В прошлой жизни Алексей Баталов был Антоном Чеховым, и творчество актёра поразительно похоже на творчество писателя – похоже своим благородством и светлыми устремлениями героев. И герои Баталова, так же, как и образы Чехова – люди разных профессий, которые ничем особенным в жизни не выделяются, но запоминаются красотой своей души, что проявляется в разных жизненных ситуациях и даже маленьких трагедиях…
Алексей Баталов неоднократно говорил и писал об искусстве театра и кино, но о своём творчестве рассказывал очень мало, лишь в интервью 1980 г., с присущей ему скромностью, попытался объяснить собственный творческий процесс:
– Актёр, говорящий о сыгранной им роли, выглядит странновато: всё, что он мог, он уже сказал своей работой, и теперь ему пристало больше слушать, чем оправдываться или, напротив, хвастать… Рассуждая о том, что актёр сделал, надо непременно учитывать, что за ним стоит труд и творчество других участников кинематографического процесса. Ведь когда актёра спрашивают: «Как вы строили образ? Как вы работали над его воплощением?», он всегда находится в затруднительном положении: ему-то хорошо известно, что на его долю зачастую приходятся филейные работы – и стены уже возведены, и штукатурка сделана, и маляры уже прошли. В этой ситуации создание своего собственного образа – понятие весьма и весьма условное, и, кстати, именно тут кроются несчастья нашей актёрской профессии. Иногда, например, актёра преподносят в более симпатичном свете, чем он есть на самом деле. Но это не означает, что я ставлю под сомнение роль актёра в создании того или иного образа. Конечно же, нет – актёр тем более достоин уважения, когда знаешь, в каких условиях ему приходится работать. А как он к ним приспосабливается, как их преодолевает – это уже отдельный вопрос…
Вот возьмём моих первых героев в картинах «Большая семья» и «Дело Румянцева». Про каждого из них можно сказать (как и говорили!) – обыкновенный советский рабочий. Но поймите, мне как актёру, определение «обыкновенный рабочий» ничего не говорит и даже, наоборот, мешает, отталкивает, вызывает протест. На одно и то же событие люди одинакового социального статуса реагируют по-разному и в сходной ситуации ведут себя несхоже. Вот это ОСОБЕННОЕ и вытягиваешь. И оно тебя вытягивает. Это самое сложное в профессии актёра – найти своё, индивидуальное, неповторимое, живое…
Потом, правда, по прошествии времени, замечаешь, что между героями есть и сходство. Ведь и Алёша Журбин в «Большой семье» и Саша Румянцев в «Деле Румянцева» одинаково упорно отстаивают своё понимание правды и справедливости, моральных норм и человеческих отношений. Через 25 лет фактически так же поступает и Гоша в фильме «Москва слезам не верит», хотя между этими ещё мальчишками, делающими в жизни первые сознательные шаги, и, умудрённым опытом, прошедшим, видимо, не одно серьёзное жизненное испытание, человеком разница колоссальная. Но цена поступка для каждого своя, собственная.
Вот, кажется, Румянцеву труднее приходится – он и под следствием побывал, и ворюги его избивают до полусмерти… Ничего такого на долю Журбина не выпало. Но Румянцев в своей борьбе рискует только собой, а Журбину надо найти в себе силы переступить через сложившиеся категории семейного уклада, через понятия «честь семьи», «позор для семьи».
Ведь в чём суть его поведения, давайте вспомним. Парень полюбил девушку, что называется, «не по плечу»: она образованнее, у неё другие интересы и тянет её к другим людям. А потом с ней случается житейская катастрофа, и она остаётся одна с ребёнком на руках. И вот я, Алексей Журбин, совершаю поступок…
Между прочим, сегодня такой поступок не вызывает той острой реакции – и в жизни, и в зрительном зале, – которая была в год выхода фильма (1954). А ведь реакция была такая: «Да ерунда это – чтобы молодой парень, видный, знающий себе цену, взял женщину с чужим ребёнком… Да бросьте вы! Это только в кино бывает».
Вот так, в простом сравнении реакции публики открываются те изменения, которые произошли в нашей жизни, в сознании людей за небольшой отрезок времени. Ведь изменились общие понятия о том, какова цена ошибки человека, и о том, можно ли ему помочь, не уронив при этом собственного достоинства, да и вообще о том, из чего это самое достоинство складывается.
Но тогда представления об этом ещё «работали на героя», и подобный поступок требовал в глазах публики и решительности, и мужества, и дерзости. И в этом Алексей Журбин проявляется весь – и с теми традициями семейными, на которых он вырос, и с теми новыми понятиями, которые заставляют его выйти за рамки привычного, общепринятого, – весь он в этом повороте к любимой женщине. Всё остальное – подготовка к нему: надо ведь доказать, что он любит эту девушку так, что решится на свой поступок, надо убедить зрителя, что он вообще на такие действия способен. Иначе это будет выглядеть как некий фарс-мажор, искусственно вписанный автором в партитуру роли. И не зря Иосиф Ефимович Хейфиц с самого начала готовил нас именно к финалу, и все мелочи просматривал под этим углом зрения, заставляя и меня выращивать то человеческое зерно, которое было главным в его персонаже.
Хотя тут, я думаю, нелишне будет заметить, что не следует особенно упирать на социальную среду или принадлежность к определённой социальной группе. Ведь парню из интеллигентного окружения подобный поступок тогда совершить было так же по-своему трудно, как и рабочему Журбину, – это движение прежде всего человеческое. И мне, как актёру, важно по-человечески понять поступок моего героя: ведь приходится примеривать его на себя, стряпать его из себя, простите такое гастрономическое выражение. Впрочем, правильнее и плодотворнее говорить о единстве социального и общечеловеческого и единственности каждого героя, каждой личности, каждого человека.
Но это я сейчас так говорю, а тогда, наверное, я не мог бы вразумительно ответить на вопросы о своём герое – и не только по молодости лет. Какие-то вещи чувствуешь и понимаешь, но высказать их, облечь в логично выстроенное рассуждение не можешь, слишком тесно ты переплетён с ролью, с движением персонажа.
Если говорить о моём герое Борисе Бороздине в фильме «Летят журавли», то я специально ничего не придумывал, чтобы он был похож на отца, но для меня это было очень важным. Я не пытался копировать манеры или интонации актёра Меркурьева, но всё время чувствовал связь с тем, каким получается на экране Бороздин-старший. Думаю, если бы в этой роли снимался другой актёр, то и мой Борис был бы несколько иным. И пусть зритель этого не замечает, пусть не догадывается, – тут важно моё ощущение полноты знания…
В фильме «9 дней одного года» Дмитрий Гусев существенно отличается от Журбина и Румянцева, но отличается не столько профессией, как исключительной жизненной ситуацией. Мир, в котором живёт Гусев, совершенно особенный – в нём всё определяется ограниченным отрезком времени, отпущенным человеку. И ему надо успеть сделать всё то, что он должен исполнить. Вот отсюда и та жёсткость в отношениях с людьми, даже близкими... Это ещё подчёркнуто и тем, что Митя знает о смертельной дозе облучения, знает, что ему времени отпущено совсем немного. По его мнению, он не имеет права растрачиваться на житейские мелочи и необязательные отношения. Но в то же время у Гусева с Журбиным и Румянцевым много общего, и прежде всего – бескомпромиссность позиции и активность в её осуществлении.
Если говорить о Гоше из фильма «Москва слезам не верит», то он больше всего похож на шофёра Румянцева, но только уже в зрелом возрасте. Здесь я вижу две лини формирования его характера.
Во-первых, жизненные обстоятельства сложились так, что Гоша вошёл в самую непосредственную связь с мировой культурой, теперь он свободно цитирует Диоклетиана, а в его комнате сразу бросается в глаза обилие книг. Причём он не только что-то узнал или понял – он преломляет это применительно к себе и к конкретным жизненным ситуациям, а значит, он переработал эти знания, прочувствовал их, усвоил, сделал своими. Как это вышло? В картине «Москва слезам не верит» есть намёк на то, что Гоше жена попалась, видимо выше его по уровню знаний и кругу интересов, и здесь есть перекличка с биографией Алексея Журбина.
Может быть, это послужило стимулом, а может, и самолюбие заставило читать или что-то иное, но, на мой взгляд, это прежде всего были толчки, полученные им от времени, от той реальности, в которой мы сегодня живём. Сегодняшняя реальность требует от человека, чтобы поток информации, который на него обрушивается, становился частью его жизни. И в Гоше отчётливо есть эта черта – сугубо современная: в Журбине или Румянцеве её ещё не было.
Вторая линия мне кажется ещё важнее. Она начинается с того, что человек хорошо работает. Причём не просто ради заработка, не для престижа, не по выработанному поколениями инстинкту, а потому, что ему его работа интересна. Интерес толкает на какие-то собственные решения, углублённое понимание и знание своего дела и в конечном итоге приводит к совершенству. И когда такой человек сталкивается с новой техникой, созданной научно-технической революцией, он к этой встрече уже готов – и профессионально, и психологически. То есть он приближается к той замечательной черте, когда понятие «рабочий» стало означать нечто иное, чем в не столь далёкие времена Журбиных и Румянцевых. Деление на рабочих и не рабочих, скажем, инженеров, становится формальностью, актуализируется не в том понимании, в котором мы его знали прежде.
Как отличить рабочего Гошу от инженера? По уровню знаний? Я уверен, что в своей области он обладает инженерными знаниями. По материальному положению? Он зарабатывает не хуже. По культуре? Смешно об этом говорить. Престиж профессии? И здесь они равны. Я вовсе не хочу сказать, что любой рабочий сегодня похож на Гошу. Но ведь и таких сегодня немало. Этот тип не придуман, он вычислен, он пришёл из жизни. Он жизнью сформирован и временем, которое мы прожили и в котором живём.
А начался этот герой с того, что было общим у прежних рабочих, врачей, учёных, инженеров, которых мне доводилось играть – определённость жизненных позиций и желание поступками, действиями их утверждать. Теперь этот тип героя – факт: он сложился, он твёрдо знает себе и своему делу цену, трезво оценивает мир, в котором живёт, способен и может решить так, как, по его понятиям, будет справедливо.
Так протягиваются линии от характера к характеру, от роли к роли. Эти линии можно назвать и темами – темами актёрского творчества. Ведь возьмите мою первую роль: мне предстояло сыграть рабочего парня, а я никогда близко не знал ни одной заводской семьи. Я – театральный мальчик, вырос в актёрской семье, во МХАТе. Что общего у меня с Журбиным или с Румянцевым? Или с врачом Устименко, который, как я понимаю, тоже представляет собой тип, весьма далёкий моей натуре? Ну возьмите вы Гурова из «Дамы с собачкой» и Гошу из картины «Москва слезам не верит», поставьте рядом героев картин «9 дней одного года» и «Бег», и вы увидите, что эти люди настолько разные, что невозможно одновременно быть похожим и на того, и на другого, и на третьего…
Другое дело, что суть ведь не в том, каков именно Устименко или Голубков, Протасов или Гусев, а в том, что все они люди и проявляются в сложных отношениях людей с людьми. Вот это мне ведомо, это я могу понять и примерить на себя, приложить к своим заботам и жизненному опыту…
// фрагменты статьи-интервью из журнала «Искусство кино», № 11, 1980 г. //
____________________
На снимке – фото Чехова и герой Баталова в фильме «Дама с собачкой» (по рассказу Чехова). Истинно чеховских героев Алексей Баталов создал и в других фильмах – «Живой труп», «Бег», «Звезда пленительного счастья».