"И возненавидел Исав Иакова за благословение, которым благословил его отец его; и сказал Исав в сердце совем: приближаются дни плача по отце моем, и я убью Иакова, брата моего"(Быт.27, 41).
"Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши: сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними, ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы. Потому и премудрость Божия сказала: пошлю к ним пророков и апостолов, и из них одних убьют, а других изгонят, да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира,от крови Авеля до крови Захарии, убитого между жертвенником и храмом. Ей, говорю вам, взыщется от рода сего. Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали. Когда Он говорил им это, книжники и фарисеи начали сильно приступать к Нему, вынуждая у Него ответы на многое, подыскиваясь под Него и стараясь уловить что-нибудь из уст Его, чтобы обвинить Его. Между тем, когда собрались тысячи народа, так что теснили друг друга, Он начал сперва говорить ученикам Своим: берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие"(Лк.11:47-12:2).
"О временах же и сроках нет нужды писать вам. братия, ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью. Ибо, когда будут говорить: "мир и безопасность", тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут. но вы, братия, не во тьме, чтобы день застал вас, как тать"(1Посл. ап.Павла к Сол.,271 зач.5:1-8)
+++++++++++++
Глава 32. МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ. КАИНИТЫ
"Но человек вовсе не просто животное, ставшее на задние лапы. Сам его внешний вид несет в себе отличие от других тварей. Лишь это существо может соединять в себе небо и землю, ибо стоя ногами на земле, оно головою погружено в небосвод"(У.Крейг)
Вчера ближе к вечеру, устав писать, и чувствуя, что глаз уже перестает видеть краски и смешивать их в нужной пропорции, а рука выводит неверные линии и мазки, норовя испортить лик Ангела, Анна решила уйти пораньше и вышла на берег. Жизнь на реке совсем почти замерла. Паром притулился у берега, ожидая часа, когда соберутся люди, чтобы отвезти их на «большую землю».
На мелкоте плескались ребятишки. Какая благодать им тут! Тишина, простор, спокойно, надежно. Не бродят никакие пропойцы и маньяки, чужих нет, не то, что у нас на Искитимке было. Да и в Сухово не безопасно: от города недалеко, много народу стало приезжать на машинах в ресторан Лазурный берег, построенный там недавно, а летом толпами отдыхают на пляже. И пьяных хватает, и наркоманов. Да и среди деревенских много алкашей. С ними, скорее всего, и зависала Марьяна все эти дни. Хотя вчера поздно вечером позвонили из полиции, и сказали, что есть новые сведения: видели похожую по описанию девушку на другом берегу, в Журавлях. И как ее туда занесло?!. Журавли расположились на горке, слева от дороги, что видна с нашего берега, как тоненькая ниточка, уходящая на гребень горы. а справа - в сосновом бору - строящиеся коттеджи, прячущиеся за высокими заборами. Их там немного еще. Где же конкретно прячется Марьяна: в деревне или особняках? В любом случае найти ее не так просто будет, если она решит скрываться...
Подьехал к парому каблучок – Иван, видимо, собирается ехать на тот берег. Может, поехать с ним? Поискать самой блудную дочь. Но как бросить Леву, и работу? Да и где гарантия, что она не умотала уже куда-нибудь в другое место?
А кто это там, рядом с Иваном? Кажется, мать Веры. Собралась уезжать? Но ведь она хотела здесь дочь схоронить… нет, что-то дала Ивану и отошла. Наверное, с каким-то поручением его отправила, купить что-нибудь для похорон. Как изменилась она, просто не узнать, так почернела от горя. Подойти? Но что сказать матери, которая потеряла ребенка? Чем утешить, какими словами? Можно ведь, не умеючи, не только не утешить, но и разбередить рану. Вот подошли к ней женщины в черном, как и она. Но, в отличие от нее, они не в трауре. Хотя невесты Христовы как бы всегда в трауре по грехам человеческим…
Наверное, утешают ее, уж они-то точно знают, какими словами успокоить боль в сердце человеческом. А она конечно считает, что дочь предала ее, оставив одну на этом свете. Говорят, муж богатый у нее, но изменяет, и она ушла от него. А отец отправил дочь свою за границу учиться, наверное, чтобы не мешала жить в свое удовольствие, и вот что из этого вышло! Дочка, наверное, восприняла это тоже, как предательство со стороны родителей, и была одинока там, на чужбине, и не к кому было ей голову преклонить, в чужих краях, и не с кем посоветоваться, как жить, вот и… А мои дети: хоть и рядом я всегда была с ними, - много ли советовались со мной?! А я сама – всегда была послушной дочерью, но вот под старость тоже бес попутал, захотела самостоятельной быть… Нет, все-таки ближе родителей нет никого на свете. Кроме Бога. Но и их, и Его предаем все время!
Проклятая кровь Каинитов делает нас предателями и братоубийцами. Хотя нет: предательство родилось еще с начала времен, когда появился диавол, потом первые люди закрепили его победу и оно поселилось в крови у них; каиниты продолжили, давая начало своей ветви, которая разрослась так, что готова поглотить все остальные веточки Древа жизни человеческой.
От этой же ветки произошел и Иуда, предательство Господа им сегодня вспоминается церковью, и поэтому сегодня пост, и фарисеи, которые из гордости и зависти хотели погубить Иисуса - тоже из этой гнилой породы.
На проповеди отец Матфей рассказывал о том, как Господь обличал фарисеев в том, что слишком много заботятся о "внешней" чистоте, пренебрегая чистотой "внутренней", очищением своей души от греховных страстей и пороков,сравнивает фарисеев с гробами, "которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты". В обеих речах Господь осуждает фарисеев за то, что они любят почести, что налагают на людей "бремена неудобоносимые", а сами и одним перстом своим не дотрагиваются до них, за то, что они формально и пунктуально исполняют внешние требования закона о "десятине", о "субботе", а "оставляют важнейшее в законе": суд, милость и веру, то есть верность Богу и Его нравственному закону. Осуждает Господь законников и за то, что они "взяли ключ разумения", то есть взяли как бы в свое всецелое обладание ветхозаветный закон, который должен был приводить людей ко Христу, и, овладев этим ключом, ни сами не входят в Царство Христово, ни других не допускают, превратно толкуя закон. Обвиняет Господь фарисеев и в избиении пророков Божиих, посланных "Премудростью Божьею", то есть Им Самим, ибо Он есть Ипостасная Премудрость Божия, изображенная под таким именем в 8 гл. Кн. Притчей.
В заключение Господь призывает на них кровь всех праведников, начиная от Авеля, убитого своим братом Каином, до крови Захария, сына Варахиина, убитого между жертвенником и алтарем. Этот Захария, по-видимому, тот, который был побит камнями во дворе дома Господня, по повелению царя Иоаса (2 Пар. 24:20). Некоторые же полагают, что здесь идет речь о Захарии, отце Иоанна Предтечи.
А ведь мы так же как фарисеи: заботимся о чисто внешнем соблюдении приличий, лишь бы люди не осудили, а что там внутри тебя и в твоей семье творится...
Вот ведь Марьянка моя - не плохая же в общем девка, чистоплотная. Уж чего-чего, а этого у нее хватает, хорошей хозяйкой могла бы быть в доме, и если бы попался ей мужик стоящий, так и женой могла бы быть не плохой. Если бы ещё она так же заботилась о чистоте душевной! но ведь ничего святого уже за душой у нее! Падает все ниже и ниже. В поисках любви своей. "Сватались же к ней хорошие парни: на хладике, например, логист - и квартира есть, и машина, и приятный такой на вид, спокойный. Бегал за ней, свататься к нам даже приезжал, Новый год вместе отмечали. Но... не нравится, говорит, как мужчина, и все тут! Мы ей с бабушкой говорим:"С лица воду не пить!" А она - ни в какую. Но уж если влюбится, все: как в воду с головой!
Да и ветер в голове гуляет, непоседа, перекати-поле, не сидится ей на одном месте. Лишь бы в Зеленогорск не вздумала податься: там вообще настоящая клоака! Поселок строился, когда начали там возводить ГЭС. Перерыли реку, возвели дома, всего десятка два-три, но в перестройку все заморозилось. И осевшие там люди начали выживать, кто как может. Работы нет, кто побогаче да поувертистей – как-то выкручиваются, ездят за пятнадцать километров в соседнее Крапивино, районный центр, но и там работы мало. Народ от безысходности спивается, а нынешнее поколение – вообще одни наркоманы.
Яна завела себе там дружка: познакомились в больнице, когда она лежала там с ожогами, после того, как жена Серегина захватила их на пикнике – на озерке возле комбината, где они отдыхали в пятницу после рабочего дня всем гаражом. И она – жена – облила Яну кипятком и толкнула в костер. Благо, что мужики вступились, и досталось Яне не очень сильно: ожог на плече, к которому пришлось «пришивать заплатку» из лоскута кожи, взятого с бедра, и небольшое пятно осталось на щеке, которое она прикрывает волосами.
И вот подружились они с Вовой: а тот вообще чудом выжил после того, как его чуть не убила жена. Долго издевалась вместе со своей подржкой, связав его, пьяного, обливала кипятком, вырывала волосы, избивала, и хотела даже зарезать, но Вова сумел вырваться, спрыгнул с балкона, благо что первый этаж, и даже ноги не сломал, подвихнул только… И вот поехали они вместе в Зеленогорск, да и застряла там Яна на две недели. Она как раз работала тогда продавцом в магазине, получила зарплату. И, конечно же, ее не выпустили «из гостей» до тех пор, пока не закончились деньги. Вову приревновала его жена, и, хотя они развелись, зашла к ним в комнату, когда Вовка пьяный спал, и выгнала Яну на улицу. Там ее заметили местные парни, и главарь банды решил взять эту девку к себе в рабство. Схватили, привели в общагу, привязали к батарее… Но и тут Яне повезло: заступился за нее местный авторитет, по фамилии Вчерашний. Ну не совсем авторитет, просто мужика этого все уважали в поселке, справедливый он был. Забрал ее к себе. Но он и сам был запойный, и от последней пенсии ничего не осталось. Жить не на что, не то что дать денег на билет в автобус Яне. И занять не у кого, все сами перебиваются с копейки на копейку.
Тогда, отлежавшись с перепоя, кое-как пошли они в лес, за колбой. Места там красивые: не высокие горы, поросшие тайгой, с высокого берега открывается вид на широкую чашу будущей плотины. Но не до красоты, конечно, им было. Бродили, еле живые от голода, искали колбу, а поблизости уже всю вырвали, идти надо все дальше.
Вчерашний дал Яне свой телефон, и она стала названивать нам: «Мама, забери меня отсюда!» Но я тогда, грешным делом, и сама загуляла: приехала Людмила, ну и загудели мы с ней на несколько дней. А Лева как раз сессию сдавал, некогда ему было тащиться за двести километров выручать сестру: «Сама виновата, нечего с кем попало связываться! Я же ведь урод конченый, и придурок, и … Вот пусть сама выкручивается, как хочет!»
Набрали они колбы мешок и продали в Крапивино, купили билет. Приехала она домой: тощая, как спичка, в чем душа держится! Но довольна даже: похудела зато! И ожог зажил, но шрам остался – как раз на том месте ожог, где была у нее наколка: два сердца, красное и синее, одно с другим соединенные, и алая роза с шипами, вонзившимися в сердца…
Такие же «сердца» остались на стене Баржи. А напротив них – три моих Ангела. Красный, белый и черный. С развевающимися, как змеи, прядями волос, и разноцветными крыльями за спиной, и полумасками на лицах. И все так же, наверное, глядят их глаза на тот карнавал жизни, то действо, что каждый вечер продолжает разыгрываться перед ними. Только уже без меня, слава Богу! Какая же я была все-таки дура, что ходила туда! Ничего, кроме призрачного, обманчивого удовольствия в подпитии попрыгать там под музыку, я не нашла.
И – разочарования, опустошения на следующий день, и сожаления, которые хочется снова утопить в вине…
*******
…После бурного кипения веселья в отравленной крови приходит похмелье, все возвращается на круги серых будней. Все возвращается на круги своя.
И опять она смотрит в зеркало и думает: вот я, и дети, и работа, и огород, и что?! Позади половина жизни, как минимум, и лучшая половина ее отдана им, детям. Сто лет уже, как одна. Думала: почему одна, ведь уже давно она сама решила быть сильной, независимой, мужики сегодня здесь, а завтра – там, а дети всегда со мной! Да, со мной. Но все дальше от меня. Упустила…Отпустила? Почему? Устала? Вспомнила о себе: ведь есть еще Я. Я, которая еще и не жила для себя. Еще даже не познала, не реализовала себя, как женщина. И пока еще есть в р е м я… И возможности… И кинулась, как в омут с головой: будь, что будет, оправдывая себя тем, что: ведь сделала в с е для них, что могла. Была примерной матерью, посвятила всю себя идее по возможности создать идеальные условия для того, чтобы выносить, родить и воспитать чада свои.
По мере возможности, а возможности были не ахти какие, в перестройку-то. И ничего, что нечего есть: можно пить литрами чай с молоком, чтобы кормить грудью. Ничего, что нечего одеть: можно каждую свободную минуту хвататься за спицы и вязать, вязать: петелька за петелькой, строчка за строчкой…Ничего, что она не в силах написать ни строчки, хотя лет этак с двадцати в ней вдруг открылся дар писания стихов и прозы. Потом, с рождения детей – куда что ушло?
"Дети – мое главное произведение. Мое все. А вышло оно все как-то вроде как бы и комом слегка, хотя, наверное, святотатство так думать, ведь дети – это святое! Но как еще иначе, если дочь выросла эгоистичным, бесчувственным существом, для которого нет ничего святого, а сын – все больше отдаляется, чурается даже ее, считая, что мама становится выпивающей, и даже наверное гулящей женщиной, как начали поговаривать в их «ауле»… и что?! Конечно, поезд мой ушел как видно, шутка ли: годочки-то летят, и чем дальше, тем быстрей, а что позади? Оглянешься: а ничего, только две параллельные полосы рельсов, перечеркнутых параллелями шпал, а паровоз на полном ходу шпарит вперед, куда?! И страшно, и жалко себя, дети вот-вот сойдут где-то на полустанке, а как же я?! Я же ведь и не жила еще для себя-то! Даже творчеством для них пожертвовала. Хотя могла бы, наверное, чего-нибудь достигнуть, и даже не так страшно было бы теперь стареть…"
И опять в пятницу она исчезает… Всю неделю думала: все, не пойду никуда, какой смысл? Дурь одна. И вырезывая буковки из пленки, и приклеивая их на пластик вывески для киоска Мороженое», думала, со стыдом вспоминая, как вертела задом под похотливыми взглядами престарелых самцов; и таская уголь, растапливая печку, которая немилосердно дымила, думала; и катя тяжеленные санки с флягой воды от колонки (трубы перемерзли), думала; и проверяя Гошины уроки, и воюя с Марьяной, и штопая носки, все думала…Но в конце недели думы переворачивались почему-то наизнанку, и уже ни о чем не думая, она шла после работы в бассейн, имеющийся в Спорткомплексе при комбинате, и, намывшись в душе, напарившись в сауне, накупавшись и наплававшись в ароматной прохладной водичке, чувствуя себя помолодевшей и посвежевшей, не думая уже и вовсе ни о чем, наводила тщательно макияж, наряжалась в красивое сексуальное платье (черное кружевное, с кружевным «ошейником» на шее, - как у Джулии Робертс в «Красотке», купленное в комиссионке), и ехала по уже сверкающему вечерними огнями городу к Барже, стоящей на вечном приколе у берега Искитимки, замирая в предвкушении… чего? Сама не зная.
А дома ждал ее сын, ночью слонялся по пустому дому, выходил на улицу, ему казалось, что с мамой случится что-то страшное, а он не может помочь! И потом, когда он, делая из себя здоровяка с виду, на самом деле гробил свое здоровье - она не увидела, не поняла, прозевала момент, когда он был уже на грани… И Марьянка все больше погрязала в болоте… Она же в это время в пьяном угаре витала в своих дурацких мечтаниях, в каких-то иных мирах…
«Господи, я так виновата! Снова и снова эти вопросы, это роптание: почему не наставил на путь истинный? Потому что не обратилась к Тебе, и роптать надо к себе самой. Почему мать не воспитала меня, а я детей своих в вере? Никто не подсказал, что надо молиться? Почему не подозревала я даже, что есть такие прекрасные молитвы, как такая например, молитва матери о детях: «Боже! Создатель всех тварей, прилагая милость к милости, Ты соделал меня достойной быть матерью семейства; благость Твоя даровала мне детей, и я дерзаю сказать: они Твои дети! Потому что Ты даровал им бытие, оживотворил душею бессмертною, возродил их крещением для жизни, сообразной с Твоей волей, усыновил их и принял в недра Церкви Своей. Господи, сохрани их в благодатном состоянии до конца жизни; сподоби их быть причастниками таинств Твоего Завета; освещай Твоею истиною; да святится в них и через них святое имя Твое! Ниспосли мне Твою благодатную помощь в их воспитании для славы имени Твоего и пользы ближнего! Подаждь мне для этой цели способы, терпение и силы! Научи меня насадить в их сердца корень истинной мудрости, - страх Твой! Озари их светом управляющей вселенною Твоей премудрости! Да возлюбят Тебя всею душою и помышлением своим, да прилепятся к Тебе всем сердцем и во всю жизнь свою да трепещут словес Твоих!..»
А ведь и молитвы, и псалмы, и все Писание живы из века в век, передаются кем-то из поколения в поколение. А вот мы – забыли, отпали…
Почему я дала волю своей дури, когда гормоны (или что-то иное) стали играть в крови и помимо воли толкать на глупости, и стало страшно надвигающейся старости, и захотелось повернуть его – время - вспять… Господь создал мир в шесть дней, на одном дыхании, в порыве творчества, создал совершенным, потому что - с любовью! А мы извратили это понятие – любовь - до такой степени, что и голову потеряли с ней, любовью этой… и ищем ее все время, гоняясь за призракам.
Насмотревшись на гулянки родителей, еще в детстве она решила: никогда не буду пить и не буду жить с пьющим мужем. Но… судьба словно нарочно сводит нас с теми, кто испытывает наше терпение… А терпение – это как раз добродететель, присущая совсем не многим. Да и вообще добродетелью наполняться гораздо труднее, чем поддаваться соблазнам и искушениям. А еще легче – просто плыть по течению. Влюбилась, родила детей от человека, которому была и сама не близка по-настоящему, и дети которому не нужны были. И вот - сама плывешь, и детей своих тащишь балластом за собой. А куда, с какой целью, кто скажет? Только Господь знает, и через Священное Писание Свое наставляет на путь истинный, но – не читаем, не следуем за Ним, спохватимся – а поздно уже. Нагрешили, напакостили, и идем каяться…
Пишу лик Ангела-Хранителя, рука дрожит от волнения: получится ли, не дай Бог испортить! Господи, благослови! Надо бы успеть еще, если батюшка благословит, подправить лик Спаса нашего, Иисуса Христа до праздника Святой Троицы. Со страхом взираю на Него: нет, не готова еще, Господи, не достойна коснуться святого лика Твоего. Может, после исповеди и причастия Телу и Крови Твоей святой появится решимость дерзнуть приступить к сему действу?..
Вот часто исповедуем мелкие прегрешения свои: не соблюдаю пост по средам и пятницам, и даже в Великий пост; раздражаюсь по пустякам, распускаю язык свой, «укорив, или оклеветав кого гневом моим, или опечалив, или о чем прогневахся, или солгах, или безгодно спах, или нищ прииде ко мне, и презрех его; или брата моего опечалих, или свадих, или кого осудих; или развеличахся, или разгордехся, или разгневахся, или стоящу ми на молитве, ум мой о лукавствии мира сего подвижеся; или развращение помыслих…» Выкладываем перед священником то, что считаем нужным вытащить на свет Божий из души.
Но странно – чем больше исповедуешься, тем грешнее чувствуешь себя. Объядение, пьянство, лень. Это все на поверхности. А что дальше – в глубине души, во в р е м е н и и пространстве жизни твоей, что привело тебя в этот мир, вставший с ног на голову? И снова, и снова переворачиваешь песчаные часы в р е м е н и, из пустого – в порожнее, и обратно. В каждой песчинке – день, час, или секунда жизни, и каждая из них – твои поступки, деяния, хорошие и плохие, вот они: один к одному, ни убрать, ни выкинуть.
Пришел на исповедь, покаялся, отошел. С легким сердцем, но на душе – тень. Нет, не раскрылась она полностью, и зреет, и зреет черный цветок: когда раскроет он свои смертоносные лепестки, чтобы пожрать все, до чего дотянутся его стебли и листья?!.
И тогда снова переворачиваешь стеклянную к о л б у и смотришь сквозь мутное стекло прошедших лет: что там: от начала времен?
И приходит день, и настает час, и встают тени прошлого, и поднимаются черные крылья, застя свет…
Один из этих демонов – вот он. Распознаю его, он ходит за мной давно. Когда-то он явился светлым ангелом красоты неописуемой, и имя ему было опять же – Любовь. А с ним рука об руку – другой темный ангел, имя ему – Соблазн. За ним – шествует ревность… И иже с ними…
Вот берут за руку, нашептывая обещания, дают примерить свои легкие, изящные разноцветные крылья, ведут в райские кущи, соблазняют вкусить запрещенного плода, наполненного сладким я д о м …
…И жаждет, и бродит по жилам дурная, отравленная кровь, и приходит время ожидания райских наслаждений, желание поддаться соблазнам, жажда удовольствий, любовь, похожая на душевную болезнь, ревность, убивающая все, уязвленная гордость… Заполняя душу, они только опустошают ее. И приходит время покаяться, время собирать камни. Очиститься и возродиться.
Это сейчас хорошо рассуждать, а тогда"…
Серега… Так и не женился больше, и детей не завел. А недавно она случайно узнала, что умер он в сорок пять лет всего. И мороз по коже: неужели все же это они с Теткой Галкой натворили дел?! И поплатились за это. Ведь у нее, Анны, через три года после того, как она отдала фотографию, обнаружилась опухоль мозга, микроаденома гипофиза, и начались эндокринные нарушения. А теперь вот – с сыном беда. И ослеп он ведь из-за тромбов сосудов мозга, и болезни крови…Вот она: дырка в фотографии свадебной, где вместо головы мужа – пустота… Вот оно – проклятье, что перешло на сына за ее грех. Ведь они – отец, и сын, родная кровь …Кровь. Руда, как раньше называли. Не по моим ли грехам, Господи, сыну выпала такая доля – его кровь мутировала, основа его жизни восстала против самое себя, костный мозг вырабатывает клетки-убийцы, и маленькие киллеры убивают здоровые клетки - жизненные силы организма!
Боже, как же она забыла об этом обо всем?! Постаралась забыть… Вот в чем и надо было каяться в первую очередь! Колдовство – смертный грех! И вспомнить довелось теперь вот только, рассмотреть хорошенько сквозь тусклое стекло времени, осыпающегося крупица за крупицей в перевернутой колбе. «А ведь и Маняшка тоже любит это «дело»: сколько раз спрашивала, не помню ли я чего из колдовских действ двоюродной бабушки: как приготовить приворотное зелье или там наговор какой-нибудь… Это же опасно! Не вздумала бы она чего-нибудь сотворить еще… Да и где же она, как и что?! Надо все-таки ехать искать, на милицию надежды нет, до сих пор ничего не раскопали. Господи, помилуй грешную рабу Твою Анну… Спаси и сохрани ее Ангел-Хранитель… Мало того, что Я уже натворила, так еще она ведь продолжает в том же духе! Колдовство – это смертный грех!.. И грех этот живет у нас в крови уже несколько поколений…
Как и множество других, прогневляющих и отгоняющих от нас Ангела нашего светлого"…
*********
«Ангел Света» (продолжение «Крыльев»)
«...Бродит по жилам взбудораженная дурная кровь, и мутит разум, и туманит рассудок…
Вытираю тщательно туфли о траву, все – свидание с природой закончено.
Солнце упало в небо, опутанное ловушками проводов над городом, в паутине смога плавают дома-пещеры и норы, отовсюду выползают разные зверушки, и от дачно-полевой благости скоро не остается и следа. Ну благо, хоть троллейбус быстро подошел. В салоне толкливо-крикливые старушки с хитрыми лисьими мордочками позанимали все места, кабаниха-кондукторша, загребая волну могучим торсом, вылавливает по закоулкам изворотливых зайцев, хватает за длинные уши и выкидывает вон, дышит рядом огнем и вином обуянный зеленым змием, навалившись на мое плечо, пьяный медведь… в общем, все как всегда. Только тупая покорность судьбе да краешек серого неба в окошке.
Вышла у Цирка и медленно иду вниз к мосту, чтобы дать еще себе время подумать: а может, пойти все же домой, наносить воды, угля, протопить печку, вымыть окна и стены – уже по всем углам висят тяноты… Вон он – дом, виднеется по-над бережком, а вот и она - «Баржа», стоящая на вечном приколе на Искитимке. Никогда она не качалась на волнах, и никогда не познает счастье свободного плаванья, да и не баржа она вовсе, а так – имитация. Но сияет иллюминаторами, мигает зазывно разноцветными огоньками дверь в кубрик с вывеской «Надежда» - мой парус земной? И подрагивает под ногами мост (то ли от пробегающих машин, то ли и сюда доходят содрогания мощной музыкальной установки в ресторане), будто в нетерпении, - застоявшийся в стойле конь. Вот сорвется мост, да и полетит над речкой, вон из города, дальше – к Томи, и еще дальше – к самому морю…И понимаю: нет, не смогу я сейчас забуриться опять в золу и пепел, в грязные тарелки и носки, просто сдохну от тоски смертной…
Тихо и пусто в зале днем, и никакой тебе эктоплазмы, паутины и змей, поедающих сердца. Только все еще витают въевшиеся намертво запахи, в едином смешении мужских дезодорантов, женских духов и ароматических сандаловых палочек, индийских благовоний. Ну вот и они, заждались, мои ангелочки дорогие! Свежий взгляд сразу замечает, а кисть начинает исправлять несовершенство, незаконченность линий. Но что-то не очень клеится сегодня. Краски не хотят ложиться, как надо, крылья не хотят лететь, становятся тяжелыми, не воздушными.
Пытаюсь писать, но что-то не клеится. Соскребая мастихийном свежий слой белой краски с одежд Ангела, замечаю: теряется первоначальная первозданная свежесть и легкость рисунка. На стадии наброска, подмалевка панно смотрится даже лучше, непосредственней – все сделанное на одном дыхании. Может, оставить все как есть пока? Пока, а там видно будет. Но ведь не известно, когда опять начнется творческий подъем, наоборот, в любой момент может настать полный упадок сил и желания , способности творить. Наверное, это мне в наказание за вчерашнее…Так что, если все пошло не так, лучше остановиться, чтобы не испортить начатое.
Директрисе пришлось сказать, что у меня типа «творческий кризис». «Ну и ладно, отдыхай, и так красиво уже. Хочешь бокал шампанского? Вчера ты, кажется, перебрала немного. Знаешь, - она понизила голос, - ты бы поосторожнее с этим товарищем, про него нехорошее говорят. Даже Цыганским бароном называют. А с цыганами шутки плохи. И не пей много, хорошо?» «А я новые стишочки принесла» «А, хорошо, давай-ка сама почитаешь уже, да у меня и горло болит» «Ой, у меня тоже»… А может, попробовать все-таки, и выступить «на публике»? Пусть все увидят, какая я талантливая! И бокальчик шампусика не помешает, для храбрости, да и голова еще чумная с похмелья, и кости ломит, и волноваться меньше буду. «Не пей, козленочком станешь…» - смотрит на меня укоряюще белый Ангел. Но я же чуть-чуть, вот посижу немного, и – домой. А Красный кивает подбадривающе.
В дамской переодевалке уже опять происходит перевоплощение: женщины рисуют «боевой раскрас». И вот снова : из деревенской бабы, которая еще утром доила корову и в калошах брела по пастбищу, превращаю себя в стройную женщину «с изюминкой». А может – с червоточинкой?..
Сняла бесформенную кофту, переобула из сланцев в босоножки на каблуке. Распустила волосы – если волосы после мытья заплести особым образом в тугую косичку, они становятся, как облачко, пушистые и волнистые. И вот они змеями вьютсяпо плечам и груди. Теперь рисуем лицо: на веки – светлый тон пудры, под бровями – более темный.
Лоб, скулы и нос выделяем светлой охрой пудры, мазнув розовыми румянами, челюсти затеняет темная охра. Тоненькой кисточкой подвести разрез глаз, удлиняя их к вискам и придавая взгляду загадочности. Ресницы красим тушью. Линии губ уделяем особое внимание, делая их изящнее, чувственнее: сначала абрис карандашом по контуру, потом уголки темной помадой углубляем, а затем светлый перламутр кладем погуще на самые выпуклые части. Так, неплохо! Последние штрихи, и маска готова. Взбить волосы, подтянуть живот, и – пошла, пошла, как на подиум. Но в зале еще совсем почти пусто, так что можно пока расслабиться, взяв в баре коктейль.
Вот и мое место под «Сердцем», оно еще не горит, не переливается, только тихонько то светятся, то затухают попеременно красные и синие пульсы. Усаживаюсь под ним.
Отсюда сейчас хорошо видны мои Ангелы: замершие в полуполете неподвижные призрачные фигуры. Они – лишь видимые отражения невидимых законов. И они по очереди правят балом. В тот раз доминировал Красный Ангел, обернувшийся в конце концов Ангелом Черным…
Тихо играет музыка. Подтягиваются персонажи, подходят люди, - вот и первые действующие лица. Каждый раз, когда появляется новая фигура, все сжимается внутри от страха: о н? Но пока, слава Богу, нет.
Мои не дописанные Ангелы все дремлют, прислонясь в сумерках к стенке. Надо все же подчеркнуть кое-где линии, сделав их выразительнее, пластичнее, выделив основное – лица, глаза под полумасками, клубящиеся облаком волосы, разметавшиеся в порыве ветра, и сияющие, словно нимбы, два крыла - белое и красное, протянувшиеся друг к другу, мерцают и подрагивают в свете свечей, отраженном в мраморе стен. А за ним – таинственная темная тень. Раскинула свои крылья, обнимая их, словно свою собственность…
Кто-то приобнял за плечи:«У вас свободно?» Боже, как же я проморгала: о н. Уже усаживается рядом. «Привет. Здорово ты меня вчера, - трогает затылок, - ты на самом деле такая дикая, или прикидываешься?» Молча встаю и отхожу к бару, влезаю на высокий табурет, беру джин-тоник. Рука дрожит, и трясутся поджилки. Ну хоть живой, и то ладно.
Химия потихоньку делает свое дело. Пузырьки газа заиграли в крови, оживляя тело, побежали по дорожкам артерий к каждой клеточке, капилляру, и они запульсировали и засияли мириадами искр по коже – это включилось Сердце, вспыхнуло и забилось в клетке своего абриса, алые и синие огоньки струятся по его контуру, стекая по крылу вниз кровяными каплями – это подключили полную иллюминацию, и ритмичная светомузыка зазвучала в полную силу. Сердце бухает в этом ритме, как заведенное, мигает и сыплет искрами. И мое собственное сердечко также затрепетало, пойманное в силки. О н приглашает, но я качаю головой: нет. Тогда он танцует с девушкой в красном. Вернее, не в красном – сегодня она в черно-белом платье, только рукава из красного газа. Боже, как она танцует: грациозно изгибаясь и извиваясь всем телом, тонкая и изящная, как ожившая статуэтка. Сама восточная мелодия воплотилась в этих линиях и изгибах рук, в этих томных покачиваниях бедер, подрагивании полуобнаженного живота… И ее партнер опять в ударе: то по-мужски крепко и нежно обвивает рукой ее талию, то крутит и вертит ее так и сяк, - пластичен и элегантен, красив, как бог. Но я чувствую: это все игра на публику. Дескать: смотри, какой я, как много т ы потеряла. И его глаз косит в мою сторону: погоди, я еще и до тебя доберусь…
Я уже собираюсь уйти, но тут музыка стихает, вплывает Директриса, и, взяв меня за руку, выводит на круг: «Дамы и господа, минутку внимания! Сейчас наша Раиса прочитает свои новые стихи» И в каком-то трансе, слышу свой голос, сначала неуверенный и тихий, но потом все громче прорезающийся в наступившей тишине:
«Ты пришел на огонек, Сел с скучающею миной, и увидел: мотылек, Над свечой вспорхнул – и сгинул… Ловишь бабочек ночных – в ресторанах их не мало, нету крылышек у них, - Все давно уж обломали...И в сиянии огней, светомузыки сверканье высмотрел ее в толпе – В бледно-сером одеянье. «И изящна, и стройна. И танцует грациозно, Подойдет – решил – она - Для обьятий моих поздних. Пригласил сперва на вальс, И шампанским угостил, «Ангажирую я вас? На весь вечер?» - попросил. Очарована вниманьем, Околдована вином, Тихим на ухо признаньем, - Ты порхала мотыльком… И коктейль мелодий нежных - Вскоре выпили до дна… И когда в метели снежной Пригласил к себе – она, Чуть замявшись, согласилась, и подумав про себя: «А вдруг – свершилось, Если это – и судьба?..» Оказалось – не свершилось, Оказалось – не судьба. И шампанское разбилось. И мелодия – ушла... Ты пришел на огонек, Сел с скучающею миной, и увидел – мотылек. Над свечой вспорхнул – и сгинул…»
И, с облегчением вздохнув, выхожу в фойе под жидкие хлопки. И тут на тебе! Сюрприз! Нос к носу – моя собственная дочь нарисовалась! «А ты чего здесь?!» «Я у подруги была, а у тебя телефон не отвечает. Давай вместе в деревню поедем? А тут прикольно! Я тоже хочу…» «Поехали давай уже тогда» «Ну мам. Ну пожалуйста, давай побудем немножко, рано же еще. И можно мне один коктейльчик, я же тебя не поздравила еще» «Лимонад» «Мам. Мне уже сто лет в обед, а ты – лимонад» «Ладно, подожди, мне надо в туалет».
Когда я вернулась – что это?! Моя дочь – о ужас! – в обьятиях моего знакомого незнакомца уже вовсю танцует танго! Потом сразу еще один танец, - как назло, пошли медленные танцы. Интересно, о чем они так оживленно, близко склоняясь друг к другу, разговаривают? Снова грянула новомодная восточная песня: «Аиша, аиша!..» Я хочу забрать дочь из круга, но она, как завороженная, уходит вслед за Адой (я вспомнила, как ее зовут), и ее тонкое стройное тело, как бы вопреки своей воле, начинает повторять эти плавные, но полные затаенной страсти и огня движения… Все исчезло, и только этот чувственный, нежный, восторженный, о чем-то молящий голос любви, только мелодия, пульсирующая в крови и сжигающая в страстном желании воплотить, изобразить в танце эти волны страсти, эти импульсы, это всепожирающее пламя чувств, этот танец любви. Они – друг против друга, как две тени своих тел, но необыкновенно реальные. Вот Ада изгибается в изящно-плавном повороте бедер, и талия Яны так же точно описывает томную восьмерку, поворот кругом, - и снова лицом к лицу, взгляд загадочно отрешенный и страстный одновременно. Вот Ада воздевает руки вверх, и другие тонкие белые руки также вздымаются к небу… И все ярче сверают огни, все громче музыка, - это уже ламбада. Все плотнее круг танцующих, куда втянуло и меня, мужчины и женщины, обхватив друг друга за талию, идут хороводом, описывая круги, словно длинная членгистоногая змея-чудовище, все азартнее, все быстрее, все яростнее движения, все громче крики восторга, и вот уже в полном экстазе пик мелодии подхватывает и уносит уже все тела, все сердца куда-то в запредельное нечто... Змея распадается на части, на пары, и снова собирается в одно тело. И снова, и снова цветные фейерверки, шутихи втягивают в круг, и кружат, вот завертели, ослепили… загремело и загрохотало пространство с новой силой. Сердце мигает и пульсирует все сильнее, быстрее, ярче, по нему пробегают разряды, а искры сыплются прямо в грудь, покалывая и вонзаясь иглами красного света. И Ада – сошедший со стены Ангел любви, широкие шелковые рукава мелькают и обволакивают ее фигуру, когда она кружится, и пылает она вся, как факел…
Вдруг музыка смолкает. Толпа расходится по сторонам. Хватаю дочь за руку и тащу к выходу. «Вот деньги на такси, быстро езжай в деревню» «Ну мам!» «Уезжай, я сказала!» «Ладно!»
Но, прогулявшись до дамской комнаты, сквозь стеклянные двери замечаю на улице ее же, но опять в обществе этого… козла. Они курят вместе, а потом идут к его автомобилю. Подбегаю, когда машина уже тронулась с места: «Стой! Ты куда?!» «Да я ненадолго» «Выходи из машины, я сказала! Эй, а ты чего творишь?! Не знаешь, что ли, что это моя дочь?!» «И что?!» И она тоже: «И что? Я совершеннолетняя, что хочу, то и делаю!» «Выходи, говорю!» «А что – это твой мужик, что ли?» «Ну… мой!» «А! Ну теперь будет мой! Ха-ха!» И они уезжают. Господи, она же, дурочка, совсем не знает – какая это тварь, козел этот, на сколько он опасен!...
Цыганский барон, черная, проклятая кровь!..