Райские яблоки. Рассказ бывшего афганца

 

Не люблю черномазых. С Афгана не люблю.
Все вы помните, что устроил Шеварнадзе с нашей армией. Может кто и забыл, не помнит, только не мы.
Берлин, пьяного ЕБН-дирижера…
Такой позор не забывается никогда, не смывается. Да что там говорить. Кинули нас тогда по полной.

«Служили как псы – подыхайте как собаки», не дословно, но именно так дал мне понять краснорожий капитан в военкомате. «Я вас туда не посылал!», - был ответ, когда я обратился к военкому повторно за ... Неважно.
Выкарабкался.
Друзья по Афгану конечно помогли выжить в лихие 90-е. Наше братство ни в какое сравнение с бандитским не идет. Да и прошли мы Афган ни на параде, под звуки бравурного марша. Некоторые потом ещё Приднестровье и Чечню хватили..
Эту дрянь, бандитов, мы всегда за версту чуяли. Ну, и они не совались к нам. Понимали, с кем дело имеют. Параллельно мы с ними были. На линии огня, - как говорится, - не пересекались.

Худо бедно, приподнялись. Тут чернота снова полезла. Дело понятное.
У себя в республиках всё развалили, приехали к нам гастарбайтничать.
Ну и мы уже тут, дома, покуражились над ними, за людей не считали.
Черные, они черные и есть. Пусть скажут спасибо ,что вообще ещё живы.
Так своих детей всегда и учил – не люди они, черные. Собаки.

Жизнь постепенно наладилась, обиды сгладились. Решил взять себе в загородный дом одного из этих. За садом приглядывать, и вообще по хозяйству.
Всё-таки народ непьющий, исполнительный.

По-русски ни бельмеса, как зовут не спрашивал, какая мне разница. Кое-как на пальцах пояснил что нужно делать. Чисто из жалости взял. Почти старик. Оно и лучше, - подумал,- сдохнет, никто искать не будет.
А могилку мы организуем. Не звери же мы, в самом деле.

Держал в строгости. Собаками не травил, но иногда поколачивал. Как же без этого, чтобы душу не отвести, если в бизнесе какая заминка выходила.
Год почти он у меня уже служил. Привык я к нему. Работу свою исправно делал.

И вот как-то под Новый год внучка у меня родилась. А я на даче один.
Жена к матери уехала, прихворнула теща, возраст. Решил я этого чучмека проведать с пузырем. Сам же я один не пью. А тут такая радость.
Понять не поймет, - думаю, - но всё же не одному мне пить.

Выпил я с ним. Он молчит. Снова разлил по стаканам, потом ещё…
Развезло немного меня. День трудный был. Сидим, молчим. Вернее я ему рассказываю, радостью делюсь, а он молчит и только кивает.

И вдруг он по-русски заговорил.
Я как услышал, меня как молнией пронзило, дара речи чуть не лишился.
Думал он немой как Герасим.

- А помнишь, Володя, - он мне говорит, - кто тебя раненного и контуженного по горам Афгана тащил, в санчасть принес полуживым? С развороченным животом ты был. На минное поле наша группа тогда попала. На задании мы были. Вдвоем мы тогда с тобой остались, под минометным огнем. Еле ушли. Осколком мины живот тебе тогда раскроило. Успел я тогда тебя перевязать, чтобы кишки не выпали. Под Кандагаром дело было. Взводный я твой.
Махмуд, - мой позывной.
Вспомнил?
Беда у нас в стране, Володя. Плохие люди за власть борются, народ лбами сталкивают. На крови простых людей одна преступная власть сменяет другую. Устали мы воевать, Володя. В кишлаках мужчин уже не осталось. Вернее осталось, но только те, кто смог уехать к вам, в Москву. Но и здесь нам покоя нет. Не гостеприимный вы народ.

За что же вы людей за собак держите, Володя? Разве так мы вас встречали, когда вы, русские, в эвакуацию к нам в Ташкент от немцев бежали в 41-м?
Мы дали вам всё что имели сами. Да, жили мы бедно, но никто никогда вас не унижал этими словами «понаехали», «черный», и много-много других обидных слов не говорили. Все мы жили одной большой и дружной семьёй. Может потому и победили.

Тут я заметил, что он почти не пьёт. Он говорил, говорил. Вспоминал сослуживцев, забавные истории из жизни нашей части.
А я вспоминал. После контузии многое выпало у меня из памяти. А тут вспомнил. Вспомнил, как мне одиноко было в госпитале, как приходил «Махмуд» и приносил райские яблоки.

Райские, бледно розовые яблоки я запомнил на всю жизнь. Он вытащил меня контуженного с того света, нес меня на руках, тащил на себе, и не бросил.
Несколько суток.
Несколько суток, как показалось мне тогда, он нес меня под палящим солнцем и пронзительно студеными ночами согревал моё тело своим теплом. Меня, с моим развороченным животом, чтобы спасти и получить за это от меня вот такую черную неблагодарность…

Долго. Очень долго просидели мы с ним в тот вечер переходящий в утро.
- А почему ты сразу мне не признался, Махмуд, только и спросил я его под утро.
- Хотел посмотреть на тебя со стороны. Я же никогда не видел тебя в мирной жизни. Несколько раз, когда ты меня бил, возникала мысль тебя убить.
Мне же это просто, ты же знаешь. Но я гнал от себя эту мысль.
Мы мужчины.
Терпеть боль и становиться сильнее, это заложено в каждом настоящем мужчине природой.

И потом. .. (Он помолчал ).
За то время, что я тебя нес полуживым, и я стал другим. Ты для меня стал моим ребенком.
Как же я мог убить своего ребенка?
*  *  *
Эта история была написана мной на одном дыхании.
Это было какое-то сумасшествие.
Я стучал по клавишам сам не понимая что я пишу. Всё что здесь написано, надиктовало мне моё подсознание.
Помните у Высоцкого, в одной из его первых песен:

"А у дельфина взрезано брюхо винтом,
Выстрела в спину не ожидает никто.
На батарее нету снарядов уже,
Надо быстрее на вираже..."

Что хотел сказать своим текстом Высоцкий?
Никто не знает.
Так и здесь.
Не ищите фактов, подтекста, и какой-то логики в этом тексте.
Это чистые эмоции. И ничего кроме эмоционального всплеска моего подсознания в нем нет.
Именно так отразилась в моем сознании часть той прожитой жизни.
Извините.