В зале ожидания аэропорта Канкун народ веселился, пел, танцевал. Сложно было понять, что происходит. Пассажиры, спешащие на рейс в Москву, останавливались хоть на секунду и фотографировали колоритный оркестр. Несколько мариачи в национальных костюмах ярких цветов вживую играли на гитарах, виолах и скрипках. Был среди них и трубач, забавно раздувающий щеки в такт веселой музыке. Он заметно выделялся на фоне остальных артистов, но не потому, что был без сомбреро, а потому что его кожа еще не успела хорошенько прожариться под южным горячим солнцем Мексики. Выдуваемая его легкими медь приятно трогала слух Анатолия Петровича. Он знал, что трубач старается для него, и улыбался ему чуть ли не до слез. Музыканты уже сыграли гимн СССР, потом Катюшу и перешли на Прощание Славянки. Тем более уже объявили рейс до Москвы. Анатолий Петрович поднялся из-за стола и поднял рюмку вверх.
— Троцкий, я пью за тебя!
Затем он осушил рюмку текилы и по старой русской традиции шмякнул ее о землю.
«Мексика меняет людей в лучшую сторону», — решил он, закусывая жареными бобами с перчиком чили.
— Анатолий.. у нас так не делать… — заметила чернокожая Бернардита, покачав неодобрительно головой на осколки стекла под ногами. — Мы делать вот так…
Она сидела за одним столиком с нашим героем и переводчицей по призванию Алешей Петровной. Провожали Анатолия Петровича обратно в Москву.
— Диего, давай нашего фирменного! — крикнула она бармену у стойки, и тот, вылитый бандит, смуглый, с перекрёстной пулеметной лентой на голом торсе, поднес ей запотевшую Пино Колада, украшенную кольцами ананаса.
— На посошок! — по-русски сказала она, и на глазах изумленной публики подвыпившая капитан полиции выпила коктейль до дна и стала рвать рюмку зубами и жевать тонкое стекло с таким диким хрустом, что всем стало жутко…
— Как Вы это делаете? — испугалась Алеша. — Не порежьтесь…
— Лучше за мной не повторять… — смеялась чернокожая женщина, обсасывая тонкую ножку бокала и глотая ее, словно сардельку голодный кот. — Вы думать, только русские фокусники? Нет! Мы, мексиканцы, народ хитрить-мадрить.
— А где Вы так научились говорить по-русски, — не удержалась от любопытства Алеша. — Я давно хотела Вас спросить об этом.
— О… — отмахнулась от нее Бернардита. — Я его знать плохо. Просто приходится крышевать чикос из Харькова. Тут у нас под Чичин-Ицей.
— О, мой дед тоже из Харькова! — почему-то обрадовалась Алеша. — Может быть, слышали Остап Михайлович Дарвиненко? Известный ученый…
Бернардита подозрительно посмотрела на Алешу.
— О… культурные чикос сейчас в особой цене! Ну, если хотеть… я предложить Вам неплохая работа… так сказать по знакомству…
Рейс сильно задержали, и только буквально час назад авиационные власти дали разрешение на вылет. Причина задержки была в беженцах из Армении. Каким-то чудом они оказались в Мексике, и их депортировали обратно, но всех почему-то в Россию.
Все были изрядно навеселе. Даже Алехандро, лицо которого было смазано зеленкой, стоял в сторонке под искусственной пальмой и заметно пошатывался на ногах, попивая из бутылки ром. Он следил за порядком в зале ожидания, особенно, за мелкими воришками, пришедшими на завывание «Ай яй яай», но каждый раз, когда его взгляд попадал на нашего героя, он невольно крутил свои длиннющие черные усы. К Анатолию Петровичу он подходить боялся, навсегда уверовав в то, что это могущественный русский колдун и с ним шутки плохи. Свою напарницу Бернардиту он считал заговоренной, особенно после известной канкунской бойни, когда за тридцать шесть часов было убито четырнадцать человек. К сожалению, город-курорт в последнее время заполонили не только наркоторговцы, но также вымогатели и грабители, и Бернардита была одной из немногих, кто почти в одиночку противостоял преступности. Сейчас он лишь волновался за точность ее револьвера, которым она периодически размахивала и стреляла по дымящимся сигарам и сигаретам. Курить в здание аэропорта было строго-настрого запрещено.
— Как жаль, что Вы нас покидать, — сказала чернокожая капитанша, поднявшись из-за стола вслед за Анатолием Петровичем. — Я помочь заказать гостиница. Быть Ваш телохранитель. Сходить на пляж. Мы иметь чудный коралловый пляж… Таких нет нигде… Ну хоть задержаться на день, два…
— Не могу, Берна, не могу… — обнимался с нею и целовался пьяный русский. — У деда день рождения. Сто лет, а я совсем забыл об этом. Может быть, потом прилечу… Ну что, Берна, встретишь старого ковбоя?
— О чем речь, Анатолий! Ты только свистнуть, и я тут… Мы скоро планировать рейды по африканской чуме и сибирской язве. Работы много. Деньги не лишний. Я тут с Алехандро жить в аэропорте до зима. Стричь капуста.
В это время голос диктора объявил, что посадка на рейс до Москвы заканчивается. Нужно было спешить.
«Вот Троцкий молодец… — думал Анатолий Петрович, поражаясь такому внезапному и неожиданному самоотречению бывшего соседа по самолету, как только тот, вздохнув первые клубы марихуаны, сменил деловой костюм сноба на чарро уличного трубача. — Правильно, так и надо…. Я, может быть, годков через десять, когда дед помрет, тоже все к чертям пошлю и вернусь сюда на трубе играть».
— Лев Давидович, Лев Давидович, — позвал трубача наш герой, достав из кармана веер из сотен долларов.
Троцкий какими-то короткими перебежками, пританцовывая под музыку, подплыл к Анатолию Петровичу, все еще дудя Прощание Славянки…
— На, держи… заслужил! — сунул ему деньги в трубу наш герой.
Тот в благодарность кивнул и вернулся обратно к оркестру, продолжая дудеть перед танцующими зрителями.
— А что ж я сувенир не купил никакой деду-то? — вдруг вспомнил Анатолий Петрович. — Алеша, лапочка, сбегай, пожалуйста, к нашему бармену. Купи у него что-нить на память.
Он всучил ей зеленую бумажку, и переводчица подстреленной птицей поползла к стойке бара, за которой стоял с голым торсом бандит-бармен. Он тряс шейкером, играя мускулами на своей накаченной груди, и посмеивался, жуя жвачку.
— Мужчина, у Вас есть большой, большой… как его… сомбреро и два маракаса…. –дыхнула Алеша на него ямайским ромом.
Тот продолжал трясти шейкером, совсем не реагируя на ломанный испанский женщины.
— Большой, большой сомбреро… и два маракаса… — повторила она, кладя на стол сто долларов.
Вдруг сзади ей кто-то положил руку на плечо. Это был прыщавый Алехандро.
- Сеньора, я могу вас арестовать за непристойное поведение. Вы только что пытались купить за сто долларов секс с этим животным. Но, зная Вас с лучшей стороны и то, что Вы являетесь хорошей знакомой общего с нами друга, на первый раз прощаю, конфискуя средства.
И он уж было положил руку на стойку бара, чтобы сцапать деньги, как бармен-бандит опередил его.
— Алехандро, — сказал он, все также тряся шейкером. — Иди, проспись. Эта моя девушка, и если она хочет поиграть с моими маракасами, она их получит.
— Ладно, не кипятись, Диего… — сдал назад Алехандро. — Налей за счет заведения… но только не в рюмки изо льда, руки мерзнут.
Бандит подмигнул Алеше и, спровадив копа со стаканом виски, позволил гостье посчитать пули на своей пулемётной ленте.
— Un-dos-tres-cuatro, — сбивалась она, совсем забыв, зачем ее послали сюда. — Un-dos-tres-cuatro… Nunca hab;a disparado un arma, fue incre;ble.. (Раз, два, три, четыре,… Я еще никогда не стреляла, это невероятно…)
— Utyos — Ametralladora de 12,7 mm, — уточнил он марку пулемета. — Обожаю, когда он в деле. Как Вас найти, сеньора? Я дам Вам потрогать свой ствол, и мы постреляем вместе…
— Я остановилась в гостинице «Гадкий койот»… — поправила она на себе лифчик. — Приходите сегодня в полночь.
Тем временем, Анатолий Петрович уже прошел контроль. Как всегда он был последним пассажиром, степенно вручая себя в руки небесных работников. Его уже все заждались, и две милые стюардессы, подхватив с двух сторон под ручки, повели Анатолия Петровича к проходу, ведущему в самолет. Сотрудник аэропорта, хитрый седой мексиканец, который только что проверял у него билет и паспорт, на ходу что-то шептал нашему герою. Он чуял нутром, что пассажир перед ним очень богат и, воспользовавшись моментом, когда Бернардита запнулась о заградительную ленту, повалив стойки, тихо сказал:
— Мистер желает девочку?
Анатолий Петрович покачал головой.
— Мальчика?
— Нет.
— Может быть, наркотиков?
В этот момент Бернардита, преодолев ограждение, взяла за грудки работника аэропорта.
— Хавьер, слышишь, мать твою, давай завязывай с сутенерством, а то я не знаю, что с тобой сделаю. Это мой друг. И чтобы ни один волос с его головы не упал! Понял, козел, или нет?
Хавьер извинился.
— Сеньора, простите. Доставим Вашего друга в целости и сохранности, — и он демонстративно сдул пылинки с плеча Анатолия Петровича.
— Походу, наша переводчица потерять. Поэтому принять подарок от мексиканские друзья. — И Бернардита сняла с кудрявой своей головы черное сомбреро и надела его торжественно на нашего героя. — Передать Ваш дед. Я хотеть дать Вам мой револьвер. Но боюсь, в Москва его отнять таможня…
— Спасибо, дорогая моя. Ну, с и меня причитается…
— Учтите, я при исполнении, дать взятки должностному лицу… Не хорошо, — засмеялась капитанша.
— Знаю, знаю… вот этот прутик… — и он протянул черенок винограда чернокожей женщине. — Я совсем о нем забыл…
— Волшебная палочка? — засмеялась она.
— Она самая… Заклинания в Вашем порванном протоколе… Загадывайте только хорошие желания… А еще лучше воткните ее где-нибудь… Это американская «Изабелла». Вот она и вернулась на свою историческую родину… так сказать, к истокам. Мы все словно такие вот волшебные палочки, срезанные острым ножом садовника или вырванные с корнем, всем нам важно вернуться к своим истокам, и скоро к этим истокам вернусь и я…
— Конечно, Анатолий. Я посадить эта волшебная палочка на могила моя мама. Там влажно от слез, и тепло от любви, и есть, кому позаботиться.
Они обнялись и расцеловались. В зале было слышно, как играли мариачи и продолжал веселиться народ. Капитанша тяжело вздохнула и еще долго смотрела вслед большому белому человеку, медленно бредущему в сторону самолета, в сопровождении двух хорошеньких стюардесс.
— Ох, уж эти русские… — подошел к ней напарник Алехандро. — Одна уже вовсю играет на маракасах Диего, а мой лучший друг Бернардита готова лететь сломя голову на край света за этим чертовым колдуном.
— Эх, Алехандро. Тебе не понять. Да и я не знаю почему, но мне так хочется туда, где много-много снега, красная зернистая икра и, говорят еще, медведи прямо на задних лапах ходят по улице и просят, как ты, на выпивку…
Она продолжала смотреть на удаляющегося Анатолия Петровича и ощущала всей своей трепещущей душой в нем что-то такое, перед величием и недостижимостью которого хотелось упасть на колени и плакать. Но больше всего на свете ее поражал и просто ставил в ступор тот факт, как может человек, всю жизнь мечтающий о Мексике, спустя годы, под самую старость все же вырвавшись из плена рутинного бытия, преодолев тысячи километров, в тот же день по прилету повернуть назад опять к своим нерешенным проблемам, так и ни разу не промочив свои потрескавшиеся пятки в лазурной неге Карибского моря. В эту минуту она почувствовала какое-то легкое дуновение с неба, словно крыло ангела коснулось ее волос, глаз, улыбки, и черное, уставшее лицо ее засветилось каким-то просветлением, оросившись чистыми слезами.
Но молитвы Бернардиты прервались, когда ее зоркий глаз увидел, как какой-то сукин сын — малолетка вырвал у зазевавшейся туристки из Китая новенький айфон и побежал к выходу, расталкивая на ходу случайных прохожих. Трубач по привычке подставил подножку, и бедняга распластался на мраморном полу зала ожидания.
— ;Pues adi;s, amigo Anatoly! Bueno, te ver; por ah;. (Ну что ж, до свидания, друг Анатолий! Мы еще увидимся!) — и чернокожая женщина, выхватив свой револьвер, ринулась за воришкой.
Ее рабочий день только начинался.