День второй. Понедельник. Знакомство с Казанью и Свияжск (17.09.2018).
Утро
Первые вылазки из гостиницы до начала экскурсионной программы подарили много любопытных наблюдений. Рядом с нашим зданием располагался «Музей счастливого детства», козырёк навеса над дверью которого поддерживала эмблема ушедшей эпохи — красные серп и молот. В его уличных витринах я увидела мечту своего детства — игрушку-автомобиль, которым можно было управлять и педалями, и рулём. Такие продавались в универмаге «Детский мир» в Москве, и дедушка однажды (в далёкие 70-ые) решил меня осчастливить: мы поехали с ним вместе, отстояли большую очередь за этой машиной, но … я в неё не влезла! Я всегда была очень упитанным ребёнком и в свои 5-6 лет (на что была ориентирована игрушка) выглядела как восьмилетка. Мы с дедом расстроились, поели мороженое и купили очередной конструктор и книжки. Что же ещё выплыло из счастливого советского детства?
Деревянный стульчик с рисунком-орнаментом в русском стиле (такой был и у меня, и у моей дочки); большая малосгибаемая кукла, напоминавшая обликом не девочку, а неопределённого возраста женщину, похожую одновременно и на кассиршу и на учительницу начальных классов; старые детские деревянные лыжи «Снеговик» с кожаной чёрной полоской и ленточкой-держателем для валенок; пластмассовый Буратино в шапочке-пирамидке; кукла в национальном татарском костюме с абсолютно круглым лицом как у колобка и удивлённым немигающим взглядом; белый железный конь со вздёрнутыми передними ногами, которым, как и машинкой, можно было управлять по принципу детского велосипеда; красная лошадка из пластмассы на белых колёсах, на спине у которой было кольцо и, если за него дёргать, она издавала радостное жрание (на такой на даче несколько сезонов каталась моя дочка, а потом лошадку сменил пластмассовый трактор-самокат). Моим коллегам по группе была не совсем понятна «ценность» этих экспонатов, но мне они враз вернули детские воспоминания и мои, и моей девочки. Причём не просто воспоминания самих вещей, а целых картин с видом старых адресов, где мы жили в Москве и на даче под Загорском (ныне — Сергиев Посад), комнат, домов, дворов, улиц и, главное, лиц любимых родных мам-пап-бабушек-дедушек, соседей и друзей детства. И хотя у меня были умопомрачительные по тем временам игрушки из Америки, которыми меня баловал дядя-дипломат (брат отца), в них не было той нашей реальной эС-эС-Сэровской жизни и …, да, счастья! Когда не с чем сравнивать, убогость не замечаешь. А детей, если любят, то любят одинаково и дарят им счастье на всю жизнь.
За углом начиналась широкая прогулочная пешеходная зона — ул. Баумана. На ней стоял красивый отель «Шаляпин Палас», напоминавший старый «Интурист» в Москве. Перед его парадным входом возвышалась колоссальная бронзовая статуя певца с пальто наперевес и шляпой в одной руке, вторую он прижимал к лацкану пиджака у груди так, как будто был готов запеть во всю свою басовую мощь, лицо его при этом было отрешённым и неестественным для обычного костюма со шляпой в руках. Как будто бы кто-то встреченный им попросил у него автограф, а он вместо этого встал в позу и готов был загудеть. И тут раздался звон с высокой Богоявленской колокольной башни из красного кирпича рядом с отелем, я вздрогнула от неожиданности: Фёдор Иванович действительно загудел! Разглядывая внимательно статую я отметила удивительную живость всего, кроме лица: ткань костюма, с развевающимся на ветру бортом, складки на рукавах и брючинах, полная осязаемость фигуры под тканью. Но мёртвое лицо. Позже, заглянув в Википедию, чтобы узнать автора памятника — им оказался академик А.В. Балашов, - я осознала иную трактовку и замысел работы, всё стало на место.
Прощание с родиной
Фёдор Шаляпин родился в Казани 145 лет тому назад — 13 февраля 1873 года. И хотя дом его рождения практически не сохранился (от него — дома купца Лисицына, во флигеле которого жили родители певца, — остался лишь исторический фасад), но тем не менее именно здесь на родине, вопреки всем мыслимым и немыслимым советским идеологическим запретам упоминания о нём из-за эмиграции, в 1968 году в литературном музее А.М. Горького был основан раздел «Горький и Шаляпин», при котором ещё раньше был создан Фонд Шаляпина и только в 1991 году организовано Шаляпинское общество в Казани. Сегодня всё это кажется абсурдным, но в эпоху советской диктатуры и жесточайшей цензуры это было настоящим подвигом музейных работников и специалистов. Сегодня в городе есть много сохранённых мест, связанных с его жизнью: церковь Богоявления, где его маленького крестили и где ежегодно в день его рождения в 10:00 утра звучит поминальная Лития; воспоминания о семье, в доме которой он впервые услышал фортепианную игру; Казанское музыкальное училище, где он зарабатывал переписыванием бумаг; его любимые места прогулок и наблюдений за работой уличных артистов; городской театр, где он впервые в 12 лет увидел пьесу «Русская свадьба», а позднее и сам выступал на его сцене; 39 храмов, где он работал певчим; его выступления на сцене Дворянского собрания, где сейчас расположена Ратуша города.
Шаляпин в этом скульптурном портрете в Казани изображён уже не просто великим артистом Императорских театров Санкт-Петербурга и Москвы, но как гражданин мира, покоривший сцены Ниццы, Монте-Карло, Милана, Парижа, Америки и Аргентины. Как величайший авторитет и народный любимец, ставший в 1918 году художественным руководителем Мариинского театра и получивший в том же году первым в стране большевиков звание Народного артиста Республики. Как человек, решивший самостоятельно распорядиться своей судьбой не взирая на власть и политическую ориентацию. Его мировые гастроли 1921 года и окончательный отъезд в 1922-ом. Ему не простили: в 1927 у него отобрали звание «Народного артиста», а в 1928 — лишили Российского гражданства. Через 10 лет в 1938 он умрёт в Париже (обстоятельства смерти до сих пор у врачей вызывают недоумение). Эти 10 лет были наполнены не только большой и разноплановой творческой работой — певца и актёра, киноартиста, художника, писателя, благотворителя, — но и бесконечными заигрываниями с ним Советской власти, ядом издевательских упрёков и унижений в его адрес. На всё это он смотрит непреклонно, игнорируя и не унижаясь. И продолжает любить страну, представителем культуры которой является в мире. Отсюда его отрешённость и неживой взгляд над суетой доставшегося ему времени. Не знаю, угадала ли я замысел скульптора, но идея высоты искусства над пошлостью диктаторской власти ему удалась.
Советская власть никого не пощадила, кто отказывался играть по её правилам. Те, кто пытался исковеркать репутацию артиста, давно обращены в прах и о них даже вспомнить некому. А Шаляпина, благодаря, светлой ему памяти, барону Эдуарду Александровичу фон Фальц-Фейну, с почётом перезахоронили в 1984 году в России на Новодевичьем кладбище в Москве. Барон выкупил фамильные реликвии семьи Шаляпиных в Риме и преподнёс в дар Музею Шаляпина в Петербурге. С 1988 года в Москве открылся Дом-музей Ф.И. Шаляпина, где он прожил 12 лет перед эмиграцией. В собрание этого музея, а также Музея музыкальной культуры им. М.И. Глинки в Москве часть своего семейного шаляпинского архива передал проф. Г.Н.Соловьёв, живший в Зальцбурге. В 1991 году Совет Министров РСФСР при М.С. Горбачёве вернул гению сцены и музыкальной культуры мира звание «Народного артиста». По всему бывшему пространству СССР его имя носят улицы, переулки и населённые пункты; его звезда находится на Голливудской аллее славы, во многих городах мира ему посвящены памятники. А на родине, в Казани, с 1982 года на сцене Татарского государственного театра оперы и балета им. Мусы Джалиля проводится «Шаляпинский оперный фестиваль» (в этом году прошёл 36-ой сезон), который с 1991 года носит статус международного. Именно Фестивальный комитет принял непосредственное участие в решении установить памятник певцу в 1991 году. От этого памятника начинается городская тематическая экскурсия «Шаляпинские места Казани».
Что же касается Австрии, где Фёдор Иванович бывал и неоднократно, его имя упоминается в связи с Венской оперой и отелем Бристоль, в последний год жизни он проходил лечение у венских врачей; в Зальцбурге — с отелем «Stein» на набережной Зальцаха; с виллой «Европа» на горе Капуцинов, где Шаляпин бывал в гостях у Стефана Цвейга; с музеем Моцарта на Гетрайдегассе; с Фестивалем Зальцбурга, где он был почётным гостем, вёл знакомство с Рихардом Штраусом, Артуро Тосканини и Максом Рейнхардтом. Известно, что он консультировался у врачей в баварском Бад Райхенхале и проходил реабилитацию в тирольском курорте Китцбюэль.
Уже нет в живых проф. Георгия Соловьёва, который дружил с дочерью Шаляпина Ириной и вместе с ней ездил в Артек на открытие мемориальной доски в честь создателей курорта Суук-Су, своих деда и бабушки. А именно она, Софья Михайловна Соловьёва-Березина, одарила певца скалой, где Шаляпин мечтал создать Дворец искусств для молодёжи. Мечтал, не понимая, что почва из-под ног выбита и той новой России, которая вооружилась ненавистью классовой, долго ещё не потребуются такие проекты.
Уже нет в живых Михаила Стаховича из знаменитого рода российских меценатов, писателей, артистов, государственных чиновников и дипломатов, но зато в селе Михайловском, рядом с которым было имение Стаховичей «Пальна», есть музей, к созданию которого приложили усилия и парижская и зальцбургская ветки рода. И там тоже упоминается дружба Шаляпина с М.А. Стаховичем (1861-1923), дружба не просто творческих людей (певца и поэта-мецената), но, что гораздо важнее, столь необходимая дружба человека искусства и серьёзного политика, который на многое Шаляпину открыл глаза перед решением покинуть Россию. И кто ещё вспомнит, что в Зальцбурге опять пересеклись пути двух уроженцев Казани — Алексея Пешкова и Фёдора Шаляпина. Пусть опосредованно, через знакомство со Стефаном Цвейгом, но в том же кругу имён и гражданских позиций.
Когда власть хочет доминировать и управлять культурой, она забывает, что сама является лишь ответвлением, одним из проявлений культуры общества. И если за этой властью стоит грязь идеологических махинаций ради собственной вседозволенности, большая культура её высветит, высмеет и сбросит. Вероятно, наивное представление такой власти, что «всё и всех можно купить», неоднократно сталкивалось с порядочными людьми. Для них она становилась нерукопожатной. Их фон мешал такой власти оболванивать сознание людей. Поэтому этих людей изолировали — или убивали, или вынуждали эмигрировать. Этот болезненный во все времена конфликт грязной власти и творческой и научной элиты общества волновал и Горького, и Цвейга, и Роллана, и Маннов, и Уэллса, и Фрейда, и Штрауса, и Тосканини, и Шаляпина, и Рота, и Гессе, и Брехта. Эта атмосфера стравливания людей не могла не волновать большую культуру. Конечно, удобно занять позицию «человека своего дела», ни во что не вмешиваться, делать вид согласия и принятия ведущих лозунгов (даже, если они со вчера на сегодня кардинально меняются). Удобно уговаривать себя, что ничего от нас не зависит. Удобно смиряться с положением «будь, что будет, и делай, что можешь». Но ведь для людей мысли и духа это деградация. Мы все хотим «не снимать белых перчаток», но тогда и происходят революции и диктатуры. Да, это был круг одиночек, но они смотрели правде в глаза. Кто-то с этим одиночеством не справился, кто-то попробовал сотрудничать, кто-то до последнего не сдался и оставил за собой право не смотреть под ноги. Хороший памятник поставили в Казани в 1991 году.
А мне вспомнились ещё три эпизода из «шаляпинской темы». На заре своей профессиональной молодости, после окончания университета и начала преподавания на переводческом факультете инъяза, я подрабатывала репетиторством. И ходил ко мне старшеклассник заниматься русским и литературой. И занимались мы А.С. Пушкиным. Я попросила его сходить на «Бориса Годунова» в оперу и в Бахрушинский музей — посмотреть, как Шаляпин работал над образами и Годунова, и Грозного заодно. Он радостно пообещал. А на следующий урок пришёл насупленный, сказал, что в музей не пойдёт и предателями родины не интересуется. Я опешила, спросила, в чём же предательство. «А нечего по заграницам шастать!» - был мне ответ. «Кто же тебя надоумил так о культуре и об искусстве судить?» - допытывалась я, глупая и молодая. За ним, 15-летним несмышлёнышем, которому только предстояло через два года вступить в Перестройку России, стояли бабушка и дед. И он сказал, что в их семье всю жизнь (так и сказал: всю жизнь!) Шаляпина только предателем считают и для него Фёдор Иванович не русский певец и артист. Это была семья Трапезниковых (дед — член ЦК, классический представитель Сталинско-Брежневского аппарата).
Второй эпизод связан с книгой Ф.И. Шаляпина «Маска и душа». Мой школьный друг, талантливый художник, загремел по глупости на зону. Дали ему 4 года. Правда, позже срок сократили, но это было суровым испытанием. Хорошо, что хоть армия у него была за плечами и мужик он был сильный. Собирала я ему посылки, пыталась ободрить в письмах, но он куксился, сникал. Не жаловался, но падал духом. И вдруг в одном письме попросил прислать книгу. Дома у нас её не было. Трёхтомник 1976 года был (там были только отдельные главы из неё). А так, чтобы всю послать, уже не знала, у кого спрашивать. У меня был отпуск по уходу за ребёнком и два года аспирантуры до рождения дочки позади. Редко меня домашние отпускали позаниматься в Ленинку. Но в тот день отпустили и я сразу поехала на Старый Арбат в Букинист. Вошла в магазин, повернула налево, подошла к витрине — лежит «Маска и душа» 89 года издания, как будто меня и ждала. Книгу эту друг не выпускал из рук. Она всегда была при нём. Говорил, что человеком вернулся только благодаря Шаляпину. Спасибо тому, кто ему посоветовал книгу достать.
Был Шаляпинский юбилейный год рождения в 2003. И решили мы с друзьями устроить концерт в честь его 130-летия в Зальцбурге. И певец у нас был замечательный. Он уже давал концерт годом раньше, прекрасный бас из Прибалтики с российской и венской школами за плечами. Обычно наше маленькое общество устраивало концерты в зале на 60 человек. Но голос у певца был такой мощи (не громкости, а силищи), что чуть окна не вылетели. И рискнули мы попросить малый зал Моцартеума. Бесплатно зал нам не предоставили (хоть мы и НКО), уступили за 4.000,- евро. Понадеялись мы на размеры зала, человек 150 он позволял принять. Стали думать, какую цену за билеты назначить. Общую для всех мест, или разбить на две категории. Михаил Михайлович Стахович убедил всех разбить на три категории: 5 первых рядов партера по 15,- / остальной партер по 10,- / балкон по 5,- / студенты-дети бесплатно. Программку сделали замечательную, со всеми текстами на двух языках, с фотографиями из архива проф. Соловьёва. Интервью по радио пустили — и на местное, и на канал Культуры в Баварии. В газете дали анонс. По местам учёбы-отдыха в городе информацию развесили. Плакат разработали красивый, притягивающий. Певец наш в тот год пел в опере на Фестивале, потому и согласился на концерт, раз уж он и так здесь. И похож он очень на Шаляпина был, уже по одному фото плаката чувствовался интересный артист. Большой плакат был дорогим, поэтому напечатала я только 5 штук: один перед входом в зал, один в архив общества и три запасных. Концерт наш совпал с хоровым выступлением в Большом зале. И время совпало. Ну, подумалось мне, кому — хор, а кому — Шаляпин. Всем достанется. И повесила большой плакат на улице перед входом в Малый зал. Пошла публику в зал запускать. Идёт Миша Стахович с супругой:
- А почему нигде не видно, что у нас концерт?
- Как же, — говорю, — не видно. Плакат перед входом.
- Нет там ничего.
Пошла проверить. И действительно нет. Как испарился. Пошла за новым. Повесила. Идёт Георгий Соловьёв:
- А что это мы без оповещения? Никто не знает, куда идти. Люди вон из Мюнхена специально приехали.
- Быть не может. Сама второй раз повесила.
Последний третий плакат совпал с приходом консульских. Похвалили, красивый говорят получился. Я их в зал провожаю, а сама бегу назад, вдруг и этот испарится. Успела к моменту срыва: достался мне обрывок, а высокое административное лицо поспешно скрылось. «Что ж, — подумалось мне, — как при жизни, так и после смерти такие гиганты рядом опасны: а вдруг ползала уйдут с хора на Шаляпина!»
Концерт прошёл замечательно. Только вот диаспора наша российская не любит входные билеты: сорвался Мишин план. Балкон был переполнен, чуть не рухнул. В задних рядах партера сидело человек пять. И отдельным первым почётным рядом консульство, благо бесплатно. Затраты организационные мы покрыли. Певцу и пианистке гонорар, хоть и до неприличия скромный, заплатили. За зал пришлось мне доплачивать самой месячным заработком. Концертов (а их было более 30 в практике нашего общества) я больше не устраивала. Но этот последний был мне очень дорог. Не по деньгам. Именем.
Улица с аптекой
Отойдя от памятника на противоположную сторону ул. Баумана, чтобы полюбоваться Шаляпиным со стороны, я услышала запись рекламного ролика-зазывалы в ресторан, где вкусно мелькали названия «борщ-солянка-пельмени-плов-блины-пирожки». Твёрдо решив не поддаваться искушению любимых блюд родной кухни, я скорее отошла метров на 10 и попала в не менее вкусную рекламную волну, которую чревовещала фигурка добродушного старичка в татарском костюме «баранина с овощами-шулпа-токмач куриный-пехлеве-чак-чак». Рекламы длились 1,5 — 2 минуты, потом шла музыкальная заставка с причмокиванием и эротическими постанываниями, и снова всё повторялась. Я остановилась и внимательно прислушалась: вся улица буквально «переговаривалась» от одной корчмы к другому Дому блинов, от одной сувениркой лавки к другой, эти ролики заглушали все другие привычные звуки улицы, а люди проходили мимо не обращая никакого внимания на эту шумовую нагрузку. Фантазия подсовывала образ города роботов, которые распихивают людей по разным нуждам без всякого учёта их интересов. Возможно, во время футбольного чемпионата, когда все перевозбуждены и сами себя в компаниях болельщиков не слышат, эти аудиорекламы и были необходимы, но не каждый же день повально с утра пораньше. Создавалось впечатление, что люди живут своей повседневной жизнью с обычными заботами, а город-картинка, нарисованный для туристов, существует сам по себе. Спасло меня здание Старой Аптеки на углу Университетской и Баумана.
Оно сверкало свежим ремонтом, а над его парадным входом изящно парил полукруглый балкон с двуглавым имперским орлом на решётке. Отметив про себя полную во всех названиях и надписях дублированность по-татарски/по-русски, я нырнула в спасительную тишину фармацевтического музея. Внутри действительно был музей, который повествовал о 150-летнем стаже бесперебойной работы «Аптеки Бренинга» или Старой Проломной Аптеки (это название шло по старой улице Большая Проломная: здесь 2 октября 1552 года при штурме Казани войска Ивана Грозного проломили стену казанского посада). Сыновья отца-основателя аптеки — Арнольд и Артур Ивановичи Бренинги — достойно продолжали семейное дело. Оба брата были на фотографиях со своими милыми жёнами, а затем шли фото детей. И хотя дети Арнольда Бренинга занялись творчеством, музыкой и педагогикой, они всю жизнь прожили в этом особняке и сохранили подлинную мебель и предметы быта семьи, фотоархивы отца, который увлечённо снимал город, людей, события, природу.
Дом-особняк (а таких изящных угловых особняков с балконами или полукруглыми эркерами в центре Старого города довольно много, что говорит о примерно одновременном периоде застройки и, возможно, их похожесть отвечала тогдашней моде или популярности определенного архитектора) был построен в 30-ые годы ХIХ века. Долгие годы на первом этаже дома был обычный аптечный магазин. Его купил Иоганнес Бренинг и открыл здесь 16 февраля 1867 года «шестую вольную аптеку» в Казани. Молодой провизор приехал в Казань из Саратова в 17 лет, поступил на службу в известную аптеку Ф.Х. Грахе, приобрёл опыт, необходимые свидетельства и разрешения для создания собственной аптеки. Он был деловым и целеустремленным человеком, дело процветало, со временем он выкупил весь дом с дворовой местностью. Обзавёлся семьёй, поселился над аптекой, отремонтировал все помещения, подвалы, построил во дворе аптечные службы. А жители Казани стали его уважительно называть Иваном Ивановичем. И при нём, а после его смерти — при сыне Арнольде, аптека неизменно признавалась лучшей в городе.
Значительно были усовершенствованы и порядки аптечного бизнеса. Так, например, Арнольд Иванович предложил своим сотрудникам стать пайщиками и все работали на совесть. Он установил профессионально-деловые связи с рядом фармацевтических предприятий в странах Европы — в Германии, в Голландии. Ввёл правило обязательного наличия всех известных новинок, чтобы каждый клиент мог получить, что ему нужно. Делал значительные запасы важных лекарств и сырья для их изготовления. А ещё он провёл реконструкцию здания и украсил фасады лепниной, установил над домом часы и под ними кованый балкончик — тот самый, который привлёк моё внимание. А государственный герб был знаком высшего качества производимой здесь продукции. Прямо «К & К» как при Габсбургах! Арнольд Бренинг знал 4 языка и выучил пятый, татарский, чтобы лучше обслуживать татароязычное население окрестных деревень. И к нему шли … Ах, если бы каждый десятый иностранец (а немецкие корни семьи явны) так себя реализовывал в жизни, какая гармония была бы повсюду, - позволила я себе помечтать. И пошла спрашивать то, что было нужно моим разбитым артрозным коленям, чтобы выдержать неделю многочасовой работы на ногах. Но, увы, трамадол-обезболиватель и здесь без рецепта не выдавали. Полюбовавшись на витрины со старинными синего стекла пузырьками, провизорскими ступками и весами с миниатюрными гирьками, я отдала должное красавцу кассовому аппарату фирмы «National» и вышла снова на улицу.
Группа наша плавно переходила от одного витринного окна к другому и разглядывала изделия фабрики Гжель, матрёшек, самовары, балалайки, собак, котов, филинов и целое царство оловянных воинов всех времён и народов: от легионеров до Петра Первого, от гусаров до американцев-спецназовцев. Колокола забили на башне второй раз и к отелю подъехал белый автобус на 15 человек с экскурсоводом Светланой. Это за нами. Начиналась программа знакомства со столицей Татарстана - Казанью.
(продолжение следует)