79. ПРОСТО ЖИЗНЬ
Из письма к Доменико Тополино от 25 ноября 1523 года: «Вы, вероятно, уже знаете, что Медичи избран в Папы. Мне кажется, что эта новость обрадует весь мир, так как думаю, что теперь в области искусства будет много сделано. Поэтому служите хорошо и с верностью, чтобы ему во сем была честь и слава».
Кардинал ДЖулиано был избран Папой 9 ноября 1523 года До этого на Папском престоле успел побывать Адриан VI, но этого никто не заметил. Единственное, как это отразилось на жизни Микеланджело, так это, что Адриан VI ослабил нападки кардинала Медичи на скульптора, в отношении работ над усыпальницей Медичи. Джулиано немилосердно преследовал Микеланджело, он, разве что только не находил кардинала у себя в постели. «Мы желаем, чтобы эти памятники были прекрасны, то есть, чтобы они были сделаны тобой», - таков был приговор, вынесенный тогда еще кардиналом Медичи Микеланджело. Теперь, на святейшем престоле восседал Папа Климент VI. Весь художественный мир Италии вздохнул с облегчением. Адриану VI не было никакого дела до искусства. Микеланджело, впрочем, не обратил на нового Папу никакого внимания. Только вот родственники покойного Юлия II страшно переживали из-за все еще незаконченной гробницы, хотя «Моисей» уже находился в Сан Пиетро ад Винкула.
Климент VII взошел на Папский престол тихо, спокойно, без истерик. Он был серьезен, задумчив и отрешен. Сухо взялся за исполнение своих обязанностей, был придирчив к мелочам и практически не проявлял милосердия. Микеланджело не было в Риме. Он тоже очень тихо сидел во Флоренции, не желая подставлять все свое «я» каким-либо ударам. Их отношения с Джулиано Медичи напоминали игру кошки-мышки.
Микеланджело – гений, очень крупный и масштабный. Как художник и как личность. Свести его поступки к какому-то одному диагнозу придет в голову, скорее всего, психологу – недоучке, самому одержимому манией величия. Ища слабости у великих, подобные люди пытаются самоутвердиться, показывая пальцем на то, что второпях увидели на «поверхности океана».
Заверяя свой внутренний мир от жадной и любопытной толпы, Микеланджело, с другой своей стороны многогранной натуры был влюбчив. Он не мог отказать своему организму в этой потребности. Страсть была сильнее его. Он влюблялся в личность и чаще всего, объект его пламенного обожания даже не догадывался об этом или это происходило н сразу. Это не потому что Микеланджело был великий актер. Нет, холодного лицедейства здесь не было, так как в натуре Микеланджело вообще отсутствовала тяга к перевоплощению. Прежде всего, эта любовь – состояние души при котором художник, наделенный недюжинным и высокоразвитым воображением, пишет и без того прекрасный образ реально существующего человека своими красками, дописывая, дополняя усовершенствуя его; это состояние, прежде всего, нужно самому художнику, а не объекту любви. Душа гения сколь прочна, столь и хрупка. Настройка здесь очень и очень высокая. Малейшее колебание низкой частоты может вызвать боль, а иногда и кровотечение. Риск обмануться и разочароваться очень велик. Поэтому, большинство гениев так и остаются всю жизнь в одиночестве, любя, лелея, холя и совершенствуя далекий, а подчас и близкий образ, но так и не решаясь, дотронуться до него рукой. Степень страстности этих отношений варьировалась, разрушая общие стереотипы, а может быть, излишне раз доказывая истину о том, что о ценности любой вещи, а в первую очередь, о ценности чувств по-настоящему можно судить, если она прошла проверку временем. Более яркие по своей окраске, смелые проявления личного отношения можно видеть у Микеланджело лишь в позднем периоде его жизни. В первую очередь, он полюбил себя, стал более самоуверенным, следовательно, излишняя робость, боязнь, что его не так поймут, оттолкнут, причинят боль несколько отодвинулась на задний план. Микеланджело знал себе цену и знал, что ее знают другие. Он уже мог себе позволить такую роскошь, как любит сердцем.
Себастьяно дель Пьомбо был большой душевной привязанностью Микеланджело. В определенной этапе его жизни. Микеланджело подкупало в нем безграничное доверие Себастьяно его таланту. Этот венецианец был поглощен Микеланджело настолько, что художнику приходилось самому доказывать Себастьяно насколько этот молодой человек талантлив сам по себе. В 1531 году произошла знаменитая история, неоднократно пересказываемая, когда Микеланджело тайно подрисовывал картину дель Пьомбо «Воскрешение Лазаря», чтобы она могла соперничать с картиной Рафаэля. Микеланджело делал это безо всякого принуждения, но поднять самооценку преданного почитателя и друга это не помогло. Дель Пьомбо навсегда растворился в Микеланджело.
Что же новый Папа Климент VII, молчаливый и грозный? Он не спешил увидеться с Микеланджело. Ему даже казалось, что Папа на время забыл о нем. Чтобы повидаться с казначеем Папы Доменико Буонинсенья Микеланджело отправился в Рим – все таки надо хоть как-то заявить верноподданнические чувства еще одному Папе из рода Медичи при его жизни.
- Еще на одного Медичи стало меньше, - Джулиано стоял прямо, не прислоняясь никак, ни к чему.
- Вы о чем, Ваше Святейшество?
- Я говорю, что еще на одного Медичи стало меньше.
«Либо он о Джованни, со смертью которого никак не может смириться, либо о себе, ставшем Папой», - подумал Микеланджело.
- Я тебе готовлю рождественский подарок, Микеланджело, - вдруг, резко повернувшись, произнес новый Папа.
- Это – подарок? То есть отказаться от него я не смогу? – спросил скульптор.
Климент VII улыбнулся на его слова.
- Отказывайся – это часть тебя самого, Микеланджело. Этим, помимо твоей скульптуры ты только и занимаешься всю твою жизнь, сколько тебя я знаю. Сколько тебе лет?
- 48
- Почему ты не женишься?
- А Вы?
- Я служу Богу.
- Я тоже.
- Я давал обет безбрачия.
- Безбрачие дало обет мне.
Папа улыбнулся еще раз на выпад Микеланджело.
- Тебе так и не понравилась ни одна женщина?
- Мне нравились многие женщины.
- Но ты не женился ни на одной из них.
- Нет
- Почему?
- Потому что не был уверен, что не назову когда-нибудь хоть одну из них дурой.
Климент VII нахмурился.
- Лоренцо тоже называл женщин дурами. На нас надели кардинальские мантии, когда мы были еще детьми, чтобы мы никогда не смогли завести собственных семей. Он так решил, Микеланджело.
- Что, Ваше Святейшество?
- А есть на свете счастливые люди, не такие, как ты, мой брат и я?
- Я не знаю, я не видел таких.
Римский Папа согласно кивнул.
- Так вот, мой любимый скульптор, будешь делать нашу Лауренциану, библиотеку Сан Лоренцо. Подумай о том, что ты можешь сделать. О деньгах впредь не беспокойся. Я тебе устрою пожизненную пенсию, чтобы ты больше не выклянчивал деньги, как нищий на паперти, согласен?
- Мне предлагают пенсию?
- Что опять не так, Микеланджело?
- Звучит так, будто бы я уже не в состоянии содержать себя сам и в виду моей дряхлости и немощности, мне оказывают «как нищему на паперти» огромную милость.
- Да, ну тебя, Микеланджело! То ты жалуешься и кричишь на всю Италию, что тебя разоряют, то ты сам отказываешься от предлагаемых тебе денег. Ты сам знаешь, что ты хочешь?
- Я очень бы хотел это знать.
- Уйди, Микеланджело, не морочь мне голову.
Они улыбнулись друг другу и расстались друзьями.
Микеланджело изменил темп и ход своей работы. По собственному признанию, теперь, «проработав день, мне нужно отдыхать четыре». Он уже хорошо знал себя. Безудержная страстность, подпитывающая желание как можно скорее воплотить засевший в голове образ, ушла. Ее сменили опыт и мастерство, отшлифованное талантом. Микеланджело уже ни на кого не кричал, вокруг были люди, которые понимали его без слов. Он уверенно работал над двумя большими заказами: гробницей Юлия II и гробницей Медичи. Сам он был очень доволен своим темпом, своими ощущениями плодовитости; маэстро даже редко отрывался на стихи в это время. Микеланджело обожал сам процесс работы и всегда очень болезненно «отрывал» от себя уже готовые изображения. Он вообще не любил расставаний. «Отвечаю на Ваше последнее письмо и пишу Вам, что четыре начатых статуи еще не закончены и за ними еще много работы», - писал он Джован Франческо Фатуччи в Рим. Малейшее напоминание о необходимости точно указать время завершения того или иного заказа, Микеланджело воспринимал очень остро и крайне болезненно. «Вот уже несколько месяцев, что мне не дают работать так, как я хочу. Нельзя же руками делать одно, а головой другое, особенно работая над мрамором. Здесь говорят, что это делается для того, чтобы пришпорить меня, я же скажу, что никуда не годны те шпоры, которые заставляют идти обратно», - цитата из того же письма.
«И тогда голова этой статуи служила бы для церкви Сан Лоренцо колокольней, в которой она очень нуждается. В ней поместились бы колокола, звуки лились бы изо рта, и, казалось бы, что этот колосс кричит о пощаде, особенно в праздничные дни, когда звонят чаще и в большие колокола», - Джован Франческо Фатуччи читал Папе Клименту VII письмо Микеланджело. В процессе того, как Папа слушал письмо скульптора, зрачки Папы все более и более расширялись, и Папа прикрыл глаза, чтобы блеск их не был заметен его придворному.
Фатуччи перевел дыхание и вопросительно посмотрел на понтифика, как бы желая удостовериться, хочет ли он, чтобы тот продолжал читать. Папа сделал легкий одобрительный жест рукой.
- Что касается перевозки мрамора для этой фигуры, то мне кажется, что надо сделать так, чтобы никто об этом ничего не знал и привезти его ночью хорошо запакованным, дабы никто него н увидел.
- Зачем ночью? – спросил Папа.
- Воруют, Ваше Святейшество, - буднично ответил Фатуччи.
- Поставьте охрану.
- Охрана и ворует, - ответил знающий придворный.
- Придумайте что-нибудь, надо же, чтобы Микеланджело спокойно мог выполнять мои заказы.
- Он пока справляется, слава Богу.
- Непрестанно жалуясь, что у него таскают мрамор?
- Такова натура Микеланджело. Хотя поводов для жалоб, конечно, немало, но он справляется.
Папа вопросительно посмотрел на Фатуччи.
- По-моему, он их отстреливает, - нисколько не улыбаясь, сказал Фатуччи, - Ваше Святейшество, еще почта из Флоренции.
- Что еще?
- Письма, - Фатуччи подал два письма. Одно было уже прочитано, - от Микеланджело, другое – нет, оно было от Алессандро Медичи.
- А-а, племянник пишет, - Климент VII с неудовольствием откинулся на спинку трона и, полу прикрыв глаза, стал читать. Лицо его леденело по ходу чтения все больше и больше, черты лица ожесточались, скулы напряглись. Кончив чтение, Папа резко бросил письмо на золоченый инкрустированный столик. Фатуччи поклонился и вышел.
- Постой, - Сказал Папа, - Биббиена знает?
- Думаю, да.
Папа жестом отпустил придворного.
Кардинал титула Санта Мария де Портичи Бернардо Довици да Биббиена был пожизненным секретарем, поверенным во всех делах Медичи. Старый и верный Бернардо с нюхом опытной лисы, со слухом летучей мыши являлся уже неотъемлемым атрибутом, почти что мебелью Ватикана. Он появлялся неожиданно, возникая как бы из стены и всегда в самый критический и нужный момент. Уверенный, чуть суетливый, с живым блеском небольших серых умных и внимательных глаз, Биббиена был умен, но его ум не был холодно-сосредоточенным умом чуждого всем эгоиста, нет, Биббиена мог жить и принимать решения, находясь лишь среди людей, в гуще событий Он впрыгивал в атмосферу завязывающейся интриги, и как шеф повар в кухне дорого ресторана, сам готовил какой-нибудь деликатес попутно наслаждаясь ароматом специй или вкусом лично изобретенного им соуса.
Биббиена был необходимым и очень опасным человеком. Он знал всех Медичи еще с колыбели, со времен своего секретарства у Лоренцо Великолепного, которым восхищался с молодой пылкостью, но и которого опасался, зная, что ум Медичи гораздо извилистей и бездонней, чем критский лабиринт. Лоренцо был неподвластен Биббиене, но Лоренцо подключил Биббиену к литературным успехам в то время. Медичи оставляют рубец на личности любого человека, который соприкасается с ними, рубец болезненный, он болит долго, но боль эта не отталкивает раненого человека от этих ужасных людей, причиняющих ему эту боль, а наоборот, т.е происходит с точностью до наоборот.
Будучи на службе одним из секретарей Лоренцо Великолепного, Биббиена несколько раз порывался уйти по разным причинам. Он знал, что Лоренцо не раскрывает перед ним все то, что талантливый секретарь так хотел бы знать. Лоренцо нередко заставлял его подолгу ждать аудиенции, и Бернардо днями сидел в полном одиночестве, ожидая своей участи, полный самосожаления, злясь на Лоренцо и на всю их семью в целом, клянясь самому себе, что это в последний раз, что никогда в жизни больше это не повторится, что он обязательно уйдет от этого злодея и деспота. Как только приходил человек от Лоренцо, то Биббиена со всех ног мчался к заветным дубовым дверям, неизменно останавливаясь перед ними, чтобы отдышаться, принять солидный вид, надеть на лицо бесстрастную маску и спокойно войти в кабинет Медичи.
Конечно, Биббиена не ушел от Медичи. Проработав в секретариате довольно долго, он научился по жестам, по позам, по лицам, по тону разговора, даже по тембру голоса улавливать суть происходящего, даже если ему никто и не рассказывал все на словах.
Лоренцо приставил Бернардо к Пиеро, сколько не советником, а дрессировщиком. Задача Биббиены была «держать Пиеро на тумбе» сколько это будет возможным. От Пиеро Бернардо Довици перешел по наследству к Джованни и сейчас находился в услужении у самого младшего это династии.
- Ты читал это? – спросил Папа Климент VII только что вошедшего, седеющего в висках мужчину с очень живым, почти что юношеским взглядом.
- Мне не нужно читать. Я в курсе.
- Он омерзителен.
- Могу ли я узнать, кого Вы считаете омерзительным: Карла V или Вашего племянника?
- Биббиена, реши сам.
Кардинал титула Санта Мария кивнул, он действительно знал.
- Бернардо, - Папа соскочил с трона и было видно, как давит на него возложенный Богом и людьми высший церковный сан, не давая выплеснуть клокочущие, как магма в недрах Везувия, эмоции, - Бернардо, я не хочу войны.
- Биббиена, Алессандро тупее Пиеро, ты знаешь об этом?
- Он груб, Ваше Святейшество, - секретарь кивнул.
- Груб? Ты называешь это грубостью? У него ничего святого вообще.
- Можно сказать и так, - кивнул Биббиена.
- Он живет лишь телом, как Пиеро, - Римский Папа отвернулся от кардинала титула Санта Мария.
- Не могу здесь с Вами согласиться, так как в Вашем старшем брате жила больная душа, у него была обида, которая причиняла острую боль его душе. Пиеро жил душой, только очень больной. А в Алессандро даже обиды нет.
- Как это ужасно!
- Не очень. У него есть слабости. Значит, он не безнадежен и им можно управлять.
Папа с большим интересом воззрился на Бернардо.
- Ипполит.
- Младший брат?
- Да.
Папе очень трудно было проконтролировать расползшийся, буквально по всему лицу, румянец.
- Ладно, иди, Бернардо, мне надо подумать.
Бернардо замешкался и буквально в дверях, делая вид, что хочет уйти, сказал: «Микеланджело Буонарроти рекомендовал мне к Вашему двору живописца из Венеции Себастьяно дель Пьомбо, что Вы на это скажете?»
- Бери, - отрешенно сказал Папа и махнул на кардинала рукой.
80. ЧЕМ ВЫШЕ МОРАЛЬ, ТЕМ НИЖЕ НРАВСТВЕННОСТЬ.
Иммануил Кант
- Убийца, мерзавец, я проклинаю тебя, да будет проклято ваше поганое племя, ненавижу, ненавижу!! – взлохмаченная, с открытыми распущенными волосами женщина, без верхнего платья, в одной блузке и юбке, ногтями впилась в бьющую копытом лошадь Алессандро Медичи. С глазами, готовыми вырваться из глазниц, с опухшими веками, с красным от мощного прилива крови лицом женщина повисла на изумленной лошади ногтями, встрепенувшаяся лошадь поднялась на задних лапах и мощным движением сбила обидчицу с ног. Хрипящая и рыдающая женщина оказалась под ногами разозленного животного. Алессандро натянул поводья. Лошадь, довольная обретенной свободой, рванула вперед, не обращая внимания на небольшое препятствие под ногами. Следом проехали всадники из свиты Алессандро Медичи.
- Там был Буонарроти, - сказал молодому, очень красивому Алессандро один из приближенных.
- Где?
- Среди людей.
- Хорошо, я поговорю с ним, - тихо ответил Медичи.
Муж той женщины был убит за то, что продавал рыбу в месте, мимо которого проезжала кавалькада из друзей Алессандро, и одному из его приближенных не понравился запах товара.
Алессандро не боялся ничего и никого. Страх, наверное, вообще не уместное слово по отношению к этому историческому персонажу. В этом человеке полностью отсутствовал страх, любой марки, любого формата: либо перед собой, либо перед семьей, либо перед людьми, либо перед Богом. Алессандро нравилось развивать в себе эту черту – абсолютное бесстрашие. Он упивался этим, это был его дурман. Любой его поступок имел своей мотивацией – «я не боюсь это сделать». И он делал много. Его ненавидели все и жутко боялись.
Алессандро не боялся Микеланджело. Алессандро избегал его. Микеланджело тоже не появлялся в Палаццо Медичи. Он решил совсем отойти от политики, так как то, что происходило во Флоренции, было настоящим кошмаром, словно pazzia bestiallissima воскресла и облекшись в более жуткую и бесчеловечную форму, решила навсегда сделать Флоренцию своей резиденцией.
Когда Алессандро ехал по улицам, то, прохожие за несколько кварталов, едва заслышав цоканье копыт его лошадей, прятались по домам, торговцы убирали свой товар, родители затаскивали домой детей. Все живое бежало от бледного, чернокудрого, черноглазого красавца Медичи, бесстрастно, как чума, восседающего на своем коне.
- Вам нравится «Давид» Донателло?
Микеланджело кивнул.
- Хотите посмотреть моих пажей?
Микеланджело поморщился.
- У Вас есть женщина?
Микеланджело отрицательно покачал головой.
- Вы живете один?
Микеланджело согласно кивнул.
- Вы не больно-то жалуете дом Медичи своим вниманием, а ведь именно ему Вы обязаны своим творчеством. Мой предок Лоренцо Великолепный сделал из Вас то, чем Вы сейчас являетесь, - Алессандро певуче говорил с Микеланджело, стараясь хоть как-то расположить его в свою сторону, а расположив, заставить показать свое слабое место. Алессандро на молекулярном уровне не переносил никакого сопротивления: ни физического, ни тем более, морального. Сейчас Алессандро давил на Микеланджело, стараясь вызвать в нем хоть какие-то эмоции. Из поколения в поколение в семье Медичи передавали рассказ об очень теплых отношениях тирана Флоренции Лоренцо Великолепного и маленького Микеланджело Буонарроти. Почему бы Алессандро не стать таким тираном тоже и не завоевать этого чудака – одиночку, гениального скульптора, расположение которого укрепит авторитет Алессандро, что позволит значительно расширить свою и без того безграничную власть, прикрыв, на сей раз, свой истинный облик ореолом «покровителя искусств». Микеланджело молчал. Он был никакой. Он, ровным счетом, не выражал никаких эмоций по поводу приема Медичи. Микеланджело все для себя уже решил и чем дольше этот прославленный изверг окутывал его своими речами и красивой улыбкой, тем больше Микеланджело хотелось побыстрее от него уйти и больше не возвращаться.
- Мне кажется, Вы меня не слушаете, мессер Микеланджело.
- Я весь во внимании.
- Это хорошо. Я люблю, когда меня слушают, - Алессандро широко улыбнулся, он был действительно очень красив, - Вы делаете проект Medicea Laurenziana?
- Совершенно верно.
- Вам не нужна никакая помощь с моей стороны?
- Очень нужна.
Медичи весь навострился:
- Какая же, мессер Буонарроти? Все, что у меня есть – все к Вашим услугам: помещения, средства, люди. Только скажите.
- Не соблаговолите ли Вы оставить меня в покое, чтобы я мог к сроку сделать все то, о чем меня так усердно просит Ваш дядя?
Медичи задумался. Эта была неслыханная дерзость, а Алессандро Медичи и за меньшие проступки наказывал кнутом. Что же делать? Поступить с этим скульптором как с прочими людьми было нельзя, но и лишать себя славы одного из самых злобных злодеев истории тоже не хотелось – дилемма.
- Ваши слова непозволительны, мессер Буонарроти.
- Накажите меня.
- Что?! Вы просите меня, чтобы я наказал Вас?
- Конечно, пусть все видят, на какую доблесть отважился Алессандро Медичи, наказывая старого скульптора Микеланджело Буонарроти, от которого и пользы то, только как украшать родной город и приумножать его славу.
Алессандро сжал ручку своего трона ( он сделал себе трон с ручками в виде львиных голов).
- Вы меня ненавидите, мессер Буонарроти.
- У Вас мания величия, Ваша светлость.
- Как ты смеешь, холоп?!
- Может быть, только не Ваш, Ваша светлость.
- Пошел вон.
- С превеликим удовольствием.
- Я тебе отомщу, - процедил сквозь зубы Алессандро и побежал разыскивать своего младшего брата Ипполита.
Дома Микеланджело ждал встревоженный Буонаррото. Он, почтенный отец Семейства, просто не находил себе места, пока Микеланджело был в Палаццо Медичи. Буонаррото казалось, что вот-вот ворвутся стражники Алессандро Медичи и скажут ему, что Микеланджело высекли , отрубили ему пальцы или что-то в этом роде и теперь, пришел черед Буонаррото расплачиваться за брата. Буонаррото уже виделись жесточайшие картины пыток и издевательств. Он уже было подумал о том, чтобы собрать жену, сына и бежать куда-нибудь из Флоренции. Но вот вернулся Микеланджело.
- Что?! Что?! Вот только не молчи, как всегда, Микеле, умоляю, смилуйся над братом, что?!
- Ничего.
- То есть?!
- Мы расстались, по-моему, мирно.
- Что значит «по-моему»? – проницательности Буонаррото было не занимать.
- Это значит, что я расстался мирно, а Его Светлость, это, уж, как он сам решил.
- Ты чего-то не договариваешь.
- Больше я туда не пойду.
- А если велят?
- Я пожалуюсь Папе.
- Не успеешь.
- Алессандро не будет ссориться со своим дядей, ибо без дяди другой Папа давно бы вышвырнул этого извращенного мерзавца из Флоренции.
Впрочем, о нелюбви Климента VII к своему племяннику давно известно. Одна семья, а такие разные люди.
- Это - зеркало. Впрочем, не нам об этом судить, - сказал Буонаррото.
Братья переглянулись.
- Что ты теперь будешь делать? – спросил Буонаррото.
- Работать, - спокойно ответил Микеланджело.
- Хорошо, поживем – увидим, - сказал немного успокоенный Буонаррото.
81. A LA GUERRE COMME A LA GUERRE ( фр.)
Пушки, втащенные по приказу Микеланджело на башню Сан Миньято, палили не прерываясь. По признанию самого скульптора он видел, как «взлетали на воздух оторванные руки и ноги». Флоренция переживала не лучшие дни – оборону от испанцев, которых неуверенно, но все же поддержал, а скорее всего, не мешал им, Папа Климент VII. В Риме уже хозяйничал Карл V.
Микеланджело, окаменелыми от ужаса глазами, смотрел как люди, которых он знал лично, которые вчера еще были беззаботны, милы, приветливы, которые любили эту жизнь во всех ее проявлениях, любили свой город Флоренцию, восхищались его неповторимой архитектурой, его садами, мостами, любовались друг другом и любили друга друга, рождали детей от этой любви – эти люди, флорентийцы, подобно оборотням из старых этрусских преданий, стали похожи на обозленных чудовищ, вызывающих желание лично взорвать и поднять на воздух парочку – другую людей из неприятельского лагеря.
Война … Война … «Зачем я здесь?» - Микеланджело закрыл глаза. За последнее время он видел столько крови и трупов, сколько не видит за всю свою жизнь тюремный врач, вызываемый к заключенным после пытки. Стоило зажмурить глаза и тут же, мешок, набитый порохом (изобретение самого Микеланджело) летит вниз с колокольни Сан Миньято. Траххх! Со страшным грохотом, криками, стонами, проклятиями на испанском языке в воздух летят оторванные части тел, вылезшие кишки, обезображенные головы. Микеланджело бледнеет. Товарищи флорентийцы не скрывают своей радости по поводу точного удара и захлебываясь впечатлениями, с энтузиазмом пытаются воспроизвести точную цифру потерь врага от этого удара. Микеланджело приглашают к столу. Он теперь не скульптор, он – инженер. Благодаря его фортификационному гению, колокольня Сан Миняьто оказалась недосягаемым бастионом для войск Карла V.
- За победу!
- Глория Романорум!
- Долой кастильцев!
Флорентийцы подняли бокалы тосканского вина .
- Микеланджело, ты почему не идешь к столу? – спросил Франческо Кардуччи, - тебе не здоровится? Нужен лекарь? Тебе нужно поесть, дорогой друг. Нам нужны твои силы, твой ум, твой гений. Микеланджело, кто еще может послужить своей головой Флоренции, так, как ты? Поешь, до ночи еще далеко, а ночью будем делать подкоп по твоему же плану. Давай, дорогой Микеланджело Буонарроти, подходи к столу, чтобы нам не пришлось жалеть о том, что мы уморили голодом лучшее, что есть во Флоренции – Микеланджело Буонарроти. Потомки нам этого не простят.
- Я не хочу есть, я не голоден.
- Нет-нет, эти песни ты пой у себя в мастерской, твоим художникам-подмастерьям. Их ты запросто вокруг пальца обведешь. А здесь другая песня. Это - война, Микеланджело. И на войне главное – выполнять приказы старшего. Марш сюда, инженер Буонарроти. И безо всяких ненужных штучек – «хочу-не хочу». Съешь свою порцию, а потом сиди в своем углу и философствуй о жизни сколько тебе надо, а будешь сопротивляться, я возьму вот этими квадратными здоровыми ручищами, - Кардуччи поднял, чтобы были видны его лопатообразные руки, каждый палец которой был с болонскую колбасу, - а они не чета тонким нежным белым ручкам с длинными пальчиками твоих помощников в мастерской, - сидящие рядом расхохотались, - так вот, я лично, Микеланджело, своими руками набью твой рот сыром, хлебом и окороком, затрясу в твой желудок и залью все это добрым вином. Не испытывай меня, маэстро, иди есть.
Микеланджело после этой добродушно-шутливой тирады поднялся и присоединился к сидящим за столом. Он попробовал взять кусок. Во рту не было и тени слюны. Кардуччи, взглянув на него раз, другой, понял, в чем дело. Взяв чистый бокал, он наполнил его наполовину вином, потом, откупорив флягу, висевшую у него на поясе, добавил из нее какой-то жидкости в бокал Микеланджело.
- Пей.
Микеланджело принюхался. Резкий запах, как оплеуха, ударил по ноздрям скульптора, он резко отодвинул от себя бокал: «Нет, спасибо».
- Послушай, маэстро, ты здесь необходим, но если ты будешь так дальше забираться после каждого взрыва в свой угол и коченеть от ужаса, вспоминая каждую оторванную кастильскую голову, то я тебе гарантирую, что твое сердце может остановиться раньше, чем мы пророем задуманный нами и распланированный тобой подкоп. Тебе надо забыть о том, что ты видел и забыть о том, что ты – художник. Идет война. Война – это смерть. Значит, надо делать выбор – либо ты живешь, либо умираешь, на двух стульях не усидишь. Если ты выбираешь жизнь, значит, остаешься с нами, твоими земляками и делаешь то, что тебе велят люди, которые понимают в войне чуточку больше твоего. Забудь о том, что ты художник и живи по законам военного времени. Ты – инженер, наводить или разрушать мосты, мастерить лестницы, еще, что ты умеешь, а, вот, вспомнил, разрабатывать планы и пропорции крепостей, бастионов, рвов, и ну и подкопы, конечно, и контрподкопы. Нужно помочь Родине, ты же знаешь, это очень важно, Микеланджело, поэтому, нам надо быть всем вместе, как одно целое. Пей, маэстро, и ужасы войны покажутся тебе не более кровавыми и страшными, чем туши в мясной лавке. Глория Романорум, маэстро!
Микеланджело отхлебнул из бокала. Кардуччи лично отрезал художнику-инженеру кусок окорока. – Возьми, дорогой мой Буонарроти, без этого тебе не одолеть весь бокал.
Сидящие Данте да Кастильоне и Франческо Феруччи рассмеялись. На войне не принято обижаться на смех, ибо все понимают, что для смеющегося это может быть в последний раз в его жизни.
- Мы не хотим его видеть, Биббиена, воспитание бездарных отпрысков Медичи – это по Вашей части, избавьте нас от этого, - Климент VII заметно нервничал. Неизбежность встречи со сбежавшим от войны во Флоренции Алессандро Медичи тяготила его.
Биббиена, не меняя взгляд маленьких, умных, глубоко посаженных глаз, уже успел переговорить и с Алессандро. Ни жуткие слухи, вылетавшие из Флоренции о его страсти к насилию, успевшие облететь всю Италию, ни абсолютно кроткое, почти телячье поведение при дворе дяди в Ватикане, нисколько не смутили секретаря Медичи и не поменяли его уже сложившееся мнение об этой уродливой ветке великой семьи. Алессандро не был импульсивен без меры, особенно в отношении насилия. Он относился к нему как гурман, не спеша, глубоко прочувствуя сам акт происходящего – он получал от него несказанное удовлетворение. Он не мог им насытиться, и ему требовалось все больше и больше, разнообразнее и разнообразнее. Перебрав в уме всех живших дотоле извергов, Алессандро остановился на Цезаре Борджиа и решил перещеголять его.
- Что ты мне можешь сказать, Биббиена? – спросил Папа.
- Цель у нас одна – во Флоренции должен сидеть Медичи, а выбора у нас нет, мы не можем оставить во Флоренции испанцев. Это недопустимо или Вы вновь хотите Республику по типу Содерини?
Климент VII замотал головой, одна мысль о хотя бы частичной повторной национализации некоторых ресурсных компаний и общее правление большинством голосов, явно противоречила его интересам, а также, интересам многих других семей, имеющих крупные капиталы. Медичи должны были присутствовать во Флоренции.
- Ипполит?
Биббиена замотал головой.
-Почему?
Биббиена прикрыл одной рукой глаза, потом, махнул другой рукой в сторону Римского Папы, но тут же спохватился – жест был неуместен. Климент VII даже и не заметил его.
- Что предлагаешь?
- Алессандро должен зависеть от нас.
- Как?
- Во-первых, Ипполит останется в Ватикане, во-вторых, мы лично выгоняем из Флоренции кастильцев и лично сажаем Алессандро во Флоренции. Предварительно, ему надо дать знать, как его там не хотят: ни граждане, ни захватчики. Он там никому не нужен. У него почти нет никаких прав.
- У него есть права, Биббиена, - Климент VII, чуть скривив губы, посмотрел на старого советника, - ты забыл одно, - Римский Папа сглотнул слюну, - он – Медичи.
- Простите, Ваше Святейшество, я, действительно, позволил себе лишнее.
- В остальном, ты прав. Алессандро – лишь рычаг для управления нашими интересами в родном городе. Он должен твердо это усвоить. Биббиена, ты скажешь ему это.
Биббиена не удивился. Он ожидал этого. Он молча поклонился и вышел. Алессандро уже был неподалеку. Он ждал своего приговора, мысль о том, что его постригут в монахи неотступно преследовала молодого мужчину. Он знал, что не выдержит этого и все закончится либо убийством, либо побегом, либо самоубийством. Ни один из таких сценариев не устраивал Медичи. Неудобства и перемены, которые могли бы повлечь за собой хоть малейшее нарушение привычной жизни, Алессандро не терпел. Теперь, он ждал Биббиену. Алессандро был даже готов пронести старика на руках до Флоренции, если он скажет, что все закончилось, испанцы ушли, и дядя благословляет Алессандро обратно царствовать во Флоренции. Алессандро внимательно всмотрелся в лицо старика. Биббиена был старой лисой. Алессандро с его черными глазами, большую часть которых занимали зрачки, судорожно пытался прочесть, ну, хоть что-нибудь на лице этой очень важной персоны. Натура Алессандро дала о себе знать первой.
- Ну?! – он не сказал это, он почти что выдохнул.
- Вы изволили что-то спросить? Могу я присесть? – Биббиена начал усаживаться.
- Я спросил, что решил дядя?
- Ваш дядя решил, что войну во Флоренции необходимо закончить как можно скорее.
- Ну?
- Безусловно, ни Рим, ни Флоренция – этот чудный город, родина Ваших предков, столица искусства …
Алессандро решил убить Биббиену. Биббиена это понял, ему надо было лишь вычислить запас прочности Алессандро, - не должны оставаться в руках Карла V.
- Ну?
Биббиене стало жаль молодого мужчину, уровень интеллекта которого окончательно проявился.
- Вы вернетесь во Флоренцию
Теперь, Алессандро готов был даже жениться на Биббиене.
- А когда?
- Скоро, очень скоро. У Вас будет другая жизнь
- Другая?
- Да, другая.
- Почему другая? – Алессандро разлюбил Биббиену.
- Так надо, - сказал Биббиена с величественно-покровительственным видом.
- Кому?
- Тому, кто посылает Вас обратно во Флоренцию
- Моему дяде?
- Преимущественно ему и другим людям.
- Кто они?
- Те, кто согласились с тем, что Вы туда вернетесь.
- Те, кто согласились? – Алессандро спинным мозгом почувствовал, что над ним издеваются и специально чего-то не договаривают, - какая-то горстка ничтожеств согласилась, чтобы один из Медичи вернулся в свое родовое гнездо?!
- С первой частью Вашей сентенции я не соглашусь и даже не буду ее комментировать, а со второй – да. Так оно и есть.
- Кто эти люди?! – ноздри Алессандро зашевелились.
- Вам достаточно знать, что они просто согласны с Вашим пребыванием во Флоренции, как представителя семьи самого крупного капитала Италии. Алессандро сделал круг вокруг своей оси с диким ревом, потом остановился, вся его атлетическая фигура дышала гневом:
- Что Вы хотите?
- Чтобы Вы вернулись во Флоренцию и там жили после того, как ее оставят испанцы и будут усмирены недовольные.
- Недовольные? Чем недовольные? Кто недовольные?
- Недовольные войной и правлением крупного капитала, то есть республиканцы.
- Смерть им!
- Постараемся.
- Кто постарается?
- Не беспокойтесь, Ваш дядя займется этим.
- А я?
- А Вы вернетесь во Флоренцию
- Что со мной будет?
- Вас не будут бояться.