Все вирусы улетучивались, едва завидев его уже издалека. Боялись Касперского, как огня. Никто, кроме обладателя имени, с которым ему явно повезло, не мог похвастать таким безупречным здоровьем, как телесным, так и душевным. Даже на крыше элитного дома, где он обитал.
Но сегодня в программе Касперского случился сбой, и виной всему был вирус. Вирус по имени Кася.
Программа зависла, послушно внимая хулигански чутко взломавшей её мистерии бабочек в животе Касперского.
Он понял, что пропал.
Вирус Кася, не подозревая о том, что с сегодняшнего дня она вовсе даже никакая не кошечка, а вирус, очень простодушно продолжала вести себя как самая что ни на есть обыкновенная кошечка.
Внимание Касперского ей льстило.
И Кася кокетливо солгала, что ей хочется принца на белом коне.
...Как он умудрился поднять на крышу белого пони, да ещё и восседая верхом на нём?
Кася обворожительно мяукнула что-то вроде: подумаешь, пони! Вот если бы белый дельтаплан! Кася хочет летать, как птица. Отчего кошки не летают?
Вирус сводил с ума, и Касперский подошёл к самому краю крыши.
Глупо, снова нежно муркнула Кася. Ты же не разобьёшься.
Что мне для тебя сделать, милая?.. с рыком готового задушить всех своих бабочек в животе, смущающих его брутальность, почти прорыдал Касперский.
Хочу, чтобы у нас с тобой было, как у О'Генри, не растерялась Кася. Я бы попросила принести мне рыбки, а потом честно призналась бы, что ждала от тебя птички. И ты бы послушно отправился за птичкой.
Когда Касперский вернулся с рыбкой и птичкой, Кася парила высоко в небе на прекрасном белом дельтаплане. Дельтаплан подозрительно нескромно повторял контуры бесследно исчезнувшего с крыши пони. Только теперь с крыльями.
«Тоже мне, Сизиф!» — вдруг услышал он голос. И не чей-нибудь, а свой собственный внутренний.
Касперский растерялся.
Достойно ответить и красиво уйти от конфликта с внутренним голосом означало вовремя вспомнить, каким счастливым — да, счастливым! — он чувствовал себя, когда, ковбойски ныряя в свой вестерн в пыльных прериях города, отлавливал всё это зверьё для Каси. Минуя — чудом! — участь выбитого из седла, когда с душой цыгана, влюблённого в лошадей, обуздывал грусть белоснежного пони, грусть по детям, оставленным в парке, откуда он был украден. Рискуя сорваться с карниза, когда протягивал лапу к рыбке в том аквариуме, что на подоконнике открытого окна уже заждался своих приключений, в виде Касперского.
...«Тоже мне, Сизиф!»
Касперский смотрел в небо.
И уже не видел в нём прекрасной Каси, а видел только дельтаплан; и всё пытался понять, как же это, ну как.
Вокруг Касперского уже водили хоровод все кошечки с Касиного двора, но все они были не Каси. С ними к самому краю крыши не хотелось. Ни с одной. И каждой он раздал по рыбке, а птичку отпустил в небо, и снова в это небо смотрел. Долго-долго.
Впервые за весь этот день длиною в жизнь не чувствуя нежно убитых прекрасной Касей бабочек в животе и не зная, что делать с антивирусом, который странным образом в этой истории не пригодился.
«И у вируса могут вырасти крылья», — вдруг задумчиво констатировал Касперский.
С гениальной какой-то грустью уже философа.
Ещё не знающего о том, что он философ.
Что свободен.