«В Европе мне журналисты в лицо
говорили: «Что вы в России со своей
Победой носитесь? Вот мы уже забыли»…
(Из интервью с Василием Лановым,
генерал-лейтенантом ГРУ в отставке)
Полковник Дубельт Михаил Генрихович, остзейский барон ещё со времён Ливонских войн, в роду которого все мужчины без исключения служили верой и правдой Российскому престолу, сидел в заброшенной полуразвалившейся охотничьей зимовке и, отрешась от всего, слушал, как Савелий Фомич – унтер-офицер его 15 егерского полка – рассказывал очередную солдатскую байку собравшимся снаружи вокруг костра десяти солдатикам. Эти десять, в обтрёпанных, разодранных о колючую проволоку, шинелях, да Фомич, да ординарец Пашутин, ушедший на разведку – вот и всё, что осталось от его славного полка.
Где-то там, за холодной Балтикой, в грязном красном Питере осталась его молодая жена Елена, только-только перед неудачным наступлением Юденича родившая дочку. Ксению. Ксюшу… Лихой и шустрый Слава Пашутин, чудом выбравшийся из безумного города, передал эту весточку от своей старшей сестры, от Елены. И потому Михаил Генрихович всеми силами старался сберечь этого девятнадцатилетнего сорванца, как только может сберечь отец сына.
Его первый брак в далёком восьмом году был крайне неудачен. Так неудачен, что когда до него дошли слухи о шашнях Валентины с одним из адьютантов Морского штаба неким Желновским, он вздохнул с облегчением. Отписав жене половину своих имений (он ещё до женитьбы подозревал, что его подталкивают к этой партии только из-за богатств, кои его предки накопили в изрядном количестве), он, добившись аудиенции у Государя, выложил своё мнение о своей супруге прямо и без экивоков, как и полагается военному человеку.
Государь, помявшись – ведь именно он, хоть и косвенно, был причастен к свершению этого неудачного брака; именно его милая Алекс настойчиво предлагала в супруги полковнику одну из своих молоденьких, недавно набранных, фрейлин – дал своё монаршее согласие на церковное расторжение союза и обещал похлопотать о том перед Владыкой …
Полковник Дубельт не заметил, как впал в дремотное состояние.
Разбудил его тихий шепот Вячеслава.
- Михаил Генрихович, это я, Славка. Не шумите только, ради бога…
Полковник открыл глаза и поглядел перед собой в мрачный провал нутра избушки, в которой он и находился.
Ранние зимние сумерки уже окутали всё вокруг тёмными призрачными тенями.
Увидев, что его командир проснулся, ординарец так же тихо зачастил.
- Михаил Генрихович, ребята наши вокруг домика затаились. Савелий Фомич что-то носом своим таёжным учуял, иль услышал что. Мы костерок быстренько снегом забросали… - взволнованный ординарец перевёл дух и продолжил. – А я вот как с разведки шёл, мне всё мнилось, будто кто в спину смотрит. Я уж и оглядывался, и таился – никого. Даже снег не хрустнет. И ветка не щёлкнет сломанная…
Полковник Дубельт слегка приподнялся и шепнул в темноту:
- Фомич, подь сюды.
Через пару секунд он скорее почувствовал, чем увидел унтера рядом с собой.
- Что, голубчик, ты почуял-то?
- Ваш-бродь, - зашептал Фомич прямо в ухо, - тревожно мне как-то стало. Внутри, в груди, как холодок какой. Такое у себя, давно ещё, до войны с германцем, в деревне чуял. Тогда тож вроде б всё спокойно было. А ночью от Амура большая вода пошла – и деревню всю смыла… Вот и щас то же холодное нытьё в груди… Потому и сказал робятам. Мож, и впрямь какая беда идёт…
Михаил Генрихович помолчал, покусал левый ус.
- Всё верно, Савелий. Всё правильно сделал. Ну, что ж…
Полковник не договорил.
Мёртвенное сияние вдруг возникло где-то снаружи. Будто луна внезапно вышла из-за тяжелых снежных туч. И именно её свет заползал в каждый проём, в каждую щель полуразрушенного строения…
Но было новолуние.
Проявившаяся на миг в этом свете фигура Савелия Фомича мелко начала креститься. Славка тоненько ойкнул, совсем по-детски, и прижался к плечу полковника.
Повернув голову в сторону бывшего окна, Михаил Генрихович увидел, что поляну, где днём у костра сидели его солдаты, заволокло какой-то кисельной мутью. Не туманом. А чем-то непонятным, сквозь которое черные в сиянии стволы мёрзлых деревьев изгибались, извивались, раскачивая ветками, будто в непонятном танце. И, погружаясь, в эту муть, вдруг пропадали, будто падая в заранее вырытые под ними ямы…
И было тихо. Будто показывали кино. Но без тапёра. В пустом зале.
Полковник понял вдруг, что он не дышит. Затаили дыхание и присевший рядом на корточки Фомич, и Славка.
А через секунду этот кисель накрыл и всю избушку…
Ранним утром взвод эстонских жандармов наткнулся на разрушенную охотничью зимовку. Вокруг покорёженной и присыпанной шедшим ночью снежком избушки были ещё видны следы многочисленных солдатских сапог.
Но самих солдат нигде не было. Как не было и следов, которые могли бы показать, куда они ушли…