"Самолёты прошли параллельным курсом"
отрывок из воспоминаний А. И.Шумилина
Неподвижное серое небо нависло над лесом. Повсюду на земле между стволов деревьев лежат солдаты. Посмотришь на них, на их согнутые спины, торчащие ноги и руки, они как мёртвые валяются на земле.
Здесь в общей куче тел — приклады винтовок, каски, противогазы, запрокинутые головы и грязные сапоги, упёртые в лицо другому. Среди хаоса спящих слышен раскатистый храп. А этот — в каске, в обмотках и ботинках, лежит и, как кот, мурлыкает. Наверное, увидел во сне дом родимый, вот от удовольствия и улыбается , рот до ушей.
Многие спят, согнувшись на земле, некоторые сидя склонили голову на колени. А этот — лежит на боку, разинув рот и мух ловит. (Хотя для мух ещё рановато, они ещё не вывелись.)
Солдаты пришли, легли и забылись в глубоком сне. Мы ждём приказа на выход. На дороге небольшой группой стоят солдаты. Это дежурная часть - застава. Ей поручено встречать роты и направлять в лес. Не поставь на дороге заслон — уйдут чёрте куда, потом собирай их по соседним деревням. (Им бы только картошки где накопать.)
Сюда, в лес собираются с передовой все солдаты нашего полка. Быстро надвигается ночь.
На дороге снова заметное движение. Это топает рота с передовой.
Интересно взглянуть, сколько осталось в полку боевых солдат окопников? Если не считать обозных, артиллеристов и прочих вояк из второго эшелона, пожалуй, жалкие сотни две, больше не наберётся.
Среди ночи подаётся команда — «Подъём!»
Разведчики встают, выходят на дорогу и ждут, когда построят пехоту. (Разведчиков не надо толкать и будить, тащить за рукав и материться. Никому в голову не придёт поднимать их за воротник и проверять по списку. Им подали команду, они встали и пошли.)
Вот и сейчас они стоят на дороге и ждут, пока из леса выведут стрелковые роты. В полковой разведке осталось c десяток солдат, а по боевой мощи они ничуть не меньше любого батальона.
Мы стоим, переминаемся с ноги на ногу и ждём, пока построят роты. Некоторые из солдат дымят из рукава. В открытую курить нельзя, начальство увидит, сразу облает. Горящий окурок виден издалека. Мы получили приказ на один переход. Полковое начальство, безусловно, знает конечный маршрут. Но нам не говорит. Не положено знать. Военная тайна!
Пока собирают пехоту и строят на дороге, я осматриваюсь кругом. Под ногами липкая глина, а дальше ничего не видно. Впереди ночная темнота.
Откуда-то со стороны потянуло запахом болотной сырости. Кто-то из солдат стрелков в строю решил закурить. В темноте чиркнула спичка, на солдата тут же зашыкали. Огонёк мелькнул и погас.
2
Но вот голоса и ругань утихли, войско построено. Солдат пересчитали. Подаётся команда, и мы трогаемся с места. Две неполных роты стрелков топают вслед за нами.
Лесная дорога выходит на опушку. Впереди проглядывает бесконечное открытое тёмное поле. Над головой у нас ночное хмурое небо, а справа и слева мглистые очертания редких кустов. Они уходят назад вместе с дорогой.
Идём молча, я вглядываюсь в темноту. Откуда-то потянуло дымком и запахом прелой соломы. Впереди через некоторое время показалась деревня. Подходим ближе. Дорога поворачивает влево. Неясные очертания приземистых изб уплывают в сторону.
Под ногами захлюпала вода. Дорога идёт по самому краю болота. Шагаешь вперёд, а ноги едут назад, сползают по размокшей глине.
Но вот под ногами опять сухая и твёрдая земля. Над головой мелькают голые ветви деревьев. Мерцающий свет неба постепенно исчезает в узком пространстве леса. Кругом опять темнота. Рядом шагают солдаты. Слышна их нестройная поступь. Покачиваются силуэты.
Взвод разведки идёт почти неслышно. У разведчика своя привычка. Где бы он ни шёл, он должен передвигаться бесшумно, как тень. Это приобретается не сразу, вырабатывается постепенно.
Никто на марше и в походе никогда не держит строй. Беспорядка нет, но солдаты идут, как попало. Где по одному, где по два, а где табуном. Никто никого не погоняет. Идут и идут! Все вроде на месте, хоть и идут не в ногу.
Я иду рядом с Рязанцевым. Сзади шагают разведчики. Сержант Санько - высокого роста белорус, идёт рядом, вместе с ребятами.
Он только что вернулся из госпиталя после ранения. Разведчиков, обычно, после выздоровления направляют в свою часть. Он командир группы захвата. Но сейчас у него в подчинении разведчиков нет. Он идет рядом со своими дружками.
Во взводе разведки своя расстановка и субординация. Кто сколько служил, чем занимался, лично брал языка. Всё это учитывается. Старший сержант Серафим Сенько разведчик опытный.
3
Вон тот молодой и эти двое, хоть в разведке и новички, но по своим делам состоят на особом счету. Будь ты на марше, в строю, или лёжа на боку в землянке, впереди и на лучших местах самые опытные и отчаянные в делах.
(В разведке у каждого свое место и дело. Одни в захват группах и больше других рискуют своей жизнью. Другие готовят объекты, ведут наблюдение, собирают о немцах данные, подолгу лежат в нейтральной полосе. Кто-то из ребят ходит в группы прикрытия, когда группа захвата выходит вперёд изучать свой объект или брать языка. У группы захвата в нейтральной полосе своя личная охрана. Её охраняют и прикрывают всегда и везде. Она стоит такого внимания.)
А эта троица, что идёт рядом со мной, готовилась на насыпи брать языка. Она идёт впереди. Те шестеро, что идут следом, это ребята из группы прикрытия. Когда разведчики встают в строй, их по росту — кого вперёд, кого назад, не ставят. Они занимают сами свои места. Это неважно, кто в разведке служит давно. Важно кто, где воюет.
(Здесь показатель один. Кто бросается в немецкую траншею и идёт на смерть брать языка, а кто, так сказать, прикрывает его действия из-под проволоки. Только нормы кормёжки в счёт не идут. А всё остальное соблюдается по степени риска, по не писаным законам справедливости. Иначе нельзя!)
На марше я иду со своими ребятами, мог бы конечно поехать верхом рядом с начальником штаба. Но я плохой службист, на глазах у начальства не люблю торчать.
Дорога не везде одинакова. Она где ровная, где избитая. Где-то там впереди идёт полковой обоз. Пока мы ступаем по следу телег, но потом разойдёмся. Обозы повернут и пойдут в объезд , а мы свернём и спрямим свой путь по другой дороге.
Тёмные кусты и канавы медленно уползают назад. Позади, в который раз остаются покосившиеся, и кисло пахнущие деревенские избы. Тёмные силуэты их липнут друг к другу. Ночная темнота скрадывает расстояние и сжимает пространство. Иногда кажется, что мы никуда не продвигаемся, топчемся на месте. Мы как бы стоим и месим глину ногами, а деревенские избы из темноты наплывают на нас и проплывают мимо.
Но вот по лицу хлестнула первая ветка, за ней другая. Над головой нависли лохматые лапы елей. Открытое пространство кончилось. Неизвестная деревня исчезла во мраке, сгинула для нас навсегда.
Ночная тьма разлилась над землёй. Впереди ни дороги, ни просвета..
4
И снова поле и небольшая деревня. Подходим ближе, нигде ни огня, ни лая собак. У крыльца стоит груженая повозка. В её упряжке пара лошадей.
Зад у повозки обвис. Разбито заднее колесо. Около неё стоит солдат . Возможно он из нашего полкового обоза. Но нас это нисколько не волнует. Мы не спрашиваем его, что случилось. Мы двигаем дальше.
Где-то в середине деревни нас догоняет верховой солдат. Это связной начальника штаба. Он просит нас остановиться. Отстала пехота.
Мы стоим и смотрим по сторонам, прислушиваемся к звукам ветра. Он шуршит в соломенных крышах, стучит раскрытой настежь оконной рамой, скрипит калиткой в палисаднике огорода.
Вот и первые тяжёлые капли дождя. Они ударили по спине, брызнули в лицо, застучали по крыше дома. Разведчики достали накидки, натянули их на себя, подняли над головой капюшоны. Слышно как приближается нарастающий шум сплошного дождя. Вот рванул ветер, подхватил полы шинелей, накидок, и всё кругом пришло в движение... Дождь усиливается. Солдаты пригибают спины. Мы стоим под дождём и ждём, пока подойдет наша пехота. Я подхожу к крыльцу дома, включаю карманный фонарик.
Разведчики наверно думают, что я включил свет, чтобы зайти в избу и узнать, нельзя ли там переждать пока хлещет дождь. А так, от скуки светить фонариком, вроде и не к чему.
Я хочу проверить, как далеко луч фонаря пробивает через стену потока. Мало ли когда придётся светить во время дождя под носом у немцев.
5
Рядовому солдату не положено иметь электрический свет, тем более — трофейный. Может, ты хочешь перемигиваться с противником? Фонарь перейдёт в другие руки в виде конфискации в фонд обороны.
Солдату вообще ничего лишнего не положено. У солдата есть винтовка, лопата, противогаз, горсть патрон россыпью, пара гранат. Хватит — и так тяжеловато! Солдат молчит даже тогда, когда у него из котла уходят налево консервы и сало.
У разведчиков так просто не возьмёшь. А солдат -стрелок на войне не должен сильно наедаться. Ранит в живот — сразу заражение крови. Впроголодь безопасней. А что жидкое варево, то это "подвоза нет". Мало ли, что с подвозом может случиться. Солдат должен воевать, не жалея живота. А кому достанутся награды за эту деревню или высоту , значения не имеет. Он должен добывать славу дивизии.
А, как быть с ранеными и убитыми? Раненых заберут. А с этими? Пусть полежат, какая разница? Мёртвые всё равно ничего не чувствуют. Зарыты они, или поверх земли остались . Русский солдат и без могилы обойдется.
Сколько же их осталось лежать в канавах у дорог?! Упал на ходу, оттащили его в сторону, чтобы лошадям и живым не мешал... Русский солдат - это русское чудо, это феномен природы. Упавшее на дорогу дерево вдавят ногами в грязь, раздавят колёсами в щепу. Представьте, упал на дороге солдат, по нему в темноте прошлись ногами, помяли рёбра, а он оказался жив. Он оплошал, не успел податься в сторону, у него перехватило дыхание. Что это за солдат, у которого не хватило сил отойти с дороги и свалиться в канаву? Он не может ни крикнуть, ни пошевелить рукой. Стойте! Что вы делайте? Он ещё живой! Как живой? Разве ты не видишь?
Солдат кроме винтовки и горсти патрон ничего не имел. Как не имел? А окопная вонь? А вши? А кровавые раны? Разве этого мало? Добавить ещё? А, что ты можешь добавить? Землю пухом! Что же ещё? А распаханные по весне белые кости! Может теперь хватит?
Не будем омрачать светлую память наших павших солдат. Поговорим об убитых потом. Впереди их будет много. Ох, как много!
Я стою у крыльца и смотрю, как в свете белого луча к земле стремительно несутся потоки дождя, нажимаю на кнопку и рычажком выдвигаю красное стекло. При свете красного — сверху льют потоки крови. Вот так кровавой стеной лилась на войне солдатская кровь.
Я меняю стёкла. Убираю, красный и выдвигаю зеленый.
6
Смотрю на солдат. Лица их меняют цвет с кроваво-красного на землисто-серый, — цвет обескровленных трупов. Выходит можно заранее при помощи фонаря увидеть, как будут выглядеть они в мёртвом виде.
Я снова включаю белый свет и захожу вовнутрь избы. При входе кислый запах, и гнилой дух ударяет в нос , мирных жителей в ней нет.
Мы могли бы зайти в дом и переждать дождь, но мы идём в общей колонне. Солдаты стрелковых рот тут же разбредутся. Их потом до утра не соберёшь. Вот, если бы я ехал вместе с начальником штаба, и мы зашли бы под крышу, это для солдат не пример. Они субординацию понимают.
На войне не надо укрывать солдат от дождя. Это не свинцовые пули падают с неба. Приучить солдата к сухости и сытости, значит заранее проиграть войну.
Чем мокрей и злей погода, тем приятней будет дойти до привала и привалиться на мокрую землю .
Короче говоря, дождь и мокрота в штанах у солдата, это не кровавая рана в бедре. Дождь, как дождь, наше дело телячье. Обмочился и стой! Привал по приказу назначен где-то в лесу. Выходит, фонариком в сторону избы я светил напрасно. Конечно зря, только немецкое электричество потратил.
Но вот на дороге появляется снова конный связной. Говорит, что пехота на подходе. Приказано трогаться.
Было ещё темно, когда мы свернули с дороги и лениво потопали в лес. Торопиться было некуда. Дождь, не переставая хлестал по накидкам. Разведчики нарубили лапника и повалились спать. Дождь лил до самого утра, надоедливый и нудный.
Утром хлопнула крышка термоса. Приехал старшина.
— Хватит валяться! Вставайте жратву получать!
Я посмотрел на компас. Наш путь лежал строго на север. Погода через пару часов явно настроилась. На короткий миг даже проклюнуло солнце. После кормёжки опять построение.
— Железная дорога в двухстах мерах от привала! — объявили нам.
— Будем грузиться на открытые платформы!
Полковые обозы уже на месте погрузки. Стрелковые батальоны будут грузить обоз. Нас, разведчиков от погрузки освободили.
7
Выемка в земле, по которой проходило полотно железной дороги, была не глубокая. По краю полотна вбиты брёвна, на них лежали настилы. По настилам на платформы закатывали телеги и заводили под уздцы лошадей.
Состав был небольшим, около десятка платформ и впереди паровоз. Погрузку закончили быстро. Солдаты забрались на платформы. Кто сидел на телегах, кто, свесив ноги, просто на полу . Начальник штаба полка бегал вдоль состава, что-то кричал офицерам, о чём-то спрашивал.
Но вот паровоз дал короткий гудок, дёрнул состав, сцепные серьги звякнули, платформы заскрипели, и колёса застучали на стыках. Паровоз стал медленно набирать скорость.
— Куда нас везут? — спросил кто-то.
— Наверно в Земцы, — ответил другой.
— А что? Это ветка Жарковский – Земцы?
— А ты, как думал?
Интересно ехать на открытой платформе. Справа и слева мелькают кусты, мимо бегут деревья, над головой открытое небо. Впереди, пуская пары, пыхтит паровоз, платформы качаются и рыкают. Паровоз дымит, отдувается, бежит по насыпи в одну колею.
Но вот кусты и опушка леса обрываются. Справа и слева от насыпи сплошное болото. Насыпь постепенно становиться выше. Состав выходит на крутой поворот. Теперь мы несёмся над простором разлива. Гладкую поверхность воды с высоты платформы не видно. Отражённое небо бежит под ногами. Вот мимо нас проплыли, стоящая в бурой воде засохшая осока, полуживые кусты и тонкие прямые белые берёзы.
Мы стоим на платформе. Стук колёс заглушает солдатские голоса.
Дальние кусты и берёзы бегут вместе с нами. Некоторые из них даже перегоняют нас. А ближние несутся с повышенной скоростью. Платформы кивают то вправо, то влево. Высокая насыпь летит под колесами. Мы стоим на платформах и легко скользим над водой.
Снова крутой поворот. Паровоз повернулся к нам боком. Платформы выгнулись дугой. Они кружатся на месте, как огромная карусель. Всё что справа в центре, поворачивается вокруг себя. А с другой стороны болотная вода и кусты бегут назад с утроенной силой.
Из крытого вагона, когда смотришь в окно с одной стороны, этой разницы в скоростях не увидишь.
Паровоз дал гудок и слегка притормозил. Платформы, набегая друг на друга, залязгали тормозными тарелками. Мы схватились за борта повозок. Повозки стоят на расчалках, им торможение нипочем.
8
Паровоз снова дёрнул, вдоль состава прокатился перезвон. И вдруг слева, по ходу поезда, показались немецкие самолеты. Паровоз заголосил частыми гудками. Самолёты прошли параллельным курсом.
— Что это? Бомбить нас хотят?
— У них бомб нету!
Но вот первый из них заложил вираж , с рёвом отвернул в сторону, развернулся и пошел вдоль насыпи.
— Вот тебе и нету!
От фюзеляжа оторвались тёмные точки и веером понеслись к земле.
Платформы на повороте шли по дуге вправо, а бомбы с визгом кинулись сверху слева. Над болотом с двух сторон от насыпи вскипела вода, кверху вскинулись огромные фонтаны бурой жижи. Когда столбы воды рухнули, в воздухе ещё парили куски корней и обломки деревьев. Оглушительные удары последовали один за другим. Мы катились по рельсам, не сбавляя хода. Прыгать с платформ было некуда. Кругом была тёмная вода и трясина.
Самолёты один за другим стали заходить на боевой курс, на насыпь. От паровоза беспрерывно неслись визгливые гудки. Он подавал нам свой голос, что жив, что пыхтит и тащит нас за собой из последней силы. Нам нужно добраться до твёрдой земли, до суши. А на нас сверху сыпались бомбы. Кругом всё ревело, клокотало и кипело.
Эшелон с правого поворота перешёл в крутой левый. Теперь бомбы сыпались справа. Взрывы следовали вперемежку с всплесками воды, с воем хвостатых бомб, с рёвом самолетов, с писклявым голосом паровоза. Над насыпью стоял скрежет, грохот и стон. Сверху летели сгустки земли и куски деревьев. Огромные потоки воды низвергались на платформы.
Вот стена огненных разрывов перерезала насыпь у последней платформы. Там, где стояли люди, лошади и повозки, рванула ослепительная борозда. Вскинулся дым, и с платформы полетели люди. Одна из лошадей поднялась на дыбы и, стоя на задних ногах, исчезла в облаке дыма. Телега на миг приподнялась, повисла в воздухе и медленно разваливаясь, рассыпалась на куски. Отчаянный вопль раздался с соседней платформы. Задняя платформа вздрогнула, приподнялась и на лету оторвалась от состава. Запрокинулась колёсами и полетела в воду. Ни повозок, ни людей на ней уже не было.
Эшелон с обрубленным хвостом, не снижая скорости, продолжал катить по насыпи. Никто из уцелевших не спрыгнул и не бросился на помощь попавшим под взрывы. Кто-то, может быть и остался там в живых и теперь корчился от боли, истекая кровью, захлёбывался в болотной жиже.
9
Самолёты отвернули. Эшелон продолжал катить. Обрубленный хвост мотался на рельсах из стороны в сторону. У хвостовой платформы видимо были разбиты колеса. Вот она оторвалась от состава и, как-то сама собой, стала валиться с насыпи. От эшелона оторвалась теперь уже вторая платформа. На полном ходу, не снижая скорости, она сделала прыжок и пошла под откос. Ударившись о воду, она брызнула болотной жижей и стала погружаться в неё. Как будто неведомая сила столкнула её с рельс и пихнула в воду. В тот же миг до нас долетели крики людей, которые вместе с ней полетели с насыпи в воду.
— Эти выплывут! — сказал кто-то.
Под ногами мы почувствовали толчок. Состав освободился от тяжелого груза и легко рванулся вперед. Мы проехали ещё с километр и тут заскрипели тормоза. Состав после лязга и визга замер на месте. Путь впереди был взорван. Мы находились на узком изогнутом участке насыпи. Вокруг нас плескалась вода.
Немецкие самолёты развернулись и пошли на второй заход. Зениток и турельных пулемётов на платформах не было. Отбиваться от самолётов было нечем. Оставалось одно: стоять на платформах, смотреть и ждать. Путь с двух сторон эшелону был отрезан. Кругом вода и никакого укрытия. Куда бежать? Где прятаться? Над головой гудят стервятники. Сейчас начнётся всё снова!
Самолёты, не торопясь, наваливаются сверху. Эшелон стоит в две изогнутые линии. У некоторых нервы не выдерживают и они прыгают в воду. Отойти от насыпи нельзя. Кругом большая глубина и трясина.
Барахтаться в воде при бомбёжке опасное дело. От мощной ударной волны можно потерять сознание и захлебнуться в жиже. Куда деваться? Некоторые лезут под колеса, ложатся за рельсы. Мы пока стоим, смотрим и решаем, что нам собственно делать. Важно увидеть глазами, куда будут падать бомбы.
С передних платформ уже прыгают в воду. Некоторые приникли к насыпи, а первые всполохи бомб уже громыхают над ними. Несколько первых самолётов, сбросив бомбы, отворачивают в сторону.
— Ложись на скат насыпи справа! — кричу я своим.
— Самолёты заходят слева!
Взрывы бомб чередой приближаются к насыпи. Взвизги и рёв, мощные удары где-то рядом. Самолёты бросают бомбы, включив свои сирены. Пространство вокруг взбеленилось и неистово ревёт. По воде идут ударные волны. Насыпь хочет оторваться и взлететь вместе с платформами. В дыму и всплесках огня ничего не видно.
10
В горле пересохло, на зубах песок. Над насыпью едкая пыль, в воздухе запах немецкой взрывчатки. Разрывы бомб в голове, как удары молота, отдают острой болью. Я прыгаю с платформы на край насыпи и подаю ничком на брюхо.
Сверху на меня что-то наваливается. Кажется, что меня живым засыпало землёй. Я лежу втиснутый в песок насыпи и не могу дышать , крикнуть, что я ещё не умер. Скоро всё кончится. . Каждому из нас достаточно одного близкого удара и тупого всплеска огня. Сопротивляться нет сил. Исчезает надежда и страх. Наступает полное безразличие. Кажется, что на меня сверху наехала колёсами платформа. Вот она, тяжёлая стальная махина проехала по рёбрам и завалилась в воду. Нечем дышать.
Мне хочется крикнуть — Постойте! Я ещё живой!
А из горла вырывается только хриплый вздох и непонятное бормотание.
Лежи спокойно! — мысленно говорю я сам себе. Ты уже похоронен! Засыпан землёй! Ты уничтожен! Тебе теперь всё равно! Другие без могил мёртвыми валяются. Тебе ещё повезло!
Взрывы и удары подкидывают насыпь. Я пытаюсь подняться на ноги, но не могу. Хочу подтащить к лицу руки, протереть глаза, а рук совсем не чувствую. У меня, их вроде нет.
И вот наступает тишина. Слышны только всплески воды. В ушах появляется небесное пение.
— Какая ерунда! — думаю я.
И снова пытаюсь подняться. На мне лежит что-то тяжёлое. Один из взрывов был рядом со мной. Я упираюсь локтями, спихиваю, лежащую на мне тяжесть земли в сторону, земля поддаётся, и с меня вместе с землёй в воду сваливается труп.
Я встаю на колени, ощупываю себя, протираю глаза, с меня ссыпается слой песка. Поправляю ремень, оглядываюсь по сторонам.
Первая мысль — сколько погибло разведчиков?
Поднимаюсь на ноги, делаю вверх по насыпи несколько шагов и глазами ищу своих ребят. Рядом поднимается помкомвзвода.
Прямых попаданий в нашу платформу не было. Но где-то, совсем рядом, рвануло несколько довольно мощных взрывов.
Впереди окутанный дымом стоит паровоз. Около него уже бегают и суетятся люди. Откуда-то из-под колёс вылезает Фёдор Фёдорыч. На насыпь с платформы прыгает Серафим Сенько. Двое разведчиков в обнимку остались лежать под телегой.
— Вы чего? — спрашиваю я, — Раненые?
— Нет! Мы просто так!
— Проверь всех ребят! Выясни сколько убитых и сколько раненых! — говорю я помкомвзводу.
11
— Все кто живы, пусть выходят вперёд, к паровозу!
— Полковая разведка выходи! — кричит помкомвзвод.
День клонится к вечеру. Немцы не летают. Собирают полковых сапёров ремонтировать пути. Мы проходим мимо. Начальник штаба кричит, обращаясь ко мне:
— Какие потери в разведке?
— В разведке все целы! Две задние платформы оторвало!
Рязанцев строит ребят. Лица у разведчиков невесёлые. После бомбёжки у всех угрюмый и усталый вид. А чему радоваться?
Мимо идёт солдат, он улыбается. У него на лице написано: Смотрите братцы, Меня ранило! Дал бог! Я остался жив!
("Я убит подо Ржевом,
в безымянном болоте,
в пятой роте, на левом,
при жестоком налёте...
И во всём этом мире,
до конца его дней,
ни петлички, ни лычки
с гимнастёрки моей."
А.Т. Твардовский)*
12
Мы шли по указанному маршруту и с любопытством смотрели по сторонам. Мимо нас назад уходила забытая людьми и богом местность, покосившиеся деревенские избы, заросшие сорной травой огороды. Повсюду торчали прошлогодние засохшие будули.
Деревни, которые мы проходили мимо, казались безлюдными. Но вглядишься и заметишь в некоторых домах жизнь. Возле таких домов, с выбитыми стёклами и заткнутыми тряпьем окнами - бочки с водой, а вдоль заборов сложенные поленицы дров. Человеческое присутствие чувствовалось, но людей не было видно. Они, видно, прятались от постороннего взгляда. Жизнь людей здесь шла скрытно и незаметно. Возможно, близость станции и частые налёты авиации приучили жителей прятаться и скрываться.
Мелькнёт где у притолоки сгорбленный силуэт старухи, встрепенётся она пугливо, заслышав топот солдатских сапог, вспорхнёт, как испуганная птица, и опять кругом всё мертво и зловеще тихо.
Мы думали, что по дороге нам будут попадаться обжитые деревни, вспаханные поля и люди занятые работой. Наконец-то мы увидим мирную жизнь, от которой долгое время были отрезаны. Но этого не случилось.
Мы идём по дороге и внимательно смотрим по сторонам. Разведчик должен на ходу примечать характер и особенности пройденной местности. На привале я буду спрашивать, кто что видел по дороге. Где переходили ручей? В каком состоянии мост? Мало ли, что я могу спросить.
С каждым пройденным новым километром мы уходим куда-то вдаль. Ноги нас уносят все дальше от линии фронта. Наша повозка ушла вместе с полковым обозом. Нас пустили по другой дороге, чтобы сократить пеший путь. По времени мы должны выйти в район сосредоточения одновременно с ним.
За поворотом дороги, при выходе из леса, показались крыши и стены домов. Это должна быть деревня Лейкино. Сюда раньше нас должен прибыть штаб полка. Если это Лейкино, то в деревне нас дожидается наш старшина.
Карты маршрута у меня нет. Накануне при выходе я взглянул на карту начальника штаба полка и имел кой -какое представление о маршруте движения. Здесь дорога одна. В сторону уходят только лесные дороги. Я вёл своих разведчиков по памяти, уверенно сказать, что перед нами Лейкино, не мог. Пока я размышляю, мы подходим к деревне. У домов стоят повозки, по улице ходят наши штабные.
По всему видно, что полковой обоз только что пришёл сюда. Для полковой разведки отвели два крайних дома в низине. В одном небольшом будем жить мы — старшина, я и Рязанцев. А в другом — большем и просторном помкомвзвод с ребятами.
13
В нашей избе живет хозяйка. В крайней избе, куда поместили разведчиков, хозяев дома нет.
За долгие годы войны нам впервые довелось войти в жилой дом и устроиться на ночлег на полу, на соломе.
Вечер был тихий, но довольно прохладный. Мы вышли с Рязанцевым из дома и присели на крыльце. Нам нужно было обговорить учёбу и распорядок занятий для своих солдат. Рязанцев сел на ступеньку и задымил махоркой.
— Два дня нужно дать солдатам на отдых. Пусть приведут себя в порядок. Прикажи старшине истопить баню. Рязанцев в знак согласия пустил струйку дыма и сказал — Угу!
— Передай старшине, пусть завтра с утра её готовит. Нужно всем сменить нательное белье и выстирать обмундирование.
— Завшивело наше войско, Федя! Скажи старшине, пусть из полка позовёт парикмахера Каца Есю и стрижку организует. А то ходят с космами, как бабы, пузо навыкате. Поясные ремни нужно всем подтянуть. Подворотнички всем белые подшить. Сапоги почистить. Пусть на твоих разведчиков полковое начальство глаза пялит.
Рязанцев потягивал махорку и кивал головой. Вот так всегда! Я говорил, а он со мной соглашался. Сразу видно — разговорчивый! Рязанцев рта не откроет, из него живого слова не вытянешь.
С наступлением ночи со стороны низины по деревне пополз туман. Он постепенно подобрался к жилью, и я спиной почувствовал холод. Часовые, стоявшие на постах, стали жаться к строениям. Вот вам и летняя ночная прохлада! Она, конечно, не такая гнусная, как в марте, ранней весной, когда от холода коченеют руки и застывают ноги, когда от озноба и сырости слезятся глаза.
Часовые засунули руки в карманы. Что это - привычка? Или они действительно мерзнут? А может это тишина и тыл расслабили их и сделали зябкими и чувствительными? На фронте ничего подобного не случалось. .. Для разведчиков непогода — родная стихия. Когда идёт дождь и неодолимый ветер заворачивает у немцев полы шинелей, когда по ногам несётся колючая пороша, когда глаза застилает туман, у разведчика на душе становиться легче и теплее. |Разведчику на руку такая погода. Ненастье, это наша погода! А что происходит здесь, если приглядеться внимательно?
14
Не только тыловики, но и разведчик, охранявший крайний дом, гнулся от холода. И разведчик туда же! А всё потому, что разомлели в натопленной избе, лёжа на мягкой соломе.|
Ну и дела! Как в дом вошли, так сразу и затопили русскую печку. Летом избу топят! Видно соскучились солдаты по теплу.
Для солдат вредно тепло и мягкая солома. Жизнь без выстрелов и без грохота, это не для фронтовиков. Приглядеться повнимательней: часовой от ночных шорохов озирается. Вот тебе и закалённый в боях солдат. Попал в тыл и озирается по сторонам.
Вспоминаю один выход в полевые условия, когда я учился в военном училище. Вывели нашу курсантскую роту в зимний заснеженный лес. Весь день мы ползали, бегали, кричали ура, ходили в атаки. Ну, думаем, к вечеру вернемся в казармы. Но к нашему удивлению и даже растерянности нас оставили ночевать в лесу. Было это первый раз. Никто не знал как это делается. Нарубив, лапника мы повалились на свои подстилки. Пока мы бегали и ползали, мороз слегка пощипывал нам уши и нос. А когда мы легли и притихли, озноб сразу пошел по всему телу. Мерзли конечности, ныла спина, лицо и губы немели, зубы стучали мелкой дробью. Как же мы мерзли, пытаясь заснуть.
Видя, что курсанты притихли и снут от холода, боясь, что мы сонные, можем обморозится, нам приказали рубить деревья и разводить костры. Мы долго возились с сырыми стволами. Костры наши дымили и не давали тепла. Нам казалось тогда, что нашим мукам не будет конца. Мы мечтали о своих двухъярусных кроватях в казармах. Едкий дым костров вывел нас тогда из оцепенения. Мы беспрерывно курили, считая, что дым папиросы согревает что-то внутри. К утру наши лица позеленели. В голове тупая боль и ни одной живой мысли. Воспаленными глазами мы смотрели на окружающий мир и ничего вокруг не видели. Какими вояками мы были тогда, в тот момент? Детская игра, скажу я вам, а не привыкание к полевым условиям. Утром нас построили и отвели в казармы. Что было потом, помню очень смутно. Мы ходили куда-то, что-то делали. И ничего перед собой не видели.
Чтобы солдат свыкся с окопами, его нужно держать в поле не месяц и не два. Нужна глубокая акклиматизация и перестройка всего организма. Нужен постепенный переход от сырой осени к лютой зиме. |Нужно бы всех начальников, в том числе и командира дивизии, посадить на это время в окопы к солдатам. Пусть узнают Кузькину мать и почувствуют окопную жизнь на собственной шкуре.|
15
И кормить их в это время нужно солдатской баландой, как это было у нас на передке. Вот тогда солдаты по настоящему привыкнут к полевым условиям. Вот и сейчас, вывели солдат с фронта, дали одну ночь в натопленной избе на соломе поспать, теперь их нужно отмачивать под дождем и сушить на ветру не меньше недели, чтобы солдат стал солдатом и смог воевать. Дали ему подышать теплом и кислым запахом жилья, вернули из небытия, хлебнул он тишины, петушиного крика, послушал, как куры квохчут на нашесте, теперь его как молодого жеребца в оглобли не введёшь. Вот ведь в нашей фронтовой жизни как бывает!
Стоит разведчик на посту и по сторонам озирается. Смотрит в непроглядное пространство ночи и о чем-то думает. Все его здесь волнует. И тихая ночь и улица с домами. Передовая и немцы сразу отвалились. Их как будто и не было. Вот как легко и быстро всё забывается. Попал человек в тыл, вырвался с того света, стоит и прислушивается.
В окопах бывало иначе. Бывало, идёшь по траншее ночью, а немец садит из миномета неистово. Невольно пригнёшься, под ноги не смотришь. Запнёшься случайно за спящего солдата, пнёшь его в бок сапогом, а он лежит себе и ухом даже не ведёт. Спит и просыпаться не желает. А он ведь мерзавец часовым поставлен в траншею. Дрыхнет без зазрения совести. Спящий солдат на передовой обычное явление. Потряс его за плечо, разбудил, отошёл на десяток метров, а он зевнул спросонья, поморщился, потёр кулаком под носом и опять за своё дело. Да ещё храпит. Плевать ему на пост и на пнувшего его в бок сапогом офицера. Это вам не продуктовый склад в тылах полка. Попробуй там усни. |Быстро загремишь на передовую.| Здесь в траншее, хочешь спи, хочешь не спи, в тыл полка тебя не пошлют. Куды ты денешься?
Война отбивает у солдата память на тёплую избу, тихую жизнь и ворох свежей соломы. Попадая в тыл, окопный солдат сразу задумывается о жизни. Тыловая жизнь для фронтовика — сплошная отрава! Она наводит на мысль, для чего человек родился и для чего он живёт. Не должна просто так быть загублена живая душа. На передовой ни одному солдату такая мысль и крамола в голову не придёт. Там только, успевай поворачивайся, соображай, чтобы сразу не убило.
А если на передке немец не стреляет и кругом всё тихо, прилёг под передней стеной окопа, закрыл глаза, поджал под себя ноги и руки и спи до утра. Утром смена придёт, своя братва разбудит.
Жизнь солдатская хуже не придумаешь! Жизнь солдата на передовой измеряется неделями, днями и минутами, щепотями махорки, котелками хлебова и кусками хлеба по норме.
16
Спать солдату приходиться «урывками». Как лёг на посту с вечера, так и до утра. Солдату время на отдых не даётся.
Здесь в тылу — другое дело. Здесь солдата и дремота не берёт. В голову лезут совсем не окопные мысли.
Рязанцев покашлял, поднялся с крыльца, устало зевнул, бросил на землю окурок и притоптал его по привычке ногой.
— Пойду, высплюсь! — сказал он.
За весь вечер это была его единственная фраза, которую он, наконец, произнес вслух.
Я сегодня дежурный по штабу полка. Я должен сидеть в дежурной избе вместе с солдатами телефонистами и посыльными. В избе не продохнёшь. Русская печь натоплена, на метр от пола стоит дым махорки. Сидеть мне в избе не хочется, я выхожу на крыльцо и сажусь на колоду около стенки. Если позвонят, меня позовут к телефону.
Начальник штаба предупредил, что ночью могут нагрянуть проверяющие из дивизии. Мне понятно. Это не фронт. На фронте они с проверками в окопы не сунутся. А здесь проскакать ночью по холодку — одно удовольствие!
Солдат обозников, что стоят часовыми, я предупреждаю, чтобы с той стороны при въезде в деревню они смотрели в оба.
Время на дежурстве тянется медленно. С вечера до утра — целая вечность! Хотя тёмный промежуток ночи по времени короткий. Когда ночью спишь, только лёг, глядишь и вставать пора.
Обхожу посты и говорю с солдатами. Потом я возвращаюсь, достаю кисет, сажусь и закуриваю. Часовые на постах посматривают в мою сторону. Огонь от папироски видно издалека.
Летняя ночь коротка. Вот и рассвет. Бледная полоса лизнула край тёмного неба. Она вырвалась из облаков и повисла над лесом. И в тот же миг по деревне пролетел раскатистый и зычный голос первого петуха. Вот это да! Ты смотри! Петухи поют! Сколько лет ничего подобного не слышали! Разве можно спокойно сидеть и слушать этот неистовый крик! Вот тебе и ночная тишина с ночными шорохами! Нужно иметь стальные нервы, чтобы выдержать это!
За столько лет войны, после бесконечного грохота и кровавого месива, пожалуйста, получай в награду петушиное пение.
Часовые от неожиданности встрепенулись, вышли на середину улицы, повернули головы, разинули рты, разогнули спины.
Мы находились от станции Земцы в восьми километрах. Но если к железной дороге пойти напрямую, то до разъезда Замошье не будет и пяти. В стороне от нас находились и другие деревни. Это Дубровка, Абоканово и Дорофеево. Дубровка ближе к железной дороге и в ней находился армейский эвакогоспиталь.
17
Госпиталь, как госпиталь их во время войны было много разбросано в прифронтовой полосе. Разведчики народ дошлый. За ними только смотри. Они уже успели пронюхать, что в госпитале есть знакомые медсёстры.
Откуда, что берётся! Кто-то из наших солдат лечился после ранения в этом госпитале. И сказал, между прочим, что есть, мол, знакомые медсёстры. Не прошло после бани и двух дней, как двое солдат стали проситься у Рязанцева в госпиталь лечить зубы.
— Знаем мы эту зубную боль! — ответил я, когда Рязанцев мне доложил и спросил разрешения отпустить их.
— Пусти одного! И весь взвод начнёт маяться с зубами.
— У тебя случайно у самого зубы не болят?
— Разведчики это тебе не солдаты стрелки. Окопникам подавай картошки досыта. А за этими только смотри!
— Завтра выход в поле на учёбу. В сторону Дорофеево смотри, не води.
— Солдатам нельзя давать время на размышление. Бег в полной выкладке, прыжки через канавы, форсирование болот, броски на несколько километров. Вот тебе и средство от зубной боли! Нагрузка успокаивает!
— Если не погоняешь их как следует, доберутся и до Дорофеево. Тогда скандала не миновать. Полковое начальство нам такого не просит.
— Боюсь не удержать тебе Рязанцев свою братию. Полюбуйся на них. У них на физиономии похабные мысли написаны. Уж очень пронырливы твои молодцы. Им госпитальная охрана не помеха. Возьмут часового, свяжут, рот тряпкой заткнут для потехи, чтоб не кричал.
— Федь! Ты понимаешь, что может произойти? Подойдут ночью тихо. Снимут часового. Потом мы перед начальством будем стоять как дураки. Могут подумать, что склады ограбили. Пожалуйста, проверяй. Целы ли на сараях и амбарах замки и засовы, не сняты ли с петель двери. Пересчитают казённых лошадей, сбрую, телеги, госпитальных коров и свиней. Никто госпитальной ценности не тронет. А на счёт девок у начальства фантазия не дойдет. Вот какая история может случиться в Дорофеево. Кто из наших молодчиков отличился ни ты, ни я не узнаем.
Медленно ползёт рассвет по краю леса. Светлая полоса становиться шире и светлей. А петухи заливаются, голосят. Им ни ночь, ни заря! Им только бы по орать и по горлопанить на вою деревню. Два петуха, а шума и крика наделали на весь полк.
В избе напротив хлопнула дверь. Деревенские петухи этого только и ждали. Разбудили людей и сразу затихли. На крыльце напротив появились две фигуры.
18
Одна маленькая и пригнутая, другая тяжёлая, с осанкой прямая в хребте. Первая - это фигура повозочного, вторая - это фигура полкового повара. Это наш кормилиц. Эту личность в кромешной тьме по воровскому виду каждый солдат узнает. Повернись он с любой стороны, с какого бы бока под мышкой не тащил оковалок сала, часовой его сразу узнает. Уж очень въедлива и знакома эта фигура для всех. Завяжи солдату глаза, прикажи ему на ощупь повара определить, он его из сотни других по круглому брюшку опознает. Покажись он силуэтом на дороге, его тараканью походку видно издалека. Упрячь его в пустой амбар или сарай, пусти по следу любого солдата, он его нюхом по запаху учует. Уж очень он сильно пропитался запахом ворованного сала из солдатского котла.
Хорошо что разведчики получают продукты не из его рук, а со склада. Они бы не простили ему водянистой баланды. Исчез бы он, как пропавший без вести, и концы в воду.
Повар и повозочный пересекли дорогу и направились к кухне, стоящей под навесом. Повозочный вывел двух лошадей, накинул на них хомуты, поставил по обе стороны от центральной оглобли, подтянул постромки и вскочил на передок. Кухня загремела и покатила по дороге в сторону ручья. Повар снял замок с дверей сарая, открыл ворота и исчез в темноте.
Деревенская улица постепенно оживала. Одни солдаты решительно сбегали с крыльца и сразу принимались за дело. Другие появлялись в дверях, позёвывая и почёсываясь, лениво опускались на ступеньки и закуривали. Куда, например, телефонисту торопиться и бежать? Сидящие поднимали головы и подолгу смотрели на небо. Лётная будет нынче погода? Ждать немцев на бомбежку, или не ждать?
Деревня, люди и улица стряхнули с себя сон. Вот полковая кухня, залитая водой, возвращается под навес и встаёт на приколе. В топке блеснул огонек, из трубы потянуло дымком. Повозочный работает топором, подкидывает в топку дровишек.
Солнце полыхнуло багряным отблеском в застекленном окне избы.
Из крайней избы выходят разведчики. Я отправляюсь в штаб доложить о сдаче дежурства. Рязанцев уходит с ребятами в поле, проводить занятия. А я, сдав дежурство, отправлюсь спать.
* невольно вспоминается это стихотворение