Настроения в войсках и тылу. Осень 1915 г. (часть 4)
(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2018/11/14/934)
Теперь посмотрим, какие настроения были в царских войсках к концу лета 1915 года.
Историк Н. Евсеев в своей работе «Свенцинский прорыв» отмечает.
«Боеспособность войск русской армии, принимавших участие в Свенцянской операции, была гораздо ниже германских.
Особенно неудовлетворительно было политико-моральное состояние прибывавших пополнений.
Характеризуя состояние ополченских дружин, прибывших на укомплектование частей 2-го корпуса, начальник штаба корпуса, полк. Семенов, 13 сентября 1915 г. докладывал начальнику оперативного управления штаба 10-й армии:
"Наши дружины горестны.
Когда вчера направили их для заполнения промежутка у Лейпуны, солдаты плакали, офицеры тоже не были на высоте положения. Офицер генерального штаба, приданный нами ополченской бригаде, говорил, что достаточно одного чемодана, чтобы дружины рассеялись"».
Уровень боевой подготовки и дисциплины наших второочередных частей и соединений, уже в начале Первой мировой войны был крайне низким.
А ополченческие дружины, которые в годы ПМВ у нас создавались без учета горестного опыта подобных формирований во время Крымской войны, и вовсе оказывались совершенно небоеспособными.
Их солдаты плакали (!!!) узнав, что их «погонят» на фронт и не скрывали своего панического страха перед немецкими «чемоданами» (на деле – 150 мм фугасными снарядами германских гаубиц), разрывы которых вызывали панический ужас среди наших солдат.
«За день до прорыва русского фронта в 11 ч. 30 м. 7.9.1915 г. начальник конного отряда ген. Тюлин доносил командиру гв. корпуса:
"Считаю долгом службы доложить вам о состоянии входящего в мой отряд 496-го пех. полка. По заявлению комполка, в настоящее время полк насчитывает 600 штыков, за короткое время, с 29 августа, полк потерял убитыми, ранеными, пропавшими без вести, больными около 400 чел.
В боевом отношении полк ненадежен. Нижние чины почти исключительно латыши, уроженцы Ковенской губ. имеют полную возможность скрываться среди местного населения".
Кроме этого, по докладу командования, солдаты 496-го пех. полка не имели лопат для рытья окопов, в полку не было пулеметов, патронных двуколок, обоза, походных кухонь.
А вот другой пример: 124-я пехотная дивизия не имела: "ни форменных шаровар, ни верхних рубашек ни у кого, из молодых солдат и у многих старых нет совершенно, ходят в цветных домашних рубахах, шинели имеются не у всех, палаток тоже не хватает" (ВИА, л. №377959, л. 43, из донесения кап. генштаба Платонова от 8.9 1915 г.).
Днем позже начальник штаба 10-й армии доносил начальнику штаба фронта: "124-я дивизия в настоящее время в числе немного более двух тысяч штыков, не имеет ни пулеметов, ни обозов, ни кухонь, вооружена "берданками" и дивизия как таковая не представляет надежной боевой силы" (ВИА, д. № 385298, лл. 506 и 507.)
Представляете, насколько «грозно» для врага выглядела эта дивизия (в домашних портках и цветных косоворотках), и какую боевую силу она имела с «берданками», без пулеметов, обозов и артиллерии?!
А ведь это – уже осень 1915 года. Царская Россия второй год воюет!!!
Стоит ли удивляться тому, что дезертирство и самовольное оставление частей уже тогда приобрело массовый характер?!
1 сентября 1915 года начальник штаба 1-й армии отдает следующее распоряжение:
"По полученным сведениям многие из нижних чинов частей 26-го корпуса, самовольно оставивших строй, бродят близ Полесской железной дороги, направляясь на Лида.
Командующий армией приказал принять самые энергичные и крутые меры по возвращению указанных нижних чинов к своим частям". (Приказ ген. Алексеева № 13058, ВИА, д.№ 366039 л.л. 3 и 4).
5 сентября 1915 года начальник Штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев телеграфировал главнокомандующим фронтами:
«Государь император повелел мне сообщить вам, что до его величества доходят многочисленные жалобы от разных слоев населения театра войны на чинимые войсками и особливо отдельными воинскими чинами обиды и угнетения населению: нередки грабежи, особенно часты поджоги, совершенно не вызываемые требованиями военной обстановки.
Бывшим Верховным главнокомандующим неоднократно отдавались приказы и повеления, требующие водворения строгого внутреннего порядка в войсках, устранения грабежей и поджогов. Невзирая на это, государь император с грустью убеждается, что до настоящего времени повеления эти не приведены в исполнение и некоторые чины пятнают себя деяниями, недостойными русской армии.
Этому особенно способствует большое число нижних чинов, находящихся в тылу или самовольно отлучившихся или командированных, даже уволенных под разными предлогами в отпуск.
Его величество повелевает не останавливаться ни перед какими мерами для водворения строгой дисциплины в войсках и перед суровыми наказаниями в отношении отлучившихся от своих частей чинов и в отношении грабителей, мародеров и поджигателей.
Указываемая государем императором цель должна быть достигнута во что бы то ни стало. По железным дорогам и тыловым путям корпусов, особенно вдоль шоссе, должны быть командированы офицеры, состоящие в резерве, с конвоями для задержания отбившихся от частей. Эти люди должны понести быстрое и суровое наказание для примера другим.
Его величество повелевает начальствующим лицам, особенно командирам частей, обратить серьезное внимание на то зло, которое получило большое развитие в армии. Только неумолимой требовательностью, настойчивостью и заботами начальников и суровыми наказаниями виновных как в деяниях, так и в послаблениях могут быть устранены в значительной мере поступки, вызывающие справедливые жалобы и нарекания на войска. Чем менее воспитанными прибывают укомплектования, тем более строга должна быть дисциплина в частях и тем более неумолима требовательность начальников в отношении соблюдения внутреннего порядка…
Его величество изволил выразить веру в то, что начальники всех степеней примут близко к сердцу все указанное и дружными усилиями вернут необходимый войскам порядок, устранят обиды населению, бессмысленные поджоги, уничтожение без нужды фабрик, заводов, грабежи; искоренят беспощадной рукой мародерство и бродяжничество в тылу отбившихся от своих частей и забывших свой долг нижних чинов».
Все эти «повеления», увещевания, а также и крутые меры по расстрелам и даже повешениям (!!!) дезертиров, грабителей и мародеров мало помогали.
Командующий армиями Западного фронта 20.9.1915 г. приказывал: "В последнее время наблюдается скопление большого количества бродячих нижних чинов в тыловых районах армий фронта. Бродят партиями, бродят в одиночку, сосредоточиваясь в более крупных пунктах, где нередко производят различного рода беспорядки и даже грабежи. Требую от начальников всех степеней безотлагательного принятия самых решительных мер к устранению их" (ВИА, д. № 278945, л.л. 153 и 154).
24 сентября 1915 г. командующий 10-й армией приказывал уличенных в бродяжничестве предавать военному суду. Он вводил целую систему мер по наведению порядка в тылу: по дорогам должны были разъезжать специальные разъезды и патрули для ловли дезертиров, а чтобы назначенные для этого казачьи разъезды добросовестно выполняли полицейские функции, вводилось в правило давать в эти разъезды по нескольку жандармов (ВИА, д. № 279237, лл. 279-282.).
Многочисленные дезертиры и «самовольщики» продолжали активно заниматься мародерством и грабежами.
2 сентября 1915 г. начальник штаба 10-й армии телеграфирует полк. Семенову: «...в железнодорожном поселке Рейслерово близ ст. Яшуны Полесских железных дорог, в коем находятся дома исключительно железнодорожных служащих, нижние чины взламывают двери, окна и грабят имущество" (ВИА, д. № 385297, л. 390.).
Бежавшие с фронта и бродившие голодными и оборванными озлобленные солдатские толпы не только грабили и совершали насилия над мирные населением; но и производили целые погромы.
5 сентября на ст. Молодечно двухтысячная толпа солдат избила и прогнала охрану винного склада, разгромила склад, перепилась и только залповым огнем, после потерь убитыми и ранеными, была рассеяна».
Огромной проблемой, которую царские полководцы организовали сами для себя, оказалось так называемое «беженство» и вызванная им необходимость снабжения и содержания миллионов «беженцев», многие из которых, как выясняется, вовсе не собирались «бежать» от своих домов и насиженных мест, а делали это под принуждением соответствующих грозных приказов.
Вот что об этом рассказывает М.К. Лемке, в своих воспоминаниях «250 дней в Царской Ставке»:
«Министерство внутренних дел не принимает никаких мер для эвакуации 40 000 беженцев, оставшихся на фронте, а между тем военные власти доносят, что они мешают армии, голодают.
Армии приходится кормить и одевать их, что вовсе не ко времени и вообще не ее дело.
Алексеев очень волновался сегодня по этому вопросу.
И было чему: у себя, на Северо-Западном фронте, он видел, что такое «беженство».
Слово это выбрано неудачно, но приобрело право гражданства.
Бежали только достаточные классы, а масса гналась насильственно со своих земель и пепелищ, лишенная всего.
«Беженцы» принесли в восточную часть России капиталы, на которые и жили на новом месте, «выгонцы» же доплетались иногда с половиной семьи, похоронив другую по дороге, с пустыми руками, голодные, больные, всем чужие.
В этом ужасном явлении, которое наблюдала вся Россия до Уральского хребта, как нельзя полнее сказалась вся неспособность военной и гражданской власти и всего правительства предугадать последствия распоряжений, отдаваемых без сколько-нибудь вдумчивого к ним отношения.
Военная власть, традиционно совершенно лишенная каких бы то ни было знаний экономической и бытовой жизни страны, не считала нужным вдумываться в отдаваемые ею приказы по очищению полей предстоящих сражений, а гражданская, видя приведение этих приказов в исполнение вне жизни, не сочла своим долгом приостановить его до основательной разработки.
Говорить о такой разработке в мирное время у нас, конечно, смешно. Разве кто-нибудь, хоть в одном министерстве, не исключая, конечно, и военного, продумал возможность войны в реальных условиях ее Западного фронта?
Когда первые волны беженцев создали затор в железнодорожном движении и транспорте, а потоки выгонцев гнались плотной массой по всем другим дорогам, и сама армия первая стала ощущать беспорядок в очередном подвозе довольствия и боевого снаряжения, только тогда шайка правительственных злодеев спохватилась и стала обсуждать «новый», непредвиденный вопрос».
О том, как на деле тогда выглядела вся это «организация» беженства говорит такой пример:
20 июня 1915 г. вел. кн. Николай Николаевич телеграфировал главнокомандующему Северо-Западному фронтом Алексееву:
«Прибывшие только что гофмейстер Нейдгард и граф (Владислав) Велепольский доложили об уничтожении целых селений на некоторых корпусных участках, о бессистемности эвакуационных распоряжений, о неправильно создавшемся, видимо, у населения и войск понятии, что это меры репрессии. Уничтожение частного имущества без оценки и без права сохранения его владельцами порождают уныние, озлобление, смуту.
Прикажите все это немедленно устранить».
«Год спустя после начала войны Верховному главнокомандующему глаза открыли два заинтересованных магната — до тех пор он и не подозревал ужаса войны под своим предводительством», - с горечью отмечает М.К. Лемке.
О том, как эта организация «беженства выглядела на практике, видно из приказа генерала Леонида Вильгельмовича Леша по III армии (Северо-Западный фронт) от 9 августа 1915 г.:
«Теперь же безотлагательно должен быть очищен весь тыловой район армии; для этой цели у всего населения до линии Поддубное, Кобрин, Ливенец, Каменец-Коширск, начиная с передовых окопов, сначала в первой полосе шириной 15 верст, потом во второй и далее в третьей должна быть произведена реквизиция скота у беженцев при оставлении ими своих жилищ, а реквизицию лошадей, повозок и сбруи — в конце маршрутов, при посадке на железную дорогу для следования внутрь империи.
У жителей, остающихся на своих местах, скот и лошади должны быть реквизированы теперь же. Возлагаю ответственность за очищение тылового района в должной полноте на корпусных командиров».
Как видим, у стариков, женщин и детей, кто не захотел (или не смог) стать беженцем, скот и лошади реквизировались немедленно.
У остальных «выгонцев» (а ВСЕХ мужчин от 15 до 45 лет принудительно заставляли становится беженцами) также «реквизировали» (т.е. отбирали, оставляя в замен простые бумажки-расписки) скот, а при посадке на железную дорогу – отбирали также и лошадей, вместе с повозками и сбруей.
(Я уже не говорю о том, что из 100 километровой фронтовой полосы выселялись подданные Германии и Австро-Венгрии, а также евреи, венгры и немцы, подданные Российской империи.
Еще 5 января 1915 года был издан приказ начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерала Н. Н. Янушкевича, требовавший: очистить 100-верстную полосу вдоль русских берегов Балтийского моря от всех германских и австро-венгерских подданных в возрасте от 17 до 60 лет, причем отказывавшиеся уезжать объявлялись немецкими шпионами.
30 апреля 1915 года для Курляндской и 3мая для Ковенской и Гродненской губернии, ввиду быстрого наступления немецкой армии, последовали распоряжения русской военной администрации о немедленной и поголовной депортации всех местных евреев. Всего из Курляндии тогда было выселено около 40 тыс. чел., а из Ковенской губ. — от 150 до 160тыс. человек).
При такой «организации» беженства миллионы людей теряли свой кров и средства к существованию, превращались в безработных «бомжей», содержание и кормление которых ложилось на казну, а сами они становились «горючим материалом» для любых бунтов и революций.
О том, какой хаос вносила в тыловые районы империи бестолковая эвакуация, хаотично переплетённая с депортацией, вспоминал жандармский генерал А.И. Спиридович в своей книге «Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов»:
«Отовсюду, с Запада на Восток, идет насильственная эвакуация еврейского населения, которое заподозрено в массовом шпионаже на немцев.
Все эти русские и еврейские беженцы, как саранча двигаются на восток, неся с собою панику, горе, нищету и болезни. Благодаря отступлению театр военных действий, как таковой, увеличивается и автоматически переходит под власть военных.
Новая власть не успевает организоваться, всюду беспорядок, хаос. Имя генерала Янушкевича на устах у всех, его ругают все - и статские, и военные, а еврейское население его просто проклинает. Популярность Вел. Кн. Николая Николаевича падала с каждым днем».
Почему катастрофичность всех этих действий для судеб страны НЕ ПОНИМАЛИ царь с царицей (и их окружение) – просто загадка...
В царской армии тогда начали появляться и куда более тревожные «звоночки».
Царю вынуждены были докладывать о самых настоящих вооруженных восстаниях (!!!) в его войсках.
В военном дневнике Михаила Константиновича Лемке «250 дней в Царской Ставке» имеется такая запись:
«Кроме всего этого, начинаются открытые бунты, которых довольно много.
Так, командир 8-го армейского корпуса 25 сентября 1915 г. подал царю следующий рапорт:
«Вашему и. величеству всеподданнейше доношу, что 18 сентября во время следования со ст. Озеряны на этап в Варковичи 78-й маршевой роты Кременчугского распределительного пункта произошло среди нижних чинов названной роты явное вооруженное восстание против начальника эшелона поручика 123-го пех. Козловского полка Пряснова.
По получении об этом донесения был образован при 37-м Донском казачьем полку военно-полевой суд, которым были признаны виновными по 110 ст. XXII кн. рядовые Журавель и Новиков с присуждением к смертной казни через расстреляние и 13 нижних чинов, признанные виновными по пп. 3 и 7 ст. 144 и второй части 145 ст. кн. XXII и присуждены: 6 чел. — к четырем годам в исправительных арестантских отделениях, а 7 чел. — к двум с половиною годам в те же отделения.
Приговор приведен в исполнение в отношении рядовых Журавеля и Новикова 19 сентября; в отношении остальных приведение приговора в исполнение отложено до окончания войны.
Кроме того, мной подвергнуты 85 нижних чинов той же роты телесному наказанию от 70 до 80 ударов розог; казнь и наказание розгами были произведены для назидания в присутствии нижних чинов как 78-й, так и прибывшей с ней 79-й роты. Генерал-лейтенант Драгомиров».
Царь приказал объявить это в приказах по всем армиям».
Причин для всего этого безобразия и откровенного нежелания очень многих царских солдат, да и офицеров, по-настоящему воевать, в годы ПМВ, было много.
Об одной из них, в своих воспоминаниях «Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917», рассказывает бывший командир роты лейб-гвардии Семеновского полка Ю.В. Макаров:
«В старой царской армии на войне порядка было не много. Дисциплина была слабая.
И солдаты, и в особенности офицеры проделывали безнаказанно иногда такие вещи, за которые в других европейских армиях полагался военный суд и почти неизбежный расстрел.
Но зато, конечно, ни в какой армии не ценили человеческую жизнь так дешево, как ее ценили у нас.
Недостаток технических средств и общую неслаженность сплошь и рядом заменяли «живой силой», благо считалось, что этой «живой силы», «серой» Драгомировской «скотинки» у нас не занимать стать.
Военная наука искони учила покупать военные успехи возможно «малой кровью».
У нас зачастую великою кровью не покупали ровно ничего. Приказывали атаковать. И люди подымались и шли и валились и гибли сотнями, и не только без всякого успеха, но и без всякой надежды на успех.
Таких нелепых и кровавых атак наш полк выполнил три: 11-го октября 14-го года под Ивангородом, в июле 16-го года на Стоходе и в сентябре 16-го года под Владимир-Волынским. Из всех трех, Ивангородская была самая нелепая и самая бессмысленная».
Про эту самую Ивангородскую «бессмысленную атаку» лейб-гвардии Семеновского полка рассказывает единственный, оставшийся в живых, ее участник, в те времена подпоручик, Сергей Дирин:
«Получен приказ от командира батальона — всему батальону, в 9 часов вечера, равняясь по 10-ой роте, атаковать прямо перед собою австрийские линии…
Я решил повидать батальонного командира и пошел к нему в Здунково. Шел я с тяжелым чувством.
Двухдневное лежание солдат в индивидуальных ячейках, в открытом, как бы выбритом, поле, насквозь простреливаемом и днем, и ночью ружейным огнем, уже успело отразиться на морали людей. Ни шуток, ни разговоров.
Только каждый старался как можно глубже уйти в землю.
Больше всего меня беспокоило то, что атака начиналась с неизвестного расстояния против невидимого врага.
Мне казалось совершенно необходимым ранее атаки, перебежками приблизить наши линии к неприятелю и там их окопать. Андреев (командир 10-й роты) делать это решительно отказывался, моя же рота была во второй линии и я никакой инициативы проявить не мог.
С этими мыслями я шел в Здунково. Мне хотелось изложить Зыкову все эти соображения и упросить его не подымать нас в атаку ночью, а обождать рассвета, когда и цель будет видна и офицеры будут уверены увлечь за собой людей.
Зыкова я застал в страшном возбуждении. Он вполне ясно отдавал себе отчет в том, что ночная атака в данной обстановке является безумием.
Он уже докладывал свои соображения командиру полка и генерал Эттер умолял по телефону начальника дивизии, если не отменить атаку, то изменить некоторые детали приказания, но ген. Олохов стоял на своем, в свою очередь, ссылаясь на приказание свыше — ночная атака с занимаемой позиции в указанный приказом час.
Я побрел в свою роту…»
Сделаем небольшой комментарий. Это – еще самое начало ПМВ. Лейб-гвардии Семеновский полк укомплектован кадровыми солдатами и офицерами.
Вместе с л-гв. Преображенским полком он считался старейшим и лучшим полками царской армии!
И что же мы видим?
Командование 1-й гвардейской пехотной дивизии приказывает семеновцам наступать ночью, после того, как они двое суток (!!!) пролежали «в индивидуальных ячейках, в открытом, как бы выбритом, поле, насквозь простреливаемом и днем, и ночью ружейным огнем», не прислушиваясь ни к каким предложениям и контраргументам!
Разведку противника командиры семёновцев, почему-то, вообще не проводили, а где (и какой) противник находится, тоже не выясняли.
Их начальство распорядилось: «Атака будет вестись прямо перед собой, до столкновения с противником», - то есть, наобум, и «на авось», в надежде на удачу и внезапность их штыкового удара.
И вот что из этого получилось:
«Чтобы подготовить роту к атаке, нужно было обойти каждого бойца, каждую ячейку. Ячейки были широко разбросаны и отстояли между собой на много шагов. От свиставших пуль люди глубоко зарылись в землю и приходилось подходить к самому краю ячейки, чтобы увидеть солдата, к которому обращалась речь. И вот началось бесконечное обхождение ячеек.
Говорилось приблизительно следующее: в 9 час. вечера капитан Андреев даст свисток. По этому свистку подыматься и без шума, без криков, беглым шагом догонять 10-ую роту. Подтянуть котелки чтобы не звенели. Винтовками не стучать. Всем держать направление на пожар (за неприятельской линией горел подожженный нашей артиллерией амбар). Если будут слышать мой голос или прапорщика Степанова, смыкаться к офицерам.
Была у меня еще одна забота. Волновал меня вопрос моих помощников, вопрос возможного заместителя. Мой младший офицер, доблестный Вл. Вл. Степанов, своим подсознанием как будто предчувствовал приближавшийся конец. Цвет лица у него был землистый, как у покойника...
В назначенный час по свистку Андреева, встали без команды и пошли безшумно догонять 10-ую роту. Через несколько минут я уже шел рядом с Андреевым, а за нами два моих ефрейтора связи.
При Андрееве связи не было. Он волновался, почему не видно 12-ой роты.
Зная, что они идут за мной, я оборачиваюсь, чтобы ему их показать и тут только замечаю, что пожар нас освещает во-всю и что ни о какой неожиданности штыкового удара при таком освещении и речи быть не может.
Не успел я высказать мою мысль Андрееву, как со страшным свистом проносится кругом нас ураган пуль. Мы обнаружены и по нас открыт сильнейший ружейный и пулеметный огонь.
Мы освещены заревом пожара, нам оно в то же время слепит глаза и делает темноту ночи еще более черной и еще более зловещей. А кругом настоящий фейерверк. Синими огоньками рвутся бесчисленные австрийские пристрелочные пули.
Андреев падает вперед, на грудь убитый наповал пулей в лоб. Вслед за ним падают убитыми, почти одновременно оба чина моей связи.
Идущие по сторонам ряды редеют. Люди один за другим валятся на землю.
Освещенным пожаром фигурам кричу — смыкайся ко мне — но кругом уже никого нет. По звуку выстрелов чувствую, что мы дошли до самой цели, что до неприятельских линий остается каких-нибудь шагов 20...
И в голове вихрем проносится мысль, что же делать... идти вперед... одному... значит попасть в плен... ложиться же на таком расстоянии от неприятеля, да еще будучи освещенным, это значит наверняка быть пристреленным...
И в это время удар как бы палкой по плечу разрешил казалось неразрешимый вопрос. Удар был настолько сильный и неожиданный, что выпуская винтовку из рук я, чуть не через голову полетел на землю. Первая мысль — контузия. Хочу начать окапываться, правая рука не повинуется. Левой же ничего не выходит, земля не поддается. Поблизости никого, а в шагах десяти на фоне пожара легко различаю силуэты двух солдат...
Один стреляет в нашем направлении стоя, другой как будто бы с колена. Слышу как они между собой переговариваются, но не понимаю на каком языке. Я еще не знал тогда, что перед нами были венгры…
Из рукава шинели текла кровь и мне стало ясно, что я ранен. Насколько перед ранением мысль моя работала логично, настолько теперь мною овладела прострация. Я встал во весь рост, отстегнул пояс, перекинул его с пристегнутым револьвером и полевой сумкой через здоровое плечо и спокойно тихим шагом пошел назад. Нервы мои были в это время атрофированы и все мне было совершенно безразлично.
Что я тогда был прекрасно видимой целью, единственной двигавшейся по полю человеческой фигурой, это я прекрасно сознавал. Пули свистали кругом, но мне это было совершенно все равно.
Волею Божией ни одна из них меня не тронула. В. В. Степанов шел сзади меня и как он упал я не видел. На следующий день он умер».
Ну, и что же в результате такой «организации» атаки семеновцев получилось?!
Перед тем, как роты в темноте поднялись в атаку, наша артиллерия, зачем-то, зажгла сараи в тылу противника, в результате пожар за спиной противника осветил противнику атакующих и ослепил самих гвардейцев.
Оборонявшиеся венгры ружейным и пулемётным огнём перебили практически всех атакующих, даже в шедшей в атаку «второй волной» 12-й роте подпоручик Степанов был убит, а подпоручик Дирин - ранен.
Потери атакующих оказались ужасающими: «Когда на следующий день подсчитали потери обеих рот (10-й и 12-й), то убитыми и ранеными оказалось чуть ли не около 80%», вспоминал подпоручик Дирин.
А вот что писал, уже много лет спустя, об этой же атаке, бывший командир Семеновского полка отставной генерал-лейтенант И. С. Эттер:
«Ночная атака 11-го октября завершилась успехом. На следующее утро неприятель отошел по всей линии, но успех был куплен слишком дорогой ценой…
Приказание начать атаку я решился отдать только тогда, когда получил категорическое обещание начальника дивизии, что одновременно с нами подымется и двинется соседний нам Преображенский полк.
Но этого не случилось.
Кроме нас никто не двинулся и только впоследствии мне стало известно, что Преображенцам было разрешено не атаковать.
К сожалению в этот первый период войны, при безостановочном наступлении, мы не устанавливали прямой связи с соседними частями.
О том, что отмена атаки нас не коснулась, Преображенцы очевидно не знали, так как в изданной недавно одним из офицеров брошюре сказано, что Семеновцы по собственной инициативе произвели ночную атаку и понесли жестокие потери».
Как видим, командир л-гв. Семеновского полка, отправивший свои роты в эту самоубийственную атаку, почему-то считал, что она была успешной.
А вот командир роты его полка Ю.В. Макаров, в своих мемуарах, категорически с этим не соглашается:
«Атака 11-го октября успехом не завершилась по той простой причине, что ни один из атаковавших до противника не дошел.
С позиции венгры действительно ушли, но на другой день, после атаки.
Отход их был предрешен до нашей атаки и вызван был неудачей соседней австрийской дивизии на Новоалександрийской переправе.
Как могло выйти, чтобы из предполагавшейся бригады пошло в атаку две роты? И как, два дня ведя переговоры со штабом дивизии, не найти было времени сговориться с соседями Преображенцами, которым было «разрешено не атаковать»?
Быть может некого было послать? А что же делал штаб в 16 человек?» - с возмущением вопрошает Ю.В. Макаров
Результатом подобных, бессмысленных и самоубийственных атак, в частности, стала массовая добровольная сдача в плен царских солдат в годы Первой мировой войны.
М.К. Лемке приводит такой пример из перлюстрированного письма служащего в 5-м Сибирском мортирном дивизионе:
«Потери у нас громадные. 14-я Сиб. дивизия в составе 16 000 чел. ввязалась в бой 2 ноября 1914 г., 11-го в ней было 2500. 13-я Сиб. вступила в бой 2 ноября, 16-го в ней оказалось вместо 64 рот всего 3 роты; некоторые роты состоят всего из 15 чел.
Почти одна треть сдалась в плен. Идет усиленный обстрел пулеметами, много убитых.
Вдруг какой-то подлец кричит: «Что же, ребята, нас на убой сюда привели, что ли? Сдадимся в плен!»
И моментально чуть ли ни целый батальон насадил на штыки платки и выставил их вверх из-за бруствера».
Командующий II армии генерал Смирнов 19 декабря 1914 года издает приказ, где говорилось:
«…К великому стыду, теперь замечается, что в эту войну русские сдаются в плен. Неужто мы… дошли до того, что, забыв присягу, забыв позор, который пленные приносят своему полку, армии, родной матери, святой Руси, измалодушествовались до страха перед врагом? Не может этого быть! И этого нет: главная масса армии — честные солдаты, и они свято несут свой долг перед родиной.
Попадаются же только отдельные трусы, забывающие, что они носят честное русское имя и позорящие его.
Не будет же им ни пощады, ни милости!
…Предписываю подтвердить им, что все сдавшиеся в плен, какого бы они ни были чина и звания, будут по окончании войны преданы суду, и с ними будет поступлено так, как велит закон.
Требую сверх того, чтобы о всяком сдавшемся в плен было объявлено в приказе по части с изложением обстоятельств этого тяжкого преступления — это упростит впоследствии разбор их дела на суде. О сдавшихся в плен немедленно сообщать на родину, чтобы знали родные о позорном их поступке и чтобы выдача пособия семействам сдавшихся была бы немедленно прекращена.
Приказываю также: всякому начальнику, усмотревшему сдачу наших войск, не ожидая никаких указаний, немедленно открывать по сдающимся огонь орудийный, пулеметный и ружейный».
Как видим, командующий царской армией еще в 1914 голу, в свмом начале мировой войны требует, чтобы по сдающимся в плен «всякие начальники» НЕМЕДЛЕННО открывали «орудийный, пулеметный и ружейный огонь!».
Даже «кровавый Сталин» в горькие годы поражений 1941-42 годов не выдвигал подобных требований об открытии орудийного и пулеметного огня по сдающимся в плен своим солдатам!!!
А сколько разговоров и спекуляций было вокруг того, что часть наших пленных, в годы Великой Отечественной войны пошла служить к немцам в качестве вольнонаемных (немцы их называли «хиви», от немецкого «Hilfswilli», «добровольные помощники»).
Часть из них шла на это добровольно, но большинство пленных - просто спасалось таким способом от голодной смерти и нечеловеческих условий содержания в гитлеровских лагерях.
Как известно, Вильгельм Второй, в отличие от Гитлера, отнюдь не вел против России истребительной войны, не планировал расчленения и уничтожения нашей страны, а условия содержания в немецких лагерях для военнопленных в годы ПМВ, как правило, были удовлетворительными.
Однако «хиви» среди наших пленных, к великому сожалению, и тогда было немалое число.
Вот что 21 октября 1914 года начальник штаба III армии докладывает об этом позорном явлении начальнику штаба Западного фронта:
«При опросе в плену наших нижних чинов они очень охотно рассказывают немцам все, что знают, «о недостатке снарядов; о месте, где обучались, и т. д.».
«У многих нет сознания позорности плена и по пути в места постоянного содержания редко у кого возникает желание бежать. Наиболее пассивным элементом являются ратники старших возрастов, которые открыто говорят: «Слава Богу, что попались в плен, теперь останемся живы».
На предложение бежать из сотни находится один, и то после долгих уговоров и доказательств о том, что безразлично — умирать ли от голода или от неприятельской пули.
Пользуясь отсутствием патриотизма и сознанием долга у наших солдат, германцы и австрийцы широко комплектуют пленными свои тыловые учреждения.
Многие из бежавших из плена показали, что видели обозы от 200 до 300 повозок, где исключительно были наши пленные; для присмотра за ними назначалось по одному германцу на 10–15 человек...
Все этапы, хлебопекарни, кухни — как полевые, так и местные — обслуживаются нашими пленными.
Доходит до того, что немцы переодевают наших пленных, ездящих при полевых походных кухнях и обозах, в германскую форму, на что те безропотно соглашаются».
И это – только начало Первой мировой войны!
Немцы ТОГДА особенно «не заморачивались» созданием антироссийских коллаборационистских формирований, или организацией истребительных лагерей для наших пленных, а вот «хиви», оказывается, и тогда у них были (просто у нас старались об этом не говорить).
Кроме этого, неожиданно выяснилось, что многие царские офицеры, находившиеся в отпусках и командировках, тоже не слишком-то спешили вернуться на фронт, в окопы.
Об этом 21 января 1915 года главнокомандующий Северо-Западным фронтом генерал Рузский пишет начальнику штаба:
«К прискорбию, случаи добровольной сдачи в плен среди нижних чинов были и бывают, причем не только партиями, как сообщаете вы, но даже целыми ротами.
На это явление уже давно обращено внимание, и предписано было объявить всем, что такие воинские чины по окончании войны будут преданы военному суду; кроме того, о сдавшихся добровольно в плен сообщается, если это оказывается возможным, на их родину. Указания Верх. главн. будут вновь подтверждены.
Хотя после принятых мер число случаев добровольной сдачи в плен значительно уменьшилось, и были даже примеры, когда пытавшиеся сдаться расстреливались своими же в спину, но, тем не менее, случаи эти будут повторяться и в будущем, пока не устранится главная причина их — отсутствие офицерского надзора, являющегося следствием крайнего недостатка офицеров.
Необходимо принять самые энергичные меры к возвращению вылечившихся офицеров, находящихся ныне во внутренних губерниях России.
Об этом я просил уже несколько раз, но офицеров до настоящего времени возвращают очень туго.
Войсковые части, случайно узнававшие о своих офицерах, которые, будучи здоровы, медлят с возвращением в строй, от себя принимают посильные меры, побуждая к возвращению путем угрозы представлять их в будущем к увольнению без пенсии и мундира».
Для того чтобы предотвратить массовую сдачу в плен, издавались и куда более «экзотические» приказы.
Так, 4 июня 1915 года командующий II армией генерал Смирнов издает приказ, в котором говорилось, что ВСЕ, кто добровольно сдается в плен, после окончания войны, при «обмене пленными», будут расстреляны!
«Величайший позор, несмываемое пятно, гнуснейшее предательство, перед которым блекнут самые низкие, чудовищные преступления, — это измена отчизне…
А тех позорных сынов России, наших недостойных братьев, кто, постыдно малодушествуя, положит перед подлым врагом оружие и сделает попытку сдаться в плен или бежать, я с болью в сердце за этих неразумных безбожных изменников приказываю немедленно расстреливать, не давая осуществиться их гнусному замыслу.
Пусть твердо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою, а когда раненный пулей своих не успеешь добежать до неприятеля или когда после войны по обмене пленных вновь попадешь к нам, то будешь расстрелян, потому что подлых трусов, низких тунеядцев, дошедших до предательства родины, во славу же родины надлежит уничтожать.
Объявить, что мира без обмена пленных не будет, как не будет его без окончательной победы над врагом, а потому пусть знают все, что безнаказанно изменить долгу присяги никому не удастся.
Предписываю вести строгий учет всем сдавшимся в плен и безотлагательно отдавать в приказе о предании их военно-полевому суду, дабы судить их немедленно по вступлении на родную землю, которую они предали и на которой поэтому они жить не должны.
Приказ сей прочесть во всех ротах, батареях, сотнях и отдельных командах с подробным разъяснением и приложить специальное старание, дабы смыслом его особенно прониклись ратники ополчения, поступившие в ряды армии»…
Все это, увы, мало помогало.
Служивший в царской Ставке М.К. Лемке, в своих мемуарах, приводит следующий факт:
Только «с 1 мая по 1 сентября 1915 г. у нас сдалось в плен 2500 офицеров и 488 000 нижних чинов».
О масштабах Великого отступления русской армии говорит такой пример.
Ставку Верховного главнокомандования русской армии в 1915 году сначала вынуждены были перенесли из Волковыска в Барановичи. После того, как нашим войскам пришлось оставить Барановичи, Ставку перенесли в Могилев, но и это, поначалу, не было конечным местом ее расположения:
«15 сентября 1915 года отсюда была отправлена в Калугу особая комиссия для осмотра и отвода помещений под Ставку.
Наше управление предполагалось поместить там в дворянском собрании. Потом эта мысль была оставлена: и далеко от фронта, и моральное впечатление на народ от такого переезда было бы не из положительных, а от цеппелинов новой конструкции царя все равно не спасти».
На счастье, осенью 1915 года германская армия прекратила масштабные наступательные операции на Восточном фронте и перешла к стратегической обороне. Ставка так и осталась в Могилеве до полного распада «самой демократической армии в мире», в феврале 1918 года…
Но ранней осенью 1915 года, до этого было еще далеко, и частные наступательные операции на Востоке немецкая армия проводила довольно успешно.
Одной из них и стал «Свенцянский прорыв» германской кавалерии.
На фото: Русские перебежчики. 1915 год.
Посмотрите, какие бравые молодцы "сдриснули" к немцам: все по форме одеты, не забыли прихватить с собой шинели и даже узелки с харчами, на первое время!
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/12/07/630