Человек в сомбреро вышел на морозную улицу. Он шел не спеша, придерживая рукой мексиканскую шляпу и матеря столицу, которая встретила его непогодой. Его сопровождал шумный табор беженцев. Они толпились вокруг него, с надеждой всматриваясь в его красное от мороза лицо, стараясь не отставать, словно он был для них мессией, последней надеждой. Все были одеты налегке, по-летнему, как будто только что они сошли с пляжа: в шлепанцах, в рубашках с короткими рукавами, юбках. А снежный ветер буйствовал, рвал и метал, как никогда.
— Да благословит тебя Бог за доброту! — обращалась к нему пожилая женщина-армянка.
Она держала за руки двух малолетних детишек в шортиках и футболках, а за спиной у нее был туристический коврик. Дети дрожали от холода и ничего не понимали. Иногда они что-то говорили по-армянски, очевидно, спрашивая свою бабушку, когда они, наконец, доберутся до теплого места. С вокзала их погнали, и они неприкаянные слонялись у входа в аэропорт. Работники аэропорта разводили руками, полиция отворачивалась, а прохожие спешили миновать эту странную группу людей. Вскоре выяснилось, что возникла проблема с документами: они еще не пришли в Москву. К тому же, было раннее утро, и отдел депортации еще не работал. Все что они получили, так это бесплатно по бутылке воды на человека. Поэтому люди, столкнувшиеся с опасностью голода и холода, сами искали пути спасения.
Усадив всех несчастных на такси и дав таксистам денег до Еревана, человек в сомбреро пошел на автобусную остановку. Несколько десятков несчастных глаз провожали его со слезами на глазах, махали ему, что-то кричали, спрашивали его имя. Он не любил благодарностей, и чтобы отвязаться, дал напоследок главному из них, похожему на цыганского барона, зачем-то адрес Людки из Сыктывкара. Туда благодарные армяне обещали прислать под Новый год наивкуснейшее абрикосовое варенье и грецких орехов. Тем временем, мороз крепчал на глазах. Синицы падали на лету, и пассажир из Мексики Синичкин уже начинал чувствовать признаки простуды.
— Ну и денек, якорь мне в задницу! — сказал он водителю автобуса.
Автобус был пуст.
— Да уж, не май… — ответили ему и включили печку.
Через пару часов наш герой был уже у деда. Он громко кашлял и чихал, производя на присутствующих неприятное впечатление. На столетие патриарха рода собрались, казалось, все родственники по всем генеалогическим линиям. Большинство Анатолий Петрович даже никогда не видел, да и сам именинник не понимал в чем дело, и с удивлением принимал детские рисунки от правнуков. Он стоял в их тесном окружении с тростью, тряся ей и охая, решив очевидно, что его вздумали переселить в дом престарелых.
— Уважаемый, Петр Васильевич — обратилась к нему вдруг бывшая жена Анатолия Петровича, десять лет не произносившая ни слова, как развелась с мужем. — Поздравляем Вас от всей души с днем рождения! Говорят, в сто лет зубы опять начинают расти. Желаем счастья, здоровья и долгих лет жизни.
Дед ничего не понимал, ругая при этом местные коммунальные службы, так и не включившие батареи. К тому же у него поднялось давление от переживаний, и он желал поскорее накинуть на голову капюшон и залечь в кровать, притворившись мертвым. Капюшон этот он отцепил от китайского дождевика, который вместе с плетеной корзиной ему подарила администрация района еще на девяностолетие, узнав от родственников, что именинник в молодости был заядлый грибник. В таком смиренном виде под парой-тройкой байковых одеял он часто подолгу лежал на спине, сложив руки крестом, в ожидании пенсии, и трудно было понять, умер он наконец-то или просто спит.
«Лежит как инок во гробу, смиренно всматриваясь в мглу», — сказал про него как-то раз старший зять Ануфрик, решивший больше никогда не работать и стать народным поэтом, издаваясь большими тиражами.
Младший зять Юрасик не отличался особо культурными излишками. Он был всегда угрюм и молчалив и показался деду только один раз, когда привез диван. Его поставили на самое видное место, в коридоре, перекрыв деду доступ к выходу в случае пожара, а на вопрос: зачем ему его диван у деда, он отвечал по секрету, что таким образом застолбил местечко. Стоит отметить, что на пятикомнатную квартиру деда претендовали почти все, кто мало или не мало приходился ему родственником. Дед давно смекнул ситуацию и извлекал из нее преимущества. Он с большим удовольствие манипулировал сознанием любителей халявы и даже иногда стравливал между собой группы тех или других родственников, обещая каждой из них свои преференции и создавая тайные союзы.
Зная при этом скрытность хозяина дивана, дед всегда недоумевал, откуда берутся детишки у младшей внучки, пока ему не объяснили доходчиво на картинках, что есть в мире современные технологии, когда физическое присутствие отца и не требуется вовсе. «Глупые, — ворчал тогда Петр Васильевич, — бесстыдники… Природа Вас всех накажет. Ой, как накажет… Вот отвалился у обезьяны хвост, потому что не нужен был. Так и мужики скоро все свои стручки потеряют, коль работать ими правильно разучатся».
— Пусть Вас окружают только хорошие люди, пусть в Вашем доме всегда будет тепло и уютно и всегда будет слышен веселый детский смех… — продолжала лить елейные речи бывшая комсомолка и бывшая жена нашего героя, намекая на то, чтобы дед разрешил жилищный вопрос ее младшей дочери.
Она почему-то ей больше симпатизировала, чем старшей. И то из-за того, что старшая и Ануфрик самовольно заняли ее комнату и ей приходилось теперь спать на раскладушке на кухне.
«Он что ей пенсию завещал, пока я лопатки грел в Канкуне?» — удивился наш герой внезапным проявлением дара речи у своей бывшей.
Дед вдруг узнал сына.
— А, Толик! — выговорил он с трудом слова из-за вставной челюсти.
Часть звуков при этом искажалась, и не всегда можно было понять, о чем идет речь. Поэтому одни родственники привыкли и понимали все с полуслова, а другие делали вид, что понимают, по часу выслушивая проповедь старого человека в телефонную трубку в виде нудного монолога.
— А ты чего пропал? Я все жду-жду, думал, ты околел уже.
— Я в Мексике был, — буркнул Анатолий Петрович сквозь кашель.
— Где?
— В Мексике, в Мек-си-ке… — и кашель стал еще сильнее.
— Где, где? — не понимал дед.
— В пиз.. — не выдержал наш герой, совсем не стесняясь малолетних внуков. — Персоной нон грата был, понял?
Но все уже привыкли к такой грубости и не обращали внимания. Лишь Ануфрик за спиной Анатолия Петровича тихо сказал: «Седина в бороду, бес в ребро…». Но наш герой не мог давать сдачи, все для него стало как в тумане. Ему срочно захотелось домой, в свою берлогу, и он уехал, так и не попрощавшись ни с кем и ворча себе под нос «Расплодились черти». Температура резко повысилась, и несколько дней и ночей незадачливый мексиканец провел в постели, громко кашляя и чихая. Ухаживал за ним все тот же Ануфрик и целыми днями сочинял стихи, очевидно, рассчитывая на Букеровскую премию. Своими стихами он делился с больным и даже советовался, но не получал положительной оценки у невольного слушателя.
— А вот это как Вам, Анатолий Петрович, узнаете хоть про кого? — не отчаивался Ануфрик.
Он только что принес больному горячий куриный бульон.
— Валяй, ирод, — захрипел наш герой, от скуки готовый слушать и самого черта.
«Маленькие дети!
Ни за что на свете
Не летайте в Мексику,
В Мексику гулять!
В Мексике бандито,
В Мексике буррито,
В Мексике большие
Горы кокаина.
Будут в вас стрелять,
Почки вырезать, —
Не летайте, дети,
В Мексику гулять».
— Да это плагиат, Ануфрик! — бросался в него рваным тапком Анатолий Петрович. — Лучше Ху… яма послушай, рубаи. Какой мудрый мужик был, не то что ты — бестолочь.
И наш герой брался нравоучительствовать. Он знал наизусть почти все рубаи Омара Хаяма и применял их повсеместно.
«Жизнь пронесется, как одно мгновенье,
Ее цени, в ней черпай наслажденье.
Как проведешь ее — так и пройдет,
Не забывай: она — твое творенье».
Приходил навещать Анатолия Петровича и младший зять Юрасик, но больше по делу, чем навещать. Подумывал он заменить стол и даже книжный шкаф в комнате и мерил свободные пространства рулеткой. Очень интересовался здоровьем Анатолия Петровича.
— Подыхать мне пора, Юра… Как говорят старые подводники, пускать пузыри, — отвечал Анатолий Петрович в своем самокритичном репертуаре.
— Я тогда телевизор принесу, — говорил младший зять и в самом деле скоро установил в комнате тестя современный телевизор с большой диагональю.
Пожалуй, вся Москва уже знала, кроме Анатолия Петровича, откуда Юрасик достает такую современную технику. Знаменитая «Горбушка», где он подрабатывал грузчиком, и по сей день кормит многих из нас. Потом младший и любимый зять притащил компьютер с монитором и настроил скоростной интернет.
— Диван еще свой сюда втиснуть надо, так сказать, застолбить столбик… — бубнил он себе под нос, окидывая взором скромные габариты комнаты нашего героя, и еще долго ходил по ней с хмурым видом.
В это время дети в соседней комнате орали, как ненормальные, перекрикивая даже новый телевизор.
— Юрасик, ты кактус на подоконнике не трогай. Он, бл…, колючий… — злился про себя Анатолий Петрович.
— Да, пожалуй, он тут встанет, — прикидывал что-то про себя зятек, точно уже нашего героя не существовало вовсе, и даже зачем-то украсил пыльные и никогда нестираные шторы новогодними гирляндами.
— Дорогой, ты это зачем делаешь? — спрашивал его еще не умирающий тесть в явном недоумении.
— Так праздник же, Анатолий Петрович! Новый год.
— Ах, точно, сабантуй скоро, — щелкал до одури Анатолий Петрович пультом от телевизора и недовольно хмурился. — Засиделся я у вас что-то, Юра, залежался…
— Это верно, — соглашался Юрасик и уже присматривался к бедному кактусу. — Колонку сюда поставить что ль?
В эфире шли во всю уже новогодние передачи. И что удивительно: везде с экрана телевизора мелькала одна и та же знакомая прежде нашему герою харя Ильяса Шутмудиновича. Последний хит любимого в народе артиста, записанный на коралловом пляже, держал уверенно первые строчки хит-парада.
«Звук настроения низкий,
Глаза закрыты, а во рту сосиска…»
Вытягивал старательно атлант, ритмично втаптывая под собой бритыми ногами белоснежный песочек городского пляжа Канкуна. Видно было, что он пытается зачитывать с каким-то глубинным смыслом уличный рэп, но, как не крути, все равно получалась одна попса.
Сейчас артист сменил свои страусовые перья и любимые ботинки с загнутыми концами на босяцкий наряд одноглазого карибского пирата. Стоит сказать, что этот образ был навязан продюсерами вынужденно. Никто толком не знал, как лучше замаскировать увесистый фингал, полученный накануне съемок клипа в стычке с поклонниками. Поэтому подбитый глаз был закрыт черной полоской. За спиной Ильяса Шутмудиновича сияло в лучах южного солнца лазурное и такое далекое море…
Анатолий Петрович нажимал кнопки на пульте, протяжно позевывая. Какая-то тоска нарастала в нем большим снежным комом, тянула куда-то вдаль.
— Звук настроения низкий… офигеваю я сейчас без виски, — пропел Анатолий Петрович с хрипотцой в голосе приставучую мелодию, потом зевнул и пожаловался только что вошедшему Ануфрику. — Вот уже четвертый день всякую хрень по всем каналам показывают, так и одуреть можно. Ты это, дорогой, выдерни шнур из розетки.
— Куда же Вы? — удивился старший зять, когда увидел, как наш герой собирается в дорогу. — Опять в Мексику?
Анатолий Петрович посмотрел на него как-то странно и ответил словами Хаяма:
«Разорвался у розы подол на ветру.
Соловей наслаждался в саду поутру.
Наслаждайся и ты, ибо роза — мгновенна,
Шепчет юная роза: «Любуйся! Умру…»
Старший зять лишь пожал плечами.
— Суета у Вас, Ануфрик, одна суета, а мне пора пришвартоваться в тихой гавани, — добавил загадочно он и затем, взяв ключи от машины, накинул на себя сомбреро. — Ты, это, Юрасику скажи, чтобы кактус не трогал, он, писец, колючий… И ядовитый…
Затем Анатолий Петрович подошел к зеркалу и всмотрелся в свое отражение. Удрученный и измученный вид немного смутил его.
— Деду она ни к чему, у него капюшон есть, — поправил он края сомбреро.
Сейчас он очень рассчитывал успеть доехать до Сыктывкара до боя курантов.
Дорога была свободной. Народ по всей стране готовился к встрече Нового года и сидел уже за столами. По радио звучали веселые песни. В какой-то момент идиллия новогоднего праздника прервалась новостями из Мексики. Анатолий Петрович даже сделал погромче, внимательно прислушиваясь к помехам. Оказалось, что на саммите извращенцев-неоконов, который проходит каждый год в Канкуне последнюю неделю ноября, в гостинице «Rai» обезвредили международного террориста, законспирированного под трансвестита из России с бомбой в саквояже. Опасный террорист Абунахренбах после совершения теракта планировал направить расследование по ложному пути, с целью дискредитации российских спецслужб, оставив на месте преступления майку с надписью «Putin is my president». И только благодаря бдительности мексиканских полицейских негодяй был обезврежен. Затем Анатолий Петрович услышал знакомый голос Бернардиты, которая рапортовала об успешной операции на испанском языке. Ее голос вдруг перешел на ломанный русский:
— Пользуясь случаем, хотеть передать привет мой русский друг Анатолий и сказать, что его волшебная палочка дала росток, также хотеть заказать песня для него «Despacito». Давай танцевать вместе.
И наш герой точь в точь как Троцкий в самолете под Рикки Мартина, стал дрыгаться в такт музыки и подтанцовывать плечами под Луиса Фонси.
Подъезжая к селу, где жила Людка, в кустах он заметил знакомых гаишников, запорошенных снегом. Они узнали его и отдали честь.
«Напились что ли черти? — подумал он, буксуя по неубранной от снега дороге.
Машина прочно увязла. Анатолий Петрович было уже расстроился, как увидел, что гаишники подбежали к нему и толкают его машину…
— Уважаемый, газуй сильнее… Эх, дубинушка, ухнем!
Машина с трудом вышла из снежного плена, и, чтобы не завязнуть вновь, не стала сбавлять газу. Ее радостный водитель на ходу бросил спасителям из окна несколько мандаринов.
— Спасибо, ребята! С наступающим!
— Да, уж, наверно, с наступившим! — послышалось следом.
— Дзянь-Дунь, — покачал головой Анатолий Петрович, почему-то припомнив сейчас забытую им китайскую поговорку «Врешь все!»
— Чтоб всегда стоял да денег побольше! — пожелали ему вдогонку.
— И Вам Девок покраше! — крикнул он в ответ, высовываясь из окна, и улыбнулся.
— За тех, кто на дороге! — бежал за ним сержантик, утопая в снегу и открывая на ходу зубами бутылку.
— За тех, кто в море! — заорал в ответ наш герой, давя изо всех сил на газ, а про себя подумал:
«А нет, все-таки наши менты — хорошие ребята. Душевные… Таких нигде не найти в мире…».
— На обратном пути штрафонем, не отмажешься! К нам на пост противогазы завезли, — все еще слышался ему сквозь метель смех гаишников.
До Нового года оставалось пять минут. Под украшенной разноцветными гирляндами елкой сидела Людка. Она сидела прямо на сколоченной из фанеры огромной посылке из Армении.
«Как же она ее доперла!? Поменьше что ль прислать не могли», — подумал наш герой, ругая спасенных им армянских беженцев.
Стол был накрыт до отвала. Он буквально ломился различными блюдами и фруктами. Женщина так трудилась, готовясь к празднику и ожидая дорогого гостя, что утомилась и заснула. Анатолий Петрович зашел в избу, стряхивая снег с одежды. Он так и не побрился с Мексики, весь зарос, и седая борода очень шла ему в эту новогоднюю ночь. С такой бородой он был похож на мексиканского деда мороза. Почему мексиканского? Да потому что на голове его красовалось сомбреро.
— Ну, вот и моя Снегурочка, — сказал тихо он, любуясь спящим образом Людки.
Ко дню празднования она впервые сменила свой сальный поношенный халат на вечернее платье, пусть и старомодное, но праздничное, белое в снежинках. В нем она была похожа даже не на Снегурочку, а на невесту.
«А, чем черт не шутит, — подумал наш герой, улыбаясь. — Поженимся под Рождество, дед-миллионер не разорится, денег даст на свадьбу, а там медовый месяц проведем в Мексике. Берна встретит, все организует по первому классу».
Затем он сел на стул, открыл шампанское и пригубил из горла… Часы пробили полночь. Начинался салют. Петарды уже рвались на огородах соседей.
— Ну что ж, — вздохнул Анатолий Петрович, пародируя бывшего президента Ельцина, к которому питал смешанные чувства. — С Новым годом Вас, понимаешь ли, расеяне!