М.М.КИРИЛЛОВ
АЛТЫНКА
Рассказ
В семидесятых годах один наш преподаватель съездил, как это обычно бывает, весной, в Баку по набору студентов с 4-го курса Азербайджанского мединститута к нам на Саратовский Военно-медицинский факультет. Встречался, беседовал, уговаривал. Но соглашались немногие – армия, холодная далёкая Россия и т.п. Тогда, отчаявшись, небезразличный преподаватель пошёл на приём прямо к министру высшего образования республики жаловаться на недостатки интернационального воспитания студентов. В советскую армию тогда призывались ведь и азербайджанцы, соответственно нужны были и войсковые врачи данной национальности.
Пришёл наш полковник к министру. Тот его внимательно выслушал (приятный такой), живо поддержал, тут же вызвал в свой громадный кабинет своего соответствующего помощника, учинил ему разнос и приказал, чтобы он «три дня не работал, но чтобы было». Тот, пятясь, вышел из кабинета шефа, немедленно вызвал в свой кабинет поменьше, уже своего помощника, тот ректора института и т.д. Все «три дня они в поте лица не работали» и в итоге только одного кого-то студента и уговорили. С тем наш «купец» и убыл в Саратов.
Всё дело было в том, что студенты в Азербайджане, как правило, происходили из богатеньких и в армию идти не хотели. Это же было невыгодно и потому не престижно. Здесь и тогда уже всё решали деньги. Их заведомо ожидало обеспеченное место у себя на родине. Более того, они даже травили тех, кто из студентов-«бедняков» соглашался уехать учиться в Саратов. Это была почти повсеместная фикция советского интернационализма: от министра и ректора института до студента.
Несколькими годами позже и я, как преподаватель из Саратова, выступал в той же роли и тоже многого не добился. Но тогда я познакомился с очень интересным человеком, начальником военной кафедры института полковником м/с Мамедовым Шахвеледом Агаевичем. Он когда-то окончил тогдашний Харьковский военфак, зная изначально, как он говорил мне, только два слова по-русски: «рубл» и «хлэб». Позже руководил Бакинским военным госпиталем. Уважаемый в республике человек. Позже знакомство с ним мне пригодилось.
Я прошёлся по городу – резкие контрасты во всём: говор, гримасы, походка. Толстые, как тумбы, милиционеры-регулировщики. Худые, со стоптанными башмаками, рабочие в кварталах промышленного «Чёрного» Баку. Многоликая суть. Расслоение народа на очень богатых и очень бедных, и это в стране развитого социализма. Богатством, которое не заработано, кичатся. Это режет глаз. Все полно потребительских претензий. Кудрявые короли посреди грязи. Однако видно, что кое-кто работает: качалки мерно качают нефть… Над городом дымка. Запах бензина и газа всюду, даже у моря.
Набережная просторна и пустынна в эту пору. Ветер, фонтаны, зелень газонов. Чайки над парапетом. Удивительное дело – чайки смеются-таки. Прогулочные катера шевелятся у берега.
Поискал музей С.М.Кирова – десяток встречных спросил, заодно объясняя, кто такой Киров. Никто не знает. Да, это не Ленинград. С трудом нашёл скромную квартиру революционера. Помнят ли здесь о 26 бакинских комиссарах, погибших в революцию в песках под Красноводском?
Древний Баку. Караван-сарай, Девичья башня, баня, дворец Ширван-шахов. А дальше улочки, улочки, дворики, все вверх, в гору. Аул в европейском городе. Антисанитария. Ребятишек - тьма. Чем беднее дом, тем больше ребятишек. Мазанки, вода в колонках. Дети босоногие, грязные, посреди помоек. Что-то вроде дворов в Лефортове, в Москве 1943 – 1945 годов, где обитали мы – мальчишки времен войны – та же рвань, и никакого уныния. Памятник Нариманову – азербайджанскому деятелю – большевику. Высотой в 18 метров! Простёрся над городом и бухтой. Издали – вроде римской скульптуры.
Грубость и нежность, хлам и вечность, хаос и собранность, жадность и щедрость гостеприимства.
В декабре 1988 года мне вновь пришлось поработать, правда, рядом, в Армении, в связи с известным землетрясением в качестве профессора-консультанта военных госпиталей – в Ереване, Ленинакане (Гюмри) и в Спитаке. В это же самое время, так совпало, и мой сын, тогда старший лейтенант м/с, прибыл в Баку из Минска с танковой бригадой в связи с армяно-азербайджанскими событиями того времени и даже патрулировал город с автоматом на ремне. Такое было напряжённое время. Отец в Армении, а сын в Азербайджане. А что ещё мог сделать бессильный Горбачёв!
Пришлось мне позвонить по телефону из Ереванского военного госпиталя в Баку единственному знакомому в этих местах, полковнику Мамедову, с просьбой разыскать сына и по возможности помочь ему. Он выполнил мою просьбу.
А где-то через год ко мне домой в Саратове пришёл незнакомый мне приятный молодой азербайджанец, родственник Мамедова, с просьбой помочь их земляку, учащемуся одного из саратовских военных училищ, попавшему в какую-то беду.
Притащил с собой чемодан с дорогим азербайджанским вином. Передал привет от Мамедова. От предложенного вина я, конечно, отказался, ходатая внимательно выслушал и пообещал разобраться в случившемся и помочь, если смогу.
Побеседовал с начальником курса Училища и уточнил суть дела. Оказывается, испугавшись трудностей военной службы, он и его друг из Баку, видимо, решили симулировать эпилептические припадки и последующее беспамятство. Сделали они это так правдоподобно (хотя даже не медикам было странно, почему это случилось одновременно сразу у обоих, ведь эпилепсией по сговору не заболевают), что их тут же отправили в психиатрическую больницу за городом для обследования и судебно-психиатрической экспертизы.
Оказавшись в больнице, бедолаги-симулянты к своему ужасу поняли, что им на всю жизнь грозит диагностическое клеймо психического заболевания и пошли на попятную, признавшись в умышленном подлоге. Но не тут-то было, предстояло специализированное обследование. Их тревога дошла и до Баку.
В психбольницах в ходе своей терапевтической практики, в том числе в бытность врачом полкового медпункта, да и позже в госпиталях, мне приходилось бывать не часто. Видел я это и в Кабульском госпитале. Всякий раз это оставляло тревожное и даже гнетущее впечатление. Не лёгкая работа у психиатров.
Саратовская областная психиатрическая больница находилась в южной части города в районе, называемом Алтынкой. Теперь это больница святой Софии. Раньше я там не бывал.
Пройдя в больницу, я получил разрешение побеседовать с заведующим отделением, в котором находились поступившие из училища. Побеседовал.
Форма беседы носила характер ироничного и настороженного допроса. Не я спрашивал, а обо мне спрашивали. Было впечатление, что исследуют меня. А мне и нужно-то было узнать, в чём дело, и каково самочувствие обследуемого и его товарища. Никаких других вопросов я и не думал задавать. Получился какой-то не врачебный разговор. Да, у них уже есть сомнения, но идёт обследование. В конце концов, мне было разрешено встретиться и побеседовать с обоими обследуемыми.
Стало ясно, что горе-курсанты уже сожалеют о своей выходке и попытке симулировать психическое заболевание и что они просят наказать их, но отпустить в Училище. Я передал им привет от родственников с Кавказа, и мы расстались.
Осталась не понятой подозрительность, с которой я был встречен врачами - психиатрами. Может быть, у них так принято? Симуляции и аггравации в их практике, конечно, не редки, так же как, впрочем, и в практике обычного врача, но обстановка допроса и недоверия была возмутительна. Сидели вдвоём, впереди и позади меня, имея возможность переглядываться между собой. Испытывали истинность моих стараний разобраться в сути дела? Но ведь я сказал им о том, что уже много лет руковожу терапевтической клиникой на 250 больных и десятками врачей в 8 городской больнице и хорошо известен в городе. Моё намерение просто разобраться и помочь анатомировалось ими с усердием следователей. Иначе, зачем понадобились целых два врача в качестве собеседников с одним профессором-терапевтом?
Попрощались мы сухо. Я поблагодарил их за свидание с мнимыми, на мой взгляд, «психами» и «хитроумными» симулянтами и высказал пожелание о благополучном завершении их психиатрического обследования.
Мне показалось, что баланс между здравым смыслом и необходимой профессиональной подозрительностью здесь изначально был нарушен и не вполне зависел от очевидных реальных оценок. Может быть, их жизнь заставляет? Профессия психиатра? Вариант профессионального «выгорания»? Бог его знает. Впрочем, как писал Маяковский, «все мы немножко лошади».
Знаю, что, в конце концов, в данном случае обследование завершилось победой здравого смысла и дело перешло из психиатрической плоскости в область более адекватной обычной дисциплинарной практики.
Азербайджан здесь, конечно, не при чём. Но я рад, что перед Мамедовым не остался в долгу.
Кому и зачем этот рассказ? Нужно беречь врачебную этику, несмотря на подчас сложность профессиональных ситуаций и отношений. И не только психиатрам. Это позволяет врачу сберечь товарища по профессии и самого себя.
Саратов, ноябрь 2018 года.