Биостанция

Плетецкая
Домашняя ферма божьих коровок

      У меня проснулась божья коровка, прямо на работе.
Крошечная такая, с одним пятнышком, ползает, пытается взлететь и тоскливо смотрит в окно, не ведая, что либо свобода - либо жизнь.

      Ну, не мне ей объяснять, пришлось гуглить: чем кормят божьих коровок?
Ответ был неожиданный: сахаром. Или медом.
Некоторые кормят своих божьих коровок кока-колой.
 
      А месяц назад ко мне уже залетала бабочка, павлиний глаз, так что сахар у меня всегда с собой, крышечка-кормушка наготове, бабочке я даже разворачивала хоботок и окунала в кормушку, для верности.
Правда, не помогло.

      Гугл к воспитанию божьих коровок строг и требователен. Ну, еще бы, такая ответственность перед производителем!

"Кормите божью коровку дважды в день" - настаивает он, - "и верните на волю через 24 часа.

У вас было достаточно времени на знакомство!"












Биология, мать наша!

     Профессор вышел из своего кабинета с лопатой в руках. Пристроив ее у дверей, он зорко оглядел коридор и, увидев меня, нахмурился.

- В поля? - понимающе спросила я.

     Осторожность приходит с годами, а умным быть ему положено по должности, поэтому профессор немедленно схватил лопату и переставил ее в кабинет.
На всякий случай.
    Ни для кого не секрет, а уж для профессора это просто очевидно, что каждый просто мечтает о лопате. Спит и видит эту новенькую, остро отточенную, металлическую штуковину, поэтому, стибрит ее при первой возможности.
Осторожность - вот первейший закон биологии.

- Да, да, да, - заворковал профессор, усыпляя мое внимание. - Полевой сезон, самые горячие деньки. Ну, всего Вам доброго! Увидимся осенью!
И он ловко захлопнул передо мной дверь, давая понять, что аудиенция окончена.

      Внизу, в холле, его уже ждал аспирант с топором. Большим таким, как у канадских лесорубов, пугающе небрежно завернутым в полиэтилен.

      Эта парочка, профессор в серой замызганной курточке, с проницательным прищуром, и высоченный аспирант в камуфляже с топором, вызывала у окружающих сложные чувства. Но у ботаников свой мир, а не окружающий. Тихо переговариваясь, они вошли в лес и сразу растворились между, по-весеннему еще, голыми деревьями, словно в воду канули. Мимикрия - еще один мощный закон биологии.

      Весь лес вокруг биостанции был покрыт сплошным синим ковром подснежников. Их было так много, что ступить было некуда и, если вблизи они еще бились на пиксели, то вдали сливались в туман. Удивительного синего цвета, ни цвета моря, ни цвета неба.

       Не было нигде больше такого синего, только подснежниковый.












Сегодня была лиса.
Настоящая рыжая, с белым кончиком хвоста.

Ну, где заяц, там и лиса, понятно. Непонятно только, где они живут в лесопарке, истоптанном сотней тропинок, по которым люди муравьиной рекой текут из одного микрорайона в другой?
Где они спят, что едят, где пережидают дожди?

Вот белки, в парке возле дома, живут в соседних девятиэтажках, это точно. Сосны в парке слишком тонкие, дупла приличного не найдешь, вот и живут они цивилизованно, а в парк ходят на работу, детскими аниматорами с утра пораньше.
Зайчик тоже знаем, у него избушка лубяная. А у лисы что?
Коттедж с шубохранилищем?

Пробежала лисица прямо передо мной, я, конечно, не успела телефон открыть. Поразилась только, какая она тонкая. Привыкли мы к домашним раскормленным животным.

Вся эта мистерия разворачивалась постепенно, как в сказке.
Сначала, ко мне залетали жуки и бабочки, присматривались, прилетели зимовать божьи коровки, потом дошло до птиц и собственной прогулочной собаки.
Гуляла со мной одно время большая старая собака, подходила тихо и шла рядом, молча. Ну, а о чем говорить? Что мы нового можем сказать друг другу после стольких лет жизни?

Вчера заяц, сегодня лиса.
 
Завтра опять пойду!










Жрица науки

      Иногда ко мне заходит милейший старик.

- May I come in? - спрашивает он со старательностью советского отличника и осторожно просовывает голову в дверь.

Это приветствие я заслужила не сразу.

      Да и он меня поначалу не впечатлил - мало ли ходит ко мне ученых, молодых и старых. Первое время я даже пыталась усадить его на стул, но он улыбался и отказывался наотрез. Потом я узнала, что ему 96 лет! Вероятно, постоять ему уже легче, чем встать потом со стула. И, тем не менее, он не просто доходит до работы, но и работает, да еще и регулярно публикуется.

- Скажите, пожалуйста,- интересуется он, - что такое семиаридные степи?

- Семиаридные, от латинского semi — полу и aridus — сухой, полусухие степи с атмосферными осадками, не обеспечивающими произрастание деревьев на водораздельных пространствах, - звучно читаю я.

     Пожилой ученый в восхищении. Он благодарит специально для меня придуманной шуткой "Я вам этого не забуду!", разворачивается и уже почти уходит осторожной шаркающей походкой, как вдруг решается спросить.

- Откуда Вы столько всего знаете? Это непостижимо!

    Вы знаете, что такое научная этика, друзья?
О, это беспощадная дама, которая всегда требует невозможного. Например, объяснить человеку, у которого до сих пор нет компьютера, что такое википедия.
Надо бы просто загадочно поулыбаться, но моя репутация и так слишком переоценена.

- Из интернета, - чистосердечно признаюсь я.
- В таком случае, Вы единственный человек, которому интернет на пользу! - решает он.
- Почему же? Нас с Вами уже двое,
- Но я-то узнал это от Вас.
- Я - орудие интернета! - потешаюсь я.

      Он долго думает, по-птичьи склонив голову набок и, наконец, улыбается, решив, что это шутка.
"Непостижимо", бормочет он, уходя, и я мерзну под ледяным взглядом научной этики, презрительно глядящей с вершин моральных устоев.










      Лисы удивительно хладнокровные создания.

      Помню, как-то мы ехали вдоль глубокого узкого оврага и увидели на другой стороне лисицу.
Был день, лиса неторопливо бежала рысцой и ее яркая рыжая шуба просто сверкала на солнце. Между нами было метров тридцать, видно ее было прекрасно, мы остановились и, наверное от неожиданности, стали свистеть и махать руками.
Лиса, на ходу, повернула голову, оценила непреодолимость расстояния и спокойно продолжила неторопливый бег.

      Вот и сейчас, вижу лису, трусит по тропинке, к которой с двух сторон подходят люди.
Люди, правда, все в себе, у нас же сейчас, как в Японии: главное глазами ни с кем не встречаться – и можно считать, что ты один в мире.
Но и лиса не отстает – бежит ни на кого не глядя.
 
       Мирное сосуществование.












      Какой русский не любит прихватить что-нибудь с работы?

      Пустячок какой-нибудь, на работе этого полно, а дома не все углы еще барахлом завалены.
Да и не знаешь никогда, что тебе вдруг понадобится долгими зимними вечерами: зайдет сосед с заявлением, а ты ему –раз! - и степлером листочки-то скрепил, неожиданно.
Очень профилактический эффект, отвечаю!

       А одна дама, на собрании анонимных писателей, даже выдала нам всем безвозмездно черные папки, чтобы вид был опрятный и интеллигентный, а не как мы привыкли, со стаканом. Вот у кого работа мечты!

      Так что прихватизация дело правильное, мы всей страной в курсе.
На моей, однако, работе, украсть нечего. Но валежник-то собирать можно? Есть же прямое указание правительства?
И я решила липы насобирать, благо лес вокруг.

      Пришла сегодня, а запах такой стоит – хоть на хлеб намазывай и с чаем пей!
И до пенсии теперь далеко, времени навалом.
 
И я два часа ходила по лесу.
В полном недоумении. Запах есть, а липы нет.
 
     Чего только в этом лесу нет – кедры, зайцы, даже сюрприз с бабочками. Небольшая такая ямка, от поваленного дерева, а в ней сотни бабочек. Прямо как в романтических роликах или экзотических оранжереях – взлетают роем и красиво порхают вокруг.
Бабочки, правда, не тропические, но ведь и валюту не платить.
 
       А липы нет.
Точнее, липа-то есть, но она высотой с трехэтажный дом и доступна только с небес. А где дети? Где эти юные, очаровательные липки, все усыпанные соломенным желтым цветом? Где юная липкая поросль? В эмиграции? Мигрировали в Липецк и живут там дружными молодыми рощами, дразня нас медовым запахом несбыточных желаний?

    Липа, где ты?










     Летом я люблю свою работу.

      Вокруг меня лесопарк, поют птицы, а в огромные открытые окна льется самый чистый воздух в городе.
      В эти открытые окна все время кто-то залетает: бабочки, божьи коровки, шмели, мухи. Я всем рада, даже мухам, опьяненные весной, они ошалело полетают-полетают, да и выскакивают обратно, на природу. Очень их понимаю.
Сегодня залетели два голубя, присматривали жилплощадь.

      Вначале голубь-муж сел на подоконник, просунул внутрь голову, огляделся и довольно захлопал крыльями. Нравится, значит, кабинет мой!
Еще бы, ко мне и люди постоянно заходят, присматриваются, все-таки, сидеть одной в большом светлом кабинете, это роскошь.
Поэтому, мои инстинкты всегда начеку, я таких голубей издалека вижу.

      Затем прилетела голубка. Эта села скромно, на краешек, покрутила головкой и, бочком-бочком, подвинулась к своему голубю. Оба довольно залопотали и уже начали продвигаться внутрь, а тут я!

       Я просто грудью встала на защиту пространства, помню, на старой работе к нам вот так стрижи залетали. Потолки по шесть метров, не выгонишь их потом ничем, носятся со свистом по комнате, так что ощущаешь себя, как под артобстрелом.
И последствия такие же.

Нет уж, летите, голуби, летите.
 
Они, правда, поупирались еще, уговаривали меня долго, лопотали что-то (про права голубей, наверное), но я, извините, при исполнении.
 
      Откупилась булкой.









       Я мирно сидела в патио и, честное слово!, пила одну лишь холодную воду, когда появилась белочка.

       Худенькая и нарядная, как балерина на сцене, скользя и зависая в прыжке, она в несколько изящных баллотте оказалась на вишневом дереве и, усевшись на ветке, стала есть ягоды.
Ела она их странно-изящно – быстро перебирала висевшие рядом вишни, ощупывала каждую тоненькими передними лапками и, время от времени, отправляла какую-нибудь за щеку.

         Сновавших в листве птиц это страшно злило. Две крохотные сидевшие надо мной подружки разразились гневной тирадой, всколыхнувшей стаю. Птицы подняли такой шум, что любопытная сорока подлетела поближе и уселась в партер, важно распустив хвост.
          Пернатые скандалистки под ее оценивающим взглядом стушевались, притихли и лишенная шоу, разочарованная сорока тяжело снялась и полетела прочь, громко хлопая крыльями.

        Белка же, пользуясь всеобщим невниманием, исчезла.
Вот только что была – и эшаппе!









Кот рождества

     Кота я обнаружила незадолго до Нового года только, когда он начал мяукать от голода.
Как он забрался в подвал, которым мы пользовались очень редко, было загадкой, но его достали, накормили и отпустили, в полной уверенности, что кот домашний и попал к нам по ошибке.
 
     Однако, утром кот опять сидел на кухонном пороге. Понравилось, решила я и накормила еще.
Так и пошло: утром, днем и вечером кот, как по расписанию, появлялся на пороге, ел и неторопливо уходил по аккуратной, узкой и глубокой дорожке, протоптанной им в снегу.
Вела она к заброшенному вольеру. На руки и в дом он не шел, да я и не настаивала, меня такие отношения совершенно устраивали.
Мы нравились друг другу, но были совершенно свободны.

      Приближалось Рождество, одно из самых печальных, и я много думала о разном, о том, например, что мне никогда не дарили рождественских подарков. Не сложилось как-то. В детстве у нас был только Новый год, а потом мы незаметно стали взрослыми и уже сами дарили подарки.
А этот год поставил окончательную точку. Некому стало дарить мне подарки, особенно рождественские.

     В сочельник вечером, выйдя покормить кота, я увидела его сидящим в одной из брошенных у порога коробок.
Яркие подарочные упаковки лежали веселой пестрой горкой с самого Нового года, шелестя лентами и бантами, радуя глаз и оживляя заснеженное патио.
Я положила еду, кот вылез, поел, но не ушел, а снова залез в коробку, которую я растерянно подняла.

     Я стояла в сумерках на освещенном пороге своей кухни, с красивой подарочной коробкой в руках, где тихо и серьезно сидел кот, спокойно смотрящий на меня загадочными зелеными глазами.
И пока мы нерешительно переглядывались, над нами зажглась рождественская звезда.

      Мир был бел и тих, сад засыпали мягкие снежные хлопья, в темноте светились далекие огоньки, мороз крепчал и уже ощутимо пощипывал щеки.

Спасибо! - сказала я и внесла в дом свой рождественский подарок.








Острова в постмодернизме

     Я читала Хэма, окруженная ползающими котятами, забирающимися на клавиатуру поодиночке и парами, нажимающими своими крохотными лапками множество разных букв, но, вопреки нашим с Борхесом ожиданиям, так и не создавшими даже какой-нибудь сиюминутной лажи.

      Один из юных покорителей, так и не добравшись даже до плеча, уснул, уткнувшись мордочкой в руку, забавно сопя и чмокая, с буквальной точностью воспроизводя сцену из романа.

Этот фарс, с его убийственной аллюзией, забавлял меня до колик.

      Чего стоит весь тяжелый трагизм мировой литературы, с ее великими и неразрешимыми проблемами бытия и человечности, в нашем сериальном уютненьком луркморье интеллектуального цинизма, разбавленного витаминизированным молочком и котятками.
Да, только молочка мне не хватало сейчас, чтобы окончательно убить романтику суровых мужчин и глобальных проблем.
Пойду, налью в блюдечко.

       Замороженные хайболы дайкири, так долго дразнившие меня своим высокодуховным вкусом - большой литературы, роковой любви и самоубийственного горения высоких целей, уже пали перед веселенькой, в цветочек, чашкой с молоком и печеньками.

        Горький, как сама жизнь, великолепный кубинский кофе робко стушевался перед бесспорно полезным зеленым чаем, обладающим, к тому же, ярко выраженным антиоксидантным эффектом.

         И если наличие авангардистской мазни на стене кухни уже не является символом твоей принадлежности к чему-то избранному, сказал мне однажды друг, повесь лучше хороший натюрморт.