Тишина раннего осеннего утра нарушалась только воробьиным гвалтом неспешно перекатывавшимся по зелени дворов, скверов, площадей и улиц, решительно заглушая шум пока редких автомобилей сонно ползущих под, на удивление высоким и чистым, московским небом.
Не более часа назад выплывшее из-за горизонта ещё по-летнему тёплое солнце своими лучами отчаянно хлестало по встречным крышам, окнам и глухим стенам, отражаясь от которых рассыпалось на множество блестящих осколков, рикошетом влетая в скрываемые тенями окна. Один из солнечных лучей, раздробившись о глухую стену напротив, искрящимся потоком ворвался в комнату старика и полоснув ему по закрытым глазам нестерпимым светом.
Старик проснулся. Вместо того, чтобы открыть глаза, он сильнее их зажмурил от неистовства света в его обители. Старик прислушался, в квартире была тишина, прочие её обитатели ещё спали. Он любил этот ранний час, когда воздух наполнен движением снов, отлетающих на покой до следующей ночи, а наступающий день ещё не тронут мирскими заботами.
Так и лёжа с закрытыми глазами, старик принюхался. Из открытого окна, не иначе как с соседнего балкона, потянуло табачным дымом. Это обозначил своё присутствие сосед, птаха ранняя и дымовитая. Старик ещё раз потянул носом и улыбнулся, он вспомнил, как рассказывал этому дымоделу о своём опыте знакомства с табаком.
При знакомстве выяснилось, что соседа зовут Павел Александрович, что вызвало у Старика непроизвольную улыбку. Правда, он сразу же пояснил, что в его жизни уже был один Павел Александрович – его отец, категорический противник табака. Старика улыбнуло очевидное несоответствие привычек у носителей одного имени. Как иллюстрацию к своей улыбке он поведал соседу историю.
Октябрьский вечер, тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года, тепло и тихо, даже птицы угомонились. На окраинной улице, кое-где на лавочках у ворот, сидят женщины, поджидая с работы кормильцев. У двухэтажного дома лавочка пуста, а в ворота упирается грузовик ЗИС-5. Это значит, что дядя Лёша уже дома и всё его рыжее семейство сидит за столом – вечерит. Позднее, как народ отужинает, на лавочках рассядутся сытые и разомлевшие мужики покурить, поковырять спичкой в зубах, обсудить новости.
Со стороны заставы к дому идёт мужчина в цивильном костюме, старательно обходя лужи норовя ступать по сухому. Издалека, ещё не доходя до ворот, он на ходу пригибается и смотрит под машину. Там, то ли на земле, то ли на самой машине, что-то светится. Уж не пожар ли у самых ворот – думает мужчина, подходя к грузовику и заглядывая под него.
Оттуда, в упор, на него сверкают четыре испуганных детских глаза, два из которых кажутся ему очень даже знакомыми. Только гляделки продолжаются недолго. Незнакомая пара глаз подаётся назад, назад, дальше под машину, за задние скаты, и… вот уже слышится торопливый перебор улепётывающих детских ног. Знакомые глаза на месте, бежать не пытаются, только таращатся так, что моргать забывают. Мужчина присел и в подмашинный мрак отправилась исследовать темноту огромная рука-лопата.
На пути ей попалось что-то круглое, недавно стриженное, но уже слегка колючее. Колючка громко сопела. Рука-лопата слегка шлёпнула по сопящей колючке, чтобы та пригнулась и не мешала дальнейшим исследованиям. Дальше рука наткнулась на ткань, внутри которой угадывалось худое детское тело, с торчащими в стороны твёрдостями разной длины. Весь этот "суповой набор" костей перепоясывался кожаным ремнём, за который рука и подцепила находку извлекая её на тусклый вечерний свет. В вытянутой руке, подхваченный сзади за брюки и ремень крюком из двух пальцев, носом вниз и с папиросой в руке, висел …
Да, это был я, Санёк, пацан правильный, с понятиями, за что и уважаем в своём кругу. Учился я на тот момент уже в четвёртом классе, что посчитал достаточным основанием для знакомства с некоторыми радостями взрослой мужской жизни.
– О-о-о, вот так встреча! Здравствуй сынок. Ты так поздно гуляешь, мама-то волнуется наверно? Ты ужинал, голодный же поди? Пошли домой.
Пальцы-крюки плотнее подцепили мои брюки вместе с ремнём и потянули вверх. Отец встал во весь рост, развернулся и пошёл к воротам небрежно неся меня в чуть отставленной руке. Я висел в воздухе придерживая сползающую на лоб кепку и стараясь не очень размахивать ногами. В таком непотребном виде я и был доставлен домой пред ясные мамины очи.
Жили мы тогда тесно, в одной комнате пять человек и две кошки. Об этом пишу не для на тесноту пожаловаться, а чтоб дальнейшее понятнее было. Выгрузил меня отец на диван просто, разжал над ним пальцы я вниз и рухнул, как куль, такой же молчаливый. Диван стоял вплотную к столу, на котором мама ужин собирала. Лежу на животе, руки вокруг головы, носом в сиденье упёрся и пытаюсь из-под руки подглядывать. Отец вышел к умывальнику, мама посудой гремит, сестры в сторонке переговариваются, а я лежу соплю. На ходу вытирая руки вернулся отец, повесил на спинку стула полотенце, и все сели за стол. Меня мама не позвала, я так и остался лежать за спинами севших на диван сестёр.
Ужинали молча под что-то бубнящую радиотрансляцию. Когда мама стала разливать чай Таня, старшая из сестёр, ни к кому не обращаясь спросила:
– А что же Саша, так и ляжет спать голодный?
– Как можно, вот мы поужинаем я и его накормлю – сказал отец и поведал семейству где и за каким занятием он нашёл их сына и брата. В комнате повисла густая тишина.
Катя с Таней вылезли из-за стола и стояли в стороне, поглядывая то на меня, то на отца. Мама мыла посуду и в происходящее не вмешивалась. Барсик где-то шлялся, а Красотка сидела у ножки кровати и внимательно за всем наблюдала. Я за всё это время не проронил ни звука, только усиленно сопел и лихорадочно думал о неотвратимости ожидавшей меня кары. Как только потребуют вывернуть карманы найдётся коробка от сигарет "Тройка", новенькая, а в ней "козырные" бычки "Казбека" и "Герцеговины", с уже оборванными и опалёнными спичкой концами мундштуков.
В щель под рукой мне было видно отца. Он поднялся, взял в руки висевшее тут же на стуле полотенце, и… начал скручивать его в жгут. Под ложечкой у меня недобро заныло, а в голове билась единственная мысль, – пойдёт ли отец к умывальнику мочить нависшее надо мной орудие Немезиды?
Не стану описывать последующих событий. Неравнодушный читатель мог бы найти там повод как для смеха, так и для возмущения, это уж от степени его эмоциональности зависит. Однако, вынужден признать, что в тот раз наука впрок не пошла. Как дальнейшая жизнь показала, полотенце, не самый эффективный воспитатель. Нет-нет, внушение того вечера было не бесполезно, закурил я только лет через пять. Правда, курил пятьдесят пять лет кряду, однако… БРОСИЛ.
Хотя, это уже тема для другого рассказа за жизнь, а пока – подниматься надо, вон день-то какой.
22.11.2017