Все последние годы главным днем недели для Павла Степановича Быкова был четверг. Именно в этот день сдавал он недельный отчет, которого от него так ждали. Во все остальные дни можно было заниматься чем угодно, но в четверг – хоть тресни, а сдай отчет! Посему Павел Степанович ненавидел четверги так, как большинство из нас ненавидит понедельники. Четверг отвечал ответственному работнику департамента связей столь же искренней нелюбовью. И даже порой мстил, принимая причудливые формы.
Исключительно по четвергам доставал Павел Степанович из старого черного фанерного шкафа свой единственный костюм, который купил еще в начале карьеры. Оттуда же извлекал неприметный черный портфель. Содержимое его будоражило умы коллег Быкова. Тот приносил портфель на работу только по четвергам, но при этом никто из коллег не видел, чтобы он его открывал. Впрочем, любые чудачества готовы были простить господину с портфелем, как называли меж собой Павла Степановича коллеги, ибо результат он всегда давал превосходный. Еще не было на памяти сотрудников департамента связей четверга, когда господин с портфелем не сдал бы свой отчет.
Любовь к своей работе и ненависть к четвергам мирно уживались в Быкове долгие годы. Но в последнее время проклятый день посреди недели доставлял все больше хлопот.
В среду мерещилось мужчине, что проще все бросить, послать к чертям, да отправиться с невестою к морю. Например, на воды, где можно беззаботно попивать минералку из поильника с высоким носиком. Об этом Павел Степанович мечтал с тех самых пор, как поильник подарил ему старый товарищ, уверяя, что Быков непременно должен побывать на морском побережье и отведать местной минеральной воды.
В пятницу же приходило ощущение, что без него, скромного и незаметного, дела разладятся не только в департаменте, но и во всей отрасли. А потому продолжал он тянуть лямку до следующего четверга.
Все четверги были неприятны. Однако у каждого из них находился свой повод наследить в душе Павла Степановича. Вот и теперешний, осенний промозглый четверг не остался в долгу. С утра зарядил дождь со снегом. Или снег с дождем. В какие-то минуты казалось, что все-таки больше с неба падает снега, нежели дождя. А в какие-то – наоборот. Словом, погода была ужасной.
Быков никогда не брал с собой зонт, считая его излишней деталью, которая занимает руки. На автобусную остановку он пришел в мокром пальто, на плечах красовались маленькие сугробы. Зато кожаному портфелю все нипочем – капли стекали с него, не оставляя следов.
Автобус задерживался, на остановке собралась приличная толпа жаждущих поскорее добраться до работы. Как и в любой другой четверг, в основном это были женщины разных возрастов и несколько школьников.
Быков задумчиво прокручивал в голове детали. Он часто так делал – долго прикидывал, обдумывал и мысленно проектировал. За этим занятием мужчину и застал автобус, прибывший на остановку десятью минутами позже обычного своего расписания.
Народу в автобусе оказалось больше обычного. Видимо, добавились пассажиры другого маршрута, потерявшие надежду дождаться своего рейса. Быков пропускал вперед женщин, которых не желали пропускать школьники. Одна из учениц, девочка лет 13 в огромной куртке с массивным шарфом на шее, уронила рюкзак в гущу ног в проходе у самой двери переполненного пазика. Что, правда, не очень ее озаботило. Девочка спокойно смотрела в экран телефона.
– Проходить–то будешь? – закричала женщина с желтым лицом в фиолетовой шапке, стоящая на первой ступеньке автобуса. – Нацепят свои наушники! Бери портфель и проходи!
Девочка нехотя подняла рюкзак и стала протискиваться между таких же огромных курток в хвост салона. За ней последовала фиолетовая шапка. Быков вошел в автобус последним и тут же уперся лицом в рюкзак другого школьника. Положение было не из приятных. Многочисленные молнии и замки норовили угодить в глаз и расцарапать лицо. Тем не менее, до ближайшей остановки у средней школы оно вряд ли могло измениться. Мужчина крепче сжал ручку портфеля и постарался не шевелиться.
Автобус трясло на неровностях дороги, толпа в салоне в едином порыве вздыхала, когда пазик входил в поворот. Наконец, первая остановка. Павла Степановича начали толкать с двух сторону сразу – школьники поспешили на выход. Пришлось вертеться попеременно в нескольких направлениях, дабы устоять на ногах. Салон опустел лишь на мгновение. С остановки хлынул новый поток пассажиров, которых оказалось даже больше, чем только что вышло.
Быкова развернуло лицом к двери. По крайней мере, теперь физиономии его ничто не угрожало. На первом от двери сидении расположились две огромных с виду женщины. Прямо перед ними, навалившись всем весом на поручень, стояла еще одна дама, не менее огромная. Слева от Павла Степановича стояла девушка с младенцем таким маленьким, что больше походил на куклу. Впрочем, младенец точно был живой – периодически он пинал своей крохотной ножкой Быкову в бок.
– Водитель, мы поедим или нет сегодня? – возмутилась одна из женщин с первого сидения как раз в тот момент, когда в салон пытался попасть последний пассажир, тощий студент с пакетом, набитым спортивной формой и двумя рюкзаками за спиной.
– Сними ты их! – завопил водитель. – Дверь же не закроется!
– Куда я их сниму? – спросил студент сам себя.
– Тогда проваливай из моего автобуса! – еще громче прокричал водитель, которого не было видно за плотной стеной пассажиров.
Возвращаться на улицу студент явно не желал. Многократно извиняясь, он извернулся не хуже китайских гимнастов, и рюкзаки поочередно сползли к его ногам, где зажатая взрослыми телами едва дышала пятилетняя девочка в розовой куртке.
Автобус снова покатил, а на задней площадке тем временем вспыхнул новый очаг недовольства.
– Ты посмотри, какая тварь, а! Отпихнула меня и сидит! – кричала женщина в фиолетовой шапке. Ее лицо показалось Павлу Степановичу нездоровым. – Нацепила наушники, сидит! А ну!
Женщина схватила сидящую перед ней школьницу в массивном шарфе и начала трясти. Девочка испуганно озиралась, а желтое лицо искало поддержки у окружающих.
– Ты только подумай, а! Сидит, тварь!
– Воспитание такое, родители скоты, – резюмировала рядом стоящая женщина в дубленке с мохнатым воротом. – Вынь наушники, дура, когда с тобой говорят!
Девочка вжалась в кресло и низко склонила голову над экраном телефона. Под гнетом дам с высокой нравственностью она провела весь путь до следующей остановки у Дома культуры. Впрочем, дамы не пожелали расставаться с обидчицей по-хорошему. Вслед удаляющейся по площади Культуры школьнице летели совсем уж некультурные слова.
С уходом девочки не прибавилось ни места в салоне, ни спокойствия. Едва автобус тронулся, проснулся бойкий младенец. Быков всмотрелся в сонное лицо малыша, у которого были самые пушистые ресницы из всех, что он когда-либо видел. Малыш забавно хлопнул ими два-три раза, после чего протяжно заплакал.
– Там женщина с ребенком, а они сидят! – вновь напомнило о себе желтое лицо в фиолетовой шапке, теперь уже сидя на месте изгнанной девочки. – Постыдитесь, вы, на первом сидении!
– Ой, заткнись ты уже! – парировали от входа, даже не поворачивая головы. – Все кишки подняла.
– Сама заткнись, тварь! Ребенок кричит, а они сидят, сволочи!
– И не говорите. Коровы! – снова поддержала ее дубленка.
– Помолчи уже, кляча! – вступилась за соседок женщина, стоящая напротив первого сидения.
– Высажу всех! – откликнулся водитель.
Ребенок замолчал, его мама скромно улыбнулась стоящему рядом Быкову. Конфликт, кажется, был исчерпан.
На остановке у памятника вождю распрощались со студентом и его рюкзаками. Однако и в этот раз просторнее в салоне не стало – студента сменили новые пассажиры, среди которых был коллега Павла Степановича Лопухов. Этот тонкий, чрезмерно высокий мужчина в очках не нравился Быкову своей заносчивостью и желанием быть в центре любых событий. А еще – своей дурацкой привычкой всюду представляться Лопуховым. Входя в кабинет с незнакомыми людьми, или приближаясь к гостям на вечеринке, он принимал какую-то странную, излишне расслабленную позу и говорил: «Я – Лопухов!». На резонный вопрос, который не всегда озвучивали вслух, но который возникал всякий раз – «И что?» – Лопухов пожимал худыми плечами и противно, как казалось Быкову, улыбался.
В надежде избежать прямого контакта с Лопуховым, Павел Степанович ринулся прорубать себе портфелем путь к задней площадке. За ним потянулась и девушка с младенцем, привыкшим, видимо, пинать бок именно Быкова. Толпа нехотя пропускала их вперед, но окончательно сомкнулась у бокового сидения, где сейчас на трех местах уместились фиолетовая шапка с желтым лицом и дубленка с лицом, разукрашенным так сильно, что нельзя было точно отметить, какой же цвет на нем преобладает.
Сидящие дамы просканировали новых соседей требовательными взглядами. Павел Степанович ощутил нехорошее чувство брезгливости, но только крепче сжал ручку портфеля. Его гримасу восприняли, как попутку покуситься на место.
– Что рожу скривил? – спросило желтое лицо. – У меня ноги больные!
Павел Степанович растерянно покачал головой, показывая, что он и не претендует вовсе на должность автобусного судьи. Но женщину в шапке было не остановить.
– С младенцем-то можно было и на такси поехать. Знаете же, что одни скоты кругом, никто не уступит. Ты посмотри, все сидят, хоть бы кто встал! Скоты и есть, нелюди! – распалилась она окончательно.
Слова соседки задели за живое женщину в дубленке. Она попыталась уступить свое место матери с ребенком, но девушка ее остановила, негромко заметив, что сейчас будет ее остановка.
Покинуть автобус быстро, впрочем, не удалось никому из них. На остановке у конторы пенсионного фонда в дверях показались контролеры, которых Павел Степанович не любил и побаивался с детства. Они вызывали в нем ассоциации со злобными псами Тартара и грозными надсмотрщиками в нацистских лагерях смерти, коих он видел многократно в фильмах.
Медленно, чинно и с неподдельным интересом проверяли контролеры билеты у выходящих из автобуса. Быков порылся в карманах и извлек заветный билет из брюк. Остановка затягивалась. Женщина, которая прежде требовала не простаивать на месте, уже покинула салон, а потому остальные смиренно ожидали продолжения поездки. Контролеры одновременно втиснулись в салон, где наконец-то можно было передвигаться, не оттаптывая ноги окружающим. Из стоящих в проходе остались только Лопухов и Быков.
Вошедшая в переднюю дверь контролерша столкнулась с непреодолимой преградой – Лопуховым.
– Я – Лопухов! – отрапортовал коллега Павла Степановича контролеру.
– И что? – разумно удивилась женщина в синем бушлате, надрывая его билет. – Мне хоть сам Брежнев. Сядь и не мешайся под ногами.
Впервые за утро Быков воспрянул духом. Ему была искренне приятна эта неловкая ситуация. Он и сам мог угодить в такую, но оперативно протянул билет второй женщине. Та осмотрела квиток, затем лицо Павла Степановича, его пальто и портфель. И только после этого, цокнув языком, надорвала билет и вернула хозяину.
– Ваш билет, – протянула она руку к сидящей женщине с желтым лицом.
– Нет у меня билета, – огрызнулась та. – Не дали. Я передавала, но билет не вернулся.
– Саааааш, – закричала контролер, обращаясь к водителю, – тут женщина утверждает, что ей билет не дали!
Водитель выглянул из-за ширмы, отделяющей его место от салона:
– Народу было много, откуда я знаю, бля, кто платил, кто не платил. Я не знаю, бля. Я не этот, не осьминог же, бля, чтоб все знать!
– Билет, – без интонации произнесла вторая контролерша, глядя на фиолетовую шапку.
– Где я тебе его возьму? Я передавала! – буквально по слогам отчеканило желтое лицо. – Вон этот пусть докажет, интеллигент!
Все трое покосились на Быкова. Но Павел Степанович только пожал плечами.
– Ах, ты, нелюдь! Ты что же правды не говоришь? – завопила шапка.
– Штраф плати или вали отсюда, – также безучастно перебил ее синий бушлат.
– Куда вали, когда я платила? – возмущалась женщина, при этом поднимаясь с места.
– На хер вали, – подсказала маршрут вторая контролерша.
Ошеломленная женщина молча прошла к двери. Лицо ее дрожало в приступе ярости, однако она не проронила ни звука. Вот что бывает при встрече с достойным соперником, который еще и в большинстве.
Когда двери автобуса захлопнулись, Быков заметил, как фиолетовая шапка всплеснула руками и начала кричать что-то вслед отъезжающему транспорту. Люди в недоумении отходили подальше.
В автобусе стало совсем свободно. Контролерши проследовали вперед и уселись на сидение возле водителя. Лопухов пристыженно сидел сразу за ними. Остальные места занимали сосредоточенные работяги и студенты. В проходе стоял одинокий Быков. Он вдруг задумался над тем, как хорошо жить во времена революции. Когда приходит власть рабочих, крестьян, народовольцев, партизан или, скажем, контролеров, и изгоняет прочь узурпатора с желтым лицом. Новая власть и сама не лучше прежней, да к тому же многочисленнее. И унижения от нее терпеть, возможно, придется не меньшие. Но короткий сладкий миг свободы того стоит.
На остановке рядом с церковной лавкой было практически пусто. Из-за всех передряг рейс, на котором ехал Быков, сильно запаздывал. Страждущие не опоздать на работу разъехались на других автобусах. В салон вошла только женщина в зеленом платке. Оплатив проезд, она заняла свободное сидение. Умиротворенный автобус продолжил свой маршрут.
Застыв на минуту на перекрестке, пазик повернул-таки налево, в сторону фабрики и работы Павла Степановича.
– Ты куда завернул-то? Куда автобус? – закричала женщина в платке.
– На КПЦ, – ответила контролерша.
– А мне в монастырь надо, у меня служба! – безапелляционно заявила женщина.
– Смотреть надо внимательнее, – послышался голос водителя.
– Смотрела! Сейчас должен идти автобус в монастырь, а тут ты! Будьте вы прокляты с вашим пассажирским! Останови, я выйду!
– Нет тут остановки, – продолжала поражать безучастностью контролер.
До ближайшей остановки ехали под проклятия набожной женщины. Уставший от криков Павел Степанович пытался не слушать, завидуя школьнице в наушниках, которые можно нацепить и не обращать внимания на окружающих.
У выхода из автобуса Быков пристроился сразу за коллегой Лопуховым. Тот был столь не расторопен, что когда Павел Степанович очутился на улице, женщина в зеленом платке уже растворилась. Быков глянул на часы и поспешил на работу – до начала смены оставалось менее пяти минут.
– С каким быдлом приходится нам ездить, Павел Степанович, – возник рядом Лопухов, не утруждая себя приветствием. – Терпеть не могу этих гадов.
– Не терпи, – отозвался нехотя Быков, перебегая дорогу.
– А что нам остается? – искренне удивился Лопухов, когда мужчины вбегали в проходную. – Только и остается – терпеть. Работа не нравится – терпи. В автобусе хамят – терпи. Проверяют на входе в контору, как вора и алкоголика – тоже терпи.
Под аккомпанемент лопуховской болтовни коллеги прибыли к лифту. В него как раз набивались желающие скорее добраться на рабочее место. Лопухов втиснулся между двумя дамами с девятого этажа. Несмотря на их роптание, Лопухов развернулся к Быкову, втаптывая женщин вглубь тесной кабины.
– Одно радует, Павел Степанович. Сегодня денек потерпим, а завтра уже пятница.
Двери медленно закрылись, лифт тяжело, но все же начал движение. Оставшийся в одиночестве Быков нажал кнопку вызова. Красный кружок хоть и загорелся, но не сулил скорого прибытия. Сперва лифт развезет нынешних пассажиров, а после и соберет тех, кто уже начал работать, а потому спешит попасть в буфет.
Павел Степанович открыл портфель и нащупал рукой глиняный поильник с длинным носиком, из которого пьют минеральную воду. Он медленно водил пальцем по его эмалированной поверхности, нащупывая выступы – название курорта.
– Все можно стерпеть, кроме отсутствия кофе, – философствовал Лопухов в ожидании лифта. Ему не терпелось спуститься вниз, в буфет. Лифт отозвался приятным сигналом о прибытии. Двери расползлись в стороны. Внутри, прямо на полу с остатками грязного снега, одиноко лежал раскрытый кожаный портфель.