Колесо, о котором идёт речь, висит у меня на стене. А появилось оно в нашем доме осенью 1978 года как подарок командующего Балтийским флотом Владимира Васильевича Сидорова. И хотя называть его колесом так же оскорбительно, как иллюминатор – окном, переборку корабля – стенкой, а флотский бачок – кастрюлей, но никуда не деться от того факта, что в гордом имени корабельного штурвала первая часть - «stuur» - переводится с голландского как «руль», а «wiel» - увы, именно как «колесо».
Итак, это штурвал. Точнее, его сувенирная копия. Своим появлением у меня она обязано довольно драматичному происшествию, которое в историю Балтфлота не вошло, но всё же не лишено кое-какого исторического интереса.
…Жатва 1978 года выдалась в Центральной России очень тяжелой. Хлеб уродился, что называется, на славу, но к самому началу страды зарядили беспросветные, густые дожди. Ни комбайнам, ни машинам в полях было не проехать. Да и прогнозы не сулили никаких надежд. Урожай надо было спасать, но как?
Сработал испытанный песенный метод: партия сказала «надо!» - комсомол ответил «есть!». ЦК ВЛКСМ собрал на совещание своих инструкторов и нас, группу собкоров «Комсомольской правды», сформировал совместные бригады и направил по областям и весям «мобилизовывать молодежь на трудовой подвиг».
В одну связку со мной попал инструктор отдела сельской молодёжи ЦК Володя Елистратов. Парень оказался ответственный, к счастью, без фанаберии – душевный и интеллигентный. В вопросах «ориентации на местности» и в выборе творческой тактики он сразу положился на меня. В Белгородской области, с которой началась наша миссия, мы обошлись тем, что было проще всего – организовали рейд «Комсомольского прожектора» по горячим точкам страды: полям, токам и элеваторам. И репортаж уже на третий день был опубликован в газете.
Следующей точкой маршрута стала Курская область, в которой мы решили воспользоваться «орудием главного калибра» - заранее созвонились с писателем-курянином Евгением Ивановичем Носовым, автором знаменитых в те годы «Усвятских шлемоносцев» и «Красного вина победы». Он принял нас в своей квартире, удостоил долгого душевного разговора и вручил только что, с пылу с жару написанный по нашей просьбе очерк «Цена хлеба». Надо ли говорить, что редакция не могла не оценить такой подарок! Материал на целую полосу был напечатан немедленно.
Мы тем временем перебрались в Воронеж. Здесь нас уже ждали. Благодаря полному взаимопониманию с первым секретарём обкома комсомола Анатолием Ёжиковым на следующий же день в одном из отстающих на жатве районов было проведено выездное заседание бюро обкома. В другом конце области, в хозяйстве, где уборка шла хорошо, состоялся концерт агитбригады областной филармонии. А по ряду колхозов проехали молодые воронежские художники и к утру привезли в гостиницу, где мы ночевали, серию портретов ударников жатвы. Впрочем, «ночевали» относилось только к Володе Елистратову, потому что я провел ночь за письменным столом. Утром прочел ему готовый материал и, получив его соавторское одобрение, передал по телефону стенографисткам «Комсомолки». Рисунки за ночь были переправлены в редакцию через проводников поезда Воронеж – Москва. И публикация из хлебного Черноземья опять получила приоритетное место на полосе.
…Вот тут, собственно, и начинается история нашего колеса. По завершении жатвы мне позвонил редактор «Комсомолки» по отделу сельской молодёжи Владимир Ильич Онищенко и сообщил, что за освещение страды меня ждёт награда, причём весьма необычная. Оказалось, что намечается поход отряда советских кораблей в составе крейсера «Октябрьская революция» и двух эсминцев в Германскую Демократическую Республику, и редакция решила в качестве корреспондента «КП» командировать в этот поход меня. Мало сказать, что это известие меня обрадовало – я был просто счастлив снова выйти в море, да ещё на корабле, который был полной копией крейсера «Адмирал Лазарев», где я четыре года служил на Тихоокеанском флоте.
Не буду излагать подробности того, как приехал в Калининград и побывал на могиле Канта, как добрался до Балтийска, где стояли корабли, как с волнением бродил по знакомым кубрикам и постам, как, оказавшись в кают-компании крейсера, был тепло принят офицерами, тем более, что некоторые из них раньше тоже служили на Тихом…
Переход до немецкого порта Росток прошёл спокойно, если не считать, что шли мы в сопровождении маячивших на горизонте натовских кораблей, а однажды на крейсере прозвучала реальная боевая тревога (впрочем, по сути – учебная), когда над нами совершили несколько облётов американские старфайтеры. Тут уж я воспользовался своим знанием корабля, чтобы, нарушая устав, тайком выбраться на верхнюю палубу и посмотреть то, что во время службы трюмным машинистом не мог увидеть никогда, – налёт «вражеской» авиации.
В Ростоке визит проходил по хорошо отработанному порядку: экскурсии местных жителей на наши корабли, спортивные соревнования советских и немецких моряков, шопинг на причале, где были и знаменитые сервизы «с мадоннами», и одежда, и модные женские сапожки… В один из вечеров наши офицеры были «разобраны» немецкими коллегами в гости на домашний ужин, а в местном доме культуры тем временем прошел молодёжный вечер дружбы.
Были намечены и экскурсии наших моряков. На выбор предлагались какое-то промышленное предприятие и передовой пригородный «колхоз». Для меня, командированного сюда за сельскую страду, выбор был очевиден – конечно, колхоз!
Накануне вечером я должен был передать в редакцию заметку о ходе визита. За разрешением корабельные связисты отправили меня к начальнику связи флота. В каюте, где он жил, оказался и его немецкий коллега. Они тут же приобщили меня к своей теплой во всех отношениях компании, и в ходе задушевного разговора немецкий адмирал предложил нашему съездить назавтра в Берлин. Естественно, предложение было охотно принято (на слабую попытку отговориться - «у меня сегодня ночная вахта!» - последовало решительное: «в машине за два часа отоспишься!»). К путешествию был приглашён и я – с заверениями, что из «колхозного» списка меня легко выпишут. Нечего и говорить, что неожиданную перспективу побывать в Берлине я воспринял как еще один подарок судьбы.
Знать бы, какого драматического испытания я благодаря этому избежал!
День поездки выдался самые что ни на есть благодатный. Машина шла по изумительно гладкой дороге, наш адмирал спал на задних сиденьях, а я, избавленный в силу незнания языка от необходимости вести светский разговор, мог безмятежно наблюдать ухоженные окрестные поля, живописные посёлки и прочие попутные достопримечательности. В Берлине воочию увидел то, о чём знал только из книг да послевоенного кино: улицу Унтер-дер-Линден, Бранденбургские ворота, у которых в 45-м сражались наши солдаты, злополучную Берлинскую стену... Побывали мы и в Государственном музее Берлина. А обедать поднялись в ресторан на телебашне, которая, хоть и пониже нашей Останкинской, но тоже впечатляет широтой обзора.
(Двадцать лет спустя, когда я в Москве привёл на «Седьмое небо» свою пятилетнюю внучку, она, поглядев с высоты на игрушечные дома, на снующие по земле машины и поезда, заметила к полному моему восторгу: «Кажется, отсюда хорошо управлять нашей страной!»).
Словом, поездка удалась на славу.
Вечером в кают-компании крейсера был намечен торжественный приём в честь гостеприимных хозяев. Наши офицеры были, что называется, при параде, галантно приглашали танцевать дам, сопровождавших немецких коллег Все то и дело поглядывали на уставленные снедью столы – оставалось лишь дождаться выхода обоих командующих. Однако начало церемонии затягивалось. Больше того, в атмосфере кают-компании, несмотря на музыку и улыбки, чувствовалось какое-то напряжение, даже тревога. На мои осторожные расспросы никто толком не ответил. Но время шло, ожидание становилось уже неприличным, когда в зал вошёл наконец наш командующий. Почему-то его немецкого визави не было. Заметно прихрамывая, чего за ним раньше не замечалось, Владимир Васильевич взял в руки микрофон, произнёс несколько приветственных фраз, поблагодарил немецких друзей за отличную организацию нашего визита, пожелал присутствующим приятного вечера и предложил тост за нерушимую советско-германскую дружбу. Начался фуршет, приготовленный стараниями флотских коков на славу, посыпались другие, не менее идейные тосты, снова полилась музыка. Обстановка, казалось, разрядилась. Но я уже неотрывно наблюдал за командующим. Улыбаясь и приветливо чокаясь с гостями, он то и дело морщился, явно старался поменьше двигаться, скрывая непонятную хромоту. Потом, негромко извинившись перед ближайшим окружением и поставив бокал на стол, направился к выходу. И тут, поймав мой пристальный взгляд, кивком позвал за собой. На трапе, поднимаясь в каюту, он уже безо всяких условностей сказал: «Пошли! Сейчас всё поймёшь…».
Я почувствовал себя на пороге захватывающей тайны.
За давностью лет не вправе цитировать рассказ адмирала без риска исказить его речь, полную выразительных слов и междометий. Поэтому вкратце изложу только фабулу.
Адмирал, оказывается, вместе с группой офицеров тоже решил познакомиться с прославленной земледельческой культурой братской страны. Несколько часов они в сопровождении немецких коллег объезжали идеально возделанные поля, оснащенные новейшей техникой фермы, ремонтные мастерские, тщательно ухоженные сады – и всё это по прекрасным дорогам без малейших признаков придорожного бурьяна. Потом хозяева дали в честь дорогих гостей замечательно щедрый обед. И в довершение всех удовольствий предложили вместе совершить конную прогулку по берегу моря. На осторожные расспросы тех, кто потрезвее, о лошадях последовали заверения, что лошади – смирные, послушные, специально подготовленные. Поэтому, наскоро снарядившись, человек сорок бравых моряков-наездников обоих флотов выехали на прогулку.
Сначала всё шло хорошо. Но минут через десять-пятнадцать все кони в один момент вдруг покрылись пеной и – понесли. Немецкий адмирал, человек довольно тучный и, видно, неопытный, мешком свалился на асфальт под копыта своего коня (его потом увезли в госпиталь, почему и на крейсерский приём он не прибыл). Рядом в таком же положении оказались несколько наших моряков, включая одного из моих коллег, корреспондента «Красной звезды» (он тоже оказался в госпитале, а когда настала пора идти к родным берегам и его вернули на корабль, добросердечные немцы завалили каюту раненого букетами, всяческими деликатесами и коробками конфет). А вот наш командующий оказался более удачливым: как крестьянский сын, он на взмыленном скакуне не растерялся, привстал в стременах и держался до тех пор, пока конь не вынес его на песчаный берег. Там адмирал оттолкнулся и спрыгнул, отделавшись лишь ободранной ногой (этим и объяснилась его хромота).
Закончив рассказ, адмирал налил две стопки. Я, конечно, предложил тост за его скорейшее выздоровление. Но его больше волновали другие, "стратегические" последствия происшедшего.
- Что это было? – размышлял он. – Просто случайность? Но почему покрылись пеной все лошади сразу?.. Провокация? Диверсия? Но ведь пострадали и немецкие офицеры... Конечно, мы были выпивши, а лошади этого не любят… В общем, будет следствие…
Мы выпили ещё по одной, после чего и пришла очередь колеса – то бишь, штурвала.
- Я о чём хочу тебя попросить… - перешёл адмирал на задушевный тон, отбросив различия в рангах (замечу, что я был всего лишь капитан-лейтенантом запаса). – Пару-тройку месяцев, - продолжил он, приглушив голос, - я прошу тебя никому, слышишь – ни-ко-му, об этом не рассказывать и тем более не писать! Ты же понимаешь, если окажется, что это все же диверсия, какие могут быть политические последствия…
Разумеется, про последствия я всё понимал, поэтому заверил доверившегося мне адмирала, что ни устно, ни печатно, ни на трезвую голову, ни даже в подпитии не соблазнюсь возможностью извлечь профессиональные либо материальные дивиденды из этого прискорбного происшествия. Расчувствовавшись, мой собеседник отлучился на минуту в спальный отсек каюты и вернулся с коробкой, из которой извлёк колесо.
- Вот… Прими. В залог нашей договорённости…
Прошли годы. Исчезли с карты государства, флоты которых участвовали в описанных событиях. Изменились и сами флоты: корабли того типа, к которым принадлежал крейсер «Октябрьская революция», давно разрезаны на металлолом. Ушёл в отставку, а потом, увы, из жизни замечательный офицер Владимир Васильевич Сидоров. И я горжусь, что сдержал данное ему слово. А висящий в моём доме флотский штурвал и мой сегодняшний рассказ – просто дань памяти ему и благодарности за почётный подарок.