Придя вечером с работы, Любовь Ивановна обнаружила в прихожей гроб. Смертельно побледнев, она схватилась за сердце и рухнула на резную скамеечку.
- Что случилось? – хрипло выдавила она, увидев мужа в дверном проеме. – Мама? Дети?
- Да все в порядке! Все живы-здоровы, - довольным голосом произнес Федор. – Новый продукт… – и любовно провел ладонью по лаковой крышке объекта Любиного испуга. – Смотри, как сделано… Фасочки какие гладенькие…
- Какие еще фасочки! – обретя голос, взвизгнула Любовь Ивановна, напрочь забыв про сердечные проблемы. – Ты меня до смерти напугал! Это ж надо додуматься, притащить в квартиру гроб!
- Да ладно тебе… Я сюрприз хотел сделать. Думал, ты обрадуешься… - разочарованно протянул Федор Васильевич. И тут его лицо вновь просветлело: «Ты его еще внутри не видела…»
- Не видела, и видеть не желаю! – отчеканила жена. – Сюрприз он хотел сделать! Как тебе только в башку могло взбрести притащить эту гадость в дом?!
- Гадость? – обиделся Федор. – Да я может вот этими руками его выточил! – и он протянул свои натруженные в мозолях руки. – Я может совестью своей рисковал, вынося его с фабрики! А сколько лаку и морилки на него извел?! Ты посмотри только, чисто красное дерево… Не хуже заграничных…- и он снова погладил крышку.
- Совестью он рисковал… - злорадно рассмеялась жена, постепенно отходя от шока. – Как можно рисковать тем, чего у тебя отродясь не было?! Ты ж полфабрики перетащил в дом! Но там хоть для пользы… А это? И кому он нужен, твой гроб? Себе что ль приготовил? – ехидно спросила она.
- Почему себе? – испугался Федор Васильевич, слегка побледнев. – Ну, так…пусть будет… Мало ли… В хозяйстве сгодится… - неуверенно произнес Федор, лихорадочно соображая о полезном применении гроба в их быту.
- А я сказала, не будет этого ящика в моем доме! – и Любовь Ивановна с силой стукнула кулаком по предмету спора.
- Тише, не поцарапай! – Федор кинулся рассматривать место удара. – Ну вот, так я и знал! – воскликнул он с горечью. – Поцарапала! Напялишь колец и ходишь, как елка или еще кто похуже!
- Не смей меня оскорблять! – крикнула Люба. – А если тебе дорог этот ящик, так и спи в нем! А в мою кровать ни ногой, покуда эта хреновина в моем доме!
Федор Васильевич, почувствовав неприятное давление "каблуком", совсем разобиделся и перешел из обороны в атаку. – Это и мой дом тоже и я не позволю из себя делать «тряпку»! Кровать, между прочим, я сделал! И диван, и кушетку… Здесь все мое! Вот этими самыми руками выточено! – и он снова показал руки. – И гроб будет стоять здесь, потому, как я его сделал! И всё! – и, решив показать жене, кто в доме главный, стукнул кулаком по несчастной крышке своего лакированного шедевра.
Жена фыркнула и ушла на кухню. А Федор бросился рассматривать следы возможного ущерба на битой, перебитой на сегодня, домовине.
Ужин их помирил и в кровать они легли вместе. Жена все ворочалась и вздыхала, переживая вечернее происшествие и, наконец, затихла. А Федор, слушая сопение жены, размышлял, что он сделал такого плохого. Не пьет, деньги не проматывает… Подумаешь, гроб… Почти что мебель… За табуретки, да кровати она так не орала… Боится, видно помереть… Дура! – заключил, найдя разумное объяснение неадекватному поведению жены, после чего, спокойно уснул.
Завтрак прошел в полном молчании. Жена про гроб не вспоминала, хотя Федор Васильевич краем глаза видел, как она, проходя мимо гроба, всё еще стоящего в прихожей, боязливо косится в его сторону, прижимаясь к стене.
- Дура, дура и есть! – снова подумал Федор.
Разговор не клеился, каждый думал о своем и супруги, вяло пожелав друг другу хорошего дня, разошлись каждый в свою сторону, на работу. Любовь Ивановна в свою бухгалтерию в местном универмаге, Федор – в столярный цех.
Придя с работы, Федор Васильевич перенес гроб в большую комнату и устроил его возле окна, удачно вписав между резных этажерок с комнатными цветами.
Любовь Ивановна уже с порога увидела отсутствие предмета их раздора, и радостно влетев в большую комнату, где супруг смотрел телевизор, обомлела. Гроб стоял на видном месте, утопая в цветах.
- Тьфу ты, пропастина! – плюнула Люба. – Из ума ты выжил что ли? Нигде покоя нет от этой гробины! Я было решила, что ты одумался, ан нет, ты меня саму решил загнать в этот ящик! Ты бы еще венками его украсил!
- А куда мне прикажешь его поставить? Здесь ему самое место. В спальне-то тесно… - развел руками Федор.
- Ты совсем дурак или прикидываешься? – покрутила Любовь Ивановна у виска. – В спальню он его потащит… Да я с ним ни в жисть рядом не лягу!
- Ты его внутри не видела… Увидела бы – легла! Говорю ж, тесно… Вот и не понёс… - Фёдор никак не мог понять, что хочет от него жена. – Хочешь, чтобы я снова поставил его в прихожую?
- Оооо! – закатила глаза Любовь Ивановна. – Всю жизнь прожила с дураком, а узнала только что… Я хочу, чтобы этого гроба в доме не было! Понимаешь? Вообще, не было!
- Не начинай! – оборвал её Фёдор Васильевич. – Я вчера уже всё сказал. Ты просто не думай о нём, вроде, как и нет его. А увидела, так думай, что мебель это.
- Как же, не думай! – в голосе жены пробились плаксивые нотки. – Думай, не думай, а тут – вот он, стоит гад, в цветах, прямо невеста!
Шли дни. Гроб стоял, и Любовь Ивановна по-прежнему никак не хотела мириться с его присутствием. Федор Васильевич стоял на своём и отношения между супругами день ото дня становились всё хуже.
- Ради Христа тебя прошу, унеси его куда-нибудь! Или продай! – умоляла его жена.
- Кому ж я продам его? – спрашивал Федор, чтобы только отвязаться.
- Ну, может, найдется какой дурак, купит… - в ее голосе прозвучала надежда.
Федор Васильевич и сам уже давно пожалел, что притащил гроб и рад бы избавиться от него, тем более, что с его появлением их семейная жизнь начала трещать по швам, а это его очень беспокоило. Но когда он представлял, что незнакомого ему человека положат в его гроб, в этот поистине шедевр деревянного зодчества, выточенный собственными руками из самой лучшей сухой доски, проморенный до состояния красного дерева и вскрытый добрым десятком слоев корабельного лака, то слезы наворачивались у него на глаза. И он смотрел то на свои «золотые» в мозолях руки, то на ладный сверкающий ящик, из-за которого жена ежедневно ест его поедом, и твердо решил, что этот гроб будет с ним по жизни.
- Продать… Как же! Он там, как король будет лежать, а ты – в убогом с занозами, ящике? Не бывать этому! Привыкнет… - успокаивал себя Федор. – Увидела б его внутри, так бы не скулила.
Обстановка накалялась.
- Или я или гроб! – поставила ультиматум Любовь Ивановна, уходя на работу. – Если до вечера не уберешь, к маме уйду!
- Пугает… - решил Федор Васильевич. – Куда ж она пойдет, столько лет прожили. Да и смешно, из-за мебели семью рушить… Пугает…
Любовь Ивановна ушла к матери. Периодически звонила, справляясь о переменах в доме. Но перемен не было, и они продолжили жить порознь.
Федор Васильевич приходил в пустую квартиру, где он так счастливо жил с Любовью Ивановной и его глаз уже не радовался ни нажитому за годы супружества добру, ни мастерски срубленной им кружевной мебели, которой он раньше очень гордился.
- Променяла наши годочки совместные на свою мать… Не выдержала испытания… Не оценила заботы моей! Я что? Для себя, что ли старался? Всё ведь в семью, всё в дом тащил… Да пропади оно все пропадом! – ругался Федор, глядя на свои богатства. – Возьму вот сейчас и порублю в дрова, этот чёртов гроб! – угрожал он гробу, но рука на вандализм не поднималась, и он, проклиная свою слабость, шел звонить жене.
- Здравствуйте, Авдотья Карповна! – поприветствовал он тёщу, досадуя, что она взяла трубку. – Попросите Любу подойти.
- Ааа, зятек! Шо соскучилси? – обрадовано прошамкала Авдотья Карповна. – Любу, вишь яму… Тебе с анделами пора разговаривать… А он…Любу… Яшшик-то свой упёр али спишь в ём? Любуисся всё поди?! – и она заливалась мерзким смехом. – Я уж тут суседке рассказала, как ты родную жену на гроб сменял…
- Ведьма! – раздражаясь, бросал трубку Фёдор, из-за того, что так и не удалось поговорить с женой.
Наконец, тишина с одиночеством, сделали своё дело. «Сломался» Федор. Дождавшись ночи, он обвязал своё детище веревкой и, взвалив на спину, вынес его из квартиры. Дом спал и Федор, вызвав лифт, нырнул в него, незамеченным. Выглянул из подъезда. Тихо. Донес до мусорки и, оглядевшись, поставил гроб возле контейнера, где почище. Потоптался, озираясь, и с чувством тяжелой потери, нехотя направился к родному подъезду. Поднявшись на первый этаж, он прильнул к подъездному окну. Свет от дорожных фонарей хорошо освещал мусорную площадку, и Федор Васильевич затаился в засаде, дабы быть уверенным, что гроб попадет в хорошие руки.
- Постою, поди немного, посмотрю… - подумал Федор Васильевич. Чувство вины и предстоящей утраты заставляло его сердце бешено колотиться. Ему было нестерпимо жалко свой деревянный шедевр, привнесший в его жизнь одни беды.
Гроб «горел» ярким пятном среди мусорных баков, всем своим видом «крича», что ему здесь не место.
- Только бы дождь не пошел, - волновался Федор Васильевич, - вроде тучи вечером были…
Время тянулось медленно и для Федора эти минуты показались вечностью. На улице было пусто и желающих подобрать гроб, не было.
- Чё ж, не надо никому, что ли? – ломал голову Федор, борясь со смешенными чувствами разочарования и радости одновременно.
И тут он увидел, как какая-то мелкая собачонка, подбежав к мусорной площадке, задрала ногу и помочилась прямо на НЕГО.
- Ах, ты ж, сволота! Дрянь! Поганка! – исходил ругательствами Федор. Он мигом выскочил из подъезда и вне себя от ярости, погнался за хулиганкой. Собака взвизгнула и умчалась прочь.
- Я сделал, что смог! - развел руками Федор, глядя в небо, как бы прося прощение у Всевышнего.
- Видно это «оттуда» знак, - обрадовался Федор Васильевич и, обняв своего деревянного «друга», вернул его к цветочным этажеркам.
Назавтра был выходной, и Федор встал позже обычного, из-за наполненной бурными событиями, ночи. Заглянув в холодильник, он задумал сходить в магазин, чтобы обновить его содержимое. Выглянув в окно, он увидел стайку старух, шептавшихся у подъезда. Старухи о чем-то спорили и, оглядываясь на мусорную площадку, боязливо крестились.
- Что там случилось-то? – заволновался Федор Васильевич и неприятный холодок пробежал по его спине.
Он вышел из подъезда. Старухи сразу же умолкли и, поджав губы, подозрительно уставились на Федора.
- Здрасьте! – буркнул Федор Васильевич, и хотел было проскочить между ними, но от стайки быстро отделилась одна из женщин и, схватив его за рукав, потащила в сторону. Это была соседка тремя этажами ниже – Федотья Агаповна, сплетница, каких свет не видывал, не хуже мясорубки перемолотившая кости всем без исключения жильцам дома.
- Слыш-ка, Василич, чипэ у нас! – горячо зашептала она. - Вчерась Руфа, ну та, с дома напротив…собаку ночью выгуливала. Собаке до ветру приспичило, животом захворала, ну Руфа эта и повела ночью, животину свою. Так вот, она сказывала, что кто-то на помойку гроб с покойником выкинул. Покойник-то лигархом был! Видать разборки у их были, ну, лигарха того и зарезали. А после и выкинули, в гробу прямо. А гроб дорогой, модный… И так вот это просто у их, взять и на свалку! Дожили… Может ты видал чево или слыхал?
- Нее…, не слышал. – побледнел Федор Васильевич и зачем-то посмотрел на мусорную площадку. – А где гроб-то? – осторожно поинтересовался он.
- А хто его знат… Упёрли утром. Видать спохватилися, что не по-человечьи это, людей на помойках бросать… А може хто другой подобрал… Из-за гроба. Руфа сказывала, шибко красивый, американский. А что? Покойника скинул, а гроб дома по-тихому спрятал, до случая. Ведь и не ношеный почти… Всегда сгодится такое-то добро… - закивала с видом знатока Федотья Агаповна.
- До какого случая? – выдавил Федор Васильевич, чувствуя слабость в коленках.
- Так ить мы сёдни живы, а завтра не знашь, наступит ли… К смерти заранее готовиться надобно. Да ты чё бледный такой? – забеспокоилась старуха. – Не боись, участковый тута уж, по хатам ходит, отпечатки собирает.
Настроение было испорчено. Федор Васильевич на квёлых ногах побрёл в магазин, мысленно ругая себя за ночную глупость и неосторожность. Аппетита уже не было. Был только страх разоблачения и давящая душу скука от одиночества.
- Любка, гадина! Бросить его в такой момент…когда ему так плохо… - Федор вздохнул и направился к винному шкафчику.
Люба коллекционировала дорогие крепкие напитки, покупая их в своем универмаге. В их семье спиртным не злоупотребляли, держали просто, для гостей или особого случая, в виде праздников или дней рождений.
Федор решил, что такой особый случай настал и выбрал бутылку. Мир заиграл другими красками и все страхи, связанные с ночным происшествием остались там, у подъезда. Он представил перепуганную Руфину Карловну, которая нашла на помойке гроб и участкового, бегающего по квартирам с целью найти пропавшего покойника. Ему стало весело, и он налил еще рюмочку…
История с гробом не нашла продолжения, поскольку выяснилось, что Руфина Карловна страдает психическим расстройством, состоя на учете в психоневрологическом диспансере и ее ночные видения, не более, чем плод ее больного воображения.
Любовь Ивановна не приходила и не звонила.
- Видать хахаля нашла! – подытожил Федор Васильевич. – А гроб это так…предлог… - и наливал очередной стакан.
Переживать свою ненужность ему стало легче, и он перестал жить былым и думать о будущем, поскольку права была эта досужая Федотья, жить надо «сёдни», а там, что Бог даст.
Вскоре «особые случаи» стали носить постоянный, а порой и затяжной характер. Мастер, как мог, прикрывал Федора, но невыходы на работу стали настолько частыми, что Федора Васильевича «попросили» с работы, но за былые заслуги пожалели, уволив по собственному желанию.
Работы не было, деньги быстро закончились. Содержимое винного шкафчика, некогда наполненного дорогими напитками, со временем изменило статус изысканного на более скромное, а позже шкафчик и вовсе стоял пустым, поскольку спиртное у Федора теперь не застаивалось.
Выпив, он садился на пол рядом с гробом и разговаривал с ним, как с равным, живым. Он даже придумал ему имя - Григорий, чтобы общение было более "полным".
- Вишь, брат Гриня, - обращался он к гробу, - как повернулось. Работал, как вол, тащил всё на горбу своем… А зачем, скажи? Кому надо было? Ей? У ней хахаль теперь есть, пусть он и тащит! Признавать она тебя не хотела… Дескать, ты не такая мебель, как надо… А то, что я в тебя душу вложил… Души не увидала.. Да у ней самой души нет… бездушная она! Мы ж ей, тьфу… и растереть… И ведь даже во внутрь не заглянуть! Плохой ты для нее… А она? Эх, да что там говорить! – и снова тянулся за стаканом.
- Ишь, сердешный, как убивается! – охали соседки, глядя на помятую фигуру Федора, бредущего за очередным эликсиром к «особому случаю». – Был мужик, как мужик… работящий, хозяйственный… Руки золотые… И что этой Любке надо было? С жиру бесилась… Не жена - падлюка!
Федор Васильевич потихоньку пропивал свои резные стульчики, шкафчики, заполняя дома соседей эксклюзивом, а когда уж ничего путевого не осталось, решился он на страшный замысел – продать друга своего закадычного.
- Иван Дмитрич! – обратился он к соседу по площадке. – Зайди ко мне, дорогой, покажу чего.
Иван Дмитриевич, в последнее время увлекшийся собиранием резной мебели «от соседа», без долгих уговоров направился в квартиру к Федору, в надежде заполучить новый ручной работы продукт за копейки.
Федор Васильевич поманил соседа в большую комнату и указал пальцем на единственный в доме предмет, заслуживающий внимания.
- Чего это? – похолодел Иван Дмитриевич. Он попятился из комнаты к выходу, но Федор Васильевич быстро преградил ему дорогу, заблокировав своим телом дверной проем.
- Ты чего напугался-то, Ваня? – хихикнул Федор. – Гробов что ль никогда не видел?
- Нет, почему же… - произнес растерянно Иван Дмитриевич. – Просто странно как-то… Гроб в доме… А кто внутри? – коченея от ужаса спросил он.
- Да никто! – снова засмеялся Федор. – Если гроб, то почему он должен быть с кем-то? Пустой он, Ваня, пустой, как барабан! Да не мнись ты у дверей, давай покажу тебе его внутри.
- Нет! – замахал руками сосед. – Нельзя гроб держать в доме пустым – примета плохая.
Федор задумался. Что плохого в гробе? То, что он пустой? Или то, что он гроб? Дожить до седых волос и верить в приметы, как старуха… Ну и ну… Ничего ж не случилось... Хотя, конечно, и хорошего нет, совсем нет.
- Вань, купи гроб! – глянул на него Федор глазами побитой собаки. – За полцены отдам! Сам его выточил, вот этими руками. А фасочки? Ни единой зазубринки! Он и тебе будет впору, мы ж с тобой одного роста… Ты внутри его глянь, Ваня! Умереть – не встать, красота!
Соседа передернуло и он, отстранив Федора, молча направился к выходу.
- Дмитрич, ты чего? – засеменил вслед Федор Васильевич. - Я ж так, для словца красного сказал «умереть», не взаправду ж…понарошку… Купи, а, Вань? Похмелиться бы…
Сосед, будто не слышал. Подойдя к двери, он вдруг развернулся и, достав из кармана тысячную купюру, сунул в руку расстроенному Федору, после чего, также молча, вышел из квартиры.
Какое-то время Федор стоял в растерянности, но быстро пришел в себя.
– Тыщу дал! Просто так, за просмотр… Или одолжил? – ломал голову Федор по дороге в винный ларек.
Набрав полный пакет "рассыпухи", хлеба на сдачу, он рысцой побежал домой.
- Гуляем, брат Григорий! Если б не ты, не дал бы Ванька денег! Как пить дать, твоя заслуга! – благодарил он своего «спасителя-поильца», трясущимися руками наполняя стакан дешевым вином.
- Даст Бог, не последняя! – провозгласил он тост и, обернувшись к своему деревянному «товарищу», как бы приглашая его присоединиться, залпом выпил «живительное» зелье.
Федору полегчало. Жар разлился по телу, на душе потеплело и всё в этом мире показалось ему не таким уж плохим, и одиночество с неустроенностью были где-то далеко, и жена уже не такая плохая, а жалкая… С каждым новым стаканом он ощущал в себе силу и уверенность в завтрашнем дне. Завтра всё будет по-другому, всё по-другому…
Федор Васильевич вышел на балкон. Закурил. Темное сырое небо моргало многочисленными звездами… Ночь вступала в свои права, готовя город ко сну. На улице стояла тишина и только где-то далеко, одинокий пес надрывно пел свою заунывную песню. Федор вытер рукавом набежавшую слезу. Ему стало жаль этого пса, такого одинокого, кем-то брошенного… А еще невыносимо жалко жену, которая собственными руками разрушила свою жизнь, потеряв крепкое плечо в виде него, Федора. Он обхватил голову руками и зарыдал. Сигарета выпала из его рук. Испугавшись, что его гроб сгорит, он инстинктивно потянулся за сигаретой, чтобы не наделать пожара и…выпал с балкона.
******
Хоронили Федора Васильевича в закрытом гробу. Любовь Ивановна долго рыдала на крышке гроба, сделанного золотыми руками Федора. Его изящество и идеально округлые фасочки она не оценила. Его красота ее не тронула. Лаковый щеголь цвета красного дерева с резными бочками был для нее просто гробом, последним пристанищем ее мужа.
- Дура, ты дура! – смотрел на нее Федор сверху. Говорил же, сгодится в хозяйстве, а ты упёрлась… Реви вот теперь!
- Американский! – восхищались старухи-соседки, глядя на сверкающий огненным лаком гроб. – Верно хорошо ему там…в таком-то дому… Чисто король лежит…
- А то! – удовлетворенно заметил Федор Васильевич. – Вы еще внутри его не видели…