Ко Ангелу

   
Бабушка моя, мамина мама, Агафья Ивановна, прожила девяносто шесть лет. Раньше, ещё до того, как сам я стал пожилым и седым, её жизнь представлялась мне не просто многотрудной, но и трагичной.

 Год рождения – 1907 уже говорит кое о чём, что творилось в период её взросления в серединно - российской деревне, в бедной крестьянской семье. Трудились. По настоящему не голодали. Была любима тятей да маменькой.  Семнадцатилетнюю Аганьку определили в жёны смирному пареньку Алёшке из соседней деревушки, который годами был чуть постарше. Родители её дожили до преклонных по тогдашним понятиям лет. Обыкновенная российская жизнь и судьба, коих миллионы.

На Сретенье Господне, пятнадцатого февраля прошлого года любимой моей бабушке исполнилось бы сто десять лет. Так случилось по жизни, что у меня было, как бы три мамы. Бабушку Агафью, у которой рос и воспитывался звал я «мамой Дарюхиной». Тогда у каждой деревенской семьи кроме настоящей, паспортной фамилии были ещё и присвоенные сельской общиной. Кто и когда их первым выговаривал, конечно никто не запоминал, но закреплялись они за поколениями Таисьиных, Сергеевых, Дуняшкиных, Колельковых, Петруниных крепко –накрепко и сохранялись в памяти людской даже тогда, когда умирала уж и сама деревня.

 Всё очень просто. Больше полдеревни, к примеру, Ляпиных было. Ребятишек, меньше четверых в каждой семье не бывало. Так что, одних «ВанЮшек Ляпиных» на обоих порядках с пяток набиралось. Поди тут разберись, кто чей. Вот и разбирались по именам родителей да по прозвищам. Прабабушка моя, Дарья и дала своему выводку вторую фамилию.  Ляпины – Дарюхины! Ну чем не Голенищевы – Кутузовы, понимаешь?!
Ещё у меня была, конечно, «главная» и единственная мамочка Нина, но мы, три её сыночка и Лидочка – дочка, называли её «мама молоденька», упуская одну буквицу в конце определения для краткости. И, соответственно, была у нас ещё и «мама старенька», властная и грозная для всех домочадцев неродная матушка отца, вырастившая его, оставшегося сиротой в младенчестве.
 
Так вот о судьбе мамы Дарюхиной. Помогли родители молодой семье избёнку построить. Колхоз размером ровно в одну деревеньку носил тогда имя Рудольфовича – самого главного чекиста- Менжинского, о котором мало кто сейчас и помнит. Ну да и Бог с ним. Родила Аганька всего пятерых детей. Двоих схоронила ещё крохами, от поветрия умерли. Клавдёнку же, восьмилетнюю уже дочку особенно жалела и часто вспоминала.
 
- «Положили, - говаривала она -, куколку мою соборовать под образа, а она глазоньки свои болезные скосила на образ богородицын и спрашивает (в памятИ была): «Мамонька, а мне у неё хорошо жить будет» - «Хорошо –отвечаю - Клавденька, а я к тебе приходить буду, и сахарок приносить. А самой –то и дышать уж не чем, сердце заходится».
Этот эпизод записал я не для пущей чувствительности да жалостливости. На аборты тогда редко ходили, а вот ребятишек частенько хоронили. - Бог, прибрал, - говорили.
Размышляя над судьбой бабушки, поначалу я удивлялся, потом восхищался и преклонялся перед тем, сколько в этой невысокой сухонькой с исковерканными вилами, лопатами, топорами, хворостом, мешками, а также комьями мёрзлой земли, студёной водой из проруби руками, будто обвитыми пучками ржаной соломы – венами; сколько в ней силы, мудрой стойкости перед жизненными неурядицами и горем.
Да, про мамочек всех своих я рассказал. А папа у нас был один. Дед -  тоже. Дед Алексей. Как раз, муж бабушки Агафьи. Знаменит он тем, что будучи военным орденоносцем, колхозным бригадиром, хитрым и рукастым мужичком, один из всей округи стал ещё и избранником областного Совета депутатов трудящихся.  И ещё, уже после войны променявшим бабушку с двумя оставшимися жить детьми на шабрёнку – болтливую и грудастую молодайку, тётку Нюру Голынову, у которой своих деток трое было.
Есть соседи,- это те, кто рядом живут. А есть шабры, они - напротив, окна в окна. Так вот и высмотрел, видать, мой дедон эту бабёночку и стал к ней сначала похаживать, а потом уже и в мазанку её ночевать зачастил.
Деревня и есть деревня - сплетни, слухи, пересуды.  Мамочка моя (молоденька) тогда с моим будущим отцом только поженились. А брат её, мой дядя Александр ещё старшеклассником был.

Ярким в прямом смысле эпизодом нашей семейной истории был пожар. И-за нашей детской шалости сгорела наша же изба. Дед Алексей к тому времени с новой семьёй на освоение целинных и залежных земель подался.
И осталась у бабушки Агафьи она надежда,- сын Шура. Какие он ей письма писал из армии! Служили тогда три года. Она разглаживала тетрадные листочки в клеточку со строчками разборчивого и красивого сыновнего почерка, укладывала после десятка прочтений и хранила их потом до самой смерти. Какие у них были планы! «Вот вернусь и тебе, мама, полегче будет. Тогда сумеем мы продержать не только корову, но и телёнка, а также пару овечек» - частенько повторялось в сыновних посланиях.  Да, денег в колхозе не давали да и трудодни пустоватыми были. Благосостояние в деревне оценивалось крепостью своего подворья, которое управляли в промежутках артельной подёнщины. Рано утром да поздно вечером, в основном.

  Мне тогда было десять лет.  И сейчас помню, как дядька Шура подбросил меня на сильных руках, и я едва не стукнулся головой о матицу. А как блестела звезда ремне, который подарил мне вернувшийся аж из самого таинственного города Клайпеда сержант Советской армии!
Но самое главное- я услышал впервые за долгое время, как мама Дарюхина вслух и громко смеялась. После ухода из семьи деда, она вечерами дольше обычного стала задерживаться перед божницей с единственным образом Богородицы за ситцевой занавеской. Молилась.
Она молилась истово и строго, по – настоящему отрешившись, кажется, от всего мирского. Я думаю, что бабушке на старинном образе Богоматери виделись настоящие, большие и строгие её глаза. Я часто засыпал под невнятный молитвенный шёпот и боязливое мерцание лампадки.

А демобилизованного осенью дядьку Шуру нашли четырнадцатого декабря в сквозновском долу. Он замерз. Тогда как раз проводили в деревни электричество. Со старшим электриком они работали в соседней деревне. Совсем непьющий спиртное, дядя мой в этот день выпил самогонки. А напарник оставил его, уехал на запряженной в дровни лошади, и даже утром никому ничего не сказал.
После похорон бабушка Агафья только работала и молилась. И ещё – «дрожала» надо мной. Теперь – то я знаю, что это она спасла меня в моих уже горестях и передрягах, когда на кону стояла сама жизнь. И когда передо мной самим стоял вопрос: убивать или нет человека?

Мы с ней уже вместе очень раненько проводили в мир иной маму «молоденьку» и брата моего Ивана.
К чему это я всё? Да в любой семье найдутся примеры для горестей и воздыханий.
Переживают люди, не дай Бог, трагедии пострашней. А к тому я, что научила меня бабушка Агафья заменить вопрос ко Господу Богу в подобных ситуациях. Раньше спрашивал: - За что?  С некоторых пор: -Для чего?

И ещё. Совсем недавно я сделал настоящее открытие. Копаясь в собственном архиве, случайно открыл старый бабушкин деревянный сейфик – сундучок с нехитрой запиркой. Обратил внимание на затёртый и поблекший листочек из школьной тетрадки. Почерк уж очень знакомый. Дочки старшей моей. Из класса этак четвёртого или пятого. Вычитал текст. Это она, она, прабабка Агафья надиктовала. Править не стал. Не могу судить, чьё это сочинение, вряд ли оно соответствует и церковным канонам. Для меня оно -  от бабушки Агафьи. Ею надиктовано. Распечатал и предлагаю людям почитать.
 А вдруг, да кому поможет.                24 ноября 2018 г.