Автомобиль с присвистом катил по пылавшей полднем глади Юго-Восточной равнины. Границы её определялись исключительно линией горизонта, демонстративно, как на открытом уроке географии, обозначавшей округлость Земли. Далеко впереди по левую сторону мерцал в мареве бесцветной дрожи и обманчиво двигался вместе с движением наблюдателя силуэт церкви, к которому мысль законопослушно пристраивала ветхую деревеньку. И к нему же наотмашь шарахнулась дорога. Тотчас наносным пухом очертились сады, вывели из своего хоровода несколько крашеных суриком крыш. Казалось, вот-вот приблизится общий план, вот-вот объявятся отдельные детали деревенской архитектуры: частокол палисада, наличники окон, флюгер на кровельном коньке, старик хозяин или хотя бы сонный пёс. Но никакого приближения не произошло. Деревенька всплеснула своими околотками, словно девка оборками пыльного сарафана и, выставив в арьергарде два или три запоздалых двора, ленивым изгибом подалась назад. Оставалось гадать: то ли прямая лента шоссе гнулась от зноя дугой, то ли дуга расправлялась в прямую. Напоследок пуританство ландшафта нечаянно обнажило лазоревую наготу прудка, которая, стыдясь, брызнула в глаза пригоршней жирного солнца.
Тезис зажмурился. Под веками бился огненный столп. Рука машинально потянулась в бардачок за тёмными очками; на обратном пути пальцы коснулись кнопок радиоприёмника, тот оживился. «…Протовостояние на Кавказе не прекращается. Как сооб...» — дальше — «…С запада пришёл мощный циклон и принёс с собой проливные дожди, сопровождающиеся градом и ураганными ветрами…» — дальше — «…Она решила идти по направлению к Св…» Последняя фраза была проглочена саксофоном из весёленького дивертисмента, увлекшим мысли Тезиса в неопределённость выстроившегося многоточия.
Ассоциативно, по следу с трудом вымученного намедни романа, в далёком серебрившемся столпотворении облаков ему грезилась Жильберта, совершенно по-свойски оказавшаяся под пальмами сочинской ривьеры, в некоем куртизанском обличье, с парасолью, в лёгком воздушном платье… Она непринуждённо совмещалась с образом той, настоящей, вовсе не Жильбертой, словно это были две сестры, одну из которых он с грустью и облегчением покинул сегодня утром. Тезис отчётливо слышал накат волны, шелест гальки; видел, как щиколотки её и икры — прежде чем она вскарабкается на борт катера — облизывает морская вода… А секундой раньше там блуждали его ненасытные губы. В лицо и в грудь весело хлыщут брызги, в то время как путешественники, рассекая форштевнем волну, направляются к отдалённому мысу…
В момент, когда рука Тезиса мысленно коснулась её груди, радио взорвалось (он и не заметил, как повернул ручку настройки) задыхающимся восторгом станции «Евразия-плюс»: «…Оставайтесь с нами! Через минуту самой крутой в мире рекламы противозачаточных средств вы встретитесь в нашем эфире с легендарнейшей группой «Ско-о-орпионз!!!» Рёв гитар, грохот ударных… Уши заложило плотным какофоническим тампоном и напрочь вытряхнуло из Тезиса его истомное наваждение. Тотчас он увидел, как прямо по курсу выросла сизая стена смерча, косо подпёртая ливневыми столбами. Прогноз оправдывался.
Минут через пять машина вошла в плотные слои ненастья. Тезис съёжился, когда по крыше мощно ударила водяная шрапнель; лобовое стекло облилось слезами, дворники не успевали их вытирать. Тезис сбросил скорость — он едва видел дорогу и не мог разобрать ни одного указателя. На какой-то из развилок он свернул и, как ему теперь казалось, не туда куда нужно.
Потянулся сумрачный лес, по обе стороны отгороженный от проехжей части (дабы уберечь дичь от колёс варваров) бетонным забором монотонно-ромбического содержания. Время от времени, немо светя фарами, проносилась встречная, и на боковые стёкла летел из-под её колёс мутный плевок; он отекал рисунком полосатых обоев, за которым иной геометрии мира как бы уже и не существовало.
Лесному массиву делалась разрядка: лугами, оврагами, поймами безымянных речек. Вспыхивали перпендикулярным небом коридоры просек, и тогда напряжение высоковольтных мачт, тянувшихся по ним, выворачивало хрипом нутро приёмнику.
Часа два Тезис продержал стрелку спидометра ровно на сотне. Руки одеревенели, а дождь обернулся плаксивым всхлипыванием. В салон прокрадывалось шипение шин, перемешивалось с бормотанием мотора и суспензией долетало до слуха Тезиса, усыпляя его водительскую бдительность. Он закурил и громче включил радио. Динамик прокашлялся смешком, обрывком фразы и раскатился модуляциями голосовых связок А.Пугачёвой, в то время как на задних рядах фонограммы прошло сообщение о ближайших гастролях певицы в Москве, Петербурге и, возможно, в Лондоне. Ехать стало веселее, и Тезис принялся потихоньку отбивать такт свободной от педалей ногой. Зеркало заднего вида лихо отбрасывало назад скомканный ветром пейзаж.
В некоторой точке пространства, координаты которой имели в сознании Тезиса абсолютно бесцветный пробел, леса поредели и на авансцену плавно выплыли холмы. Божественная свежесть зелени, островки кустарника там и сям, стада библейских овечек наводили на озорную мысль о яви Эдема.
Шоссе ленивой рептилией вилось по долинам, забираясь кое-где на пологие выступы рельефа, огибая их и имея общей тенденцией набор высоты, ибо двигатель работал с перегрузкой. Собственно холмы напоминали собой свидетельства осыпавшихся уже младенческих игр гопода бога в песочницу; они как-бы специально были расставлены в подобии шахматного порядка и различались лишь величиной. Милый сердцу игрушечный пейзаж (заповедник для ностальгии), он непременно, как представлялось Тезису, должен быть украшен, например, миниатюрной железной дорогой с карликовыми локомотивчиками, с изящными, сверкающими порядком станциями, с марионеткой-смотровым, что на переезде поднимает расписной шлагбаум. Здесь же должна быть и сливово-яблоневая аллея вдоль любой тропки, естественным образом ведущей в рай, и облако на нарисованных небесах с розовопопыми ангелочками, и привратник у входа…
Машина подозрительно чхнула. Только сейчас Тезис заметил раскалённую красноту лампочки бензомера. Хотя, конечно, какую-то дистанцию ещё можно будет проехать. Тезис стал вглядываться в спорадически выраставшие по обочинам информационные табло. Он понял, что окончательно сбился с пути и попадёт домой теперь в лучшем случае только ночью. Машину придётся оставить во дворе — не тащиться же из гаража в самый разгар криминальной стихии. Ему захотелось скорее распахнуть дверь своей квартиры, вдохнуть её насквозь обжитого воздуха и сделаться, как обычно, участником интерьера в окружении ласковых вещей.
Возможно, ему могли звонить из Киева или Новосибирска — он, кажется, поставил телефон на автоответчик… да, поставил… Кассета наверняка под завязку забита всякой белибердой из редакции. Чёрт с ними, обойдутся, объясню как-нибудь, откуда же было знать, что она позовёт… Ну всё, с этим покончено, покончено!.. А если бы узнала Вера?.. Интересно, приходила ли она? — Мысль Тезиса работала в автоматическом режиме. — Воду-то перекрыл? А вдруг нет, хотя бы она тогда… Впрочем, если что, за неделю отсутствия нашлось кому перекрыть. Наверное была — она же сама просила ключи. Может ей вообще их дать? То есть дать и всё. Хм. А не нарушит ли она разом духа квартиры своими, так сказать, духами — идиотский каламбурчик, — своими хрупкими пальчиками, как скоро они начнут прикасаться к святости запылённых предметов; не вызовет ли атмосферной аллергии чрезмерно нежным дыханием, чёрт возьми?
За окном мелькнул опознавательный знак бензоколонки. В сноске под рисунком значилось: «300 м.»
Машина с натягом взяла гору, и Тезис чуть было не вкатил в старинный парк, совершенно уже запущенный, но сохранивший обаяние первородной аристократичности: кудлатые с морщинистыми стволами дубы, пытаясь держать форму, выстроились вдоль останков кирпичного забора, как кавалеры в дворянском собрании перед своими одряхлевшими дамами — то бишь липами, — что тянулись поодаль. Вместе они создавали правдоподобие аллеи. В глубине её разворачивалось воспоминание о почившей в бозе английской лужайке, на противоположной окраине которой проявлялись очертания особняка. Изначально мелованное его лицо морщинилось обшарпанным фронтоном и рефлексировало румянами в лучах заката. «Отличное местечко для игры в прятки, как, впрочем, и для иных забав», — подумал Тезис. Ему показалось, будто однажды он уже бывал здесь.
Заправка сонно расположилась возле зарослей дикой малины. Тезис подрулил к окошку.
— Живописные у вас тут места, — сказал он заправщику, вылезая из машины.
— Филиал рая, милости просим, — ответил тот.
— Что за дворец, позвольте спросить?
— Усадьба князя Куракина. Бывшая, естественно.
Тезис кивнул.
— Вам сколько? — спросил заправщик.
— Что?
— Сколько бензина, спрашиваю?
— Полный, — бросил Тезис.
Расплатившись за шестьдесят литров, Тезис оглядел окрестности. Точка обзора являла собой как бы естественную высоту, к которой привязывался план всей остальной топографии. Преобладали опять же холмы, за ними на рубеже зрения штрихом тянулась синь уже обследованных лесов, а за спиной по склону, цепляясь улицами за песчаные террасы, осторожно спускался городок.
— Есть ли название у столицы вашего филиала? — спросил Тезис.
— Есть. Безымянск.
Тезис скривил гримасу.
— Оригинально, надо заметить: имя без имени.
— Представьте себе. Но — это имя его новое. Прежнего я, к сожалению, не знаю, не здешний, — как бы извиняясь сказал заправщик.
— Что ж, нанесём визит в Безымянск.
— Почему бы и нет, если по пути.
— По пути.
Тезис включил зажигание и через секунду машинной судороги двинулся в обозначенном направлении — к городку.
Было хорошо, просто хорошо — от раскрепощающего отсутствия мысли. Безвестный радиоканал по-прежнему задаром предлагал случайному слушателю свои услуги: теперь Пркофьева или Рахманинова (не всё ли равно?). А ещё лежала нетронутой целая бутылка «Пепси-колы». В мозгу шевелился, пожалуй, лишь тот микроскопический пучок нейронов, принцип действия которых роднил Тезиса с окаменелым видов deinоs sauros: Тезис примитивно мечтал о сексе. Воображение на крыльях любви несло к нему (почему-то именно к нему) его целомудренную Верочку, и он вёл её после некоторых — как-то: разувание, раздевание — проволочек в ванную комнату, где проходили самые сладостные минуты их общения. По ходу грёз Тезис наткнулся на запах её уже мельком упоминавшихся духов в стиле сюрреализма фирмы «Сальвадор», навеянный сквознячками в прогалинах чувств, и, приложив его к душку выпростанных из-под оков бюстгалтера её же грудей, принялся за излюбленную свою работу — собственно овладение.
Хотя всё это происходило у них уже несчётное число раз, притом с вариациями, комбинациями и прострациями, Вера тем не менее полагала необходимым в каждом отдельном случае ломать из себя девочку. Она пыталась вывернуться, оттолкнуть, трагедийно заломить руки, разыграть инсценировку близких слёз («Пусти, сейчас закричу!»), и проч. и проч. Но всё это она делала ненапористо, с тайным опасением переборщить. Тезис невозмутимо принимал её игру в непорочность, ибо это позволяло проходить уже пройденный материал, вновь и вновь переживая его свежесть. Он пускал в ход некоторые свои мужские ухищрения, которые как правило действовали безотказно. Например, включал душ и вместе с тёплой струёй воды обливал свою «рыбку» заранее заготовленными потоками ласковых слов,признаний, обещаний (в зависимости от обстоятельств), увещеваний, молитв, заклинаний… Когда же тактических средств недоставало, на арену выпускались стратегические: воровские поцелуи сосков, от чего она немела, пальчиком — позвоночное глиссандо, или просто: ногой дикаря в её промежность. А уж там, в засаде — сперва блудливые руки, а потом… В ней бывало горячо.
От приторной сочности картины Тезису сделалось дурно; впрочем, может быть, больше — от невозможности сиюжеминутно воплотить её в реальность. В этот момент он, пожалуй, корил себя за бездарную потерю целой недели в обществе сомнительных ценностей, вместо того, чтобы под сурдинку наслаждаться хотя и пресноватой, но доступной радостью. Тезис даже испытал нечто сходное с чувством вины перед Верой и решил в ближайшую же среду реабилитироваться букетом её любимых хризанием. (Он засчитывал себе в заслугу то, что знал маленькую деталь из общего набора её пристрастий, и это как бы само по себе доказывало его привязанность к ней.) «Не дуй губки, душечка, — весело промурчал Тезис, — завтра я позвоню тебе из редакции.» На последнем слове нота оптимизма понизилась: неделя отсутствия и не сданная в набор статья грозили расчисткой «авгиевых конюшен аграрного комплекса.» На деле это означало, что придётся в три номера подряд писать про поля и фермы.
Он переключился на пейзаж.
По пути поразительным образом сбылась его недавняя догадка, а именно: шоссе пересекло железную дорогу, в самом деле походившую более на бутафорию, нежели на транспортный объект, — и тем, что на переезде стоял вымышленный путеец, одетый в ярко-оранжевую безрукавку; и тем, что поднял он свежевыкрашенный красно-белым пунктиром шлагбаум… Ну, да ладно. Впереди квартировался Безымянск.
Сверху Тезису была отлично видна панорама этого чистенького, словно только что вынутого из подарочной коробки, захолустья. Домишки аккуратно почковались вдоль до блеска вылизанных недавним дождём, безлюдных (очевидно жителей забыли достать и расставить) улиц. Он въехал.
Ладный издалека строй кварталов оказался крайне запутанным изнутри. Тезис миновал несколько перекрёстков, сделал пару сомнительных виражей и ощущение планомерности исчезло. Дальше ситуация ещё более осложнилась: одни улицы рассыпчато множились веером переулков, другие — кружили спиралями, третьи — обрывались прозаическими тупиками. Некоторые из них Тезис узнал, особенно, когда проезжал мимо гастронома «Юбилейный», в котором всегда покупал мороженое. Так и осталось тайной, в честь какого из юбилеев он был воздвигнут и назван. Сомнительная манера давать пышные имена банальностям.
Ну конечно, вот и пятиэтажка, в которой жил (или живёт?)… Да, он преподавал математику и жил в двух шагах от работы. Сейчас за углом скверик, а там и она — его школа. Точно! Порча не коснулась стен, это приятно. Да и гипсовый молодец с веслом, что стоит у входа, по-прежнему полыхает энтузиазмом.
Тезис продвигался на минимальной скорости и глядел во все глаза. Сделало книксен скромное зданьице книжного магазина, в одном из окон которого белым листом ватмана зияло объявление: «Открыта подписка на произведения Борхеса»; далее (Тезис предчувствовал) вот-вот покажутся тылы зерновых складов… Ещё чуть-чуть… ну же, так, так…
Продолжения не получилось, ибо улица кирпичным клином сошла на нет, так что Тезис едва смог развернуться на пятачке. Попятными манёврами он выкатился на столбовую им. Имярека, но и её прямизна представлялась весьма ненадёжной. Тезис заколебался и притормозил. Окружавший его кусок архитектурного пейзажа на этот раз был абсолютно анонимен. Автомобиль замер.
Мимикрия зелёного платьица не сразу выдала за клубами газонной акации фигурку девочки лет десяти. Сидя на корточках, она сосредоточенно копошилась у себя под ногами.
— Сударыня, скажите пожалуйста, как мне выехать из вашего города? — с нарочитой предупредительностью обратился к ней Тезис.
Малышка от неожиданности залупала глазками, но быстро оправилась.
— Езжайте прямо и всё время держитесь разметки на дороге, дяденька, — бойко отчеканила она.
— Премного вас благодарю. Если не секрет, назовите ваше имя.
— Арина.
— Прекрасное имя. А что у вас в руках?
— Мелки, я рисую нити на асфальте.
— Вот как? Вы находите это интересным?
— Да. Они так красиво вьются, разве вам не нравится?
— Нравится, очень нравится, — сказал Тезис, впрочем из-за кустов не имея возможности видеть её тротуарные произведения. — Пока! — крикнул он Арине, захлопывая дверцу.
— Пока! — махнула она ручкой.
Автомобиль тронулся, брусчатка дробью посыпалась под колёса. Перед глазами потянулась акация, перемежаемая вставкамми из тополей и клёнов. Полотно зелени было неравномерно дырявым и в прорехах его беглым штрихом, как бы на втором плане жизни, обозначились фрагменты застройки, которая, казалось, была в данной природе вещей самодовлеющей и самодостаточной: безлюдность улиц дополнялась безжизненностью окон, бесцветностью стен, беззвучностью слов…
Точно такие же города, наполненные мистикой метафизики, мерещились Тезису в детстве, когда он больной бредил в постели, а пылавший в нём жар почти до взрыва сознания распалял мозг и швырял его в чудовищные дали космоса, на фоне которого сам Тезис стремительно превращался в ничто. Но в критический момент из каких-то побочных галактик появлялась мать, клала холодную руку на его лоб и вся система отсчёта с болью и утешением приходила в равновесие. Он видел встревоженное материнское лицо и улыбался. Или ему мерещилось, что улыбался.
Дорога качнулась в сторону и вышла на новый промежуточный этап, который показался Тезису весьма необычным; что-то даже заставило встревожиться. Сердце сделало несколько панических прыжков. Тезис попытался его усмирить, но, спустя миг, когда кадр окончательно раскрылся, оно, вырывая поводья, перешло в галоп.
Произошедшая метаморфоза застала Тезиса врасплох: едва сохранившиеся в памяти помарки — заиндевелые, полинялые — вдруг вспыхнули новым светом и, как контуры кальки, совместились с чертежом фасадов, с рисунком мостовой…
Несомненно, он и спустя целую жизнь узнал бы этот дом с тремя окнами в обрамлении невзрачных наличников, обшитый налицо зелёными, цвета пыльных лопухов, досками, так что летом стены и растительность в палисаде выступали единым массивом, от которого в стерильные зимние месяцы оставалось лишь грязное недоумение; узнал бы он и кудлатый вяз, прочно обосновавшийся у парадного крыльца, — ведь по нему так ловко было забираться на крышу. И теперь в гуще ветвей можно было разглядеть два спиленных сука, как раз служивших опорой для ног.
Из приоткрытых ворот, за которыми скрывался (Тезис знал) обширный двор, неухоженный, заросший как пустырь полынью и ромашкой, выкатился на тротуар вначале фрагмент велосипедного колеса, а затем и весь велосипед, бережно ведомый владельцем — мальчишкой в клетчатых шортах и голубой рубашке. Этот дивный с никелированными ободами велосипед был подарен ему родителями за примерное окончание начальной школы. И вот уже целый месяц как переваривалась непереваримая масса счастья.
Следом вышла мама, смахнула со щеки брошенную ветром прядь, что-то сказала немым движением губ. Мальчишка кивнул, упёрся ногой в педаль и покатил. Она всегда говорила Тезису, чтобы тот был осторожен на дороге. Избыточные её страхи, помнится смешили его: разве с ним могло что-нибудь случиться? Издалека Тезис различал моложавую ещё пластику её движений, в общих чертах — свежесть лица. Чтобы лучше видеть, он приник к лобовому стеклу, будто от этого расстояние могло сократиться, но опомнился, дал газ; улица вывернулась каким-то дьявольским вывихом, отпрянула, потянула за собой нечаянную близость драгоценного миража. Нервно передёрнув рычаг скоростей, Тезис ринулся в погоню; машина взвыла сцеплением и отказалась повиноваться.
Когда же он, наконец, сладил с ней и поравнялся с контурами своих мемориальных пенат, когда был так близок и так готов к неправдоподобию грядущей встречи, ворота затворились; в проёме их мелькнули её глаза, лишь походя скользнули по лицу Тезиса и остались равнодушны, не найдя в нём ничего для себя примечательного, — она не узнала его.
Тезис хотел притормозить, но автомобиль, самоуправствуя, понёсся прочь; от ускорения голова Тезиса запрокинулась, правые колёса со скрежетом прошлись о бетонные плиты бордюра, фонарный столб чудом остался в стороне.
Когда Тезис опомнился, а разлетевшиеся осколки мира вновь собрались в некоторое подобие целого, перед капотом выросла фигурка потерянного было из виду велосипедиста. Никогда прежде Тезис не видел его со спины и потому , наверное, не мог с ходу признать в непропорциональности головы, тонкости шеи, узости плеч безоговорочное сходство с оригиналом. Мальчишка услышал гул мотора, сдал к обочине и обернулся. Сомнения рассеялись: это был он. Точно таким же, с глуповато-шальными глазами, со всклоченным чубом Тезис остался на одной из своих школьных фотографий.
Озорник налёг на педали и, невзирая на красный вопль светофора, помчался через перекрёсток; Тезис же, не в силах разгладить в сознании закостенелый оттиск запрета, вдавил в пол тормоза.
За перекрёстком улица выхолащивалась несуразицей ветхих построек, и юный Тезис направился как раз туда, где проезд был закрыт. Теперь Тезис вспомнил, что дороги там никакой не было. Но тут только до него дошло: пока он этого не знает и не может по правилам вступить в игру. Значит придётся набить синяков, а мать вечером будет протирать их спиртом, причитая и ласково бранясь.
Тезис выскочил из машины и закричал: «Там же нет дороги, ты куда!..»
Но звук, едва родившись на устах, был снесён порывом ветра, и мальчишка ничего не услышал.
Зажёгся зелёный. Тезис рванул вперёд, норовя с ходу вонзиться в злополучные трущобы, но машина не слушалась руля, набирала скорость и катила прочь, строго держась разметки. Как и советовала Арина.