И жизнь, и слёзы, и любовь Киры III

               
                Глава четвертая

                1

Выйдя из госпиталя, Кира решила заехать на квартиру и узнать нет ли писем от матери. Она вышла на трамвайной остановке «Канал Грибоедова» и за несколько минут дошла до Фонарного переулка. Ей не хотелось встречаться на кухне с Ниной Георгиевной и, к счастью, её там не оказалось. Кира постучалась в двери комнаты Евдокии Петровны.
    -  Кто там? – Войдите, - услышала она теплый голос хозяйки, открывающей двери.
    -  Здравствуйте, Евдокия Петровна!
    -  Кирочка! – Лицо Евдокии Петровны расплылось в широкой доброй улыбке, - как я рада видеть тебя. Входи, входи. - Она обняла Киру и прижала к груди, прикрытой пуховым платком, накинутым на плечи.
    - Как тебе при твоем положении живется на новом месте, в казарме? Удобно ли? Мы здесь все из-за тебя перессорились с Ниной Георгиевной. К сожалению, живут на земле и такие люди, которые сами себе не рады. Поэтому её слова не бери близко к сердцу тем более, что тебе нельзя сильно волноваться… Ну что же мы с тобой стоим в дверях, -отпрянув от Киры, вдруг засуетилась Евдокия Петровна, - присаживайся к столу, я сейчас чайник закипячу.
    - Спасибо, Евдокия Петровна, не надо беспокоиться. Я забежала на минутку узнать не было ли мне писем.
    - Ой, Кирочка, прости меня недотепу, совсем на радостях запамятовала, - она взяла с верхней полки, чудом не сожженной во время блокады, ажурной этажерки два письма: одно - в обычном почтовом конверте, другое армейский треугольник, и подала Кире. В первом письме она узнала почерк матери, а во втором Кирилла и сердце её, как всегда, затрепетало.
    - Ну, так как, ставить чайник?
    - Не обижайтесь, Евдокия Петровна. Как-нибудь в другой раз. Я ненадолго зайду в свою комнату. Мне не терпится прочитать письма.
     - Конечно…конечно, Евдокия Петровна обняла Киру и поцеловала   в лоб, а Кира поцеловала её в морщинистую щеку.

Первым делом ей хотелось прочесть мамино письмо, но, присев на кровати, поразмыслив, она отложила его в сторону и развернула «треугольник» от Кирилла. Не изменяя своей привычке, она бегло пробежала его глазами, однако никак не могла сосредоточиться, то и дело, поглядывая, на отложенное письмо мамы. Зная её характер, она боялась, даже предположить, что мама может ей написать. Не дочитав до конца письмо Кирилла, снова взяла в руки письмо матери. Повертев его в руках, решительно вскрыла конверт. Письмо было написано маминым каллиграфическим почерком учительницы начальных классов на нескольких листах, вырванных из школьной тетради в косую линейку. Увидев эти листки, Кира улыбнулась, на душе стало тепло – сколько она себя помнит, эти тетради в косую линейку, были неотъемлемым атрибутом их комнаты, и частью её жизни: каждый вечер мама засиживалась допоздна, проверяя домашние задания первоклашек.

 Однако, когда она начала читать, ей уже было не до улыбок.  «Мама, мама, мамочка! - Кире хотелось закричать, - Как ты можешь так думать о собственной родной дочери? Чем ты отличаешься от сварливой Нины Георгиевны? Что вообще вам с ней известно о фронтовой жизни, которая ежедневно идет в обнимку со смертью? И почему всех женщин-фронтовичек надо мазать одной черной краской». Особенно больно ударили Киру слова: «Как я теперь буду смотреть в глаза матерям своих учеников, мужья которых воюют, проливая свою кровь, многие погибли, а оставшиеся в живых вернутся домой с наградами, а ты с ребенком в подоле. Хорошо, если ты, хотя бы точно знаешь: от кого ждешь его. И это моя дочь, которую я с рождения воспитывала в самых строгих правилах»…

                2

Мамины слова били безжалостно, наотмашь. У Киры пересохло горло. Едва, переведя дыхание, она выбежала на кухню напиться из-под крана воды. И в это время с закопченным эмалированным чайником появилась Евдокия Петровна:
      - Кира, девочка моя! На тебе лица нет. Что-то с Кириллом? Ну, говори…
У Киры дрожали губы, не в силах напиться, она зубами стучала о кромку армейской алюминиевой кружки. Евдокия Петровна повторила вопрос:
      - Что-то с Кириллом?.. Кира, наконец, глотнула воды:
     - Нет! Нет! С ним все в порядке.
     - Слава богу! Что тогда?.. Тебе нельзя так волноваться. – Она обняла её за плечи, - пойдем ко мне в комнату. Выпьешь чая, полежишь на диване, успокоишься, и, если захочешь – расскажешь, что тебя так расстроило… Чувствуй себя, как дома – вот здесь под вешалкой сними сапоги и приляг на диван, а я пойду на кухню и закипячу чайник.

 Вернувшись с кухни, Евдокия Петровна застала Киру, плачущей навзрыд.
     - Что тебя так расстроило? Тебе нельзя. милая, так волноваться, - наклонившись, Евдокия Петровна погладила своей шершавой ладонью её голову. Преодолевая рыдание, Кира несвязно произнесла:
     - Мм..ма…ма.
     - Что-то с мамой? - Испуганно встрепенулась Евдокия Петровна. Кира протянула ей письмо матери. Наблюдая за тем, как она сосредоточенно его читает, Кира перестала рыдать, а только всхлипывала. А, когда Евдокия Петровна, прочтя письмо, глубоко вздохнув, вернула его, Кира, глядя ей прямо в глаза, почти прокричала:
     - Не верьте тому, что думают обо мне Нина Георгиевна и моя мама!..Кира прерывисто дышала, - Кирилл первый и единственный мужчина, с которым я была близка… И за то, что это произошло на фронте никто не имеет права меня судить… Девочки, мои сослуживицы, на третий день после моего отъезда погибли, а одна с тяжелым ранением лежит в госпитале. Неужели моей маме было бы лучше, если бы я оказалась среди них?

     - Кира, девочка моя, успокойся, никто из нас не поверил! – В сердцах произнесла Евдокия Петровна,  – Не стоит это того, чтобы так убиваться, тем более в твоем положении. Не важно, что думает Нина Георгиевна и твоя мама. Ты   знаешь правду, и Кирилл знает правду. И это самое важное… У мамы твоей видимо не простой характер, возможно она сама в молодости пережила какую-то душевную травму, и потому так обостренно относится к судьбе дочери.
Евдокия Петровна села рядом с Кирой и обняла её:
       - И поверь мне, мама написала тебе сгоряча. Вот увидишь - она одумается и, когда поймет, напишет совсем другое письмо, а она обязательно поймет. И будет радоваться, что ты вернулась с фронта живой, к тому же замужней женщиной, и подарила ей внучку. А для матери и бабушки - это такое счастье.
Продолжая всхлипывать, Кира прижалась к Евдокии Петровне.
       - Успокойся, Кира! Не надо так волноваться и ни в коем случае не держи на маму зла. Теперь ты должна думать только о ребенке… Вот тебе платочек, вытри слезы и пойдем пить чай… Мне сегодня посчастливилось купить кулечек черного чая, немного сахара-рафинада и даже, первый раз за несколько лет, баранки. После снятия блокады, кроме хлеба по карточкам, в магазинах уже что-то стало появляться…

Когда Кира села к столу, Евдокия Петровна налила чай в граненный стакан и придвинула блюдце с баранками ближе к ней. Кира взяла в руки стакан в серебристом старинном подстаканнике и вспомнила, что последний раз она пила чай из такого же стакана  с таким же подстаканником вместе с Колей и его отцом Арсением Николаевичем в их квартире в Свердловске, в первый  день войны, накануне ухода Коли на призывной пункт…
 Она глотнула горячего чая и подумала, что его аромат и вкус был таким же, как у Арсения Николаевича, не имеющий ничего общего с чаем, который пьешь в армейской столовой из алюминиевой кружки. «Как это было давно и было ли вообще»… Кира перестала всхлипывать.
 
 Мысли её в это мгновение были где-то далеко, далеко…
Кира сделала несколько глотков и почувствовала, как тепло успокаивающе пронизывает все её существо.  Она с благодарностью посмотрела на Евдокию Петровну: «Сколько в ней мудрости, доброты и душевной щедрости, - подумала она. И как мало я знаю о ней и остальных обитателях этой коммунальной квартиры, кроме того, что они все пережили эту страшную блокаду.
 
Ей стало стыдно из-за того, что все это время, почти два месяца, пока она жила рядом с ними в этой квартире, она полностью была погружена в себя, мыслями о том, что так неожиданно изменило её жизнь. «А у них у всех до войны были семьи, мужья, дети. Что с ними стало?» - Подумала она, посмотрев, на висящую на стенке семейную фотографию. Евдокия Петровна, уловив её взгляд, угадала мысли Киры:
     - Это мы сфотографировались семьей в июне сорокового года в день окончания нашей дочерью Машенькой медицинского института.
    - А где они теперь? - Робко спросила Кира.
     - Маша с первого дня войны на фронте, служит хирургом в военно-полевом госпитале, уже капитан медицинской службы. А Николай Петрович, наш папка, как Маша его называла, погиб в ополчении под Тихвином в сентябре 1941 года.
     - Извините, Евдокия Петровна, я не знала. Кира, смутившись, потупила глаза.
     - Ничего, ничего.  Откуда тебе было знать. Уголком передника она смахнула набежавшую слезу.
     - Николай Петрович был профессором Ленинградского университета. Когда объявили всеобщую мобилизацию они всей кафедрой: профессора, преподаватели и студенты отправились на мобилизационный пункт. Всех, кому было не более сорока пяти лет призвали в армию и отправили на фронт. А профессорам было по пятьдесят и более -. им отказали в призыве. Так они, когда немцы стали приближаться к Ленинграду, все записались в народное ополчение. Николай Петрович до этого и винтовки то никогда не держал в руках. Но он был стойким человеком и очень любил свой город… Евдокия Петровна, глубоко вздохнув, опустила голову.
 
    - Вот ведь, как вышло, Кирочка: война как будто серпом прошлась по нашей жизни. В этой коммуналке проживало пять семей, жили мы одной большой семьей – мамы, папы, дети. Все были готовы поделиться друг с другом не только тарелкой борща, но и всеми радостями и горестями… Теперь остался один безутешный вдовий,- Евдокия Петровна одними губами горестно улыбнулась,- «девичник».
Кира, затаив дыхание, с замиранием сердца, не моргая, смотрела на Евдокию Петровну.

     -  В первую блокадную зиму, а она была самой суровой, - продолжала Евдокия Петровна, - не справившись с голодом, холодом и болезнями, умерли родители Кирилла. За ними ушел Моисей Яковлевич, муж Серафимы Семеновны. Они оба играли в оркестре филармонии, а сын их Борис, как Кирилл воюет на фронте. Муж Глафиры Алексеевной Петр Петрович погиб во время бомбежки города, а единственная дочь Нина, работая шофером грузовика, погибла на «дороге жизни», провалившись под лед озера Ладога. Судьба Нины Георгиевны тоже сложилась трагически: перед самой войной от тяжелой болезни умер муж, а единственный сын пропал без вести на фронте. Горе сломило её, она обозлилась на весь белый свет, а до войны у неё был совсем другой характер.

Кира подошла к Евдокии Петровне и обняла её. Ей стало неловко за свои слезы и страдания. Они показались такими мелкими перед тем, что пришлось пережить этим славным и сильным женщинам. И, даже обида на Нину Георгиевну, стала блекнуть.
После короткого скорбного молчания Евдокия Петровна, прижав к своей груди Киру, подбирая слова, тихо сказала:
    - Пережитое - у каждой из нас оставило на сердце рубцы. И, хотя время, исцеляя,притупит их, горечь потерь останется… Жизнь то будет продолжаться… Вот ведь какая штука, Кира: нам придется с этим жить и научиться радоваться каждому дню.  Теперь главное, чтобы по - скорей война закончилась, чтобы наши близкие дожили до победы. Чтобы ты, Кирочка, родила здорового ребеночка и, чтобы твой Кирилл вернулся домой. Кстати, Кира, - Евдокия Петровна с мягкой улыбкой спросила, - какой у тебя срок беременности?
    - Пять месяцев, - зардевшись, ответила Кира.
    - Пока еще не очень заметно, но скоро уже не скроешь и как же ты тогда сможешь служить в армии и жить в казарме.
    - Через два месяца мои курсанты заканчивают курсы радиотелеграфистов и тогда меня демобилизуют.
      - Где ты собираешься жить во время декретного отпуска? – Евдокия Петровна с присущей ей добротой и участливостью посмотрела на Киру.
      - Я думала, если к этому времени восстановится железнодорожная сообщение, то рожать поеду к маме в Свердловск. Но теперь после её письма, даже не знаю, что делать. Кира как-то сокрушенно глубоко вздохнула, - придется рожать в Ленинграде.
     - Кира, девочка моя, - Евдокия Петровна с теплотой посмотрела ей прямо в глаза, - поверь мне, если ты останешься здесь, в Ленинграде, то не будешь чувствовать себя одинокой... Каждая из нас, и я в первую очередь, с радостью поможем тебе растить вашего с Кириллом малыша.

 У Киры увлажнились глаза. Слова Евдокии Петровны растрогали ее до слез. И чтобы не расплакаться, она уткнулась лицом в ее грудь. Евдокия Петровна по-матерински обняла её и поцеловала голову.
      - Но я уверена, - продолжала Евдокия Петровна, - что очень скоро мама пришлет тебе совсем другое письмо, в котором попросит прощения и будет приглашать тебя приехать. И ты, не помня обиды, поедешь, потому что рожать, и первое время, пока ребенок грудной, всегда лучше жить рядом с мамой и бабушкой. К тому же Свердловск всю войну находился в глубоком тылу и условия жизни в нем наверняка более благоприятные, чем в Ленинграде. А, кончится война, вернется Кирилл, и тогда вы решите, где вам лучше жить…

     - Я и сама об этом не раз думала.
     - А какая у вас квартира в Свердловске?
     - Одна комната, правда большая, в такой же коммуналке.  Мы с мамой ее очень любили. Нам двоим места хватало. У меня же папы не было.
     - Ты ничего о нем не знаешь? – Смущенно спросила Евдокия Петровна.
     - Когда была совсем маленькой, часто спрашивала маму о папе - она отшучивалась, а последний раз спросила, когда пошла в первый класс. Мама обняла меня, поцеловала и тихо, как отрезала, сказала: «Я твой папа и твоя мама. Разве нам вдвоем плохо?» Надо же знать мою маму – больше я не спрашивала, и тема отца навсегда осталась для меня закрытой. Евдокия Петровна покачала головой:
       - Строгая у тебя мама и с непростым характером.
       - Вообще мама, несмотря на строгость, даже внешнюю суровость в душе добрый человек. Не зря её очень любят ученики. Ко мне она относилась всегда ровно: любила, но не зацеловывала, никогда не повышала голоса и не наказывала за провинности. К тому же я росла послушной девочкой, но не потому, что боялась её, а потому что любила её и жалела. Да, Евдокия Петровна, именно жалела. Теперь, когда я уже сама взрослая женщина и скоро стану мамой я это лучше чувствую. А тогда в детстве и, особенно в юности, каким-то внутренним чутьем, я понимала, как ей тяжело молодой привлекательной женщине жить одной и растить ребенка без чьей - либо опоры и поддержки – она же была детдомовской…

Кира перевела дыхание, допила застывший чай и заторопилась на службу, где через час должны были начаться занятия с курсантами. Евдокия Петровна изъявила желание пройтись и проводить Киру до трамвайной остановки.
     - Я рада, Кира, что ты успокоилась и у меня на сердце отлегло. Ты должна стараться избегать лишних волнений и всегда помнить о том, что ты носишь своего будущего ребенка. Хотя почему будущего? Он уже есть и, наверняка, даёт о себе знать. Или не так?
     - Ещё как! - Лицо Киры озарилось радостной улыбкой, - иногда шевельнётся, но чаще бьётся ножками, как будто хочет до меня достучаться.
   
   
    -