко сидевшее на потном носу пенсне.
Между тем, мы - небольшая команда савенковских сподвижников, приютившихся у по-лыхавшего восторженным светом костра, насытив свои желудки приготовленной здесь же на огне немудреной пищей, недолго говорили об археологии, более увлеченные про-звучавшим накануне рассказом, и вскоре как-то ненароком вернулись к прежней теме. Изначально повествования были отрывочны, не очень убедительны, и они как-то скоро потонули во множестве прочих впечатлений, но вот повествование незадачливого студента   Антона Резчикова  показалось мне многим примечательным.
Нужно сказать, Резчиков был нрава незлобивого, но насмешливого, любящего не всегда впопад подковырнуть, поставив собеседника в неловкое положение. Особо на то никто не обижался, ведь в трудных ситуациях, которые происходили то и дело, Антон оказывался всегда надежным, а подчас и даже незаменимым, товарищем. Наши не очень серьезные повествования его поначалу занимали мало, он подтрунивал да зубоскалил. Все  пытался выставить наши страшилки то в язвительном, то потешном ключе. А потом   как-то невзначай посерьезнел да и попросил места для своего душевного излияния.
Никита Ухов, суровый и правильный мужичок из Торгошино (деревеньки неподалеку от Красноярска), нанятый Савенковым для земляных работ, возражал: дескать, опять все к потешке сведет да глумлению над добродетелью.
- Ой, смотри, Антоша – улыбнулся Савенков-младший – если опять какие-то язвы разворошишь да на смех подымишь, то несдобровать тебе. Никита наверняка побьет тебя подвернувшейся под руку оглоблей.
Резчиков не отвечал. Он молча пошевелил костер тонкой сосновой веткой. Сухие хвойные иголки, брошенные сверху, на мгновенье вспыхнули и застрекотали  словно бенгальский рождественский фейерверк. И в это время я увидел грустные глаза Антона. В них было столько надсадной тоски и, может быть, зудящей боли, что заготовленный мной  беззаботный каламбур  так и остался невысказанным.  Я как старший в сложившейся компании счел необходимым  подбодрить вызвавшегося рассказчика  и  посоветовал собравшимся отнестись к повести с надлежащим вниманием и серьезностью. В сумерках мне показалось что благодарственно качнулась Антонова голова. Не  особо отвлекаясь на предисловия, он начал рассказ.

1.
- Вы, наверное, улыбнетесь, но местом моего рассказа опять будет Канск. Городишко маленький, обтеханный, выстроенный на болоте, потому может и льнут к нему всяческие странности. Впрочем, история о которой я собирался поведать, случилась не совсем со мной, а частично была мне рассказана моим  путевым знакомцем, человеком столь кроткого и правдивого свойства, что к нему любой бы проникся доверием и участием - хватило бы самой малости разговора с ним. Кульминацию же повествования  я берусь пересказать, сообразуясь с собственным взором. 
Началась история с немыслимо унылого санного пути от Томска в Красноярск. Желез-ная дорога виделась только в проектах, и до нашего славного города на Красном Яру добираться приходилось долгонько. Завернешься в медвежий тулуп и спишь, или так подремываешь в полглаза, в скользящих по насту санях. Хлещет ветер в просветы лохматого воротника, летят снежные комья, а кони скачут во весь опор, бренчат колокольцы, отмеряя версты монотонным жалостливым звоном.  Нечастые станции встречают теплом и свежими новостями. Здесь,  в рубленных на скоро заезжих дворах, занесенных под самые крыши снегом, можно отогреться да жарким чайком побаловать свою промороженную насквозь плоть, а тоскующую душу доброй  беседой.
На одной из таких дорожных лачуг свел я знакомство со славным юношей близкого мне возраста, не лишенным обаяния и воображения, но напрочь - всякой жизненной стойкости и практицизма. Началось с того, что мне пришлось оборонить его от не в меру сребролюбивого содержателя заезжего дома, так и норовившего обжулить усталого простоватого путника. Преисполненный чувства благодарности юноша, робея и заикаясь, справился о конечном пункте моего назначения. Узнав, что я направляюсь в Красноярск, он с каким-то трепетом, граничащим с полной паникой, стал упрашиваться меня продолжить путь вместе. Из этого его состояния я уверился в полной его растерянности перед жизнью, беспомощности перед внешними обстоятельствами. Похоже, ему чаще приходилось слышать раздраженное «нет», нежели благосклонное «да». Повинуясь скорее чувству сострадания, чем неким дружеским побуждениям, (все непонятное, странное, нездоровое чаще всего вызывает наше опасение и отторжение) я ответил согласием.  Он принял это с таким бурным и несколько чрезмерным порывом, что я тут же   пожалел о даденом слове, представляя сколь навязчивым и непредсказуемым, тот может быть в пути к еще столь не близкому Красноярску. Но, забегая вперед, скажу, что опасения мои были напрасны, мой спутник оказался, не смотря на некую нервозность (которая впрочем по мере того как развивались наши отношения сглаживалась и в конец полностью исчезла) личностью прелюбопытной и общение с ним в дальнейшем доставило мне истинное удовольствие.   
Первые версты совместного нашего пути с Матвеем (как  его звали) были донельзя напряженны и безгласны, он хранил молчание, видимо не желая докучать, или как он мне объяснил впоследствии, «в боязни показаться не в меру докучливым да несуразным». Но однообразие и дорожная скука постепенно делали свое дело. Вначале мы буквально цедили фразы - скупо, согласно светскому протоколу, затем лед стремительно начал та-ять и последние версты перед Красноярском  мы говорили решительно без умолку, недоумевая и смеясь над тем, что так долго не могли обрести общего, значимого для нас обоих.
 И вот этот отрезок пути он мне и поведал  историю своей жизни и тех странных обстоятельствах, которые тому сопутствовали. Начал он с вопроса, поставившего меня  в тупик. Я опешил, когда он без всяких предисловий вдруг спросил, знаю ли я что-нибудь о подпольниках. Смутившись, я тут же ответил что, мол, нет, да знать не желаю, поскольку вера во всякую нечисть недостойна просвещённого ума и что два курса Казанского университета способны развеять любые заблуждения. Он согласно покачал головой, но все же заметил, что хоть наука и благо, но возможности ее отнюдь не безграничны и мы чаще всего заблуждаемся, переоценивая значение рационального. Дескать, в темных суевериях, в древних традициях русского народа кроется иногда больше здравого смысла, чем во всех заумных профессорских лекциях вместе взятых. Я готов был уже взвиться на дыбы и наговорить кучу дерзостей, но он попросил не торопиться, вначале выслушать его историю, а уж потом кидаться в ниспровержения.
 - Странно сказать, - начал он, - но я должен вам сразу же заявить что я сам являюсь сыном подпольницы, то есть нахожусь в неких родственных связях, с той нечистью, о которой вы знать не желаете. Может, в том вы и правы, но что делать, если таковы истинные обстоятельства.
Начал он издалека… Мысли его были весьма противоречивы, неровны и я с вашего раз-решения упущу их, для краткости оставив лишь самую суть.
Родился он в одном из рубленных пятистенных домов села Заречное, недалеко от Кан-ска.  Нет, то не был  страшный дом, о котором мы слышали минувшим вечером. Да и ничего мудреного иль неправильного в нем не виделось. То был самый обычный дом, таких  в Канске или в том же Заречном пруд пруди. Жила в  доме самая что ни наесть обычная семья из пяти человек - дед Аверьян, бабка Лукерья, сын их Федор с молодой женой Катериной да внук Матейка. Жили справно, очень не роскошествовали, но общий достаток имели. Мужчины зарабатывали ямщицким трудом, немного хлебопашествовали, а женщины, как водится испокон, дом обихаживали, за скотиной смотрели. Родители в Матейке души не чаяли, подарками одаривали да все больше по головке гладили. Но вот случилось так, что не стало Федора, замерз бедолага в лесах под Иркутском. 
 Выплакав до дна, свои черные загадочные очи вдруг слегла красавица Катерина, сдела-лась тихой, сумрачной, безразличной к давешним заботам и стремлениям. Разговоров не говорила, на вопросы не отвечала, бывало, уткнется в мужнины вещи и горько вздыхает целыми днями. А то погладит Матейку по шелковым локонкам, посмотрит  грустно в глазки. «Горе…», - скажет чужим и безжизненным голосом и опять молчит.
А следом случилось, что она вовсе запропала. Искали. Расспрашивали соседей. Бегали на песчаный берег Кан-реки, но напрасно. Как в воду канула Катюша. Долго горевали старики. Долго надеждой тешились, что вернется, постучится в окно, расцелует свое ди-тятко, но не случилось того ни через день, ни вообще никогда.
Вот так с тех пор  и жили втроем.
Матейка был мальчиком болезненным, застенчивым. С местными ребятами как-то не сдружился, в их задиристых играх участия не принимал. Все больше сидел дома, кар-тинки в книжках высматривал или мастерил из накопанной еще отцом нежной белой глины, что в тамошних местах в избытке, затейливые фигурки. То солдата при ружье и всей амуниции изготовит, то ремесленника, работой славного, землепашца с сохой, толстую сватью Бабариху или  самого царя с министрами да боярами. Налепит, раскрасит и выставит на пол.  И вот они у него маршируют, речи говорят и трудятся во благо своего глиняного государства.  Ах, чего только здесь не происходит, разных разностей полно.  То министры злобствуют да козни строят, то мастер лапотный подкидную доску такой силы изобретет, что на луну глиняного работника забросит. Расставляет малец фигурки,  говорит за них, говорит,  песни поет, даже проповеди читает. При живых родителях игры те приветствовались. Федор, насмешник, шалопай и выпивоха, был, но и добряк  и фантазер   великий. Опустится, бывало, рядом с сыном, на выстеленную на полу доху, что мехом кверху вывернута, и вот у них баталии разные идут.  «Заходи, - кричит Федор, - с тылу, иначе противник осилит». «Неа, у нас засада у дальнего рукава готова», - не соглашается Матейка. Смеется малыш и Федор баском ему вторит, а уж матери отрадно, глядит и не нарадуется. 
 Но странными казались те игры  в доме без родителей. Бабка Лукерья бранилась: - В ха-ту черепков натащил, неслух! Вот отдам тебя подпольнику, будешь знать. Дед сурово вздыхал, но отмалчивался, а дочь их, вышедшая замуж за богатого мордовского кресть-янина, тетка Аниска, вовсе Матейку в юродивые вписала. Приедет в дом к родителям - и ну хохотать над его играми да подтрунивать над мальчишескими неловкостями. «Ма-тейка! – кричит, - подай то, принеси это. Матейка ласковый мальчик, старается услужить. Но из-за упреков все как-то неловко получается - то за самотканую дорожку зацепится да растянется по полу, то молоко прольет, что малой дочери Аниски понадобилось. «Ох, бестолочь, ничего не можешь!», - кричит Аниска. Потрогает молоко и опять: «Я ж тебя, неслуха, теплого просила!», - да еще тумака отвесит. Бежит вновь на кухонь-ку Матейка, а у самого слезы из глаз. На что бабка Лукерья не  жалостливая, но раз и она не выдержала, попеняла дочери: «Ты бы подобрее, что ли, все же сирота».  Та  усмехнулась, кофту сатиновую одернула и насмешливо: «Да вы, мама, не видите, кто растет. Это ж дурачок будет, юродивый вроде Софрона, который в воскресный день на базарной площади псалмы поет и петухом кричит. Так тому подают, а этот вовсе ничего не умеет. Сидит только, с истуканами своими болмотает. Ясно дело, парни в его возрасте уже при деле пристроены, а этот цацки гуляет. Юродивый, одним словом.  Давеча  попросила воды подать в кружке, так в стакане принес. Уж не выдержала, выплеснула  воду в его дурковатую рожу».
Горестно Матейке такие речи слушать, молчит от бессилия, сжав кулаки и задыхаясь от боли. Лишь предательские слезы тянутся по его щекам. И мысли смущают – может, права упрямая тетка, никчемный он? Как знать...
- Остынь, говорю, Аниска, видишь малец заходится, - вступается за внука бабка Лукерья
Тетка бросает сумрачный взгляд на племянника. Но нет  в том взгляде ни понимания, ни приятия. «Лучше бы бабушка смолчала о том», - думалось  Матейке. А Аниска, увидев слезы, раззадоривалась и долдонила почем лихо:
- Вишь, сопли развесил, слабинку почуял. Все лялькаетесь с ним как с малым дитятей. Попомните мое слово, будет вахлак  почище мамаши своей,  подпольницы, что Федора нашего сгубила ручищами злокозненными.
- Неправда! - ярый крик разрезал унылое пространство избы. Некому не поверилось в тот момент, что это был голос маленького запуганного Матейки, настолько звонок, бес-страшен, даже дерзок был он. Матейке  самому причудилось, что это был  вовсе не его голос. Он не ждал от себя той решимости. Нахлынувший вслед страх тут же сжал его дыхание. Но он все же нашел силы в себе высказать: «Неправда! Врешь ты все! Моя мама хорошая! Она не неблагодарная и не подпольница, и руки у нее красивые, - и зарыдал уже окончательно.
Аниска опомнившись от неожиданности, занесла, было, руку чтобы залепить племянни-ку затрещину. Матейка отшатнулся в испуге, но грозный голос деда Аверьяна, занятого до той поры развешенной по всей хате рыболовной сетью с берестовыми поплавками, осадил дочь.
- Сядь! Кому говорю, сядь, да попридержи язык. Спрячь свой гонор, а то не посмотрю что мужняя баба…
Аниска потупилась – Да что вы, тятя, я же добра хочу лишь одного.
- Вот я тебе добра и отмерю сполна, если свой гадючий язык не придержишь.
- Но тятя?
- Смолкни, говорю. Неча парню душу травить, у него она и так измордована. Лучше матери с куделей помоги, а то что-то не ладится.
Фыркнула Аниска, но перечить отцу не решилась, отступила к сидящей у русской печи за прялкой Лукерье. Утешать Матейку никто не стал. Но уж то, что его попросту не тиранят, было благом. Он долго тихо всхлипывал, забившись в заветный угол, и перебирал глиняных генералов и землепашцев.
 А вечером, едва засопела на пуховой перине бабка Лукерья, Матейка прокрался к русской печи, где спал дед. Растолкал его, да и попросил рассказать кто такие подпольники. Дед для порядка ругнулся, но просьбу внука уважил.
Правда или небыль, но жил в нашей деревеньке парнишка. Ляксей кликали. Ладный та-кой хлопчик, верткий до дела. Случилось ему приболеть.  Тяжеленько, думали  вовсе приберет его Господь. А ходить за ним особо некому. Все старшие братья при работе, матка с батькой, то же в силах, не отсиживаются. И вот лежит он, постанывает, стало быть, в пустой хате один одинешенек, к мышиному писку прислушивается.  А тут постукивание такое неясное. Приподнялся и видит – с подпола крышка вскинулась, да ступает от туда девица красы загадочной,странной, будто не нашей вовсе, в переднике цветном, да с косою до пола.  Подошла она к болезному, платочком пот со лба убрала, да питье поднесла. Дивится Алеха, а перечить не решается.  Как малое дитя принимает, со всем соглашается. Ходила она так за ним сколько-то. Может   неделю, а может и месяц. Днем приходит, а к вечеру, когда семье вернуться, исчезает. Прикипела душа Алехина. Вот уже и силы к нему возвертались, просит чаровницу не покидать его. Мол, нет ему милее ее никого на свете. Покачала головой красавица, говорит: - Коль мила я тебе, засылай сватов, в верности поклянись навсегда. А не будет того - не отпустит ее батюшка-подпольник, не даст дозволения к свету подняться.  Удивился Алеша, спрашивает, как добраться до ее подземных чертогов. «То не мудрено», - отвечает красавица, - «стоит лишь под пол спуститься, три раза вокруг себя обернуться да под третью ступеньку глянуть. А там как свет увидишь, иди смело, все стены пред тобой сами собой  расступятся».
- Что ж, - говорит Алеша, - если так, то жди сватов, с меня не задержится. Ушла девица, а Алексей прямиком к матушке с тятенькой. Сватайте мне, говорит, дочь подпольника, люба она мне. Погоревали старики - видано ли, сына за нечисть подпольную сватать, отговаривают. А Алеха уперся. Клянется, что иначе в Кану утопится. Что тут делать? Спустились подпол, как сказано, обернулись вокруг себя, под ступень глянули и пошли длинным ходом открывшимся там. Идут, а навстречу им мужичонка в бархатной жилеточке - ровно купец какой, даже часики потренькивают в кармашке. Заждался я вас, говорит, дочушка моя тоже изводится, ужо подушки проплакала. Глянули  старики, оно видно, и в подземном мире все как у людей устроено. Поговорили, дело сладили, а там и свадьбу учинили. День у сватов под землей гуляли, а три - в своем рубленном доме. Жизнь пошла ладная, радостная. Невестка всем угодила. К работе охоча, со стариками ласкова, с мужем разумна. Вскорости, дите народилась, хату новую сладили – живи не хочу. И тут Леху бес попутал, глянулась ему молодая девка, что в лазоревом платочке у колодца повстречал. За ручку ее подержался, ведерко поднял, к губкам ярким приложился. Всего ничего, а вернулся домой и нет никого - ни жены, ни сыночка. И входу до того царствия подземного тоже не оказалось Вот оно как, - не терпят подземные жители супротивничанья. Запил Ляксей значит, а потом и вовсе сгинул. Так все и кончилось.
Дед зевнул и натянув на себя овечий тулуп повернулся на бок. Матейка молчал, все думал об рассказанной дедом быличке.  И вдруг встрепенулся и начал вновь тормошить Аверьяна.  – Деда, скажи а мама моя правда что подпольница? Деда?
Дед не ответил, а бабка Лукерья сердито отчитала: Да тише ты там полуночник, ночь на дворе, а он все деда донимает. Спи,  кому сказанно!
Но сон не шел. Рассказанное дедом еще долго занимало его воображение, саднило его детскую неокрепшую душу и высказанное Аниской.
2.

Наступил новый день,  но Матейкины  тревоги не улеглись. Ничуть не становилось  лучше и впредь. С каждым днем переживания как снежный ком наслаивались друг на друга, множились и отравляли дни  мальчугана. Но вовсе невыносимо стало Матейке в тот день, когда недалекая и завистливая тетка Аниска в справном материном сундуке увидела хорошенькую заячью шубейку, спроворенную Катериной для сына еще в те дни когда семья была неразлучна. Тогда одежонка была большевата на вырост сделана, вот и уложили на время. Ходила Аниска как лиса все рядом, да около, облизывалась вроде бы. То заговорит с Лукерьей о бедности своей, то отцу пожалуется, что дочурку не в чем во двор вынести. И вдруг в одночасье заявила что Матейка попортил одежонку ее двухгодовалой Танюшки, «постриг ножницами для своих цацак» . И впрямь среди Матейкиных куколок нашлась тряпица той же расцветки что Танечкино лиловое в горошек платьице. Напрасно Матейка божился, что не вершил оной глупости. Ему никто не верил, а теткин муж  дядя Яков хлестанул его солдатским ремнем и при случае пообещал вовсе выпороть до полусмерти если отпираться будет. «Учить - все кричал  - надобно пока вдоль лавки лежит, а поперек ляжет поздно будет». Не помогали ни слезы, ни уверения и шубка досталась Анискиной дочке.
Нет, Матейке той шубки было не жалко, да и вырастал он уже из нее. Но была беско-нечная обида и ощущение своей незащищенности и унижения которые жгли его еже-дневно и ежечасно, ощущения ненужности и ущербности среди своих правильных род-ственников, гадкие ощущения которые насквозь пронизывали его мысли, вытягивали по капли его не столь уж великие силы. Он плакал, но внушал тем лишь отвращение, он говорил, но над ним смеялись, он стремился делать, как, то полагалось в большом доме его деда добротно и мастеровито, но получалось все вовсе не так и ему доставались лишь шлепки и затрещины. Одна лишь отдушина глиняные куклы, содеянные когда – то с неунывающим забавником Федором.  В долгие часы он поверял им свои мальчишеские тайны,  рассказывал о своем горьком житье-бытье. С вниманием слушали глиняные генералы своего предводителя, сочувственно опускали головы расписные матроны, с пониманием относились вылепленные землепашцы. Но в тот вечер их на месте не оказалось. Красненький сундучок, в который еще при родителях определили глиняную армию Матейки, был пуст и чисто вымыт. Предчувствуя недоброе Матейка бросился за расспросами к бабушке, лишь отмахнулась занявшись кроснами ткацкого станка, вернувшийся с поездки дед Аверьян, хмуро посмотрел на него: «Дело ли мне до твоих черепушек». Тетка Аниска как всегда забежавшая к вечеру хохотала и с издевкой говорила «Что сосю свою потерял. Меньше хлюпать носом по углам будешь. Малец уже из штанов вырос, а все елозит».  Хотя тетка говорила, что не брала игрушек Матейка почувствовал неправду в словах Аниски, больно уж юлила она разговаривая с мальчуганом, да и смех ее был  деланный и вскорости Матейка нашел подтверждения своим догадкам.  В выгребной яме позади огорода он обнаружил осколки своей бывшей армии, подобрав иные из них он проплакал всю ночь. А потом и ненароком услышал разговор Аниски с Лукерьей. 
- Ты если чо знаешь о Матейкиных цацках, то бы сказала, а то вишь как убивается малец, - говорила бабушка.
- Да чой о них говорить, Яшка их пьяный передавил.
- Да, коды ж это?
- Да вас никого дома не было, его какой то бес понес в той угол, во и завалился.
- Не по-людски это.
-Ой мамо спестили вы совсем ентого звереныша. Ну побились и ладно, хоть может за ум возьмется, а то никакого сладу нет, ни одного парня не найти в округе, что бы сюськался бы с истуканами. – Потоку браных речей Аниски не было конца. Она все говорила и говорила, ища самые гадкие, самые мерзкие сравнения. Они были столь ужасны, что Матейка  за занавеской хотевший перед тем переждать поток словесных испражнений взбесившийся тетки, не выдержал шагнул отдернув штору и что было сил швырнул в лицо разошедшейся бабы кусочки колючей обожженной глины. – Получи, гадина!
Осерчавшая, с рассеченным в кровь лицом, с выпученными глазами Аниска долго хле-стала его мокрой тяжелой тряпкой, и все повторяла «Я тебя проучу паскуду, змееныша подпольного, вмиг забудешь ухватки нечистые». Матейка хоть и заливался слезами, но продолжал твердить «Гадина! Гадина! Гадина!»   Дед Аверьян на этот раз не вступился за внука, мало того выпростав из видавших виды стяженных ватных штанов ремень, он приложился к Матейкиной спине: «Будет тебе наука! Не перечь тетке!»
После этого жить не стояло и Матейка решился на страшное.  В следующий  день когда все уехали на ярмарку,  остался в хате один, он привязал  бельевую веревку к ручке печ-ной заслонки. Завязал петлю, что бы легко скользила, накинул петлю себе на шею, пере-крестился прося Господа отпустить грех самоубийства, закрыл глаза и ухнул с колчено-гой табуретки вниз. «Прими меня смертушка заступница!» Тут то оно и случилось… 
 
Девочка хитро сузила золотистый внимательный взгляд, он был такой язвительный и насмешливый, что Матейке стало не по себе. А она глядела все на него, а глаза и вовсе щелочками стали. Нагнулась и приложила беленький платочек к его лбу
- Ну вот и ладненько – услышал он   негромкий голос. Досадливо сдула светлый локонок выпавший из под   косынки. – Полежи спокойно.
  Матейка хотел было встрепенуться, но сил на то не хватило. Видно   что-то сломалось в нем - Девочка хихикнула и сделала так: Тсс.. - стало быть, - не говори. Да и невозможно было говорить, Матейка мог лишь хрипеть, вращать глазами и пялился в  потолок .
Все было очень странно.  Матейка никогда не видел эту девчонку и даже представить не мог как и когда она оказалась здесь на порушенной кухне, среди глиняных черепков и разбросанных ухватов. Она совсем не походила на тех девочек, что жили по соседству и вообще ни на кого. И красивой ее не назовешь, а вот что-то завораживающее, чудное, было в ней. 
Между тем девочка не смущалась, деловито перебрала ряд уцелевших крынок, и все приговаривала – Не то, да, не то. Но вот видимо нашла, что-то плеснула из одной в жес-тяную кружку, капнула  из бутыли и поднесла Матейке. - Пей, -  Матейка поморщился, девчонка,   показалась ему крайне вредной, - мало какую  может  отчебучить неловкость. - Так он подумал, но рот он все-таки приоткрыл и сделал крошечный, неуверенный глоток. Жидкость была мерзкая, жуть как хотелось ее выплюнуть. – Хм, сказала девчонка, и угрожающе сузила свои сердючие глазки до маленькой, змеиной трещинки. Снова дунула на локонок – Для начала хватит. –    замельтишила по хате. – Что от чего думалось Матейке, и отчего она тут хозяйничает. Он лежал на полу кухни и мрачно смотрел на темный чуть тронутый известью потолок. Трещины складывались в какой то жуткий узор из мрачных физиономий и звериных морд, они хмурились, показывали языки, ог  клыки и взгляд мрачный и подозрительный. Болел ушибленный локоть и каруселью шла голова, и еще эта неприятная горечь во рту, которая все разрасталась, свербя то в желудке то в самом мозгу. – Никогда не нужно слушаться незнакомых девчонок, -   
Мысли свербели в мозгу. Тук-тук - отдавалось в висках. Он   начал припоминать произошедшее. Было противно. Эти уродливые, глумливые рожи, неумные причитания. Еще как противно. Но все-таки не так как до того, и жжения необыкновенного и мучительного жжения  не было, сейчас он видел в случившемся даже смешное. Ему зримо представился красный, здоровый нос тетки Аниски и вечно хнычущая, сопливая физио-номия   золотушной анискиной дочери, осоловевшие глаза Якова – Вот-те   потешки! И сразу лучик  перед ним. Ай, все же смешно! Смешно да и только и помирать от того незачем. Весело все на свете.
 И этой кутерьмы  он услышал голосок, - тоненький, совсем не яркий,  звучавший  отчетливо, куда уж зримо, он даже различил слова немудрящей песенки:
Я мету, мету, мету. Чисто в доме приберу.
Загляну я в дальний угол, под скамейку загляну,
Все пылинки все соринки не оставлю, уберу.
  Матейка   подскочил, - Ах, да, - девчонка! Не ужель она ему не приснилась? И как он мог забыть о ней. Болезни словно враз не стало, - вот  диво. – Бежать надо и расспросить обо всем. Ужель и дальше пошла по хате бродить?   И вот он уже стоял на пороге большой залы и дивился .
Чудная это была девчонка – небольшая,  в вишневом сарафанчике с оборочками, тканом переднике и лапоточках . Она ходила по хате с хозяйственным видом,  словно и вовсе не замечая Матейки, держала в руках огромный веник, напевала слова-потешки, ни мало не заботясь в разнообразии. Погружена была в работу.  Управлялась она, со своим   жутким веником решительно. Скоро в горнице собралась   куча мусора. Пожалуй, при всем старании   такого   собрать было нельзя,   он накануне еще помогал бабушке натирать песком некрашеный  пол,  и ничего не могло затаиться в дальних углах. Кто знает, может веник тот обладал чарными силами,  не смотря на   величину,  проникал в самые дальние углы, может и в трещины всякие  и оттого гора росла. Вскоре среди мусора появились ржавые пуговицы, птичьи перья,  и даже останки   жителей его глиняного городка, завалившееся должно быть за большой бабушкин сундук.   
Девочка сметя в кучу все что могло быть в комнате и все что не могло вовсе, накрыла все извлеченным из кармашка передника платком. Накрыла и тут же подняла. Мусор исчез, а вместо кучи бесформенных черепков посреди комнаты  стояла целехонькая глиняная фигурка генерала с эполетами и аксельбантами. Ну не только генерал, а еще и другие затерянные давным-давно вещи. Например дедушкины старые часы подаренные каким-то генералом в стародавнюю войну, бабушкины спицы.  И все это лежало теперь в самом что ни наесть первозданном виде, чистенькое и отполированное.
 Матейка охнул, увидев такое, - девчоночка сердито оглянулась, фыркнула по кошачьи, вздернула плечиками и тут же скоренько   за    занавесочку прикроватную. Матейка было поспешал  за ней, но там девочки не оказалось, словно сквозь землю канула. И в комнате чистота и уборщика не видно. Вот так чудеса!
А тут на дворе заскрипели  полозья, залаял пес волнительно и дружелюбно, свиньи вспрыснули, из хлева отозвалась корова,   – Что черти лупоглазые, - услышал Матейка ворчливый дедовский голос, - Заждалися сроку? Ну будя, будя… На прокормку всем хватит. Стихните до поры.
Матейка тут вспомнил про разгромленную кухню. – Ой и достанется ! - побежал, зап-нулся об порожек, растянулся, а когда поднялся ему уже навстречу из распахнутой уличной двери ползли клубы сизого отдающего свежестью морозного воздуха. Устав-шая, раскрасневшаяся бабушка Лукерья снимала с головы плотные шали. – Ну что по-стрел, все спелновал?  (т.е. сохранил – В.К.)
Матейка не ответил, только смотрел на бабушку огромными испуганными глазами, пол-ными мольбы и покорности. Ах, что сейчас будет? И как он сможет объяснить? 
Да взгляд выдал Матейку с потрохами. – Что, натворил неслух сызнова? -   обреченно почти примирительно вздохнула старуха. Матейка не ответил, лишь сокрушенно повернул голову в сторону кухни.
Старуха покачала головой, - На кухне стал быть?
-Угу. 
- Ну пошли смотреть. Чую, ладно натворил. Прибьет тебя дед не иначе. Да будь ты неладен!
Слезы уже текли по Матейкиным щекам в ожидании взбучки, но случилось другое. Шагнувшая   за кухонную дверь бабушка взмахнула руками и совершенно сменив глас запричитала: Ах ты мальчичек наш светленький, внученек ласковый, помощничек нена-глядный! И надо же как прибрался, как хату то выкрасил. Что к Пасхе будет! Ручки то твои золотенькие!
Матейка не  верил своим ушам, все было странно и неслыханно в этом преображении,  он подался вперед и увидел новое: свежую сверкающую чистотой кухню, где все было исключительно на своих местах, исключительно чисто вымыто, исключительно начищено, постирано,  выглажено, исправлено все, что только можно было исправить. Пузатые крынки и горшки стояли совершенно целые на резной деревянной полке, широкогорлые банки были обвернуты чистым пергаментом, ведра и ушаты полны воды, а большая русская печь была жарка натоплена, побелена и на ней стоял огромный чугун ароматных свежо сваренных щей.
- Вот это внучек угодил, так угодил! – умильно вздыхала бабушка и нежно обнимала за плечики, а он потрясенный стоял и ничего не мог сказать. Да разве такое бывает?
3.
 
Проснулся он уже когда в доме было уже светло. Дедушка с бабушкой уже ушли по своим делам. На кухонном столе его ждала крынка теплого парного молока и добрый ломоть свежеиспеченного хлеба. Хлеб в доме пекся не часто, особенно зимой, когда свежую буханку можно было выбросить на мороз, а потом брать по мере надобности из огромного ларя в пристроенной прямо к сеням кладовой-амбаре, этот хлеб не был так вкусен, а вот свежий… Матейка с восторгом вдохнул чудный ржаной аромат. Он ото-рвал кусочек мякоти прямо из середины ломтя и положил в рот. Красота! Разве может быть что-то вкуснее свежего хлеба.
Тут Матейка вспомнил о вчерашнем происшествии, ему стало любопытно, остался ли в его сундучке заново слаженный генерал. Он открыл крышку, - генерал был целехонек и даже выкрашен в свежую краску. Касание к фигурке показалось настоящим праздни-ком. И эполеты и ордена на мундире бравого вояки были нарисованы со знанием дела. Ах до чего хорош! – Он погладил воина. Поставил его на свет. – Нет, это диво, как он сделан! Удивительно, просто удивительно!  - Ребята! Не Москва ль за нами! – прокричал он, не весть откуда взятую фразу. Ему показалось мало, что он видит генерала только сверху, захотелось, чтобы он был рядом, как идущие на параде гарнизоны, для этого он поставил фигурку на подоконник и стал водить взад и вперед, время от времени отдавая приказы – «Вперед!, Шагом марш!, Кругом! В атаку! Ать-два!   Играть он мог до бесконечности, ни чуточки не уставая и забывая об времени. Он говорил, рассказывал и смеялся тем светлым беззаботным смехом, что так свойственен детству. В игру он включил и матрешку которую купили Танюшке и которая до поры до времени просто стояла на окне. Особенно смешно было когда генерал пообещал Матрешке,   вольную дать, от крепости освободить за хорошую работу  и если она все задания исполнит - генерал же не знал, что в Матрешке есть еще фигурки-помощницы. Надавал заданий, а потом пришел и глаза разинул – И как так успела все, то и быть не может! Воды наносила, спрашивает – наносила, Кудель напряла – напряла. Караваев напекла - напекла. И когда это ты все успела. Матейка хохотал до слез. Хохотал, хохотал и вдруг глядь, - кто-то за спиной вторит. Обернулся   – стоит перед ним вчерашняя девчоночка-невеличка и закатывается руки в бока. И ничего в ней сегодня странного нет. Девчонка как девчонка. Вон и смеется совсем как все зареченские дети – веснушки на носу блещут.
Смеяться перестала, говорит:  - Меня Нелли зовут, я оттуда. – Матейка посмотрел в ту сторону и  крышку открытого подпола увидел. Не удивился, ему в тот момент  показа-лось от чего то   обычным .  И отчего так?
- Матейка. –   кивнул он.  И вдруг застеснявшись этого детского прозвища, добавил.- Матвей
- Знаю, знаю. Я все знаю. – девочка встряхнула головкой,  добавила дунула на непо-слушный локон – Я даже знаю, что тебя  обидели и за что.
Матейка кивнул вновь. Чуть подумал и добавил: 
 - Я мог бы с тобой дружить. Но… -   запнулся, он хотел было сказать про свои глиняные игрушки с которыми они могли бы играть, но вспомнил, что они бесславно погибли под ногами дяди Якова.
- Нелли хмыкнула и вновь сузила глазки. И вдруг без какой то видимой связи, но словно подслушав его мысли  сказала - Игрушки они имеют свойства возвращаться.
- Как так? Разве такое бывает? - усомнился Матейка.
- Бывает! – кивнула Нелли, -   Нужно только закрыть глаза и представить разбившуюся игрушку целой и невредимой. Попробуй…
  Матейка со всей силой стиснул веки.
- Нет, так не годится, ты только закрываешь  и совсем не пытаешься увидеть свои иг-рушки. – заметила Нелли.
- Но откуда ты знаешь?
-Отчего ж мне не знать, я же вижу как ты со всей силы сжимаешь глаза аж за ушами скворчит, да только  и вовсе не для того, чтобы  представить.
- То нужно?
- Конечно. 
- Но крохотное, не могу вспомнить. Могу придумать разве?
- Хорошо. -   Нелли вздернула головку.
Матейка закрыл глаза и постарался увидеть во всех подробностях, - вначале только офицера глиняной армии, невольно галуны на его парадном мундире оказались куда яр-че в, а аксельбанты куда роскошней, медалей куда больше, щегольские сапоги, тонкую саблю.
- Ах! –   услышал  он возглас Нелли  – Поспешил распахнуть веки и стоящего на полу крохотного офицера размахивающего саблей совсем не сломанного, целехонького и сверкавшего всеми красками, как раз такого как представил.
Нелли сделала щелочки глаз.- У тебя  получается.   
Матейка  кивнул головой и тут же попытался воспроизвести образ глиняного крестьянина,  - Вот он какой в рубахе навыпуск, в армяке, шапке набекрень с улыбкой до ушей и все получилось.
Так скоро возвратился к Матейке весь его глиняный люд.
Ошарашено глядел Матейка на это диво – И как это получается?
 Нелли опять сузила   глаза, - Это еще, что, - а потом улыбнулась и   хлопнула в ладоши - Ведь можно еще и так…
 Армия вздрогнула и ожила прямо на глазах восхищенного Матейки. Затрубили трубы, забили барабаны, пушки салютовали приветственно в воздух, маленькие офицеры отда-вали команды, а солдаты маршировали и отдыхали на бивуаках.
Глиняный генерал почтительно отдал честь Матейке и спросил не желает ли Государь начать маневры, а может стоит начать воину с соседним государством. Матейка   опешил, но все же нашел в себе силы ответить, что ни какой войны не должно быть, мир лучше, а вот маневры и учения не помешают, ибо известна старая мудрость – «Хочешь мира готовься к войне» И это правильно. – Генерал снова отдал честь, а глиняная армия трижды прокричала:  Виват! В честь мудрого правителя.
Матейка обернулся к Нелли – Что ж это?
Она смеялась и указывала на выросшие по всей комнате маленькие симпатичные доми-ки. Трубы у них дымили, а подле них бегала и весело щебетала детва. О чем было не слышно, больно они уж были маленькие, но смех звучал беспрерывно.
Крестьяне трудились в поле или кузнецы в кузнеце, гончары ставили посуду, звонари звонили в колокола, а там, уже был  настоящий город с высокими башнями и золочен-ными церквями.
- Ах,   как же это все замечательно, как это волшебно!
Матейка  рассказывал   Нелли самые удивительные истории из жизни своих игрушек и то тут же воплощалось в  жизнь. Она удивлялась и тоже рассказывала всякие разности, что ей приходили в голову, они тоже происходили скоро в глиняном королевстве. Вот это была игра. Но время проходило скоро и вот   за окошком поползли   зимние сумерки. А зашумело где то вдали. И снова восторженный собачий лай. Возвращались хозяева. И Нелли засобиралась. – Ты придешь еще? – она не ответила, только опять до предела сузила глаза. Хлопнула в ладоши и – ничего словно не бывало. Тишь и благодать, в комнате все убрано. Подпольный люк за ней захлопнулся как раз в тот миг когда в сенях заскрипела дверь, звонко звякнула уздечка повешенная  на сенную притолоку.   
 4.
 
Дед Аверьян в этот вечер был явно в духе. Он мастерил Матейке деревянное ружье, строгал, шлифовал, тер дерево о дерево утверждая, что самая лучшая выделка будет только таким способом, выжигал каленым железом нужные отверстия. Работа была ув-лекательная, Матейка не отходил от старика, смотрел как разгорался беловатым цветом металлический шип и как дед ловко орудуя клещами заправлял его в дуло и петли ново-го ружья. Горьковатый, смолистый запах паленого дерева стоял по всей избе. Лукерья пеняла старику, мол дом весь прокоптил, и чего развел такую потеху задаром..
А Аверьян, вот что уж было диво и ухом не вел, отшучивался да сказывал, что «Все мол ладно, а малому то уж нужно подсобить в игрищах». Лукерья дивилась, но больше того не говорила, боясь мужнина крутого нрава. И вот к вечеру когда вся семья собралась у стола дед, бабка, Матейка, тетка Аниска с дятьком Яковом  и Танюшкой из соседнего дома пришли, -  Дед Аверьян  объявил наконец свою смену.
Сие есть великозначимо! – и поднял вверх указательный палец, - Нонече   у   головы был, объявлено было экое дело: В году этом от рождества Господня 1891-го к нам,  Кан-ску великое счастие выпадает. Возвертается  из далеких мест чрез Канск, сам наследник престола, цесаревич Николай Александрович со свитами. И нам сирым, всевышним на-шим господом   то узреть будет удостоено. Вот оно как.
И дальше сказал так,  что он Аверьян сын Трофима тоже к тому приглашен как человек почетный и всеми уважаемый. Приглашен совмести с семейством своим. И потому, чтобы в грязь рожей, не ударить всем готовится нужно, одежды новые шить, другие об-новы справлять, а так же всему обществу держать ответ за дороги мостки разные и прочея, прочея, прочея. А сроку на все дадено, едва несколько месяцев.
Сказал так Аверьян и ложкой деревянной об стол стукнул, чтоб все уразумели важность момента сего.
Сидели все после того словно в рот воды набравши, одна Танюшка  на коленях у Ани-ски елозила и в материн подбородок соленым огурцом тыкала.
- Да уймись ты, дитя непутевое, - гаркнула на нее Аниска. Танюшка гнусаво захныкала.
Лукерья запричитала – Ой люди добрые и что делать то будем, ведь все порушено и по-топлено.
-Цыц – крякнул Аверьян и добавил, -   окромя дорог, община еще решила камены ворота с флюгелями ставить на подъезде к Канску, что бы как у Кремле. Так тот  камень тоже нужно подать вовремя.
- Ой мать моя заступница, что на свете то делается? И видное ли это дело сам наследник ампиратор катит. В прошлый раз когда генерал из Петербурга проезжал, ой как спужа-лись…
- Цыц говорю! Ты сама своим разумом куриным пораскинь то, нешто генерал какой-то, а то Государь, наследник, Его Высочество. Во где геройство! Тут постараться надобно. Но все в руках божьих! Бог даст, не хуже чем остальные встретим, и проводим подобающе. А пока сбирай мать со стола, нам покумекать с Яшкойкой, о чем нужно.
Матейка с жадностью внимал той беседе, что шла промеж деда и дядьки. Ему как муже-скому полу было позволено присутствие при столь важном совете. Дед говорил разли-висто, важно, а Яков скособочив спину записывал что то в шелковую тетрадочку. – Да ты поболе пиши, что теса ядреного надобно, ведь царь едет, а не петушок какой горло-панистый из Петербургов. – Яков соглашался, кивал головой и аккуратным ровным подчерком ставил на бумаге ряды цифр. Что-то считал, спрашивал сладеньким, ничуть не настоящим голосом. – А вот здесь как быть Аверьян Трофимович? - Дед отвечал весь преисполненный собственной важности и поучал зятя, тот терпел.
Матейка благоговел, сие событие виделось ему преисполненным особой важности и  значения, и то что он находится здесь  тоже  представлялось исполненным смысла, чем то если не очень большим, настоящим, ядреным, - отчего стоило жить на белом свете и терпеть   несправедливости и попреки. Так он сидел долго и глядел то на деда то на дядьку, пытался понять суть их разговора, и представлял, с каким интересом его рассказ будет слушать девочка из подполья, возможно, она тоже удивится такому событию. Это, пожалуй, больше всего занимало его. И он уже представлял, как сообщит подпольной подружке о сем  событии.  Он тоже будет важным и движения его будут многозначительны. Он тоже как дед поднимет вверх палец и скажет: Сие есть великозначимо! Вот как! Не иначе.

Нелли пришла на этот раз ночью, когда все в доме уже спали. Матейка услышал вначале тихий стук, потом голос – Матейка иди сюда. Мы отправляемся в гости. – Он едва успел добежать до кухни, как почувствовал теплую руку девочки, она потянула его вниз.
- Не зашибись, здесь темно.
Вначале на самом деле было не только темно но еще и тесно, но потом оказалось, что они идут по широкому   коридору, который не был освещен, но от того, что ни руки не одежда больше не задевали стен, думалось, что помещение все увеличивается. Несколь-ко раз матейкиной головы коснулись свисающие сверху невидимые корни растений, шарахнулся между ног юркий зверек, легкие крылья овеяли лицо холодком . Раздали невнятные стоны.   – Дедушка говорит, что это стоны грешников. – услышал он голос девочки, - А если остановится, то можно даже услышать как трещит адское пламя. Тише нужно замереть и даже не дышать. Вот слышишь. – Нет.- А вот опять сейчас? – он почти ничего не слышал но все равно было страшно. Они шли в полной темноте и Матейка не представлял куда может привести их дорога, разве только в пещеру. А еще  может быть? Он подумал и почти сразу же увидел свет, вначале, маленький чуть заметный, как звездочку на темном небе, затем все больше и больше.  Там должно быть очень большая пещера – опять подумал он.
Но ничуть не бывало. Зашелестела под ногами вольная трава, запахло цветущим садом. Тяжелый шмель прожужжал над светлым цветком. И огромный цветущий мир обру-шился на Матейку многотонной громадой. То был неведомый мир.
 Они стояли на вершине большого, сплошь заросшего белыми цветами холма и смотре-ли вдаль где до не скончания виднелись зеленые долы, светлые рощи и маленькие свет-лые жилища людей похожие на кукольные, виденные им где то в книжках купленных еще отцом или открывшийся в игре придуманной Нелли. Он зажмурился, переполнен-ный весь ощущением широты и восторга. Ему захотелось бежать куда то туда навстречу неожиданному и чудесному, лететь, спешить.
Нелли засмеялась глядя на него - Пойдем  это бесконечно – рука Нелли коснулась запястья Матейки, - Пойдем!   И они взявшись за руки, чуть приподнявшись над лугом бе-лых цветов плавно словно мотыльки заскользили вниз. И Матейка тому ничуть не уди-вился, полет казался ему в тот миг самым обычным делом. Это походило на сон, кото-рый он видел уже неоднократно, но только сейчас это было наяву.
Когда их полет закончился, Матейка и Нелли очутились на полянке под сводами крон   неведомых  деревьев.  На нижней ветке, сидели две птицы с роскошным серебристым опереньем, они были  похожи  на попугаев, но вдобавок и с павлиньим хоть и значи-тельно укороченным  хвостам. Птицы приветливо глянули на детей. Одна из них, смеш-но наклонив голову, произнесла:  Мы рады вас видеть! А вторая, столь же смешно скло-нив голову в другую сторону, добавила: Что-то вы давно нас не посещали?
- Нужно поклониться – шепнула Нелли, - Это стражи здешних мест.
Матейка церемонно наклонил голову и отвесил поклон, с тем видом, что он был давно обучен дворцовому этикету. А потом вдруг спросил, - Отчего же давно, разве я тут был. – птица посмотрела на него внимательно, но ничего не ответила, а Нелли  его дернула за рукав, а затем приложила палец к губам Шшш...
Дальше они бежали по тропинке, ведущей вглубь леса. Бежали и на встречу к ним выходили разные звери белки, лисицы, олени, даже медведи и тигры. И все были очень добры и внимательны ничуть не пугали детей своей величиной и силой. Матейка и Нелли качались на толстых сучьях деревьев сплошь опутанными лианами, благо они не могли упасть и расшибить себе носы, ведь тут в этом   мире они умели летать. Купались в прохладных ручьях, восторженно визжа и плескаясь. Залазили высоко на деревья и радовались, что земля столь обширна и добра, лакомились различными плодами, росшими в изобилии. А потом летели над землей и с удивлением и радостью взирали на вспаханные поля, цветущие сады, крылья ветряных мельниц и восторженно приветствовавших их внизу людей. Так оно было.
А потом он проснулся в своей постели вовсе не понимая был то сон или явь. В окно уже во всю светило солнышко, хата была вновь пуста и блаженно мурлыкал привалившийся к его бочку кот Василий. Ах, какие все пустяки, - как будто говорил он – разве что-то может быть лучше хорошего сна. И Матейка рассмеялся. Он быстро подскочил, оделся и побежал на улицу, где огромной деревянной лопатой вычистил от снега все подходы к дедовскому дому, ничуть не хуже чем Нелли до того убиралась в избе.

Матейка наконец рассказал Нелли новость о приезде в малый город цесаревича. И - ничего. Девочка лишь равнодушно сузила глазки и тут же начала говорить, что они идут вновь на Берег Веселых озер, так она называла то место которое они посетили минувшей ночью.
Матейка был немного обижен и потому совсем невнимательно слушал Нелли. – Но от чего ты не удивилась? - спросил он наконец.
- Но разве есть удивительное, что правитель приходит к своему народу.
- Да но ведь это сам царь, ни губернатор, ни градоначальник?
- Мне кажется у вас слишком много правителей.
- А у вас разве не так.
- Нет, не так, у нас есть только старейший и он всегда с нами, близко и всегда знает, что происходит в его вотчине и если нужно он всегда оказывается рядом.
- Но если война, на вас нападут враги, что станете вы делать без предводителя?
- У нас нет врагов и нет войн, мы научились жить в мире и не раздражаться из-за пустяков. Ведь из-за чего происходят войны и разные споры – кто-то хочет большего для себя и совсем ничего для другого. У нас этого нет, все понимают, что и ближний достоин всех тех благ, что есть у тебя и все думают о другом.
- Что у вас даже споров не бывает?
- Нет, а зачем они когда все друг друга понимают?
Матейка задумался, ему как то не представлялась жизнь без споров и горячих желаний, даже в своих играх с глиняными игрушками он всегда кого-то назначал на роль злодея, а потом все добрые люди боролись против него и одерживали победу. А сейчас оказывается, что можно и по-другому. Но разве так интересно? – он молча размышлял, а маленькая девочка из подземного мира вела его за руку по темному мрачноватому коридору.
Наконец мягкий сиреневый свет подпольного государства весело плеснул свои нежные лучи прямо в  глаза, это было так хорошо, так изумительно хорошо, странно и радостно. И этот свет и чарующий аромат мигом захвативший все пространство вокруг, утверди-ли его в помыслах о счастье. 
  Снова журчали ручьи, снова манили тенистые рощи, кружились стрекозы и пушинки крохотных мотыльков спускались на руки. Ах до чего все было хорошо. Он приподнял-ся на носочки, весь пропитанный этим чувством, вытянулся, поднял вверх руки и вдруг подумал: Как же изумительно в этом мире, может и права эта странная девочка. Здесь все значительно лучше, краше.
Они поднимались все выше и выше, а внизу был яркий разноцветный мир.
 
Когда они наконец опустились Матейка с удивлением глядел вокруг. Он никогда не видел ни таких деревьев, ни цветов, деревья были просто огромны, верхушки   терялись высоко в небе, цветы   с человеческий рост и Матейка легко бы мог приспособить светлые колокольчики вместо шляпы, а росой собравшейся на листьях мог бы в знойный день удовлетворить жажду. Но пить ему не хотелось ему хотелось  Он слышал, как между собой возбуждено говорили птицы, отчего то ему казалось, что он понимает их язык. То и дело из кустов высовывались любопытные мордашки лесных животных. Матейка вздрагивал, но   был уверен, что они не причинят вреда и обращал на них внимания ни чуть не больше, чем мы обращаем внимания на сидящую на завалинке кошку или на взлетевшего на плетень петуха.
Они вышли на берег большого озера, закрытого со всех сторон стеной леса. Гладь озера была удивительно спокойна и приятна глазу, а раскидистые кроны огромных деревьев создавали над ним как бы шатер. Это удивило Матейку, заставило внимательно при-смотреться к открывшемуся виду. Вдоль берега везде где видно было глазу плавали светлые птицы, в этом тоже была особая прелесть. Матейка было хотел сказать об этом девочке, но она куда то исчезла, тогда он сел прямо на береговой песок и стал глядеть на воду.   Вспыхивали чешуйки всплывавших рыб, птицы взмахивали крыльями, ветерок бренчал в удивительные камышовые струны, и вода нежно ударялась о берег. Крохотный рачок тащил к воде длинную соломинку. Она была велика, но он тужился и заходил со всех сторон и наконец то сбросил ее в воду.
И тут его кто-то окликнул его.
Матейка оглянулся, вздрогнул и вдруг закричал со всей силы и бросился навстречу стоявшей на берегу женщине, - Мама, мама, мамочка! Милая мамочка, я знал, что ты не умерла! Я знал! Я даже очень знал!
- Матейка – Катерина нагнулась, чтобы подхватить сыны. Да это была она.   «Солнышко мое!» «Сыночек, кровинушка! Счастье мое ненаглядное!»  Он открыл глаза. И солнце заслепило в его ресницы. Захватило его всего. Он не видел ни чего кроме  сияния.    – Катерина вовсе не утонула в мутном неприветливом Кану, не была похищена цыганами. Вовсе нет. Рожденная подпольщицей она не могла существовать без любимого человека, отца Матейки, сгинувшего в ангарских степях Федора и задержись еще хоть маленько во внешнем мире, она бы умерла и лишь только жизнь возращение в Край веселых озер продлило ее жизнь, хотя и не позволило видится с сыном.
- Ведь ты знаешь, что я жива, что я рядом с тобой – говорила она Матейке.
- Знаю – кивал грустно он, Но мне так хотелось бы быть с тобой. Очень, очень хотелось.
- Ах бедный мой сынок – обнимала она его. – Ты просто верь в то что я у тебя есть. И никогда, никогда не оставлю тебя в несчастье.
Он размазывал слезы и говорил, что верит, но все равно упрашивал мать вернуться с ним. На что она, только грустно качала головой.

5.

В другой день они с Нелли, вдруг оказались в пещере, сплошь усыпанной разноцветны-ми камнями. Может они и были драгоценными, Матейка этого не знал. Им просто дос-тавляло огромное удовольствие перебирать эти кристаллики, выкладывать из них узоры. Они сидели долго разлаживая блистающие в неярком свете каменья, искорки синего, красного, зеленого приятно грели их воображение. Узор на полу пещеры все разрастался.  И вдруг – Ах!  Сердце едва не выскочило у него из груди -  из глубины пещеры, из самой темноты на него посмотрело чудовище. Ужасное, мерзкое, порытое грязной рыжей шерстью, с кровавыми клыками   и длинной шеей извивающейся как змея. Будь он один, он наверное бы бросился   бежать, но рядом была Нелли, которая как бы под его защитой. И он остановился и сказал тогда – Не бойся и не оглядывайся, но кажется за тобой чудовище и очень большое и страшное.
- Хм, - сказала Нелли и вновь сузила глаза, - Я разве не говорила, что чудовищ у нас нет.
Матейка удивился и недоуменно посмотрел на Нелли.
Чудовище между тем рыкнуло и сделало шаг по направлению к детям.
- Ой, мамочки! – Матейка бросился наперерез – Беги что есть мочи. Беги! 
А в ответ услышал   – Смех, звонкий девчоночий смех. – Ах, Матейка! – и дальше – Де-душка полно дурачится, разве можно так с друзьями? –Матейка оглянулся на Нелли – она улыбалась, а потом посмотрел на чудовище, но чудовища не было, а вместо него стоял сухонький старичок в армячке и смущенно улыбался. – Матейка, Нелли взяла при-ятеля за руку. – Познакомься, это мой дедушка. Он просто считает, что жители Верхнего мира любят пугать и пугаться.
- Все такусеньки – весело сказал дедушка. Мы то у них лешие, то домовые, кикиморы всякие - злые и неугомонные и вовсе непонятные пакости строим.  Там судят по себе и всегда предпочитают страшилищ. Кто им это объяснит все и в толк неберу.
- Ах дедушка, Матейка наверняка ни чего не понял из твоих слов. – сказала девочка. – Не пугай его, а еще лучше покажи свои чудеса и Голубые пещеры восторга.
- Старичок весело захихикал и повлек детей в глубь подземных переходов.
Матейка и впрямь не понял загадочные речи старика, он скорее почувствовал, что бо-яться ему нечего, стоит только радоваться и восхищаться  подземными красотами кото-рые открывались перед ним  - бесконечными коридорами выложенными самоцветами, подземными реками и озерами, загадочными лабиринтами. И они вышли в круглый зал , сплошь выложенный голубыми каменьями излучающими загадочный нежный свет, словно дворец, только в сотни раз больше, словно сон только в сотни раз реальней.
 Зрелище потрясло Матейку – все переливалось и веселило глаз. Текли подземные реки, прозрачные озера заполняли пространство огромных пещер, грохотали водопады, а по берегу ходи огромные животные похожие на уже вымерших ящеров, но добрые и доверчивые, их можно было погладить и даже покататься.

Прогулки в подземный мир стали частыми. Игры и беседы с Нелли, едва ли не целиком завладели его сознанием. Там он чувствовал вполне счастливым. На верху, у деда Аверьяна, тоже было все спокойно, конечно случались ссоры с въедливой теткой Ани-ской или с кем то другим, но никогда по вине Матейки. Впрочем эти ссоры стали ка-заться настолько пустяковыми, что когда случалось Аниска выговаривала Матейке за какой то оступок, он только пожимал плечами и говорил печально «Разве в том есть грех?» - Аниска слыша ту речь обычно долго моргала глазами, видно что-то не соединя-лось в ее глупой голове, а потом и вовсе замолкала. Но так было только до поры.
Скоро в Канске наступила весна, начались приготовления к приезду наследника российского престола цесаревича Николая, будушего царя Николая II. Крестьянам окрестных сел было наказано навозить земли и каменьев для строительства дамбы от берега Кана до самого города, конец той дамбы должен быть увенчан триумфальными воротами. «Надежу земли русской» - как называли цесаревича   в городе, ждали с великим нетерпением и радостью, была от того и надежда возвысить свой город и обрести иной достойный удел. Все говорили «А вдруг? А вдруг? А вдруг?» и преподносили новости одну фантастичней другой.
Дальше всех пошел Софрон – городской юродивый тот, что петухом кричал на больших канских ярмарках. Однажды он заявил, что царь едет прямиком в Канск, чтоб новую столицу тут поставить. Мол устал он от Петербургов всяких, империя большая, а до на-рода далеко, а тут мол все в самом центре будет. Вот только воцарится все и завертится, совсем по-другому. Что смешно, находились люди которые верили этим небылицам, так что городским головам  и просто умным людям приходилось только отбиваться, что ни день новая побасенка, али подробность уже бывшей до селе.
Но дамба строилась , возводилась арка, ладились мосты, дороги поднимались, несколько новых домов вдоль них сотворили. Аверьян Трофимович в то время по своему разумению и хватке заправлял в Заречном, за старшого шел. Его вклад в строительстве был  весом,  и это виделось. Не раз Матейке, приходилось на дедовской телеге добираться до перевоза в народе прозванного Братским, переправляться через Кан и даже по силам  участвовать  в строительстве дамбы. Многие мальчишеские голо-вы были взбудоражены тем строительством, носили узелки с продуктами своим родителям, подмогали по малому, а то и просто слонялись рядом со стройкой. – Виданное ли дело такая махина возрастает, такая смена идет. С этими мальчишками Матвей тогда и свел знакомство, - Роман Переверзев,  Ленька Лапушкин,  другие кто. Все ладненько, да был там такой Ризька Развертаев,  добрый оголец, так как тот устроился, - идут хлопцы несут снеди всякие строителям, кто вместе, кто поврозь, так вот на тех кто поврозь Ризька с пастушьим бичом выходил и отбирал все враз. Пострелята не терпели, в ватаги против него сгружались, так он их по одному их перелавливал. Вот пришлось с тем Ризькой Матейке и встретится. Бежит он стало быть к парому где его и таких же как он, паромщик, тож Матвей дожидается. А тут как из под земли Ризька плеточкой помахивает. Ну что говорит малец, что там у тебя ести. Матейка узелок за спину и молчит сопит только, слезы в три ручья, но не отдает. Ризька знай себе похихикивает да и говорит Давай побыстрее что ты супротив меня ведь червяк, я казацкого роду племени, а ты я слышал и вовсе ненашенский из подпольников-нечистиков вышел. Ох и взбеленился Матейка, даром что мал, разбе-жался да головой в пузо обидчику. А тот стоял на самом бережку Кана-реки, на правом тот что повыше и  вот он  скувырнулся полетел на низ   в воду. Орет, летит репейник сухой сбирает, быть может и зашиб что, а Матейка   к парому бежит  где уже остальные ребята заждались. Те смеются его рассказу, Ромка аж в ладоши хлопает, а Леня по паромному настилу валяется. – Да ну этого Ризьку, поделом ему будет.
Но вечером является в дом деда Аверьяна, вот этот самый Ризька со своим отцом богатым канским мужиком и криком кричит, что Матейка с компанией избил его. Виданное ли дело шестилетний избил четырнадцатилетика, дед Аверьян даже ухмыльнулся  за-метно тому. А Ризька кричит не унимается, голосит мол он бил, подножки ставил, да каменьями кидался. Матейка растерялся говорит, - да как же это так ведь он продукты, что на дамбу носим отнимает, да еще плетьми грозится, раз всякий. Сказал и испугался, на него еще Ризькин отец прикрикнул. Да как ты смеешь  моего сына так порочить ви-данное ли дело что бы Развертаев на разбой пошел, мой мальчик смирненький и во всем послушный. Ризька и точь словно ангелочек крылья сложивший ручки сложил, ссилил, лишь сияния вокруг головы не хватает.
 Все так батюшка – говорит. Матейка молчит знает что не поверят, да еще тетка Аниска из горницы выскочила да завела свое: Я вам говорила тятя, говорила неслух растет да вахлак последний. Виданное ли дело так мальчищечку искалечить, - говорит, да с поло-тенчиком к Ризьке, его рисованные синяки стирать, тот отстраняется, а она нет лезет, Ризька аж дрожит, что обман раскроется, а Аниська не унимается – Вот жалость так жа-лость. Вот вырастит, не иначе убьет кого, бисово  семя.
Тут дед цыкнул на нее и она убралась в дом. Перед Ризькиным отцом он не заискивался, хмуро сказал, что все решит сам, отвесил Матейке затрещину и тоже в дом послал. Ма-тейка думал, что уже запропал. Но вернувшийся в дом дед был весел, даже лучики за-светились вокруг его глаз. Он подозвал Майтеку и неожиданно обнял его. – Ох и поте-шил   знатно. Так ему и нужно пройдохе. Знамо он пройдоха, да и отец его не лучше, все побольше урвать норовит, общество обжулить. Но  как же ты с таким верзилой то справился, вед он как мужик добрый? – Матейка рассмеялся такому обороту дела и рассказал не скрыв ни чего. Дед беспрестанно смеялся, а потом все же сказал чтобы Матейка пока из дому не выходил, ведь он обещал Фаходину, что знатно накажет внука. – Так что погодь маленько, там дело видно будет.
6.

Уже шел июнь месяц, скоро должен был прибыть кортеж цесаревича, и Матейка завол-новался, - А можно ли будет ему…?
- Там видно станется. – ответствовал дед. И как бы сам для себя. – Знамо государя надо знать в лицо.
Так говорил дед, но к концу июня, все сменилось, Аверьян был так занят, что вовсе не ночевал дома, украшался и ремонтировался паром, устанавливались шатры на перепра-ве, укатывалась на дамбе дорога. В доме на правах старшего мужчины командовал дядь-ка Яков. Он был суров и чаще всего нетрезв. Обладал он практической сметкой, был во-роват и о душе и чувствах имел очень отдаленное представление. Присутствие Матейки его раздражало, а если же появлялись какие то проблемы связанные с племянником то это и вовсе доводило его до кипения. Вечером, перед тем как должен был приехать на-следник, дядька Яков обнаружил на Танюшкиных ладонях красные пятна (после оказа-лось, что это краска), так он объявил, что Матейка поцарапал девчонку в кровь и отхле-стал мальчугана так, что бабке Лукерье пришлось с ним отваживаться. И мало того Ма-тейку заперли на ночь в темнушку, что в сенях, едва кинув одеяло. Так он и лежал на крышке большого ларя из под муки и смотрел в потолок. Висели над ним прошлогодние березовые веники, пучки душицы, тысячелистника, еще каких то трав, висела паутина с застрявшей прошлогодней мухой, стояли банки с топленым салом, медом, разные мешочки да туески. А он лежал и думал, что дядька Яков ни за что не позволит ему взглянуть на цесаревича, не позволит быть на «судьбоносной встрече», как говаривал дед Аверьян. Это разрывало его сердце, слезы текли сами собой. Незначимы были обиды, не важны побои, а лишь понимание, что ему не придется увидеть Государя наследника жгло и мучило   больше всего. Отчего то ему казалось увидь он Николая и больше не будет в его жизни ни проблем, ни сложностей, ни каких мучений других. И он плакал. Наступил день его не открыли, хотя он стучался,  все просто забыли об его существовании. Он слышал как вышел во двор почесываясь дядька Яков, как запищала Танюшка, как куда то запыхавшись  побежала бабка Лукерья. Да о нем никто так и не вспомнил, он продолжал сидеть под замком когда все ушли из дома.
Нелли появилась как всегда неожиданно,  откуда он и вовсе не заметил, к некоторым чудесам происходящим рядом с ним он уже начал привыкать и потому вовсе не удивил-ся тому. Появилась и молча присела на небольшую скамеечку у мучного ларя рядом . Она сидела и молчала. Матейка видел ее, но утешить уже не могло даже присутствие де-вочки из подземного мира. Слезы текли и душили  словно сами собой без остановки. Она сказала, что они уже давно не играли, но Матейка не обратил на то не  внимание. – Ах глупости, глупости все, когда ему не позволят выйти, не позволят хоть одним глаз-ком посмотреть на русского принца, увидеть знатных генералов, двор цесаревича, -  все полный вздор. Как будет смеяться над ним тот же Ризька. Как будет… Ах невозможно!
Нелли  потянула его за руку – Пойдем.
– Ах, зачем и куда можно пойти из закрытой комнаты. Да и к чему если ему, то недозво-ленно. Ах, право!
Он представлял уже как Государь наследник, облаченный во все пышные наряды всту-пает на устланный коврами паром, как директор городского банка Иоким Шахматов важно выпятив грудь с дорогими часами на цепочке, несет навстречу гостю румяный каравай с вышитым рушником и фаянсовой, тонкой работы солонкой по  самой середке. Вот он кланяется и говорит елейно «Откушай Государь!» – Ах, мамочки, ах, боженька ты мой, он не увидит это. И за какие такие провинности особые. Ведь нет того. Он же старался, а вот как вышло. Отчего же, отчего же все так несправедливо устроино. Разве он не жаждал всем сердцем, не стремился к тому. Но прилагал все усилия, все старания , чтобы по другому то и не было. Почему же Ризьке, этому слюнявому, гадостному Ризь-ке,  будет позволено, а ему нет. Хотя он помогал, очень помогал, бегал каждый день на постройку дамбы и даже рабочие его знали, приветствовали как, друга, как сотоварища. Отчего же? Отчего же за него никто не вступится, ни кто не замолвит слово и как же та-кое могло быть дозволено. – обливаясь горькими слезами он зарылся в мешок с сеном, служивший ему подушкой. Ой мамочки!
Нелли покачала головой – Дороги всегда найдутся, лишь нужно очень этого захотеть. – она протянула ему ладошку – Держи, это должно помочь.
Он всхлипнул, рыкнул что-то неподходящее и тоскливо поглядел на Нелли. На ее узкой руке посверкивал светлый  металлический предмет.
- Что это? 
- Вещица которая может исполнять желания. Но не просто желания, а те самые без кото-рых тебе и жизнь не мила.
Матейка вздрогнул – Неужели я могу пожелать все что угодно и оно исполниться.
- Все что угодно не исполнится, только то, что прочувствовано сердцем. А иначе нет .
 Взгляд его взволновался и розовые бутоны потекли по щекам он протянул руку.               
Она сузила глазки до маленькой щелочки. – Но ты должен знать, что пока она у тебя ты все время будешь по ту сторону мечты.
- Что это значит?
- Не знаю Мне не сказали…
- Кто не сказал?
 - Не сказали.
Матейка все еще лежал на ларе из под муки, но рядом уже никого не было. – Неужели приснилось? Руке было холодно. Поднес ладонь к полоске света пробивавшейся сквозь щелку – вздрогнул,- на его ладони светилась желтая до блеску начищенная пуговица, странная, незнакомая пуговица с вензелем. Он вздрогнул , - Ах неужели! Пуговица была тяжела и от нее исходила какая то неведомая сила, которая завораживала и тянула с необыкновенной остротой.   Он сжал ее до боли, до невыносимой боли, до полного онемения и вдруг вскрикнул…

Он стоял  среди толпы народа чинно прибранной,   у перевоза Братского собралась, а впереди уже коляски и кареты рессорные с дороги съезжают, таких Матейка и отродясь в городе не видел. Народ тут давай кричать и шапки подкидывать. Все перегородили. Сунулся Матейка туда, сюда, - только спины одни видит. Ох, как досадно быть рядом и ничего не разглядеть. Мальчишки те на заборе тоже голосят вовсю, ему уже и не подсу-нуться некуда, поздно прибыл. Он туда-сюда, все испробовал и не получается. Увидел меж спин просвет и  шасть туда. Ан нет. И вот его уже кто-то за ухо держит. - Попался нечистик. – глянул –  Ризька . – Ой как худо, не вывернуться. – Что –   государя зреть за-хотелось? Ан нет, не про вашу честь, я вас сейчас любезнейший вот так ухи надеру, чтоб неповадно было в другой раз. – Сказал и   подлюченько ухмыляется. – другой рукой шапкой машет и впромежку – Ура-ааа! – кричит, а потом шипит, -Нечистик, вот напрягусь и из тебя дух и выйдет, никто не заметит.   
Тут Матейка изловчился, да – Цап. -  обидчика зубами во всю руку. – тот аж подпрыг-нул, да так гаркнет, да так что половина сходящих с колясок господ в светлых словно армейских мундирах, взгляд в его сторону обратило. А Матейка, - стрекоча задал. Бе-жит, Ризька за ним по пятам, руку укушенную выпятил. Тут уже не до раздумий, кинул-ся Матейка меж ног встречающих, лупанулся кому то в живот, глянул, а это дядька Яков, - Вот уж, не везет так уж точно, не везет, видно та пуговица не совсем исправная решил. – Яков  аж рычит от злобы. – вывернулся - Куда бежать? – Тут Ризька там  дядь-ка Яков от  злобы белый. – Ой! боженька, что же будет! – бежит напропалую лишь бы отстали. И вдруг - Ать! – его опять его опять кто-то за шиворот держит. Он так и этак – ничего не получается. – глянул, а он среди тех господ в белых мундирах. Цесаревич сто-ит рядышком тоже в мундире и благожелательно улыбается, бородка у него, что на портрете, не узнать нельзя. А держит Матейку жандарм местный дядька Панкрат, к нему другие бегут жандармы, что бы поскорее убрать с глаз царских. А цесаревич им ручкой машет – говорит – Отпустите, больно уж забавный постреленок. Хочу с ним перетолко-вывать. Подвели Матейку, цесаревич его по голове погладил, ласково так потрепал, го-ворит – Здоров брат! – Матейка весь скукожился, вспомнил, что на нем всегдашняя сти-раная рубашонка, да штаны в заплатах. – А Государь наследник уже спрашивает – как   зовут, да от чего бежал так шибко, - Матейка и вовсе опешил. Хорошо на выручку жан-дарм тот же пришел, дядька Панкрат говорит: - То дело не мудреное, это Матейка внук зареченского старосты, сирота значит, а бежит он вот от тех двух супостатов - и машет в сторону, - что за ним гнались.
Матейка голову поднял а там другие жандармы Ризьку с Яковом держат.
Цесаревич смеется и  обнимает Матейку, - вот как значит братец, обижают они тебя? А отчего же обижают? – и тут что-то Матейку в руку кольнуло и больно, разжал Матейка руку пуговицу увидел, глянул а она точь в точь как на царском мундире, отчего это, до толе вроде и не было. Держит Матейка пуговицу и молчит как застывший. – Государь тоже на пуговицу посмотрел удивился, – Так это моя же пуговица, видно камердинер плохо пришил, потерял я, - глянул на лацкане точно пуговицы не хватает.  - Теперь все ясно ты нашел пуговицу и хотел вернуть государю своему, а они мешали. Ведь так?
Матейка молчит, дядька Прокоп подсказывает, - Так, говори. Да целуй ручку государю. Не стой как истукан. Хоть головой кивни. – а сам ему уже голову рукой гнет.
 - Ну по сему, -  улыбнулся Государь наследник, -   Дарю я тебе эту пуговицу и мало то-го наказываю больше этого чудного мальчугана и пальцем не трогать, как он есть с сего дня мой крестник. А посему препятствий ему не чинить, в учебе, в воспитании по-могать, на полный пенсион взять, а как в лета войдет к себе возьму в Петербург-город, учить буду и к хорошему месту пристрою.
Сказал так и народ весь обомлел от дела того славного, трижды Ура прокричал. И гимн славный российский вроде сам завелся
Боже царя храни! Силы державные!
Вот как радостно! А когда гимн окончился жандарм спросил у Государя как с задержан-ными быть, то есть с Ризькой и Яковом. - Гони их в шею. –  ответил цесаревич.
- А может быть батогами, - Да нет пусть празднуют, они без того наказаны. – глянул а Ризька с Яковом в пыли на коленях валяются. – Прочь их видеть больше не могу. – по-дошел к Матейке, за тем уже стояли счастливые дед Аверьян и бабка Лукерья, - подошел и взял его за плечо. – Ну вот братец, сейчас все в твоей жизни будет по другому. Подрастешь, непременно приезжай ко мне в Петербург. Так приедешь?
- Приеду непременно Государь.
- А ты оказывается умеешь говорить?
- Умею Государь
- Вот и хорошо. Так не забудь, я до тебя нарочного пришлю.
- Не забуду Государь. Я всегда буду помнить.
 7.

Ах как неслись кони, как дребезжали колокольцы, вихрь рвался навстречу, мысли раз-ные наворачивались, странные, невиданные. И понималось совсем другое, - отчего же печаль в глазах рассказчика, отчего же хандра во всех его членах. – Уж не болен ли он?
- Матвей отмахнулся, - Нет, нет мой участливый друг. Не болен. И больше скажу, здоров как ни когда. И даже здоровей того момента, когда стоял весь в слезах и пыли перед царем Николаем, тогда еще наследником русским.
- Так верно забыл царь свое обещание?
- Государь сдержал его. Для канской общины, то тоже почетно было, - так я с тех пор и числился крестником государя. Казалось ничего больше и не нужно, оброни лишь цеса-ревич   фразу и тогда бы мне помощь и честь были бы особые, ведь опосля его отъезда и одежонку мне новую справили на общинные деньги  и учителей назначили. И что важ-но, даже в семье особый счет мне открылся, - тетка Аниска прямо на цыпочках   ходила, а Яков ее, все повторял Матвей Федорович любезный племянник – и будто всю жизнь меня на руках носил и пылинки сдувал. Так было, но тот другой особый мир от меня от-ходил, он мне казался уже только сном, иногда красивым, иногда страшным, но сном. Иногда мы встречались с Нелли, может быть раз или два еще бродили по чудным под-земным лесам. Но не больше того. Все уходило. После смерти Александра III в 1894 го-ду взошел на престол Николай. Прошло несколько лет, мне исполнилось четырнадцать и вот тогда где-то  в сочельник самый, посыльный приехал, депешу привез от Государя. А оттого другая мне дорога уже выпадала.
Матвей замолчал, его раздумья были долги. Я тому не мешал, мне тоже было о чем по-думать. Завывание ветра сливались с волчьим воем. Ямщик обернулся и словно в сторо-ну – То чудится мне или вправду волки завывают? – Мне тоже так показалось, так я ду-мал, что ты человек бывалый, лучше меня то знаешь что почем. – ответил я. - Ведомо бывалый, но от этой нечисти, лучше и бывалому держаться подале, до деревни еще верст пять будет, а тут смотри в оба... Там у меня если что ружьишко в соломе заховано, так если что пуляейте, а то мне не сподручно. – сказал и отвернулся.
Я пошарил на дне саней и точно под соломой нашел ружьецо. – Пользовать то умеешь? Вновь глянул ямщик – Да уж заведомо. – Так поспешай а то вон замелькали тенюки за березками. – Я обернулся  - в полумраке ничего не было видно – только поземка тяну-лась ручейком, да ветлы качались. Уж не разыгрывает ли меня ямщик? – подумал, толь-ко и глядь  и точно тень от куста к кусту двинулась. Смотрю, ружьишко осматриваю, дорогу из виду не теряю. – Заряжено? – патроны там в мешочке рядом еще есть. -  веща-ет возница. А за спиной уже скачет. Матвей молчит, на меня смотрит,  я уже  на изго-товку взял.  И тут Матвей мою руку отвел, Не надо – говорит
 – Отчего же не надо если нападут.
– И вовсе ненужно.
– Да отчего же ненужно?
И тут он кричит ямщику – Останови! - А за санями уже матерые несутся
Ямщик ревет – Ошалел что ли барин ! –
Матвей  - Останови!
– Да нет, мне помирать неохота!
– Да не тронут  волки!
- Э барин, да ты в не в себе вижу. – и знай  коней наворачивает.
И тут… ужас только вспомню. Не знаю уж каким делом Матвей наш, оказался на доро-ге. Спрыгнул  на ходу. чтоль. Только волки окружили его. Ямщик все хлещет, кони не-сутся как оголтелые, а Матвей там стоит среди волков, 
- Пуляй же, пуляй кричит ямщик, - загрызут родимого. Я уже навострился, но тут вижу, волки вроде бы как присмирели, окружили нашего попутчика, но ничуть не трогают,  у ног легли словно псы дворовые.
 – Стой кричу – ямщик оглянулся и глаза его по алтыну – Отродясь не видел, вот чудеса то – А Матвей в это время вроде как со зверями разговаривает. – Стоит наша тройка и мы с ямщиком не живы не мертвы,  Матвей как то особенно головкой покачал, на волка- вожака посмотрел, тот ему вослед тоже головкой. А потом волк поворотился и прочь побежал. Стая, что уже   добрая собралась, но тоже ушла.  Экие чудеса. Вовсе  мы с ямщиком   дар речи потеряли. А Матвей подошел к саням, тулуп запахнул и на место уселся, «Поехали» говорит словно то совсем плевое дело. Лошади стронулись и спокойно побежали по дороге. А мы же вовсе говорить не могли.

В топленной хате постоялого двора Матвей продолжил свой рассказ. Стоял тяжелый дух застарелых овчин, не умеренного пития и пота. Все представлялось мрачно, и его рассказ лишь усугубил  все бывшее подле.
- Как быть, из песни слова не выкинешь. Живя в предвкушении предстоящей поездки, я стал заносчив, горласт и несдержан. Это я конечно понимаю сейчас, скверно, очень скверно. Но когда тебе немного лет и все умиляются тобой и к тому же на шее висит зо-лотая пуговица, способная выполнить любое, быть может самое вздорное желание, тогда ты не разумеешь решительно ни каких правил. Вы будете смеяться но к тому времени я возомнил себя чуть ли не миссией. Ах полно, полно мой друг мне так стыдно, так совестно за то время и много очень много хотелось бы отдать, чтобы вернуть все высказанное и некрасивое, гадкое, что я позволил себе в тот год. Этому искуплению и посвящена моя нынешняя поездка в далекие и родные края.
Ах вы не представляете как я тогда был плох и какую глупость, тяжкое преступление сотворил тогда.
Я заверял Матвея, что детские грехи не на столь тягостны. Но он твердил другое.
- Нет, нет, вы забываете, что на шее у меня тогда в прочем как и сейчас висела волшеб-ная пуговица и чувство безнаказанности и всемогущества утвердилось в моем сознании.
Было такое ощущение, что я решительно забыл все годы унижений, все поменялось и подземная волшебная страна куда меня привела Нелли утратила для меня свое очарова-ние. Она начала казаться мне слишком уж пресной и правильной, где все вяло ни имеет ни развития, ни продолжения.
Мы часто спорили о том с Нелли до хрипоты, впрочем нет, до хрипоты спорил только я, называя подземную страну - Страной скучных озер. Нелли была как всегда терпеливой и увещевала  меня в другом.
- Здесь много доброты и понимания говорила она чего не хватает у вас там на верху, там всегда хотят самых низменных вещей денег славы, власти, но это же нехорошо, как ты не видишь. Нужно хотеть знаний, нужно хотеть единения, но не унижения других.
- Нет, нет, нет главное движение кричал я , а главная причина этого конкуренция, уме-ние превзойти соседа.  В ней двигатель всего.
- Но ты совсем  не понимаешь, ничего этого не нужно, нужно самое малое, самое сокро-венное и любить это и взлелеивать в себе.
Но зло сидело во мне уже прочно, я буквально был в ярости. И однажды в порыве спора я закричал что для того что бы Страна  застоявшихся озер ожила нужно создать что то страшное, пугающее и тогда только поймете вкус жизни. И может жители подземного мира и выходят то на свет из-за того что им делается скучно. -  И тогда Нелли сказала то что меня по настоящему задело и то что стало причиной последующей трагедии.
- Вы   сами создаете призраков и монстров, вы просто без них не можете и даже нас привходящих в ваш мир наделяете самыми гадкими свойствами, вовсе не заботясь о правоте, лишь по одному понятию, что мы такими должны быть еще гаже и жестче вас. У вас нет веры в добро, только в страх и жестокость и вы убеждены, что так оно везде. Не правда ль?
Я был возмущен, взбешен этой фразой и выпучив глаза орал - Монстры нужны, они не-обходимы! Без них невозможно жить! А потом схватил пуговицу, что силы сжал и по-желал, что бы старенькая бекеша в которой я пришел и  брошенная на траву ожила и сделалась неким страшилищем. И в тот же миг светлый мир затопил ужас. Страшное, мерзкое, всклоченное чудовище изогнуло свою спину, его гребень продолжал расти, провалившиеся глазницы стали возвышаться надо мной и темнота и хлад пахнули ото всюду в тот миг на меня с неимоверной силой. Я ощутил чрезвычайный страх, и вдруг бросился бежать без оглядки, без каких либо мыслей. Это было что-то с чем я не смог совладать. Потом лишь я понял, что это была трусость. Лишь крик остался мне во след. Я помню я упал, помню меня окружали какие-то фигуры, сквозь пелену я иногда разли-чал лица. Иногда я понимал что это дедушка   Нелли, иногда, что это моя мама. Я ви-нился, я спрашивал, что стало  с Нелли. Они только качали головами. Потом я услышал, что она погибла. А страшный граф Бекеша погрузил всю страну в темень. О горе мне! О! несчастный! Я провалился в бездну!
Долгая болезнь преследовала  меня, наконец к началу лета я поправился и выехал в сто-лицу. По приезде в Петербург был принят Императором и представлен его семье. Потом шли годы учений. Вначале в гимназии, а затем и в Университете. Были приемы в высшем свете, было сверкание прекрасных женских глаз, подобострастные речи придворных все было, все благоволили крестнику императора, все жаждали моего внимания. Но напрасно, напрасно, ибо огонь горечи и раскаянья горевший во мне сжигал все на свете, я не чего не замечал. И лишь только ужасные роковые события конца моего детства имели во всем первостепенство. Окончена учеба, столько значимых и судьбоносных предлогов быть выше, но напрасно. Во мне все одно жадное и недужное - нужно вернуться. Наконец измученный собственными сомнениями и болью я пришел к крестному и испросил разрешения покинуть столицу.
- Ах, друг мой, как это тягостно, что вы хотите покинуть меня, за те годы что вы прове-ли в столице, я привык к вам, да и мои девочки тоже к вам привязались, но что делать если таково Ваше решение. Езжайте с Богом! И дай Бог вам удачи на всем вашем пути! – ответствовал император.

Вот немногие записи из моего дневника, Рещиков развернул засаленную книжечку. По-слушайте что случилось дале:
Январь 17-го дня : И вот он на дороге к Красноярску, в этом темном, мрачном домишке, сплошь запорошенном снегом. Вот уж около недели он весь в жару лежит здесь. Я что-то записываю с его слов. Но записывать, то чаще всего нечего. Жизнь в Петербурге со-вершенно выпадает из  рассказа. Он все говорит о былом. Что же добавить? Он только шепчет Нелли, Нелли простишь ли ты меня. Как мне тебя не хватает. И почему заветный талисман уже не выполняет желаний. Ах пуговица, золотая пуговица! Быть может можно войти в подземелье сквозь дедовский подпол?
Январь 20 И так решено только Матвею станет лучше, мы снова двинемся в путь, я дол-жен довести его до Канска.
Январь 21 Ничего не меняется.
Январь 23 Все по прежнему.
Январь 25 Он сделал несколько глотков соснового настоя.
Январь 26 :И вот он повеселел. Не очень но все таки, местный фельдшер, позволил дви-нуться. Красноярск мы пронеслись на едином дыхании и снова замелькали версты.
Февраль 1 : И вот городок с ветхими строениями и единственный каменный храм на всю округу, - это Канск. Со стоном звенит колокол.  Матвею опять худо. До Заречной едем по льду широкого Кана. Но вот наконец и дом деда Аверьяна. Старик все еще крепок он встречает едва накинув на плечи шубейку.
 – Ах как же это? Разве совсем плохо.
-Плохо Аверьян Трофимович.
 – А мы хотели всем миром с хлебом солью, как крестника императора.
– Ну в другой раз может получится, а пока трудно сказать выживет ли.

Февраль 20: Матвей долго не приходил в себя, но в тот день очнулся и попросил меня спуститься с ним подпол. Никакого хода мы там конечно не обнаружили. – Матвей гру-стно усмехнулся –  Так я и знал. - Что ты хочешь? – усомнился я. – Хочу проверить одно предположение, . По ту сторону мечты… И все это очень скверно. Я не хочу жить по ту сторону мечты.  Так вот это мое желание - Больше не жить все время по ту сторону меч-ты. Поскольку моя мечта уже определилась еще  тогда.
- Ты хочешь?
- Да я хочу, сейчас я уже точно это знаю – Быть только по эту сторону мечты.
- Да но ведь это невозможно. Хватит ли твоего желания?
- Да. Сейчас хватит – на его ладони вдруг оказался небольшой плоский предмет.
- Пуговица?
- Она самая. И пускай все вернется!
- Стой – закричал было я, но уже было поздно, пространство вокруг меня вдруг вздрог-нуло, зашаталось, осветилось ярким, невыносимо ярким светом, потом все сдвинулось  и вдруг я увидел светловолосого мальчика у него в руках была деревянная сабля, а на голове треуголка воителя. На миг мне показалось, что он заметил меня и азартно подмигнул мне, подмигнул и тут же закрыл глаза, схватился за виски словно у него внезапно заболела голова. Но это было ни так потому что вслед за этим стали возникать глиняные фигурки воинов кирасиры, драгуны, гусары, артиллеристы пехота. Мне припомнилась детская игра вдруг оживленная девочкой из сказочной страны. Я наконец понял намерения Матвея воспользоваться против кого то или чего то силой даденной ему природой, возможно он сможет воспользоваться и силой золотой пуговицы, возможно тогда он сможет попасть в тот мир который сейчас закрыт для него. Возможно. Но армия это только лишь каменные истуканы.
– А будь, что будет! – Матейка  хлопает в ладоши – Армия оживает. Глиняный генерал отдает честь. – Государь войско к походу готово! Матейка выходит вперед – Мои храбрые воины я виноват перед вами. Я привел в край Веселых озер страшного графа Беке-шу, он поработил все, погрузил страну в хаос и тьму. Случившееся страшно, но попра-вимо, ибо волшебный талисман Страны веселых озер все еще с нами. Матейка поднял вверх золотую пуговицу. Слышится ура но очень не продолжительно. И Матейка говорит – Но самое главное, что во мне есть вера. Вера которая непобедима! – и вот тогда то раздается бешенный рев ожившей глиняной армии, трубят трубачи и бьют барабаны.
- Мы выступаем! – вновь докладывает генерал. И вот армия длиной вереницей спускается в подземный длинный, бесконечный коридор по которому от меня удалялись две фигурки держащиеся за руки. Девочка и мальчик. Они уходили навсегда. Вот так все и кончилось.
Антон замолчал, потрясение было настоль велико, что мы не нашлись, что сказать. Больше рассказов о потустороннем мире мы не заводили.