Все еще мутило после длительного перелета. Леднев остановился вдохнул в себя пропитанный сыростью воздух осени. Внезапно обдало унынием и каким-то пронзительно-резким чувством опустошенности. Желто-красное марево листвы заволакивало все видимое пространство. Краски осени венчали собой вселенную. «Как будто храм» - подумал Леднев. «Храм судьбы» - шепнуло что-то необыкновенное, спрятанное в нем самом, скрытое от посторонних глаз. Листья шуршали под ногами. Ступать по ним было почти святотатством. – Словно ломаются позвонки, хрящики малых существ, - твердило там внутри - Позвонки малых и очень доверчивых тварей. В этих звуках царила меланхолия и покорность,- Да они умирают. – мелкие, хрусткие, до селе страшащиеся каждого прикосновения. Вот они стыдливым ручейком стекают с тонкой потревоженной ветки, вот тревожно и обреченно вспыхивают в волнующих потоках космического тепла. – Солнце, Солнышко! – беспомощно лепечут они, - Ах как жалостливо было ты к нам! Поддержи же сейчас не дай упасть, не дай превратиться в ничто, в утомленную сальную землю. Ничто не вторит им, ничто не дает им надежды, они умирают под ногами.
Ледневу вдруг представилось, что он сам один из этих листьев. Один из листьев сорванный с далекой, родимой ветки. Подхваченный ледяными потоками зла его несет по свету, суетному и нелогичному, лишенному веры и чувства сострадания. Лишенного всего, что может поддержать и вовремя отогнать беду. – До чего грустно, - подумал он, - Возможно шаг и я сам превращусь в такой же лежалый компост и в равнодушии исчезнет всякое воспоминание обо мне, тяжелый башмак раздавит память и хруст раздавленного сустава, ни скажет ни чего проходящему рядом, вблизи, в самом близком касании. Воздух наполнился ревом взлетающего авиалайнера. Задрожали перепонки. Ощущение не уюта и опустошенности усилилось. Он вспомнил, что он один в огромном, практически незнакомом городе, стоит на дороге, ведущей от аэропорта и ничего, ничего не решается предпринять. Денег на даже самую паршивенькую гостиницу у него не было, не было знакомых открывших бы перед ним тепло своих душ и квартир, да даже не было и желания что либо предпринять, к чему то стремиться, способствовать радости собственного тела. Ему до удурения захотелось соприкоснуться с этой рыхлой остро пахнущей листвой, просто лечь в это утомленное шуршание, закопаться в желто-красно-ораньжевую красоту в самой середине мглистой аллеи и лежать так до прихода нового дня. Он улыбнулся. Оглянулся на стоящих позади пассажиров автобусного маршрута . – Они не поймут! – А так бы было хорошо!
Телефон затрещал внезапно и голосисто, словно птица выпорхнувшая из под ног. Его это даже заставило вздрогнуть. – Слушаю, - невнятно прошептал он, выхватив из кармана куртки, маленькую невзрачную коробченку, такую которой уже давно не пользовались все мало-мальски уважающие себя сограждане. – Да говорите же, - услышал невнятное бормотание, писк и тишину. Он внезапно нажал одну из кнопок, на экране появилось имя Кириллыч. Имя появилось и тут же исчезло, многоцветный рябиновый лист закрыл высветившийся экран . – Знак осени, - улыбнулся Леднев. Он вспомнил говорливого и увлеченного человека, с которым некогда работал в одном театре. Небольшом, незначительном театре, где он сам выполнял незаметную работу, от которой практически ничего не зависело, Кириллыч там был завпостом, хотя образование имел актерское, да и потом, когда уже Леднев ушел из театра, Кириллыч перешел в творческий состав. Место заведующего постановочной частью было точно не для него, человек в возрасте и имеющий многие заслуги, просто был на побегушках, бегал по магазинам и мелким лавкам, разным там заводишкам и выискивал материалы необходимые для очередной постановки. Вечно запыленный, вечно взбудораженный, вечно ждущий раздраженного выкрика, он почему то не оставлял эту должность. Вдвоем они часто разговаривали, слушали пластинки, Кириллыч обожал Дольского. И однажды в течении получаса, то и дело включая и выключая проигрыватель записали «Господа офицеры, голубые князья». Леднев улыбнулся, эти воспоминания, словно согрели его, они были так бодры, так восторженно радостны
Внезапно Леднев вспомнил, что Кириллыч живет в этом городе, где то рядом. А что если набрать его номер? И тут же отмахнулся, - Нет, нет, это было слишком давно, ему сейчас должно уже быть за семьдесят. Он просто записал тогда номер. А может и совсем уже нет человека.
Воспоминания словно ожог подстегнули его, и он нажал клавишу. Экран засветился, замелькали слова цифры и через несколько мгновений он услышал знакомый голос «Пожарский у телефона, говорите погромче». Леднев вспомнил, что Кирилловича звали Антон , а фамилию он носил весьма звучную Пожарский. Его объял смех и квакая то внезапная приподнятость заставила действовать скоро и слаженно, - неужели двадцать лет ничего не изменили в их отношениях, неужели вот так просто можно прийти и снова и снова говорить с человеком. Он назвался, напомнив обстоятельства их знакомства, а в ответ услышал бодрое «Леднев, конечно помню. Неужели это ты? Приезжай, конечно же приезжай. Я тебя очень рад слышать и если ты в нашем городе не прощу тебе, если не заедешь.
И вот он в небольшой, малоухоженной квартирке, где то в дальнем уголке большого города, стол накрыт. Дымится свежесваренный борщ, есть кое-что из горячительных напитков. – Ивановна - пеняет Кириллыч пристарелой хозяйке, - нужно нарезать салат, гость голоден с дороги. – Да что ты Кириллыч, не так уж это важно - пытается утихомирить хозяина Леднев. Но Пожарский не преклонен. – Сиди, нужно чтобы на столе все стояло, так у нас положено.
Чтобы как то поддержать разговор Леднев вспоминает былое, - Никак не пойму как ты тогда оказался у нас, вроде бы работал в большом театре в большом городе, а вдруг… да еще на этой странной должности.
-Ты ешь, ешь, вот колбаска закусывай. А тогда я встретил женщину и вот приехал к ней туда. А в театре нет главного режиссера. Директор – Нет, без режиссера принять не могу. Творческий состав – Я документами тычу, там все прописано. Да и жить то на что-то надо. Ни в какую. - Ну вот разве, что завпостом могу взять, - говорит – А там режиссер приедет, - Да ладно . Кириллыч берет гитару: А это помнишь? Слова знакомой песни вторгаются в узкое пространство квартиры:
Все идешь и идешь. И сжигаешь мосты.
Правда, где, а где ложь? Слава, где, а где стыд?
Да, да конечно помню «Господа офицеры, я прошу вас учесть, кто сберег свои нервы не сберег свою честь», – вторил Леднев . Он вспоминает книжку Высоцкого внезапно выхваченную на распродаже по случаю какого-то партийного собрания в помещении театра.
- Да, да. Тогда Высоцкого еще не издавали. А тут «Нерв» ты мне ее подарил. Она и сейчас у меня хранится. – Кириллович потянулся к книжной полке, висевшей прямо над столом
- Не стоит. - Леднев припомнил обстоятельства того подарка, он купил единственную книгу, а художник театра Вилькин чуть ли не вымолил подарить ее Кирилловичу. Заслуг конечно в том нет, что говорить. – Расскажи лучше как ты стал артистом. – предложил он.
- Да нечего тут особенного нет, в театре объявили, что набирают вспомогательный состав, пришел тогда и прочитал приемной комиссии Есенина «Собаке Качалова». Дай Джим на счастье лапу мне, Такую лапу не видал я сроду. .
-Послушай дружище, - встрепенулся Пожарский, - Вот сейчас я думаю… У меня была счастливая жизнь. Вот даже войну застал, - ведь мы там жили на севере и нормально жили, никто не голодал. Рядом тайга, там всего немерено, река, чуть дальше озера, а там и дичь и рыба всего можно найти. Никогда без добычи не возвращался, в свои десять – тринадцать лет кормил и свою семью, да и соседям перепадало. Ты не верь, что в войну от голода помирали, кто что-то делал имел достаток. А грибы, ягоды об этом и вовсе говорить нечего в избытке… - он подхватил с тарелки, маленький скользкий груздь.
После десятого класса подался сюда. Вначале сдал экзамены в один институт, потом в другой, и даже какое-то время учился попеременно-то в том то в другом, жил в общежитии. Потом подумал, подумал, врачом быть не хочу, инженером тоже. Тогда главный режиссер уехал от сюда в столицы и полтруппы забрал с собой, невольно нужно было добирать состав, вот и объявили набор. Пришел, думал на порог не пустят, прочел Есенина, спел под гитару. «Что ты такими людьми грех бросаться» – сказали мне. Жить меня определили в таком странном строении на самой крыше, это вроде украшения, а внутри все обустроено, даже отопление есть. А потом настали другие времена и я уехал в Армавир. Ну как всегда на актерскую биржу. Подошел режиссер «Поедешь?» «Поеду». Гастроли там были очень хорошие. По югу страны. Потом Владивосток, На Камчатке работал в Грозном, в Рязани. Уходил сам, в конце концов я получил вкус к такой жизни, но сюда возвращался каждый год, здесь жила моя мать, старший брат, сестры. Одна из них до сих пор жива. Здесь в 70-е открылся новый театр. Я можно сказать стоял у его истоков. Ездили с режиссером набирать труппу в Ленинград. Приехал целый курс, но долго они не продержались. Толи режиссер был бестолковый, толи все изначально все пошло не правильно. Но развалилось все уже к Новому году. Вот тогда назначили Пивоварова. Тогда все начало выравниваться.
Кириллович говорил долго. Огромный чемодан фотографий иллюстрировал его рассказы. Славно, Ледневу даже начало казаться, что все это произошло с ним самим. Жизнь на самом деле получилась веселая, беззаботная, к тому же с «музыкальной канвой» - шутил Кириллович. Рассказы не прекращались до самого утра. А утром Леднев едва преклонив голову и наспех попрощавшись с хозяевами отправился на автостанцию.
- Ты смотри будешь в наших краях, непременно заезжай.
Леднев махнул головой, - Конечно. Ну и ты старина держись! Кириллыч проводил его до лифта. Дверь скрипуче подалась вперед и захлопнулась, лифт тоскливо пополз к низу. Леднев еще какое то время думал о красоте прожитой актером жизни, потом глотнув воздух набрал номер своего приятеля. Трубку взяли очень скоро, и он начал говорить: Кирилыч, слушай я кажется забыл у тебя записную книжку и документы. Сделай божескую милость впусти обратно. - На другом конце провода молчание. Он снова повторил свою просьбу. Наконец молчание оборвалось. Женский голос попросил его назваться. – Это кто? - не понял Леднев. – Назовите свою фамилию. – повторили в трубке. - Да я только вышел, спросите у Кирилловича. Это возможно его дочь?, - молчание и вдруг слова словно бетонная глыба обрушившаяся на Леднева, - Антон Кириллович Пожарский умер два года назад, в этот же день.
Он не успел ничего сказать, как трубку положили. Дверь в подъезд отворила молодая женщина выкатавшая коляску, Леднев помог ей и кинулся к лифту. Сосредоточенно считал этажи. А потом вдруг оказался у дверей знакомой квартиры. Женщину открывшую дверь он не знал. Да и в квартире все было по-другому. Взамен бесшабашной запущенности, царил идеальный порядок, тонкие пластиковые двери, застеленный толстым ковром пол. Из комнаты выбежал крохотный малыш и позвал маму. Леднев отшатнулся, - простите, я должно быть перепутал этажи. Здесь должен был жить мой приятель актер Пожарский? – А так он умер еще два года назад. – просто сказала женщина, - Мы купили эту квартиру у его родственников. – Простите, - Леднев отступил назад и оперся о дверцу гудевшего лифта.
Женщина догнала его уже на первом этаже, - Я как то не сообразила сразу, что это может быть ваше, - сказала она, - Здесь фотография, родственники ничего не взяли. Ведь вы Леднев? и протянула Ледневу его паспорт и записную книжку, ту самую в которую он пытался внести все бесчисленные рассказы Кирилловича. Он кивнул машинально развернул паспорт. Внутри лежала записка написанная рукой Пожарского: Дружище позвони мне в тот же день в следующем году, мне многое нужно рассказать.
Ровно через год он позвонил. Он набрал все тот же номер и радостный знакомый голос приветствовал его, - Дружище Леднев, я рад тебе, заезжай хоть ночью, хоть днем. Буду ждать тебя!
Леднев побледнел, опустился на палую листву возле многоэтажного серого дома, ворохом листьев накрыл свою голову, втянул запах. И тогда ему показалась, что все еще можно вернуть назад. И тогда он снова набрал номер и хрипло сказал «Жди, я скоро приду!»