Она
1.
Ей восемь. Короткая стрижка, огромные очки. Худющая. Смотрит, молчит, не хочет здороваться, не понимает смысл слова "здравствуйте", краснеет, если всё же заставят это сказать. У неё есть друг - маленькая игрушечная птичка из настоящих пёрышек. Позже её украдут из кармана в школьной раздевалке. Она будет долго оплакивать утраченное тепло. Следующим другом станет ножик-финка. С людьми дружить ей сложнее. Одноклассники отвели ей место вне стаи.
Чувствует себя неловкой, боится сделать лишнее движение.
- Ворона! - сказанное со злостью.
Чувствует себя глупой, путается в словах от волнения.
- Ну давай уже говори, давай быстрее.
Чувствует себя некстати, умеет быть сама с собой сутками.
- Уйди. Некогда.
А ещё у неё две мамы. Одна настоящая, а другая - пьяная. Любит она только настоящую, правда, иногда с ней они не видятся долго-долго. Бережёт пьяную от глупостей, приводит домой. Для ребёнка это задача на уровне подвига.
Ей интересно бывать в больнице, травмпункте и военкомате - местах, где мама работает врачом. Бывать с ней на дежурствах, тихонько наблюдать за людьми, рассматривать инструменты или просто сидеть в ординаторской, читать и общаться с комнатными растениями. Один раз она зашла в операционную во время операции. Никто и не заметил её, пока она не спросила:
- А что это?
Желала уточнить, потому что не знала подробностей строения человеческого тела. Но вызвала шок. Выгнали.
Однажды мама попадает в психиатрическую больницу. Возвращается другой человек - и ведёт себя иначе, и пахнет по-другому, и улыбка её какая-то сломанная. Настораживает. Она перестаёт называть её мамой, с этих пор и на всю жизнь. Прежняя мама, похоже, не вернётся. Это больно, но она не предаст её доверием к подмене. Плачет ночами, стараясь незаметно. Увидят ведь, спросят - почему, а она и не понимает ещё почему. Просто тоскует сильно. Ведь потеряла самого родного человека.
Служит средством диалога, мембраной, амортизатором между отцом и матерью. Все находятся в одной квартире.
- Передай ей.
Много думает, пытается примирить их, подмешивая потихоньку папины мысли в свои диалоги с мамой, а мамины переживания - в общение с папой. Она же понимает их, значит, и они смогут, только чуть-чуть надо помочь. Если они ссорятся и дерутся, если отец не пускает маму домой, кидая матрас в общий коридор между квартирами - она плачет, специально, навзрыд, рыдает часами, это её аварийное средство. Изучает алкоголизм по справочникам. Ей никто не сказал, что это задача не по её плечам. Потому что никто и не заметил, что она пыталась.
Страшные головные боли. Зрение стремительно падает. Снова в той же операционной, только не выгоняют, а просят посчитать от 10 до 1. 10... 9... 8... 7... 6...
11. Ей одиннадцать.
- Ты хочешь остаться с отцом или уехать со мной?
Вопрос оглушил. Она не принимала решения, даже не анализировала. Она оглохла от звона осыпавшегося мира. Всё было разбито. Была не окончена четверть в школе, это тоже неправильно. Она посмотрела наконец на маму, похоже, та торопилась. И ответила:
- Я не могу уехать и не могу остаться.
Мир принял невозможный ракурс, он просто лежал вдребезги, и мысленный взгляд натыкался то на школу, то на игрушки, то на кота, то на вид из окна - там всю её жизнь торчало заброшенное недостроенное здание. Всё было исковеркано, вывернуто, она потерялась в этих кричащих обломках и, зацепившись за последнюю фразу, стала повторять:
- Я не могу уехать и не могу остаться. Я не могу уехать и не могу остаться. Я не могу уехать и не могу остаться.
- Прекрати!
Она замолчала и позволила себя увести. В конце концов, отец - мужчина, он сможет справиться. А мама такая непутёвая, куда ж она без присмотра.
13 лет. Модель поведения она принесла и в новую школу. С ней не общались, демонстративно поворачивались спиной, если она подходила, выталкивали из круга, отбирали вещи. Проблемы с мамой тоже никуда не делись. В этом возрасте она впервые попробует алкоголь сама. И сигареты. Чуть позже станет экспертом для небольшой компании столь же потерянных душ, решая, что из аптечки есть с водкой можно, а что бессмысленно.
В 19 она впервые возьмёт в руки лезвие, а в 21 купит много таблеток. Много. Достаточно.
Она... Я.
2.
Ключ не совершил оборот и упёрся в предел. Значит, замок был открыт. Опять она забыла запереть дверь... Вытащив один наушник, я шагнула через порог и сразу учуяла чужой запах в самой неприятной его ипостаси - грязное тело, дым дешёвых и крепких сигарет, въевшийся перегар и кислая... блевотина? Точно. Невидимая шерсть на холке встала дыбом в смеси ярости, отвращения и чувства возможной опасности. Цвета обострились, сердце забилось с места в карьер тяжёлым жгущимся комком. Я прошла в комнату, пожалев, что разулась - на ковре лежал пепел, в кресле сидело пьяное тело. Тело стряхнуло пепел в горшок с алоказией, ещё не увидев меня. А мои зубы уже сжались. Я бы убила его, но мерзко было прикасаться.
- Вон.
Зубы стиснулись до боли. Ненависть хлестнула из меня чуть ли не боевым двуручным молотом. Бомжара втянул голову в плечи. Они все так быстро пугаются, мелкая порода. Ничтожество. Он встал бы быстрее, но координация испитого вестибулярного аппарата сбоила. Выгнала взглядом, что называется. Я бы вырезала на ковре следы, ту поверхность, куда ступали эти ноги. Осквернённая комната внушала теперь отвращение.
Но выводы делать было рано. Я прошла в спальню. На двуспальной кровати спала мама, разметав руки, дыша ртом, источая гадкий запах спиртного. На полу, между кроватью и шкафом лежало ещё одно тело в трусах, посапывая в свою блевотину. Минуту я рассматривала нелепые худые колени этого деграданта, умещая в голове мысль, что там где-то прячется нелепый же член. Теперь мама тоже осквернена, как та комната. Я заорала. Что-то матерное, не помню. Мама проснулась внезапно и в ужасе, движимая, видимо, не столько силой своего организма, сколько моей злостью, она подскочила и стала расталкивать тело, невнимательно елозить по полу тряпкой. Потом надо будет перемывать. Я прислонилась к стене, наблюдая. Руки мои дрожали от переизбытка адреналина. Тело было ликвидировано за дверь с жалобным воззванием к моей маме. Но та уже закрыла лицо руками.
На меня же лавиной рухнула усталость. Я прошла в свою комнату, вяло кивнув на какие-то невнятные мамины объяснения. Я должна была сесть и провалиться в себя. Там внутри, билось сердце. Там внутри моё живое испытывало глухую тоску и боль. Дверью в комнату шарахнула я здорово, достаточно для того, чтобы мама не совалась. Села. Смотрела сквозь стену, сквозь самое мироздание, баюкая плачущую маленькую девочку внутри себя. Внешне моё лицо застыло. Я устала.
"Мама, ты давно уже не приют моей любви. Любовь мою выдуло ледяным ветром. И сколько бы ты не упрекала меня в безразличии, это лишь задорит во мне ту сторону личности, что безжалостно скалится. Ты это замечаешь. Тебя это пугает". Вот что я шептала в своём забытьи.
А потом встала и пошла. Броня вытачивалась тысячью брошенных слов. Первый раз ранит, второй - уже нет. "Ты слабая, ты же чуть что, покончишь с собой! - хороший удар и, главное, меткий. Близкие - они ещё и потому близки, что прекрасно знают, куда бить. Поэтому, кстати, я перестала им доверять. Из-за того, что родня с упорством и азартом зверья искала, где же поддеть мои драконьи чешуйки и всадить иглу. Я не могла им доставить удовольствия созерцать свою ранимость, и следующим шагом за недоверием стал контроль эмоций. В общем, я замкнулась и добровольно приняла роль киборга. Киборги не плачут, не устают, не испытывают боли. И не улыбаются. Ещё они потрясающе исполнительны, что от меня и требовалось.
Серьёзно, я не знала, как иначе в этом жить. Мне надо было уйти, но семья вменялась в долг. "Ты не самостоятельна" и "ты меня бросаешь" - это две конфликтующие аксиомы моей мамы, раздиравшие меня на равные, ссорящиеся друг с другом части. Обе части внушали мне чувство вины.
Вот я вышла из комнаты и пытаюсь вызвать у мамы отвращение к тому обществу, которое она неизменно тащит в дом и в себя, стоит только запить. Но бесполезно, в этом мозге замкнуло нейронные связи, и она считает себя крутой Королевой Района. Я зло смеюсь и давлюсь этим смехом. Ухожу снова, сейчас у меня нет запаса душевности выслушивать твои бредни. Повампиришь позже, поиграем снова в твою любимую игру, что ты несчастна, а никто не понимает. Конечно, поиграем.
Я курю. Мне нравится, что холод схватывает пальцы, мне нравится моя бледность. Я хочу, чтобы люди отшатывались от меня в смеси восхищения и шока. Чтобы не совали свои пальцы в мою душу. А самым смелым от меня ещё достанется.
Часто я забавы ради притворялась милой и солнечной девочкой, чтобы потом ошарашить расслабившегося человека искренностью с привкусом металла и крови. И наблюдать, как они уходят, смеяться в ответ на обвинения... Я утверждалась этим грязным способом. И закаляла свою сталь. Ранит только первое слово... Поэтому я их коллекционировала. Как набивают кулаки, набивала я свою душу.
Но тепло внутри неискоренимо. Бывает, падаешь совсем, а огонёк тлеет и тлеет.
Нужно быть мудрее и взрослее. Отпустить обиды и... И сделать вид, что ничего не было? Сколько раз я делала так.
Первые десять исчезновений я боялась, что мама умерла. На одиннадцатый мне стало всё равно. А как-то раз я даже размышляла, что если её найду, то убью. И скажу, что не нашла. Станут ли там особо разбираться. Прирезали очередную пьянчужку. Зато насколько проще станет моя жизнь... Смогу ли я изобразить слёзы на похоронах правдоподобно?
3.
Самое разрушительное - невозможность поделиться. Я вела двойную жизнь, в университете оставаясь умненькой и креативной девушкой, дома превращаясь в киборга. Позже появилась и третья роль, с теми, с кем я могла смеяться вслух. Со временем образов стало столько, что я превратилась в идеально адаптирующееся существо. Я совершенствовалась и боялась того, кем становилась. И однажды страх перевесил и превратился в ужас.
Там, в темноте что-то было. Я явно это чувствовала. Ничего не было видно, но ощущение присутствия сводило с ума. Это закончится с рассветом, как всегда. До рассвета далеко. А сейчас почти невыносимый накал страха заставил меня сжаться на расправленной кровати и вглядываться в угол комнаты. Я знала, что ничего не увижу, но так было лучше, чем не обращать внимания. Если не обращать внимания, оно подбирается ближе. А ещё я знала, что если действительно что-то увижу, то потеряю рассудок.
- Ксссюшша.. - прошелестело из угла.
Я вздрогнула и деланно уверенным тоном огрызнулась:
- Заколебало! Я спать хочу.
Сна, конечно, уже не было ни в одном глазу. Но существо вроде притихло. Замершее на миг сердце забилось быстро, словно пытаясь вырваться. Страх отпустил. Я вздохнула и пошла на кухню за чаем. Подумав, насыпала в заварное ситечко листьев мяты.
Вернулась в комнату и поставила кружку возле ноутбука, нажала на кнопку включения и села во вращающееся белое кресло. Прикрыла глаза, ожидая, пока компьютер загрузится.
- Чего же ты хочешь? - устало спросила я у темноты, не получив, впрочем ответа.
Разговаривать с галлюцинациями - не очень хороший признак, как и то, что ты их вообще наблюдаешь. Но я не собиралась к психотерапевту, так как догадывалась, чем это кончится. Ничем. Вряд ли мне помогут. Можно конечно пить таблетки и ходить, ничего не соображая. Человек политкорректен, но человек - овощ. Или лечь в больницу... брр... Передёрнуло от мысли о российской психиатрии. К тому же перемена места никак не сказывалась на обстановке. Нечто находило меня везде. А оказаться напичканной лекарствами наедине со своим страхом - такая перспектива не сильно радовала. Уж лучше сохранить здравый смысл.
А сохранился ли он? И как надолго ещё разум останется, такими-то темпами... Сейчас сумасшествие виделось мне неизбежным, и я совершенно не знала, что предпринять.
Комната наполнилась успокаивающим запахом мяты. Я отхлебнула травяной чай и быстро набрала в поисковике запрос – «меня сводят с ума». Google послушно выдал около 3 миллионов результатов, верхние позиции занимал какой-то фильм и фразы вроде «твоя улыбка сводит меня с ума», «твои глаза сводят меня с ума». Раздражённо пролистала список. Может, здесь и было что-то полезное, но просматривать всё - нереально. Вбила в строку поиска «шизофрения» и почитала подробнее. Хотя это было изучено не на один раз. Всё равно как-то не хотелось считать себя шизиком... Одно дело гордо сказать – «йа психъ» и идти выгуливать на поводке кактус с подоконника, а другое - когда страх лишает сна.
Хотя страх - не то слово, это ужас. Что-то более древнее, чем разум, включает этот механизм в организме. Я покосилась в злополучный угол комнаты, но там всё было спокойно. Пока. Часы на экране показывали 2.23.
Тут на улице громыхнуло. Я распахнула окно и вдохнула ночной воздух, приближалась гроза. Тихонько рассмеялась. Дождь всё мог исправить. Дождь - спасение. Когда идёт дождь, вокруг становится чисто и реально. И ничто потустороннее не шелохнётся в темноте. С недавних пор я полюбила дождь.
Ночное небо, наконец, рассыпалось дробью капель. Они сливались в тугие струи и хлестали асфальт, наполняли шумом листву деревьев, загоняли влажный воздух глотками в открытые окна квартир. В одной из новостроек, на третьем этаже, вода стекала с подоконника на пол, оставляя мокрые следы на обоях. Но та, что была внутри -
ничего не замечала. Она спала, разметав рыжие волосы по подушке, слева от которой лежала икона, а справа – нож.
Я исчерпала свой резерв стрессоустойчивости ещё до тридцати лет. Какая-то очень важная струна издала отчаянный треньк и крыша накренилась. По комнате стали гулять тени, под столом что-то клацало, у батареи - кашляло, по рукам ползли пауки. Я пыталась это наблюдать, изучая. Наконец, ко мне пришёл зверь, сотканный из самой Тьмы. Думаю, он шёл по следу, что я оставила, однажды неумело попытавшись отравиться. И вот теперь он у моей кровати, смотрит. Я закрываю глаза. Он за окном. Первобытный ужас хватает меня за горло, перекрывая крик. Я снова задыхаюсь. Контроль. Воля. Вдох. Выдох. Если бы он хотел тебя убить, то уже сделал бы это. Ты не можешь прогнать свой страх, так позволь ему войти, слиться с тобой. Кто знает, может вы друг другу нужны. Спасибо, мой голос, который всегда спокоен. Я протянула ладонь, и Зверь скользнул по венам, застыв чёрной татуировкой на шее. Я перестала бояться и больше его не видела. Но он всегда со мной.
4.
Путаются дни, путаются года... Мне так непросто рассказать всё по порядку. Память просто выхватывает отдельные куски и суёт их под нос, яркие, неровные, бессвязные... И я послушно прокручиваю эти воспоминания по привычной борозде, они уже колею прорыли в моей памяти, я буксую... Ну же...
Она пьяна и сидит на диване. Это на Карла Маркса. И я снова кричу, но она меня словно и не слышит. Тогда я подхожу к открытому окну и с силой закрываю его. Окно разбивается вдребезги. С подоконника летит хрустальная ваза с подвядшим пионом. И я затихаю, смотрю как завороженная на осколки и лепестки. Неожиданная безудержная красота рассыпана по комнате. И тут мама оживает, говорит успокаивающе:
- Не переживай, мы всё заменим, мы поставим новое стекло...
И смотрит на меня.
Мы поставим стекло, но что мы будем делать с тем, что мы сами - вдребезги? Наверное, ничего, как обычно. Мы забудем очередной запой и станем жить, будто никогда ничего не было. Два дня будет неловко, а дальше вот я уже и смеюсь, смотри-ка. И она ловит этот смех как прощение, не зная, что это лишь краска, которую я щедро мажу поверх ржавчины. А может и знает. Что у неё в душе? Я пыталась заглянуть туда всю жизнь.
"Забери меня отсюда". Звонок после двухнедельного отсутствия и тишины, которые я провожу в отупении, боясь/надеясь, что она не вернётся. Я просто живу привычную рутину. Господи, это так просто - просыпаться, завтракать, идти на учёбу или работу, возвращаться домой. Уснуть, правда, сложнее. Я каменею и застываю. И вот эти слова в трубке как облегчение. Я ненавижу себя за эту радость. Я думала, что уже свыклась с отсутствием. Я ненавижу, что она останется безнаказанной, ведь, испытывая радость, я смогу лишь изобразить злость. Может, мне стоит расплакаться? Чтобы ей стало больно? Но ей не станет, а вот я откроюсь опасно уязвимо. И вот в этих мыслях я еду на электричке. Встречаю её на станции, притихшую, в чьей-то одежде, без документов и вещей. Едем. Она согласна на всё, и лечиться, и на работу. И даже что-то готовит. Странное больное ощущение праздника.
"Только не говори отцу", - просьба, которой я так часто шла навстречу. Не из-за того, что жалела её, нет, жалость я вообще испытываю крайне редко, реликтовое чувство в моей коллекции. Молчала из-за того, что не хотела признаваться в постыдном, слушать неловкие слова поддержки, которые не дойдут до моего сердца и не станут ни стеной, ни фундаментом, и... нас с мамой многое связывало. Столько ярости, что сплавить в единое целое могла бы и вольфрам, не только хрупкие нервы. Это была моя стая и моя тайна. Я преданная. Своих не сдают. Парадоксально верна, после всего обмана и предательств. Я бы поставила себе памятник.
"Отцу говорить не стоит, он всё равно не сможет помочь, у него работа. Только будет переживать" - это уже забота родственников. И, конечно, я всегда была готова поберечь чужое спокойствие. Ключевое слово здесь, во всём абзаце, - чужое. Отец давно был для нас чужим человеком. Я не помню, чтобы когда-либо чувствовала к нему тепло.
И вот я веду с ним краткий воскресный разговор, во время которого у меня всё нормально и даже есть радостные моменты, которыми можно поделиться. На негатив наложена цензура. Не помню ни слова из тех бесед.
5.
Однажды я почувствовала, что больше не могу. И пришла к психотерапевту. В то время я летала под потолком, то есть испытывала нарушения ощущения своего тела и его положения в пространстве. Мне казалось, что я вишу под потолком и сейчас упаду. Или что мои ладони неизвестного размера и так далеко от меня. Иногда я чувствовала мучительные вещи, недоступные осознанию и объяснению. Психотерапевт угрожающе спросил "ты в психушку что ли хочешь?". Разумеется, я не хотела. Вообще, я слишком волновалась на том приёме, улыбалась, отчаянно пытаясь произвести хорошее впечатление. Хорошее не получалось, получалось истеричное. От этого я паниковала ещё больше, меня трясло, и я боялась, что будут заметны мои изрезанные запястья, поэтому сидела на руках. Врач выписал транквилизаторы, и я не удержалась от бравады - " не боитесь, что я их сейчас съем все, пачкой?". "Твоё дело", - ответил специалист, и я поняла, что носиться со мной никто не станет.
Мы прячемся за улыбками, бесконечно одинокие люди. Я иду по улице и жадно заглядываю в лица - что у тебя, парень в наушниках? Что с тобой, девушка-продавец в магазине? О чём ты плачешь, девочка на скамейке? Ты мне интересна, ты не боишься или не можешь уже сдержать внутри свою боль. Вы, кто ругается на людях. Ты, подруга моя или та, кто ею зовётся, почему я лишь случайно узнаю о твоих трагедиях? Зачем мы все так героически создаём образ счастливых и успешных людей, даже если не рад - найди хорошее и улыбнись, даже если проблемы - встань и иди. Я не хочу видеть фасады ваших крепостей... Они фальшивые и картонные, но я им так долго верила, считая лишь себя столкнувшейся с несчастьем. Я смеюсь и покупаю джин-тоник, захожу в знакомый подъезд и выщёлкиваю в ладонь таблетки мезапама. Это позже мне станет плохо, а сейчас я хочу шокировать одного своего друга и прочитать в его глазах лёгкий испуг, сочувствие, отвращение и... жалость. Последнее, впрочем, вызывает тоску и я ухожу. Стемнело.
Ветер, как я, расстёгнутый на все пуговицы, гулял в самом сердце дымной хмари. И смеялся, запрокинув лицо вверх. А потом падал и выл, выл, гулкими подворотнями, сквозными подъездами, собирая шорохи пыльных строек. Грязный обломок кирпича, поручни метро - всё казалось списанным со страниц моих снов, и оттого одновременно и нереальным и каким-то родным, выдернутым из корки подсознания. Вот сейчас затуманится градиентом по контуру вся картинка. Или вдруг обретёт внезапную чёткость. А потом прицелится протяжной тоской и вхлёст по нервам выстрелит ярко-чёрным. И проснусь. Сейчас осознаю, вижу, как превращается смех в безумие, ломаными линиями, острыми уголками внутрь. Больно, привычно. Похоже на танец. Я пугаю и маню, невыносимо настоящая в этом городе спрятанных лиц и украденных прикосновений. Я стою на перилах, прекрасная, летящая, драгоценность. Меня бы укрыть и обнять. Только я привыкла вырываться, отталкивать изрезанными руками и шептать сорванным голосом что-то о своём праве на боль. Как остановить тебя, птица в груди, в твоём губительном желании разбивать окна и танцевать на осколках?
6.
Мне знакомы тревожные дежурства. Дверь в квартиру не закрывается, район чересчур неблагополучен, и я сплю чутко, поверхностно, пытаясь уловить опасность, если она возникнет и поймать маму, если она захочет тайком уйти. Под утро усталость берёт своё и я вырубаюсь, вздрагивая. Сплю одетая, чтобы можно было сразу вскочить и реагировать. Просыпаюсь. В квартире пусто. Она ушла. Мне жаль упущенных часов, что я продержала её в трезвости с таким старанием. Болит голова. Ухожу на учёбу. Занятая суетой дня, надолго забываю о доме, и лишь возвращаясь вечером на одном из последних автобусов или пешком через тьму частного сектора и железнодорожные пути, ощущаю, как, по мере приближения, охватывает меня пульсация из невидимого эпицентра тоски. Проскальзываю мимо диковатой стайки ребят в подъезде - дай им повод и можешь не пройти. Смотрю в пол, обхожу осторожно бутылки и ноги. Они не трудятся подвинуться хоть на шаг, чтобы дать дорогу. Они ждут моей неловкости. Тяжёлое неестественное молчание. Я научилась быть очень ловкой. Прошла. Рука в кармане отпустила увесистый ключ. Быстро в общий длинный коридор и вперёд - там моё временное убежище, нехорошая эта квартира.
Когда наш дом, забытую всеми богами трёхэтажку, отключали от электроэнергии за долги, коридор этот терял стены во тьме и становился бесконечен. Я протягивала руку перед собой и шла, ожидая прикосновения к двери (наша последняя). Прикосновения всё не было. Тогда я останавливалась и думала, что нахожусь уже совсем не здесь, а где-то вне пространства и времени, в вечной темноте, съевшей пол и потолок и свет в конце... Кажется, это называется "эскапизм".
7.
Давящие, липкие сны.
От балкона тянуло холодом. Началось то странное время, осеннее межсезонье, когда уже холодно до минуса, но отопление ещё не дают, наверное, ожидая, что люди потратят ещё побольше электроэнергии на обогреватели... В общем, уснула я в кофте, решив, что раздеваться ко сну в таких условиях ни к чему. Дело привычное, уснула быстро. И скоро же проснулась от непонятного чувства страха, давящего, липкого, тёмного. За час сна мне успело стать жарко, несмотря на холод вне одеяла. Высунула руку. Словно ветерок прошёл от стены. Жуть какая-то. Не помню, что снилось, но видимо, принесла это ощущение мистического страха я из сна. Вдохнула воздух, непривычно. Лежала и не дышала, что ли? Темнота зазвенела угрожающе, и я поняла, что придётся встать и включить свет, пока я не свела себя с ума, близоруко и отчаянно осматриваясь в мрак, заполненный прожилками, точками и пульсирующими сполохами. Красный, белый, фиолетовый, зелёный... Поднялась, в голове зашумело. Опять же обычное дело. Наощупь дотянулась до выключателя лампы и щёлкнула. Звук прозвучал отчётливо и сухо. А вот свет не зажёгся. Сердце бешено застучало. Хотя, скорее всего, просто сломалась лампа, или отключили пресловутую электроэнергию, чтобы замерзающие жильцы быстрее падали в пучину депрессии...
Я открыла дверь и вышла в коридор. Включила свет там, а он не включился. Давясь тьмой и страхом, я вдруг осознала, что лежу. Я не вставала. Я не проснулась.
Невероятным усилием воли я выдернула себя из вязкого болотистого забытья. Клянусь, оно чавкнуло, отпуская. Я лежала, дышала, смотрела в темноту ночной комнаты. Но сейчас было уже спокойнее. Поднявшись, я пощупала шкаф. Да, и как я могла спутать сон с явью? Дерево так прохладно, твёрдо и по особому шершаво под пальцами. Споткнулась об диванную подушку на полу, дотянулась до выключателя... и свет НЕ ЗАЖЁГСЯ. Вот в этот момент была настоящая паника. Дикий ужас. Я щёлкала и щёлкала выключателем, отказываясь остановиться, потому что это означало бы признать, что реальность перестала работать. А Бог знает что может таиться в темноте переставшей работать реальности. Кто может таиться...
Наконец, я взяла себя в руки и... поняла, что сплю. Второй фальстарт. Вот это гадкое чувство. Резьба просыпания слетела раз, другой... сейчас потребуется максимальная аккуратность, чтобы не остаться без винтиков в своей башке.
Я смогла. Я проснулась. За окном начинался рассвет, и в комнате было не так уж и темно и холодно. И совсем не страшно.
Доброе утро.
А как-то я так же проснулась посреди ночи и чувствую, что кто-то есть в комнате. Позвоночником чувствую. Я спала тогда на матрасе, на полу. Дома больше никого не было, естественно. А я чую - кто-то рядом лежит. Причём с той стороны, где матрас уже закончился и просто пол. То есть кто-то на полу лежит рядом.
Ну. Что делать. Высовываю руку из-под одеяла и тянусь потрогать. Если меня глючит - то ничего не встречу и успокоюсь. А рука натыкается на кожу. Как тело лежит. И я внутри просто занемела вся и по инерции веду руку вверх, по ноге, по боку Этого. Плечо. Подбородок. Губы... И тут в пальцы мне вцепляются маленькие острые зубки! И начинают покусывать. Не сильно, но ёёё... Это когда понимаешь, что шизанулась или что вдруг начало происходить то, что нереально. Долгая секунда. И я просыпаюсь.
Было ещё ощущение, что меня обнюхивает какой-то огромный зверь. Я на животе лежала под одеялом и "проснулась" от того, что меня кто-то обнюхивает вдоль позвоночника. По обе стороны тела - вес, как лапы. И звук фырканья. И даже такое вот "припадание", " принюхивание", как у животного, когда оно плотнее носом прижимается.
Есть явление "сонный паралич", объясняющее такие эффекты, но вот в последнем случае я думаю, наверное, это был мой зверь. Реальность смешалась с нереальностью. Более того, я старалась воздействовать на астрал, пытаясь изменить что-то в своём мире. Думая, что пока я в состоянии мыслить логически, я не сошла с ума. Потом мне стало всё равно на мнение, которое складывалось у меня обо мне.
8.
- Там была мышь.
А мыши не было. И быть не могло в квартире на третьем этаже. И я поняла, началось. Если не вдаваться в подробности, то "белая горячка". Сперва я терпеливо объясняла ей, что с ней происходит, а затем её причуды зачастили, и я увидела, что она просто проваливается в мир этого страха и абсурда.
- Там в углу кукла, она на меня смотрит!
Предлагаю подойти, потрогать и убедиться, что ничего нет. Подходит. Всё-таки она смелая. Я почти горжусь ей в этот момент.
Будит среди ночи:
- Ты охренела?! Кого ты привела?
Выясняю, что я, оказывается, привела каких-то мужиков и, судя по всему, занимаюсь с ними чем-то очень непристойным. Мама меня выслушала, сказала:
- Да, я уже иду.
И полезла на подоконник. Так как я устала, то вызвала Скорую. Приехала старая раздолбанная тарантайка с санитарами, познавшими дзэн. Всю дорогу они посмеивались над тем, как мама умилялась невидимой собачке в машине.
Оформление. И вот я на автобусной остановке, где-то почти за городом, где находилось это наркологическое отделение. Я выгляжу очень стрёмно - красные глаза, очки, немытые волосы, первая попавшаяся одежда... я спешила, собираться времени не было. Но мне всё равно. Я вдыхаю наступающее утро и жду первого автобуса. На душе невероятно легко и свободно. Я одна недели на две минимум и всё под контролем. Чёрт возьми, я улыбаюсь.
Как-то мама отругала меня за то, что под нашей дверью в коридоре спит бомж, а я его не убрала. Хаха. Вот уровень жизни. И крича ей в ответ, что для подобных задач надо было рожать сына, я имела в виду, конечно, что ситуация в принципе хренова. Мы всегда имели в виду что-то другое, стреляя друг в друга своими эмоциями. Видно, правда, живущие с алкоголиками становятся со-зависимы. От того, что ты спасаешь и летишь, от падения и удара поддых твоему доверию, от крошащегося мира... Всё это лишь вещества, вырабатывающиеся в организме, гормоны... Значит, от них вполне можно и в зависимость впасть.
А однажды я влюбилась. А мама ушла в запой. С одной стороны я была в эйфории, а с другой - всё летело к чертям. И от такого сочетания меня била нервная дрожь, я улетала на качелях эмоций. Влюблённость болезненно выярчилась, как не бывает даже в кино. Я вкладывала в каждый взгляд столько души, что могла умереть тут же. Не ела. Остались одни глаза, полные солнца. Позже мне пришлось продать эту самую душу за освобождение от боли. Подобные сюжеты предсказуемо и неизбежно заканчиваются плохо. Но я не жалела. А потом душу мою мне вернули. Не знаю почему. То ли не нужна оказалась аду, то ли подарок, то ли Зверь мой принёс в зубах. Почему нет. Но я снова дышу.
Воровала ли ваша мама у вас деньги?
Приходилось ли ехать в ночи на такси по одному звонку?
Выгоняли ли местных "авторитетов" из комнаты? С топором?
Вот что было мне интересно, пока подружки обсуждали модные тени для век. Но как я могла быть честна? Скажешь честно - отпугнёшь тех, кто хотя бы просто рядом, хоть и не зная тебя... Да и жалость, поганая жалость. И стая. Я снова шла по замкнутому кругу. Тени для век, да, давайте лучше об этом.
9.
Судьба катилась по мне асфальтоукладочным катком, а я целовала каждый свой шрам с восторженным упоением. И пусть я запуталась в своей памяти и срываюсь от каждого шороха, я знаю максимум амплитуды своих эмоций, а это чего-то да стоит.
И я слишком долго смотрела в Бездну. Она не могла остаться безразличной к такому интересу. Я танцевала с ней танго, я так вдохновенно прыгала в огонь самых ярких эмоций, что... Бездна подарила мне крылья, сотканные из ночи и звёзд. И Зверя, что стережёт моё сердце. Ведь нет равнодушных к искренности.
Ключицы, вылеплены пальцами неведомого творца твоего. Профиль. Свет против тебя, ищет твои линии, разоблачает невидимое. Знаешь, красоты не достаточно, чтобы спасти мир... Но, когда ты стоишь у окна обнажённая, обезоруживающая, я думаю, что всё возможно.
Я смотрела на себя со стороны, пела себе оды и проклятия. Свой лучший друг. Свой худший враг.
Стоит ли приручать отчаяние? Наверное, это неизбежно, если ты пишешь стихи. Потому что вдохновение этого рода питается твоей кровью. Жизнью ты можешь заплатить за возможность прочувствовать эту красоту. Я и так слишком близко подошла к краю. Мы ведём долгие разговоры, иногда она берёт верх (а расплачиваюсь - я), но всё чаще мне бывает по-доброму тепло.
Я считаю настоящим то, что в принципе вызывает эмоции. Кто же виноват, что деструктивных было больше? И кто сказал, что этих полюса - два? Я бываю пронизана ощущением красоты. Она не свет и не тьма, она дыхание восторга. Бывает глубина полуулыбки, и её грусть светла. А есть радость тупая и обезображивающая. Полутона и палитры... Бесконечны. Суть в том, что если ты изображаешь улыбку, чувствуя внутри ничего, то это неверно. А мы часто делаем так, даже машинально из вежливости или хорошего тона. И мы не можем этого не делать, позитив от истока веков считается более здоровым, чем тоска (хотя это всё лишь реакции). Иногда стоит на эти приличия плевать... чтобы они не заменили тебя или чтобы обиженные дискриминацией вытесненные эмоции не устроили бунт. Стоит держать хрусталь своей души по мере сил - чистым. И чистота эта - не означает позитив, она означает искренность. Разные оттенки приобретает свет, проходя через наши призмы, но главное, что он есть, свет этот. А если ты изображаешь пятно зелёного цвета, но нет в нём шелестящей листвы, то нет начала и у твоей улыбки, и всё это картонная декорация.
У меня вызывают жуткое раздражение все фразы в стиле "это же твоя мама", "родители хотят тебе добра" и прочее... Я понимаю, что не всем доводилось сталкиваться с реальным трэшем в семье. Но он существует. Сейчас я понимаю, что была в ловушке, что эта партия изначально ставила шах каждому моему шагу, названивая ("бросила"), выдумывая ("я больна"), приказывая ("быстро приезжай"). Наверное, всего мне никогда не объяснить и не передать. Но я уверена, что есть те, кто меня поймёт.
P.S. 10.
Ей 30. Она осознала, что никогда не была слабой. Что пройти через подобный жизненный опыт, сохранив ориентиры человечности - это невероятная сила. Она теперь может спать (что уже само по себе круто), не ожидая опасности, не контролируя обстановку. Она снова чувствует тепло объятий. Впервые в жизни чувствует защиту. И слышит: "Я люблю тебя, моя прекрасная девочка. Такое счастье, что ты у меня есть". Она начинает забывать прошлое. Учится доверять, быть нежной, радоваться жизни. И знаете, она справится, я в неё верю.