Текст на украинском языке - по ссылке:
http://proza.ru/2019/12/20/664
На иллюстрации - подлинное фото казармы автороты 105-го пограничного полка СССР, сделанное автором летом 2009 года в берлинском пригороде Руммельсбург.
(Фрагмент из романа «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ»)
«Стремление к свободе - инстинкт, ведущий к сладкой осознанной ... зависимости, ибо одинокому рай никчему».
(Владимир Брянцев)
... «Зачем была нужна эта встреча? Она же не просто так? Зачем меня, как будто, подталкивают наведаться в ту мою «забальзамированную» молодость? Я уже нашел успокоение в моем мобильном одиночестве, обретя этим такую желанную свободу и независимость от прошлого, и не только армейского, а тут очередной взмах руки оттуда: «Иди сюда, иди. Ты же хочешь в молодость?» Нет, не хочу! Зачем? Чтобы заразиться там сомнениями в правильности когда-то сделанного выбора и мучиться потом? Я вполне счастлив! Любимая работа, возможность видеть мир, ощущение финансового достатка, - что еще надо?»
Но Ангел-Хранитель деликатно, но упорно, подталкивал подопечного заглянуть в несуразное подобие некрополя, чтобы тот смог почувствовать и узреть в затянутом паутиной тлене согбенный призрак одиночества – возможный побочный эффект абсолютной свободы, к которой подопечный так стремился.
Брать загрузку из Швеции по тридцатикилометровому мосту через море не погнали, хотя выгрузился Бут в Копенгагене. А такой вариант вполне возможен – прецедент уже был. Тогда бы уже дорога домой следовала паромом на Гдыню – в Польшу, и Германия с Берлином оставались далеко в стороне. Но адрес и маршрут в полученной по факсу обратной заявке отбросили в сторону все сомнения.
«Значит, так надо. Значит, я должен заехать. Не знаю, зачем, но должен», - размышлял Вадим, разглядывая на карте навигации берлинский район Карлсхорст. Он не помнил названий улицы, на которой находился гарнизон 105-го пограничного полка, но легко нашел Музей Капитуляции. Забил это место в навигационную систему компьютера, как «место прибытия», и красная линия отмеченного маршрута без загогулин легла на дисплей, лишь слегка надломившись на 4-м съезде с 10-го автобана - берлинской окружной. Это была рубеж возврата-невозврата. Но Вадим уже принял решение. Теперь им командовал курсор системы «AUTOMAPA», который всегда и непременно приводит в заданную точку. И Вадим спокойно и уверенно отпустил рычаг стояночного тормоза грузовика, отправляясь с визитом к себе в молодость.
Стояла удивительная тишина в этом уютном пригородном районе немецкой столицы. Вадим взглянул на часы. Было ровно шесть утра. И вдруг он явственно услышал, как за высоким забором из силикатного кирпича с поржавевшими надписями «VERBOTEN» послышались резкие звуки команд и грохот сотен пар сапог по булыжной мостовой. Это курсанты полковой школы сержантского состава понеслись, подгоняемые, как кнутами, окриками командиров, на ежеутренний марш-бросок по Вульдхайде. Острый запах пота вперемешку с нерастворимо-специфическим запахом армейского обмундирования проник в кабину грузовика с украинскими номерами, что приютился на маленьком пятачке напротив Музея Капитуляции. Большущий магистральный автопоезд выглядел так же неестественно в своем одиночестве в этом спальном районе европейского города, как и эта покрытая тленом запустения территория когда-то обитания советского кагебистского полка.
Вадим глубоко втянул воздух через ноздри и поежился: «Почудится же такое». Переоделся в нормальный вид туриста и направился вдоль стены к центральному КПП. Ночью в Падборге, безуспешно пытаясь уснуть, теребил себя мыслями, как будет убалтывать «секьюрити» (есть же они там, раз есть КПП?) пустить на территорию, хотя бы, на пять минут. Неужели они не поймут? Вадим научился с десятком-другим английских слов довольно сносно общаться на дорогах Европы. Неужели не втолкует?! Но никаким «секьюрити» ничего втолковывать не пришлось. Из-за полного отсутствия таковых в осунувшихся и выглядевших убого будках центрального КПП. На поржавевших, в лохмотьях осыпающейся краски, воротах несуразно поблескивал в утренних лучах пробуждающего мир солнца замок из нержавеющей стали.
За воротами простирался когда-то необъятный, вылизываемый дневальными до блеска плац, где гремели парадные построения краснознаменного пограничного полка, угнетая размахом и загоняя в постылую безысходность покоренных немцев. Теперь заскорузлая, мертвая твердь бетонных плит, пронизанная, как-будто штыками, порослью молодых деревьев и кустарника, выглядела, как замусоренный кучами опалых листьев и увядшей травы пустырь. Было видно, как каждую весну природа брала свое, пробивая тлен зеленым цветом жизни, хотя время за этой стеной с табличками «VERBOTEN» остановилось. Вадим медленно повел взглядом по угрюмому серому фасаду центрального здания. Гипнотизирующий силуэт имперского орла, раскинув крылья, казалось, защищал этот, то ли пантеон, то ли заброшенное кладбище. И по всему было видно, что гордой птице, сжимающей в своих когтистых лапах фашистскую свастику, это удалось.
Уже было пора строиться на завтрак, и вот-вот должны были грянуть в ритм дубасящих булыжник сапог строевые песни марширующих в столовую стрелковых рот. Но было по-кладбищенски тихо. Запах прелости уже загасил возбуждающий аромат армейского «хебе» и яловых сапог. Какие-то новые ощущения тревожили Вадима, и, он чувствовал, - манили. Они, как адреналин в кровь, капля за каплей напитывали мозг и натягивали в струну нервы, уводя от, казалось, уже пресной теперь действительности в еще что-то неизведанное, хоть и прошедшее и уже умершее.
Вадим двинулся дальше вдоль стены, в сторону бассейна. Где то там была территория 10-го танкового батальона, где служил Игорь Журид. Вадим, внезапно, вздрогнул от мысли, что только сейчас вспомнил имя и фамилию сотрудника немецкой транспортной инспекции, что четыре дня назад остановила для проверки автопоезд Вадима на автобане под Гамбургом. А осенью 1979-го Игорь Журид был младшим сержантом, командиром танка Т-64. И, как обмолвился тогда в госпитале Вадиму, «играл свою игру». Да, наверное, и выиграл, судя по теперешнему его положению. Сумбурная вышла встреча. Неподходящее место для откровенности. Как будто прощупывали друг друга. «Обязательно позвоню, если буду в Гамбурге», - решил Вадим.
За поворотом в стене зиял пролом. Сердце участило ритм. Можно было просто шагнуть и оказаться в прошлом. Вон оно – мрачное здание «школы СС», как называли в 105-м Полковую школу сержантского состава (ПШСС).Отчетливый, манящий голос вошел не в уши, а непосредственно в мозг (или это он родился в мозгу?):«Ну? Ступай же! Давай! Ты же был там в юности! Может, найдешь следы свои!»
Пожилая пара медленно вырулила на «опеле» с уютного дворика дома напротив. Оба внимательно рассматривали странного раннего гостя, стоящего в явной нерешительности перед проломом в стене, как перед алтарем. Медленно разгоняясь, «опель» исчез за поворотом.
«Вряд ли. Ну, что с того, что я там был. Я уже не помню ничего. Даже, где койка стояла, не найду. Да и давит, гнобит своей громадиной полк. Ничего приятного не связано с моим пребыванием здесь той осенью. Мне надо в автороту - в Румель, который стал за полгода почти домом! Там остался мой след! На углу столовой, над входом в котельную, штык-ножом я выцарапал на кирпичной кладке название родного села и дату. Эта надпись точно сохранилась. Я хочу дотронуться до нее пальцами. Я тогда почувствую что-то еще неизведанное, но так нужное мне сейчас. Мне надо в Румель!»
«Ну, тогда идем с этого кладбища, идем».
«Да-да, идем».
«Подожди! А в Музей? Скоро уже откроется».
«Нет там ничего для меня интересного. Был я там в то лето. Водили на осмотр. Ничего не впечатлило. Вот может на Зееловские высоты бы еще раз, через которые советские генералы, пускающие слюни от вожделения лавров «Покорителя Берлина», в азарте соревнования погнали шеренги приговоренных «не дожить» на бессмысленный штурм. И увидеть еще раз могилу семнадцатилетнего солдатика – моего ровесника тогда, отдавшего свою судьбу в распоряжение того «маршала великого», что забросал трупами штурмующих уже обреченный Берлин. Там дата гибели у всех десятков тысяч погребенных – «апрель 1945». А солдатику тому всего ... семнадцать. Не запомнил его фамилию, но могильную плиту точно нашел бы. Я хотел бы сравнить то, что почувствовал бы сейчас, с тем, что ощущал, когда нас привезли туда «на экскурсию» летом 1979-го. А еще в то лето возили нас в концлагерь Заксенхаузен. Входило, видно, это в программу «идеологической закалки» молодых солдат. Чтобы уразумели и не сомневались: любые жертвы оправданы для унижения такого врага. А оказывается, враг-то этот союзником и другом нам был перед той войной. Во как! Совместный парад победителей над Польшей проводили в Бресте! Но про это «экскурсоводы» молчали».
«Ты сильно изменился за эти годы?»
«Нет. Я просто не знал себя в 1979-м».
Вадим сел в кабину. Ощутил в пальцах шероховатость ключа зажигания. Но не повернул. Впитывал и впитывал в себя увиденное, понимая,что стал свидетелем уникального явления - законсервированного времени. Ощущал, что оно притягивает, как магнит, но не понимал, что и опасно оно, как радиация. Немец-уборщик монотонно прочесывал веерком аккуратно стриженный газон вокруг Музея. Рядом из запаянным во временной капсуле бывшим гарнизоном «Карлсхорст» Музей Капитуляции казался нестареюще-молодым. Свежеокрашенные стальные орудия убийств, расставленные вокруг здания Музея то ли для стимулирования гордости одних, то ли для поддержания страха в других, выглядели юно и казались игрушечными декорациями парка развлечений.
Вадим перевел взгляд на когда-то сбитый солдатом-победителем, но отчетливо контурированный на готической стене бывшего штаба полка образ-символ той Германии, что в мае 1945-го, вот в этом здании, признала свое поражение от бывшего союзника, с которым в 1939-м так полюбовно разделила растерзанную совместно Польшу. Символ отчетливо распластал свои крылья над тем, что по праву принадлежало и принадлежит народу, который когда-то купился на зловещую свастику в когтях имперского орла. Теперь свастики не было. И не вырисовывалась она в лапах символа. Не было уже и страны-победительницы - СССР. Ее лавры по кускам растащили себе желающие ностальгировать об разухабистом «мы за ценой не постоим». Не стало и той поверженной страны. Взяв под крыло своих оболваненных «социалистическим раем» восточных сородичей, и выдавив, наконец, «освободителей» со своей земли, Германия возродилась. И орел на ее гербе был уже без свастики и не намеревался распростертыми крыльями обхватить весь мир. Он уверенно крылья расправлял.
«Почему столько лет это все так и стоит? Удивительно. Как будто брезгуют немцы». Не найдя ответа на немой вопрос, Вадим повернул ключ стартера. Проснувшийся двигатель, послушно повинуясь педали газа, медленно покатил автопоезд проторенным маршрутом, по которому прибывали каждый день на полковой развод внутренние наряды гарнизона «Руммельсбург». Это недалеко, - где-то километра три. Вадим уже все отчетливо вспомнил: прямо от Музея ехать по брусчатке, а дальше левый поворот на широкую улицу с трамвайными путями и опять прямо. Слева будет территория 6-й мотострелковой бригады, а напротив нее, через дорогу, – Берлинский госпиталь. За ним первый поворот направо и первый налево, - на кусок булыжной «стометровки», которая и упрется в серые ворота «Румеля», как любовно называли свой «украиномовный» гарнизон авторотовцы.
Облупившееся здание госпиталя Вадим увидел сразу: жалкое, маленькое, поруганное, и у всех на виду. Сбавил, насколько можно, ход, стараясь рассмотреть то, что осталось от 6-й бригады – охранников тогда берлинской тюрьмы Шпандау с единственным реликтовым узником – Рудольфом Гессом. Лишь арка ворот добротной кирпичной кладки осталась. Видно, казармы и боксы немцы, как раковый нарост, соскоблили с земли и воздвигли на их месте современный спорткомплекс, а остальное превратили в зеленую лужайку. И это радовало глаз.
А напротив, - через дорогу, как обездоленная нищая сирота, горбилось здание бывшего советского госпиталя. Его было, почему-то, до боли жалко Вадиму. Как ту косматую бродяжку-болонку, что промелькнула перед глазами на стоянке колымской трассы и запомнилась. Может жалко потому, что стояло это здание-сирота одиноко, а не как мрачные громадины гарнизона «Карлсхорст», - кучно в своем одиозном оцепенении. А может и потому, что из ворот вон той облупившейся арки, Вадима вместе с Валентином Обиходом вывезли в санитарном «УАЗике», веселых и довольных, на берлинский аэродром Шенефельд, – лететь в такой желанный для них Союз - домой! Но ... через Москву и Термез. Через … Гиндукуш и Ташкент.
«Нет, дальше в мыслях нельзя. Дальше – опасно. А дорого мне это место потому, что было оно последним, где ступал мой армейский сапог 43-го размера. Да и не казарма же это была. Даже, как бы, и не армия вовсе. Так себе, – больница гражданская. И отбывали мы оттуда на таком душевном подъеме! Желаю тебе, бывшая больничка, чтобы реставрировали тебя, и принесла ты еще радость и пользу людям. Уверен, найдется и тебе хозяин, вон какой красивый парк вокруг! Слушай, а, может, эти все бывшие кагебистские здания немцам не принадлежат?»
«А кому? 105-й полк с манатками убрался еще, кажется, в 1992-м».
«Но Посольство же осталось? Оно экстерриториально? Может и бывшие чекистские вотчины прихватил «преемник СССР» про запас?»
«И как собака на сене? Сам не гам и другим не дам? Или ждет, когда немцы дозреют, чтобы дать хорошую цену? Не думаю, что немцы такие дураки. Они могут сидеть и ждать, пока дозревший плод сам не упадет им в ладони. Сено когда-нибудь сгниет под собакой, да и не нужно никому это трухлое сено. Сгребут, как бригадовский загнивший гарнизон, и выстроят на том месте, что захотят».
«Да. Согласен. Но так жалко это здание госпиталя. Да и наш Румель тоже. Лучше бы они его, ... как бригадовскую территорию, – ножом бульдозера со снятием поверхностного слоя для антисептики. И построили бы там что-нибудь, или, в крайнем случае, лужайку стриженную разбили».
«Так, может, там и есть такое? Через пять минут увидишь».
«Нет там ничего. Ничего нет, кроме ... кладбища с непохороненными мертвецами. Еще хуже, чем в Карлсхорсте. Я видел в интернете со спутника».
«Так чего же ты лезешь туда с таким настроением? Из-за той своей надписи дурацкой? Ну, найдешь, ну, дотронешься и что, – молиться на нее будешь?! Или, как песик, подымешь лапку и пометишь, чтобы застолбить: «Мое!»?»
Поворота на булыжную «стометровку», что вела к румельским воротам, не было. Новый четырехполосный виадук невозможностью левого поворота обрубал вход в прошлое для грузовика, а вместе с ним и для водителя. «Кладбище» манило, но подпускало к себе лишь незащищенного никем и ничем одиночку.
Вадим прижал грузовик к обочине, ткнув пальцем клавишу сигнализации аварийной остановки. Он уже видел обрамленную силикатным кирпичом территорию бывшей автороты 105-го пограничного полка. Полоса забора отделяла от ухоженных дачек густые заросли, за которыми не просматривалось ничего, но это манило еще больше. Вадим отчетливо понял, что готов нырнуть в те заросли, но автопоезд – его жилище, его убежище, его дом, должен быть рядом, как спасительная нить для входящего в манящий, но неведомый и опасный лабиринт.
«Надо как-то умудриться заехать на ту улочку. Здесь стоять нельзя, полиция мигом явится, как черт из табакерки», - подумал Бут, рассматривая карту на дисплее ноутбука.
И тут он вспомнил, как однажды зампотех автороты, оскорбленный разленившимся в выходной день личным составом, который не сподобился родить желающих играть в волейбол, объявил со злости тревогу. Выгнал всех на плац и, восседая, аки заправский пастух на жеребце, за рулем «бобика» ГАЗ-69, погнал, щелкая сквозь зубы матом, как кнутом, «хуторян Руммельсбурга» по периметру окрестных дач, чтобы жизнь оборзевшим медом не казалась. Круг получался около километра, и не все одолели даже первый. И первыми же свалились водители «волг» высшего командного состава полка, не знавшие, даже, сапог, так как надлежало им быть всегда исключительно в парадной форме. Закаленный карантином рядовой Бут, не напрягаясь и не высовываясь из середины стада, благополучно выдержал «экзекуцию» до конца.
«Да. Есть заезд со стороны Шпрее. Все так и осталось – улица сквозная. «Гренцвег», оказывается, название, - обрадовался Вадим. – А как там у нас было? «В/Ч ПП 70803-ж», кажется? Без «Гренцвег». Теперь уже «Гренцвег» без «В/Ч ПП». Только забор и что-то там за забором в зарослях».
Большущий автопоезд, занимая почти всю узенькую «Гренцвег», медленно полз на фоне любовно обустроенных трудолюбивыми немцами своих дачных райских уголков. Сидя в шезлонгах с жестянкой пива в руках, они удивленно провожали взглядом необычного для этих мест левиафана автобанов. Вадим остановил машину возле угла румельского забора, за которым в этом месте должно было быть здание столовой. А еще - ступени вниз, в кочегарку. И свод над входом в кочегарку, взобравшись на который, запертый за колючей проволокой для отдачи «долга Родине» солдат получал желанную, а значит - запретную, возможность выглянуть за забор в «цивильный» мир. Иногда сюда подходили молоденькие немочки с дач, и молодые люди вели невинные разговоры при помощи жестов и русско-немецких слов. Для одних это было чревато обвинениями в коллаборационизме, а для других – чуть ли не 64-ой статьей: «измена Родине». Но жизнь брала свое, снисходительно посмеиваясь над тупой политикой.
В Румеле тогда переходила от призыва к призыву быль, ставшая почти легендой. О том, как водитель «УАЗа», имевший иногда возможность ездить без сопровождающего, наверное, вот так же познакомился с местной девушкой. И они полюбили друг друга. Ведь для взаимной любви не обязательны слова. Это одностороннее чувство страдает и жаждет взаимности, хотя бы ложно-словесной, а взаимная любовь – она в глазах друг друга. И в касаниях: пальцев, губ, дрожащих сладкой дрожью тел.
Недолго продолжалась та идиллия, – особисты не дремлют. И повезли советского солдата из Берлина в Союз, как декабриста из Санкт-Петербурга в Сибирь. Не посадили, правда, - не сталинские были, все-таки, времена, дослужил где-то в стройбате. Но самым удивительным был финал, то ли были, то ли легенды. Для парня выезд за границу был теперь заказан, как казалось, навсегда. И она уехала к нему. В Союз, как в Сибирь, ринулась, лишь только он демобилизовался. Одни рассказчики даже спорили до хрипоты, доказывая, что она любимого, таки, вывезла в Германию.
Как хотелось тогда Вадиму этому верить. Он и сейчас думал об этом, стараясь разглядеть сквозь заросли стену столовой, ведь чувствовал, что уцелела надпись на кирпиче. Те двое, что, как он надеялся, обрели свое счастье в Германии, тоже, обязательно, должны были наведаться сюда, где вспыхнула их взаимная любовь. Пройдя сложные перипетии семейной жизни, другой любви Вадим теперь не воспринимал. Понимал, что впадает в идеализм, даже, чувствовал, что обрекает себя этим на одиночество, но одиночество представлялось ему не таким зловещим, как невзаимная зависимость от любовной, истощающей по капельке, болезни.
Обдирая тент фургона об нависшие над забором ветки, фургон с трудом протиснулся на расширяющую улицу булыжную мостовую, и замер возле ворот, исписанных абстракциями местных тинейджеров. Замок из нержавеющей стали и здесь нелепо бликал, окликаясь на солнечные лучи, и лишь подчеркивал своим присутствием стерильность потустороннего зазаборного мира от мира настоящего.
Вадим вылез из кабины. Грузовик подмигнул огнями дистанционного замка, будто говоря: «Иди, не бойся. Я буду здесь. Я буду тебя ждать и всегда защищу и укрою, не бойся». Забор был довольно высоким, и Вадим стал на метровую тумбу-отбойник, вкопанную намертво в землю, чтобы уберечь ворота от неумелости водителей при выходе БТРов. Тумба была та же, а вот забор при Вадиме был деревянным, с колючей проволокой и сигнализацией по верху. Теперь был из силикатного кирпича, без проволоки и за ним не было контрольно-следовой полосы. На ее месте высились полуметровые кучи из опалых листьев, травы и мусора, а также старых телевизоров, холодильников, микроволновок и посуды, что чистюли немцы выгребали на своих оазисах и выбрасывали, как плевок презрения, на бывшую среду обитания их «освободителей».
Они и теперь поняли, кто этот странный дальнобойщик, вылезший из кабины фуры с номерными знаками, обрамленными нелатинскими буквами и странной аббревиатурой «UA». Это был бывший «оккупант-освободитель», что, явно, служил здесь раньше, и зачем-то припершийся на эту свалку. Может, как убийца на место преступления, а, может, как кающийся грешник за прощением. Много их сейчас наведывалось на архипелаг заброшенных гарнизонов ГСВГ (Группы Советских войск в Германии), а потом ЗГВ (Западной Группы войск), после того, как Стена Берлинская рухнула. Пусть любуется, отличный контраст, не так ли? Прекрасные метаморфозы! Где там твоя «непобедимая и легендарная», а, Русс-Иван?
Вадим проигнорировал звучащие в мозгу вопросы, с трудом понимая, что задает их себе сам. Подтянулся на руках, перекинул тело через забор и пригнул на упругую кучу прелой растительности, провалившись по колени. Хруст прозвучал, как выстрел, что должен был спугнуть и поднять в спрятанное за ветками небо тучи воронья, но было тихо. Если не двигаться, то только легкий шум проносящихся виадуком машин, нарушал кладбищенское спокойствие.
Вадим сделал шаг в сторону зияющего в стене дверного проема. Как понял, это были запасные двери в бокс для техники, откуда он когда-то выгнал БТР с бортовым номером 026 на 300-километровый марш после доподготовки в Тойпице. Прохудившаяся крыша бокса рухнула, видно, уже давно, так как хлам успел слежаться и прорости почти двухметровой порослью деревьев. Та же густая поросль удивительным образом пробила бетон дорожки, что вела вдоль забора и боксов от КТП (контрольно-технического пункта), мимо клуба, к казарме. Возле заправки, что находилась возле ворот, растительность была реже, – видно, пропитанная бензином почва уже не в силах была родить.
Раздвигая ветви кустарника, Вадим направился туда. Две ржавые раздаточные колонки с истлевшими резиновыми шлангами могли бы пополнить какой-нибудь ретро-музей. На одной кто-то последний влил 20 литров, а на другой – 65, и стрелки остановили время навсегда. От заправки в сторону гаражей аппарата Управления - разнокалиберной чекистской обслуги, простирался плац, на котором после обеда сержант - начальник КТП, мордовал ревом моторов и визгом тормозов машины и водителей, готовя их к завтрашнему выезду «на линию». Здесь кустарника практически не было. Мощные бетонные плиты смогли пронзить только одиночные деревья, воспев победу жизни над мертвой твердью творения человеческих рук. По этому плацу, едва различимому со спутника, и отыскал в интернете Вадим Бут место, где, может быть, еще сохранились споры его молодости.
Он посмотрел назад. Красная кабина родного колесного дома отчетливо проявлялась сквозь серо-зеленую чащу и успокаивала: «Иди, не бойся». Согнувшись в поясе, Вадим начал пробираться через спортплощадку, особенно обильно поросшую, к столовой. На ржавых опорах, как утерянный рыбацкий невод на останках кораблекрушения, висели ошметки истлевшей волейбольной сетки. Вадим задумчиво помял ее пальцами, вытер руки о ржавую опору и отряхнул.
Упершись опять в бетон, поросль отступила. Это был плац перед учебными классами. Вот сюда ставили БТР и, выключив раздаточные коробки, имитировали езду на стоящей машине при работающих двигателях. Но больше тренировались в выполнении команды «К машине!» - новоиспеченные сержанты демонстрировали перед «дедами» свою значимость. «Деды» с расстегнутыми воротами кителей и висящими почти на бедрах поясными ремнями курили в сторонке и сплевывали презрительно.
«Может, если бы в нем двигатель дизельный, да запах сгоревшей солярки, как от того танка из детства, - может быть, пробила бы ассоциация тогда? Оживила зачахшую романтику, и понравился бы мне тот восьмиколесный гроб? И не маялся бы я так отчаянно в то лето, не принимал бы решений, приведших к тому апокалипсису в горах Гиндукуш?»
«О чем ты?! О чем ты жалеешь?! Уймись! Баловень судьбы! Разве ты не доволен сейчас своей жизнью?! А разве не то твое решение дало начало длинной цепочке причин и следствий, приведших в конечном итоге к теперешнему твоему состоянию?»
Тот, кто «оппонировал» сейчас Вадиму, был стопроцентно прав. И Вадим понимал это, но все же произнес, слегка раздраженно, риторический вопрос, стараясь, чтобы его не услышал «Оппонент»: «А какое мое состояние? Ну, теперешнее. Какое оно есть?»
Он опять оглянулся, нашел в просветах чащобы красный отсвет своего колесного дома, улыбнулся и стал уверенно пробираться до входа в кочегарку бывшей столовой. Вздувшийся рубероид навеса над входом за десятилетия накопил в себе живительный компост и дал рост высокой траве да плющу, которые обвили кирпичную стену метра на полтора, упрятав оставленный когда-то Вадимом след. В этой фантазии природы ощущалась священная гармония. Порушить ее своим грубым прикосновением казалось святотатством, как совершить эксгумацию святого.
Вадим сразу попал на то место. Пальцы, как будто почувствовав какие-то токи, легонько надорвали нарост зелени в определенной точке и на стене проявились глубокие, выдолбленные в монолите добротного красного кирпича острием штык-ножа, линии буквы «Ш». Вадим сгреб ладонью паутину зелени, расчищая надпись. Во все стороны бросились проворные муравьи. Лишь одна маленькая букашка медленно ползала по лабиринту линий буквы, то ли ища и не находя выхода, то ли и не стремясь его найти, а всего лишь обходя свои владения.
Вадим присел в задумчивости, сопровождая отрешенным взглядом передвижения крохотного живого существа. «А, может, это ее дом? А я порушил его своим вторжением?» Ему вдруг стало жалко букашку, - несчастную, как ему показалось, в своем одиночестве в замкнутом пространстве лабиринта. «Почему она одна? Это же так неестественно?» Удивительно, почему промолчал «Оппонент» на эти - такие не характерные для сурового дальнобойщика, сентенции. Видно, отвлекся, не слышал. Вот бы позабавился сарказмом!
Вадим аккуратно дотронулся до разрыва в зелени и стал бережно прикрывать стебельками растительности порушенный дом букашки. И тут откуда-то неожиданно появилась еще одна черная точечка. Она спустилась в ответвление лабиринта, резво побежала по нему и столкнулась с хозяином или хозяйкой. Какое-то время они не двигались, замерев друг перед другом. Вадим взволновано ждал, умоляя немым призывом: «Не прогоняй! Ну, не гони, не надо! Вдвоем же так хорошо!»
Он медленно, боясь обратить на себя внимание двух крохотных существ и этим взорвать и низвергнуть благостную победу природы на этом забытом кладбище, спустился с навеса на землю. Отсюда было не разглядеть, был ли всплеск любви в букве-шраме на мертвом кирпиче этого некрополя или нет. Но Вадим уходил умиротворенным. Он понял, зачем Судьба позволила и, даже, как он теперь осознавал, заставила его вернуться в прошлое. Понял, зачем повелительным жестом завела инспектор немецкого транспортного контроля автопоезд Вадима на маленькую стоянку на 50-м километре автобана А-24. Ошарашенный неожиданной встречей с Игорем, он не уловил тогда ключевую фразу из их долгой беседы: «Каким удивительным человеком была Марта и как мне не хватает ее!»
«Была». Этот внешне благополучный «бывший советский» на федеральной службе богатой европейской страны, увы, не был счастлив. Ибо был одинок. Одинок, как вот эта букашка в лабиринте буквы «Ш» или, как дальнобойщик в комфортной кабине своего грузовика. Ведь их хрупкое счастье лишь в том, что не ведают о своем одиночестве. Но это лишь до поры, до времени. Человек не должен быть один. Это противоестественно по своей сути и противоречит заповедям Творца ...
Роман «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ» доступен в магазинах электронных книг: ЛитРес, Андронум и др.