(Пер. с англ. Е.Снигиревой-Гладких)
Эта девочка родилась во Франции, в великолепном замке, поэтому можно было сказать, что фортуна ей улыбнулась, но сейчас она чувствовала себя так, как будто была очень бедной - а ведь теперь ее домом стал один из самых блестящих особняков Нью-Йорка. Одиннадцатилетней девочке отвели собственные апартаменты, у нее были свой экипаж и своя верховая лошадь, штат учителей, гувернанток и слуг, и все соседние ребятишки считали ее загадочной и знатной принцессой, за всеми прибытиями и отъездами которой они наблюдали с большим интересом.
- Вот она, - кричали они, бросаясь к своим окошкам, чтобы посмотреть на нее, - она выходит из экипажа!
- Она одета во все черное, в бархат и великолепный мех!
- Это ее собственный экипаж!
- У нее миллион денег, и она может получить все, что пожелает – так сказала Джейн!
- Она очень хорошенькая, но такая бледная, у нее такие большие и печальные глаза! Я бы не грустила, если бы была на ее месте, но Джейн сказала, да и слуги говорят, что она всегда такая тихая и выглядит печальной.
- Ее горничная рассказывала, что она всегда жила с тетей, которая была очень набожной.
Девочка редко поднимала темные большие глаза, чтобы взглянуть на детей, к их обществу не привыкла. У нее никогда не было друга-ребенка, а эти маленькие американцы, которые были такими румяными и шумными, которые выходили на прогулки в сопровождении многочисленных братьев и сестер и даже бегали по улице, смеясь, играя и ссорясь из-за пустяков – эти дети поражали и пугали ее.
Бедная маленькая Элизабет! Она никогда не жила простой и здоровой жизнью и ничего не знала о детских забавах и развлечениях. Когда она была двухлетним ребенком, ее отец и мать умерли в одну неделю от жестокой лихорадки, и единственными родными малышки остались тетя Клотильда и дядя Бертран. Тетя Клотильда жила в Нормандии, а дядя – в Нью-Йорке. Они стали опекунами девочки, но так как Бертран де Рошмон был веселым холостяком, заботившимся лишь об удовольствиях и ничего не знавшим о детях, то было естественным с его стороны переложить заботу о воспитании и образовании сиротки на плечи старшей сестры.
- Только не преврати ее в монахиню, - сказал дядя своей сестре, мадемуазель де Рошмон.
Эти два человека были совершенно непохожи друг на друга: разница между серыми камнями замка в Нормандии и красноватыми кирпичами особняка в Нью-Йорке была не такой разительной, как разница между двумя этими жизнями. Правда, в ранней молодости мадемуазель де Рошмон любила веселье и развлечения не меньше, чем брат, но позже, когда она уже была красивой и блестящей молодой женщиной, ведущей жизнь, полную веселья и радости, ее постигло большое горе, совершенно ее переменившее. С этого времени мадемуазель уже не покидала дома, в котором родилась, и жила жизнью монахини, хоть и не была заключена в стены монастыря. Сначала о ней заботились родители, но после их смерти Клотильда осталась одна в огромном замке, посвятив себя молитве и делам благотворительности среди жителей окрестных деревень.
- О, она хорошая, она святая, наша Мадемуазель, - говорили о ней бедняки, но всегда встречали ее в состоянии благоговейного страха и не жалели, когда она уходила.
Клотильда де Рошмон была высокой женщиной с бледным, строгим, значительным лицом, на котором никто никогда не видел улыбки. Она делала только добрые дела, но никто из ее подопечных, несмотря на испытываемое к ней чувство благодарности, даже и помыслить не мог о том, чтобы полюбить ее. Мадемуазель была холодной, суровой и справедливой, всегда носила прямое черное саржевое платье с белым воротником, спускающимся двумя полосками, как у священника, а на поясе висели четки и распятие. Читала она только религиозные книги и жития святых и мучеников. В личных покоях Мадемуазель была маленькая часовня, где по ночам ее часто можно было видеть молящейся на коленях на холодном каменном полу перед алтарем. Маленький деревенский кюре, имевший добрейшее сердце и жизнерадостнейшую душу в мире, пробовал увещевать ее, обычно намеками, не обращаясь к ней прямо.
- Никто не должен позволять себе становиться каменной статуей доброты, - сказал он однажды, - это нехорошо для того, кто сотворен из крови и плоти и живет среди таких же, сотворенных из крови и плоти. Нет, нет, это нехорошо.
Но Мадемуазель де Рошмон не казалась сотворенной из плоти и крови – она была мраморной святой, которая спустилась с пьедестала и ходит по земле.
Она не изменилась и тогда, когда к ней привезли малышку Элизабет. Позаботившись об удобствах для ребенка, она стала молиться за невинную душу, но никто бы не мог сказать, что ее манеры стали мягче, или она начала чаще улыбаться. Сначала Элизабет принималась плакать при виде черного монашеского платья и строгого красивого лица, но со временем, конечно, привыкла к ним и, живя в атмосфере тишины и строгости, за несколько месяцев превратилась из смеющегося и лопочущего ребенка в бледное и тихое дитя, не производящее никакого шума.
Так же тихо она любила свою тетю. Девочка редко видела кого-нибудь, кроме слуг, которые сами были приучены к тишине. Когда она подросла, тетя начала ее религиозное образование. Еще до того, как Элизабет начала хорошо говорить, она уже слушала легенды о святых и мучениках. Тетя брала ее в часовню и учила молиться. Девочка верила в чудеса, и не удивилась бы, встретив в великолепных садах, окружавших замок, Божью Матерь или Младенца Христа. Элизабет была чувствительным и впечатлительным ребенком. Священные песнопения, которые она слышала, наполняли восторгом все ее существо и сделались смыслом жизни. Она сама мечтала стать святой и проводила часы, бродя по террасам розовых садов и размышляя, возможна ли в нынешние дни такая вещь, и что ей надо сделать, чтобы заслужить славу святой. Больше всего ее огорчало то, что она была столь нежной и робкой: она опасалась, что у нее не хватит мужества стать мученицей. Бедная малышка! Однажды, оставшись одна в комнате, она попробовала держать руку над горящей восковой свечой, но боль была такой ужасной, что девочка побледнела и упала в кресло почти в обмороке, заливаясь слезами. С тех пор Элизабет поняла, что не сможет распевать священные гимны в тот момент, когда ее будут сжигать на костре.
Подобно Богородице в детстве, девочка всегда одевалась в белое и голубое, но ее белое шерстяное платьице, подвязанное голубым поясом, было узким и прямым, как монашеская одежда. Тихая и нежная, она не похожа была на других детей, ее строгое бледное личико и большие темные глаза производили странное впечатление. Когда девочке исполнилось семь лет, было решено, что она повзрослела настолько, что может уже посещать бедных вместе с тетей Клотильдой. Крестьяне полюбили Элизабет и почти боготворили ее, считая святым ребенком. Малыши с восторгом глядели на нее и подбирались поближе, чтобы коснуться рукой ее бело-голубого одеяния. Когда им это удавалось, Элизабет оборачивалась с милой и нежной улыбкой и так ласково разговаривала с ними, что они были совершенно счастливы. Когда девочка уходила, дети еще долго смотрели ей вслед, прервав свои игры.
- Маленькая Мадемуазель – святой ребенок, - говорили они, - мы видели сияние вокруг ее головы. Вот увидите, однажды ее одежда тоже засияет дивным светом, длинные рукава станут крыльями, она взмахнет ими и унесется прямо в голубое небо, в Рай. Вот увидите!
Так, в уединенном мире старого серого замка, не имея рядом никого, кроме тетушки, не имея других занятий, кроме молитвы и дел милосердия, не имея других мыслей, кроме размышления о жизни святых, Элизабет прожила до того времени, когда ей исполнилось одиннадцать лет. Потом ее постигло большое горе. Однажды утром мадемуазель де Рошмон не вышла из своей комнаты в обычный час. Это вызвало у всех большое удивление, так как она никогда не нарушала правила, которые установила для себя сама. Ее старая горничная подождала полчаса, затем приблизилась к дверям и попыталась услышать, встала ли госпожа, и есть ли движение в комнате. Но оттуда не доносилось ни звука. Старая Эллис вернулась с озабоченным видом:
- Может, Мадемуазель Элизабет войдет посмотреть, все ли в порядке? Мадемуазель тетя должна быть в часовне.
Тети в комнате не было. Должно быть, она действительно молилась в часовне. Девочка робко вошла в это священное место. Утреннее солнце лилось сквозь оконные витражи прямо на алтарь. Широкий цветной луч, склонившись, ласково трогал темную фигуру, лежащую на каменном полу. Это была тетя Клотильда, скончавшаяся ночью во время коленопреклоненной молитвы. Так сказали доктора, за которыми немедленно было послано. Она умерла несколько часов назад от болезни сердца, безболезненно, не успев ничего осознать. Ее лицо было прекрасным и безмятежным, исчезло строгое выражение. Кто-то сказал, что теперь она похожа на мадемуазель Элизабет. Старая Эллис горько плакала и говорила:
- Да-да, такой она и была в дни молодости, до того, как к ней пришла беда. У нее было такое же прекрасное лицо, но веселое и оживленное. Они с малышкой и вправду были бы похожи.
Менее двух месяцев прошло с тех пор, как Элизабет стала жить в доме дяди Бертрана в Нью-Йорке. Он сам приехал за ней в Нормандию, и обратно они пересекали Атлантику уже вдвоем. Элизабет была теперь очень богатой, потому что ей достались почти все тетины деньги, а дядя стал ее опекуном. Дядя был красивый, элегантный и умный человек. Прожив долгие годы в Америке и став приверженцем американской жизни, он уже не казался французом – по крайней мере, он не показался французом Элизабет, которая за свою жизнь видела лишь кюре и деревенского доктора. Дядя был очень смущен тем обстоятельством, что ему придется взять на себя заботу о маленькой девочке, но его поддерживала фамильная гордость, а также понимание того, что маленькая девочка, к тому же богатая наследница, действительно требует заботы. Но когда он впервые увидел Элизабет, то не смог сдержать испуганного восклицания: она тихо вошла в комнату, одетая в черное саржевое платье монашеского вида, очень похожее на те, что носила ее тетя. На ее тонкой талии висели четки и распятие, а в руках она держала молитвенник, который от волнения забыла положить.
- Мое дорогое дитя! - воскликнул дядя Бертран с изумлением и ужасом. Но ему удалось быстро справиться с собой, и он был добр к девочке, как только мог. Первым делом он послал в Париж за приличной горничной и более светским траурным платьем.
- Вы же понимаете, - заметил он Эллис, - мы не можем путешествовать в таком виде. Это одеяние для монастыря или для сцены.
До того, как расстаться со своим маленьким монашеским платьем, Элизабет отправилась в деревню навестить своих бедняков. Ее сопровождал кюре, который сам прослезился, видя слезы людей, целующих в последний раз маленькую ручку. Вернувшись, девочка прошла в часовню и оставалась там долгое время в одиночестве.
Элизабет чувствовала себя так, словно пробудилась ото сна: старая жизнь куда-то исчезла, а сама она очутилась в большом блестящем доме на шумной нью-йоркской улице. Не было забыто ничто, что могло обеспечить ей комфорт. У нее было несколько чудесных комнат, замечательная гувернантка, различные учителя и собственные слуги. Но девочка была подавлена и сбита с толку: все было таким новым, таким странным, таким шумным и ярким. Платья, которые она носила, мешали ей чувствовать себя собой, книги, которые ей давали, полны были картинок и историй о вещах, о которых она ничего не знала. К дверям подавали ее экипаж, чтобы она выезжала с гувернанткой. Они катались вокруг парка, где гуляло множество людей, которые разглядывали ее с любопытством, причину которого она не понимала. Причина же была в том, что изящное тонкое личико Элизабет было прекрасным, ее мягкие темные глаза сохраняли мечтательное и одухотворенное выражение, делающее ее непохожей на остальных людей.
Однажды она услышала, как дядя сказал:
- Она выглядит маленькой принцессой. Настанет день, когда она превратится в прекрасную и обаятельную женщину, какой была ее мать, когда умерла в двадцать лет. Но та была не так воспитана, эта же – маленькая монахиня. Я боюсь за нее. Гувернантка сказала мне, что девочка даже ночью встает ночью.
Дядя говорил это с легкой усмешкой одному из своих веселых друзей, которому хотел показать девочку. Он не предполагал, что его шумливая веселость наполняет сердце девочки страхом и болью. Элизабет научили считать веселость мирской и греховной, а здесь вся жизнь была такой. Дядя устраивал блестящие вечера, не посещал церковь, не занимался благотворительностью, он думал только о своих удовольствиях. Бедная маленькая Элизабет ночами молилась за его душу, когда он уже крепко спал после великолепного обеда или ужина. Дядя и помыслить не мог, что девочка его боится, что ее робость десятикратно возрастает в его присутствии. Когда он посылал за ней, она шла в библиотеку и находила его там удобно расположившимся в кресле, с романом на коленях, с сигарой в холеной руке, с немного ироничной улыбкой красивого рта. Элизабет едва могла отвечать на его вопросы и никогда не могла набраться храбрости и сказать ему, чего она так горячо желает. Она сразу поняла, что жизнь, которую вели тетя Клотильда и кюре, пробуждала в его душе лишь насмешку. Она чувствовала, что дядя ее не понимает. Для нее же его мысли были почти кощунством: он не верил в чудеса и усмехался, когда она говорила о святых. Как она могла объяснить ему, что мечтает употребить все свое богатство на строительство церквей и на помощь бедным? Как сказать, что она хочет, чтобы деньги отослали обратно в деревню или раздали тем нищим, которых она видела на улицах, тем, кто жил в трущобах? Когда она оказывалась лицом к лицу с дядей, и он говорил какие-нибудь остроты и находил ее всего лишь забавной, ей хотелось упасть перед ним на колени и молить его отослать ее обратно в Нормандию, где она могла бы жить одна в замке, как тетя Клотильда.
Однажды утром Элизабет поднялась рано и долго молилась перед маленьким алтарем, который она устроила в гардеробной. Это был простой стол, покрытый черным бархатом, на котором лежали распятие и икона, стоял букетик цветов. Встав с кровати, она надела старое платьице из черной саржи, в котором чувствовала себя привычно и уютно, и сердце ее наполнила решимость. Накануне вечером она получила письмо от кюре, которое содержало печальные новости. В ее милой деревне разразилась лихорадка, виноград не уродился, скот начал болеть, и если людям не помочь, то неизвестно, как они переживут зиму. Когда была жива мадемуазель де Рошмон, Рождество в деревне всегда было уютным и счастливым. А что делать сейчас? Поэтому кюре и осмелился побеспокоить Мадемуазель Элизабет.
Бедный ребенок почти не спал ночью. Ее дорогая деревня! Ее милые люди! Детишки будут голодать, коровки будут гибнуть, старички не смогут погреться у огня.
- Я должна пойти к дяде, - сказала Элизабет себе, побледнев и задрожав, - я должна просить его дать мне денег. Мне страшно, но я должна подавлять свой страх. Мученики шли и на костер. Святая Елизавета терпела многое, но выполняла свой долг и помогала бедным.
Девочка много читала и думала о святой, имя которой она носила – о святой Елизавете, чей супруг был злым и жестоким и пытался помешать ей делать добрые дела. Особенно она любила легенду, в которой рассказывалось, как однажды Святая Елизавета шла с корзиной, полной еды, к бедным и убогим, и повстречала своего свирепого мужа. Когда тот спросил, что она несет, святая ответила: «Розы». Муж сорвал с корзины покрывало – и чудо! – корзина была полна роз! Так святая была спасена от жестокости мужа и не сказала неправды. Маленькой Элизабет легенда казалась прекрасной и правдивой: она доказывала, что Господь заботится о том, кто делает добрые дела. С тех пор, как девочка стала жить в своем новом доме, она невольно сравнивала дядю Бертрана с жестоким ландграфом, хотя была слишком доброй и справедливой, чтобы думать, что он действительно так же жесток, как муж святой Елизаветы. Правда, он не заботился о бедных и любил только мирское – это действительно было жестоко. В представлении Элизабет это было смертным грехом.
Она не стала есть свой завтрак, решив поститься, пока не сделает то, что должна сделать. Так научила ее тетя Клотильда.
Девочка с тревогой ждала, когда дядя Бертран выйдет из своей комнаты. Он всегда вставал поздно, а этим утром – особенно, так как вчера был на долгом и веселом ужине. Было уже почти двенадцать часов, когда Элизабет услышала, что дверь открылась. Она поспешила вниз по лестнице, сердечко ее билось так быстро, что ей пришлось прижать руку к груди и попытаться успокоить дыхание. Она почувствовала озноб.
- Может быть, подождать, когда дядя закончит завтракать, - подумала она. – Наверно, не стоит его сейчас беспокоить. Он будет недоволен. Я подожду – совсем немножко.
Элизабет не стала возвращаться в свою комнату, а ждала на лестнице. Ей показалось, что прошло уже очень много времени. Оказалось, что к завтраку приехал друг дяди. Она услышала, как этот джентльмен вошел, и узнала его голос, который слышала раньше. Девочка не знала имени этого джентльмена, но несколько раз видела его входящим к дяде и выходящим от него, и ей показалось, что у него доброе лицо и добрые глаза. Он смотрел на девочку с интересом, а когда заговаривал с ней, то, как будто, был охвачен любопытством, а она не понимала почему.
Когда дверь столовой открывалась и закрывалась, и слуги вносили новые блюда, до девочки доносились смех и голоса. Наконец дверь открылась, и мужчины вышли. Элизабет сбежала вниз по ступеням и остановилась в маленьком вестибюле. Ее сердечко опять забилось быстрее.
- Святые мученики ничего не боялись, - шепнула она себе.
- Дядя Бертран! – сказала она, приблизившись, и с трудом узнала свой слабый голос. – Дядя Бертран…
Дядя повернулся и, увидев ее, остановился, издав нетерпеливое восклицание. Он был удивлен и раздосадован в одно и то же время. Он торопился, и вид маленькой фигурки в черном, с худенькими руками, прижатыми к груди, с маленьким бледным личиком и большими темными глазами, неприятно удивил его.
- Элизабет! – воскликнул он. – Что тебе надо? Почему ты спустилась вниз? И это ужасное платье! Зачем ты снова надела его?
- Дядя Бертран, - проговорила девочка, еще крепче сжимая руки, ее глаза сделались еще больше от волнения и страха при виде его неудовольствия, - мне нужны деньги – много денег! Я прошу прощения, что побеспокоила вас. Это для бедных. Кюре написал, что люди в деревне болеют, а виноград не уродился. Им нужны деньги. Я должна послать им немного.
Дядя Бертран пожал плечами:
- Послание от месье кюре? Он просит денег? Моя дорогая Элизабет, сперва я должен разобраться. У тебя, конечно, есть деньги, но я не хочу, чтобы ты бросалась ими. Ты еще ребенок, и не понимаешь…
- Но они так бедны, - закричала Элизабет, дрожа от возбуждения, - никто им не помогает! Их виноградники малы, и если год неурожайный, они будут бедствовать. Тетя Клотильда давала им деньги каждый год – даже хороший. Она говорила, что о крестьянах надо заботиться, как о детях.
- Милосердие тети Клотильды! – усмехнулся дядя. – Ее набожность всегда превосходила ее мудрость. Я должен во всем разобраться, но сейчас у меня нет на это времени. Я уезжаю из города. Через несколько дней я подумаю над этим. Да вели своей горничной выбросить это ужасное платье! И выезжай на прогулки – ты слишком бледна.
Элизабет взглянула на его красивое безразличное лицо, чувствуя себя совершенно беспомощной. Для нее это был вопрос жизни и смерти, для дяди же он ничего не значил.
-Но наступает зима, - сказала она, задыхаясь, - идет снег. Скоро будет Рождество, а у них ничего нет – ни церковных свечек, ни яслей для Младенца, ни угощения для бедных. А дети…
- Я подумаю об этом позже, - холодно повторил дядя. - Сейчас я очень занят. Будь разумной, дитя, ступай к себе. Ты меня задерживаешь.
С этими словами он отошел от девочки, пожав плечами, с насмешливой улыбкой на губах. Элизабет услышала, как он сказал другу:
- Она воспитана женщиной, отказавшейся от мира, и сама, похоже, далека от него, бедное дитя! В одиннадцать лет она желает посвятить жизнь бедным, а себя – Церкви.
Элизабет отступила назад, в тень портьер. Горячие слезы струились по ее щекам и падали на платье.
- Ему все равно, - шептала она, - а я – я не сделаю ни одного доброго дела, ни одного!
И она закрыла лицо руками.
Когда девочка вернулась в свою комнату, она была так бледна, что горничная поглядела на нее с беспокойством, а потом рассказала об этом другим слугам. Они обожали Мадемуазель Элизабет, которая всегда была добра и вежлива со всеми.
Почти весь день просидела Элизабет у окна, глядя на прохожих, спешащих по заснеженной улице, но не видела их. Ее мысли были далеко, в маленькой деревушке, где она раньше справляла Рождество. Тетя Клотильда разрешала ей это много раз. Не было дома, в который девочка не принесла бы подарка, ни один малыш не был забыт. Церковь была такой красивой в рождественское утро, ведь ее украшали цветы из оранжерей замка. Мадемуазель де Рошмон держала теплицы только для этой цели, себе бы она подобной роскоши не позволила.
Но в этом году цветов не будет. Замок пуст. Садовники остались без работы, церковь стоит пустая и холодная. Не будет подарков, не будет счастливых детских лиц. Слабые ручки Элизабет, лежавшие на коленях, сжались еще сильнее.
- О, - воскликнула она, - что же мне делать? Там бедные, их так много. А я ничего не делаю. Святые будут недовольны; они не захотят заступиться за меня. Я пропала!
Но не только деревенские бедняки доставляли душевную боль девочке. Проезжая по городским улицам, она то и дело встречала измученные осунувшиеся лица. Когда она расспросила слугу, пришедшего просить у нее милосердия для нищего малыша у дверей, то обнаружила, что закоулки этого большого и яркого города, в которых она никогда не бывала, тоже полны жестоко нуждающихся и страдающих.
- А ведь сейчас так холодно, - думала она, - везде лежит снег.
Фонари на улицах уже зажглись, когда дядя Бертран вернулся домой. Оказалось, что с ним вместе вернулся и джентльмен с добрым лицом. Они собирались вместе пообедать, и дядя пожелал, чтобы Элизабет присоединилась к ним. Очевидно было, что отъезд из города был отложен по крайней мере на день. Потом поступило еще одно распоряжение: мсье де Рошмон попросил девочку послать ему с горничной ящичек со старинными украшениями, подаренный ей тетей Клотильдой. Элизабет не имела представления ни о ценности этих бриллиантов, ни об их красоте. Она знала лишь, что они красивы, что они принадлежали тете Клотильде в беззаботные дни ее молодости, триумфа ее красоты. Оказалось, что эти украшения очень ценные, и мсье де Рошмон хотел показать их своему другу. Когда Элизабет спускалась по лестнице, она услышала их голоса.
- Их надо положить на хранение в надежное место, - говорил дядя Бертран. – Я должен был сделать это раньше.
Когда Элизабет вошла в комнату, джентльмен с добрыми глазами взглянул на нее с интересом. Черное бархатное платье, тонкое личико с большими печальными глазами, тихая сдержанность манер делали девочку непохожей на других детей. Он не находил ее странной и забавной, как дядя Бертран. Девочке всегда казалось, что под самым серьезным выражением на дядином лице всегда скрывалась еле заметная улыбка, когда он наблюдал за ней, но его друг смотрел на Элизабет совсем по-другому. Оказалось, что он был доктором. Дядя называл его «доктор Норрис», и Элизабет решила, что именно эта профессия и делает дядиного друга таким добрым и внимательным.
Слушая разговор за обедом, она убедилась в правильности своих выводов. Обнаружилось, что доктор Норрис много помогал бедным, держал госпиталь для больных детей, которым не могли обеспечить необходимый уход в их убогих и бедных жилищах. Он часто упоминал об ужасных кварталах, которые назывались Пять Концов; нищета и страдания царили там.
- Пойдем со мной, богатый бездельник де Рошмон, прихватим с собой других богатых бездельников, чтобы все вы посмотрели на это и что-нибудь сделали для них. Однажды я возьму вас с собой.
- Это слишком расстроит меня, мой добрый Норрис,- сказал дядя Бертран с содроганием, - я не смогу потом наслаждаться обедом.
- Тогда обойдетесь без обеда, - ответил Норрис, - эти люди именно так и делают. У вас слишком много обедов – откажитесь же от одного.
Дядя Бертран пожал плечами и улыбнулся.
- Это Элизабет у нас постится, - сказал он, - я же предпочитаю обедать. Но, может быть, однажды я наберусь решимости и поеду туда с вами.
Элизабет в этот вечер совсем не могла есть. Она не сводила глаз с доктора Норриса, когда он говорил. Каждое его слово глубоко проникало в ее душу. Нужда и страдания, о которых он рассказывал, были ужаснее того, что она когда-либо видела в своей деревне. Когда она думала об этом, в ее глазах мелькало нечто, почти пугавшее доктора Норриса, но, поскольку он не знал ее прежней жизни и странного воспитания, полученного ею, то не мог понять, что было на уме у этой девочки, и почему его истории производили на нее такое сильное впечатление. Прекрасное маленькое лицо умиляло его, легкий французский акцент казался ему очень музыкальным и придавал очарование тихим серьезным ответам, которые Элизабет давала на его вопросы. Доктор Норрис видел - что-то делает Мадемуазель Элизабет трогательным и необычным маленьким созданием, но не мог понять, что именно.
- Вы думаете, что этот ребенок счастлив? – спросил он де Рошмона, когда они остались одни за вином и сигарами.
- Счастлив? – переспросил дядя Бертран с легкой улыбкой. – Ее научили, что быть счастливой на этой земле – преступление. Это кредо моей сестры: каждый должен посвятить себя другим и делать добрые дела. Я говорил вам, что это дитя хочет раздать бедным все свое состояние. Послушав вас сегодня, она, наверно, решит отнести свои деньги в эти Пять Концов.
Когда Элизабет, с достоинством сделав глубокий реверанс дяде и его гостю, покинула столовую и поднялась к себе в комнату, у нее не было намерения лечь в кровать. Она отослала горничную и долго молилась, стоя на коленях перед алтарем.
- Святые подскажут мне, что я должна делать, - думала она, - они всегда милосердны к нам, они пошлют мне мысль, если я буду долго молиться.
Элизабет молилась долго. Когда далеко за полночь она поднялась с колен, то почувствовала себя слабой и усталой, а спасительная мысль так и не пришла к ней. Но стоило девочке положить голову на подушку, как ее осенило: украшения, оставленные ей тетей Клотильдой! Кто-нибудь непременно захочет их купить. Они принадлежат ей, она имеет полное право продать их – а зачем еще они нужны? Разве не этого хотела бы тетя Клотильда? Разве не она рассказывала девочке истории о святых, продававших свои последние одежды, чтобы помочь бедным? Да, все правильно. Все остальное бесполезно. Но это потребует от нее храбрости, большой храбрости. Выйти одной на улицу, найти место, где купят ее бриллианты – а вдруг их не захотят купить? А потом, когда они будут проданы, надо постараться найти этот квартал бедных и несчастных, о которых рассказывал дядин гость, и отдать деньги тем, кто нуждается. И все это надо сделать самой! О, какая храбрость потребуется ей! А когда дядя Бертран спросит об украшениях, и все раскроется, как ужасен будет его гнев! Никто никогда еще не гневался на нее, как она сможет это перенести? Но разве такие муки терпели святые мученики? Разве не всходили они на костер с улыбкой на губах? Она опять подумала о святой Елизавете и жестоком ландграфе. Как бы плохо ни было потом, все это ей надо вынести.
Наконец девочка уснула, и такая светлая печаль сияла на маленьком личике, что горничная, пришедшая утром ее будить, некоторое время стояла рядом и глядела на нее с нежностью и жалостью.
День показался бедной девочке очень длинным и печальным. Он был полон тревожных мыслей и планов. Элизабет была так неопытна и несведуща в делах житейских. Она решила дождаться вечера, и лишь тогда взять драгоценности и попытаться продать их какому-нибудь ювелиру. Она даже не представляла, с какими трудностями может столкнуться, но ей все равно было страшно.
Горничная девочки попросила разрешения отлучиться, мсье де Рошмон уехал на ужин, поэтому Элизабет надеялась выйти из дома, не привлекая к себе внимания.
Когда на улицах зажглись фонари, Элизабет взяла ящичек с драгоценностями и, очень тихо спустившись по лестнице, вышла из дома. Слуги ужинали, и ее никто не заметил. Оказавшись на заснеженной улице, она почувствовала сильное замешательство: она никогда не выходила из дома одна, без сопровождения, и ничего не знала об этом большом и шумном городе. Когда девочка свернула на более оживленную улицу, то несколько раз заметила, что прохожие поглядывают на нее с любопытством. Ее робкий облик, иностранная внешность, богатое платье, а также то, что она, будучи ребенком, оказалась одна на улице в такой час, не могло не привлекать к ней внимания; но она храбро шла вперед, несмотря на робость и смятение. Через некоторое время она увидела ювелирный магазин. Когда девочка вошла, продавцы за прилавками посмотрели на нее с удивлением, но она подошла к ближайшему из них и поставила перед ним ящичек с украшениями.
-Я бы хотела, - сказала она тихим голосом с очаровательным акцентом, - я бы хотела, чтобы вы купили у меня это.
Продавец взглянул на девочку, потом на украшения, потом снова на девочку.
- Прошу прощения, мисс, - сказал он.
Элизабет повторила свою просьбу.
- Я спрошу мистера Метилера, - ответил продавец после минутного замешательства.
Он ушел в конец магазина и стал разговаривать с пожилым человеком, сидящим за конторкой. После того, как продавец произнес несколько слов, пожилой человек с удивлением поднял глаза и взглянул на Элизабет. Потом, что-то ответив, он подошел к ней.
- Вы хотите продать это? – спросил он, глядя на ящичек с украшениями со странным выражением.
- Да, - ответила Элизабет.
Он нагнулся над ящичком и стал вынимать одно украшение за другим, внимательно их рассматривая. Потом он снова озадаченно взглянул на доверчивое и наивное личико девочки.
- Они ваши собственные? – поинтересовался он.
- Да, они мои, - робко ответила девочка.
- Вы знаете, сколько они стоят?
- Я знаю, что они очень дорогие, - сказала Элизабет. – Я слышала, как об этом говорили.
- Ваши друзья знают, что вы хотите это продать?
- Нет, - ответила Элизабет, и легкая краска покрыла ее лицо. – Но я собираюсь поступить правильно.
Мужчина еще несколько мгновений изучал драгоценности, а потом сказал взволнованно:
- Я боюсь, мы не сможем купить их. Это невозможно, пока вы не получите разрешение на это от ваших друзей.
- Невозможно! – повторила Элизабет, и слезы показались на ее глазах, делая их еще нежнее и печальнее, чем раньше.
- Мы не сможем сделать это, - ответил ювелир, - это невозможно в подобных обстоятельствах.
-Вы думаете, - пролепетала маленькая мученица, - что их никто не купит?
- Боюсь, что нет, - последовал ответ, - ни одна солидная фирма, которая могла бы дать за них настоящую цену. Послушайтесь моего совета, юная леди, отнесите их домой и посоветуйтесь со своими друзьями.
Он говорил мягко, но Элизабет была подавлена этим разочарованием. Она не знала жизни и не понимала, что богато одетая маленькая девочка, продающая дорогие украшения одна, в поздний час, должна выглядеть странно и необычно.
Когда она очутилась снова на улице, ее ресницы были мокрыми от слез.
-Если никто их не купит, что мне тогда делать? – спрашивала она себя.
Девочка прошла длинный путь и очень устала. Она предлагала украшения в разных местах, но каждый раз повторялось одно и то же. Ею интересовались, расспрашивали, но ничего не покупали.
- Они мои, - повторяла она, - я имею право продать их.
Но все казались озадаченными и, в конце концов, отказывали ей.
И вот после долгих странствий она забрела в беднейший квартал города; улицы стали грязными и узкими, люди здесь выглядели жалкими, нищенски одетыми; магазинчики были маленькими, а дома – темными. Она видела неопрятных мужчин и женщин, заброшенных маленьких детей. Бедность, которую Элизабет встречала в своей деревне, показалась ей роскошью по сравнению с этой нищетой. То и дело ее захлестывали боль и ужас, но она шла вперед.
- У них нет виноградников, - говорила она себе, - нет ни цветов, ни деревьев. У них – это ужасно! – нет ничего. Они нуждаются в помощи больше, чем другие. Позволить им страдать, не помочь им – это преступление.
Элизабет была так взволнована и поражена, что не замечала, как все окружающие поглядывают на нее, она видела только несчастья, грязь и нужду. Бедное дитя! Она не знала, что ее повсюду подстерегает опасность, ведь она была окружена не только нищетой, но и обманом, а может быть, даже преступлениями. Она даже забыла свою робость, забыла, что уже поздно, что она зашла далеко от дома и не знает, как вернуться назад, не сознавала, что изнемогает от усталости.
Она несла с собой все свое богатство. Если ей и не удастся продать драгоценности, она может все же оставить кое-что тем, кто находится в нужде. Но Элизабет не знала, с чего начать. Когда она жила с тетей Клотильдой, то они обычно посещали крестьян в их домах. Должна ли она зайти в один из домов, этих ужасных мест с темными проходами, из которых доносились грубые голоса и даже крики?
- Те, кто делает доброе дело, не должны бояться, - подумала девочка. – Надо только набраться смелости.
Но тут произошло что-то, что заставило ее задержаться перед одним их домов. Она услышала жалобные стоны и всхлипывания, которые издавал кто-то, свернувшийся на каменных ступенях. Сначала Элизабет показалось, что это лишь куча тряпья, но, приблизившись, она при свете тусклого уличного фонаря увидела, что это женщина, уткнувшая голову в колени. По обе стороны от нее скорчились два ребенка. Дети дрожали от холода и тихо плакали.
Элизабет остановилась и поднялась по ступенькам.
- Почему вы плачете? – мягко спросила она. – Расскажите мне.
Сперва женщина не ответила, но когда Элизабет заговорила снова, она подняла голову и увидела маленькую фигурку в бархате и в мехах, тонкое бледное личико. Тогда она решилась.
- Да благословит вас Бог, мисс, - сказала она хриплым голосом, в котором слышался страх, - кто вы и зачем забрели в такое место?
- Я пришла помочь бедным, - ответила Элизабет. – Мне их так жаль! Я думаю, будет правильно, если богатые будут помогать тем, кто нуждается. Расскажите мне, почему вы плачете, почему ваши детки сидят на холоде?
- Не место вам здесь, мисс, - сказала женщина. - Ночью здесь все пьяны, и мужчины и женщины. Вот и Пат Харриган с катушек съехал от вина и прогнал нас на улицу, чтоб замерзли мы на этом снегу. Да и не в первый раз это. Вот и мучаемся – и больше ничего.
И женщина снова уронила голову на колени и принялась стонать, дети присоединились к ней.
- Тихо, - сказала она им, - папаша ваш услышит – убьет нас.
Элизабет почувствовала, что дрожит и слабеет.
- Они хотят есть? – спросила она.
- Ни кусочка во рту не было, ни сегодня, ни вчера, - был ответ, - да сжалятся святые над нами.
-Да, - сказала Элизабет, - святые жалеют всех. Я принесу еду – бедные малыши!
Девочка вспомнила, что совсем недавно она прошла мимо магазина.
- Вот ответ на мои молитвы, - сказала она себе, - святые послали меня помочь им.
Когда она вошла в магазин, то все люди, которые там были, оставили свои дела и начали внимательно разглядывать ее. Но девочка этого не замечала.
- Дайте мне корзину, - попросила она хозяина, - и положите туда немного хлеба и вина, и что-нибудь, что готово для еды. Это для одной бедной женщины и ее детей, они голодают.
Среди покупателей была краснолицая женщина с хитрыми глазками. Она украдкой выскользнула за двери и стала ждать, когда Элизабет выйдет.
- Я так голодна, маленькая леди, - заныла она, - дайте и мне что-нибудь.
Элизабет посмотрела на нее глазами, полными жалости.
- Мне так жаль вас, - сказала она, - может быть, та женщина поделится с вами едой.
- Мне нужны деньги, - ответила женщина.
-У меня их больше нет, - сказала Элизабет, - но я приду опять.
- Мне они нужны сейчас, - упорствовала та. Она жадно посмотрела на нарядную, подбитую мехом накидку девочки.
- Какая у вас славная накидка , - сказала она, - могу поспорить, у вас есть и другая.
Неожиданно она дернула за накидку, но застежка держалась крепко.
- Вам она нужна, потому что вам холодно? – спросила Элизабет все так же мягко. – Я отдам вам ее. Берите.
Разве не раздавали все святые свои одеяния нуждающимся? Почему бы и ей не отдать свою накидку?
Накидка была расстегнута, снята, и женщина исчезла. Она даже не задержалась, чтобы поблагодарить девочку за подарок. Ее торопливость и грубость удивили Элизабет.
Она пошла обратно, туда, где сидели женщина и дети. Холодный ветер заставлял ее дрожать, корзина была слишком тяжела для слабых рук. Силы покидали девочку.
Когда она завернула за угол, сильный порыв ветра налетел на нее, заставил ее покачнуться. У Элизабет перехватило дыхание, она почувствовала, что падает. Она бы действительно упала, если бы ее не подхватил высокий человек, проходивший мимо. Он был хорошо одет, в теплом пальто и перчатках. Элизабет пролепетала:
- Благодарю вас.
Тут второй мужчина вскрикнул и бросился к ней.
- Элизабет, - закричал он, - Элизабет!
Девочка подняла голову и тоже вскрикнула. Это был дядя Бертран, а подхватил ее его друг, доктор Норрис.
Все, казалось, онемели от ужаса. Потом дядя Бертран схватил девочку за руку. Он был так взволнован, что совсем не походил на себя прежнего – легкомысленного, ироничного, над всем подшучивающего дядю Бертрана, которого Элизабет знала.
- Что это значит? – закричал он. – Что ты делаешь в этом ужасном месте, одна, в такой час? Ты знаешь, куда забрела? Что у тебя в корзине? Отвечай!
Момент испытания настал, и оно было еще ужаснее, чем представлялось бедному ребенку. Долгое напряжение и волнение оказались непосильными для ее чувствительной натуры. Она почувствовала, что слабеет, холод охватил ее. Она подняла к мсье де Рошмону побледневшее лицо и задрожала с головы до ног. Странная мысль промелькнула в ее сознании: святая Елизавета Тюрингская – и жестокий ландграф! Может, святые спасут и ее? Конечно, так должно быть!
- Отвечай! – повторил мсье де Рошмон. – Что это? Что в корзине?
- Розы, - прошептала Элизабет, - розы.
Тут силы покинули ее – она упала на снег, корзина выскользнула из ее рук, и из нее выпали – нет, нет, не розы, а драгоценности, которые девочка положила сверху, чтобы удобнее было нести.
- Розы? – воскликнул дядя Бертран. – Этот ребенок сошел с ума? Это же драгоценности моей сестры Клотильды!
Элизабет прижалась к доктору Норрису, слезы струились из ее поднятых на него глаз.
- О мсье, - всхлипывала она, - вы поймете. Это для бедных – они так страдают. Если мы не поможем им, наши души ждет гибель. Я не хотела никого обманывать. Я думала, что святые…
тут рыдания перехватили ей горло, и она не могла закончить. Доктор Норрис поднял ее своими сильными руками, как будто она была маленьким ребенком.
- Быстрее! – сказал он тревожно, - мы должны вернуться к коляске, Рошмон. Дело серьезное.
Элизабет обхватила его дрожащими руками.
- А как же голодная женщина? – закричала она. – Маленькие детки – они сидят на ступеньках недалеко отсюда – еда была для них! Прошу вас, отдайте им ее!
- Конечно, они ее получат, - сказал доктор, - возьмите корзину, Рошмон.
В его голосе прозвучало что-то, заставившее мсье де Рошмона сразу повиноваться. На мгновение доктор Норрис поставил Элизабет на землю, но только для того, чтобы снять пальто и укутать им дрожащее тельце.
- Ты совсем продрогла, бедная девочка, - сказал он, - ты еще недостаточно сильна для таких прогулок. Разреши мне понести тебя.
Действительно, Элизабет почувствовала неожиданную слабость, ее знобило. Дрожь не унималась и тогда, когда ее посадили в карету, которую джентльмены предусмотрительно оставили на более респектабельной улице.
- Кто знает, что могло случиться, если бы мы не появились вовремя, - сказал дядя Бертран, садясь в карету. – Кто знает, какая болезнь…
- Сейчас лучше говорить как можно меньше, - прервал его доктор Норрис.
- Это было для бедных, - повторяла Элизабет, дрожа, - я молилась святым, чтобы они научили меня, что делать. Я должна была пойти. Я не хотела ничего плохого. Это было для бедных.
Пока дядя Бертран рассматривал ее странным, взволнованным взглядом, а доктор Норрис грел ее ручки в своих сильных горячих руках, слезы все катились по ее бледному измученному лицу. Она не знала, какой подвергалась опасности, забредя в самую страшную часть города, полную воров и преступников. Прав был дядя Бертран, говоря, что могло случиться что угодно, если бы они вовремя не встретили девочку. Потом доктор Норрис объяснил ей это как можно мягче.
Элизабет всегда была слабой, и теперь получила жестокую простуду, продолжавшуюся несколько недель. Доктор Норрис заботился о ней, и скоро ее робость уступила место доверчивой и нежной привязанности. Девочка каждый день ждала его прихода и больше не чувствовала себя одинокой. Благодаря доктору дядя разрешил Элизабет послать кюре необходимую сумму денег. Благодаря ему бедная женщина и ее дети были одеты, накормлены и защищены.
Когда Элизабет достаточно поправилась, он пообещал ей, что она сможет помогать ему в работе с бедными. Вскоре девочка научилась жить обычной жизнью ребенка и узнала, что в мире есть свои радости. Она перестала бояться дяди и была почти счастлива в красивом большом доме. Что же касается самого дяди Бертрана, то он очень полюбил девочку и даже иногда помогал ей в делах милосердия. Хоть он имел легкомысленный и веселый характер, но в душе был добрым и не мог больше спокойно смотреть на нужду и страдания. Он стал даже скорее щедрым, чем мудрым, и иногда оправдывался, по обыкновению пожимая плечами:
- Боюсь, я опять был неблагоразумен. Придется мне оставить дела милосердия вам, мой добрый Норрис, вам и моей маленькой Святой Елизавете.