Осень, что старость, подступает исподволь.
Намедни вешняя волна играючи постукивала цветастыми камушками-четками, мельтеша радужными сполохами в выцветших глазах Стивки. И вдруг прогнула берега чёрной ртутью, смурной и недвижной, лишь изредка облизывая береговой галечник, будто похмельные губы.
На глазах пали оземь листья тополиные. Легли согласно: кровяным разводьем – вниз, серебром чеканным – вверх. В низовье Енисея тополь, – та ещё диковина. Куда ни глянь – одна хвоя.
Этому Стивка сам жизнь дал. Пригнало к берегу в давнишнее половодье ствол дерева окраса редкого – чернёного серебра, с единственной уцелевшей веткой и набухшими на ней, будто груди роженицы, почками.
Чего добру пропадать?! Поделил он бревно на чурбаки, а срезанную ветвь в бутыль из-под самогона сунул, и воды плеснуть не забыл. Когда ещё весна добредёт, пусть глаз чарует!
Скудно тепла от тех дров приключилось. Зато веточка через малый срок пустила корешки, а кожистые футлярчики взорвались терпкой зеленцой.
Подивился Стивка жизненному безумию и прикопал саженец на самом виду из окна.
С тех пор, каждое утро и здоровкался с деревцем, семеня в нужник. Чем выше в рост махало дерево, тем ниже к земле пригибало Стивку. Восемьдесят шестой год со дня появления на свет божий отсчитал. Не отличишь уж, если рядом встанет, где лицо его, морщинами побитое, а где кора древесная.
Чудны листочки у подопечного, лопушисты и срезаны витиевато, будто у клёнов московских. Много позже, заезжий ботаник назвал этот тополь белым, на югах растущим.
Бывали как-то с женушкой в столичных парках, любовались осенними причудами. Кленовые листья в это время кого хочешь, с ума сведут. С оханьем наблюдали за полётом огненно-рыжих красавцев и завидовали, – у нас таких нет. Тогда Конкордия усмотрела один из падших, величиной со сковороду. Бережно свезла его до дому, вложив в купленный для этой цели фолиант о вкусной и здоровой пище.
За время дороги лист расправился, подсох, но цвет охряный не стерял. Меж жилок раскидистых выбрав ровную часть, начертала помадой пятьдесят лет назад: Стива + Конда = Андрейка.
Андрюшка – чадо позднее, единственное, ненаглядное. Как подрос, съехал учиться на хирурга в город. Здесь-то у кого ума набираться, у медведя что ли?
Запала ему в неродных краях блажь, по горам бродить. Каждое лето, фьють, то на Кавказ, то на Памир. Думали, наползается, дойдёт до ума, что надёжы у стариков, кроме как на него нет. Не успел. Прибило мальца каменюкой, и каска не выручила.
Амуниция горная, оставшаяся не при деле, в ход пошла, подвешена на крюк к потолку. Удумал Стивка приспособу, подымать супругу с кровати. Мало ли: помыть, подмыть, накормить, в коляску подсадить. С зимы бездвижна. Ой, худо было. Ни шевелиться, ни разговаривать не могла. Приходили медики из амбулатории, кололи по несколько шприцев зараз. Не помогало. Вызвался сам. Не мог смириться Стивка с мыслью, что не будет его Конкордия прежней. Выпаивал травяными настоями, отварами. Выхаживал растираниями, примочками. Левая половина тела немного ожила, рукой ложку держать стала, ну и зеркальце, само собой. Не сомневался, – выправит царицу. Это так жену в селе издавна прозвали.
Взял её Стивка из города. Синеглазую, белолицую – греческого профилю, с осанкой и вправду царской, с именем неместным, недоумение вызывающим. Шествовала по селу, мужики шеи сворачивали, бабы в след шипели, что гусыни полоумные. На плохое слово не оборачивалась, а уж если начинала говорить, все зачарованно замолкали.
Свыклись позже, когда принялась она работать заведующей амбулаторией. Мужики при случае удивлялись, что такого, чего нет у них, отыскала цаца в этом замухрышке, не отличавшимся ни статью, ни особой удалью. Поговаривают, тесть-то запретил Стивке пред его глазами показываться, очень ему жених не глянулся, чисто обезьяна!
Много лет прошло с того времени, а как увидят селянки Стивку и Конкордию идущими рука об руку вдоль проулочка, в глаза блаженные друг другу заглядывающими, то и судачат вслед, сокрушенно удивляясь, мол, не может быть, чтобы любовь так долго меж людьми держалась. Стивка, слушая речи недоумённые, в драку не лез, улыбался лишь участливо.
Голые ветви тополя, ещё вчера будоражившие взор взрывными красками, зябко подрагивали на осеннем сквозняке, и казалось, просили прощения за скинутое одеяние, укрывшее чернозём невзрачными заплатками.
Опустился Стивка на четвереньки и, кряхтя, пополз вокруг ствола, цепляя негнущимися пальцами разлапистые листья и переворачивая их багрянцем кверху.
Закончив, чуть отошёл и, глянув со стороны на рукотворный ковёр, остался предоволен, – не хуже, чем тогда, в столичном парке! Пышет жаром – хоть руки грей.
Воплотив задумку, усадил благоверную на коляску и вывез во двор к тополю.
Встал неподалёку, смущаясь от причинённого баловства и любуясь до слёз женой. Она и в инвалидной коляске, выглядела настоящей царицей!
По её, вдруг, засветившимся голубым огнём глазам он понял, что угадал с затеей.
Выбрав, поднял самый крупный, яркий лист, устроил ей на колено серебряной стороной кверху и вложил в плохо сгибающиеся пальцы левой руки помадный футлярчик, припасённый ранее.
Конкордия с минуту неотрывно смотрела на тополиный листок, будто силясь выудить из давно минувшего и порядком подзабытого, то единственное, что лишь в это мгновение имело смысл. После, вдруг вздрогнув, нерешительно переложила помаду из левой руки в правую и старательно вывела между жилок: "Стива + Конда = Любовь".
ноябрь 2018 г.