Юра Марципанов уже на Столешникове. Смутных туда не пускают, но Марципанов—не прост. Старушку он уже навестил и приговорил к смертной казни через удушение выхлопными газами. Светоч эта картина была для него. Старушка это- соляной столб его собственного греха. Вот когда она рассыплется и усохнет на очищающе-отравляющем выхлопном газе, тогда посмотрим, кого они назовут би-шпротами и константиночками. Пусть зарубят, что клиент попался им серьезный, вОрон на плече, меркующий где-то в районе сердца. Писать пора за них, но и так столько уже наворотил, а сжечь жалко. Не Гоголь. Да нет, нужен! Вот-вот уже тронет свист, и свечение будет пучком. Впрочем у семи бл-ей дитя всегда без глаза.
Он уже тридцатый год забрасывает невод, но рыбы нет, одни канцелярские принадлежности. И это все потому, что она сказала
— Юрочка, не надо зацентриваться на плохом.
Oн возненавидел ее за это, поскольку уже тогда жил и питался только черной отрицательной пустотой и уже восемь лет ничего человеческого не ел.
Мог, конечно, но не хотел. Воротило его от этой еды для недоносков, недоделанных млекопитающих, возомнившими себя богочеловеками. Теперь они едят брокколи, мелют кофейные зерна и считают, что они стали куда-то там ближе. А куда? Сами не знают. Пустышки! Рая то ведь нет, есть только ад. Вот как оказалось!
Ему было интересно почему невод. Или это—шутка? Ну хорошо, еще тысячу лет такой забавы и никаких раскаленных сковородок? А как же старушка?
Но червяк безумия уже точил его душу. Душа тоже оказывается может сойти с ума.
В это время фильтрат ветра взял и распаковал хорошее настроение.
Пустая полуподпивочная кухня на фоне портрета. Вот Гоголь написал Благовещение, но ведь сжег и правильно сделал. Туда же портрет Ленина и прочая чепуха. Хорошо горит....Тепло и завтрак у нас ценный и настроение хоть по грибы. Пока Рылов радостно излагал свои теории новоприбывшим, а Чарнота размышлял о природе убийства, старушка вытягивала сущность из пухового платка.
Кстати старуха была непроста и вытягивала душу на раз-два. Посидишь с такой на крылечке часик, а потом придешь домой совершеннейшим людоедом