Dixi, et animam levavi.*
Сначала я пытался убедить себя, что это мягкая игрушка…
Моя собака понюхала её и отвернулась, и потянула за поводок.
Я посмотрел внимательнее. В тусклом свете дальнего уличного фонаря ясно проступили очертания щенка, покрытого по пушистой шёрстке тонким слоем инея и кристалликами прошедшего за ночь лёгкого снега.
Вытянув лапы вперёд и сложив их крестом, он лежал на животе. Голова, приподнятая вверх, повёрнута в сторону стены дома. Щенок никак не отреагировал на чужого пса и на то, что я чуть подвигал его закоченевшее тельце носком ботинка. Он был мёртв…
Накануне вечером мы с другом, выходя из дома культуры, слышали щенячий визг со стороны парка; потом я увидел его, бегущего, переваливаясь на неуклюжих ножках, в нашу сторону. Его пушистый мех бежевого оттенка искрился инеем.
Кутёнок двух-трёх недель отроду подбежал к машине и забился под колёса.
Ваня завёл свой «форд».
«Как бы не наехать на него», ; сказал он, сдавая назад. Щенок, освещённый фарами, сидел уже у стены, вертя круглой пушистой головой. Тонкая, как иголочка, полумысль-полужалоба колола спящую совесть, но я отогнал её, успокоив себя тем, что мамка всё же где-то неподалёку, и громкий щенячий скулёж всё же услышит. Я вспомнил, что Шельма, чёрная сука, которая часто подбегала, когда я на поводке выводил своего манчестерского той-терьера на прогулку, ластилась, махала хвостом, приветливо приглашала друга побегать-поиграть – она совсем недавно ощенилась где-то во дворе детского садика совсем неподалёку…
Глядя на застывшую фигурку щенка, я ощутил шершавые пальцы стыда, сдавившие мой кадык, к глазам подступили слёзы. Я мог не поехать с Ванькой – пешком совсем рядом. Я бы мог взять этого несмышлёныша и пристроить где-нибудь на теплотрассе. Домой его забирать было нельзя – три собаки, одна из которых щенная – исключено. А вот толкнуть его в известную мне нору рядом с тепловой камерой недалеко от дома, да вынести чего-нибудь поесть…
Из нас троих, кто репетирует, готовясь к предстоящему концерту, один я прихожу пешком.
Собачонок, у которого ещё даже не было собачьей клички, пошёл по моим следам. Глубокой ночью он добрался до моего дома и крутился по тем местам, где каждый день я выгуливал своих питомцев. Ослабев от голода и холода, он прилёг на палую листву. Через полчаса или час, когда полуночный ноябрьский мороз достиг глубокого минуса, щенок наконец почувствовал долгожданную сладкую истому и тепло…
«Все псы попадают в рай».
*Сказал и облегчил душу (лат.)