На исповеди

                На исповеди…               

                Грубый холст оголённого неба
                и полынный, крутой косогор.
                Кто в России измученной не был,
                правды тот не видал до сих пор.
                . . . . . . . . . .
                И живут на отшибе без жалоб
                день за днём.
                Хлеб на листьях пекут.
                Смотрят в небо прощально, устало.
                Смерти как избавления ждут.

                Алла Калачик               
                Повесть   

                *    *    *         
 
    Марина родилась здоровым ребёнком. О таких детях в народе говорят: «Ух, какой карапуз!» Большие синие глаза, сбитое крепенькое  тельце, на щёчках ямочки. Росла она мечтательной девочкой. А как Марина любила играть Бетховена, особенно «К Элизе»! «К Элизе»  - было  любимое произведение всей семьи – отца, матери, брата. По природе своей Марина была музыкальна. Она окончила музыкальную школу по классу фортепьяно. Да это и не удивительно. По материнской линии – её бабушка ещё в тридцатых  годах прошлого столетия, закончив консерваторию, служила регентом в одном из храмов города Тулы. Девичья фамилия бабушки была Орлова, замужняя – Дьячкова. Александра и Лаврентий Дьячковы. Жили хорошо,  семья была крепкая. Всё, слава Богу!   
    
        Когда Марина очнулась, то увидела над собой высокий зеркальный потолок. Она лежала на жёсткой кровати. Перед глазами люди были кверху ногами. Медсёстры и врачи в разноцветных костюмах – розового, голубого, оранжевого, зелёного цветов. Костюмы свободного покроя – рубашки, брюки, на голове колпаки. Больная не могла понять, что же это такое?!  Ноги людей были вверху, а головы внизу. Перед глазами всё кружилось волчком. Будто волчок то раскручивался, то закручивался. Помните, в детстве?! Берёшь в руки игрушечный волчок!.. Так продолжалось где-то минут десять. Потом кружение становилось всё медленнее, медленнее… И совсем остановилось. И тишина…  Всё встало на обычные места. Было хорошо, словно никогда так и не было у неё в жизни. На ногах у Марины стояли две капельницы, на запястьях рук ещё две капельницы, на сгибе рук две капельницы, на ключицах на венах. Всего восемь капельниц. «Живая», - прошептала больная, вернее, подумала она, оглядывая себя. На стойках с прозрачными проводами висели бутылки с лекарством. Было видно, как из них по тонюсеньким шлангам через воткнутые длинные иголки в вены перетекало лекарство. На теле, в местах, где торчали иглы, были кровенные подтёки. 
 
      Листочки берёзовых веток заглядывали  с больничного двора в окна палаты, словно хотели, наверное, сказать, что жизнь-то продолжается! На дворе стоял июнь. Марина, неподвижная, скованная медицинскими препаратами, скосила чуть к окну свои синие глаза и улыбнулась. Было так легко во всём её девичьем теле, хоть сейчас беги, лети! Живая…

     Очнувшись, она оглядывала палату, насколько могла… Марина вспомнила, что вчера, дома, её тошнило, мама вызвала «Скорую»…

   Только пробудившаяся мысль коснулась образа матери, дочке сразу же захотелось увидеть её. Как она?! Марина знала, что мама очень переживает за неё. Вспоминалось, как они с матерью всегда переживали за отца, когда с ним случались болезни.
 
     Подальше от её койки, возле самой стены, стояла группа врачей, делавшая утренний обход. Лечащий врач реанимационной  палаты объяснял коллегам историю болезни мужчины, возле которого они находились. Связанный по рукам и ногам, больной порывался вскочить с больничной койки и в бреду всё кричал: «Где мой ножик?! Где мой ножик?!» В криках больного Марине слышалось какое-то отчаяние и безысходность. Здесь она вспомнила, как выходя из комы, пришла ночью в сознание. В палате было темно, а за полуоткрытыми  окнами шумел ливень. Она с наслажденьем вслушивалась, как потоки дождя гулко шлёпают по асфальту. Марина представляла себе пузырящуюся воду на дождевых лужах, и как в детства она всегда порывалась побежать по этим лужам, сдерживаемая отцовской рукой. Потом снова провал в памяти.

      Лечащий врач, заметив движение больной, сразу же подошёл к её койке, за ним подошли ещё четыре врача. Они знали, что эта девушка находилась шесть дней в коме, и, вот, наконец, ожила. Больная во все глаза смотрела на врача, скованная по рукам и ногам медицинскими препаратами. Она улыбалась врачу, насколько это было возможно в её состоянии, улыбалась глубокими девичьими  глазами. Ей было радостно сознавать, что она наконец-то вернулась в мир земной, вернулась из небытия…

      - Добрый день! –  сказал приветливо врач. - А какое сегодня число, вы не скажите?!
      - Двадцать чет…вер…тое, - медленно ответила больная, отмечая про себя искренний  голос доктора, вспоминая, подсчитывая в уме, что двадцать второго июня они вместе с матерью ходили к Петровой в гости, а потом, в ночь на двадцать третье, случился приступ.
      - Нет, милая моя, - врач назвал число. Слушая врача, Марина быстро сообразила,  что была в бессознательном состоянии шесть суток, сейчас седьмые.  Лечащий врач, мужчина, стал объяснять подошедшей группе врачей историю болезни больной.
      
   За давностью лет сложно было отыскать в истории данной семьи генеалогическое древо  родословной. Тем более, двадцатое столетие в истории планеты Земля в российской истории отмечено нашествием дьявольской системы власти. Всё благородное - Божье - истинное, выкорчёвывалось, уничтожалось.
                *    *    *
   Когда Тамаре, матери Марины, исполнилось шестнадцать лет, умерла мать, то есть бабушка Марины. Отец умер гораздо раньше. Брат погиб на фронте. Остались они вдвоём с сестрой, с Лёлей. Тамара Лаврентьевна, вспоминая, часто рассказывала Марине, как хорошо они жили в детстве. Жили в своём  большом доме, рядом с кафедральным собором. В доме было просторно: высокие потолки, много икон. Из детства особенно запомнились две иконы в человеческий рост: «Двенадцать праздников» и «Казанская Божией Матери»; а ещё, старинная мебель: горка резная, напольные часы с боем, большой круглый стол в зале. Семья всегда собиралась в зале за большим круглым столом. Перед трапезой молились, благодарили Господа, по окончании трапезы тоже молились: « Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ…» Когда мама рассказывала дочери о своём детстве, то вся светилась каким-то внутренним светом и благородной красотой. У Тамары Лаврентьевны были необыкновенные зелёные глаза, светящиеся, изумрудные. Рассказывая, мать ласково обнимала свою Мариночку. Мама и дочь были похожи друг на друга. Небольшого роста, с изящными фигурками, словно выточенными мастером-природой, с благородными чертами лица.
                *    *    *
   В возрасте шестидесяти четырёх лет от инфаркта умирает муж Тамары Лаврентьевны, отец Марины. Бывший морской мичман, а затем руководитель многих предприятий в родном областном городе на берегах Волги, куда поставит партия. Честный советский человек. Он всегда жил по совести своей русской души. Многое пришлось ему пережить в жизни.  Когда началась Отечественная война, отцу исполнилось пятнадцать лет.   Он записался на фронт добровольцем, прибавив себе два года. Но в виду малых лет, его распределили  в водолазную школу в Москву. После годичной школы водолазов его направили на Балтийский фронт. Там он служит до конца войны. Затем служит в отряде водолазов одного из морских подразделений в Кёнигсберге, которое занималось очищением от заминированных бомб акватории морского побережья. Там, в Кёнигсберге, они и встретились с Тамарой, Тамарой Лаврентьевной, куда она переехала из Тулы к старшей сестре Лёле. Отец уже был в чине мичмана. Там родился сын Валерий. А в Костроме, на родине отца,  куда они переехали с мужем Георгием по настоянию его матери,  родилась Марина.
  Марина с детства восхищалась своей мамой и гордилась ею. В Тамаре Лаврентьевне всё было какое-то необычное: и её плавная походка, и говорила она тихим, спокойным голосом, не допускавшим ни в одной интонации слов даже намека на грубость, и всегдашняя улыбка на лице и в глазах, излучавших доброту. И смирение, и терпение, кротость и любовь, словно евангельский образ из православных святых.

                *    *    *
   Быстро летит время. Марине шел тридцать девятый год. Брат Валерий жил со своей семьёй в далекой республике Марий Эл. Мать с дочерью жили вместе. Многие подружки Марины уже по нескольку раз успели выйти замуж и развестись. Но не хотелось жить по - тварному, без любви. Окончив  университет в Москве, Марина работает специалистом в мэрии родного города. На работе её уважали и любили за чистоту и бесхитростность характера. От природы это была красивая, кроткая, умная девушка. Она очень понимала людей, сопереживала им своими чувствами и мыслями; насколько могла по своему социальному положению помогала обращавшимся к ней людям. Тамара Лаврентьевна, любуясь дочерью, говорила: «Какая ты у меня хорошая, а счастья нет». «Да почему же нет, мамочка?! Я счастлива, что живу вместе с вами!» - говорила Марина. Конечно, мать имела в виду счастье семейное. Но, вот, судьба распорядилась по-другому. А сколько раз она могла выйти замуж! В юности, в молодости она часто ездила отдыхать по путевкам за границу. Один болгарин, чемпион мира по тяжёлой атлетике, настолько влюбился в неё, что несколько раз приезжал в Кострому, и всё было готово к свадьбе. Но Марина, узнав, что жених хочет увезти её в Болгарию, наотрез отказалась стать его женой.  Так и жила она вместе с родителями.

   В стране вдруг произошел государственный переворот. Могущественная страна – СССР – начала разделяться на республики. Верховный Совет Страны был расстрелян. Население страны в один миг, можно сказать, обнищало. Курс денег в государстве стал меняться. Деньги обесценивались, была непомерная инфляция. Возьмём такое соотношение цен. Обыкновенная ватрушка стоила 7 коп, стала стоить 10 рублей; сметана 1, 25, стала 60 рублей. И дальше, больше… Хлеб 15 коп, а стал сколько стоить?!

    В России начался дикий капитализм.

                *    *    *
   В один из июньских вечеров, а именно 22 июня 1994 года, Марина вместе с матерью шли к себе домой от приятельницы, от Натальи. Их девятиэтажный дом угадывался за такими же домами, уходящими своими прямоугольными железобетонными коробками в небо. Где-то там, за Волгой, за   Ипатьевским  монастырём, растекался малиновый поток от заката солнца. Дышалось  легко и  свободно.
    - Вот так бы идти и идти, - тихо сказала Марина, ласково взглянув на мать, продолжая смотреть в небесную даль. Её русые волосы, собранные сзади в тугой пучок под цветную заколку, слегка распушились на ходьбе; волосы отливали золотистым блеском.
   Ночью, дома, Марина проснулась и долго лежала возле матери на двуспальной кровати. После смерти отца, мать с дочерью спали вместе. Марину тошнило, но она притихла, чтобы не разбудить маму. Было уже невмоготу. Она тихонько поднялась с подушки, намереваясь пройти в туалет. Оглядела спальную комнату. В синих сумерках июньской ночи на полированных стеллажах от пола до потолка вырисовывались очертания книг, собрания сочинений. В другом углу комнаты, на старом радиоприёмнике «Ригонда» с длинными деревянными ножками, сидели и стояли куклы из детства. Их было много… Прямо над кроватью, во всю стену, тяжёлый шерстяной ковёр, большой портрет двадцатилетней Марины, написанный маслом. На полу – широкая ковровая дорожка, уходящая под кровать. Марина пошарила в темноте ногами по полу, нашла домашние тапочки, надев их, вышла в коридор, в туалет, потом прошла на кухню; постояла в темноте у окна. Где-то  за высокими домами и слева за берёзовой рощей к посёлку Караваево начинало светлеть. Марину подташнивало. Она смотрела в окно, вспоминая, как вечером Наташа, приятельница, угощала их маринованными грибами.   
   Марина прошла в спальную комнату, прилегла на кровать, стараясь не задеть маму. Сколько она так пролежала…
   - Мамочка, ты спишь? – тихо сказала Марина.
   - Сплю… А что, миленькая?! – встрепенулась мама.
   - Мне плохо…
   -А что плохо-то?!
    - Тошнит, и всё… Вот сюда подкатывает, - дочка показала рукой от груди к горлу.
- Ты, наверно, отравилась вчерашними грибами у Наташи?
- Не знаю… Мне настолько плохо и тяжело.
  Марина снова встала и пошла в туалет. Она помнила ещё прежние наставления отца, что, когда отравишься, надо засунуть два пальца в рот и постараться вызвать рвоту, чтобы очистился желудочек.
   Мать сразу же встала вслед за дочерью, накинула на себя халатик. Она слышала, как дочь пытается в туалете вызвать рвоту. Ничего не получалось. Марина вышла из туалета, снова подошла к окну в кухне. За высокой зелёной берёзовой рощей интерната, загороженного бетонным забором, туда, дальше, за кинешемским шоссе, за поселком Караваево поднималось солнце. Начинался новый день. Солнце густым малиновым шаром выплывало из-за горизонта прямо на глазах. Было четыре часа утра. А Марине становилось всё хуже и хуже.  Она снова пошла в туалет. Марина совсем ослабла.
    Солнце входило в свою пору. Своими благодатными потоками оно осторожно напитывало землю теплом, давая ей жизнь. Солнце из огромного малинового шара на глазах превращалось в кипящий светом диск. Вот-вот, и на него уже невозможно будет смотреть. Было около пяти часов. Город ещё не проснулся, только первый рейсовый автобус прошуршал по асфальтовой дороге справа внизу под окнами. Девятиэтажный огромный дом спал. Из звукопроницаемой железобетонной коробки дома неслышно было ни ругани соседей, ни разговоров, ни криков, ни драк, ни бешеной современной музыки, что полно открывается днём  и продолжается до самой ночи.
   Соседи… Соседи… Тишина… В такие утренние часы так хочется жить, любить, наслаждаться счастьем восхода солнца!

  «Почему всё не может вырвать?! Ведь должно же быть легче потом!» - думала Марина. Мать стояла рядом с дочкой у окна.
- Потерпи, Мариночка, потерпи… Должно же вырвать?! И полегчает, - успокаивала мама. Она не сомкнула глаз вместе с дочерью, находясь рядом, утешая её страдания своим материнским сочувствием. Так и продолжалось: туалет, окно в кухне; туалет, окно…
- Мамочка, я больше не могу, - дочь, пошатываясь, пошла в спальную комнату. Мать поддерживала её. Марина вдруг пошатнулась, одной рукой успела ухватиться за белый дверной косяк, и чуть было не упала на пол.  Началась рвота. Её рвало и рвало. Мать поддерживала свою доченьку, успокаивая, поглаживая по спине.
- Ничего, Мариночка, всё пройдет, моя хорошая. Всё пройдет. Сейчас желудочек очистится, будет легче. Потерпи, потерпи. Вот та-ак! Пойдем теперь на кроватку. – Мать, осторожно поддерживая дочку, уложила её в постель. Марина видела, как мама начинает подмывать пол. Дочь засовестилась, хотела, было, подняться, чтобы убрать за собой всё самой, но не смогла. – Лежи, родная, лежи, не беспокойся!
  Тамара Лаврентьевна во все глаза смотрела на дочь. «Может и пройдет?!» - заходилось тревогой материнское сердце.
   Марина, побледневшая с лица, посмотрела на китайскую вазу, стоявшую на полированной тумбочке возле кровати. Изящная ваза  была разделена ровно пополам.
- Мамочка, а почему ваза разбита?! – спросила дочь. Она недоумевала, понимая, что вазу никто не трогал, не разбивал.
- Где, Мариночка?! – мать взяла вазу с тумбочки, поднесла поближе к дочери, лежавшей на кровати. – Посмотри, миленькая, на ней даже трещинки нет. – Она поворачивала вазу во все стороны.
- Да как же не разбита?! Вот, прямо посередине разбита! На две половинки. И трещина… Я же вижу, что она из двух половинок составлена!
   Мать смотрела на свою дочь и понимала, что с Мариной творится что-то неладное. Поставила вазу на тумбочку, стала снова убираться на полу, думая, что надо вызывать «Скорую». Без неё не обойдешься. Она подошла в прихожей к телефону, чтобы вызвать машину.
   Марина, лежа в постели, скосив глаза к тумбочке, смотрела на вазу, стоявшую возле кровати. Ваза казалась разбитой пополам, но дочь понимала, что мать не может обманывать. Вазу никто не разбивал. Ваза целёхонька! Марина пошевелила языком, ощущая, как он немеет. Она слышала, как мать вызывает по телефону «Скорую помощь»…
  Тамара Лаврентьевна, убрав на полу рвоту, смотрела на дочь. Уголок рта, губы дочери дергались. Пошёл перекос лица.
- Мамочка, мне всё хуже и хуже...
- Доченька, потерпи, я вызвала «Скорую». Потерпи-и…
- Мамочка, мне так плохо… Сильно болит голова, разрывается на части. Я больше терпеть не могу, – сказала тихо Марина. – Что не едет «Скорая»?! Хоть бы мне укол сделали! Я уже не могу терпеть. Я умираю…
  Мать смотрела на дочь, как она мучается, и сама страдала от этого.
- Да что, что ты говоришь?! Бог с тобой!.. Потерпи, родная, потерпи-и… Сейчас «Скорая» приедет. - Мать подумала, что надо успеть застелить свежее постельное бельё, переодеть Мариночку. – Родная моя, я сейчас быстренько сменю постельное бельё, а тебя переоденем в чистенькое.
   Мать с дочерью понимали, что дела плохи, и Марину увезут в больницу. Сама Марина была чистенькая: вчера только купалась в ванной.
   Тамара Лаврентьевна управилась с переодеванием дочери, заменой белья, а «Скорой» всё не было. Мать снова позвонила по «03». На другом конце провода сказали, что машина выехала. Время на часах показывало 11,45. Прошло около двух часов как вызвали «Скорую помощь».
   У Марины от боли разрывало голову. Ей уже всё почти было безразлично, она угасала, не могла говорить.
   Раздался звонок в квартиру. Мать сразу же открыла дверь, впуская медсестру и врача «Скорой помощи». Марина, услышав звонок, вся встрепенулось, заждавшись медицинской помощи: наконец-то! Она открыла глаза, увидела, как в комнату вошёл врач в белом халате.  Невысокого роста, немолодой; медсестра в белом халате, невысокого роста, полненькая. Больная пристально вглядывалась в медицинских работников, заждавшись   помощи…
- Что случилось?! – беспристрастно спросил врач, взглянув на больную. Мать стала объяснять доктору, что случилось с дочкой. Скрестив руки за своей спиной, он посматривал на стеллажи с книгами, поворачиваясь направо, то налево к нишам полок, вычитывая названия классиков литературы на корешках книг, вслушиваясь в объяснения матери.
   Марина смотрела на врача, которого они с матерью так долго ждали, и удивлялась его безразличию к больной.
- Мамочка, мне-е укол сдела-ают? – еле слышно проговорила Марина, обращаясь к матери, шокированная таким отношением «Скорой помощи». Врач не прослушивал её, не измерял давление.
- Ну, собирайте! Её надо промывать, - сказал врач.
- Может тазик сюда принести? – мать подумала, что врач сейчас же будет промывать желудок доченьки.
-  Что, я здесь промывать буду, что ли?! Собирайте её!

   Тамара Лаврентьевна осторожно одела дочь. Марина, поддерживаемая медсестрой,  спускалась по лестнице с пятого этажа в машину «Скорой». Лифт в доме не работал. Дом новый, только полтора года назад Марина с матерью переехали сюда. Раньше они жили в Октябрьском районе в большом деревянном двухэтажном доме в трёхкомнатной квартире. Но после смерти отца, в старой квартире всё напоминало о его смерти, мать с дочерью переехали в новую девятиэтажную коробку. Сделать это было не трудно, тем более, Марина обратилась к мэру, так как работала в администрации города: заменить трехкомнатную квартиру  двухкомнатной, не составляло большого труда.
  Марина шла по лестнице многоэтажки и отрывочно вспоминала, как они с матерью переезжали из Октябрьского района сюда. Две машины - мебель, одежда, а домашнее хозяйство – носили по этой же лестнице на пятый этаж. Лифт так же, как и сейчас, не работал. Правда, приезжал из Марий - Эл родной брат Марины, который  помогал в переезде с квартиры на квартиру. Без него бы они не смогли переехать. А сколько потом мать с дочерью носили вещей в руках?! Наверное, целых полгода перетаскивались с вещами со старой квартиры. Одной столовой, можно сказать, антикварной посуды было столько в их доме! Надо было каждую посудинку – изящные чашечки под кофе, чайные сервизы, вазы, супницы из фарфора, хрустальные рюмки, бокалы переложить тонкой бумажкой в коробки, чтобы в сумках нести на новую квартиру.
   Когда Марина вышла на улицу, поддерживаемая медсестрой, было жарко, светило солнце, стоял июньский день. Воздух был как парное молоко. Кругом радостно, хорошо! Все люди куда-то спешат. День жаркий, летний. А Марину усаживают в машину «Скорой помощи».   
  Вдохнув тёплого воздуха,  Марина подумала: «Как хочется жить!»  Но она понимала, что жизнь уходит. Всю голову разрывало от боли, сознание затуманивалось. «Неужели я никогда не увижу маму, брата?!»
  Медсестра подсаживала Марину по высоким ступенькам «Скорой» в машину, так как у больной уже не оставалось больше сил после прохода лестничных клеток с пятого этажа.
- А мамочку мою, мамочку подождите! – спохватилась дочь, чувствуя, что матери нет рядом. Мать собирала необходимые вещи для дочери в больницу, закрывала квартиру.
- Конечно, конечно подождём! – сказала медсестра, садясь в машину возле больной.
   Мать Марины выбежала из подъезда дома, села в машину «Скорой помощи». Она протянула дочери свою руку. Марина почувствовала тепло родного человечка, и всё смотрела, смотрела на маму, будто хотела запомнить материнский образ навечно, словно видит её в последний раз. «Ну, вот моя жизнь и кончилась!» В сознании Марины вдруг промелькнули воспоминания из детства,  когда  в десятилетнем возрасте её привезли в больницу с отравлением, тогда врач говорил матери: «Вы не уходите. Она всё равно умрёт».

     И машина помчалась к областной больнице через весь город…
   Марина так и не приходила в сознание. В приёмном покое молодой врач областной больницы, быстро сделав анализы, установил, что у больной кровоизлияние головного мозга, а не отравление. На «Скорой» её срочно повезли во вторую городскую больницу, в реанимацию. Когда дочь увозили на больничной тележке по коридору в реанимационную палату, мать бежала за быстро удалявшейся  тележкой и словно в беспамятстве причитала: «Спасите мою дочку, Мариночку! Она у меня одна! Спасите, помогите! Сделайте что-нибудь!»

   Тамара Лаврентьевна, обессилевшая переживаниями за дочь, измученная недосыпанием и словами врача, что надежды на выживание почти нет, в слезах поехала  домой.
    Когда она пришла в свою квартиру, первым делом позвонила сыну Валерию в Йошкар-Олу и сказала, что случилось.
- Да что ты, мамочка?! Она же молодая! Организм переборет, - утешал сын.
                *   *   *
   Материнское сердце страдало,  мать вспоминала свою дочурку от рождения до сего дня. Вспомнилось, как в роддоме все радовались,  глядя на такую крепкую девочку. Медсестра, поднимая на руки ребенка, восклицала: «Посмотрите, какая Алёнка родилась!» Мать и хотела назвать свою дочь Олей, в память о погибшей сестре…
               
   Какая радость была, когда они шли по городу из роддома! У Георгия на руках дочка, Тамара с букетом цветов, рядом семенит маленький Валерик, крепко держась за материнскую руку. На дворе месяц май, тепло. Родилась девочка 1-го мая.
   Алёнка! Так родители и хотели назвать девочку.
               
  …В деревянном двухэтажном доме на улице Горной, прямо напротив планетария, в маленькой комнатке второго этажа, отгороженной перегородкой от большой комнаты, на родительской кровати  лежала Алёнка. Она была туго запеленатая в байковое одеяльце. Впритык к окну, смотревшему через булыжную мостовую на городской планетарий, стоял письменный стол, рядом широкая родительская кровать. На высоких никелированных спинках кровати, по концам стоек, восседали никелированные шары. Их было четыре. Через полуметровый проходик, у перегородки-стены, стоял одностворчатый  платяной шкаф, а также, единственный «венский» деревянный стул со спинкой возле письменного стола. Вся мебель была сделана отцом этой крохотной девчушки.
   Алёнка тихо посапывала на кровати. Тамара ненадолго отлучилась в магазин, пока спала дочка.

   Бабушка Гриппа пришла с улицы к себе домой. В большой комнате,   в углу, в окладе, большая икона Казанская Божией Матери. Агриппина Ивановна перекрестилась на икону, хозяйским взглядом оглядела комнату. Посредине стоял круглый стол, накрытый искусно вышитой скатертью. Скатерть вышита Галиной, дочерью Агриппины Ивановны. По жёлтому полю шёлкового полотна – вышитые гладью розы: то красные, то белые, то бордовые, то розовые, то чайные.  Под иконой – массивный буфет, переполненный красивой столовой посудой. Среди этой посуды был виден и кузнецовский фарфор, которым Агриппина Ивановна так дорожила: ещё Николай любил дарить своей Гриппе дорогую посуду. Николай не вернулся с Отечественной войны: сначала похоронки не было, а лишь уведомление, что муж пропал безвести, но потом пришла и похоронка.
    Прошло столько лет, но она продолжала ждать мужа. Жена не верила, что её Николай погиб.
   Агриппина Ивановна перекрестилась, вспоминая Николая, подошла к изразцовой печке при входе в большую комнату, прислушалась. В доме никого не было. Она заглянула за занавеску в комнатку сына со снохой. На кровати, завернутая в одеяльце, лежала внучка: «Алёнка, Алёнка! Какая тебе Алёнка?!» - прошептала бабушка. Она взяла внучку на руки, прижала к себе и вышла из дома…
               
   Тамара вернулась из магазина с продуктами: «Как там Аленка?! Не проснулась ли?» - думала она.
   Тамара легко взбежала по крутой деревянной лестнице на второй этаж дома, открыла ключом входную дверь. В квартире было тихо. Она отодвинула занавеску к себе в комнату и побледнела, руки невольно опустили на пол сетки с продуктами. Дочки на кровати не было. Взволнованная, Тамара выбежала из дома, направляясь вверх по булыжной мостовой Горной улицы, чтобы позвонить мужу. Напротив кинотеатра «Дружба», через дорогу, находилась станция «Скорой помощи». У Тамары там были знакомые, и они всегда давали ей возможность звонить мужу на работу. Услышав в телефонной трубке голос мужа, она рассказала, что куда-то пропала Алёнка.- А матери не было дома? – услышала она спокойный голос мужа.
- Нет, не было!
- Ну, значит, мама и взяла! Куда ей исчезнуть?! – успокоил Георгий. - Взяла и куда-то пошла…
   Тамара скоро вернулась домой, села в каком-то забытьи на кровать, немного успокоенная после телефонного разговора с мужем.
 - Действительно, куда могла пропасть Аленка? Мама взяла, кто ещё больше возьмёт? Наверно проснулась, заплакала, и мама вышла с ней погулять, - рассуждала вслух Тамара. - Галина в комнату не заходит. Да и на работе она…
   Взгляд Тамары упал на сетки с продуктами. Она машинально стала выкладывать продукты на письменный  стол…

                *  *  *
- Мариночка, - улыбнулась Тамара Лаврентьевна, вспоминая давний случай с матерью Георгия, как та, украдкой, по-партизански, окрестила внучку в церкви Воскресения на Дебре и назвала её по своему, Мариной. – Мариночка, крошечка моя! – прошептала она.
   Тамара Лаврентьевна, вспомнив о крещении дочери, по какому-то внутреннему наитию засобиралась в церковь.
- Господи, прости нас грешных! Отче наш Николае, - она встала на колени перед небольшой иконкой Николая-Чудотворца, которая всегда находилась на одной из полок румынской стенки вместе с изящной столовой посудой.
                *    *    *
  … Старинная церковь Воскресения на-Дебре мощной красной глыбой возвышается над улицей Кооперации. Когда по улице Осыпной проходишь перекрёсток, то начинается крутой спуск к церкви. И всем своим великолепием и мощью взору твоему является храм Воскресения!
   Тамара Лаврентьевна, будто не замечая церковного великолепия, золотых, вознесённых к небу крестов над пятиглавием, спешила по «Осыпной» в церковь. Она любила приходить сюда. Тихо, скромно, она, будто скрытно, приходила в храм одна, иногда брала с собой маленькую Мариночку. Мать Марины немного тревожилась за мужа, чтобы не узнали его сослуживцы, что она, его жена, ходит в церковь. Георгий Николаевич был освобождённым партийным секретарём на одном из крупных предприятий города. 
   Вот и широкая крутая лестница в храм. Здесь, в переходе, всегда полумрак. А перед железными воротами в церковную ограду как-то робко протянув руку вперёд, переминается с ноги на ногу нищий, выпрашивая милостыню. Тихо воркуют сизари, перелетая с мест на место по площадке перед церковными воротами.
 Чуть приостановившись перед нищим, Тамара Лаврентьевна положила в протянутую руку монетку, припасённую для него. Загляделась на голубей, вспорхнувших сизовато-белёсым облачком  крыльев. 
   Мать Марины, словно не замечая своего возраста, на одном дыхании легко поднялась по железной массивной  лестнице в храм  с одной лишь мыслью: молиться за доченьку.
   В церкви было тихо. Вечерняя служба ещё не начиналась. Начищенные подсвечники массивными тумбами стояли по всему храму. Отблеск от подсвечников в мерцании лампадок как-то таинственно проникал в полумрак храма. Тёмные росписи по стенам чудно высвечивались золотыми нимбами над ликами изображений святых.
   Только в церкви Тамара Лаврентьевна отходила душой от суетной мирской жизни, словно душа перелетала в далёкое детство, когда она, совсем маленькая, стояла на клиросе Кафедрального собора города Тулы, где её мать служила регентом церковного хора, и пела псалмы.
- Господи, Иисусе Христе, прости меня грешную, недостойную рабу Твою, Тамару! Сделай так, чтобы девочка моя, Мариночка, выздоровела! Дай доченьке моей исцеления души и тела! Господи, прости нас грешных!
- Отче наш, иже еси на небесех; да светится имя твое… - читала мать Марины. Слезы текли по щекам. Она обращалась  молитвами к Господу тихо, говорила одними губами, но слова молитвы гулко отзывались в страдающем материнском сердце. Тихо потрескивали свечки, поставленные молящейся перед иконами Феодоровской Божией Матери и Николая-Чудотворца. Огоньки пламени на свечках стройно освещали святые лики на иконах. Они чуть дрожали, чудно образуя золотые пламенные венчики над оплывающими восковыми стебельками свечей.

                *    *    *
   
  … Тамара Лаврентьевна с открытия до закрытия больницы сидела возле кабинета реанимации. Только и успевала на последний автобус, чтобы приехать к себе домой. Попив чаю с хлебцем, помолившись, она сидела ночами у телефона в кресле, чтобы с первым автобусом ехать в больницу и снова, и снова ждать свою Мариночку с утра до вечера у реанимационной палаты. Материнское сердце бесконечно в любви к своему ребенку, выше есть только Божия любовь…

                *    *    *

   Как постичь Бога сердцем?! Как полюбить Того, которого не видел?! Как сделать так, чтобы Он жил со своей всепрощающей Любовью в греховном человеческом существе?! Как греховно человеческое существо? Ведь мы созданы по подобию Божиему! Рождается маленький человечек из материнской плоти с участием мужского вдохновения. Возрастает человечек душой и телом, зреет его разум. Человечек пошёл, побежал по земле. И глядит и глядит вверх, в небо! Падает и опять смотрит в небо! Мама ласково смотрит на своего ребёночка, поднимает его, наставляет его: «Доченька, смотри, пожалуйста, под ножки». А дитятко бежит и снова смотрит в небо! Вот неразумное создание, казалось бы?! И так день и два, годы! И мама терпелива, не устает со своей любовью. И эта любовь передается… Любовь Божия!
   Как постичь Бога сердцем?! Как полюбить Того, которого не видел?! 

                *    *    *
    - О, святителю Христов Николае! Услыши меня, грешную рабу Божию Тамару, молящуюся Тебе, и моли о нас, недостойных, Создателя нашего и Владыку, милостива к нам сотвори Бога нашего в нынешнем житии и в будущем веце, да не воздаст нам по делом нашим, но по Своей благости воздаст нам.
    - О, преподобнече Николае Чудотворче, моли Бога о моей доченьке Марине! Она умирает! Я знаю, что только ты можешь помочь мне! Пожалуйства, вымоли у Господа нашего Иисуса Христа о здравии моей единственной доченьки Мариночке! – плакало любящее материнское сердце Тамары Лаврентьевны перед иконкой Николая Мирликийского чудотворца.
   Иконка с ликом Святителя Николая была отпечатана на бумаге жёлтого цвета и наклеена на картонке. Святитель Николай внимательным взглядом смотрел с иконки. Широкий лоб, разлёт бровей над удивительно красивыми глазами, окладистая борода в серебре, пурпурное святительское одеяние в крестах, в левой руке Евангелие, правая рука чуть приподнята, перстью руки святитель посылает в мир благословляющее крестное знаменье.
   Тамара Лаврентьевна стояла на коленях перед иконой и молилась в слезах. Она, конечно, сейчас не замечала уюта своей квартиры, изящества, красоты сервизной посуды, среди которой покоилась простая бумажная иконка Святителя. Без Марины всё это убранство, так любимое дочерью и самой Тамарой Лаврентьевной, было ничто. Над ликом Святителя  на иконке светился нимб святого.
   Мать в слезах молилась о здравии своей дочери. На исходе шестого дня, сидя в больнице возле реанимации, она услышала горькие для неё слова врача: «Надежды почти нет. В сознание ваша дочь не приходит. Приготовьтесь. Если завтра Марина не придет в сознание, то…» 
   Но где-то в глубине души мать верила, что её дочь выздоровеет. В Марине было от природы её родителей, предков заложено столько света, чистоты, непорочности, целомудрия, что Господь просто не мог оставить её. Да и по летам своим она была молода. Мать свято верила в это.

                *    *    *

    Когда  мать вернулась вечером из больницы, то сразу же позвонила сыну в далёкую Йошкар-Олу. Сын во время болезни сестры всегда был на проводе. «Валерочка, сынок, здравствуй, - тихо сказала мама, услышав родной голос. – Валерочка, врачи сказали, что надежды нет. Так что собирайся приезжать». Насколько ей было тяжело говорить, такое может понять только материнское сердце, пережившее потерю родных детей. Мать совершенно измучилась за все шесть дней страданий, больничных стояний возле реанимационной палаты, где в бессознательном состоянии находилась её родная кровиночка.

                *    *    *

  За окном, за летней берёзовой рощей, издалека, с востока, ярилось утреннее солнце, застилая весь белый свет счастливым умиротворением. 
  В беспокойстве души быстро пролетела бессонная ночь. Мать  вышла в коридор, позвонила в больницу. На другом конце провода ответили, что такая-то больная в сознание не приходила.
   Тамара Лаврентьевна перешла в спальную комнату, прилегла прямо в одежде на кровать, где они не так давно вместе с дочерью спали, лежали, разговаривали, радовались и печалились, жили родными душами со своими привычками, бесхитростными думами, со своим устоявшимся жизненным укладом, со своей любовью.
   Уставшую, её сморил сон. Вдруг, будто бы кто-то толкнул. Мать встрепенулась всем своим  существом. Она, даже, не увидала, а как-то интуитивно почувствовала вспышку заревого света в углу комнаты возле окна. Тамара Лаврентьевна открыла глаза. Вся комната высветилась ярким солнечным светом. В углу комнаты стоял святитель Николай. Мать не испугалась при видении Святого, она знала по рассказам матери, по рассказам людей, из рассказов мужа, бывшего морского офицера, из Святых писаний знала о чудотворениях Николы Чудотворца. Мать была в некотором благостном оцепенении от чуда явления Святого.
- Сегодня с твоей дочерью всё будет хорошо! – сказал Святитель. И лик Его стал таять на глазах. Свет от явления Николы - Чудотворца в комнате рассеивался, как утренний белорозовый туман на реке под восходом солнца,  всё дальше и дальше…
«Сегодня с твоей дочерью всё будет хорошо!» - звучал голос Святого где-то далеко и близко во всём материнском существе, чётко запечатленный её сознанием.

                *    *    *

   С первым автобусом мать полетела в больницу. Она всегда появлялась там рано утром, когда менялся на дневную смену медперсонал. Тамару Лаврентьевну в больнице уже все знали. Она проходила с медицинскими работниками в здание больницы, надевала свой белый халатик и садилась возле дверей реанимационной палаты.
  Она  скромно сидела на стуле за выступом коридорной стены. Было видно, что одиноко сидевшая на стуле  женщина,  печально сосредоточенна в своих думах. От переживаний, как говорится, на ней не было лица, одни только выразительные, не потухшие в горе, глаза.
  По природе своей, людям, не всем конечно, дано благородство души, ума, сознания, утонченности человеческой психологии. Всё в них гармонично. Тамара Лаврентьевна была из таких людей. Миниатюрная, изящная, красиво одетая, интеллигентная, она сидела на больничном стуле возле палаты и вся была в ожидании. Широкий обруч из зелёного бархата и широкая заколка из такого же бархата обрамляли копну золотистых волос. На взгляд этой благородной женщине никто не давал свой возраст. При встрече со знакомыми или прохожими на улице она всегда поднимала глаза, улыбаясь, и своим обаянием сразу же покоряла. От её взгляда, улыбки, казалось, что из самого нутра этой женщины излучается тихий свет души.
   Дверь палаты открылась. Тамара Лаврентьевна по привычке быстро обернулась назад. За время недельного стояния, сидения возле палаты, когда кто-то из медицинского персонала входил или выходил в палату, мать старалась заглянуть туда, за дверь, в надежде увидеть свою доченьку. В реанимационную палату  строго - настрого, кроме врачей, вход воспрещался. В палате лежали люди, борящиеся за жизнь с помощью врачей. Больные были на грани жизни и смерти. Конечно, самое важное в человеке для его существования на земле – рождение и смерть. Жизнь на земле протекает по Провидению свыше. И как бы люди не изощрялись, выдумывая различными путями средства для долголетия, эликсиры молодости, вечности, дело в Божием произволении. Каждому свой срок жизни на земле. И чем ближе человек к природе, к чистоте её, святости рождения всего Божьего создания, тем и дольше протекает его жизнь на земле. А ведь жил человек на земле и сто лет, и двести лет, и триста лет, и четыреста лет, и пятьсот лет, и шестьсот, и семьсот, и восемьсот, и девятьсот – до тысячи лет. Загляните в Библию!
   Тамара Лаврентьевна почувствовала, что её кто-то по-доброму обнял сзади за плечи, говоря: «Сегодня с вашей дочерью всё хорошо. Она пришла в сознание…»
   От неожиданности таких слов, материнское сердце встрепенулось, словно закружилось, словно у него выросли крылья после томительного ожидания печальных вестей о дочери.  Заведующая первым неврологическим отделением 2-ой городской больницы Соколова Елена Борисовна, выйдя из реанимационной палаты, увидела Тамару Лаврентьевну, с утра всегда ждущую  у  дверей  палаты  сообщения  о состоянии дочери. Врач обняла Тамару Лаврентьевну за плечи. В своей врачебной практике у заведующей отделением не было, чтобы с таким заболеванием выживали. Правда, Марина была молода, у неё был здоровый, верно, непорочный организм. Прямо таки чудо! От слов врача: «Сегодня с вашей дочерью всё хорошо. Она пришла в сознание», - у матери от перевозбуждения задрожали руки, подкашивались ноги. «Вымолила,
   Вечером того же дня больная получила записочку от матери. Когда медсестра осторожно вставила между дрожащими пальцами больной записку, Марина заволновалась. Ей хотелось быстрее прочитать весточку. «Мариночка, кровинушка моя, потерпи немного, мы скоро увидимся! – Дочь поднесла записку поближе к глазам, лежа пластом на жесткой кровати. Снизу вверх неудобно было читать. Листок бумаги дрожал перед глазами. Буквы прыгали, но дочка с усилием вчитывалась в родной каллиграфический почерк мамы. - Мне Елена Борисовна сказала, что тебя скоро переведут из реанимационной в общую палату. Она возьмёт тебя на лечение к себе, в своё отделение.  Это заведующая отделением, которая тебя принимала.  Моя хорошая, потерпи. Вот тогда мы с тобой будем видеться каждый день! Моя хорошая, потерпи. Я передаю тебе куриный бульон, курочку, твою любимую «Фанту» и три пиццы. Кушай, моя родная, тебе сейчас надо поправляться. Целую, твоя мама».
   Марина поняла, что маме понравилась Елена  Борисовна, значит она хороший врач. Марина скосила глаза на тумбочку, где стояли две бутылочки апельсиновой «Фанты», баночка с куриным бульоном, в полулитровой стеклянной банке виднелись кусочки курицы, и стояла её любимая маленькая кружечка из дома с яркими нарисованными ягодками малины на белых фарфоровых боках. Пиццы не было. Марина улыбнулась, представляя свою единственную красивую маму, которая принесла всё это дочери. «Милая моя мамочка, как я по тебе соскучилась! А ведь она там, за дверью! – пронзила вдруг догадка. – Мама ведь тоже ждёт  записочку!» – вместе с запиской мать передала несколько листочков чистой бумажки и карандаш.
- Дайте, пожалуйста, попить «Фанты», - еле выговаривая слова, больная обратилась к санитарке, стоявшей возле тумбочки. 
  Санитарка налила густого  напитка в  домашнюю фарфоровую кружечку и протянула её к губам больной.  Больная хотела приподнять голову, чтобы  удобней было пить напиток из кружечки, но не получалось. Голова не держалась. Санитарка настойчиво вливала  сок в рот больной. Марина захлёбывалась.
 - Всё, больше не хочу, - она откинулась головой на подушку, устав от напряжения. Больная долго так лежала на постели, отдыхала, представляя свою маму, своего любимого брата – единственных родных людей, оставшихся у неё на земле. Она пошевелила осторожно правой рукой, почувствовала её. Левая рука лежала как плеть, без движения. Больная потянулась за  листком бумаги, карандашом, которые были рядом на постели. Санитарка подала Марине карандаш, подставила картонку под чистый лист бумаги, видя и понимая нетерпение больной.
  - Мамочка, - Марина кое-как карябала   карандашом по бумаге,  поддерживая листок омертвелой левой рукой с помощью санитарки, - попроси, чтобы тебя пустили ко мне. Скажи, что мне надо расчёсывать волосы.  – Марина писала так, думая, что мать могут впустить в палату под предлогом, что дочери необходимо расчесывать длинные волосы, которые перепутались от  недельного неподвижного лежания на койке.  Хотелось поскорее увидеть маму…
   Марина устала писать. Закрыла глаза.
- Пить, пить, пить, - стонала на другой койке тучная женщина.
- Пить, пить, пить, - слышалось в  палате. Марина открыла глаза. Женщину недавно привезли в реанимационную палату  на кровати-тележке. К ней никто не подходил. Марина, скосив свой взгляд на стонущую женщину, видела,  как у неё из живота сочится кровь… «Что же никто не подходит?!» - тревожно подумала Марина.  Она сама хотела бы встать и принести больной воды, но не могла, прикованная болезнью к постели. «Пить, пить, пить», - так Марина и заснула под монотонные звуки больной, просящей о помощи.
   Проснулась Марина через три часа.  Женщины с сочившейся кровью из живота в палате не было. Наверно умерла, бедняжка… Сердце невольно защемило от тоски. В сознании слышался голос:   - Пить, пить, пить…
 Взгляд сразу упал на тумбочку. Хотелось пить. Любимой «Фанты» на тумбочке не было. Не стояло  и баночки с бульоном, полулитровой стеклянной баночки с курицей, а три пиццы больная  и вовсе не видела, о которой писала в записочке мама.
- Пить, пить, - тихо попросила Марина. Подошла медсестра. Она взяла фарфоровую кружку с тумбочки и вышла в коридор…

   Через четыре дня, после того как Марина очнулась, в полдень, её стали перевозить с первого этажа больницы на четвёртый, в общую палату неврологического отделения.
  На душе у больной было радостно: сейчас она увидит мамочку, пойдёт выздоровление. Живая!
   Тележку с больной выкатили из реанимационной палаты. На первом этаже больницы, в коридоре, было полно народу. Тележку быстро-быстро катят санитарки.  Марина вглядывается по сторонам в лица мелькавших в коридоре людей,  глазами отыскивая маму. Где же она?! Дочь знала, что мама ждёт её где-то здесь. Мамочка, ну где же ты?! Перед глазами мельтешили лица незнакомых людей. Затем замелькали стены пустых  коридоров больницы… Повороты и длинные пустые коридоры… 
  Вот уже и четвёртый этаж.
- Куда вести-то?! – переговаривались меж собою санитарки.
- В первую палату сказали!
Вдоль коридора по стенам стояли люди в больничных  халатах.
- Какая молоденькая?! Лет шестнадцать! - сказал кто-то из больных. Они с любопытством поглядывали на тележку, где лежала больная.
- Сюда, сюда! Вот, там первая! – две пожилые женщины, запахнувшись в больничные халаты, провожали взглядами тележку. Одна старушка даже раскрыла рот, держа в руке кружку с водой, поражённая, верно, красотой и молодостью больной  на каталке.
   Дверь в общую палату отворилась. Марину на каталке вкатили в первую палату. Перед дверью, как бы в предбаннике, на небольшом пространстве, рядом друг с другом, стояли три койки, дальше, в просторном помещении – десять коек с больными. Одна койка была свободная. «Ну, вон та и пустая! Я так и думала, вчера ведь оттуда убралась одна!», - разговаривали  меж собой санитарки.  Сказав,  санитарки вдруг посмотрели на больную. Замолчали, верно, поняли, что такое говорить при больной неприлично.  Но санитаркам надо было скорей сделать свою работу да снова отвозить тележку на первый этаж.
   Марина видела, чувствовала, какие машистые больничные санитарки. Их тоже можно было понять: от такой-то работы. Они бесцеремонно задвигали кроватями по полу. Между койками - узкие проходы: только-только можно провести тележку. Больную на тележке подвезли вровень с пустой кроватью. Марина смотрела на белоснежные свернутые простыни, наволочку, полотенце, лежавшие на койке. Она понимала, что надо как-то перебираться  на предназначенную ей пустую кровать.
 - А как мне на кровать-то лечь?! - тихо спросила Марина. На лицах санитарок появилось удивление. Они привыкли на своей работе, не раз и не два, видели, как больные сами перебираются с каталки на кровать.
- Перекатывайтесь! – безучастно сказала одна из санитарок, быстро застелив чистым бельём кровать для новенькой больной из реанимационной палаты.
   Марина засмущалась, понимая, что под простынкой она голенькая. Больные в палате во все глаза смотрели на неё. Марина была до подбородка закрыта белой простынкой. 
- Вы хоть прикройте меня простынкой! - тихо сказала больная, пересиливая  боли во всём теле.
   Санитарки наконец-то сообразили, что больная стесняется, что под простынкой она обнажённая. Они откинули с Марины простынку, быстро растянули простынку на вытянутых руках, прикрывая больную, как занавеской, от взглядов больных.
  «Как же мне перекатиться?», - подумала Марина.  Она напряглась правой рукой, напряглась всем телом и перекатилась на  кровать завернутым кульком - со спины на спину. Санитарки накрыли больную свежей простынкой, оставляя лицо открытым.
  «Где же мамочка?!» - забеспокоилась Марина, оглядывая палату, насколько могла. Матери не было на первом этаже. Марина просмотрела все глаза. Мать не встречала её и на четвёртом?! Дочь не на шутку забеспокоилась. Всякое лезло в голову. Марина смотрела прямо перед собой. Через одну кровать, через проход, видны были белые двери в палату. Вдруг дверь открывается, и она явственно видит облик матери! От чувства долгожданной встречи, тревоги, любви; оттого, что она так истосковалась, что кроме матери у неё никого нет ближе на всём белом свете, дочери поскорее хочется обнять, прижаться к родимому человечку, и глядеть, и глядеть в измученные материнские глаза.
   Из глаз Марины потекли слёзы…
   От неистребимого желания поскорей увидеть дочь и от неожиданности, что прямо за дверью увидела её, свою кровиночку, мать порывисто подошла к Марине и опустилась на колени возле кровати.
- Миленькая моя, - глаза матери светились восторгом и радостью, и тревогой.  От радости, она не знала что делать. Мать прижалась к лицу дочери и затихла. – Родная моя!.. Милая, сколько ты перенесла! – мать осматривала Мариночку, гладила рукой. Дочка  была вся настрадавшаяся, тельцем худенькая…
- Мамочка, куда ты пропала?! Я жду, жду?! А тебя всё нет. И на первом этаже и на четвёртом?!
- Родная моя! На первом сказали, что тебя  повезли на четвёртый! Я бегом сюда! Здесь сказали, что никого ещё не привозили. Я опять на первый! Там сказали, что тебя уже увезли… Я снова на четвёртый! Совсем запыхалась. А тебя везли, наверно, по другим коридорам…
- Так конечно, мамочка! – она прижалась к лицу матери, жалея её, чувствуя родную кровинушку. - Мамочка, какая я синяя?! – она смотрела вместе с матерью на сплошные синяки по рукам, понимая, что это от уколов.
- Поправишься, и опять будешь красивая. Ты у меня всегда была красивая!
   Глядя на мать, чувствуя её переживания, Марина вдруг вспомнила, как  умер отец. Он был уже на пенсии, но работал.

                *    *    *

  … Было десятое ноября. Они с матерью пришли домой, только что переоделись в домашние халатики. Отца уже дома не было. Он всегда выходил на работу пораньше, чтобы не опоздать. Пока доберётся на автобусе до центра, да там идти ещё полчаса. Отец любил во всём порядок.
   В начале восьмого вечера в дверь квартиры постучали.
- Мамочка, не открывай, к нам никто не должен придти! – сказала Марина.
- Откройте, откройте! – настойчиво постучали ещё раз. – С вашим мужем на остановке плохо, - послышался за дверью незнакомый женский голос. – Там, на остановке, «Скорая» пришла!
Мать порывисто открыла ключом входную дверь, увидела на площадке женщину, которая жила на одной улице через дом. Мать, как была в домашних тапочках на босу ногу и в халатике, так и выбежала из квартиры.
- Мамочка, возьми хоть платок! Оденься! – дочка вслед успела накинуть на плечи матери тёплый платок. Тамара Лаврентьевна только махнула рукой и выскочила  на улицу.
   Марина вспоминала те далёкие и, казалось, в мыслях теперь – такие  близкие дни, глядя на мать, стоявшую на коленях возле кровати.
…А тогда, закрыв за матерью дверь, Марина подбежала к широкому окну в большой комнате. Оно выходило на дорогу, где на той стороне улицы, в отдалении, виднелась автобусная остановка. Дочь переживала за мать, бежавшую на остановку в домашних тапочках, в халатике. Сердце дочери  содрогалось об отце. «Ведь вчера говорили ему, что пора заканчивать с работой, с этими дежурствами! Что, денег нам не хватает?! Я работаю, хорошо зарабатываю. Мама на пенсии. Всё в общем котле».
«Ну, куда ты пойдешь? – говорила Тамара Лаврентьевна мужу, - Ведь плохо тебе. И, давай, заканчивай со своей работой. Было ведь два инфаркта?! Всех денег не заработаешь. Уходи с работы», - вспомнила Марина рассуждения матери.
- А я тебя не пущу, - решительно сказала Марина, которая вместе  с матерью всегда провожала отца на дежурство.               
- Да ладно, Маришка, - ласково говорил отец. Он обнял её, глядя   выразительными голубыми глазами в лицо дочери. В его взгляде, в добром и чётком выговоре слов было столько любви к дочери и жене! - Да разве трудная моя работа?! Сижу в кресле за столом, как барин, а то и прикорну немного на диванчике. Ночь-то долгая! - Дочь представила холл административного учреждения, где дежурил отец. Улыбнулась. Туда не каждого брали. Там так чисто, красиво! – Вот, видишь?! - отец показывал таблетки нитроглицерина, которые клал в потаённый карман пальто. - Если, что?! Я, тут, раз! И таблеточку под язык.  Сейчас немного посижу вот и пойду. - Он представил, что надо сейчас звонить на работу, договариваться о замене, да сразу могут и не найти замену. Эти обстоятельства его смущали. Он сел на стул. Сердце отходило. - Давай, Гриша, не ходи?! Позвоним, не ходи на дежурство. Откажись, - говорила жена.               
…Вглядываясь в сумерки за окном, дочь увидела, как мать, скользя по грязной от дождя и снега дороге, бежит в сторону автобусной остановки. Тусклый свет от фонаря на железобетонном столбе перед окнами их двухэтажного деревянного дома чётко выхватывал удалявшийся силуэт матери. Марина до боли в глазах всматривалась в  вечернюю сумятицу ноября.
    Прошло несколько минут. Мать снова показалась в свете уличного фонаря. Она бежала домой от остановки. Она как-то странно бежала: словно всем телом наклонялась по ходу вперед, к дому, будто  преодолевала порывы ветра, то откидывалась назад.
    Марина поспешила открыть дверь квартиры.
   «Господи, Господи… Да что же это такое?!» - причитала мать, словно не могла понять и не хотела понимать, что дорогое, самое драгоценное отнято из их жизни. Увидев дочь, она тихо, скорбно, без надрыва в голосе, сказала: «Ведь папа умер».

                *    *    *

   … Прошло три года после смерти отца.
    Марина смотрела на свою мать возле больничной койки и любовалась и гордилась ею, что она у неё такая стойкая и красивая. Мать допоздна хлопотала в больнице возле дочери. Она не могла нарадоваться, что дочь наконец-то ожила, пусть и лежит без движения. Тамара Лаврентьевна знала, что обязательно поднимет дочь. «Вымолила, вымолила я тебя, доченька», - шептала она, вспоминая явление святого Николая-чудотворца. И радостно рассказывала, рассказывала об этом дочери. - А, знаешь! У нас хризантема дома распустилась!»
   И потянулись дни…
   Марине предстояло 45 дней лежать только неподвижно на спине. Так определил лечащий врач. У каждого врача на определённое лечение в силу врачебных знаний и его опыта работы своё видение лечения индивидуально для каждого больного.
   Всё вроде было  нормально. Спустя несколько дней, вдруг, ночью у Марины случился приступ. Ей стало плохо. Она не могла понять, в чём дело? Стало трясти:  подбрасывать на кровати, так высоко, что больную придерживали, а озноб всё увеличивался и увеличивался. Тогда вызвали дежурного врача.  Прибежали медсёстры. Когда врач измерял давление, он тихо сказал: «У неё падает давление – 70 на 30». Врач немного помолчал, раздумывая, и обратился к медсестре: «Надо сделать уколы!» И назвал нужные препараты. « Сильно падает давление!»
 Медсёстры исполняли указание дежурного врача.
  - Я на минутку отлучусь, а вы понаблюдайте за больной, - сказал врач и удалился из палаты.
   Больная слышала, как медсёстры между собой рассуждали.  Одна медсестра говорила: «При таком давлении - умирают».
  Выполнив указания врача, сделав больной назначенные процедуры, медсёстры гуськом выходили из палаты.
  В палату вернулся дежурный врач. Он присел на кровати возле больной. Щупал пульс.
 - Сейчас вам должно быть лучше. Больше я не знаю что делать. Постарайтесь успокоиться и уснуть. Я зайду позднее. У меня ещё есть там больные.
   Состояние Марины не улучшалось, ей думалось, что она не выживет. Хотелось проститься с матерью. На всякий случай, она попросила соседку по палате   записать номер домашнего телефона.
   Марина очнулась рано утром. Ей ещё было плохо, как ночью, но она понимала, что жива, и терпеливо ждала и ждала, когда же кто-нибудь зайдёт в палату.
   Утром первой в палату всегда приходила мама. Она приходила с открытием больницы. Дочь её и поджидала.  Вдруг в дверях появилась лечащая врач и сразу подошла к Марине. Больной захотелось сразу рассказать, что произошло с ней ночью. Марина с волнениями и со слезами на глазах начала рассказывать.
 -  Я всё знаю, - ответила врач.   
 - Елена Борисовна, так я, значит, не буду ходить? Буду прикована к постели?
  - Да. Мы боролись за вашу жизнь. Мы спасали вас! Другого  выхода не было. Нужно было срочно делать операцию: брать пункцию из нерва на позвоночнике…
  У больной по лицу катились слёзы. Марина знала, что такая операция очень опасная: многие остаются на всю жизнь калеками. 
 
   После трёхмесячного нахождения в больнице, Марина  начала уговаривать дежурного врача, чтобы её выписали домой. Дочь видела, что мать за все эти месяцы ухаживания в больнице совсем измучилась. Когда Марина сказала матери, что её могут выписать раньше, мать призналась: «Я уже и ходить к тебе не могу». Дочь видела, как ослабела мама, с утра и допоздна находясь возле неё в больнице. Так же она могла выхаживать её и дома. Тем более, капельницы уже не ставили, только делали уколы, потчевали таблетками. Дочь начинала потихоньку подниматься с постели. Врач разрешил, не утруждая позвоночник, немного сидеть на кровати, затем спускать ноги с кровати, пробовать передвигаться. Давалось всё это очень трудно. Дни медленно тянулись. Марина, с помощью матери, начинала заново учиться ходить. Вставала и падала, и снова вставала. Текли слёзы, но она не сдавалась…

    Марине надоело лежать в больнице. Столько болей перенесла! А сколько  насмотрелась на больных за время лежания в палате?! От одной только Маши – семидесятилетней старухи – сбежишь. Видит Марина однажды, как старуха мочит простынь в своём «судне» мочой. Невольно встаёт вопрос: «Что это Маша вдруг удумала?!»   А та, намочив простынь,  крутит простыней по всей палате. И брызги летят по палате. Кровать Марины рядом. Ей всех больше достается этой мочи. Она только успевает укрыться одеялом, чтобы брызги не падали на лицо. Вдруг Маша встанет ночью, и начинает выскребать в мисках оставшуюся еду, стуча ложкой об миски. Или встанет да идет прямо к Марине, выкрикивая: «О, парень-то, какой хороший!» Больные всполошатся, побегут за медсёстрами, чтобы успокоили старушку. Совсем старуха из ума выжилась! А ведь была хорошая, в здравом уме, когда поступила в палату. Вот что делают с человеком болезни. А старик, который ухаживал за своей женой? Его жена не могла сходить по-большому в «судно», напрягаясь  немощным телом. Старик, помогая жене, вытаскивал из неё кал прямо руками. Потом он шёл с поднятыми руками перед собой через всю палату в коридор, в туалет. Вонь кругом! Чего только не насмотришься в больнице?!
    - Как ты намучилась здесь, - говорила мама, когда дочь рассказывала об этом.
    - Мамочка, - оживилась Марина, - я вчера просила врача меня выписать, а он сказал: «Вот, когда пройдёте самостоятельно от койки до окна, тогда посмотрим?!» - Может врач, всё же, и выпишет?! Пока Елена Борисовна в отпуске?! Она разве  отпустит меня?!
    - Ой, доченька! Доченька! – мать, конечно, хотела забрать Марину домой. Дома легче выхаживать. Дома, есть дома! Всё родное, не казённое. Тамара Лаврентьевна понимала, что дочь может остаться на всю жизнь калекой. Мать часто беседовала с Еленой Борисовной – заведующей неврологическим  отделением.
   Так что же случилось с Мариной?!  Находясь в гостях у подруги, она поела солёных грибов - чёрных груздей. Марина давно не ела грибов. И так ей захотелось грибов с жареной картошкой! А подруга подкладывала и подкладывала – угощала! «Ешь – не жалко, ещё подложу», - говорила она. Это было вечером. А ночью начало тошнить. Сначала подташнивало. А потом началась сильная рвота, которая спровоцировала разрыв сосудов головного мозга. Произошёл инсульт с кровоизлиянием.
  Врач говорила матери, что всё зависит от самой Марины, от её стремления к жизни, силы духа, но молодость организма тоже многое значит. Конечно, и уход за больной…
    Целую неделю Марина с помощью матери тренировалась ходить в палате без поддержки, чтобы только врач её выписал домой. Но до выздоровления было ещё далеко.

   Наконец-то Марину выписали домой. А сколько трудов стоило пройти по больничной половице от кровати до окна под бдительным взором врача?!
   Наутро следующего дня, в двенадцать часов, Марина прощалась с больными из палаты, с медсёстрами, нянями. Ведь четыре месяца она провела в больнице!
- Выздоравливай, Мариночка! Выздоравливай!
- До свидания! До свидания! – улыбалась Марина, шевеля в приветствии одними пальчиками правой руки, держа пальчики возле губ. Она так была рада, что наконец-то выписали из больницы! Конечно, было и тревожно. Выздоровеет ли до конца?! Будет ли свободно ходить по земле, как все люди?! Или будет вечно прикована к постели?! Станет инвалидом?
   Опираясь на плечо матери, при помощи родного человечка, они потихоньку шли вместе по ступенькам больничной лестницы с четвёртого этажа на первый. На выход. Марине очень тяжело было идти.  Позвоночник совсем нельзя было нагружать. Всё тело уставало, ослабевало. Дрожали ноги, руки. Всё отказывало.   А куда денешься?! Идти-то надо! Так и шли мама с дочкой одним только усилием воли.
    Возле крыльца стояла легковая машина. Нина, больная, которая выписалась из палаты неделю назад, сдружившись с Мариной и её матерью, говорила, что когда будете выписываться, то позвоните, мы с мужем подвезём вас к дому. Они и встречали на собственной машине.

   Мама с дочерью благополучно добрались до своего дома. Хорошо, когда тебя ждёт свой дом, родной угол, крыша над головой. Уютная, обжитая  квартира. Всё тебе здесь знакомо. Никто здесь не оговорит, не обругает, не накричит, не ударит. 
  Тамара Лаврентьевна открыла дверь своей квартиры.
- Крошечка моя, проходи. Вот мы и дома! – успокоительно сказала мама, помогая доченьке проходить через порог, поддерживая её под руку. От переезда из больницы домой больная совсем ослабла. Как только они вошли в квартиру, мама усадила дочку на стул, стоявший слева за дверью, прямо напротив коридорчика, который вёл в кухню. От волнения у Марины кружилась голова. Она будто бы и забыла свой дом, заново оглядывая его, словно прошла целая вечность, пока лежала в больнице. Но вот сознание стало наполняться далёким  запахом родного очага. Она узнавала свой дом…
   И заплакала…
- Мамочка, я уже и не верила, что вернусь в свой дом.
- Кроша, потерпи немного?! Я сейчас сниму туфельки, расправлю постельку, и потом ты ляжешь. – Мама понимала, как тяжело дочери после болезни, после такой операции на позвоночнике, от которой многие навечно остаются прикованными к постели. Она стояла  на коленях и снимала с дочки туфли, подставляя домашние тапочки. Она чувствовала, как у доченьки дрожат ноги.
- Мамочка, я хочу на кухню посмотреть?! – Марине хотелось  осматривать их дом, как бы заново вспоминая его. 
- Пойдём, пойдём, моя хорошая! -  мать понимала, как истосковалась душа по родному жилищу. – Пойдём, пойдём! – она помогала Марине проходить в кухню.
    В кухне вкусно пахло домашней едой, домашним уютом. Мать осторожно усадила дочку за белый кухонный стол.
   - Крошенька, я сейчас разогрею нам обед, у меня всё сварено, и мы с тобой покушаем. А потом ты ляжешь, отдыхать?! Хорошо, моя хорошая?! – мать не нарадовалась, что доченька дома.
   - Да, да! Я немного только здесь посижу?! – она уселась за стол, еле-еле поглаживая правой рукой пластиковую белую облицовку кухонного стола. У них в доме всегда было чисто, прибрано. Через окно на столе отражалось солнце. У Марины дрожали руки. Она сидела на любимом диванчике у окна. На нём было всегда уютно сидеть. Он был дорог и матери, и дочке, потому что сделан самим отцом. Посматривая на распустившуюся хризантему на подоконнике, Марина улыбнулась. На кустистом стебле с резными листочками небольшой белый цветок с розовым оттенком и два набухших бутона. Марина вспомнила, как в первый же день встречи с матерью в больнице услышала от неё, что дома распустилась хризантема. Конечно, мать и рассказала о цветке, что это был, верно, добрый знак перед выздоровлением доченьки, чтобы ободрить дочь и себя, свою материнскую душу. Марина улыбнулась, заглядывая за окно. С высоты пятого этажа видна зеленеющая за бетонным забором берёзовая роща возле интерната. Изредка проглядывались золотые августовские прядки ветвей меж зелени деревьев. Марине вспомнились стихи: «Вызрел хлеб, по лесам кровенится рябина, ястреба над скирдою пошли на крыло; золотые подвески август накинул на берёзу мою без торжественных слов».
    «Как долго я пролежала в больнице! Мамочка моя совсем измучилась».  Марина смотрела за окно, раздумывая. Вспомнились слова Елены Борисовны, когда она прямо спросила врача: «Что, я буду прикована к постели, всё время лежать?» «Да». Эти слова просто убивали. Как?! В её годы?! Ведь сорока нет?! Это было выше её сил. «Всё зависит от вас! Мы, что могли, сделали», - звучали в сознании правдивые слова врача.
    Марина устала…
    Когда мать помогала ходить в туалет, ноги дочери дрожали. Она совсем обессилела, кружилась голова. Тамара Лаврентьевна вымыла руки дочери над ванной. Потихоньку прошли в спальную комнату. Мать укладывала доченьку в постель. Пахло чистым постельным бельём. Марина с наслаждением вдыхала снежный аромат постельного белья, дух родного дома. Лёжа в больнице, так соскучилась по дому! Она закрыла глаза.  Хорошо, когда вокруг всё родное – вещи, родные люди, участие их, даже чувствуешь участие родных, которых уже нет на этом свете. Марина открыла глаза, долго смотрела на книжные полки, книги, куклы. Вспомнилось, как отец радовался, когда удавалось достать какое-нибудь новое издание. А как родители любили читать книги по воскресным дням за большим круглым столом в гостиной! Отец читал чисто, выразительно, с каким-то благородным выговором, в лицах; мама всегда тихо, ласково говорила, словно журчит лесной ручеёк. За столом все собирались вместе. Отец, мать, сынок и доченька. Марине очень нравилась книга «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями». Она всегда восторгалась таким путешествием и жалела мальчика, когда вспоминала строки из этой книги: «Голодный, дрожащий, Нильс забирался под крыло Мартина и с тоской думал о том, как хорошо было бы оказаться в родной деревне Вестменхёг. Он представлял себе, как вечером в домах зажигают лампы. Все сидят у своих очагов, отдыхая после работы, а на столе дымится горячий кофе и пахнет свежим хлебом. А ему вот приходится, скрючившись в три погибели, прятаться под крылом гуся где-то среди болотных кочек и есть гнилые орешки, подобранные с земли…»
   В комнату вошла мама. Дочь посмотрела на неё.
  «Как она измучилась с моей болезнью?! – подумала Марина, отмечая в движениях матери усталость, а на красивом лице тревогу и вечную печаль.
- Моя хорошая, как ты?! Отдыхай, отдыхай! А потом покушаем!
- Мамочка, да я и не хочу!
- Нет-нет, надо…  Отдыхай! 
   Марина закрыла глаза. Было хорошо. Не хотелось ни о чём думать, вспоминать. Просто забыться сном, спокойно отдыхать в тишине родного дома.  Тут она вспомнила о маме, как она рассказала о явлении Николы-чудотворца. «Мариночка, я же тебя вымолила! Вымолила, доченька!» - слышался голос родного человечка. Марина улыбнулась. Молитва матери всегда помогала их семье, какие бы тяжёлые случаи не происходили в доме.
   Она открыла глаза, посмотрела в угол между книжными полками и окном, где явился маме святой Николай, прошептала: «Господи, помилуй!»
   И потекли дни, месяцы, годы борьбы с болезнью. Первый раз Марина вышла на улицу вместе с матерью в октябре. Все эти месяцы, находясь дома, больная не переставала учиться заново ходить. Болезнь не отпускала. А как Марина радовалась, когда она проходила по коридору от комнаты до кухни! «А я пять раз уже прошла!» – говорила она матери. На следующий день: «Я десять раз прошла!»  «Мариночка, ты не спеши! – говорила мама. – Надо медленно, но верно. Не перетруждайся», - отвечала мама, радуясь и тревожась за дочь.

                *    *    *

    Было десятое октября. Свет солнца пробивался меж грязных туч, осветляя округу, золотя холодными лучами опадавшую листву  берёзовой  рощи. Мама с дочкой тихонечко бредут по тропке среди осенних берёз, которые в два ряда стройно возвышаются вдоль кинешемского тракта, образуя аллею. Под ногами шуршит опавший лист. Они вдыхают благостный воздух. И не могут надышаться природой. Стоит сухая осень. Октябрьские дожди не заливают округу. Справа, метров в десяти, двухметровый бетонный серый забор интерната. Вдоль забора ещё два ряда стройных крепких берёз. Между ними - тропинка, по тропинке девочка выгуливает фокстерьера на поводке. Возле забора, между белоствольных деревьев, торчит в два обхвата плоский камень, возвышавшийся сантиметров на сорок над землёй. Компания из двух парней и двух девиц облюбовала этот камень, приспособив его под стол. На нём стоят вино, закуска, бутылки пива. Парни, девицы выпивают из белых пластмассовых стаканчиков, закусывают, пьют из бутылок пиво, курят, о чём-то громко говорят, смеются.
   Слева тянется кинешемское шоссе. За ним широкое просторное поле, уходящее далеко-далеко к посёлку Караваево. Чуть ближе, прямо напротив девятиэтажных домов, за полем высятся трубы ТЭЦ и градирни, где постоянно клубится дым и пар, застилая небо тёмно-серой полосой. По шоссе редко мелькают машины, вот прошёл автобус, звучно шурша шинами по безлюдной дороге уходящей вдаль. На окраине города тихо, только шуршание опадавших октябрьских листьев берёзы под ногами.
   Марина с мамой остановились на аллее. Дочь устала, выдохлась. А так хотелось идти и идти! И всего-то прошли от дома метров триста. Марина уже еле волочила ноги. «Мамочка, мне плохо», - мать видела, что дочка побледнела. В душе Тамара Лаврентьевна металась. «Вот, обрадовались?! Пошли! Ведь невропатолог говорил, что сначала на улице минут по пять стоять у подъезда! А мы обрадовались, пошли…»
- Мариночка, крошечка моя, крепись. Давай постоим,  отдохнем, - в душе мать кляла себя, что так неосмотрительно поддалась уговору дочери – идти дальше. Она понимала, что ни в коем разе нельзя допустить, чтобы дочь сползла на землю, тогда её вообще не донести на руках до дома. Мать крепко держала дочь под плечо, придерживая её за талию чуть сзади. – Мариночка, постоим, постоим?! А потом как-нибудь дойдём до дома. Ведь «Скорую» здесь никак не вызовешь.
   Дочь понимала, что надо идти. Она стала пытаться переставлять ноги. Мать, крепко поддерживая Марину подмышку, шаг за шагом передвигалась вместе с дочерью к дому. При такой ходьбе ноги больной безжизненно волочились по земле. Сколько времени прошло? Но быстрей идти им было просто невозможно. Когда они пришли домой, Марина надолго слегла в постель.
   Пробовать выходить на улицу мама с дочкой начали только в феврале. После больницы, всё это время, больную посещали медсестра, которая делала серию уколов по сорок штук, участковый терапевт, невропатолог. Она была уже безучастно к уколам, будто тело совсем не чувствовало боли. Больная терпела и терпела. Никуда не денешься. Ещё в больнице, когда в палату входила медсестра, чтобы делать больной уколы, дочь говорила матери: «Мамочка, скажи ей, чтобы делали только не в ту же дырку!» Мать все дни дежурила возле дочери. А медсестра, будто нарочно: раз, и туда же! На теле Марины не было ни одного живого места. Принятие таблеток от давления, от боли в голове и курсы уколов по сорок дней продолжались дома. Так и протекала жизнь дочери и матери – неотрывно друг от друга. Больная ходила до туалета из спальной комнаты и обратно, волоча ноги, держась за стены квартиры, да при помощи мамы. Обе совсем замучались. Мать кормила дочь прямо в постели. Дочь видела, как мать, беспокоясь о здоровье её, изводилась. Иногда они шли в кухню. Мать усаживала Марину за стол, кормила с ложечки. Брать ложку в руку больная не могла, руки тряслись. Она ничего почти не еле.  Аппетита не было. Дочь доходила до отчаянья. Такой не хотелось жить. Но мама, милая мама… Умница! Приходили навещать подруги, сослуживцы с работы. Марине не очень-то нравились эти посещения. Она не принимала жалости от чужих людей, полностью доверяясь маме. Ведь им, чужим людям, не выскажешь, что наболело на сердце. Да и не хотелось, чтобы её видели такую, какая она сейчас есть. Её знали другой.

                *    *    *

   За окном переметал февраль. Марина стояла у окна возле кровати. В квартире прохладно. Батареи отопления тёплые, не горячие. Из окон, как мать не заделывала их ватой, из щелей поддувало. Отца не стало, так и не кому как следует сделать рамы, сделать ремонт квартиры. В новой квартире после сдачи строителей было столько недоделок!     Марина смотрела на заснеженный пустырь за окном, на чёрную берёзовую рощу за бетонным забором интерната. По тропинке через пустырь от девятиэтажных домов шёл человек. С невероятными, верно, усилиями, передвигая парализованные ноги, он, можно сказать, не шёл, а тащил своё тело по узкой тропинке меж снегов пустыря.  Инвалид помогал себе лыжными палками, выбрасывая их вперёд, покачиваясь неестественно всем своим телом из стороны в сторону по ходу движения.  Раньше, когда Марина была здорова, они с матерью встречали этого инвалида на улице. Он жил где-то рядом, в их же районе. Они всегда жалели этого проходящего человека, глядя вслед, рассуждали о  его жизни.  На вид ему было лет шестьдесят.
  «Неужели я останусь такой?!» - подумала Марина. Слёзы невольно текли из глаз. А инвалид брёл и брёл одиноко за окном по снежному пустырю, выбрасывая лыжные палки впереди себя.               
   Марина оторвала взгляд от окна, посмотрела на свой портрет возле красного шерстяного ковра, висевшего на стене над кроватью. Здесь ей всего двадцать лет. Портрет на день рождения подарил муж тёти Гали, родной сестры отца. Он был художником.         
   Вспомнилось вдруг, как после двух месяцев нахождения дома после больницы, невропатолог сказал, что надо оформлять документы на инвалидность, пока на один год, потом будет перекомиссия. У Марины случилась истерика. Как инвалидность?! Не хочу! Выписывайте с больнички! «Ну, хорошо. Я вас выпишу, - говорил невропатолог, - а завтра вам надо будет идти на работу. Вы ведь дома-то еле ещё ходите?! Как пойдёте?! Сможете?»  Марина заплакала. «Пройдёт год, поправитесь,- успокаивал врач, – а там посмотрим». 
  Скоро обещался приехать родной брат Валерий из далёкой Марийской стороны, где он жил со своей семьей. После окончания  Технологического института женился и уехал на родину жены. Там работал заместителем начальника, ведущим конструктором  в строительном проектно-конструкторском бюро при Совмине Марийской  республики.
    Мать и сестра ждали его. Ему всё никак  не удавалось вырваться с работы. Ему надо было сдать проект, тогда и приедет. Мать с дочерью стали потихоньку выходить на улицу. Постоят пять минут  возле подъезда и опять потихоньку идут на пятый этаж к себе в квартиру. Лифт в доме то работал, то не работал. Хождений хватало туда-сюда по лестнице. Когда удавалось попасть на работающий лифт, немного гуляли возле дома. На улице было морозно. Но морозец придавал Марине бодрость духа. 
  От переживаний за дочь, здоровье матери ухудшалось. Она все силы, всю свою жизненную энергию отдавала дочери. Дочь видела, что здоровье матери тает на глазах. С начала болезни Марины прошло шесть лет. Но она поправлялась. С помощью матери ходила по дому. Выходили на улицу, на воздух. Пробовали ездить на автобусе. Проедут одну остановку по городу, выйдут, чтобы подышать свежим воздухом. В автобусе всегда душно. Да и мелькание улицы за окном плохо действовали на Марину. Но надо было жить, выживать.  Тяжело всё это делать в таком состоянии. Мать не отступалась, вдохновляя собою дочь. Но жизненные силы, природный заряд материнский иссякал.

                *    *    *

    Каждый день мать и дочь ждали Валерия. Стоял морозный февральский день. 17 февраля. На улице было ещё темно. В дверь раздался звонок. Потом второй раз.
   - Мамочка, кто-то звонит?
   - Не знаю. К нам некому звонить.
    - Я сейчас спрошу!
    Марина открыла первую дверь, спросила: «Кто там?!» И тут же услышала родной голос брата: «Марина, это я!»
  - Мамочка, Валера приехал! - воскликнула Марина  и открыла входную дверь. На пороге стоял брат, замёрзший от мороза, с покрасневшим лицом, в руках он держал сумки.
  - Не ждали? – таинственно сказал он с улыбкой на лице.
   - Мы всегда тебя ждём! Но когда прозвенел звонок, мы не подумали, что это ты. Мы ждали от тебя сообщения.
    - А вот я взял и приехал. Я хотел сделать вам сюрприз!
    - Молодец сынок! Еле дождались тебя! Как рады!
  Мать бросилась обнимать сына. Потом сестра прижалась к брату, обнимая его.
    - Вы бы отошли от меня пока. От меня холодом веет.
    - А почему ты такой холодный?!
     - Да я же целый час стоял у вашего подъезда! Приехал в шесть утра, а сейчас семь. У вас все спят что ли? На работу не ходят? Первый человек вышел только что из подъезда. Я и вошёл!
  - Ты бы позвонил в какую-нибудь квартиру! Кто-то бы открыл!
  - Вот никто и не открыл! Набирал несколько номеров. Я даже сказал, что приехал издалека к матери с сестрой. Они живут в такой-то квартире. И никто не открыл.
   - Ну и народ! – сказала сестра. – Теперь понятно, почему ты так продрог.
    - Марина, иди, включай чай! Валерику надо отогреваться.
    - Да, если можно, я бы кофейку попил.
    А дома было тепло и уютно. Он любил родительский дом. Он спешил сюда, и как можно чаще приезжал. За год раза четыре-пять приедет. Вот найди ещё такого сына! Один раз в отпуск со всей своей семьёй. Да ещё раза четыре один вырвется. Как сдаст свои строительные проекты, так и прикатит домой неожиданно на несколько дней. А радости сколько! Всё время рвался домой. Вот и в этот раз он приехал помогать матери ухаживать за больной сестрой.

- Марина, а я ведь тебе книг много привёз – целую сумку! Какие ты просила, а ещё на своё усмотрение – много любовных романов! Сейчас целая серия их вышла! Будешь лежать, и читать, отвлекаться от своей болезни.
- Да-а! – обрадовалась сестра. - Какой ты молодец! А какие?!
- «Амазонки» и «Царёв город» Аркадия Крупнякова, двухтомник А. Дюма «Графина Шарни», несколько книг «Анжелики», серию любовных романов, сказки «Гора самоцветов»…
- Ты столько достал книг?!
- Да-а! Для тебя старался! А ты как думаешь? Просто, так что ли купишь хорошую книгу? Где в очередь стоял, когда привезут книги в магазин. А когда записывался, ночами стояли на перекличке. Когда в лотерее. Помнишь, было, общество «Любителей книги»?
Вот тогда-то я почки и простудил. В больницу меня на «Скорой» отвезли. Разогнутся, не мог. Мне блокаду делали. Мамочка, помните этот случай?  Месяц ведь пролежал в больнице.
- Ещё бы, сынок, конечно помним. Как тебе книги тяжело доставались. А вот читать-то ей и нельзя, врач не рекомендовал, - сказала мама.
- Ну, тогда я сам буду читать ей книжки, пока буду находиться у вас, целый месяц.

   Детство брата прошло на волжских берегах, но родился он в Калининграде, бывшем Кёнигсберге. Отец тогда служил мичманом.   
 
 …Брат с сестрой шли по обледенелому тротуару улицы.
  - Марина, ты возьми меня под руку, чтобы удобнее было идти, - сказал Валерий, - и держись за меня.
   Брат с сестрой шли вдоль рынка. Через дорогу от рынка высились девятиэтажные дома, где теперь жили Марина с матерью.
 -А ведь здесь было когда-то поле! Дальше, болото и лес, - брат показывал на крупнопанельные дома микрорайона. -  Мы с отцом сажали  здесь картошку! Ты ещё маленькая была! А потом, летом,
 я ездил на велосипеде сюда её окучивать. Родители на работе, а мне дадут задание: окучивать картошку. Я соберусь и поеду на велосипеде. Большие поля картошки были здесь!

  После школы брат поступил в Ленинградское высшее Краснознамённое  инженерно -  командное училище Военно-Морского Флота.  Проучился в училище до нового года. И запросился домой, названивая по телефону матери, чтобы родители разрешили вернуться домой. Училище военное, есть военное училище. Не дом родной. Мать пожалела сына. Отца в то время дома не было. Он был в командировке.
  Отец гордился сыном, что тот поступил в высшее инженерно-командное училище. Сын окончит училище и будет служить на флоте как когда-то отец.
   Отец вернулся из командировки, а сын дома. Конечно, отец  поворотом таких дел был недоволен. Поступить в элитное училище сразу после школы и бросить через полгода?! Ну, братцы! Вы даёте!
    -А куда ты теперь?! 
    - Да я поступлю в Технологический!
    - В какой - Технологический?! Занятия давно идут! Группы укомплектованы! Кто там тебя ждёт?!
    Но Валерий был уверен, что поступит, и поступил. Сдав свои документы из военного училища, он тут же был зачислен в институт, не смотря на то, что  уже окончился первый семестр. 


                *    *    *
  …Марина медленно шла рядом с братом. Он держал сестру под руку. Вспоминалось  детство. Родители всегда подолгу задерживались на работе, и братику приходилось забирать маленькую сестрёнку из детского садика на улице Долматова.   Рядом с детским садиком был глубокий круглый пруд. Проходя мимо пруда, дети  всегда останавливались на берегу, вглядываясь в чистые воды старинного городского пруда.  Отец рассказывал, что в его детство на пруду плавали белые лебеди. С четырёх лет до самой школы Марина ходила в этот детский садик. Братик почти каждый день забирал сестрёнку из садика. Брат был старше сестрёнки на четыре годика.
  Вспоминался один случай из детства. Восьмилетний  братик пришёл в садик забирать свою сестрёнку. Родители задерживались на работе. Воспитательница не отдавала маленькому братику сестрёнку. 
 - Отдайте мою сестрёнку! Отдайте мою сестрёнку! – со слезами на глазах просил братик.  - Почему вы не отдаёте мою сёстрёнку?! Это же моя сестрёнка, не ваша!»
  - Ты же сам ещё маленький! Таким мы не отдаём!
  - Я большой! Это сестрёнка у меня маленькая! Я без сестрёнки не  уйду. Родители наказали мне привести сестрёнку домой! Они сегодня поздно с работы задержаться.
 Плача и приговаривая: «Отдайте мою сестрёнку!» - братик вдруг вцепился зубами в руку воспитательницы и стал её кусать.
 
 …Посматривая по сторонам, Марина вглядывалась в прохожих людей, как они бойко шагали по улице. «Неужели я не буду больше такой», - думала печально она. У неё сейчас ничего не болело, но движения были медлительные, вялые. Тело не слушалось, не поддавалось сознанию. Она смотрела на брата что-то говорившего, но думала только о своей болезни, о своём теперешнем положении.
               
   Целый месяц брат жил у матери. Но надо было ехать к семье. Он скучал по дочерям, жене. Жена почти каждый день названивала. Когда приедешь?! 
 
                *    *    *

   Разметался апрель по округе. По дорогам потекли ручьи, прилетали весенние  птицы.  Грачи, громко каркая, копошились в прутьях березовой рощи. «Ка-ар!.. Ка-ар!..» - надсадно оглашая округу, обустраивали они прошлогодние гнёзда. Слышался шум крыльев.

    Марина стояла у окна со своими думами, улыбалась, глядя, как грачи,  пролетая вблизи мимо окон, несут в клювах веточки, прутики, всякий лёгкий хлам, подхваченный с земли. Глядя на весенних птиц, хотелось жить! Берёзовая роща за бетонной оградой интерната из хаотичных сгустков берёзовых веток превращалась от цветения почек в манящую жёлтую массу. Почки лопались, падали на сырую землю, обнаруживая под собой зачатки клейких листочков. И, ещё чуть-чуть, числа третьего, пятого мая, а уж ко дню Победы, вся роща закружится маревом чудной зелени! Каждый листок с махонькими зубчиками прорезается, а сам-то всего с монетку!

   Дочь вспоминала, как отец любил ходить на парад Победы. Все люди, жившие в СССР, любили торжество Победы. Собственно, и жизнь-то России современной продолжилась, потому что в Великой войне русские победили немцев. Победа Русского Духа. Праздник! Колонны советского народа с красными флагами шли и шли по центральной улице областного города. С песнями, улыбками, с цветами, знамёнами, с радостью в сердце. С трибун звучали здравицы, гимны, бодрые мелодии советского периода страны. Совсем близко от колонны городского исполкома, где шла Марина с сослуживцами,  на Советской улице в районе «Лакомки» остановилась колонна авиапредприятия, где работал отец.  Георгий Николаевич увидел свою Марину, окликнул её. Дочь, давно заметив отца во главе колонны в парадной лётной форме, озарилась счастливой улыбкой. Отец был одним из заместителей городского авиапредприятия. Синяя высокая фуражка, строгая стройная фигура отца в синем кителе, на погонах широкие золотые лычки, привлекала. Отец позвал дочку в свою колонну. Марина перешла к ним в колонну.
  - О, Георгий Николаевич, какая дочь у вас?! Красавица! – послышались в колонне мужские голоса, смущая Марину. Отец предложил дочери пойти  вместе с ним в их колонне.
   Здесь тронулась к площади праздничная колонна горисполкома.
  - Марина, Марина! Пошли-и! – послышались возгласы из колонны демонстрантов. Колонна горисполкома тронулась. Марина перебежала в колонну к сослуживцам.

                *    *    *

   Марина медленно выздоравливала. Прошло уже шесть лет после начала болезни. В начале февраля за окном вьюжило. Было непонятно: метель ли снежная, пурга, то ли вдруг потепление? Снег с дождём, слякоть. Погода совсем испортилась. Мать посмотрела в окно. В квартире раздался телефонный звонок: звонила врач, заведующая местной поликлиникой. Зная, что у Тамары Лаврентьевны ухудшается здоровье, врач постоянно настаивала на обследовании. Два года назад у матери вдруг на запястье руки появилось красное пятно. Оно не проходило. Её положили в больницу. Анализы оказались хорошие. Пятно на руке прошло. Но врачи поставили диагноз: ревматоидный артрит.  Болели суставы. Выписали таблетки - ортофен и гликозиды. Все эти годы Тамара Лаврентьевна пила лекарства. Но здоровье ухудшалось.  Слабость в руках, в ногах. Только и облегчение, когда выпьешь таблетки. А пить таблетки надо четыре раза в день, по две таблетки. Да ещё дигоксин или целанид (какой есть в аптеке) – от сердца.
   Мать всё время беспокоилась о дочери, душа тосковала. «Как она останется без меня?! Ещё не совсем оправилась от болезни, не поднялась». Материнское сердце только и исходило в молитве к Богу, помня о явлении Николы – чудотворца. Но силы матери таяли…
   Врач сообщала по телефону, что наконец-то освободилось место в больнице. Ждать больше нечего. Когда ещё в больнице освободится койка?! «Завтра «Скорая» будет у вашего дома, - сказала врач. – С утра!»
  - Мариночка, мне так не хочется ложиться в больницу!
  Дочь, конечно, понимала маму. Только возле её постели три  месяца провела в стенах больницы. Чего только не насмотрелась там?!
  - Крошечка, может надо всё же чуть полежать в больнице? Когда ещё освободится место?! – рассуждала Марина.  Да и неудобно было перед Татьяной Борисовной, которая так беспокоится о состоянии её матери, сама хлопочет о свободной койке в больнице. 

                *    *    *

    Мать с дочерью, взяв необходимые вещи, поутру вышли из квартиры на лестничную площадку. Подошли потихоньку, поддерживая друг друга, к лифту. Они жили на пятом этаже.
    - А лифт-то не работает, - громко сказал сосед, спускаясь с шестого этажа по лестнице. Он видел, как соседки, держась друг за друга, еле-еле подошли к лифту, нажимают на кнопку вызова. Ему нравились эти тихие скромные женщины. Было около восьми часов утра.      
   - А как же мы теперь спустимся к «Скорой»?!» - мать с дочерью озадаченно смотрели друг на друга.
   - Ну, вот я и не поеду в больницу! – сказала Тамара Лаврентьевна с какой-то грустной радостью в голосе. Ей не хотелось ложиться на обследование в больницу. На всё воля Божья, считала она. Каждому отпущен свой срок.
   - А как же, мамочка?! Машина ведь, наверно, уже ждёт?! – забеспокоилась Марина, умоляюще глядя на соседа, шагавшего по лестнице. Она стеснялась обратиться к мужчине. Но было безвыходное положение.
    - А вы не поможете нам спуститься к машине? – нерешительно сказала она, - там «Скорая» к нам пришла. - Крупный черноволосый мужчина, которого Марина даже не знала, как зовут по имени, понял  всё. Легко подхватил на руки пожилую женщину, мать Марины, и зашагал вниз по этажам.

   …«Скорая» мчалась по улицам. Над городом носился метельный февраль.  Тускло светили уличные фонари. Снег валил и валил, снежные хлопья залепляли стекла машины. В лоскутах рассвета зимнего дня мелькнули больничные ворота.
   Тамара Лаврентьевна, запахнувшись в норковую шубу, во все глаза смотрела на дочь.
«Хоть бы успеть, Маришке подняться», - печально думалось матери. Она чувствовала, как тают её собственные силы.  Только и беспокоилась о дочери. Проехали через больничные ворота, развернулись перед парадным подъездом.
   - Приехали! – нетерпеливо сказал водитель. Он уже ждал бригаду «Скорой помощи», чтобы ехать на вызов.
    Мать с дочерью осторожно вылезли из машины. По больничному двору гулял ветер. Мокрый снег хлестко бил в лицо. Под ногами лежали кучи снега. За долгую февральскую ночь столько его нанесло! Держась друг за друга, закрывая лицо руками, Тамара Лаврентьевна с Мариной поднимались по каменным ступеням больницы к массивным входным дверям. Ноги разъезжались. Хотелось быстрее открыть  дверь, попасть в тепло. Вынырнув из снежной кутерьмы, мать с дочерью наконец-то оказались в холодной прихожей. В коридорчике темно, только тонкая полоска электрического света пробивалась меж двухстворчатых дверей из внутренних покоев. 
   Взору матери и дочери, когда они вошли во внутренние покои больницы, открылось широкое пространство помещения. У регистратуры, возле её дощатой загородки, толпился народ.  После метельной погоды на улице, на душе как-то стало спокойней, что наконец-то добрались. У регистратуры очередь людей. То ли от того, что в помещении не было стульев, лавочек, чтобы могли хоть где-то присесть люди, ожидавшие своей очереди у регистратуры, то ли от холода, затекавшего с улицы в постоянно открывавшуюся входную дверь, в приёмном покое было неуютно, прохладно. Кругом одни голые стены больничного приёмного покоя, выкрашенные краской тёмно-зелёного цвета. И от этого всего, от такой обстановки, чувствовалось на душе состояние одиночества, как будто тебя здесь не ждут и не хотят ждать.
   - Мамочка, постой немного у стеночки. Я сейчас  быстро!
   Марина знала, что здесь их ждут, для матери, по договорённости, в больнице приготовлено свободное место, койка. И всё очень быстро устроится. Дочь подошла к свободному окошечку регистратуры, поглядывая на мать, прижавшуюся к холодной стене коридора. Дочери не терпелось устроить маму. Марина даже физически ощущала боль матери. Тамара Лаврентьевна терпеливо ожидала решения устройства в больнице. Болели все суставы.  Хотелось прилечь или куда-нибудь присесть. 
   Дочь стала объяснять регистратору, что они с матерью приехали по договорённости врача, заведующей поликлиникой их района. Что здесь должны их ждать. Назвала свою фамилию. Тамару Лаврентьевну должны положить на обследование.
  - Подождите, подождите, - сказала регистратор, держа телефонную трубку, что-то говоря по телефону.
  - Подождите, да подождите! Сколько можно ждать?! - занервничала дочь. От нетерпения, и видя, что здесь не больно-то их ждут, она раздражалась. А ей этого, по болезни своей, ни в коем случае нельзя было делать. – Мы же не сами приехали!.. Нам  сказали, что там вас ждут! Сколько можно ждать?! Посмотрите, больная еле стоит! – она показывала на мать, стоявшую напротив регистратуры у больничной стены. - А у вас, даже, негде присесть. Хотя бы стул принесите?! – Дочь никак не ожидала такого приёма. Тем более, есть договорённость.
   Регистратор, женщина лет сорока, посмотрела на Тамару Лаврентьевну, которая прислонилась к холодной стене возле двухстворчатых больничных дверей.
  Входили и выходили люди. Дверью хлопали туда - сюда, впуская и выпуская людей. В норковой длинной шубе, в замшевых сапожках, красивая пожилая женщина в пуховом платке стояла у больничной стены, изнемогая от усталости и от болей в суставах. Регистратор названивала по телефону. Всё никак не могла уяснить о больной, стоявшей перед регистратурой у стены. Вот она что-то сказала проходившей мимо регистратуры санитарке. Из-под лестницы, из какой-то коморки санитарка выкатила кресло-каталку. Подвезла к больной. Марина обрадовалась, когда увидела кресло-каталку. Наконец-то сжалились над больной! Дочь оторвалась от окошечка регистратуры,  поспешила к креслу, начала усаживать в него свою маму.
 - Мариночка, зачем мы приехали? Смотри, как  долго?! Никто нас тут не ждёт. Поедем домой?.. Как же я не хотела ехать и соглашаться лечь в больницу! – зашептала мать.
- Мамочка, но что же делать? Мы же не сможем дойти до автобуса! Кто нас довезёт до дома? – Марина представила, как они будут добираться до остановки автобуса к филармонии.
- Мы дойдём, мы дойдём, - в отчаянье твердила больная.
    Мать дрожала всем телом. Марина подбирала длинные подолы материнской шубы, укладывая их под колени, завёртывая на кресло. Усадив маму, дочь повезла её подальше от входных дверей, за угол, в больничный коридор.
  - Мамочка, здесь поменьше дует. – Дочь поправляла воротник тёплой материнской шубы возле горла, плотнее запахивая её на груди, поправила пуховый платок на голове, который когда-то матери подарил отец. Марина немного успокоилась, устраивая маму  в коридоре. – Мамочка, я пойду к регистратуре, добиваться до  конца, - сказала дочка. – Иди, иди, Мариночка, - прошептала больная, прикрывая устало глаза. Хотелось забыться, задремать.  Не за себя болело  материнское сердце, болело за дочь.

   В больничный двор въехала «Скорая». Из машины спешно выходили санитары с носилками. На носилках лежит человек, накрытый простынёй. На белой простыне, в белокружье февральской пурги, чётко виднеются сгустки запёкшейся крови: на одном из перекрёстков города – автомобильная авария. Медработник, шедший впереди с носилками в руках, пинком ноги и грудью распахивает двухстворчатые двери приёмного покоя, второй медбрат, поддерживая носилки, только  поспевает за ним. Возле регистратуры суета, спешат санитары, спешат врачи. Звучат возгласы из больничного коридора: «В реанимацию, в реанимацию!..» Откуда-то появилась больничная каталка. На каталку быстро перекладывают с носилок поступившего больного и везут по коридору. Быстрей, быстрей…
    Марина только что отошла от матери, которая мучилась в коляске за углом больничного коридора. Видя, как перекладывают человека с носилок «Скорой» на каталку, Марина побледнела, вспомнила себя в больнице, как её переваливали с каталки после реанимации.  От воспоминаний закружилась голова. Чтобы не упасть, она взялась рукой за загородку регистратуры. Каталка с пострадавшим в автомобильной катастрофе удалялась по коридору. Санитары спешили доставить пострадавшего в реанимационную палату.
 
  Тамара Лаврентьевна, заслышав шумное движение у входных дверей, открыла глаза, подумалось: «Столько здесь беспокойства! И зачем согласилась лечь?!» Она стала искать глазами Марину, чуть вытягиваясь в сторону регистратуры. Заныла спина, ноги. Загородку регистратуры не было видно. Где-то там должна быть Марина!?  Мать хотела встать с кресла, и не смогла. Мимо, на каталке, катили пострадавшего мужчину. Мать забеспокоилась о дочери: «Как там Марина?! С ней же может быть плохо?!»  Перед глазами матери, как наяву, предстала давнишняя картина: как на такой же каталке, которую сейчас быстро-быстро везут мимо, вот так же везут  Мариночку.  Дочь в бессознательном состоянии. «Спасите мою Мариночку, спаси-и-те!.. - кричит в слезах мать вслед удалявшейся тогда по больничному коридору каталке. – Она у меня одна -  а!»
   Марина поглядела на регистраторшу. Забеспокоилась о матери. От регистратуры её не было видно. Оторвавшись от деревянной загородки регистратуры, дочь мелкими шашками пошла к матери за угол, в коридор. Увидев свою доченьку, мать обрадовалась, прилегла снова в кресле.
   - Мариночка, Мариночка… Зачем я согласилась приехать сюда?!
   Дочь подошла  к матери и прижалась к ней. На глаза наворачивались слёзы. Марина не могла успокоиться. Но надо было снова идти к регистратуре, добиваться своего. Дочь направилась к регистратуре.
  - Дайте, я позвоню Татьяне Борисовне! Столько времени ждём!
  - А куда вы пропали? – ответили из окошка регистратуры. – Всё, ваш вопрос решён! Ждите! За вами придут.
    Марины поспешила к матери.
   - Ну что, крошечка?! – мать вопросительно вглядывалась на подходившую дочку. В длинном чёрном пальто из кружевницы, с воротником из голубой норки, в богатой шапке из чернобурки она так была похожа на мать!  «Успеть бы, поднять её…», - думалось матери. Врачи говорят, что всё зависит от молодого организма и от воли к жизни. Мать понимала, что Марина сейчас разволновалась при виде каталки, конечно, вспомнилось былое, случившееся несколько лет назад.   
    Было около шести часов вечера. С восьми часов утра и до вечера мать с дочерью ждали в коридоре, пока их устроят в приёмном покое  больницы. На улице уже темно. В регистратуре выяснилось, что Тамару Лаврентьевну должны положить на обследование.    Когда Марина подходила к регистратуре, там отвечали: «Подождите!» Мать с дочерью терпеливо ждали. 
   - Мариночка, у меня так разболелся желудок! А надо принимать таблетки. Мы ведь  утром только ели! Время-то уже…, - мать немного помолчала. - Зачем я только поддалась на уговоры Татьяны Борисовны?! Ведь не хотела, не хотела ложиться в больницу, - тихо повторяла мать в холодной тишине больничного  коридора. Мать с дочерью понимали, что им остается только терпеть. По роду своему эти две русские женщины были терпеливицами. А зачем скандалить? До добра такое не доводит. И самой успокоительной отговоркой для души русского человека во всех жизненных ситуациях остаётся изречение: «Как Бог даст!».   
   Марине вспоминался отец. «Был бы папа живой, разве бы допустил такое? Давно бы всё организовал!» 
    К Тамаре Лаврентьевне и к Марине подошла санитарка. Что-то невнятно сказала. Дочь с матерью поняли: их зовут на второй этаж больницы. Ну, наконец-то! Дочь взяла маму под руку, и они медленно пошли за санитаркой. Свою верхнюю одежду Марина заблаговременно отнесла в нижний  гардероб на выходе.
   Осторожно переступая ступеньки, больные вошли в коридор второго этажа. Напротив больничных палат, по глухой стене коридора, стояли две высокие каталки. В конце длинного коридора, в торце стены, горела электрическая лампочка под белым стеклянным колпаком. Свет от лампочки неяркий, и, казалось, такой далёкий. Двери больничных палат широкие, двухстворчатые, застеклённые матовыми стеклами. Из палат по коридору исходит рассеянный свет от электрических лампочек. Только что закончился ужин. Больные расходились из столовой по своим палатам.      
  - Вот, устраивайтесь! – сказала санитарка, показывая на каталку на колёсиках. - Постельное сейчас принесу.
  - Мамочка, – дочь с матерью растерянно смотрели друг на друга. Они просто не понимали всего происходящего. Столько прождали?! И дождались, чтобы коротать время в коридоре? Стоявшие перед глазами каталки, напоминали дочери и матери о днях их многомесячного пребывания в больнице несколько лет назад.
   Санитарка принесла постельное бельё. Положила  на каталку. Каталка высокая, с твердым ортопедическим матрацем. Марине с матерью всё стало ясно, почему их так долго держали в приёмном покое. Просто свободной койки в палате не было. Возмущению не было предела. Всё это безобразие они внутренне переживали в себе. А что они могли сделать? Пожаловаться?! Кому? Врачей на коридоре не видно. К кому обратиться?! Больные приготавливаются ко сну. К санитарке? Толку мало.
   - Так что, здесь и ложиться?! На каталку?!
   - Свободных коек нет, - спокойно проговорила санитарка. По интонации голоса было слышно, что санитарка сочувствует матери с дочкой. - Завтра, сказали, освободится одна койка. Здесь такое бывает!  Ложат  прямо в коридоре. Ну что поделаешь теперь? - сказав, санитарка махнула рукой.
   - Да мы бы уехали домой, раз так! Но как?! Мы ведь еле-еле передвигаемся, - тихо сказала  Марина. - Мамочка, вот мы попали?!
   - Крошечка, ты только не волнуйся! – мать знала, что дочери совершенно нельзя волноваться.
   - Мы ведь с восьми утра здесь. Голодные совсем! 
    Марина заправляла постельноё бельё на койке-каталке и, как наяву, вспоминалось время, проведённое в больнице несколько лет назад.
  Тем временем санитарка отнесла материнскую шубу и зимние сапожки в гардероб для больных. Тамара Лаврентьевна переоделась в  домашний халатик, в свои домашние тапочки, которые они взяли из дома. Наступила тишина. Хождения по больничному коридору прекратились. Всё так же, в торце коридора, вдали, горела электрическая лампочка под белым стеклянным колпаком. 
   - Мариночка, у меня так болит живот! –  сказала мать. – Пойдём, крошечка, сходим в туалет.
   Дочь осторожно взяла мать под руку, и они пошли в конец коридора, там где-то должен быть туалет. Оправившись, мать с дочерью вернулись к каталкам. Марина помогала матери взобраться на застеленную бельём кровать. Дочь подсаживала её на кровать-каталку, осторожно поднимала ноги матери на постель. От боли во всём теле, в суставах, мать морщилась, стараясь не показывать что ей больно. Но Марина видела и чувствовала  боль родного человека. 
     В домашнем халатике с каким-то отстранённым ничего не выражающим лицом мать вытянулась на кровати. Переживания от суеты устройства в больнице проходили, но очень болели суставы. Надо было принимать таблетки, а на голодный желудок её таблетки категорически нельзя принимать. Могла открыться рвота.
   Подошла санитарка.
 - Ну вот, отнесла ваши вещи, - сказала она. – Так вы что, с утра здесь?! Да-а… Вот ведь, люди?! Никому никакого дела до нас нет! - возмущалась санитарка. Она немного помолчала, раздумывая верно, что-то соображая про себя. - Я сейчас посмотрю на кухне. Может там что-то осталось? - она понимала, что мать с дочерью не обедали и не ужинали. Да и кто их здесь сейчас накормит? Проходя мимо кухни, санитарка видела, как последняя кухонная работница выходила оттуда с кузовком в руках. В надежде, что на кухне что-то осталось от ужина, санитарка направилась в сторону кухонного блока.
   Снизу, с первого этажа, пришла работница из гардероба и сказала,  что гардероб закрывается. Надо было забирать пальто и шапку, так как Марина решила остаться в больнице вместе с матерью.   
    - Мамочка, я схожу на первый этаж, заберу верхнюю одежду. Я останусь с тобой.
    - Мариночка, а можно ли?
    - Да хоть что, а я останусь с тобой. Захочешь в туалет, кто тут поможет?!  Тем более в коридоре?! Ты ведь еле-еле ходишь. Кто тебе попить подаст? Нет, никуда я не уйду, - дочь старалась говорить спокойно, не волноваться.
   Подошла санитарка, держа в руках тарелку с винегретом и с кусочком чёрного хлеба.
   - Вот, только и нашла остатки. Всё подмели! – сказала она виноватым простецким голосом. Санитарка знала, что после ужина, бывает, остаётся еда, но обычно, после работы, после окончания смены, работницы пищеблока выскребают все кастрюли, загружая пищу в свои кузовки домой.
   В одной палате погас свет. В коридоре стало темнее. Но свет из двух палат ещё шёл, образуя какую-то таинственность в длинном коридоре больницы.
   Санитарка подала Марине тарелку с винегретом. Здесь же, на краю тарелки, лежали кусочек хлебца и легкая алюминиевая вилка. Горбушка хлеба  загибалась по концам.
   Дочь поднесла тарелку к матери.
   - Мариночка, - мать немного приподнялась на кровати-каталке, - ты же знаешь, что мне нельзя винегрет. Сразу же вырвет. Ты поешь, моя хорошая. Ты же голодная! С утра ведь ничего не ела.  Поешь, поешь! Ты же любишь винегрет!

   Дочь с матерью коротали ночь в коридоре второго этажа.  Санитарка подсказала, что рано утром надо, как только откроют входные двери больницы, незаметно выйти, чтобы не попало санитаркам и дежурным медсёстрам, если узнают, что в больнице ночуют посторонние. Марина волоком, помогая руками и ногами, протащила по коридору деревянную лавку поближе к матери, к каталке, стараясь не шуметь. Пришлось тянуть лавку метров пять. Было нелегко.
    Санитарка спокойно смотрела, как Марина, напрягаясь всем телом, тащила по больничному коридору лавку. На втором этаже было тепло. А в палатах темно, свет выключен. Только в торце коридора, вдали, под белым колпаком горела электрическая   лампочка.
  Почти всю ночь мать с дочерью тревожно проговорили о своём. Иногда мать задрёмывала под успокаивающий шёпот дочери. За ночь Марина два раза помогла сходить маме в туалет. Кровать-каталка была  высокая. Матери тяжело было слезать с кровати и забираться на неё. Болело всё тело. Без дочери она ничего не смогла бы сделать. Марина коротала  ночь на больничной лавке рядом с матерью. Она слышала каждое движение её, готовая, чуть – что, придти на помощь. 
 
    Пролетела ночь…
    Внизу грохнула входная дверь. В больницу стали приходить работники. Чувствовалось движение людей в задремавшей после ночи больнице. Марина поднялась с лавки, надела сапожки, накинула пальто на плечи. Надо было незаметно уходить. Всю ночь дочь не сомкнула глаз, тревожась за свою маму.
  - Мамочка, я пойду, - прошептала дочка, подойдя к матери. Мать не спала, лишь иногда проваливалась в дремоту.
  - Давай, моя хорошая, иди.  А то, чтоб не заругались, - тихо ответила мама.
  - Я курочки дома сварю, бульончику принесу. Ещё что-нибудь… Я постараюсь быстро.
  - Да я ничего не хочу. Ты не спеши, осторожней там, на улице. Столько снегу навалило вчера! Осторожней, не спеши.
  Поцеловав мать, дочь пошла на выход из больницы. Ей хотелось быстрее съездить домой. Добираться в другой конец города - расстояние неблизкое. Автобусы ходили плохо. Надо было сварить курочку, бульон для матери. Он больным очень полезен. Сварить клюквенный сок. Дочери думалось, что пока она этим занимается, пройдёт немало времени, мать уже переведут в палату, и всё наладится.

   …Управившись с домашними делами, Марина уже спешила по больничному коридору. Дочь ещё издали увидела, что каталка пустая, матери на ней не было. Марина заволновалась. Куда она делась?! Мама, мамочка! - хотелось крикнуть. Может она ушла в туалет? Но Марина видела, что на каталке  заправлено чистое белье, одеяло. Может её перевели в палату? По коридору, скрестив руки назад, прогуливалась пожилая женщина в больничном халате.
  - Простите, вы не видели, куда делась отсюда больная?! Она лежала утром вот здесь, на каталке! – с тревогой в голосе спросила  Марина.
   - Нет, я не видела. А вы спросите у врача, - она вытянула рукой вдоль по коридору, очевидно показывая, где находится кабинет врача. 

   Тамару Лаврентьевну только что перевели в больничную палату. Она устало присела на краешек заправленной кровати. Наконец-то она в палате! Три женщины, которые лежали там, громко переговаривались друг с другом, о чём-то рассуждая между собой. Они, кажется, и не заметили, что в палате появилась новенькая.
  Тамара Лаврентьевна скромно сидела на койке, думая о дочери. По времени Марина вот-вот должна подойти в больницу. Как хоть она?! Ведь ещё такая слабенькая! Через весь город ехать. Ещё приготовить надо. Хорошо, дома из продуктов всё есть, не надо в магазин.
   Узнав у врача, что мать перевели в третью палату, Марина ускорила шаги по коридору, вглядываясь в номера палат. Дочери быстрей хотелось увидеть маму, убедиться, что с ней ничего не случилось, не стало хуже. Всякие мысли лезли в голову. Дочь осторожно приоткрыла дверь палаты, заглянула в щелочку. Мать сидела на краешке больничной койки в домашнем халатике и медленно поглаживала ноги повыше колен. 
   Поправив на себе белый халатик, Марина тихонько вошла в палату.
 - Мамочка! - Марина прильнула к матери, поставив на пол сумку с провизией.
 - Наконец-то! –  улыбнулась мать, вглядываясь в глаза доченьки. Она тревожилась за дочь. Как она?! Ведь не оправилась ещё от болезни, и теперь  хлопоты с мамой. 
  - Тебя, мамочка, не кормили?
  - Нет. Ко мне даже врач на обходе не подходил. - Больные, разговаривавшие между собой на других койках, притихли, вслушиваясь в разговор новенькой. - До меня ещё очередь не дошла, наверно, - с некоторой обидой отвечала мать.
  - Ты ведь голодная! Я сделала курочку, куриного бульончику, сварила клюквенного морсика. В баночках, «Чудо йогурта» принесла, и ещё хлебца.
  Дочка немного помолчала, спеша рассказать матери, что она ей принесла.
 - Ты меня просила принести кружку, а я ещё принесла и ложку, и тарелочку свою.
  - Ну, ты у меня молодец! А как там наш дом?!
  - Дома хорошо! Но без хозяйки, дом сирота. Давай, выздоравливай быстрей! Без тебя мне дома плохо, мамочка!
   Марина стала выставлять на тумбочку всё, что принесла для мамы.
   - Давай быстрей, покушаешь. У меня всё тёплое. Я упаковала все баночки в тряпки, чтоб ещё тёпленькое донести.
    Дочь заставила банками всю тумбочку.
  - Ты, больно, много принесла мне. Ну, вместе покушаем! Я ведь всё не съем! Ты, наверно, не успела дома покушать?!
 - Да я не хочу. Ты сейчас поешь, что сможешь, а я хочу сходить в церковь, на - Дебрю, свечечки поставить, за здравие?!
   -Хорошо бы! Только я боюсь тебя отпускать. Там гора такая крутая, скользкая… Ты, Мариночка, иди осторожней. Сейчас такая погода! Скользко…
   - Ничего!  Схожу… А дома я чуть перекусила! Не голодная…

                *   *   *

     Дочь спешила по городу, насколько могла, сокращая улочками и переулками путь от больницы к храму. Спешила помолиться за здравие матери. Вот Марина поскользнулась, чуть было не упала в узком переулке на спуске к церкви, заглядевшись с высоты пригорка  на серебристые купола с золотыми крестами храма Воскресения на-Дебре. Дальше, внизу, за красной глыбой храма виднелся серо-голубой простор зимней Волги. Ноги по дороге вниз то и дело разъезжались. От напряжения в ходьбе Марина устала, остановилась. Февральская метель, казалось, замела все пути - дорожки, но под снегом таился гололёд, поджидая спешащего человечка. По спуску к храму виднелись запорошенные следы людей. Дочери поскорей хотелось поставить свечки перед святыми образами.
  «Надо святителю Николаю, - думалось Марине, - мама молилась обо мне Ему. Он ведь мне помог! Услышал маму!.. Богородице! Феодоровской! Казанской!» – вспоминала дочь, зная, что мать с детства почитала эту икону. Она всегда с восхищением вспоминала, рассказывая дочери о своём детстве, какая у них в доме, в Туле, была огромная икона Казанской Божией Матери!
  Марина благополучно сошла по переулку с горы, обогнула старинную ограду храма, подошла к церковным широким воротам, которые были густо выкрашены в зелёный цвет. Остановилась. Парадные ворота храма закрыты. Был будничный день, не праздничный, когда народ валит и валит в храм, помолиться, втекая в центральные ворота, поднимаясь через широкую галерею в храм Воскресения.
   После ночной февральской пурги, после снежной сумятицы, когда и вкривь, и вкось по округе  гуляли природные силы, тяжёлые тучи, висевшие над городом, куда-то ушли, растворились, небо высветлило.
  Марина прошептала молитву и перекрестилась. У ворот храма было безлюдно. Не ворковали и голуби, перелетая с места на место, толкаясь грудками, чтобы скорее склевать кусочки хлеба или рассыпанное для них пшено.  Подумалось, что может быть храм закрыт? Но ведь на-Дебре служба идёт каждый день! Она это знала.
  Марина отошла от зелёных ворот, которые были прямо-таки влиты в единый архитектурный ансамбль вместе с высокой калиткой, так напоминавших красные ворота великокняжеских древнерусских теремов.  Подошла к высокой калитке рядом с центральными воротами. И парадные двери, и калитка своими сводами были запечатаны   в массив церковной ограды из красного кирпича.  Железная дверь калитки под сводом ограды была тоже выкрашена в зелёный цвет. Она была приоткрыта. С внутреннего дворика видны раскрытые боковые двери храма.
  Марина прошла через калитку во внутренний церковный дворик. Шагнула в боковые двери храма и попала в тёмный коридор церковной галереи. Высокая железная лестница круто вела к двери храма.  С трудом поднимая ноги по высокой серой железной лестнице, прихожанка подошла к тяжёлой двери. Со стен церковной галереи смотрели иконы с изображениями страшного суда.
  Марина перекрестилась, взялась за железное  кольцо на массивной  входной двери, потянула на себя. Дверь с трудом подалась. Открылся высокий простор храма.
   В храме было как-то пустынно. Был обычный день недели. Двенадцать часов дня. Утренняя служба  закончилась. В церковном притворе за стойкой у свечного ящика стояли служки – две пожилые женщины. Они о чём-то тихонько переговаривались.
    - Пожалуйста, мне семь свечей! – тихо сказала Марина, обращаясь к женщинам у свечного ящика за перегородкой.
    - А мы закрываем церковь, - бойко ответила одна из старушек.
    - А когда откроете?
    - Перед службой, около пяти часов.
    «Я, может, ещё успею поставить свечки?!» – подумалось Марине. Хотелось быстрей поставить свечки и помолиться за здравие своей матери.
   Служка за свечным ящиком стала отсчитывать  церковные свечки. Марина подала деньги. Она мысленно уже представляла, где и к какой иконе подойдёт, чтобы зажечь свечки и помолиться. Она хорошо знала расположение икон в храме. Марина с детства ходила в этот храм вместе с мамой. Но при всём великолепии церковного убранства,  ей не нравилось, что старушки здесь толкаются, особенно в праздники, когда народу в храме много, оттесняют с места, где находится икона Георгия Победоносца. Марина любила вместе с матерью здесь молиться, перед самым алтарём, где находилась Феодоровская икона Божией Матери, рядом икона Николая-чудотворца,  а напротив икона Георгия Победоносца. Особенно, когда умер отец, они с матерью часто здесь молились за упокоение Георгия. Марине нравилось слушать  стройное пение церковного хора. Душа её словно улетала под своды старинного храма. Становилось как-то хорошо, таинственно маленькой девочке и взрослому человеку. Сходив в храм, придя домой, мама говорила: «Мариночка, как хорошо в храме, хорошо ведь что сходили, крошечка, помолились». «Мамочка, а что там старухи такие злые, в бок всё время  толкаются, наступают на ноги?! – спрашивала дочка. - Что им надо-то от меня?! Каждый раз всё толкают?! Я ведь их не трогаю!» Дочь думала, что в храме живёт Бог. Он всем управляет на земле. И в храме должна жить одна любовь. В храм ходят только добрые люди. Там должно быть так светло!
   - А ты не обращай на них внимания. Молись да молись, - отвечала на слова дочери мать. - Все мы грешные. 
   - Вот тебя же не толкают?! Ты, наверно, избранная?!
   - Да какая я избранная?! Все мы грешные, - отвечала мать.
    - Нет-нет. У тебя и фамилия девичья - Дьячкова. Значит ты избранная! Всё это не так просто! Дьячкова!!! С церковью связана! Да и мама твоя, моя бабушка, была регентом церковного хора! Это всё не просто так?!
   Взяв свечки в руки, Марина направилась к аналою перед алтарём. 
  - Возле подсвечников есть ящички. Вы в них положите свечки. Начнётся служба, их зажгут, - сказала служка, стоявшая в приделе за свечным ящиком вдогонку прихожанке.
   Но Марине хотелось самой до закрытия церкви успеть зажечь свечки и помолиться. Она знала, что никто, кроме её самой, не помолится за здравие матери. Начнётся новая служба, и свечи, что лежат в ящичках, просто  расставят в подсвечники и зажгут.
   Она подошла к иконе Спасителя, которая стояла на аналое. Царские врата алтаря закрыты. Возле алтаря царит полумрак. Две монашки в чёрном одеянии молчаливо чистят кисточками и тряпочками с маслом массивные церковные подсвечники. Монашки гасят не сгоревшие свечи и бросают их огрызки в деревянные длинные ящички, которые стоят на полу возле тумб подсвечников.
  Видя, как монашки быстро гасят свечи, Марина забеспокоилась, что не успеет поставить везде свечи, где намеревалась поставить их и помолиться. Она перекрестилась возле образа Спасителя, стоявшего на аналое, приложилась губами в уголку иконы. Поднесла свечечку к пламени горевшей рядом свече. Короткий язычок огня стройно возжёгся на стебельке восковой свечи. Воткнула свечку в подсвечник. Свечечка стала чуть клониться в сторону, размягчаясь от тепла соседней свечки. Марина вынула из подсвечника горевшую свечу, поднесла пяточку её к пламени горевшей рядом свечки. Снизу свечка чуть расплавилась-размягчилась, и прихожанка прочно воткнула её в рыльце  подсвечника.
   - Господи, Иисусе Христе, помилуй нас грешных! – шептала молитву дочь. Она молилась за здравие матери.
  С церковных стен из полутьмы древнего храма на прихожанку смотрели образа святых православной Церкви. Их золотистые нимбы со стен словно осветляли тишину храма, настраивая душу на целомудренную таинственность молитвы.
  Помолившись за здравие матери, Марина пошла к панихидному столику, чтобы помолиться за упокой отца и бабушки.
  -  Девонька, давай заканчивай. Мы закрываем церковь. Мы гасим свечки, а ты, матушка, зажигаешь?! Давай, давай, заканчивай! Всё. Уходим!
   Монашка решительно потушила свечку, только что поставленную прихожанкой, бросила её в ящичек на полу рядом у массивной тумбы подсвечника. Марина возмутилась где-то в душе, что ей не дают спокойно зажечь свечи, умиротворённо помолиться за своих родных. Но и засовестилась, помня, как служки предупреждали, что церковь  закрывается… 

                *   *   *

    Неприятный осадок оставался на душе от начала пребывания в больнице. Прошло, можно сказать, полтора дня нахождения здесь, а никакого лечения Тамара Лаврентьевна ещё на себе не видела, не чувствовала. Даже завтрака не принесли. Хорошо, что Марина, доченька рядом, принесла из дома покушать. Мать только что немного попила куриного бульона из полулитровой баночки, чуть глотнула клюквенного соку, налив его из другой банки в  домашнюю маленькую кружечку. Матери не хотелось кушать. Она знала, что если много насытить желудок, её потянет рвать. Может открыться рвота. Да и, наверное, если положили уже в палату, то скоро придут делать осмотр, будут брать различные анализы на обследование. А анализы делают на голодный желудок. Убрав в тумбочку домашнюю еду, она прилегла на койку.
    «Вот уже и Гриши нет, - думалось Тамаре Лаврентьевне, - Марина больная, Валерик в Йошкар-Оле, да и самой уже столько лет, всё кругом болит».
    Вспоминался Кёнигсберг. По настоянию Лёли Тамара переехала к сестре. Сестра два раза приезжала в Тулу, уговаривая переехать в Калининград. После войны, в сорок седьмом, многие граждане СССР искали лучшей доли под солнцем. Лёля же завербовалась в бывший немецкий город, чтобы уехать от своего мужа, который загуливал с другими женщинами. С ребёнком на руках, с сыном, уехала в Калининград. Муж её, красивый молодой человек. Советский начальник, имевший немалый чин во властных структурах города Тулы. Не могло выдержать женское сердце, при виде, как муж живёт с другими женщинами. Оставив большой родительский дом, квартиру, Тамара переезжает к сестре в Калининград. Там встретила Георгия – будущего мужа. Он служил мичманом в одном из подразделений Балтийского флота.
    Лежа на больничной койке, Тамара Лаврентьевна улыбнулась, вспоминая знакомство с Гришей. Она уже несколько лет жила в Калининграде вместе с сестрой и с её сыном Славиком, помогая Лёле воспитывать сына. Работала в поликлинике. Сестра тоже работала. Вечерами сестры рукодельничали, вязали спицами и крючком, вышивали гладью и крестиком, обшивали кружевами постельное бельё. По воскресеньям ездили в Ригу, продавали своё рукоделие на рынке. Они с детства были приучены заниматься рукоделием. Их тонкая ручная работа была востребована.
   Сёстры были красивыми, одевались элегантно, обшивая себя, как хочется. Породу свою куда денешь? Красивое всегда тянется к красивому. Вспоминалось детство, как Тамара с Лёлей играли на рояли в четыре руки. Как пели на клиросе в соборе под руководством регента церковного хора – матери! Были молодые, здоровые. Ещё в Туле, во время войны, когда Тамара перешла на патронный завод, где родной дядя работал главным бухгалтером, она быстро освоила финансовое дело. Тогда младшей сестре было шестнадцать лет. Она только что закончила школу.
 
  Жизнь любого человека на земле, судьба его складывается по своим неведомым законам. Судьба распорядилась так, что на свадьбе у подруги сестра познакомиться с  молодым мичманом.

 - Томочка, Томочка, смотри! Вон твой Гриша ведёт своих матросиков! Сколько же их много?! Раз, два, три, - считает, - двадцать шесть человек! – радостно кричит сестра, выглядывая из окна дома под № 91 на Литовском валу, что находится на реке Прегеля.      
  Впереди взвода балтийцев, мичман, он улыбается, завидев в окне трехэтажного немецкого дома сестёр, машет им рукой. Одна из этих красавиц – жена.
 
    Когда Георгий  увидел Тамару на свадьбе друга - моряка, он сразу же подсел за столом к ней и всю свадьбу влюблено что-то говорил, рассказывал ей и потчевал девушку шоколадными конфетами со стола, машинально подставляя соленую  капусту в тарелке, стоявшую на столе  под рукой. Всю жизнь потом  Георгий и Тамара вспоминали, как познакомились, и как Гриша кормил её за свадебным столом шоколадными конфетами и капустой.
   Поженившись, молодожёны жили в квартире у сестры, затем мичману, когда родился сын, командование дало двухкомнатную немецкую квартиру с няней для ребенка. Тамара Лаврентьевна не работала. Подразделение мичмана занималось разминированием балтийской акватории моря. Мичман был незаменимым специалистом по водолазному делу.

  Счастливо жилось в Прибалтике. Но  мать Георгия звала сына к себе на родину. Георгий жалел свою мать. Мать с детства осталась сиротой. Её отец, когда первая жена умерла, женился на другой женщине. Маленькой девочкой Гриппу отдали в няньки к богатым людям. Вплоть до замужества, она жила в няньках в чужом доме. Чужой дом, есть чужой дом. Потом началась Отечественная война. Мужа Гриппы призвали на войну. Он погиб в Отечественную. Сначала  считался безвести пропавшим. Потом пришла похоронка. Но Агриппина Ивановна всю жизнь прожила, не веря, что её муж мёртв. Всю жизнь ждала мужа с войны.
   Вырастила Гришу и Галину.

   Зная судьбу матери, Георгий Николаевич и Тамара Лаврентьевна
решили перебираться в Кострому. В те годы сложно было уволиться из Армии. Георгий Николаевич настойчиво писал маршалу Жукову, объясняя жизненную ситуацию семьи. Около года длился процесс этого решения. Затем всё же пришло разрешение из Москвы об увольнении из Армии. Сыграло большую роль в таком решении, что муж Агриппины Ивановны погиб во время Великой Отечественной войны, сражаясь в боях за Родину. Хотя было решение командования об увольнении из Армии, но командир части снова вызвал Георгия с женой.
 - Вы подумайте, прежде чем уволиться из Армии. Георгия Николаевича ждёт на Флоте большое будущее, продвижение по службе. Пошлём в академию. Он умный порядочный человек. Такие люди нужны Флоту! Я вам даю квартиру, няню. Служите!», - говорил командир части.

   Поселись у матери в квартире на улице Горной в большом двухэтажном деревянном доме. С высокого крыльца со двора дома открываешь дверь, и вверх идет деревянная лестница на второй  этаж. Лестница крутая, два метра шириной. По лестнице попадаешь в коридор, где находился водопровод с холодной водой. Здесь жильцы устроили общую кухню – прямо на полу стояли керосинки, керогазы.
  В материнской квартире была русская печка, которая со стороны  комнаты выложена изразцовыми плитками. Открываешь дверь из общей кухни в свою квартиру, видишь русскую печку, с левой стороны, рядом, дверь в комнату, за печкой справой стороны фанерная стена-перегородка, разделяющая большую комнату на маленькую комнатку, где поселились Тамара с Георгием и двухлетним сыном. Их комнатенка, метра два с половиной в ширину и столько же в длину, единственным окном выходила на улицу Горную и на городской планетарий. Два окна большой комнаты  выходили на Волгу. Против калининградской квартиры и не выскажешь. Места было мало, не говоря уж об удобствах. Валерик спал вместе с двоюродным братом Колькой на полу в большой бабушкиной комнате, где жили бабушка и сестра Георгия, Галина.
   
   Вспоминался Калининград. Как там легко жилось с сестрой! Как они помогали друг другу. Жили дружно, с любовью. Жилось с каким-то светлым душевным настроем. Конечно, по роду своему, Тамара была из благородной священнической семьи. Была терпелива, уступчива. Поначалу жизнь в родне мужа не складывалась. Тем более Тамара не работала. Георгий не хотел, чтобы его жена работала. Сестра мужа, Галина, очевидно, завидовала Тамаре и постоянно что-нибудь наговаривала матери на неё. Даже стали попрекать куском хлеба. Мучаясь таким отношением, Тамара нашла себе работу. Устроилась в бухгалтерию педагогического института.
  Постепенно, с годами, когда Георгий Николаевич с женой и детьми  переехали в свою квартиру, стали жить отдельно, родственные отношения наладились.

   Агриппина Ивановна умерла на 82-м году жизни.

                *     *     *   
 
   …Марина спешила к матери в больницу, довольная, что успела помолиться в церкви за здравие болящей. Она очень верила, что мать выздоровеет.
  Мать лежала на больничной койке. На левую руку у неё была поставлена  капельница. Из капельницы, прикреплённой к стойке, по прозрачным трубочкам медленно капало лекарство. Оно перетекало через иголку,  воткнутую в вену на руке больной. Тамаре Лаврентьевне захотелось подремать, но воспоминания не отпускали. 
   Марина тихо приоткрыла дверь палаты, увидела свою мать, лежавшую под капельницей. Иголка, которая должна была быть воткнута в вену больной, вышла из вены. Дочь увидела капли крови на полу.
 Марина быстро подошла к матери. Тамара Лаврентьевна открыла глаза, почувствовав рядом родную дочь.
 - Мама, у тебя иголка выскочила! Надо быстрей медсестру позвать!
- Доченька, сходи, позови медсестру! Я чувствую, что иголка выскочила, а не могу поправить…
Марина вышла из палаты, чтобы найти медсестру…

                *    *    *

   Пять дней Тамара Лаврентьевна промучилась на обследовании в больнице. Диагноз давно был поставлен. Через три дня обследования, видя, что никакого улучшения у матери нет, дочь дала телеграмму Валерию, брату: «Приезжай, мама в тяжёлом состоянии».
  Брат как раз успел приехать к выписке матери из больницы, почти два дня после полученной телеграммы добираясь на поезде из далёкого марийского края. Когда мать, дочка и сын подъехали из  больницы на такси к подъезду дома, лифт в их девятиэтажном доме опять не работал, сын подхватил мать на руки и  понёс её на пятый этаж, шагая по лестничной клетке. Мать была как пушинка: настолько она исхудала со своими болезнями да переживаниями за дочь и за сына.

  Матери становилось всё хуже и хуже. На семейном совете решили пригласить известного в городе врача по фамилии Голланд, платного врача. Врач долго обследовал больную, осматривал, расспрашивал об истории болезни.
 - Да вас просто залечили лекарствами! От таблеток - ортофена пошла полная интоксикация организма. Вам надо промывать весь ваш организм, - говорил врач. - Я  выпишу  лекарство. Разведёте его в тёплой водичке в полулитровой баночке и пейте через трубочку маленькими глоточками.

  Тамара Лаврентьевна лежала на кровати и пила рекомендованное врачом лекарство. Кажется, матери становилось лучше. Она надеялась, что поправится. Ей надо было поправиться, чтобы успеть поднять на ноги Марину. Из-за отравления организма различными лекарствами, при принятии какой-либо пищи у матери появлялась рвота.  Дочь понемногу  кормила маму куриным бульоном, манной кашей на воде.
  - Мариночка, нам давно надо было пригласить платного доктора! Ведь, кажется, его рецепт помогает?! Значит, будем жить!
  - Мамочка, так конечно! Смотри, мамочка! Ты у меня такая красивая! Лежишь, прямо красавица! Серёжечки блестят в ушах. Маленькие, а красивые, изящные! Бирюзовые!
 - А мне больше всего нравятся те, зелёные – изумрудные! Достань мне их посмотреть.
 - А где они лежат?
 - Да в коробочке! Где мои золотые украшения хранятся.
   Марина достала из серванта коробочку с золотыми украшениями. Вынула из коробочки маленькие серёжки с изумрудом. Она знала, что отцу очень нравились серёжки с изумрудом, когда мама их одевала. Изумрудные камешки в серёжках были под цвет материнских глаз.
  - До чего же они красивые! - Мать нежно перебирала серёжки в  руках, любуясь ими, вспоминая свою молодость, как они с мужем, нарядные и красивые, ходили к кому-нибудь в гости, на банкеты на производстве, в театр на спектакль или в филармонию на концерты.   - Больше уже я не похожу в них, - сказала печально она.
 - А почему не походишь?! Вот выздоровеешь, и будешь ходить! Давай их наденем сейчас?! А может, брильянтовые наденем?
  - Нет, мне нравятся изумрудные больше. И папе нравились... Нет, не надо. Вдруг я умру, и будут снимать серёжки, и уши порвут?
 - А кто снимать-то будет? Я что ли?
 - Да ты-то не снимешь, я знаю, - сказала мама. – А помнишь, когда тётя Маруся умерла, у неё серёжки снимали? Такие красные, с рубином! И серёжки-то не дорогие! А мочки ушей, порвали! Родные ведь её снимали!
   Дочка осторожно начала снимать с мамы серёжки и вдевать в мочки ушей изумрудные серёжки. Дочка видела, как загорелись глаза мамы. Когда Марина вдела серёжки в мочки, то взяла и принесла из другой комнаты зеркало и, придерживая зеркало в своих руках, встала перед матерью. Мать чуть улыбнулась, видя в зеркале своё отражение.
 - Мамочка, тебе нравится?!
  Мать кивнула дочери головой.
- Красивые!..
 - Ну, вот и носи! Как хорошо-то тебе! – ответила Марина.
 
                *    *    *

    Сын, ходил по магазинам, покупал продукты, в аптеку за лекарствами, готовил еду, занимался уборкой квартиры. Брат полностью управлялся по всем хозяйственным делам, только чтобы сестра была рядом с матерью, сидела возле её постели. Пробыв почти месяц с матерью и сестрой, брат засобирался уезжать к себе домой, надо было выходить на работу. Сын видел, как тяжело будет сестре одной теперь ухаживать за больной мамой. Он решает, что сестре, здесь, надо помощницу. Марина сама просто не справится.
 - Если меня спонсируют, я приеду! – ответила старшая дочь Ольга на звонок отца. Тамара Лаврентьевна даёт сыну деньги на дорогу для внучки в два конца. Сын уезжает к семье.
  Через неделю приезжает Ольга.
  Семья брата, когда был ещё жив отец, каждый год приезжала в гости в Кострому. А отец, мать, сестра ездили в отпуск почти на целый месяц в далёкий Марийский край, в её столицу, собираясь к родным  целый год, как на праздник.
  - Марина, а ты не меняешься! Всё такая же красивая! – сказала Ольга, обнимая свою тётю, когда Марина встретила племянницу на пороге своей квартиры.
- Да ты что, Олечка, с такой-то болезнью, да мама больная?! Вот ты, да! - Марина оглядывала племянницу. Из девочки, которую Марина когда-то катала в детской  коляске, племянница превратилась в красавицу. Светлое белое лицо с округлым овалом, голубые глаза. Когда она улыбнулась, появились ямочки на щеках.  Маленький красивый носик. Русская обаятельная  девушка двадцати пяти лет. Русые вьющиеся волосы с короткой стрижкой. Привлекательная фигура. Марина не видела племянницу десять лет.  А Олечка была как куколка! Марина так и звала племянницу: «Московская куколка». Почему она называла её так, Марина и не осознавала.  Просто ей нравилось так.
  Сняв верхнюю одежду, богатую голубую дублёнку, сменив зимние сапоги на тёплые домашние тапочки, подставленные под ноги Мариной, Ольга с тётей вошли в комнату, где лежала бабушка.
 - Мамочка, посмотри! Оленька приехала!
 - Бабушка, выздоравливайте! Я приехала! Я буду вас лечить. Вы обязательно выздоровеете! – уверенно говорила внучка, опустившись на колени перед кроватью, где лежала Тамара Лаврентьевна. Внучка во все глаза смотрела на бабушку и целовала ей руки. 
 - Олюшка, какая ты большая, красивая стала! – сказала бабушка. Тамара Лаврентьевна, глядя на внучку, вспоминала, как сын, вместе с Людмилой, женой, и шестимесячной Олечкой приехали на её день рождения на Новый год. На дворе стояли тридцатиградусные январские морозы. Но сыну не терпелось показать родителям своего первенца.
   Сын назвал первенца - дочку, Олей, в честь родной тети из Калининграда, сестры матери. Валерий и родился в Кёнигсберге – Калининграде, прожив там с родителями два годика.  После переезда Тамары с мужем и сыном в Кострому, родная тётя  часто приезжала к ним в гости. Но случилось несчастье. В 1963 году на день Военно-морского Флота в семье ждали тётю Лёлю. Ждали - Валерик, Марина, отец, мать. На вокзал пришли дети с матерью, отец был на работе. Все окна вагонов на прибывшем поезде просмотрела Тамара Лаврентьевна. Тем более из Москвы была  телеграмма сестры, что встречайте, такой-то вагон. Уже прошли по перрону вокзала последние пассажиры из задних вагонов, а сестры не было видно. Вдруг Тамара Лаврентьевна слышит разговор проходящих  женщин из последнего вагона: «Вчера на Ярославском вокзале в Москве автобус наехал на очередь людей на тротуаре, стоявших возле торговой палатки. Погибли два человека, мужчина и женщина». Эти слова тогда прямо резанули по сердцу сестры…

   Лёля, Лёля…

   Бабушка смотрела на внучку возле кровати, вспоминая трагедию смерти любимой сестры. А случилось непредвиденное. Перед самой отправкой пассажирского поезда сестра  встала в очередь за апельсинами возле Ярославского вокзала. И пьяный водитель на автобусе врезается в эту очередь. Погибают два человека – мужчина и родная сестра Лёля.

  Очевидно, от судьбы никуда не денешься.
 
  В Туле, в молодости сестёр, жила слепая сербиянка – гадалка. Все её пророчества сбывались. Люди, кто это знал, обращались к  гадалке, чтобы узнать свою судьбу. Тамара и Лёля тоже  хотели узнать свою судьбу. Так и получилось по пророчеству слепой сербиянки. Тамаре она  нагадала, что у неё будет муж – Жора, двое детей – мальчик и девочка. Муж будет моряк - сначала, потом станет лётчиком. И проживёт Тамара 85 лет. А Лёля погибнет молодая. Всё сбылось по пророчеству. Сестра погибла в 44 года.  Мать и отец похоронили сестру в Москве.

  Лёля, Лёля…

   Всё сбылось по пророчеству. Только вот что-то не сходилось о конце жизни. Тамаре Лаврентьевне было всего 75 лет. А здоровья нет. Но ей думалось, что здоровье наладится. Вот сын приезжал, внучка здесь. Валерик ещё приедет! Вторая внучка должна приехать. Все  беспокоятся. Главное, Марина оправляется от болезни. Всё, слава Богу! Будем жить и жить!

                *    *    *

  Через месяц снова приехал сын. Почти весь апрель он был вместе с матерью и сестрой. Ольга  уехала. 
   Ближе к маю приехали две сестрички – Ольга и Татьяна. Младшей сестре было уже восемнадцать лет. Она училась в Политехническом университете, который закончила и старшая сестра. С приездом дочек, Валерий уезжает домой, спокойный, что Ольга остается с матерью и Мариной. Ольга уволилась с работы, собираясь прописаться у бабушки в Костроме. Но, оказывается, внучку могли прописать только временно, по уходу за бабушкой, так как в квартире прописана дочь – Марина. Конечно, Ольгу могли бы прописать, если бы квартира была приватизирована. Но, чтобы приватизировать квартиру, нужно было время, да и не один месяц. Марине как ходить с оформлением документов по приватизации  в государственные учреждения? Еле ходит. Мама больная…
  Марина совсем расстроилась, прикрыла дверь в комнату, где лежала мама, чтобы она не слышала повышенный тон раздражавшейся внучки.
 - А мне что делать?! Я сорвалась с места! Уволилась с работы, выписалась из дома. А меня не прописывают, - с досадой в голосе громко высказывалась племянница в прихожей, когда пришла из паспортного стола.
  - Так Оля, мы же не знали с мамой, что есть такое положение. Мы же хотели тебя прописать! Мы не виноваты в этом.
 - А мне что делать?!   
   После такого расклада жизненной ситуации, внучки зашли в комнату к бабушке. Надо было что-то решать. Ольга, раздосадованная тем, что сейчас невозможно было прописаться, обиделась на Марину.
    Ольга и Татьяна решили уезжать домой.
   Бабушка, лежа на постели, печально смотрела на родных внучек. Она про себя всё удивлялась: «Какая же Оля стала обидчивая?»
 
   Ольга с Татьяной собрались и уехали…

                *     *     *
   Шёл двухтысячный год…
   Где-то около часу ночи  Тамара Лаврентьевна начала сильно кашлять.
 - Мамочка, давай спать?- спросила дочь.
 - Давай!
   И только мать ответила, она перевернулась на свою сторону кровати и стала заразительно кашлять.
   «Что-то тут не то, - подумалось Марине, - кашель никак не может остановиться». Дочь аккуратно, легонько, стала постукивать своей маленькой ладошкой по спине матери, чтобы остановить кашель. Она знала, какие невыносимые боли возникают у матери во всём теле в суставах, особенно когда зашёлся кашель, от кашля вздрагивает всё тело.
   - Вот-вот, постучи-постучи! – превозмогая боли, тихо говорила мать, думая, что першит где-то чуть повыше груди, и скоро всё пройдёт. Бывает так. А легонько доченька постучит по спинке ладошкой и кашель отходит.
   Но Марина видела и слышала, что кашель не проходит. И до того мама закашлялась, что от кашля уже задыхаться стала.
  - Мамочка, вызвать «Скорую»?
  - Не надо. Сейчас пройдёт!
    Но мама кашляла и кашляла, содрогаясь всем телом. Марина встала с постели, надела халатик и присела на кровати возле матери, не зная чем ей помочь. 
  - Мамочка, свет включить?
 - Включи…
   Дочь включила «бра» на стене. В рассеянном свете светильника дочка смотрела на маму. Лежа в постели, мать заходилась кашлем. Затем кашель понемногу затих, успокоился.
 - Мамочка, я погашу свет?- тревожно спросила Марина.
 - Выключи…  Только не уходи! Только не уходи!
  - Я никуда не уйду, - ласково, со страданием в сердце, тихо ответила дочь.
  - Только не спи! Только не спи! –  говорила мать.
    Дочка выключила «бра», села в кресло возле кровати. Страшно  становится человеку, когда он чувствует кончину.
 - Мамочка, мамочка! – сказала Марина в мёртвую тишину комнаты. Мать не отвечала на голос дочери. – Я сейчас вызову «Скорую». Тебе плохо?!
- Да, плохо…
 Дочь вызвала «Скорую». Через некоторое время, не быстро, «Скорая» приехала, больной сделали укол. Медсестра сказала: «Сейчас будет лучше». Сделав своё дело, «Скорая» уехала.
 - Мамочка, сейчас будет лучше! – Мать молчала. Марина посмотрела на пустую ампулу, лежавшую на блюдечке. Больной сделали укол анальгина.  Просто сделали обезболивающий укол. Марина взяла ампулу, внимательно посмотрела  дату  срока действия препарата. Дата была просрочена. Дочь, в себе, было возмутилась. Но что поделаешь?! Кому пожалуешься? Тамара Лаврентьевна лежала на постели, молчала. Смотрела и молчала.
   За окном уже светало…
 - Мамочка, уже светает! Мамочка, видишь?!
   Дочь видела, что мать переводит взгляд на светлеющее окно, то на неё, и молчит. Марина сидела возле матери и поглаживала рукой материнские руки, думая, что у мамы нет больше сил, что-то сказать.
 - Мамочка, сейчас тебе будет полегче, - дочь продолжала говорить и говорить. Мама молчала. Марина затревожилась. Почему мама молчит? Глаза открыты. Не хочет спать? Хоть бы заснула немного! Дочь заметалась. Ей стало не по себе. Встала из кресла, вышла в коридор, пошла на кухню. По радио прозвучал голос диктора: «Московское время – восемь часов». Марина хотела позвонить Але – подруге, которая вчера до темноты была у них. Затем Марина снова пришла в спальную комнату к матери, села возле неё.
 
   За окном летний день набирал силу. Было утро пятнадцатого июня двухтысячного года. Термометр на раме окна показывал 33 градуса тепла. Ярко светило солнце.
   Мать лежала на постели с широко открытыми глазами и смотрела на дочь. И молчала…
 - Мамочка, мамочка, почему ты молчишь?!
   Мать смотрела и смотрела на дочь.
   Мама вдруг медленно протяжно вздохнула, будто в последний раз, вдохнула воздух второй раз и тихо незаметно выдохнула его, и затихла. Марине показалось, что после последнего выдоха, будто туманное облачко вышло из груди мамы, словно вылетела на волю её душа. И мама, кажется, стала намного меньше, застыв в тишине на постели.  Ноготки на пальчиках рук от розовых по кончикам ногтей становились синими.
  Марина не хотела осознавать, вся её натура противилась осознавать, что умирает родной человек, самый дорогой человек на земле – мама.
 - Мамочка, мамочка! – всхлипывала дочь, - что мне делать?! Господи! Господи! Я одна…
   Мать неподвижно лежала на постели. Глаза её были открыты. Марина побежала из комнаты в коридор квартиры, где на маленьком журнальном столике стоял телефон. «Надо позвонить Валере! Надо сообщить ему, - сквозь всхлипывания подумала Марина». Быстро набрала номер междугороднего телефона.
   На другом конце телефонного провода трубку взяла Людмила, жена брата.
 - Люда, здравствуй. Валера дома?! – сквозь слёзы проговорила Марина.
 - Да-а…  Вот на работу собирается.
 - Позови его!
 - Валера, Марина звонит. Подойди к телефону, - слышалось из телефонной трубки.
   Брат сразу подошёл к телефону. По выражению лица жены брат понял, что что-то случилось. Тем более, из телефонной трубки доносились всхлипывания сестры. Предчувствие брата не обманывало. Ведь совсем недавно был у матери, у сестры. Знал, что мама очень больна.   
 - Валера, ма-ама умерла, - рыдая, сказала сестра.
 - Да ты что?! Ты что говоришь?!
 - Я говорю, мама, мама умерла вот только что! Я тебе скорей звоню. Ровно в восемь часов утра. Умерла. Ну - у что?! Я не знаю что делать…
 -  Посмотри, может она заснула?!
Сестра, конечно, не стала объяснять, что у мамы уже ногти посинели на пальцах рук!
- Посмотри, может она заснула?!
- Мама умерла, Вале-ера!..
- Ты что?! Ты что говоришь?! – слышался в трубке всхлипывающий  голос брата.
- Срочно выезжай!
- Пойду занимать денег!
Сестра удивилась, что брат так сказал.   
  К телефону подошла Людмила.
  - Людмила, ты тоже приезжай на похороны мамы! И все приезжайте, и внучки!
  - Я работаю, - ответила Людмила.
  Марина растерялась от такого ответа. 
  - Марина, да ведь всё это накладно, - сказала Людмила. - Нам не приехать к вам. 
   Марина была в смятении.
 - Приезжайте! Приезжайте! – только и могла вымолвить сестра.
 - Марина, - было слышно, что брат взял трубку. – Пойду занимать денег, - сказал брат. – Ты хоть позвони подружкам.
 - Да что подружки?!  – Марина заплакала.
 - Пойду занимать денег! – повторил брат и положил телефонную трубку.   
   Марина опять подошла к маме. После того, как брат сказал, что пойду занимать денег, подумалось, что у брата совсем нет денег.  Ведь за последнее время он столько раз ездил к ним в Кострому! Да с дочками!   
  Марина испугалась, что как она будет хоронить маму одна? Как?!  Мать неподвижно лежала на постели. Глаза матери открыты. «Господи, как мне подстроили?! Одна. Мамочка, не вовремя ты ушла».
 И снова зазвенел телефон. Марина подняла трубку. Она думала, что звонит Валера. Что-то хочет ей сказать.
 - Марина, как мама?- звонила Аля, подружка.
 - Аля, мама умерла, - плачущим голосом сказала Марина.
 - Когда?
 - Вот, только что. В восемь часов утра.
Марина посмотрела на часы. Время было двадцать минут девятого.
- Я сейчас выезжаю. Вот только зайду к начальнику, отпрошусь…
   Подруга ещё вечером, когда сидела с Мариной возле Тамары Лаврентьевны, почувствовала, что вот-вот её мама умрёт, и уже была готова к этому.
    Через каких-то минут двадцать приехала Алевтина. Быстро приехала, от центра города, из мэрии, где она работала. Но эти быстрые минуты показались Марине вечностью. 
   Марина была растеряна, не знала что делать. Она всё смотрела и смотрела на свою маму, лежавшую на постели с открытыми глазами.
- Марина, надо закрыть маме глаза, - мягко сказала Алевтина.
- Не надо, не надо закрывать, - в смятении заговорила Марина. – Я хочу насмотреться на неё! Я же её больше никогда не увижу!
- Да ты что говоришь?! Надо закрывать, потом глаза не закроешь. Они остекленеют.
- Я не могу это сделать.
- Марина, тогда я закрываю.
  Алевтина подошла к постели, протянула  ладонь к векам и осторожно закрыла глаза матери.
   Марина плакала…
   Вдруг вспомнился телефонный разговор с Людмилой, женой брата, как та сказала: «Марина, да ведь накладно всё это. Нам не приехать к вам!», - Марина заплакала навзрыд.
 - Ладно, ладно, Мариночка,  крепись! – сказала Алевтина, обнимая подругу за плечи.
  Подруга взяла три дня отпуска за свой счёт, чтобы помочь Марине с похоронами матери. Она понимала, что подруге очень тяжело пережить смерть матери, тем более, сама только что оправляется от болезни.  Когда Марина узнала, что Аля взяла за свой счёт три дня, то так удивилась, особенно после телефонного разговора с родными. Ведь чужой, не родной человек, а взялась помогать.

    Тамара Лаврентьевна с закрытыми глазами неподвижно лежала на постели. Всё… Что делать-то?! Марина надеялась только на помощь подруги. Марина знала, что Але приходилось хоронить близких людей, знакомых. Её даже приглашали, где была необходимость, обряжать покойников, в последний путь земной провожать человека. Она не гнушалась этого. Марине, конечно, не приходилось впрямую заниматься похоронами, хотя их семья  хоронила близких людей: бабушку Агриппину - мать  отца, отца. Но тогда, на похороны отца, приезжал брат Марины с женой. 
  Весь день прошёл в хлопотах. Алевтина с Мариной обмывали тело матери. Оно лежало на кровати. Подруги подложили под тело клеёнку. Возле кровати поставили тазик с тёплой водой. Обмакивая чистое полотенце в воду, Аля обмывала тело. Марина помогала…
  Обмыли тело покойницы, насухо его протёрли, вымыли волосы на голове.
  - Марина, а серёжки будешь снимать?
  - Нет.
  - Они ведь такие дорогие?! – сказала подруга.
  - Ну и что, что дорогие? Мама разве недостойно этого? Пусть как есть, так и будет. Нет, снимать не буду.
  - Ну, смотри, как хочешь.
  Изумрудные серёжки в золотом обрамлении в виде веточки, цветочек с веточкой, сверкали в ушах матери.
  Марина открыла шкаф, чтобы выбрать платье для матери.
  - Вот её платья! У неё много хороших платьев! Вот эти все новые! Мама всегда шила на заказ! Какое из них лучше? А вот это она любила! Она, правда, два раза одевала его, когда с отцом ходили в театр, - вспоминала Марина.
  На плечиках в шкафу висело зелёное шерстяное платье с люрексом (золотой ниткой), оно было очень красивое, нарядное. Это платье больше всего нравилось матери и отцу.
  - Вот в это её оденем! – говорила дочь.
  - Да-а! Красивое! – ответила подруга.
  Марина сняла с плечиков из шкафа платье и стала доставать с полки так называемый «Узелок на смерть». Мать ещё после смерти отца припасла этот свёрток с бельём и показала дочери, где он лежит.
    Когда подруги одели маму, то решили перенести её в другую комнату и положить тело на диван. Перед этим на диване расстелили новое байковое одеяло, и свежую простынь. Подруги взяли тело на руки и осторожно понесли его через прихожую, где стоял телефон, в большую комнату. Когда Марина осторожно поднесла руки под голову матери, руки её задрожали. «Хоть бы не уронить», - подумалось. Дочь при этом вспомнила рассказ тёти Гали, сестры отца, как при такой же ситуации она не удержала голову бабушки Гриппы, и как та  ударилась головой об пол.
   Тело матери осторожно перенесли на диван в большую комнату.
   Впереди было много хлопот связанных с похоронами. Надо было ехать в больницу – брать свидетельство о смерти; потом в ритуальное агентство – заказывать гроб; на кладбище найти место, где будут копать могилу. Весь день проходил в хлопотах, в беспокойстве. Марина только и надеялась на Алевтину. Дочь в переживаниях находилась возле тела  матери.
   
  Алевтина с документами матери уехала в больницу, потом в ритуальное агентство,  и главное, надо было ехать на кладбище за город, чтобы найти хорошее место, где можно копать могилу.
   Дочь смотрела и смотрела на маму. В зелёном платье с блёстками, с изумрудными серёжками в золотом обрамлении с закрытыми глазами, она словно спала на диване.
 «Проболела я столько! Мама промучилась со мной все эти годы. После отца и не пожила спокойно. Я только стала вставать, а она свалилась, - говорила дочь вслух. Будто мама слышит её. Марина верила, что мёртвые слышат. Тем более, которые только что умерли. - Мамочка, Валера, наверно, уже сел в поезд, едет к нам. Я ему сразу же позвонила! Он сказал, что пойду занимать денег. Значит завтра - послезавтра будет у нас».
  Сестра представила, что брат едет в поезде, смотрит в окно и плачет.   
                *    *    *

   Марина медленно прошла в кухню. Тело матери лежало на диване в большой комнате. Шаг за шагом Марина прошла к окну. За окном буйствовало жаркое лето. Тридцатипятиградусная жара!
 «Дожить бы до лета?! А там будет легче!», - вспоминались слова матери.
   Зазвонил телефон. Марина оторвалась от кухонного окна и нетвёрдым шагом подошла к телефону в коридор, чувствуя, что звонит Алевтина. Она сообщала, что всё необходимое для похорон заказала. Был заказан гроб, один венок от дочери и сына, катафалк; были заказаны двое «копалей» для рытья могилы; двое грузчиков, музыканты, одеяние в гроб.
   К часу дня подруга, вместе с работниками ритуального агентства, на их автобусе привезла гроб. Весь гроб был обит сиреневым бархатом с выпуклыми цветами. Крышку гроба поставили в прихожей квартиры. Она возвышалась в прихожей рядом с книжными полками. На крышке гроба сиял металлический православный крест, сделанный под золото.
    В большой комнате посередине поставили две табуретки, обтянутые сверху коричневой кожей. На табуретки поставили гроб. Тело матери осторожно положили с дивана в гроб. Покойница, с любовью убранная, в зелёном платье с блёстками, на голове в белом платочке, на ногах чёрные замшевые туфельки, лежала в гробу. Бархатный сиреневый цвет обивки гроба славно сочетался  с рюшечной чёрной окантовкой.
    Благородное лицо матери притягивало взгляд. Казалось, что мама спит…
   Зазвонил телефон. Алевтины не было, она уехала на кладбище. Марина прикрыла дверь в большую комнату, где находился гроб с матерью, подошла к телефону, стоявшему на резной тумбочке у книжных полок в коридоре прихожей квартиры. Возле входной двери возвышалась крышка гроба с золотистым православным крестом. Взяла трубку. Она всё ждала междугороднего телефонного звонка от брата. Звонила одна из подруг. Через некоторое время позвонила другая подруга и её мать. А затем третья…
 Марина всем звонившим подругам сообщала о своём горе…   

                *    *    *

   Городское кладбище находилось за городом. Целый час Алевтина добиралась до него на автобусе. Надо было найти место, где можно копать могилу. Для этого нужно разрешение  директора кладбища.
  За высокими воротами из железной арматуры, метрах в ста от ограды, возвышалась новая кладбищенская церковь «Всех скорбящих радость». Белым кубом своего строения с серыми небольшими куполами и  крестами, отливающими серебром в лучах летнего солнца, она возвышалась  в начале кладбища. Церковь будто напоминала человеку, что нет вечной жизни на земле. Она, жизнь вечная, наверное, где-то там, в небе…
  Кладбище…
  Прямо возле остановки автобуса, в полукружье её, перед оградой кладбища расположились торговцы цветами. Здесь торговали искусственными и живыми цветами, а также рассадой цветов.
   
   Железные ворота на кладбище были закрыты, а калитка, рядом с воротами, открыта настежь. Чуть в сторонке, у распахнутой калитки, небольшой столик и маленький стульчик. На нём сидел  убогий Саша, на вид ему можно было дать лет пятьдесят. Это был крупный неопрятный мужчина уродливого вида. Он что-то бормотал, неестественно выворачивая губы, искажая этим своё грубое лицо: всё, верно, хотел что-то сказать. Речь его никто не понимал. Люди понимали только одно,  зачем он тут сидит. А сидел он только для того, чтобы заработать какую-то копейку для проживания. Пенсию он, конечно, получал по инвалидности, но настолько мало, что на неё не проживёшь. Жалея такого инвалида, почти каждый проходящий мимо, старался опустить в железную миску на столе какую-то монетку. Когда кто-то подавал Саше бумажную денежку, он протягивал ладонь с длинными грязными пальцами навстречу и убирал деньги в карман серого пиджака, мешковато сидевшего на нём. Саша с утра до вечера находился возле кладбища. Можно сказать, что это было как бы  его законное рабочее место. Иногда даже с обеда или под вечер он валялся пьяным  на земле рядом  с кладбищенской калиткой. 
  Алевтина на мгновение остановилась у распахнутой калитки кладбища, поглядывая на церковь, вспоминая, как Марина объясняла, что где-то за церковью: прямо – прямо по дорожке метров триста, затем поворот направо и такая-то секция, здесь и будет могила отца и бабушки. Устремляя взгляд за церковь, краем глаза увидев инвалида, Алевтина перекрестилась, и шагнула на территорию кладбища. Со своими мыслями она прошла калитку и  будто бы не заметила несчастного у кладбищенских ворот.
 «Надо было положить Саше денежку», - сказала Алевтина, засовестившись, вспоминая, что прошла мимо инвалида и не подала убогому.
   Дверь церкви была закрыта. Шла вторая половина дня. Алевтина спешила по дорожке мимо могил. Везде, куда ни глянь по сторонам дороги, могилы с деревянными крестами, с железными крестами,  с красными  звёздами; чёрные и красные памятники из гранита, серебристые памятники из мраморной крошки, серо-голубые памятники из мрамора. Кругом могилы, могилы, могилы. И берёзы, берёзы, берёзы. Кое-где над могилами возвышаются одинокие сосны, ели, даже голубые ели.
  Алевтина быстро нашла могилы отца Марины и её бабушки. Над могилами росли три небольшие голубые ели. Около могил было ещё место. Алевтина подумалось, что вот здесь и надо хоронить Тамару Лаврентьевну. Что выдумывать? Место есть. Но Марине  хотелось похоронить мать где-то рядом с церковью, чтобы недалеко было ходить на могилку к матери. Она собиралась оставшуюся свою жизнь посвятить матери – ходить на могилку каждый день. Конечно, Марина была инвалид второй группы. Алевтина понимала, что больной сюда будет  ходить далековато. А рядом с церковью хоронить? Там одна вода. Хоронить в воду, тоже плохо. Покойник будет лежать в воде. Не дело. Директор кладбища, когда встретился с Алевтиной, сказал, что сейчас можно хоронить на новом месте, где чистый песок, воды нет совсем, и показал рукой направо от церкви. Но там было тоже далеко от входа на кладбище. А если хоронить прямо напротив церкви, то надо привозить машину земли, песка. Так сказал директор. А через два дня – хоронить, когда успеешь?  С разрешения директора,  Алевтина позвонила из его кабинета домой к Марине. Объяснила ситуацию.
  Марина задумалась. Затем согласилась с подругой, что хоронить будет в сухом месте, где песчаная земля. После кладбища подруга хотела заехать к себе домой, чтобы побыть немного с дочкой, у которой несколько дней назад была свадьба: молодожены должны  на днях уезжать в Москву, к мужу. Надо побыть с ними. Но Алевтина обещала вечером приехать к Марине, чтобы вместе ночевать в квартире, понимая, что оставаться подруге одной в квартире с покойником неуютно.
  Ближе к вечеру к Марине пришли подруги. Постояли у гроба матери, вспоминая Тамару Лаврентьевну. Узнали, когда будут похороны…
   Вечером, часов около десяти, Алевтина приехала к Марине. Она в чёрной юбке, в чёрной гипюровой кофточке, в бархатном материнском чёрном шарфике на голове, приколотом возле подбородка брошечкой, отрешённо стояла возле гроба матери. Дочь помнила, как мама ходила в этом шарфике, когда умер отец. Дочка так же, как мама, заколола брошкой у подбородка накинутый на голову шарфик.

   Очень тяжело дочери переживать смерть матери. Марина смотрела на маму. В сиреневом гробу мама, будто только что заснула. И вот-вот откроет глаза! Дочь с детства верила в сказки. Сейчас мама проснётся и что-то ласковое скажет своей дочурке. Но в жизни взрослых, детские сказки не сбываются.
    Стоя у гроба матери, Марине вспомнился случай, как они с мамой ездили к тёте Лёле в Калининград.

   На Ярославском вокзале, в Москве, мама захотела купить дочери вкусное мороженое, пирожное.  Марине тогда было всего семь лет, в сентябре пойдёт в школу.
  - Мариночка, - сказала мама, - хочешь, я сейчас схожу и куплю  мороженое и чего-нибудь вкусненького?!
   Мама с дочкой стояли на втором этаже Ярославского вокзала.   
  - Хочу-у! – улыбалась дочка, распахивая большие синие глаза на свою маму. Марина, когда смотрела на маму, всегда думала: «Какая у меня мама красивая! Самая лучшая в мире!»
  - Только, крошечка, ты стой здесь и никуда не уходи. Жди меня! Хорошо? Держись за чемодан и никуда не уходи! Я куплю и быстро приду к тебе! Только никуда не уходи!
  - Хорошо-о…
    Дочка взялась за ручку большого тяжёлого коричневого чемодана с подарками для тёти Лёли и стала смотреть, как мама легко сбегает  вниз по железным ступенькам лестницы. 
   Маленькая девочка, держась ручонкой за огромный чемодан, русоволосая, с двумя заплетёнными толстыми косами на детских плечиках, стояла в зале второго этажа возле павильона справочного бюро и ждала маму. У железнодорожных касс в очередях толпился народ. Многие люди  с баулами, чемоданами, узлами у своих ног сидели на  деревянных лавках из гнутой фанеры. Мест на лавках не было. Люди располагались даже на каменном полу вокзала. Марина, кажется, любопытно окинула своими зоркими  глазёнками  огромный зал второго этажа вокзала. Затем начала вглядываться вниз по лестнице, куда ушла мама. Массивные железные ступеньки лестницы сбегали со второго этажа на первый. Девочка смотрела и смотрела…
 «Что же мамы так долго нет?! Может что-то с ней случилось?! –  в нетерпении подумала она. - Надо тогда идти искать её! А куда идти?!» Девочке казалось, что прошла целая вечность, как мама ушла. Доченька совсем  забыла, что мама просила ждать её именно здесь.
  Марина еле-еле оторвала рукой чемодан от пола и, волоча его по полу, стала спускаться по железной лестнице вниз. Откуда только у такой маленькой девочки взялись силы, но вместе с чемоданом она протащилась целый пролёт лестницы до лестничной площадки. Остановилась, держась за ручку чемодана. Железная лестница была широкая, в два потока людей: вверх и вниз. Вдруг дочка увидела по другую сторону лестницы свою маму. Марина остановилась, увидев маму. Обрадовалась. В руках у мамы было вкусное мороженое и пирожное. А мама спешила на второй этаж вокзала, устремляя взгляд туда, где оставила свою девочку. Она была уверена, что Мариночка ждёт на том же месте, где её оставили. Дочки не было возле павильона с окошечком справочного бюро. Не увидев дочурки, у матери просто подкосились ноги…
   - Вы не видели маленькую девочку с большим чемоданом?! Вы не видели девочку с косичками?! – всё громче спрашивала она, метаясь возле павильона с окошечком справочного бюро.
 «Мама прошла мимо. Значит, мама бросила меня, - решила дочка. Она  настолько переволновалась, ожидая маму, что даже не плакала. - А куда теперь?! Мамочка бросила меня».   
  - Так девочка с чемоданом пошла вниз по лестнице! – сказал кто-то из толпы. 
  Мать посмотрела вниз по лестнице и увидела на площадке  дочку.
  Марина слышала сзади, наверху, голос матери, но упрямо продолжала свой путь с чемоданом.
   - Мариночка, Мариночка! – подлетела мать, обнимая и целуя дочурку. - Я же говорила, что никуда не уходи, - ласково говорила мама, понимая свою крошку, как она переволновалась.
   - А я думала, что ты меня бросила, - тихо сказала дочь. И слезы брызнули из глаз девочки. 

  …Глядя на подругу, стоявшую возле гроба матери, Алевтина подумала, что нелегко теперь будет Марине жить одной, без матери. Марина на пенсии, больная. Пенсия мизерная. И брат  живёт далеко.  А чем он может помочь? У него своя семья. Да…
 - Марина, ты хоть ела сегодня?! – спросила Алевтина.
 - Да я не хочу!- печально ответила Марина.
 - Да ты что? Как же ты будешь держаться на похоронах?! Я вот батон купила! Свежий, ещё тёпленький даже! Давай чайку попьём?! 
   От  батона шёл вкусный аромат свежего хлеба. Марина вспомнила, что с утра ничего не ела. Захотелось кушать. Подруги пошли в кухню, Марина поставила на газовую плиту чайник, выставила на белый кухонный столик две чайные чашки с блюдечками. 
    Марина подумала, что за булку хлеба надо отдать подруге деньги, а то было как-то неуютно на душе, что подруга потратила на неё деньги.
 - Алечка, а сколько я должна буду за булку?- не выдержала она.
 - Два пятьдесят. Батон подсолнечный!
 Марина взяла с холодильника материнский кошелёк и расплатилась за булку.
 - Спасибо, – сказала Марина, отдавая деньги.

   Подруги сидели в кухне за столом, и  пили чай, обговария, как завтра  построить день. Надо было в церкви найти священника на отпевание матери. Хотелось договориться с отцом Владимиром из церкви Воскресения на-Дебре, который в марте причащал маму дома. Конечно, мама любила ходить в этот старинный собор шестнадцатого века. Она обычно ходила на службу к отцу Александру, у него и причащалась, но  сейчас отца Александра перевели  за границу, в Болгарию, где он служил так же в православном храме. 
  Время было около десяти часов вечера. С утра, как только Марина позвонила брату, сообщая о смерти матери, где-то в подсознании сестры стоял вопрос: достал ли брат денег, чтобы приехать на похороны матери? Марине хотелось позвонить брату, узнать, выехал ли он на похороны. Попив чаю, она вышла из кухни в прихожую, набрала междугородний номер. Ответила жена брата.
 - Люда, а Валера выехал?- трепетно спросила сестра.
 -  Не - ет. Я сейчас дам ему трубочку.
 - Валерочка, ты что, ещё не уехал?! - сказала сестра, услышав взволнованный голос брата.
- Никто не дал денег. Никто…
- Так что, значит, ты не приедешь на похороны мамы?! – с болью в сердце говорила сестра.
- А как? Если нет денег! Ведь не из Караваева доехать?! – слышался отчаянный голос брата.
  Слыша из кухни телефонный разговор сестры и брата, подруга вышла из кухни в прихожую. Алевтина увидела Марину с расстроенным лицом.
-  Аля, Валера не приедет!
- Я так и поняла. Не расстраивайся, Мариночка!
  У Марины дрожали руки. Ей вообще нельзя было расстраиваться. Она нетвёрдо передвигается на ногах. А впереди ещё похороны.
- Ладно, мы всё сделаем сами! – сказала подруга. - Успокойся, только не расстраивайся! Дай мне трубочку.
 Алевтина взяла телефонную трубку из рук Марины. Стала спокойно говорить и слушать объяснения Валерия.
 - Хорошо, мы всё сделаем сами! Не беспокойтесь! В жизни бывают разные ситуации. Валерий Георгиевич, не переживайте, я во всём помогу Марине.
 Подруга положила трубку.
 - Брат не приедет. У него совершенно нет денег. Он мне всё рассказал. Ведь он столько раз приезжал к вам?! Может брат и боится увидеть мать мёртвой? Бывает такое. Я его понимаю. Он ни в чём не виноват. Мариночка, успокойся и не переживай. Мы всё сделаем хорошо, похороним. Похороним вдвоём. Сколько будет на похоронах человек?
 - Шесть человек, вместе с нами. Ты только ушла хлопотать по похоронам, начались звонки. Ну, я всем и сообщала, что случилось с мамой. Я подбегала к телефону, думала, что Валерочка звонит. А звонили подруги, которые маму знали. Как же я им не скажу? Вот так и получилось, что все узнали. Конечно, они придут проститься с мамой.

                *    *    *

  С Божьей помощью всё устроилось. Отпевали мать в церкви Воскресения на-Дебре, как и хотела усопшая. На третий день после кончины в восемь часов утра гроб вынесли из квартиры и повезли в храм на отпевание. Была родительская суббота, семнадцатое июня, завтра – Троица, большой православный праздник. Весь храм был убран зеленью берёзовых веток. Пахло свежей листвой. По углам собора стояли молоденькие  берёзки.
   Гроб с почившей поставили в левом приделе храма. На поминальном столике рядами горели свечи, по  стенам храма иконы святых в окладах. С алтаря, в центре собора, доносился голос батюшки, читавшего чин  литии, и стройное пение церковного хора. Плавно горели свечи перед иконами, иногда потрескивая и вздрагивая язычками пламени, таинственно светились огоньками лампадки, переливаясь розовыми - красноватыми, то зеленоватыми, то синими оттенками лампадного стекла. Кругом толпился народ, вслушиваясь в пение молитв хора и в чин литии, возглашаемую в  алтаре настоятелем храма Даниилом, и раздавались гласы дьякона Павла  перед алтарём на амвоне. 
   Служба в храме заканчивалась, скоро отец Владимир освободится от службы, с которым Алевтина договаривалась на отпевание, и он начнёт отпевание. Марина была довольна, что гроб с матерью стоит в храме, где сейчас служат литургию. Дочь помнила, что мама, когда ещё была живой, говорила: «Мариночка, ты сделай, чтобы мне постоять в храме?!»  Вот такое стояние мать и имела в виду.
  Рядом с поминальным столиком, где прихожане кладут узелки с приношениями, Алевтина поставила кутью, и большое блюдо с шоколадными конфетами для тех, кто хочет помянуть рабу Божью Тамару, мать Марины.
    Всё, слава Богу!
    Служба в храме закончилась. Народ потихоньку стал выходить из храма на улицу. Кто хотел постоять на поминальной службе, переходил в левый придел, где был поминальный столик с горевшими свечами. Рядом, в угловом простенке между окнами, икона Богоматери в окладе. Перед иконой горит лампадка.  Напротив, вдоль стены храма, на двух деревянных табуретках сиреневый гроб с покойницей, по обеим сторонам гроба стоят подруги Марины. По правой стороне, вдоль внутренней стены придела храма, длинные деревянные лавки. У изголовья гроба, чуть прислонившись к стене,  стояла Марина. Ей тяжело было переживать смерть матери. Она только усилием воли держалась на ногах. Надо было держаться, похороны только начинаются. Дочь надеялась на себя и на Алевтину. В зелёном платье с блёстками, в белом платочке, в чёрных туфельках, мать Марины покоилась в гробу, в ногах лежали розы и пионы. Лицо матери чистое, белое, словно живое, но  исхудавшее от болезни.
   Проходящие мимо гроба люди, останавливаясь, говорили: «Какая кроткая женщина! Как святая!»   Люди, молясь, проходили возле гроба к Кресту, на котором было изображение Господа, и целовали распятие в ногах Христа. До дочери, которая чуть прислонилась к стене,  доносился шепот прихожан. У Марины подкашивались ноги. Аля стояла рядом, поддерживая подругу. Рано утром Алевтина уже  съездила на кладбище и успела перехватить кладбищенских рабочих, которые с лопатами направлялись в дальний угол кладбища, чтобы рыть могилу, как и договаривались. После томительной ночи,  утром, Марина вдруг решила всё же хоронить маму с отцом и бабушкой, а не на новом месте. Алевтина всё успела сделать.
   В левом приделе показался батюшка, отец Владимир в священнической одежде. Аля подошла к Марине с большими поминальными свечами в руке.
 - Марина, ты как чувствуешь себя?!
 - Да та-ак…
 -Мариночка, держись! Я буду рядом.   
 Алевтина подала поминальную свечу подруге, и стала передавать свечи подругам Марины, которые пришли на похороны.
    Зажгли поминальные свечи.
   Отпевание начинается 90-м псалмом:
« Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Госповеди: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него», - читал священник. Он не спеша ходил вокруг гроба, делая плавные движения рукой с кадилом. Из кадила клубился дымок. Запахло ладаном.  Иногда священник останавливался, не прекращая молитвы, несколько раз махая кадилом, и снова продолжал ходить вокруг гроба. 90-й псалом открывает духовному взору картину перехода в вечность истинно верующей души по таинственному пути, ведущему к обители Отца Небесного. Заметим, что этот псалом читается и перед Божественной литургией в составе шестого часа, когда вспоминается крестная смерть Господа Иисуса Христа. Словами псалмопевца Давида Церковь изображает страшный путь смерти, которым прошла безгрешная святая душа Богочеловека.
 О. Владимир продолжал молитвенное каждение перед гробом, ему помогала певчая из церковного хора. Словно в забытье Марина слушала службу отпевания.   «Мамочка, наверно, слышит, и видит, как её провожают?! Да, конечно, слышит!  Она любила такое пение. Недаром хотела, чтобы постояла в церкви, - думалось Марине».  Дочь во все глаза смотрела на мать в гробу, стараясь запомнить каждую чёрточку родного лица. Под молитвенное пение, чувствовалось, что словно душа далеко-далеко отлетает!  И где-то парит, и парит!
 Священник остановился возле Марины, видя, в каком она состоянии.
 - Вы посадите её на лавку, - обратился он к Алевтине, - ей трудно стоять.
 - Не-ет, я буду стоять! Я выдержу, - тихо сказала Марина, услышав слова священника. Дочери и в голову не приходило - сесть на лавку в церкви при отпевании матери.
   Священник заканчивал отпевание, читая разрешительную молитву. Прочитав её, о. Владимир возгласил над усопшей: «Вечная память! Вечная память! Вечная па-амять!..» 

     Гроб  в церкви не закрывали. Дочь хотела оттянуть время прощания  с матерью, когда закроют крышку гроба, чтобы подольше насмотреться на белом свете в  родное материнское лицо. Кладбище было за городом, до него ещё целый  час езды на машине. Священник наложил венчик на лоб усопшей. Отец  Владимир вложил маленькую иконку  Казанской Богоматери в ладонь усопшей и свиток разрешительной молитвы в правую руку. Окропляя святой водой  гроб с телом, он  сказал: «Провожающие, прощайтесь с усопшей!» Дочь подошла к изголовью матери и поцеловала её в лоб, почувствовав губами жёсткую бумагу венчика на  лбу. Алевтина, стоявшая рядом с Мариной, тоже поцеловала покойницу в лоб. Священник вынул из кармана своих священнических риз  кулёчек с освященной землёй и стал крестообразно рассыпать землю по телу усопшей. Остальные подруги  Марины, молча постояв у изголовья тела, мысленно, верно, попрощавшись с Тамарой Лаврентьевной, не целуя её в лоб, отходили от гроба в сторонку.  Стоя возле умершей, и видя, как Марина и Алевтина целуют покойницу в лоб, им хотелось так же поцеловать её в лоб, следуя древней русской традиции, но страх перед тем, что они прикоснутся к лицу умершей, одолевал их.  Под молитвенное пение церковного хора «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый  Безсмертный, помилуй нас!» – работники ритуальных услуг, которых Алевтина позвала из машины,  стоявшей перед воротами храма, выносили гроб с телом из дверей храма. Впереди, с венком, где на ленточках венка было написано: «Дорогой любимой мамочке от сына и дочери», - шла одна из подруг Марины. Работники ритуальных услуг несли крышку гроба и гроб с телом. Потихоньку, осторожно, стали спускаться по крутой железной лестнице к распахнутым воротам собора. Из открытых дверей храма, с клироса, доносилось пение церковного хора: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!» На колокольне  храма протяжно зазвенел прощальную песню церковный колокол, провожая в последний путь усопшую рабу Божью.
   Перед церковными воротами стояли легковые машины, катафалк - автобус; толпились прихожане, выходившие из храма после церковной службы. Возле широких зеленых церковных ворот стояли двое нищих с протянутой рукой. С площадки перед воротами церкви Воскресения на - Дебре с шумом крыльев вспорхнула стая сизарей, перелетая с одного места на другое.
   Стояла июньская жара. Похоронная процессия с гробом устраивалась в крытой машине катафалка - автобуса, чтобы ехать на кладбище. Прямо через дорогу от собора были видны голубые плёсы Волги. Над рекой, над округой, над городом, раскинувшим свои строения по берегам великой реки,  летел колокольный перезвон.

    Хоронили Тамару Лаврентьевну на городском кладбище.  Могила отца и бабушки была от кладбищенской церквушки по центральной аллее метров триста до поворота, а там ещё, от поворота с центральной аллеи в секцию, метров сто пятьдесят. Автобус с гробом и людьми остановился на повороте. В передней части катафалка - автобуса, разделённого занавеской, сидели четверо музыкантов, они первыми и выходили из автобуса на обочину кладбищенской аллеи. Открыли заднюю торцевую дверь автобуса. Работники ритуальных услуг, рабочие, стали смотреть, как аккуратней подхватить гроб с покойником из задней торцевой двери катафалка.  Из леса доносился крик кукушки: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку!..»
   В автобусе было душно. Целый час добирались до кладбища. Марина безотрывно глядела на свою маму, лежавшую в гробу. Дочь будто хотела оставить навечно в сердце каждую чёрточку лица матери.
 - Мариночка, вставай, пойдём, - тихо сказала Аля, тронув подругу за руку. Всю дорогу до кладбища Марина сидела возле гроба с матерью как в оцепенении. Она никак не могла смириться, что её мама умерла, что её больше нет на этом свете.

    Хоронили  Тамару Лаврентьевну рядом с мужем. Могилы отца и бабушки Марины были в ограде тяжелых якорных цепей. Такую ограду сделал ещё отец, когда умерла его мать, то есть бабушка Марины.  Полукругом, провисая к земле, на восьми вкопанных железных столбах, как на якорях, держались чёрные чугунные плети цепей; сверху, торцы столбов, покрашены в бронзовый цвет. Рядом, тут же, за оградой из цепей, в метре от них, могильная яма, сбоку от ямы - куча выкопанной земли.
   Гроб с телом поставили рядом с вырытой могилой. Лидия Михайловна, мать Ирины, стала говорить над гробом прощальные слова. Мать Ирины всю жизнь проработала секретарём в городском исполкоме, была вторым лицом городской власти.  Она умело говорила прощальные слова:
 - Тамара Лаврентьевна была удивительно  добрая, отзывчивая  женщина. От неё исходил какой-то внутренний душевный свет. С ней было всегда тепло и уютно. При встрече она всегда улыбалась. Её улыбка, глаза притягивали. А какая у них была гостеприимная семья! Отец очень культурный, воспитанный человек. Всегда встречал гостей на пороге своего дома вместе с Тамарой Лаврентьевной. А каких они воспитали детей! Скромных, воспитанных, красивых, образованных.
    Лидия Михайловна говорила и говорила прощальные слова. Они бесшумно растворялись в сердцах, стоявших над гробом людей. Прощальные слова кружились в тишине кладбищенских берёз. Пахло молодой  зеленью - травой, берёзовой листвой. Тёплый летний воздух словно томился печалью людей в июньской жаре.  Чайки белыми всполохами кружили в безоблачном небе. Где-то далеко в лесу кукушка снова завела своё вечное: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!..»
   На фоне гранитных памятников бабушке и отцу в якорной ограде, с огромной грудой земли рядом, на фоне вырытой могилы, стоял гроб с покойницей, обитый сиреневым бархатом с рюшечной чёрной оборочкой.
  Лидия Михайловна заканчивала прощальное своё слово. 
  - Мариночка, я тоже хочу сказать прощальное слово о твоей маме. Я не могу о таком человеке промолчать, - сказала Алевтина, поддерживая Марину под руку, когда закончила своё слово Лидия Михайловна.
  - Да, да!  – ответила Марина. 
    Алевтина осторожно отпустила локоть подруги и подошла поближе к гробу. Помолчала, собираясь с мыслями. Посмотрев на стоявших возле гроба  людей, подумала: «Хоть бы кто придержал  Марину за руку». 
  «Только бы не упасть! – мелькнуло в сознании дочери. Она понимала, что в последний раз видит свою маму на земле. Скорбь и горе отражалась на лице Марине.
 - Сегодня мы прощаемся с Тамарой Лаврентьевной. Такого человека я ещё не видела в своей жизни. Прежде всего, она была красивая, обаятельная женщина, простая и скромная. Но в ней было столько тепла, добра, когда  бы ты ни встретился с ней на улице или на работе, или не пришёл к ним домой. Она всегда улыбалась и приветливо встречала. Не важно, как у неё было на душе. От неё шло столько света, что не хотелось уходить! Очень гостеприимная хозяйка. Обязательно усадит за стол, угостит, накормит, чаем напоит, и совет мудрый даст. Тамара Лаврентьевна много помогала людям, но сама никогда ни на что не жаловалась. Она была без всяких претензий и требований к себе. Побольше бы таких людей - легче было бы жить на свете. Провожаясь из её дома, невольно скажешь, не хочется от Вас уходить. «А Вы приходите почаще!», - скажет Тамара Лаврентьевна. Последнее время я часто приходила к ним домой, поскольку Тамара Лаврентьевна заболела,  одна приходила или с дочерью, с Любашей. Любаша тоже полюбила Тамару Лаврентьевну.
  Небольшого росточка, тёмно-русая, с короткой стрижкой, плотно сбитая в теле, Алевтина твёрдо и уверенно говорила и говорила душевные слова о Тамаре Лаврентьевне. Речь Али журчала нескончаемым тёплым ручейком. Глядя на её доброе лицо,  сосредоточенные глаза, Марина удивлялась: «Откуда она так знает маму, откуда у Али берутся такие точные слова?!»  У Марины перехватывало горло от душевных слов подруги. По щекам лились слёзы.
  Сквозь пелену слёз, Марина посмотрела на Лидию Михайловну, на Ирину. Задумчивые их лица выражали спокойствие и внимание к похоронной процессии, и терпение. Туруханова Наталья, склонив голову над гробом, задумчиво смотрела на покойницу. На лице  подруги отражалась скорбь, переживание. Наташа Петрова, поглядывая по сторонам, вспоминала, как часто она бывала в семье подруги. Петрова жила в одном районе. Ещё когда на руках у неё рос Андрюша, сынок, ему тогда было всего четыре года, порой подруга оставляла сына у них в семье. Родители Марины соглашались поводиться с ребёнком, зная, что Наталья живёт одна с сыном, родных у неё нет. 
  Прощание с Тамарой Лаврентьевной   заканчивалось. Возле гроба засуетились работники кладбища, два крепких мужика с лопатами.  Марина, видя всё это, чувствуя, что совсем скоро больше не увидит маму, прильнула к гробу, и целовала и целовала маму в губы.
 - Прости меня, мамочка, прости! Прости, что не уберегла тебя, прости! Может что-то я не так делала для тебя, - шептала дочь. - За всё прости! Я ведь так тебя любила! Как же я теперь без тебя жить буду?!
 - Марина, Мариночка, надо закрывать гроб! Не надо целовать покойника в губы! - говорила подруга.
    Дочь словно не слышала Алевтину. Подруга с силой оторвала Марину от матери, от её губ, и постаралась на несколько шагов отвести подругу от гроба.
  - Дай мне ещё последний раз посмотреть на мамочку!
   Марина почувствовала, как заколотилось сердце, и подкосились ноги. Но она знала, что наступает самый страшный момент похорон, который надо пережить.
   Алевтина подошла к гробу и забрала все цветы, которые лежали в ногах покойницы, передала цветы подругам Марины, стоявшим у гроба. Затем тело покойницы накрыла покрывалом. 
  Копаля, взяв крышку гроба в руки, закрывали гроб. Марина замерла,  в предчувствии, что сейчас начнут заколачивать крышку  большими гвоздями, и раздастся  страшный грохот от ударов молотка. Но дочь услышала только тихий щелчок маленького замочка на одной торцевой части гроба и щелчок   на другой торцевой части гроба. «Какая же Аля молодец, что выбрала такой гроб!» - подумала Марина, и как-то обрадовалось, что над крышкой гроба, где лежит её мама, не слышно стук молотка.
   Сиреневый гроб стоял рядом с вырытой могилой. На крышке гроба чётко выделялось очертание православного креста. Крест был выбит из листовой меди и весь горел позолотой в лучах летнего солнца.
   Работники кладбища воткнули лопаты в кучи вырытой земли, приподняли гроб на руках, подсунули полотенца по концам гроба. Удерживая гроб навесу, мужики медленно отпускали гроб в могилу, осторожно перебирая погребальные полотенца в руках.
     Музыканты заиграли траурную музыку. Марина вздрогнула от пронзительных звуков духового оркестра, выходя из своего состояния. Надрывалась душа, слёзы текли по лицу дочери. Музыка будоражила сознание. Над кладбищенскими берёзами над могилами, над людьми кружили белые чайки. 
 - Мамочка, мамочка, - безмолвно шептали губы.
   - Держись, Мариночка, держись! – говорила подруга. – Обопрись на меня.
  Под звуки траурной музыки гроб с телом отпустили на дно могилы.  Провожавшие люди, молча, стояли над могилой, каждый думая, верно, о своём. 
    Алевтина, придерживая Марину под руку, наклонилась к куче вырытой земли, взяла горсть земли  в ладонь и положила земельку в ладошку подруги, сказав: «Мариночка, бросай земельку в могилку!»
Аля ещё раз наклонилась к земляной куче, взяла горсть  для себя.
  - Мариночка, бросай земельку первой! - сказала Аля, придерживая подругу. Марина напряглась всем телом, держась за Алевтину, и бросила горсть земли в могилу, еле - ели взмахнув рукой. Вслед за Мариной землю стали бросать  Аля и все провожавшие Тамару Лаврентьевну.   
 
   Работники кладбища взялись за лопаты. Стали кидать землю в могилу. В течение получаса над могилой медленно вырастал земляной холм. Рабочие аккуратно охлопывали лопатами могилку, придавая ей форму правильного прямоугольника. В ногах усопшей на могилку поставили розы в две трёхлитровые банки с водой. Цветов было много. Алевтина, наклоняясь над могилой, обрезала ножницами длинные стебельки роз, устраивая их в банки с водой.
 - Надо обрезать концы, чтобы они дольше постояли живые… В такую-то жару! – говорила подруга. В одну банку Алевтина поставила розовые розы, а в другую банку розы разных расцветок. Подруга с любовью охорашивала место, устанавливая банки с цветами на свежей могилке. Лидия Михайловна положила рядом с розами четыре пиона. На могилу положили венок с ленточкой, на которой было написано: «Дорогой любимой мамочке от сына и дочери». Креста на могилке не было. Дочь хотела заказать матери гранитный памятник. Но на памятник надо было ещё накопить с пенсии денег.
  Музыканты, глядя, что гроб с покойницей закопали, тихонько ушли в автобус. Все провожавшие покойницу потянулись к автобусу.
   Дочь, словно невменяемая, стояла и стояла над могилкой матери. Слёзы само собой текли из глаз. Что теперь делать? Как дальше жить?! Она смотрела на могилу, на цветы, которые так любила вся их семья. Нет ни отца, ни матери теперь. Один брат остался, и то далеко живёт…
   Всю похоронную процессию Марина озиралась на дорогу, думая, что вот-вот появится брат. А может он ещё успеет приехать? Ей даже, порой, чудился образ брата рядом. Ведь только он остался у неё на земле! 
 - Марина, пойдём?! – осторожно прикоснувшись к Марине рукой, тихо сказала подруга.
 - Что?! – встрепенулась она, выходя из прострации и оглядываясь по сторонам. 
 
   Кафе «Оазис» только что открылся на проспекте Мира после долгого ремонта. Раньше здесь был ресторан «Север». «Оазис» стал  как бы просторней, современней. Деревянные круглые столы и деревянные стулья были на кованых металлических ножках.  Столы, где трапезничали Марина и её подруги, стояли у открытых окон с видом во двор. За окнами была невыносимая жара, пахло зеленью деревьев. Ветви деревьев с улицы просились прямо в  окна кафе. Здесь было уютно, умиротворённо и не душно. Все отдыхали  от томительной летней жары, пробыв столько времени на кладбище. Марина с благодарностью подумала об Але, что она так хорошо заказала поминки в «Оазисе». 

    Два круглых столика в кафе официанты пододвинули друг к другу и расставляли заказанные блюда поминального обеда. Шесть человек свободно рассаживались за двумя круглыми столами и заказывали, кто что хотел. Окрошку заказывали и борщ, щи и лапшу с курицей; на второе  несколько горячих блюд - мясо  тушёное с картофельным пюре, печень говяжья с тушёной капустой, рыба-лакомка; несколько салатов - оливье, красные помидоры с огурцами, селёдка под шубой, просто сельдь с луком под соусом, винегрет, нарезки – колбасы варёная и копчёная, сыр, мясо холодное. Разложили на столы пирожки печёные с капустой и творогом, которые испекла Лидия Михайловна. Она знала, что покойница любила пирожки с капустой.  На середину столов мать Ирины выставила большой круглый, сладкий пирог из ягод: с малиной.  А также поставила трёхлитровую банку компота из вишни. Алевтина выставила шоколадные конфеты с вафельками, купленные накануне похорон, и кутью. И выставила две бутылки вина – рябина на коньяке, купленные в магазине. 
   Съели по ложечке кутьи – риса с изюмом, и   выпили стоя за упокой рабы Божьей Тамары. Марина только притронулась губами к рюмке. 
 - Пусть земля Тамаре Лаврентьевне будет пухом! И Царствие ей Небесное, - сказала Алевтина. Сели за стол и начали кушать.
   Марина сидела за столом, опустив голову вниз.  Все за столом сосредоточенно обедали, не обращая внимания на Марину, проголодавшись на похоронах. Только Аля иногда посматривала за подругой.
   
     Поминали Тамару Лаврентьевну. Марина ничего не ела. Она чуть притронулась к горячему борщу, съела несколько ложек, и её стало тошнить.
 - Что с тобой? – спросила Алевтина, видя, как побледнела Марина.
 - Тошнит меня, - тихо сказала она. – Я хочу выйти в туалет.
 - Пойдём, пойдём! Я с тобой…
 Минут сорок Марина промучилась в туалете.
 - Аля, ты иди в зал, руководи процессом.
 - Не волнуйся, они и так едят!
 Когда Марине стало легче, подруги вышли в зал кафе.
 -   Ты, Мариночка, с похоронами ничего не ела? Разве не так? – рассуждала Алевтина.
   Марина действительно ничего не ела всё это время.  Тамара Лаврентьевна умерла утром, в восемь часов. И только вечером, когда Алевтина  пришла ночевать к подруге, хлопоча по похоронным делам, то  заставила  Марину попить чаю  с белой булкой. А это, разве, еда?! Один чай да чай.  Вот и затошнило…
   На поминальном столе оставалось ещё много блюд. Но все уже были сыты. Марине подумалось, что столько вкусной еды, а она не может есть. Слезы подкатывали к горлу.
   Все  засобирались домой, зашептались, что надо расходиться по домам.
   Попили чаю с пирожками и шоколадными конфетами.  Марине не хотелось уходить с поминок. Дома её ждала пустая квартира, мама не вернётся, не приголубит, не приласкает, не встретит её. Маму зарыли в землю, похоронили. Она больше не прикоснётся к своей любимой доченьке, не прошепчет ласковые слова. Как жить дальше? Без мамы? С ума сойти!
   Наблюдая за похоронами матери, наблюдая за поминками, как ведут приглашённые знакомые и подруги, она вспоминала слова отца, что мир жестокий, что ты видишь всё в розовом цвете. Ты такая наивная! Тебе трудно будет жить в таком мире, когда нас не будет. Отец говорил: «Марина, спустись на землю! Ты всё в облаках летаешь!» Такие слова говорил и старший брат, когда приезжал к ним  в гости.
 
   Алевтина собирала в сумку оставшиеся в вазах конфеты, ей помогала Лидия Михайловна. Конфет оставалось ещё много. Собрали с собой домашние пирожки и нетронутый сладкий пирог с ягодами, которые испекла мать Ирины Соколовой.
    Когда вышли из кафе, Марина даже не поняла, где она. Такая безысходность и безразличие одолела её, что она не понимала, где находится. Мимо проходили автобусы, троллейбусы, люди. Всё это уличное движение мельтешило перед глазами. 
 - Девчонки, вы не бросайте Марину! – обращалась к подругам Аля, видя, в каком она состоянии. - Я уж не могу. Мне надо домой, собирать Любашу. Она вот- вот уезжает  с мужем в  Москву.

   Алевтина осторожно вела по тротуару Марину, придерживая её под руку. Среди уличной суматохи доносились разговоры подруг, гул машин, проходивших по дороге. Перед глазами дочери стояла могила матери. Марина, отдаваясь воле подруги, жалась к её руке. 
  Остановились на автобусной остановке на проспекте Мира. Надо было дождаться своего маршрутного автобуса.   
 - Стой, Мариночка, стой. Сейчас сядем на наш! Стой.

        «Вот и кончилась моя жизнь, - думала Марина. - Что я буду делать без мамы?! Ведь мамочка так долго выхаживала меня. Сколько мы с ней перенесли всего? Ведь она меня с нуля поднимала на ноги, - думала дочь. - Куда же мне сейчас идти? Домой? А там никого нет! Мама, мама.… Сесть бы на  поезд да уехать к брату?.. Как буду открывать дверь, в пустую квартиру?! Не услышу  голос мамы.  Зачем мне жить? Без мамы?! Нет смысла. А брат, Валерочка?! Но он так далеко! В городе здесь я одна…»

   Подошёл автобус. Народ до отказа набивался в салон автобуса.  Не повернуться. Подруги стояли кучкой, придерживая друг друга при движении автобуса по городу. Марину посадили на одно оставшееся место у задней дверки автобуса. Алевтина встала в тесном проходе возле подруги. Крепко сбитая в теле, маленького росточка,  она твёрдо стояла на ногах, придерживая подругу рукой. Марина не понимала, в каком автобусе они едут. Только когда автобус остановился напротив вокзала, она поняла, что все сели правильно – на тринадцатый автобус.

  Лидия Михайловна с Ириной и Наташа Туруханова, тронув Марину за руку, мол, держись, молча, сошли на своей остановке. Поехали дальше.  Автобус уже громыхал по выбоинам дороги на мосту над железнодорожными путями, подъезжал к автовокзалу. В автобусе вместе с Мариной остались  Аля и Наташа Петрова. Аля должна была сходить на остановке «Автовокзал». Здесь, рядом с остановкой, она жила. Подруга подошла к Наташе, сидевшей в центре автобуса, сказала ей, чтобы не оставляла Марину.
- Да - да, - отвечала Наташа, поправив  каштановые волосы и модную причёску, оглядываясь на Марину в конце автобуса, где сидела подруга. 
  Марина безучастно смотрела себе под ноги, думая о своём. Когда ещё все вышли из кафе после поминок, она надеялась, что кто-то из подруг не оставит её одну в такой день. Но надежды таяли на глазах. Туруханова и Лидия Михайловна с Ириной, молча, сошли на своей остановке. «Сейчас Аля сойдёт, - думала Марина. -  Но ей надо дочку собирать в дорогу и провожать. Ей и  так большое спасибо! Чтобы без неё делала?! А на Наташу что надеется?»   
 - Ну ладно, Мариночка, держись! Я тебе позвоню! Держись! - Алевтина дотронулась до руки подруги и вышла на своей остановке. Автобус покатил дальше, к Давыдовскому, где жила Марина. Когда автобус подъехал к  остановке, где надо было сходить, она еле - еле встала с сиденья, опираясь на автобусные поручни дрожащей рукой, в другой руке держала сумку, в которой лежали  пирожки и конфеты с поминального стола.
 - Я выхожу! - повернувшись в сторону подруги, сказала Марина. В её голосе было столько печали и невысказанной обиды. Осталась совсем одна. Подруги, которые столько лет знали родителей, брата, ходили в гости, работали вместе, часто общались по жизни не один десяток лет, и  в такие дни оставили Марину  один на один после похорон,  да ещё больную. Спасибо Але, что все похоронные хлопоты взяла на себя.
    Марина осторожно, медленно выходила из автобуса, ступая по высоким автобусным ступенькам. Наташа пристально наблюдала, как выходит Марина. Подруга видела, как трудно приходится Марине, какая она больная, еле-еле выходит из автобуса. Да ещё сейчас, после похорон! Наталья вдруг вскочила со своего сидения и вышла из автобуса вслед за подругой.
 - Давай, я тебя хоть доведу до подъезда, - сказала она Марине. Верно, засовестилась её душа, что Марине сейчас так тяжело после похорон матери. А она, Наташа, не хочет в трудную минуту поддержать подругу. Стыдно наверно стало.
  - Не надо, не надо! Я сама дойду! - ответила Марина, слезы наворачивались от всего пережитого. 
   Вот и подъезд дома.    
  - Наташ, пойдём ко мне?! Смотри, сколько конфет осталось! А  пирогов! Ещё сладкий пирог остался, с ягодами. Чайку попьём. Маму помянем. - Марина показывала сумку, которую держала в руках. Ей не хотелось оставаться в одиночестве, тем более в день похорон. Марине было страшно заходить в пустое помещение квартиры, после похорон матери.
 - Ну, пошли! Если ненадолго?- ответила подруга.
   Марина набрала код на входных дверях, и подруги вошли в подъезд дома. Поднялись на пятый этаж, Марина дрожащими руками открыла входную дверь своей квартиры. Прошли в квартиру. Тихо было в квартире…  В большой комнате, где утром стоял гроб с матерью, две табуретки, чуть дальше к окну - стол из массивного дуба, по стене румынский гарнитур, старинная изящная посуда - чайные сервизы. Но главное, нет мамы рядом, не придёт она, не улыбнётся она любимой дочке, не скажет что нибудь ласковое. Одиноко без матери, пусто.…   Перед глазами ещё чудится гроб в большой комнате, возле гроба стоят Лидия Михайловна с Ириной,  Наташа Туруханова, Петрова Наташа, Алевтина.
   Марина быстро унесла табуретки в кухню. После покойника надо было обязательно протереть пол в квартире и перед входной дверью, и на лестничной площадке.  Понимая, что Марина просто физически не  сможет этого сделать, Наталья занялась уборкой в квартире и на лестничной площадке. 
   Марина  выложила  из  сумки  на  белый  кухонный  стол  пирожки  с капустой и творогом, большой круглый пирог с ягодами, которые испекла  Иринина  мать,  выложила  шоколадные  конфеты,  поставила чайник  на  газовую  плиту. К тому времени подруга протёрла пол  в квартире, где не было ковров, протёрла тряпкой пол на лестничной площадке до четвёртого этажа.
   Марина сходила в большую комнату и взяла в руки увеличенную давнишнюю фотографию матери и долго смотрела на неё. Управившись с уборкой на общей лестничной площадке, Наталья заходила в квартиру. Подруга услыхала, что Наташа открывает дверь в квартиру. Прижав материнскую фотографию к груди, Марина позвала Наташу в кухню, пить чай.
   Подруги сидели за кухонным столом, и пили чай, вспоминая мать Марины. Марина поставила большую фотографию мамы в рамке прямо на широкий подоконник напротив стола. С фотографии смотрела улыбчивая девушка лет шестнадцати. Большие светлые глаза, белокурые вьющиеся волосы, ямочки на щеках. Глаза добрые – добрые, раскрывающие лучезарную душу девушки.
 - Да, красивая у тебя мама! – сказала Наташа, всматриваясь в фотографию на подоконнике. Подруга вспоминала, как Тамара Лаврентьевна  привечала её у себя дома. И тепло и уютно было у них в доме. Она даст и совет по жизни, и чаем напоит, и обедом накормит. А сколько сына, Андрюшку, пока он был маленький, оставляла у них в семье! Наташа любила советоваться с матерью Марины насчёт платьев, нарядов. У Тамары Лаврентьевны был изысканный вкус. Недаром у них в доме столько красивой редкой столовой посуды, чайных сервизов, изящных маленьких чайных ложечек – для песка, для варенья, для тортов. В этом гостеприимном доме любили встречать гостей. Наташа помнила и отца Марины. Это был внимательный, скромный, добрый, и обаятельный человек. И всегда, сколько себя помнила подруга, работал начальником, на каком - нибудь крупном предприятии города.
  Марина плакала…
  - Я даже не представляю. Вот был человек, можно сказать, вчера, а сегодня нет. В земле лежит, похоронили.  Даже  утром  мама  была  рядом, в доме, в этой квартире. Как я буду жить без неё?!
  Наташа слушала подругу, молчала. Она  не  знала  что  сказать. Как помочь, как утешить?! Это надо было пережить. Тольке время лечит раны человека. Наташа давно пережила смерть своей матери. Даже  в суете жизни и не вспоминалось об этом.

Подруга ушла.

   Марина осталась в квартире одна. Подошла к окну. За окном увидела подругу. Наталья, закинув сумку на плечо, шагала в сторону своего дома. Дома её ждал родной сын. Марина дала для Андрюши  половину сладкого пирога и горсть шоколадных конфет, сказав: «Пусть Андрюша помянет мою маму». С малых лет сын подруги знал Тамару Лаврентьевну.

  Одиноко, пусто как-то стало на душе у Марины после похорон. Три дня после смерти матери сознание дочери было занято заботами, беспокойством, чтобы всё сделать правильно и хорошо. Она перебирала в памяти, как проходили похороны. Маму отпевали в церкви, в храме Воскресения на-Дебре. Больше всего мама любила ходить по праздникам на службу в этот храм. Да и Марину бабушка окрестила в этом же храме, на второй день, как мать вернулась из роддома. В храме Воскресения на-Дебре крестили и дочерей Валерия, брата Марины – Ольгу и Татьяну.
    Дочь была довольно, что всё сделала, как просила мама. Отпевал о. Владимир. И похоронили маму на кладбище рядом с могилой папы. Поминки прошли в кафе. Все подруги, приглашенные на похороны, остались довольны. Конечно, большое спасибо Але, думала Марина. Без неё, чтобы она делала?
   Пусто в квартире. Одолевал страх. Дочь отводила взгляд от окна и переводила его в коридор квартиры. Дочери казалось, что вот-вот и появится  мама. Но мамы не было. Тосковала бесхитростная душа. Марина снова смотрела в окно на удалявшуюся по тротуару подругу. Как жить дальше? Совсем одна. Валера далеко…
   Марина так и не могла уговорить подругу, чтобы Наталья осталась ночевать. Все подруги покинули. Никто не захотел остаться поддержать Марину после похорон. У каждого своя жизнь. Да и кому хочется принимать на свою душу чужое горе и печаль?
   На столе лежали пирожки на любой вкус – и с капустой, и с творогом, и  сладкий с малиной, и конфеты шоколадные разных сортов. А есть-то не кому?!
    Похороны, есть похороны. Помянули и все разошлись.
   - А пироги-то вкусные, Лидия Михайловна напекла! Хорошие получились у неё пироги! А мамочки нет. Сейчас бы она поела! Ей так хотелось своих пирожков в последнее время. Я бы вроде сейчас тоже их поела, больно аппетитные! Но в горло не лезут. - Марина сидела за столом, оглядывая пироги, конфеты. Слёзы застилали глаза. - Завтра к маме пойду на могилку с утра, отнесу ей пирожков и конфеток. Пусть птички поклюют: привет мамочке от меня передадут.
    Так Марина и тосковала одна весь вечер. Голова была заполнена воспоминаниями о матери. Куда ни посмотришь – везде мама. Всю жизнь прожили вместе…
   - Не смогу жить одна. Тяжело будет, надо уезжать к Валере. В городе нет родных. А чужие, есть чужие. Никто не позвонит. Не узнают: жива ли я.
   Марина  еле-еле ходила по квартире, шаркая ногами в тапочках по полу: то пройдёт из кухни в прихожую, то  из одной комнаты в другую, подойдёт к окну. Вот зашла в спальную комнату, увидела материнский халатик, её тапочки…
   - Неужели не жалко больного человека?! Со мной что угодно может случиться?! - рассуждала она сама с собой. Обида и не понимание окружавших её людей стояло в душе. Марина всё ждала какого-то звонка. Может кто-то отзовётся на её горе? - Люди жестокие, как бы ни хотели казаться хорошими. Я бы так не поступила…
  Марина осторожно зашла в большую комнату, где совсем недавно стоял гроб с матерью. Почему-то вспомнился шёпот проходящих людей рядом с покойницей во время отпевания в церкви: «Святая…»
  В прихожей квартиры зазвенел телефон. Марина вздрогнула, хотя и ждала телефонного звонка.
  - Кто-то позвонил, - подумала Марина.  Промелькнула надежда, что её кто-то вспомнил.
 Звонила Аля.
 - Как ты там? Одна что ли?!
 - А с кем же?
 - Да я же просила! Девчонки, не оставляйте Марину одну! Да-а, подружки. Ну ладно, держись. Ты только не плачь.  - В телефонной трубке слышался плач Марины. - Если бы не провожать Любашку в Москву, я бы пришла к тебе и пожила с тобой недельку. А что Попова?! Не осталась что ли с тобой?! 
 - Да она зашла ко мне. Попили чаю, помянули маму, и она ушла домой.
 - Ну и ну! Просила, просила их! Неужели ничего не понимают?!
 - Да ладно, Алечка. Тебе и так большое спасибо за всё. Чтобы я без тебя делала? А им Бог - судья…
    Весь  вечер  Марина  сидела  у  окна  в кухне, раздумывая о брате. Ведь только он один остался у неё! За окном  не  спеша,  по-летнему,  вечерело. В июньской жаре млела природа.
   «Как дальше жить, - думала Марина. - Похороны прошли…  Надо  бы позвонить  Валере,  рассказать, что  маму похоронили рядом с отцом. А может он уже звонил, пока мы были на поминках в кафе?! Кто знает?»
   Сестра всё порывалась позвонить брату. Конечно, она знала, что брату сейчас тяжело одному. Он переживает, что не смог поехать на похороны матери. Сестра чувствовала сердце родного брата на расстоянии. Она боялась своими слезами ещё больше расстроить брата.
 - Валере ещё тяжелее, чем мне. Я это понимаю. Я хоть здесь. Всё на моих глазах было, тем и легче.  Он и рвётся, и мечется, а приехать не может. Ведь хочется позвонить и всё ему рассказать! Одна единственная родная кровь осталась.
  Марина пошла в коридор, постояла  немного возле телефона, снова вернулась в кухню. На подоконнике всё так же с фотографии в рамке  смотрело лицо юной девочки – мамы.
  - Нет, не буду его расстраивать,- решила сестра.
   Внизу под окном, во дворе соседнего дома,  кто-то из нищих копался в железных мусорных ящиках. В светлой дымке летней ночи, с высоты пятого этажа, Марина чётко видела человека, который заглядывал в ящик. Он, конечно, выискивал что-нибудь съестное. Когда идёшь по городу, теперь часто видишь такую картину, когда люди копаются в мусорных ящиках. Марина родилась в советское время, и ей дико было видеть сейчас такое…
  - Мариночка, когда меня не будет, ты не очень-то расстраивайся обо мне, - вспоминались слова матери. - Побудешь немного на могилке и домой. Главное у тебя  крыша над головой есть, и кусочек, правда, не больно сытный, на хлеб - соль. Что твоя пенсия?! Так и живи потихоньку. Что делать? Я бы рада пожить, да верно время подошло. Судьба уж, видимо, такая.
 - Да как же, мамочка?! Тебе ведь ещё в детстве нагадали, что ты  будешь жить 85 лет! Сама же мне говорила, что у вас была в Туле сербиянка! Она всем правильно гадала. И  у тёти Лёли всё сбылось по пророчеству. 
 - А может я ещё и поживу, - с грустной улыбкой отвечала мама.
 - Конечно, поживёшь! Мы ещё вместе с тобой погуляем, и будем долго жить…   
   
       Незаметно пролетела ночь. Спать не хотелось. Марина ждала, когда начнут ходить автобусы, и она поедет на могилку матери. Но постепенно её начало смаривать в сон. За окном разгорался новый день. Она потихоньку пошла в маленькую комнату, не раздеваясь, прилегла на кровать. Вытянула ноги и задремала. Сколько Марина находилась в дрёме, может минут сорок или час, но вдруг почувствовала в себе  внутреннее беспокойство и постоянную тревогу. Она  вскочила с кровати. На часах было половина шестого утра. На душу было так тяжело и пусто.
  - Куда так рано, - подумала Марина. Ей показалось, что она проспала, целую вечность! Дочь хотела позвать маму, но её рядом не было. Марина пошла в большую комнату, но её и  там не было. Побежала в кухню… - Мамочка, мамочка! – вспомнила дочь похороны. На подоконнике всё также в рамке стояла фотография шестнадцатилетней мамы с лучезарной улыбкой на лице.
  Дочь зашла в маленькую комнату, упала на кровать: «Мамочка, мамочка, мамочка, как же я теперь без тебя буду жить?!», - в слезах шептала Марина, вспоминая вчерашний день во всех подробностях… 
   Летний день за окном набирал силу. За интернатовской берёзовой рощей,  и дальше, над лесом, уже палило июньское солнце, разогревая неостывший за короткую ночь воздух. Во всех уголках квартиры играли солнечные лучики. Марина вспоминала вчерашний день. И чем больше вспоминался день похорон, тем больше дочь тянуло на кладбище. «Сегодня Троица! – вспомнила она. – Мама умерла в чистый четверг, а хоронили в родительскую субботу. Говорят, что это хорошо для покойника, когда человек умирает в дни православных праздников. - Вспомнилась церковная служба, и как вся церковь, где проходило отпевание матери, по-праздничному была украшена берёзовыми ветками по всем углах храма. Пахло молодой зеленью! – А как маме хотелось дожить до теплого лета?!» 
  Дочь встала с кровати, подошла к окну. За окном, по дороге, прошёл рейсовый автобус. Дочь открыла оконную форточку, прислушалась к шуршанию машинных колёс на улице в тишине просыпающегося города. В открытую форточку пахнуло  утренним воздухом. Он был влажным и тёплым.   
  - Скорей надо к мамочке! Она лежит в могилке и ждёт меня!
  Дочь засобиралась на кладбище…
  В прихожей раздался телефонный звонок. Марина медленно пошла в прихожую. Она была очень слабая, и потихоньку передвигала ногами. Но хотелось быстрей подойти к телефону, думая, что звонит брат. Она подошла к телефону и подняла трубку. Звонила Наташа Туруханова.
- Марина, здравствуй! Ты собираешься на кладбище?
- Да-а, - как-то неуверенно, ожидая услышать голос брата, ответила Марина. - А как же, а как же?!
- Я, я сейчас за тобой приеду.
- А зачем? – сказала Марина. Ей  хотелось побыть на кладбище  одной, со своим горем, со своими мыслями. Душа болела, тосковала. Но Наташа настаивала на своём.
- Ну-у, я тоже поеду на кладбище. Сегодня же Троица! Вместе и поедем. Ты хоть чего-нибудь ела?
 -  Да не-ет. Я ничего не хочу! Я только плакала, - взволнованно отвечала Марина. 
    Конечно, Марина невольно вспомнила, что в такой день подруга  захочет зайти к своим родственникам. Но Марине хотелось быстрей на  могилу матери. Всю ночь душа дочери болела о матери. Как она, в сырой земле?!   
  - Ну, успокаивайся…
 -  Не могу, Наташа…Ты понимаешь? Не могу!
 - Я сейчас к тебе приеду…
 - Как хочешь…
 - Я быстро!
 «Когда надо, не звонят, - рассуждала Марина, положив трубку телефона. - Вчера нужна была как бы помощь, не помощь, присутствие хотя бы, чтобы кто-то рядом был, не звонили. А сегодня…»
 Марина зашла на кухню. В прихожей опять зазвонил телефон.
- Ну, это, точно, Валерочка звонит! – обрадовалась Марина.
Марина поспешила взять трубку. Звонила Петрова Наташа.
- Ты собираешься на кладбище?
- Собираюсь. Сейчас Туруханова приедет. Просила её подождать.
- И я поеду! Сегодня же Троица! Вы меня подождите.
  «Ну как все сговорились, - подумала Марина».
   Первая пришла Туруханова.
- Утром я себе варила борщ и тебе положила. Ты ведь себе, наверно, ничего не варила, - сказала Наташа, когда вошла к Марине в квартиру.
  -  Так, конечно, нет.
  - Ну, вот придёшь с кладбища и поешь.
  - Я не хочу!
  - Нет, нет, нет. Тебе надо силы поправлять! - подруга, прямо с порога, подала Марине ведёрочко из-под майонеза. Ведёрочко наполовину было наполнено борщом. 
 - Спасибо, - сказала Марина. Она вспомнила, как часто мама варила вкусный борщ, и как они с аппетитом его кушали.
  - Мариночка, ты только поставь его в холодильник!
  - Да-да… Жарко!
   Марина открыла холодильник. В нём было пусто. Правда, от матери ещё оставалось варенье из красной смородины, восемь литровых банок, замороженная клюква.  Стояли две маленькие пластмассовые упаковки чудо - йогурта. Одна баночка была запечатана, а вторая баночка, уголок её, был надорван. Марина помнила как в последнее время она кормила маму только йогуртом. Больше мама ничего не могла есть. Перед самой смертью, почти, из этой баночки мамочка съела из рук дочери одну-две чайных ложечки йогурта.   
   На кухонном столе лежали оставшиеся с поминок пирожки да конфеты, которые Марина  приготовила  нести на кладбище.
   Дождались Наташу Петрову, и вышли на остановку автобуса. Остановка была рядом с домом. На 13-ый номер автобуса народу  полно. Как-никак, сегодня «Троица»! Автобус ехал до конечной остановки, до кладбища. Еле влезли в автобус. Марину всё же подруги успели посадить на сиденье. Целый час автобус катил через весь город. 
  На кладбище, в «Троицу», людно, можно сказать, целое гуляние. В  большой Православный праздник народ приходит на могилы предков и вспоминает своих умерших дальних и близких родственников, читает молитвы за упокой, ставит поминальные свечи в церкви.
   У дверей городской кладбищенской церкви «Всех Скобящих Радость» толпился народ. При таком скоплении народа, продажа свечек была развёрнута прямо возле входа в храм. Поглядывая на столпотворение людей у церковных дверей, Марина остановилась в метрах пяти от церкви и, переложив из правой руки в левую руку купленные при входе на кладбище искусственные цветы, трижды   перекрестилась. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную!» - шептала тихо Марина.   На высокой боковой белой стене церкви, которая глядела на входные кладбищенские ворота, висела икона Богородицы. 
  Перекрестившись перед церквушкой, подруги подошли к распахнутым дверям храма. Купив большие поминальные свечи, подруги хотели  пройти в церковь. Но туда было не пробиться. А хотелось постоять  на поминальной службе, под молитвами священника вспомнить усопших родных.
   Кругом летняя жара и духота. Монашки, занимавшиеся распродажей свечей прихожанам, видя, что не все желающие могут попасть в храм, спокойно говорили: «Сестры, вы передавайте свечи к панихиде через верх, через головы, если невозможно пройти. Не волнуйтесь, там свечи поставят, зажгут! Всё, слава Богу!» Но прихожанам всегда хочется зажечь свечи самим. Но куда там?! Народу в церкви, конечно не пробиться.
   Передав поминальные свечи в церковь к панихиде, подруги направились к могилам родственников. Прошли почётную аллею, где были захоронены знатные люди города. По утоптанным дорожкам и тропинкам кладбища народ шёл и шёл: навстречу друг к другу -  кто возвращался с могил, кто только шёл к могилам. То там, то здесь у могил стояли родственники, вспоминая усопших. До могилки матери Марины было ещё далековато. Марина  медленно переставляла ноги по знакомой дорожке, ноги её не слушались.
 - Марина, - сказала Попова, остановившись у тропинки, ведущей вглубь оград под берёзами от центральной дороги кладбища, - я зайду на могилку к матери?! Она здесь недалеко совсем!..   
   Марина остановилась. Она думала скорее придти на могилку к своей маме.
 - У меня тоже здесь рядом могилка отца! – сказала Туруханова, сворачивая на тропинку вслед за Поповой. Марина безропотно пошла за подругами к могилам их родственников.
- Мы быстро, Мариночка, - говорили подруги, как бы извиняясь, обходя железные ограды захоронений. Под ногами шуршала июньская  трава.
   Парило солнце. Духота… 
   Подруги нашли могилы родителей. Остановились. Марина, терпеливо поглядывая на подруг, молчала. Что можно было сказать? Конечно, всё сознание, душа её стремилась к могилке своей матери. Внутренне сознание дочери восставало против того, что она не сразу пошла на  свежую могилку матери. Пришлось идти и стоять на могилах чужих людей. Но душа смирялась, ведь для подруг те могилки были их родственников.
   Наконец Марина молчаливо дождалась подруг, и вместе с ними  пошла к месту, где похоронили маму. Завернули направо от дороги в секцию, где упокоились её родственники – бабушка, отец, мать. Взгляд дочери впивался вдаль по утоптанной тропе, где была  свежая могила. Но отсюда  её не было видно. Хотелось увеличить шаг, но ноги Марины не шли, она еле-еле передвигала их. Потихоньку подходили к могилке. Наконец дочь увидела её. На  холмике из свежей песчаной земли стояли две трёхлитровые банки с розами, и венок с лентой, на которой написано: «Дорогой любимой мамочке от сына и дочери».
   Марина наклонилась к могилке и заплакала. Перекрестилась. Положила на могильный холмик пирожки и шоколадные конфеты. «Мамочка, вот принесла тебе твои любимые пирожки с капустой и творогом. Это Лидия Михайловна пекла. Конфетки принесла, которые ты любила! Что я ещё могу для тебя теперь сделать, не знаю…»  Дочь стала поправлять розы на могилке матери. Вспоминалось, как отец любил дарить розы маме и ей, дочери. В их доме всегда было полно цветов – и зимой, и летом.
   Марина плакала и плакала…
   Подруги смотрели на плачущую Марину. Стояли, кажется,  безучастно и равнодушно. Чужая боль, не своя…
   Подруги постояли, постояли…
 - Ну, пойдём, хватит, хватит, - сочувственно говорили они.
   Марина плакала…
 -Тебе нельзя, пойдём, пойдём! Духота! На солнце тебе нельзя. Ты такая слабая! Пойдём, пойдём…
  «Как пойдём?! Не десять лет назад похоронили, вчера только!», - думала Марина. Но она поддалась уговорам подруг, так как боялась остаться здесь одна из-за состояния своего здоровья. Ей казалось, что подруги уйдут, и она упадёт возле могилы матери.   
    Все потянулись на выход. Вышли уже на дорогу к церкви. Показался серебристый купол и серебристый крест над  церквушкой. 
   «Они-то спешат домой, а мне-то спешить некуда! Меня там никто не ждёт! Ещё буду винить себя потом, что я так рано вернулась домой. Ну, если бы мама даже была похоронена ещё лет пять назад, а то вчерашний день. И так быстро уйти? – казнила себя дочь. - Папу, когда похоронили, столько стояли на морозе! Разговаривали, вспоминали. «Давайте папу помянем, - сказал тогда Валера, - спи, папочка, спокойно! Рано ты нас покинул». Ещё Валера поставил рюмочку красивую, налитую до краёв,  на свежую могилку, а сверху накрыл чёрным хлебцем. А я-то что тут так рано ухожу?!» - прокручивались  мысли в голове,  наслаиваясь в сознание Марины.
-  Я не пойду дальше. Я не могу. У меня просто сердце рвётся быть рядом с могилкой мамы.  Рвётся сердце там быть! А вы идите, идите  домой, - сказала Марина подругам.
- Да, вот как ты там будешь одна?!
- А как сейчас была, так и тут буду одна!
 «Так постояли бы, хотя подольше», - думала про себя Марина. Но она видела, что подруги спешили по домам.
- Ну ладно, ну ладно! Идите, вы, идите! А я пойду к маме!
- И пойдёшь?
- Пойду! - Марина развернулась и пошла на могилку к матери, не оборачиваясь. Никто из подруг не окликнул, не догнал, не взял за руку, чтобы остановить. А Марина ждала, что подруги всё же окликнут её.
   Она шла и шла по дорожке. Никто не посочувствует её горю. Как и вчера никто не остался после поминок, так и сегодня никто не остался рядом.
   Вот уже и могилка мамы…
- Мамочка, я даже не могу от тебя уйти! Давай мы ещё с тобой поговорим! Мы ведь три дня назад с тобой разговаривали. А тебя уже нет. А я хочу с тобой разговаривать! Я не чувствую, что тебя нет. И голос твой рядом и лицо…
   Дочь плакала и причитала, и говорила с мамой. Подруги ушли. А народ всё ходил и ходил по кладбищу, навещая могилки родственников.
  Была Троица! Праздник!

  Уже солнце садилось где-то там, за деревьями, за кладбищем. Так незаметно, в разговорах с матерью, прошёл день. А Марине становилось легче. «Вот и хорошо, что я с ними не пошла», - вспоминала Марина о подругах. Дочь выплакалась одна на могилке, смиряясь с мыслью, что мамы больше нет на белом свете.
  С горем в себе Марина побрела с кладбища на остановку автобуса. Перед кладбищенскими воротами она обернулась назад, к церкви, и трижды перекрестилась. 
  Уже смеркалось.
  Домой Марина приехала в одиннадцать часов вечера. Только она вошла в дверь своей квартиры, как раздался звонок телефона. Запинаясь ногами за ковровую дорожку, спеша снять туфельки,  подошла к телефону, думая, что звонит брат, подняла трубку телефона.
 - Да-а! – мягко сказала она, ожидая услышать голос брата.
 - Наконец-то! Пришла! Целый день звоню! – в трубке послышался властный голос Лидии Михайловны.
 - Лидия Михайловна?!
 - Да, конечно я!
 -  Я ведь и сказала, что буду целыми днями ходить на могилку к маме! Я вот только что пришла! А куда мне теперь торопиться? Дома никто не ждёт.
- Но ты не забывай, что ты ведь больная?! А если что с тобой случится? Пришла туда, так постой немного, поговори с мамой, - рассуждала Лидия Михайловна, - и уходи домой. Ведь кладбище!
- Мне и мама так же говорила. Но с мамой на кладбище легче! Мне ведь тяжело, мне очень тяжело! Кто бы это понял? А дома кто меня ждёт?!
- Да конечно, конечно, да я понимаю!
«Да понимаете», -  подумала  Марина. 
- Ну как ты там?- расспрашивала Лидия Михайловна.
- Поговорила с мамой! Постояла. Вначале на кладбище народу было очень много! Ведь Троица! Со мной были Туруханова и Петрова. Они, правда, на кладбище были недолго. Зашли на могилы к своим родственникам. И пять минут постояли возле могилки моей мамы.
- Да там страшно, страшно находиться-то! Ты смотри! Там опасно! Такое безлюдное место!
- Да я всё понимаю. А как по-другому? Я по-другому не могу.
- Да что уж, действительно, так и будешь всё ходить? Ну, побыла, и уходи!
    Слушая мать Ирины, Марине хотелось сказать ей: «Случись что у вас в семье, народу у вас полно. Сын, дочь, у всех ещё свои семьи. Вместе пережить легче». Но, конечно, ничего не сказала.
  - Что вот я пришла домой? Никто меня здесь не ждёт! Одна. Пришла, а сама думаю, как завтра обратно опять уйти поскорей. Ночь пройдёт, и опять на могилку к маме. Переночую, и опять пойду.
 - Так ты завтра опять пойдешь на кладбище?!
 - А как же?! Конечно, пойду! И буду всё время ходить.
 - Ну, смотри. Больная, я всё думаю, весь день! Как ты будешь ходить? У тебя ведь заболевание такое! Ведь инсульт же был! То у  тебя голова заболит, то с сердцем случится?! То, просто наревёшься там, и приступ будет?
  - Ну что будет, то будет, Лидия Михайловна. О себе я  сейчас не думаю. Буду ходить, и ходить к маме…
 - Ну ладно!  Теперь я успокоилась. Хоть ты дома! Не пропадай! Позванивай! А Валера-то не звонил?
- На ваш звонок я и подумала, что он звонит! Может и звонил?! Я  весь день была на кладбище. Меня дома с утра не было!
- Да, да! Может и звонил. Он тоже переживает! Я вот уже спать собралась. Дай, думаю, последний раз позвоню!
- Ну ладно! Спасибо, что позвонили!
- Ну, теперь я знаю, что ты дома! Ты хоть, иди, поешь! Дома-то что-нибудь есть поесть?
 - Да что-нибудь найду…  Чайку попью. У меня ещё ваши пирожки остались! С пирожками попью! Маме ваших пирожков на могилку унесла. Сказала, что пирожки Лидия Михайловна пекла. Мама перед смертью так хотела свойских пирожков! Спасибо вам за пироги!
  Закончив разговор по телефону, Марина ушла в кухню, встала у окна.  Июньская тёплая ночь за окном обволакивала городскую округу.    День закончился. Первый день после похорон, без мамы, без мамы… Хотелось, чтобы поскорей пролетала эта ночь, и снова на кладбище к маме.
  Тут вдруг в Марине проснулось нестерпимое чувство голода. Она вспомнила, что еще ничего сегодня не ела! Марина подошла к холодильнику. Открыла его, чтобы взять пирожки с капустой и творогом, и попить с ними чаю. Увидела в холодильнике пластмассовое ведёрочко из-под майонеза. И вспомнила, как утром  Тунгусова принесла в нём домашнего борща. Обрадовалась. Открыла крышечку ведёрочка.
- Пахнет хорошо! - Марина переложила борщ в детскую железную мисочку, из которой кушала в детстве. Согрела на газовой плите. Начала есть: «Вкусный! А хлеба-то нет. Ну, ничего, и без хлеба! Я же ничего не покупала после похорон и поминок», - вспомнила она. Так и съела весь борщ без хлеба. Затем попила горячего чая с пирожками с капустой и творогом. 
 
  После ужина Марина снова подошла к окну. В летних сумерках еле - еле можно было различать силуэты деревьев. Спать не хотелось. В квартире было тихо. Перед глазами постоянно стоял образ матери.
  У подъездов соседнего дома зажглись фонари. В свете фонарей чётко было видно, как к мусорному контейнеру возле одного из подъездов дома подошла женщина и стала копаться в нём. Она терпеливо что-то искала  в металлической бадье.
  - Как живут люди?! Господи! Мучаются! Посмотри! Я вот поела! А они голодные! На помойках выискивают объедки! До чего дожили?!
   Женщина покопалась в контейнере. Чего-то нашла! Засунула к себе в сумку на плече. Ушла к другим контейнерам по подъездам.  Появился возле контейнера мужчина…

  И так ведь по всей России…

   В первый день после похорон дочь простояла у окна квартиры до пяти утра.
 
  Дочери не верилось, что мамы нет…      

    - Упокой Господи, души усопших раб Твоих – Гриппы, Георгия, новопреставленной рабе божией Тамары. Прости им все согрешения вольные и невольные и даруй им Царствие Небесное!

   Шёл второй день со дня похорон матери. На свежем могильном холмике всё также стояли две трёхлитровые стеклянные банки с  розами, наполненные водой. Рядом четыре густых розовых пиона. И во всю длину могилы венок с лентой, где было написано: «Любимой мамочке от сына и дочери». Пирожки с капустой и творогом были расклеваны птичками. Фантики от шоколадных конфет растрёпаны и разбросаны по земле.
  «Ну, вот и птички передали маме от меня привет!», – увидев расклёванные пирожки на могилке матери и растрёпанные фантики  от конфет, подумала дочка. И здесь Марине, вдруг, вспомнились рассказы бабушки Гриппы, что покойники впервые дни после смерти по ночам появляются на кладбище: ходят между своих могил  и летают в образе ангелов.

   Дочь каждый день ходила на кладбище, посещая могилы родственников. С утра до вечера, с утра до вечера. Вот уже прошёл и девятый день. Конечно, Марина собирала всех подружек у себя дома – на поминки. Подошёл и сороковой день. С утра Марина зашла в церковь Воскресения на-Дебре,  постояла на службе, заказала обедню по усопшей, так как кладбищенская церковь работала только в субботу и воскресенье, помолилась за упокой родных и за здравие брата.  Поставила свечки в храме и поехала на кладбище - помолилась на могилке матери.
  Печалясь о матери, дочь постоянно думала о брате. Как он там? Переживает, конечно, обо мне…
    Тосковала душа. «А Валера не звонит? А может и звонил? Меня ведь каждый день не бывает дома?!»
  К часу дня Марина, побывав в храме Воскресения на-Дебре и на могилке матери на кладбище, уже обернулась и была дома. Позвонила Лидии Михайловне, как и договаривались. Она должна помочь в приготовлении поминального стола сорокового дня.  Лидия Михайловна вместе с Ириной, дочерью, приготавливали пироги, закуски, разные кушанья.
 
  На следующий день, после поминок, Марина задержалась у себя дома, не поехала с раннего утра на кладбище, так как Лидия Михайловна оставалась у неё ночевать.
   Время уже было около десяти часов утра. В квартире раздался междугородний звонок телефона. Марина обрадовалась, думая, что звонит брат. Подняла трубку телефона.   
 - Валера!
 В трубке послышался незнакомый женский голос.
 - Марина! Эта Галя!
«Какая ещё Галя, - подумалось Марине. Она испугалась, услышав незнакомый голос. – Что-то случилось с Валерой?!»
 - Марина, это Галя! Помнишь? Когда вы приезжали к Валере, мы с мужем приходили к вам в гости, да и вы  бывали у нас. Помнишь?! Володя, мой муж, двоюродной брат Люси. Валера просил позвонить тебе. Он очень беспокоится, не может дозвониться до тебя!
 - Так я с кладбища прихожу поздно! И рано утром ухожу к маме! Передайте Валере, что со мной всё в порядке! Как он?!
   Марина, конечно, вспомнила Галю и двоюродного брата Людмилы. Она обрадовалась, что с братом всё хорошо, и что он переживает, беспокоится за свою сестру. Кроме него, у неё сейчас нет роднее человека на земле.
     Так они проговорили друг с другом целый час. Галя работала на телефонной станции, могла позволить себе бесплатно столько говорить по междугородке.
  - Ну ладно, Мариночка! Вот и дозвонились! Я хоть сегодня Валере расскажу, что дозвонилась до тебя, поговорила. Вот уж он обрадуется! Он ведь совсем извёлся по тебе!
 - Пускай он мне позвонит! Я же ухожу на кладбище часов в восемь утра или полдевятого. Это сегодня задержалась дома. Я буду ждать.

   Марина, обрадованная, что поговорила с Галей из Йошкар-Олы, молилась на кладбище над  могилой матери и разговаривала с  ней.
 -  Мамочка, задержалась к тебе, задержалась! По уважительной причине. Валерочка не может до меня дозвониться, и он попросил Галю, жену двоюродного брата Люси, позвонить.  Галя и дозвонилась! Она же в ГТС работает,  инженером. Валерочка, нет, нет, не забыл он меня. Звонил, звонил! И всё на меня не попадал.  Как на меня попасть?  Я даже сама себе говорила, как можно до меня дозвониться? То прихожу домой полпервого ночи, то без пятнадцати час, то полвторого?! То ухожу рано утром!.. А Галя говорит: «Ну, вот сегодня я Валеру обрадую! Он всё ходит угрюмый, весь расстроенный, такой суровый, такой задумчивый. Не разговаривает даже дома. Переживает!» Конечно, и я бы, на моём месте, так же переживала! Если бы в такой ситуации была! А  мама как бы мне говорит: «Ой, как хорошо, что он позвонил!» А мне бы надо сегодня пораньше уйти домой! Он будет звонить, только не знаю в какое время! Ну, после работы наверно.  Я сегодня, мамочка, пойду пораньше? «Иди – иди - и…», - она бы мне говорит. – Иди – иди-и… Вы же вдвоём остались, родные, брат и сестра. Больше кроме вас не-ет! Держитесь, друг друга, держитесь! Вы всё это поймёте, только потом. Нас не стало. Вы должны быть дружно, мирно. Вы и всегда жили  мирно, дружно.  И отец только говорил, будьте вместе…» 
   Молясь, разговаривая с матерью, дочь посмотрела на часы. Было около шести часов вечера.
 - Мамочка, ты уж прости меня грешную! Я пойду домой. Скоро Валерик придёт с работы. Он должен мне позвонить. Уж договорились с Галей. А-то опять не застанет меня. Надо торопиться.
   В предчувствии разговора с братом, пока она целый час ехала в маршрутном автобусе от кладбища до дома, сестра вспоминала, как дружно они жили в детстве. Братик бережно одевал маленькую сестрёнку. Она  сидит на маленьком стульчике, а братик, которому всего-то десять лет, наклонившись к ножкам сестрички, одевает ей штанишки, чулочки подтягивает. Сестрёнка любила подтягивать чулочки на резинках, так было быстрее. А братик сердился.
 - Мама не разрешает, чтобы ты одевала резинки. Будут болеть ножки! Она велела одевать тебе поясок! – делая сердитый вид, говорил братик, хлопая себе по коленке ладошкой.
 - Не - ет! Так долго! – щебетала, улыбаясь, сестрёнка и хохотала.
 - Что ты смеёшься?!
 - Мне же щёкотно, когда ты одеваешь меня, -  отвечала сестрёнка. Ей нравилось, как братик  напускает на себя сердитый вид, а сам  добрый, добрый!
  Одев сестрёнку в тёплые штанишки, гамаши, брат поднимал её на  вытянутых руках над своей головой, как бы встряхивая Марину. Сестрёнка заразительно смеялась.
 - Ну, вот и готово!
 - А покатай меня! – говорила сестрёнка. 
 - Вставай на диван! – Они шли в комнату, где стоял большой кожаный диван. Сестричка забиралась на диван. Брат  нагибался к сестрёнке и аккуратно сажал её на плечи, бережно протягивая Маришкины  ножки к себе на грудь.
 - Поехали? Держись крепче!
  Обхватив брата за шею, сестричка командовала: «Поехали!», - крепко прижимаясь  хрупким тельцем к братику.

   Вечером, часов в восемь, когда Марина была уже дома, в квартире раздался  затяжной междугородный телефонный звонок. Сестра ожидала этого звонка. Она понимала, что брат, после разговора её с Галиной, должен вот-вот позвонить. Сестра подняла трубку телефона.
 - Мариночка, - она услышала спокойный тихий голос брата, - привет! Как ты там?!
 - О-ой! – воскликнула сестра от неожиданности, что наконец-то услышала голос брата. - Валерочка! Наконец-то я тебя услышала! Я уж думала, ты мне больше не позвонишь.
- Как это?! Я столько звоню, звоню! Думал уж,  что с тобой что-то случилось. Просил Галю подключиться с переговорного. Наконец-то дозвонился! Все дни звоню, и утром и вечером… Я-то, как рад!
 - Так я, Валерочка, все дни с утра до вечера у мамы! Вот ты и не попадал на меня.
- Так ночью-то ты ночуешь дома?! Вот недавно звонил, да два дня назад,  минут пятнадцать первого ночи! Не мог дозвониться.
 - Я в тот день пришла полпервого домой.
- Так ты что, так долго не бываешь дома?! Ты хоть что делаешь?! Ведь ночь уже на дворе!
- А я, Валерочка, приезжаю от мамочки часов в девять или в  десятом, покушаю, чайку попью, потом сажусь на автобус и еду до центра. И иду от центра через весь город домой. Что мне делать-то дома? Здесь никто не ждёт меня. Иду, иду по городу, со своими думами, воспоминаниями…
 - Так от центра ведь немалый путь до дома, конечно. Ты давай-ка приезжай ко мне.
 - Ой, Валерочка, здесь столько дел! Надо, вот, мамину могилку поднимать, обкладывать дёрном, а то, как пройдёт дождь, земля на могилке оседает, проваливается. Помнишь, как обкладывали у папы дёрном?! И дождь не прибивает тогда землю. Могилка тогда становится высокой! Я сама не могу делать, надо нанимать работников. Я уже говорила с Володей, с работником кладбища, его ещё мама знала, когда папу хоронили. Он сказал, что сделает после  сорокового дня.  Ведь с землёй на могилке можно работать только после сорокового дня! А там надо заказывать оградку и памятник! Работы много… На всё лето и осень… А дальше, в конце ноября, у меня будет переосвидетельствование по группе. Ведь шесть лет уже я на инвалидности. Либо снимут группу, либо пожизненно дадут. Так что это тоже надо пройти. А потом уже буду собираться к тебе. Вот такие планы у меня, Валерочка.
 - Ну-ну, давай делай-делай, что запланировала. А потом не раздумывай, приезжай ко мне. Зима начнётся, рано будет темнеть, и поздно будет светать. Чего ты там будешь делать? На улице холодно, а дома холодрыга у тебя. Я ведь помню, когда приезжал к вам, как мы все замерзали.  А у нас тепло. Давай, приезжай! Как соберёшься, позвони мне.  Я тебя встречу.
- Ладно – ладно! – только и ответила сестра…
 
   Воодушевлённая разговором с братом, на следующий день, стоя над могилкой матери в кладбищенской тишине, под шёпот июньской берёзовой листвы сестра рассказывала об этом вслух.
  «Мамочка, я хочу тебе сегодня рассказать! Вчера, когда я пришла от тебя домой, позвонил Валерик! Вчера мы с ним хорошо поговорили! Ой, как я была рада! Мы с ним долго-долго разговаривали. Он зовёт меня к себе. Не знаю... Может на зиму и уеду! А сейчас дел здесь много. Надо могилку дёрном обложить, заказать оградку, накопить денежек на памятник, заказать и поставить его. Я хочу заказать из чёрного гранита! Красивый! Да-да... Да и потом, в конце ноября, у меня переосвидетельствование по группе! Вот об этом я и рассказывала ему. Он зовёт меня к себе».
   Дочь говорила и говорила с матерью, стоя над могилой, рассказывая о себе и о брате. Она верила, что мать слышит её…
 
   Каждый день дочка,  находясь на кладбище, молилась возле могилы матери. Душа матери была где-то рядом. Марина чувствовала это. Она разговаривала с мамой и молилась об её упокоении. Здесь, возле могилы матери, ей было легче переживать смерть родного человека. Здесь же и могила отца. Она как бы с обоими разговаривала одновременно.
   Вспоминался один случай из жизни. На сороковой день после смерти отца к матери и сестре приехал Валерий. Время было двенадцать часов ночи. Мать, дочь, сын сидели на диване в одной из комнат их дома. Вдруг в деревянный простенок окна раздался сильный грохот. Все родные переглянулись, затаив дыхание, насторожились. 
 - Это отец, - сказал Валерий. Он, встав с дивана, направился к окну. – Это отец приветствует меня, что я приехал! Марина, иди, иди сюда! - брат звал сестру подойти ближе к окну. -  Видишь отца? Иди скорей!  - Брат обнял сестру за плечи и стал объяснять, что на стекле виден человеческий образ.
   - Мамочка, ты видишь отца? – спросил сын.
  -  Да, вижу! Тёмное пятно на стекле в виде лица, - ответила мать, подходя к окну.
 - Марина, а ты видишь? 
 - Я не вижу! – испуганно ответила сестра. Она, действительно, за окном никого не видела. За окном только блестел январский снежок.
 - Мама видит, а ты не видишь?! Да ты смотри внимательней на стекло, -  говорил брат. И стал обрисовывать рукой тёмное пятно на стекле. Сестра следила  за его рукой. - Теперь видишь?!
  - Теперь вижу.
 - Ну вот, наконец.
 - А вот видишь точки на этом пятне?
 - Вижу!
 - Ну, теперь ты согласна, что это папа стучал и подал нам сигнал, он нас видит и всё о нас знает?! Неси скорей фотоаппарат!
 - Какой фотоаппарат, Валерочка?!
 - Да у вас же есть новый фотоаппарат «ФЭД»!
 - Так там плёнки нет!
 - А - а…
  Марина удивлённо продолжала смотреть на брата.
- Вот если бы сейчас у тебя была плёнка в фотоаппарате, мы бы с тобой сфотографировали.
- А дальше что?!
- И ты бы уже увидела на плёнке, что это не пятно, а очертание лица папы.
- Да ты что?!
- А теперь я много что знаю об этом. Когда я вернулся домой после похорон отца, я начал изучать что становится с человеком, когда он умирает. Много прочитал книг и разной другой литературы о бессмертии человеческой души. Перелопатил столько материала! И что ты думаешь, Марина? Душа не умирает. Вот и сейчас этот стук был не случайным.

  Каждый день дочь приезжала на могилку матери, ухаживала за могилой и читала литию и псалтирь. Володя,  кладбищенский копаль, за двести пятьдесят рублей аккуратно обложил могилку зелёным дёрном. Могила стояла высокая, опрятная.
   В лёгком чёрном свитере, в длинной чёрной юбке, в чёрных лакированных туфельках на ногах, в бархатном чёрном шарфике на голове, приколотом возле подбородка брошечкой, держа в руках зажжённую свечку, дочь молилась:
 - Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей, Тамары! Прости ей все согрешения вольные и невольные, и даруй ей Царствие Небесное!..
 
   Прошло два с половиной месяца со дня похорон матери. На исходе стоял август. На могилке матери буйно расцвели цветы, посаженные руками дочери. Оранжевые бархатцы ковром раскудрявились, разноцветные астры, розовые маргаритки, анютины глазки…
    Могилка матери уже была обнесена железной оградкой. За неё дочь заплатила полторы тысячи рублей. Надо было ещё поставить крест.  Мэрия, где раньше работала Марина, в качестве помощи предлагала  на могиле матери поставить крест за счёт администрации. Дочь отказалась: хотелось на могиле родной матери поставить дорогой памятник из чёрного гранита.  Но на гранитную плиту надо было ещё скопить денег, а это быстро не получится при мизерной пенсии. Как-то  в один из дней Марина зашла к директору кладбища, чтобы выбрать чёрный гранитный памятник. Директор показал на складе гранитные плиты памятников. Марине сразу понравилась прямоугольная чёрная плита с арочным овальным верхом.
 - Вот недавно привезли партию памятников из чёрного гранита,- сказал директор, показывая памятники. - Хороший памятник. Но именно такой, единственный. Если хотите, чтобы он остался за вами, то надо заплатить задаток. - Говоря это, директор кладбища понимал, чувствовал, что у этой клиентки не густо с деньгами, предполагая, что установка памятника затянется. - На следующий год цены на кладбищенские услуги возрастут, и, конечно, на памятники тоже. Если вы внесёте задаток, то цены останутся для вас как в этом году…
   
   Глядя на убранство могилки, на живые цветы,  на поставленную совсем недавно оградку, дочь внутренне радовалась и успокаивалась, что здесь чисто, хорошо, даже красиво, и, порой, ей совсем не хотелось уходить с кладбища, но темнело, и наступал вечер. Разговаривая с матерью вслух, предполагая как бы ответы родного человечка, продолжая диалоги с живой матерью, на душе дочери становилось легче. Она каждый день стремилась сюда, на кладбище. Конечно, дома -  в собственной квартире, тоже было хорошо, но одиноко. Находясь дома, дочь торопилась к матери на могилку, ожидая наступления утра, зная, что мать её ждёт…
  - Мамочка, да если с тобой что случится, - говорила дочь больной маме, -  я каждый день буду ходить к тебе!
  - Да я знаю! Мариночка, ты только долго не плачь. Навестила меня, постояла минут пять-десять, и иди домой. Нельзя долго быть на кладбище, да ещё больная, - отвечала мать.

   Молясь на могилке матери, дочь удовлетворялась в молитве, что помогала матери, душе родного человека, что там, на том Свете, маме будет лучше, легче. И ради этого дочь просто обязана день, и ночь молиться за упокой усопшей…

   Уже август прошёл, наступил тёплый сентябрь.  Берёзовые рощи над могилами потихоньку превращались в тугие золотистые слитки деревьев. Резные жёлтые листочки ронялись под ноги. Земля была усыпана отжившим берёзовым листом.
   Большую часть времени Марина проводила на кладбище. Глядя на изменения в природе, чувствуя её, природу, всем своим изболевшимся сердцем, дочь потихоньку смирялась перед обстоятельствами жизни.

   Вот ведь как в жизни человека бывает?! Рождается человек на земле, вызревает под чутким попечением родителей. Родители  бывают разные – добрые и злые, воспитанные и невоспитанные, скверные и непорядочные, грамотные и безграмотные, принадлежащие к разным социальным группам общества. А что общество?! Оно, порой, безразлично к судьбе человека. Тем более в России, где только за двадцатый век было столько государственных переворотов, которые перекручивали этими социальными  потрясениями жизни людей. Есть общепринятое человеческое  мнение, что у каждого своя судьба. Откуда эта судьба? Откуда она берётся? Божественное произволение?  Это тайна. Конечно, судьбу можно предсказать. А как узнать свою судьбу? Очевидно, надо прожить  свою жизнь…

   Снежная крупа, под порывами ноябрьского ветра, лизала замёрзшую землю, секла лицо девушки. Она, как могла, заслонялась от колючего  встречного ветра руками, выставив их перед собой. Её нежная кожа на лице заходилась болью от порывов ветра вперемешку со снежной крутой крупой. Снег бил по лицу, в глаза…
   Марина шагнула в распахнутую калитку  кладбищенских ворот. При входе на городское кладбище Саши - инвалида не было. На вид Саше можно было дать лет пятьдесят. Он, обычно, сидел здесь на стульчике, рядом с небольшим деревянным столиком. Растопырив  длинные ноги, он улыбался всем проходящим на кладбище людям.  На столике стояло крохотное блюдце. В блюдце  лежали мелкие монетки…
   Возле Саши вечно крутились подростки из многодетной семьи:   девчоночка лет десяти и четверо братишек. Вечно грязные, неухоженные, в рваной одежде и в  старой обувке они болтались по кладбищу, собирая с могил конфеты, яички, пироги, кусочки пирогов, печенье…  Чего-нибудь из съестного. Иногда воровали у Саши из блюдечка деньги, когда тот бывал пьяный. 

    Не увидев инвалида возле кладбищенских ворот, Марина подумала: «Куда-то Саша делся?» Она привыкла видеть инвалида у ворот. Саша всегда здоровался с девушкой кивком головы, стараясь что-то сказать. Но слова у него просто не получались. Ему нравилась эта красивая девушка. Саша как-то странно мотал головой из стороны в сторону, улыбаясь. Улыбка ещё больше искажала его лицо, по уголкам губ, порой, текли слюни. Девушка понимала приветствие инвалида и всегда отвечала на его приветствие жалостливой улыбкой. 

  Она подошла к церкви с боковой стороны, где на церковной стене виднелось изображение иконы Божией Матери. Девушка остановилась, устремляя свой взгляд на икону.
 - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий,  помилуй нас грешных! – шептала Марина, делая крестное знаменье на грудь перстью правой руки.
  После жаркого лета и тёплой осени, дождливого сентября, как-то быстро похолодало. В середине октября выпал снег. Но долго он не пролежал. Пропредали дожди вперемежку со снегом.
   Уже начало ноября. Скверная погода. Каждый день носится  стылый ветер.
   Холодно…
   Кутаясь в бархатное длинное серо-голубое  пальто, в тёплом шерстяном чёрном платке на голове, в тёплых чёрных замшевых сапожках Марина подошла к дверям церкви. На паперти, на небольшой бетонной плите, возле церковного порога  никого не было. Обычно, летом, здесь сидела Аня - женщина неопределённого возраста, от пятидесяти до шестидесяти лет. Она была всегда пьяная или с похмелья. Совсем опустившаяся женщина. Людская молва роптала, что родная дочь выгоняет мать из дому, порой избивая её. Частенько можно было видеть Аню с чёрными кругами под глазами на лице.

  Марина три раза перекрестилась, шепча молитву: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Девушка взялась за ручку церковной двери, потянула ручку на себя. Дверь распахнулась. Марина вошла в церковный придел и закрыла за собою дверь. С улицы задувало снегом. Как-то сразу церковь окутала девушку теплом. Конечно, имея такую впечатлительную натуру, Марина, всё увиденное на кладбище, несла в себе, переживая, хотелось бы или не хотелось. И рано или поздно, всё  это всплывёт в памяти.
 
  За церковной лавкой, слева от дверей, стояли монашки. Марина прошла к церковной лавке, поприветствовала монашек и купила свечечки, прошла из придела вглубь церкви, ближе к аналою, где находилась икона Святителя. На возвышении, за закрытыми Царскими вратами, из алтаря доносился неспешный голос батюшки, читавшего молитву. Марина прислушалась к молитвенному голосу священника, перекрестилась, приблизилась к иконе Святителя, приложилась губами в нижнем уголке иконы. Поставила свечечку в подсвечник за здравие брата, шепча молитву. Перекрестилась. Отошла  к панихидному столику у церковных окон.

   Из алтаря доносилась молитва священника. Служба заканчивалась. Марина, вслушиваясь в молитвенные слова священника, приблизилась к  большому деревянному кресту возле панихидного столика, перекрестившись, поцеловала в подножье изображения Христа. «Господи, помилуй меня грешную! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!», - прошептала она. Зажгла свечечку от горевшей свечи на панихидном столике. Поставила зажжённую свечку. Здесь, возле панихидного столика, где в два рядка стояли зажжённые поминальные свечки, было тепло.
  Был будничный день.
  Марина удивилась, что сейчас идёт служба. Обычно служба в кладбищенской церкви была только по воскресным и субботним дням или в православные праздники. Постоянного священника здесь не было.   

   Закончив молитвенное служение в алтаре, батюшка неслышно проходил через боковую дверь алтаря. Алтарь, престол Божий, находился на  возвышении. Прямо из алтаря на церковный амвон тянулся двухступенчатый приступок возвышения. Священник  остановился и смотрел через церковное пространство залы на прихожанку возле поминального стола. Красивая девушка в траурном одеянии  делала поясные поклоны, то, наклонившись, надолго застывала на коленях, головой касаясь церковного пола. Она, казалось, ничего не замечала вокруг. Молилась и молилась…
   - Упокой, Господи, душу рабы божией Тамары, мамочки моей! Прости ей все согрешения вольные и невольные и даруй ей Царствие Небесное! – шептала Марина. Дочь каждый день после смерти матери повторяла эту молитву. И над могилой матери на кладбище, и в церквах города, и дома постоянно творила покаянную молитву, вспоминая близких и дальних родственником.
 - Помяни, Господи, души усопших раб Твоих, мамочки моей Тамары, отца моего Георгия, Агриппины, Николая, Александры, Лаврентия, Ольги, Лидии, Григория, Валентины, прости им вся согрешения вольная и невольная, даруя им Царствие и причастие Твоих благих  и Твоея безконечныя и блаженныя жизни наслаждение.
  - Помяни, Господи, и вся в надежди воскресения и жизни вечныя усопшия отцы и братию нашу, и сестры, и зде лежащия и повсюду православныя христианы, и со святыми Твоими, идеже присещает свет лица Твоего, всели и нас помилуй, яко Благ и Человеколюбец. Аминь.
  - Подаждь, Господи, в оставление грехов всем прежде отшедшим в вере и надежди о воскресения отцем, братиям и сестрам нашим и сотвори им вечную память, - трижды повторяла с поклонами Марина.

   Шёл шестой месяц после смерти матери. За это время дочь уже знала все покаянные молитвы. В книжной лавке кладбищенской церкви, после похорон матери, Марина купила книгу «Чем мы можем помочь Умершим». Вчитываясь каждодневно в молитвенные слова из этой книги, дочь обрадовалась, что душе матери после смерти можно помочь только молитвой. Она всегда носила эту книгу с собой. Постепенно, читая молитвы по этой книге, молитвенные слова оставались на памяти девушки. Она была готова день и ночь шептать  молитвы. От этого дочери самой становилось легче переживать смерть матери. 
   
   Две прихожанки, увидев вышедшего из алтаря священника, потянулись к нему. Прихожанам хотелось взять благословление. За благословением спешили певчие с клироса, монашки из церковного придела, которые торговали иконами, церковными книгами, церковной утварью. Все спешили к батюшке…
   А священник, благословляя прихожан, всё смотрел и смотрел на плачущую девушку возле панихидного стола с изображением распятья Иисуса Христа на деревянном кресте. В молитвенной тишине церковки потрескивали зажженные свечи, да гулко   разбивались об церковный пол тяжёлые от печали слёзы девушки в траурном одеянии.
  Отец Геннадий неторопливо подошёл к панихидному столу, остановился около молящейся на коленях прихожанки. Марина почувствовала, что кто-то стоит рядом и смотрит на неё. Она медленно оторвалась от церковного пола, поправляя складки своего пальто, встала. Увидев рядом с собой священника, девушка замерла. Своей тучной крупной фигурой в чёрной расе он возвышался над ней. Окладистая седая борода на груди, массивный крест, спокойные глаза священника по-доброму смотрели на девушку.   
   - Так что же такое случилось, матушка, что вы так плачете?
   - Мама умерла, - страдальчески выдохнула из себя Марина. Она во все глаза доверительно смотрела на священника. Марина почувствовала исходящую от него доброту и тепло.
  - Расскажи мне всё, не таись. Матушка, легче будет. Пойдём, на лавочку присядем. Расскажи…
  Священник осторожно взял девушку за плечи, подводя  к лавке, стоявшей у стены. С церковной стены смотрели образа святых православной Церкви.
 - Ты что, одна осталась? Больше и родных у тебя нет? Расскажи, расскажи, матушка… Легче будет.