Месть мастера
Николай Аба-Канский
Моим виртуальным друзьям:
Виктору Афсари,
Владимиру Пастернаку,
Гунки Хукиеву
И я вышел в жизнь, держа его в руках,
и тогда моя жизнь кончилась.
М.Булгаков «Мастер и Маргарита»
Сотней мягких кастаньет восторженные аплодисменты, молодой, почти юноша, и весьма обаятельной внешности Гитарист кланяется, благодарно улыбается, инструмент бережно держит в левой руке.
–Спасибо! Спасибо! – публике. – И вам спасибо! – это симпатичной женщине, Директору краеведческого музея и хозяйке, стало быть небольшого уютного зала, где состоялся концерт.
Слушатели расходятся и только тут милый Директор спохватывается:
–А Мастер был на концерте?
–Был. Слушал не отрывая глаз. Только ушел.
–Вот беда то какая…
–Кто это? – спросил артист.
–Наш. Писатель.
–Писатель?
–У нас в библиотеке восемь книг. Самиздатских.
–Любитель гитары?
–Да нет. Не любитель. Учитель. Лет тридцать, наверное, преподавал. Вы не подумайте чего – человек он одинокий, довольно замкнутый, с некоторыми странностями, но ученики его любили, да и он их.
–Может, ему грустно, что жизнь ушла на учительство, а не на сцену – я слышал его, он хорошо играет. Горько, конечно, что душевные силы приходилось тратить на учеников, а они ведь – ох, какие разные! да и физические, я имею в виду руки, не на струны гитары, а на мастерскую, – добавил старший (хотя и далеко не старый) научный сотрудник музея.
–На какую мастерскую? Столярную? Слесарную?
–Скорее, на обе. В своей убитой квартире. Ученикам гитары ремонтирует. И даже сам делает.
–Да?..
–У нас в музее две его гитары. Экспонаты. Хотите посмотреть?
–Конечно!
–Вот вам и Гид нашелся! – засмеялась Директор, поблагодарила музыканта и откланялась.
Артист уложил гитару в футляр, щелкнул замком и, почтительно ведомый старшим научным сотрудником, Гидом то бишь, отправился на экскурсию.
Первый экспонат его поразил и даже возмутил: семиструнная гитара с широким не вклеенным, а на ключе, грифом, вместо струн натянуты четыре толстые рыбацкие лески.
–Это чтоб гриф не болтался, – пояснил Гид.
–Что за уродина… Два резонаторных отверстия, как на виолончели… Только не буквами «эф», а широкими «эс»!
–Там и внутри что-то похожее на виолончель, он говорил. По его словам – неудачный эксперимент, проверка идеи.
–Да уж, идея… Вторая гитара без идеи?
–Без. Здесь он только корпус сделал, гриф…
–Вижу. Гриф фабричный. Кажется… Да, от ленинградской гитары, «имени Луначарского»!
Заглянул через струны в круглый резонатор (для справки: в акустике подобное отверстие должно именоваться «горлом резонатора», но это слишком громоздко звучит в литературном изложении).
–А где же его… визитка? Этикетка с именем мастера? Гитара безымянная?
–Этикетки он клеит…
Не зная, как объяснить, Гид коснулся нижнего изгиба обечайки, противоположного грифу.
–Клоц?! На клоце?! Зачем?!
–Ну… Может, чтоб никто не смог заменить…
Гитарист язвительно усмехнулся:
–Заменить! Кому она нужна – заменить? – и небрежно чиркнул пальцем по струнам.
Улыбка с его губ слетела.
–Можно… попробовать?
–Всегда пожалуйста.
Настроил гитару, поморщился.
–Струны высоко, неудобно. Ключа нет?
–Увы.
–Ладно. Обойдемся двумя позициями.
Сыграл детское «Андантино» Каркасси, потом целыми нотами на первой струне на двенадцатом, тринадцатом, четырнадцатом и пятнадцатом ладах.
Мрачно помолчал.
–Чего ж он… В музей то ее… Продать бы мог. Я бы купил.
–Тут… Какие-то тайны мадридского двора.
–Тайны? Ну-и-ну.
–У него фишка: разберет гитару, переклеит там, уж не знаю, что, придумает ей имя и на визитке, или как, напишет…
–Ну?..
–Ну… У этой гитары имя знаете какое? «Месть»!
От неожиданности музыкант прошипел сквозь зубы что-то невнятное. Потом:
–Жаль, что он ушел. Пообщаться бы.
–Давайте, я ему позвоню.
–А удобно?
–Да он простой человек. Толерантный. Нелюдимый малость, да ведь у всех нас… свои тараканы!
–Позвоните.
Гид достал мобильник.
–Добрый день, дорогой вы наш Мастер! Что ж вы так, исчезли то ? …. Извините, это уже излишняя деликатность! Наш гость очень даже сожалеет, что не пришлось пообщаться с вами. …. С какой стати… Да с такой – он на вашей гитаре играл! …. Не надо вам беспокоиться, у меня машина, мы сами подъедем. …. Да… Одну минуту!
Гитаристу вполголоса, со смехом:
–Если поиграете ему Баха!
–О чем разговор?! «Чакона»!
–О чем разговор! Бах гарантирован! «Чакона»! Правда, я без понятия, что это такое. …. Так мы едем!
Мастер встретил их у обочины шоссе. Стать – Дон Кихота, белая, мусульманского образца, бородка, короткая, тоже белая, стрижка, глаза… оробевшему артисту показалось, что взгляд их направлен внутрь, а не в бездонную ширь мира.
–Если я через час подъеду, как вам… много?.. мало?..
–Мало! – улыбнулся Мастер. – Одна «Чакона» звучит двадцать минут. Согласимся на полтора, идет?
–Идет.
–Но… – засмущался Гитарист, – мы вам… свалились… может, у вас дела…
–Не переживайте. Никаких дел. Пойдемте! Меня так редко навещают.
Зал квартиры Мастера сразу выдавал профессию его хозяина: у стены против окна и двери на балкон – черное пианино, на крышке его – две скрипки, а две гитары (шестиструнная и семиструнная с широким, как у музейной, грифом) висели над диваном. Обе гитары – «имени Луначарского», острый глаз Гитариста заметил, что кант верхней деки не деревянный, а, судя по цвету, пластмассовый, отлитый. Гитары, стало быть, вскрывались.
Мастер, явно, был приятно взволнован, усадил гостя, поставил к его левой ноге изящную скамеечку.
–Отметим знакомство Бахом? – улыбнулся Гитарист. Мастер смущенно развел руками:
–Я ее очень люблю.
Гитарист вынул инструмент из футляра, проверил строй и взял первый ре минорный аккорд.
На «Чаконе» старик и юноша, можно сказать, побратались: артист играл мощно и страстно, Мастер слушал почти не дыша.
–Хорошо… У меня похожая трактовка. Была… Я ее на семиструнной играл.
–На семиструнной?!
–А что? Чему вы удивляетесь?
–Я удивляюсь вот чему. Соглашаюсь: испанская гитара и русская инструменты равноправные, но зачем делать переложение «Арабского каприччио» Тарреги в си минор, где оно звучит отвратительно, слышал однажды! не проще ли взять испанскую и сыграть в оригинальной тональности, в ре миноре? Что, иметь два инструмента неподъемная тяжесть? Надсадишься? Вот у вас же две гитары!
–Абсолютно с вами согласен. Как ни упирайся, а пятый танец Гранадоса ни в «си», ни в «соль», ни в «ре» на русской гитаре звучать не будет, только в ми миноре на испанской. Мало того, когда я слышу его в оригинале, всегда мелькает грешная мысль: зачем не очень удачно переложили для фортепиано чудесное гитарное произведение?!
–Тогда мне не понятно… извините! – зачем «Чакону», переложенную для испанской гитары, играть на русской?
–Таковое переложение я видел, но играть его не играл. Я играл собственное переложение.
Гитарист не удержался от легкой иронической улыбки, Мастер заметил и улыбнулся в ответ. Так, чуть-чуть. Встал, подошел к шкафу, вынул пачку нотных листов.
–У меня был старинный сборник «Сонат и Партит» Баха с фортепианным аккомпанементом Роберта Шумана, сейчас он в музее. Посмотрите на мою работу и, положа руку на сердце, скажите, чего стоит переложение Сеговии! Просто архитектоника «Чаконы» гораздо ближе к строю русской гитары, чем к строю испанской.
Гитарист медленно перелистывал нотные листы, задерживаясь взглядом на многочисленных эпизодах, неисполнимых на шестиструнной гитаре.
–Да… спорить не приходится… Вы мне позволите ксерокопировать ноты?
–Я дам вам компакт-диск, так записаны сканированные тексты Баховских сборников: «Сонат и Партит», «Сюит» для виолончели соло и сборник «Старинной лютневой музыки». А зачем они вам?
–Закажу семиструнную гитару… Еще раз выучу «Чакону»… Кстати, в музее я видел ваши гитары.
–И семиструнную, стало быть?
–Да.
Мастер засмеялся:
–Представляю ваше изумление и даже негодование! Все очень просто и довольно грустно. Лет тридцать назад я сказал себе: ищи акустическую составляющую инструментов, вульгарное ее название – «секрет Страдивари», несуществующий, кстати. Это единственный оставшийся способ заработать на издание книги. Каждую гитару, что приносили на ремонт, я вскрывал, переклеивал пружины, состругивал их по высоте, записывал, чтоб не повторять неудачный опыт. Сизифов труд. И вот как-то пришлось разбирать виолончель, я и купился, грубо говоря, на ее толстую деку и мощную продольную пружину. Свято уверовал, что ухватил журавля за хвост, или за ноги, выклеил обечайку, обе деки, о грифе и говорить нечего: труднейшая работа! В результате – полнейший разгром. Наказание за самонадеянность. Отнес ее в музей.
–Но там еще одна. Я на ней играл.
Мастер молчал.
–Почему она… в музее? Ей место на сцене. Вы могли бы получить за нее неплохие деньги.
–И зачем они? Мне уже скоро… отчаливать в мир иной, как-нибудь дотянусь на своей пенсии.
–Ну, так не следует говорить, вам еще…
–Вот, вот. «Не следует». «Мне еще». Примерно такие же речи я заводил со своими старшими друзьями, Царство им Небесное, и лишь оказавшись… в той же лодке! понял природу их тусклых мимолетных взглядов.
–Извините…
–Ничего. Ерунда. На сцене или во время переезда гитару могут разбить. Еще ее могут украсть. Четырнадцатилетний отрок может похвастать приятелям, какая гитара у его папы, ну и… случайно кто-нибудь на нее сядет. Мне однажды приносили такую – верхняя дека в районе подставки лежала на нижней! А так как до этого случая я ее приводил в порядок, то получил устрашающую рекламацию: «А чего она такая хрупкая?!!» Только что распальцовкой в глаза не тыкали.
–И… почему у нее такое странное имя?
Мастер прикусил губу и опустил глаза. Артист минуту помедлил и поднялся со стула.
–По-видимому… Я касаюсь тем… которых вы не имеете желания затрагивать… Приношу вам свои изви…
–Сядьте. Вы деликатный молодой человек. Да за исполнение «Чаконы» мне с вами не рассчитаться. Когда я еще услышу ее?! Сядьте.
Сам же, однако, поднялся и снял со стены гитару.
–Попробуйте.
–Семиструнная… А… струны… Я никогда не видел таких в продаже. А для семиструнной так вообще… ноль…
–Ясное дело. У меня станок, самодельный, и самоизобретенный, что ли.
Гитарист перепробовал все струны в пределах семи ладов, поднял растерянные глаза на Мастера.
–Это же ленинградская фабричка… Вы обе деки вскрывали?
–Сначала верхнюю, потом нижнюю. Кант – эпоксидка. Клеил бумажную опалубку и заливал.
–Нижняя… Фанера! Пусть качественная, но фанера! Откуда такой звук?!
Мастер забрал семиструнную и подал испанскую.
–А эта как вам? здесь на нижней деке дерево, клен. Разница в звуке большая?
–Никакой…
–Отлично. Продолжим.
Повесил гитару и взял скрипку.
–Фабрички. Обе. Клен и ель бросовые, лакировка никудышная.
Натянул на смычке волос.
–Скрипач из меня – никакой, но изобразить звучание кое-как смогу.
Заиграл отрывок «Мелодии» Глюка:
ФА-СОЛЬ-ФА-СОЛЬ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯААА-СИ БЕМОЛЬ
ФА-СОЛЬ-ФА-СОЛЬ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯААА-РЕ…
–Изобразить и на другой или поверите на слово, что звучит так же?
Не дождавшись ответа взял второй инструмент.
Гитаристу почудилось, что он оказался в мастерской какого-то музыкального Фауста: три гитары, две скрипки… И – «Месть»… Почему – «Месть»?..
–Почему?.. Кому?.. «Месть»?..
–Миру.
–Ничего не понимаю.
Мастер положил скрипку на пианино, открыл книжный шкаф, вынул какую-то брошюрку. Полистал.
–Бернар Палисси, по прозвищу Великий Гончар… «…шестнадцать лет бился над раскрытием секрета фаянсовой глазури…», «…способ получения глазури Палисси нашел…», «…И вот этот человек созидательных и гражданских устремлений … скрыл от потомства способ получения самой лучшей своей глазури. Его открыть не удалось уже никому». И еще… Вот! «Английский смычковый мастер Додд изобрел способ закалки смычковой трости…», «…ему предлагали тысячу фунтов стерлингов … но секрета закалки он не продал». И что вы думаете об этих людях?
–Ничего хорошего. Такие жемчужины искусства должны принадлежать человечеству. Всему человечеству.
–Ага. Принадлежать человечеству. А такой вопрос: сами эти люди должны принадлежать человечеству или нет?
–Не понимаю вас.
–Я тут несколько слов пропустил. Умышленно. Касаемо Бернара Палисси: «Он прослыл сумасшедшим, сжег в печи для обжига фарфора полы своего дома, шестеро его детей умерли от нужды». Касаемо Додда, всего три слова: «…он умер в богадельне». Их открытия должны принадлежать миру, на их открытиях предприимчивые люди сколотили бы состояния, а им… да пусть умирают от голода их дети, да пусть они перебиваются в нищем приюте на воде и черством хлебе… Вот и… отомстили…
–Но… Вам-то… Вам-то о чем горевать?! Педагог! Мастер! О вас в музее… говорили с таким уважением! Да и… квартира у вас! Мастерская! Библиотека!
–Я – писатель. А музыка – всего лишь профессия, способ получить свободу, вернее – время для работы, а если высоким «штилем» – для творчества. И сделался писателем сразу же, как научился читать. С детства. Очень раннего. На третьем десятке лет существования вдруг осознал: это судьба. Повесть и несколько новелл. И.. глухая стена… Была в те времена такая злая шутка: «В издательстве: «Мы не можем вас напечатать потому, что вы не состоите в Союзе Писателей!», « В Союзе: «Мы не можем вас принять потому, что у вас ничего не напечатано!» Да и… Союз писателей с издательством – два коня в одной упряжке, ни к чему им приблудный жеребенок.
По лицу музыканта явственно читалось, что он не понимает мысли собеседника; Мастер улыбнулся.
–Повесть моя и рассказы были идеологически выдержаны, какие-никакие мозги у меня имелись, но они были… как сказать то… идеологически индифферентны, а этого «низ-з-зя», никак «низ-з-зя»! Изволь воспевать в стихах и красках замечательную действительность развитОго социализма: «Пропел гудок заводской…» Или секретарей горкома, обкома, крайкома. Пусть бы и так, если можно было бы издать свою работу за свой же счет: я молод, здоров, одинок, отправляюсь на СеверА заработать на издание, но опять «низ-з-зя»! Категорически. Когда рассыпалась карточным домиком вся эта соцпостройка, казалось, что появилась какая-то надежда, но – нет! Нет… Как гром среди ясного неба: издательство – предприятие коммерческое, прибыль – прежде всего. А прибыль давало разное садо-мазо-сексо-порно, ублюдочные детективы, идиотская фантастика и многоводный поток ранее запрещенных диссидентских творений. Скажете, противоречу сам себе? За свой счет можно было бы издать? Можно было бы. Вот только заработать я уже ничего не мог.
– Но ведь в музее есть ваши книги! Мне говорили!
–А… Это баловство. Самоделки. Некогда одна девочка училась у меня играть на гитаре, после школы поступила в Казанский Авиационный Институт, случайно встретились, компьютерную технику она знала в совершенстве, вот и решила сделать доброе дело любимому учителю. На маленьком принтере распечатала тексты, сброшюровала, сговорилась с типографскими служащими на «левую» работу и – несколько десятков отлично исполненных книжек.
–Понимаю… Палисси… и этот… как его?
–Додд.
–Додд! С ними ясно – отомстили. А… вы?..
–И я. Четверть века бился над «секретом Страдивари», вы слышали звучание аж пяти инструментов – три гитары и две скрипки; случайно может появиться один, ну – два, но не пять подряд! Казалось, забрезжил луч надежды, луч тусклый: в наших палестинах ему не разгореться, сами понимаете, значит – ближнее зарубежье, и город недалеко от границы. Но везти один инструмент бессмысленно: он может быть, повторюсь, случайной удачей, это раз, не факт, что его пропустят на таможне – два, а уж везти полдюжины инструментов (у меня еще акустическая бас-гитара в кладовке) абсолютно нереально. Как быть? Подскажете?
–Нет, конечно.
–Очень просто. Еду налегке, прошу аудиенции у директора консерватории, посвящаю в суть дела, он, естественно, человек вменяемый, шарлатанов на своем веку повидал; но у меня в запасе очень сильные козыри: визитка с адресом сайта, где висят мои статьи, новеллы, повести и романы, далее – выкладываю деньги на проезд туда-обратно и щедрые «командировочные» посланцу на два-три дня. Ясное дело: почерк не шарлатана, шарлатан денег просит, а не дает.
Мастер умолк и тяжело вздохнул.
–И… что? – прервал молчание Гитарист.
–Что… Вспыхнул конфликт, ближнее зарубежье стало ближайшим врагом. Злейшим. А плана «Б» у меня не имелось. Тогда я и сделал… ту гитару… «месть» которая…
–Но рано или поздно все образуется!
–Для меня – поздно. Стар. Да и… Ломается человек! Гаснет душа. Каждое утро, сдерживая слезы: зачем проснулся7.. Ведь некоторым же везет…
Зачем вставать на дыбу жизни?
За утром – утро, тусклый ряд…
Не нужен мачехе-отчизне
Мой острый ум и зоркий взгляд…
Она детей своих глотает,
Как злой Сатурн в былых веках,
И после трапез отдыхает
На побелевших черепах…
Мир оттолкнул меня, с какой радости должен я одаривать мир? И акустическая составляющая уйдет вместе со мной. Евангелие гласит: «какой мерой меряете, такой мерой отмеряется и вам». Той же мерой отмерил Палисси и той же мерой отмерил Додд. Все. Точка.
С улицы донесся сигнал легковушки.
Гитарист поднялся, поднялся и Мастер.
–За вами приехали. Благодарю за «Чакону»!
Прощальное рукопожатие. Но мастер вдруг порывисто обнял музыканта:
–Может… я еще передумаю…
* * *
Минуло несколько лет и как-то Гитарист решился позвонить Директору музея, спросил о Мастере. Директор немного помолчала, потом тихо ответила:
–Ушел Мастер…
–Умер?..
–Ушел… Принес в музей три гитары и две скрипки и… ушел… Царство ему Небесное!..
Написать рецензию
Спасибо, Николай!
Написано очень хорошо и так же, к сожалению, очень понятно.
Здоровья, дорогой, и всего самого доброго!
С дружеским рукопожатием и неизменным теплом,
Виктор