Фронт к вечеру стих. Немцы, упёршись в горы и понеся большие потери, сникли. Два мессера, облетев город, сели на местном аэродроме.
- Обживается, сволочь!
Грузины уставшие курили, счастье родной земли, мелькнувшее утром, с заходом солнца ушло, разговоры их стихли, а убийственная действительность брала своё.
Арсений дал дивизиону отдохнуть. Вечер прохладой с гор парил над новой дивизионной позицией. Позиция была не ахти, спёртая для манёвра, но Гуденко жёстко приказал её занять. Он опять просчитывал комбрига. Карта, развёрнутая перед ним затёртая до дыр, равнодушная к боли, показывала ему, что идти комбригу с бригадой, даже при сопутствующей им удаче до утра с гаком.
Тишина, истерзанная за день робко поначалу, затем основательно завладела близлежащими позициями. Он обошёл посты, удостоверился в их надёжности и попутался уснуть. Но мысли будоражились, налезали друг на друга, захотелось вспомнить сына, представить каким он стал за два года их разлуки и не смог. Вместо сына он видел мальчика с Венцов, колючего деда и руку его уверенно скользящую по карте.
А утро он проспал. Оно свежее лизало ему руки. Склянки пробили подъем, но он их не слышал. Двенадцать боевых машин, взвод обслуги, его студебеккер запылённый пылью степных дорог сиротливо с тревогой встречали новый день. А он спал. Тишина, только пересвист птиц в лесу и приглушённые голоса, которые он не слышал.
- Тише дорогой, батя спит.
Отдалённый перезвон котелков, дивизион завтракал, а он лежал, бушлат под ним прогрелся, остывший металл связной машины сбоку холодил его. Организм вновь дал сбой, не выдержав пиковых нагрузок. Не хотелось вставать, он оглядел рацию, она молчала. Гуденко, казалось, о нём забыл.
Обида вчера, влезшая в него со спёртой позицией, сейчас проснувшись с ним, терзала ему душу. О нём забыли. Он, привыкший знать и знать немало о положении фронта, сейчас в тиши гор чувствовал себя загнанным волком. Они выли ночью. Выли взахлеб. Грузины шутили.
- Немца отпевают. Соляра у нэго закончилась.
А солярку он помнит. Таскали её немцы в танковых колоннах для быстрого и эффективного немецкого наступления. Дотаскались, под Ростовом сжёг он её вместе с танками. Откинули её немцы в обоз. Долихачились. А сейчас он не волк, а обычная боевая единица. Привыкать надо. Ведь до Ростова воевал и хорошо воевал с дивизионом.
Но в груди бурлило обратное. Привык он к волчьей шкуре. Комфортно в ней, а сейчас тишина, только вдали с севера грохочет. Ущелье молчит, немцы тоже, только рама кружит, как пчела, выискивая медоносное место. Где то там за ущельем лейтенант с разведкой, там же бригада и немецкие миномёты, но встреча их друг с другом маловероятна.
Не глупы немцы, второй раз руку совать в пекло, вынюхивают сейчас, как на Венцах сложившуюся обстановку.
Обдумывает и он, раскладывая ситуацию по полочкам. У дивизиона завтрак, затем проворачивание механизмов*, лейтенант с разведкой разрываются между бригадой и миномётами, местонахождение дивизиона не ахти, дорога влево, дорога вправо. Прямого залпа нет, вокруг лес, только наугад в небо по раме, а это значит, что в резерве они на особый случай.
Соловьи отпев, затихают. По лесу тишь и благодать. Ветер особый лесной крадётся меж деревьев. Закончится война, приеду сюда с сыном. Надышаться надо. Дивизион проворачивает механизмы. Подымает, опускает направляющие катюш до упора. Заеданий нет. Опять звенят склянки. Обед. А по ущелью тишина. Вчера наелись немцы. Нет и самолётов. Опять как на Венцах тихо до поры до времени.
Бездействие гнетёт, он ходит среди катюш, даёт приказ связаться с разведкой и тут же отменяет. Гуденко молчит. Ему кажется, что пространство огромное до вчерашнего дня, сейчас сузилось до мигающей лампочки в дивизионной рации. Она в ней одна, а вокруг деревья, их обнимают грузины и всматриваются ввысь.
- Нэ, у нас дома выще.
- А у нас степь, такой красивый, как ковёр мягкий весною.
Арсений улыбается. Вот они слова, которые выше и красивее других. Простые, а какие непобедимые.
- Товарищ капитан 2 ранга, разведка вернулась.
- Накормите их и ко мне, как они?
- Светятся.
Потеплело и у него. Светятся. Слово то, какое мягкое. Из доклада следовало: Комбриг с положением фронта ознакомлен, и сегодня вечером выходит в верховье ущелья, выходит с потерями без орудий. Орудия без прицелов оставлены и уничтожены. Немецкие миномёты не продвинулись ни на метр. Арсений ждал этого. Протащить орудия значит комбриг не смог. Горы. Но ничего, были бы кости, мясо нарастёт.
Захотелось увидеть их. Комбрига, дядек сибиряков, Паганини с начищенными до блеска хромовыми сапогами, полки нижний и верхний, но судьба, висевшая над ними, расставила всё по своему. Рассчитала их на первый и на второй, а по военной тематике и на третий, и на четвёртый, и даже на пятый. Пятый он с двенадцатью катюшами.
Раскидали немцы их укрупнённый дивизион. Особый дивизион. Собранный по приказу ставки фронта для борьбы с немецкими танками.
Четыре десятка катюш собранных под его началом, комбриг с бригадой, свои танки, свои зенитки, своя рота охраны и все на механическом ходу. Расчёт был прост, превзойти немцев в движении. И превзошли. Пропали их дивизионные танки, сгорели в Сальских степях, защищая их от окружения. Нет дивизионных зениток, а где остатки, Арсений не помнит.
Приказ помнит, а куда ушли и с кем нет. Вышибло память гарью боёв, намертво. Бригада в горах раздробленная и без орудий, полки канули в бездну, только два его бывших дивизиона катюш слышны сейчас. Гул их доносится с севера. Там бой и немецкая авиация. Арсений одёргивает китель, приглаживается.
- Разведка, как думаешь, пойдут сегодня немцы?
- Навряд, товарищ капитан второго ранга. Миномёты стоят, по фронту никакого давления.
Лейтенант молодец. Как будто в тайге прошелся на соболя. Просчитал их до последнего. А ведь он тоже сибиряк, как тот пацан наводчик. В бригаде у комбрига сибиряки, у него в дивизионе грузины, казахи - шофера, хохол кок и каждый своё в груди держит. Дом им снится. Жёны, сыновья и немцы.
Но у каждого одна мечта. Она, как маленький тлеющий уголёк. Согревается ими в груди до последнего дыхания. Победа. Вчера она разгорелась костром и пылает в их душах. Немецкая махина от горизонта до горизонта напичканная техникой на уничтожение не подвластна их разуму. Всё живое, не живое сплелось и выход только один гибель одних заставит других праздновать победу.
А в своей они уверены. День клонится к закату. Не обычный день. Многое лезет в голову от бездействия. Он докладывает Гуденко данные разведки и вновь вскользь просит ударить по «ванюшам» Бездействие гнетёт. Волчья шкура его ноет. Лес уже давит, дорога влево, дорога вправо и приказ вновь занимать исконную позицию, себя не проявлять и жесткие нотки Гуденко в конце - не баловаться.
Гуденко не военный, он оттуда сверху, где в сумраках важной коридорной власти создавали и утверждали катюши. По сути, он гражданский человек, а здесь в пекле войны офицер связи. Интеллигент и Арсению порой кажется, что для него карандаш важнее автомата. А ударить по танкам в лоб Арсения затея. Гуденко, как мальчишка радовался тогда, пропал в Москве и долго не возвращался.
Привёз много нового для катюш и снаряды. Фугасы были мощнее, разброс меньше и первый залп катюш удивил Арсения. Даже кок хохол оценил ситуацию: - «Взбишиных мало.Гляди як бьют кучею! Чи воны в Москви поумнели»
Карандаш не уходил тогда с позиций, чертил. Не слазил с направляющих, просматривал десятки раз хвостовые оперения фугасов и вновь улетал в Москву.
Резко, как с испугу заработала рация. Взбесилась, что ли. Перехлёст его мыслей с действительностью заставил его вздрогнуть.
- Немцы прорвались через мост обманом, их танки идут через Н-ск к перевалу. Наших частей там нет. Только твой дивизион может спасти ситуацию.
Гуденко волновался. Обычно сдержанный, чуть флегматичный, сейчас в телефоне был его антипод.
- Как можно быстрее. В Н-ске у нас наблюдательный пункт, там вас наведут, Арсений Петрович.
- Ясно, товарищ полковник, количество танков?
- Это твои танки из-под Венцов. В районе трёх десятков!
Через минуту дивизион слушал его команду.
- Товарищи моряки, переодетые немцы, завладели обманом мостом у Н-ска и сейчас колонна немецких танков идёт маршем к перевалу. Дорога у них одна через Н-ск. Танки наши из- под Венцов. Могут быть усилены мотопехотой, данных на этот счёт нет. Приказ любыми путями их остановить. Мы должны быть там первыми. Машины не жалеть. Отстающих, вставших в пути не ждать. Только вперёд!
Дорога узкой ленточкой вдоль реки Белой то прижималась к реке, то резко уходила в горы. Дивизион, выжимая из себя всё, шел наперехват танковой колонны. Голыши на крутых поворотах вылетали из - под колес, падали в пропасть и машины, скользя по ним, казалось вот, вот последуют за ними.
Но в последний миг шины держали дорогу, казахи дожимали поворот, выезжали на прямой участок и давили газ до упора. Дивизион сражался со временем, а оно неуклонно приближалось к вечеру. Арсений считал машины. Его студебеккер стоял в пыли, пропуская дивизион, затем обгонял его.
Удостоверялся в его боеспособности и вновь с коком замыкал колонну. Давай, давай ребятки. Мы должны быть первыми. Вторыми нам нельзя. За Н-ском перевал, там нет залпового огня, там навести их будет просто некому, а бить наугад нет никакого резона.
Часто его вызывал Гуденко и Арсений понимал, что всё внимание ставки фронта сейчас в этот миг приковано к ним. Вторыми им быть нельзя. Немцы сотрут их в порошок. Им требуется разрыв с ними минимум в два километра и условие залпа – отсутствие на линии дивизионного огня гор. Как это сложится, не знал ни он, ни в штабе фронта.
Случай главенствовал. Солнце садилось, горы темнели. Разрывов среди машин не наблюдалось. Казахи шофера, смахивая на лету пот со лба, улыбались ему. Улыбки были не те, не блаженные в покое, а те когда их выдавливает с лица фронтовая необходимость.
Молодцы, давайте ещё чуть! И они давали. Дивизион ехал на пределе. Не кипел, радиаторы забитые степной жарой, держались. Ещё чуть и пятидесяти километровому марафону конец. Показался Н-ск.
- Давайте, моряки, быстрее. Немцы уже вползают в ущелье. Больше на местности возможности для залпа нет.
В динамиках рации наблюдательный пост. Они одни в эфире. Гуденко молчит. Всё сказано. Арсений представил ставку фронта, напряжение в ней и ответственность за залп, в который раз сдавила его.
Три пары Ла – 5 прошли над Н-ском. Казахи, задирая головы из кабин, щурились на них. Самолёты были плохо видны, сумрак скрывал их и, встав в круг, они хозяйничали над ущельем. Дивизион озирался в поисках люфтваффе, но её нет.
Небо от немцев чистое, вечернее, оно готовится ко сну, а они к залпу. Суеты нет. Только холодок времени методично бьёт каждому в темя. Быстрее. Быстрее, быстрее.
- К залпу готовы, дивизион на исходной, дайте азимут.
По азимуту выходило – до танков три километра. Ещё бы чуть и пришлось бы им пятиться и вкапываться в землю для прямого удара. Случай был за них. Он вёл их и оберегал.
- Дивизион огонь!
Залп эхом прогремел по ущелью и ему вторили, казалось все Кавказские горы.
- Горят, горят танки, товарищ капитан второго ранга, головные горят, берите выше по всей колонне.
Он дал команду. Всё! Арсений вглядывался вдоль ущелья, пытаясь там, что-то для себя определить. Всё! Расползаться танкам некуда. Только назад, а назад он не даст, с пяти, но один танк станет на дороге.
Руки его на бинокле дрожали. Он не пытался их остановить. Всё!
С мотопехотой разберутся. Хвосты подчистят другие. А дивизион вел огонь. Кок бегал среди машин и кричал каждому.
- Батя сказав бить их до послиднего фугаса!
Проворачивание механизмов* - ежедневное мероприятие на корабле. Проверка боеспособности оружия, механизмов, валов и прочее.