Глава 8.
Пестуя в себе праздничное настроение, радуясь весёлому, дружному застолью, слушал с улыбкой собравшихся и старый учитель истории. Это был добродушный, уравновешенный по характеру старичок, вполне довольный местом своим и судьбой. Лет, этак, двадцать тому назад, уже будучи пенсионером, он ещё учительствовал какое-то время в школе, преподавал в классе, где училась Татьяна. Но теперь, ко времени описываемых событий, он совсем одряхлел, плохо ходил, и только его глаза из-под старомодных очков, всё еще светились угасающими огоньками жизни. Следовало бы упомянуть ещё о том, что у учителя с возрастом «слабою» сделалась голова и он страдал провалами памяти. И так, как старичок почти не употреблял спиртного, то выпитый за столом единственный стаканчик вина, вызвал в нём чрезмерное оживление. Состарившийся оптимист возжелал сказать тост.
Он приподнялся над столом, оглядел собравшихся добрыми глазами поверх крупных роговых очков низко сидящих на хрящеватом носу, и все услышали его дребезжащий голос:
-Дорогие Танюша и Стёпа! Спасибо, вам, что не забыли старого педагога! – учитель наклонил в сторону хозяев голову, показав в поклоне розоватую плешь. – Похвально уважение к старости, весьма, похвальное. Но сказать я хотел на этом замечательном вечере, вот о чём…
Когда шведская армия короля Карла ХП получила сокрушительное поражение от войск Петра под Полтавой, то постыдно бежала с поля сражения. Но была настигнута конницей князя Меньшикова и сложила оружие… Тогда уйти удалось только самому Карлу ХП, гетману Мазепе, да тысяче шведских солдат. Бежали они за Днепр, в Бендеры. Так вот, к чему я всё это говорю, товарищи-господа?.. Да, э-э… к чему?.. э-э… - учитель мучительно потирал пальцами лоб, напрягая увядшую память, но, так и не вспомнив желаемых слов, виновато хмыкнул, махнул рукой и предпринял попытку другую.
-Не то, простите старика, опять не то… А сказать я вам хотел, друзья мои, вот о чём…
Когда в июне 1812 года император Франции Наполеон Бонапарт с 600-тысячной армией собранной со всей Европы вторгся в пределы России, он безумец, тогда и подумать не мог, что… э-э… подумать не мог… э-э… Не мог размышлять, то есть… а-а… кхм… Думал ли он вообще когда-нибудь?.. э-э… кхм…- и снова потирание пальцами лба, беспомощная, виноватая улыбочка. Вздохнув, и с огорчением покачав головой, учитель отхлебнул винца из стаканчика, дабы привести в порядок туманные мысли и охваченный глубоким волнением по поводу далёких событий, со слезливостью в голосе начал сызнова.
-Уж совсем память стала слаба… уж совсем… Простите старика, ради бога! А сказать я вам хотел, уважаемые товарищи-господа, вот о чём…
Когда в январе 1878 года генерал Скобелев к югу от Шипкинского перевала разгромил наголову армию Вессель-паши, взяв в плен 36 тысяч турок…
Чем упорнее старичок старался вывести символическую параллель между веховыми событиями истории и победой Степана на Грязнухе, тем настойчивее требовал выхода, мучительно сдерживаемый, бьющий в многие носоглотки, оглушительный хохот. Гости уже нагибались над столом не в силах смотреть в лица друг другу. И нужен был какой-нибудь пустяк, чтобы прорвалось это сдерживаемое безумие.
Маркелов как-то странно кашлянул и вместе с кашлем из него вырвался какой-то добавочный вопль. Прапорщик тогда закрылся ладонями, а погодя, вновь из-за них появился с бессмысленно ясным лицом и шальными глазами. Сотрясалась в «предродовых» судорогах и сама хозяйка застолья – Татьяна. И Степан обливался слезами от вынужденной беззвучности происходившего в нём. Даже дама из радио, смежив ресницы, рот кривила в лёгкой усмешечке. И лишь учитель истории, не замечая творившегося кругом, с завидным упорством, продолжал гнуть своё.
-И как храбрый генерал Скобелев одержал верх над несметными полчищами злобных турок, так и наш Ваня… э-э…. то есть, наш Виктор… э-э… нет, нет!.. Наш Стёпа, Стёпа!.. одолел в честной борьбе всех своих многочисленных … э-э… - пытался кое-как свести концы с концами словоохотливый старичок.
Внезапно, Стоценко как-то неловко повёл рукой в сторону и опрокинул на столе пустой стакан. И тот, шурша по клеёнке многими гранями, быстро покатился к краю. Степан, переменившись в лице, дико рванулся и подхватил на лету упавший стакан.
Это малосмешное происшествие явилось предлогом для какого-то звериного, ликующего взрыва, в котором потонул голос учителя. Началась самая настоящая, громкая бестолочь…
Гости хохотали, как помешанные. В истеричном хихиканье тряслась глуповатая брюнетка, и оно перемешивалось у неё с икотой. Оглушительно хохотал и сам сибиряк, раскачиваясь огромным корпусом из стороны в сторону, а когда этого оказывалось недостаточно, принимался ручищами колотить себя по коленям. Давился смехом и бывалый Маркелов, пытавшийся что-то сказать и ударявший себя кулаком по ладони. Утробно порыкивая, дрожала бюстом Татьяна. Дым, короче, стоял коромыслом.
Старичок же, сморщив совершенно недоходчивый лоб, что-то произнёс напоследок и невинно сел.
Минут через несколько, когда запас весёлости поистратился, выпили снова. Над столом завис гуд нетрезвых людей. Разговор пошёл громкий, пересыпанный шутками, то и дело прерываемый смехом… Покрасневшие лица, мутные взгляды, ухмылочки, и, конечно же, рты, смачно жующие, роняющие на столы хлебные крошки…
Из дома вынесли гармонь, подали её Маркелову.
-Ну, давай, Петя… эту самую… ну, ты знаешь!..
Гармонь в руках прапорщика рявкнула, потом замурлыкала весёлый мотивчик. Боевая бабёнка вылезла из-за стола, закружилась, притопывая, с бедовым ойканьем, припевая:
«Ой, рыбак, ты мой, рыбак!
Не води меня в кабак.
Лучше утром у реки
Выставь в травку пузырьки!
Ой, ой, ая-яй, ая-яя, ая-яй!
Взвизгивая и приседая, женщина топала по площадке с такой силой, будто хотела разбить каблуки. Широкий подол её цветастого платья высоко взлетал, оголяя полные, соблазнительные коленки. Щёки из розовых сделались свекольно-красными, глаза разгорелись.
Золотую рыбку в сети
Обязательно поймай!
Чтоб иметь успех у девок,
Кидай глубже, не зевай!
Ой,ой, ая-яй, ая-яя, ая-яй!
Когда прапорщик вдруг оборвал игру, женщина в изнеможении, плюхнулась на своё место и, откровенно ластясь, прижалась к сожителю.
-Цалуй меня, Лёнечка! Крепше цалуй!..
Водитель мусоровоза чмокнул её небрежно в щёку и легонько оттолкнул от себя: «Сядь, как следует, а то вся взопрела!»
Гульба продолжалась. Ели основательно, пили много. Громко чавкали, раздирали печёных кур руками, вытирая пальцы о лежавшие на столе салфетки и мякиши хлеба.
Захмелевший Фатеев, обнимая упитанную спину Валежина, зудел ему в ухо:
-А налима-то лучше ловить на мясо ракушки… крючок номер десять, с длинным цевьём…- Он поднёс свободной рукой к усатому рту свою стопку, залпом выпил её содержимое и, зажмурившись, неточным движением, поставил перед собой на стол.
-И-и-и, батенька мой, - ответствовал ему чуть более трезвый Валежин, левой рукой подпирая щёку, - на мясо перловицы ловить лучше ра-а-ака… Налим же, берётся буквально на всё: червь дождевой, опа…опарыш, мотыль… Гастрономические пристрастия – са-а-амые разно-о-об-ра-азные…
-Ну, как палёночка? - Осведомился Стоценко – старший у прапорщика и, не дождавшись ответа, с гордостью ему сообщил:
-Сам спирт разбавлял, сам его в бутылки закатывал!
-Крепка-а палё-ноч-ка, - с дипломатичной корректностью ответствовал ему прапорщик, прицелясь вилкой в кружок колбасы. Ткнул, но к своему удивлению промахнулся.
-Креп-ка-а…- ещё раз, с большим убеждением повторил он.
Пили чокаясь. Просто пили. Гомон ярморочный. Гульба принимала широкий размах.
Степан, искоса поглядывавший на Баженова, давно уж обратил внимание на то, что на протяжении всей попойки, губы охранника не раз расползались в усмешке и тогда его глаза темнели, казались совсем чёрными… Это-то и беспокоило Степана. Очень. Он знал хорошо дружка своего давнего. Тот был вспыльчив и непредсказуем, в особенности, когда количество выпитого им спиртного превышало некую критическую массу. А теперь, Николай пил как лошадь, мало закусывал и, вроде бы, не пьянел; лишь время от времени отпускал на животе широкий ремень, да сжимал в тяжёлый кулак на столе лежавшую руку. Крепко сжимал… до бели в суставах.
«Охо-хо-хо… быть крупной ссоре!..» - заметно трезвея, подумал Степан. И словно бы в подтверждение его невесёлых мыслей, охранник вдруг подал хрипловатый голос.
-А ответь мне, Степан, - во что ты ценишь крепкое мужское слово? – Спросил и, свесив на бок остриженную крупную голову, прижмурил глаз один, будто бы в приятеля целился.
«Ну-у, начинается…» - с тоскою подумал Стоценко и в животе ощутил щемящую слабость.
Татьяна повела взглядом по лицам собравшихся и, набежав глазами на чету Баженовых, не смогла сдержать вздоха досады. Чувствовалось, - их присутствие вызывало у неё отрицательные эмоции. Приблизив губы свои к уху мужа, она повелительно ему прошептала: «Твой выход, Стёпа! Ступай и поговори с Николаем. И помни – н и к а к и х битюгу у с т у п о к!»
Степан сделал вид, будто пытается постичь суть баженовского вопроса, - сморщил лоб, нагнал на него глубокие складки, и в то же время машинально теребил пальцами хлебную корочку. Окончательно отрезвев, он готовился мысленно к нелёгкому разговору.
-Не очень-то я понял твоего вопроса, Коля. Но к слову мужскому отношусь положительно. И его ценю. А, в общем-то, думаю, что пора покурить. Ты, как считаешь?
-Ну что ж, подымим.
Огруженные едой и выпивкой мужчины тяжело поднялись и потянулись к сараю, где было отведено место для курения.
С потаённым волнением шёл Стоценко впереди Баженова, чувствуя спиной массивную фигуру охранника, мысленно обязывая себя вести с ним в разговоре сдержаннее, чтобы не разбередить гневливую его натуру.