КАКИМ Я БЫЛ…
Вспоминая свои первые годы, проведенные в Берелеве, с грустью сознаю, в какой все-таки скудной обстановке я рос. Как же мало видел в той деревенской глубинке! Нет, я никогда не брошу в неё камень, и для меня незабвенны те детские годы. Читая «Былое и думы» Герцена, почему-то запомнил слова о том, как мало надо одарённой душе для того, чтобы развиться. И все же, все же… Родись я в другой культурной среде, среди ярких людей, книг, музыки, умственных и духовных интересов – возможно, стал бы другим, по-другому сложилась бы моя судьба …
Первые жизненные впечатления у меня – зимние. Вот меня, трехлетнего, заболевшего скарлатиной, мать с братом везут в больницу. Лежу в санях, а у меня перед глазами маячат калоши Алексея. В больнице я пробыл почти месяц, за это время совершенно отвыкнув от дома. Когда мать приехала меня забирать, я заревел и кинулся на шею нянечке, не желая покидать больничную палату…
По словам матери, в больнице меня все любили за спокойный характер и покладистость. Я быстро привык к больничному распорядку и никогда не доставлял хлопот ни врачам, ни нянечкам. Кстати, проявившись с малых лет, это умение приспосабливаться к любым обстоятельствам и стремление не озадачивать собой других, сохранились у меня на всю жизнь.
Другое воспоминание тех лет. Я ковыляю по тропинке заснеженным полем. Тропинка никак не кончается, и мне тревожно и обидно за своё одиночество в этой белой пустыне. Я реву, сзади подбегает брат, подхватывает на руки, смеется и несёт меня назад к деревянным козлам, на которых они с матерью пилят дрова…
Когда я чуть подрос, мама, уходя на работу, оставляла меня с дедушкой Фёдором. Восьмидесятилетний дедушка был лысый, с большой, почти белой бородой. Он был слепой, я помогал ему передвигаться по избе, а он удерживал меня, несмышлёного, от глупостей. Иногда дед терял ориентировку. Как-то залез на печь, стал там укладываться, голова у него свесилась, и ему показалось, что он вот-вот свалится. Его испуганный крик о помощи оторвал меня от детских занятий. На печку с некоторых пор я лазить боялся, потому что за ступенькой лестницы поселился огромный паук. А тут забыл про страх, в одну секунду взлетел по ступенькам на печь, схватил деда за ноги и потянул на себя… Об этом самоотверженном поступке вечером мать узнала от деда и похвалила меня.
Умер дедушка весной. Тепла ещё не было, но земля уже оттаяла. Гроб с телом стоял посреди избы, и мне казалось, что дед просто спит, я подходил, трогал его…Потом гроб повезли на телеге на кладбище села Унорожа за три километра. Вместе со всеми я шёл за телегой пешком, впервые уходя так далеко от дома. Вид, открывающийся с кладбищенской горы, меня поразил. На всю жизнь запечатлелись простор дальних лугов, а на них - серебряные извивы реки Вёксы. Впервые моему детскому взору предстала унорожская церковь Благовещенья с колокольней и вознесённым над ней крестом. Мог ли я подумать тогда, что под сенью этого креста, царящего над округой, пройдут все мои юные года и будет он стоять и полвека спустя, венчая ржавый шпиль и только чуть покачиваясь от сильного ветра…
Деревенская жизнь была небогата событиями. Однажды в поле за домами стал приземляться какой-то белый шар. Очевидно, это был метеозонд, занесённый ветром в нашу глубинку. На фоне ясного летнего неба он был хорошо виден. В деревне поднялся переполох. Немногие наши мужики почему-то решили, что к нам заслали шпиона. Вооружившись топорами и палками, побежали за деревню. Но в приземлившейся подвеске были только какие-то непонятные приборы. Никакого интереса для деревенских они не представляли. Зато долго ходили по рукам куски резиновой оболочки шара, из которой мы, детишки, надували «щёлкалки».
Удивительно, что застряли в памяти какие-то и совсем незначительные эпизоды из далёкого детства. Запомнилось, как проскакал через деревню парень на лошади и как потом вернулся, внимательно, с расстроенным видом рассматривая с седла дорогу. Потом остановился, увидал меня, подозвал и попросил подать ему валявшийся на дороге пузырёк с какой-то жидкостью. Очевидно, парень вёз какое-то лекарство и выронил его по дороге. Ещё помню, как однажды вечером проезжавшая машина сбила соседского гуся и его принесли в избу уже мёртвого, с закатившимися глазами в испачканном кровью белом оперении…
Во мне рано проснулась любовь к красивому. Красоту замечал во всём. Зайдут к нам в дом колхозницы – обязательно выделю среди них красивую. Как я жалел, что родился мальчишкой! У девчонок такие красивые куклы, платки, платья. Как-то раз, не устояв перед красивым узором на мамином платке, ножницами отрезал угол с пышной розой. Конечно, за испорченную вещь мне от матери попало.
При деревенской нашей скудности обновы в моей одежде случались крайне редко. Для меня даже покупка новых шнурков для ботинок или ремня к штанам была праздником. Ботинки, сколько помню, были всегда с обшарпанными носами. Их махровость я тщетно старался замазать гуталином. До сих пор вспоминается запах новенькой школьной формы, фуражки с кокардой, портфеля, которые мне купили к первому классу.
В школьные годы обновы в одежде появлялись чаще, но покупалось всё на вырост или донашивалось с чужого плеча. Мой скудный гардероб составляли ношеные вещи, которые мама привозила из редких поездок к родственникам в город. Помню, один пиджак я донашивал, уже учась в техникуме. Тяга к красивой одежде так и осталась у меня неудовлетворённой, а впоследствии и вовсе сошла на нет. О развитии какого-то вкуса говорить тем более не приходится.
Удивительно, что я, отнюдь не обладающий абсолютным музыкальным слухом, запомнил момент открытия музыки для себя. Была такая популярная в деревне песня «Ой, красивы над Волгой закаты, ты меня провожала в солдаты…» Я, маленький мальчишка трёх-четырёх, лет слышал её не раз, и слова были для меня привычны. Но вот однажды кто-то заиграл песню на гармошке. Я слушал, как заворожённый! Как так? Ведь слов нет, а песня узнаётся! Так пришло ко мне понимание, что есть в песнях слова, а есть мелодия.
С самых ранних лет росший среди девчонок, я воспринимал их как просто товарищей по детским играм и забавам. Но стоило только в нашей привычной компании появиться незнакомке, как меня начинали обуревать романтические чувства. Этот флёр таинственности для их появления был обязателен. В первом классе я влюбился в Галю, дочку учителей. Учителя в моих глазах были люди необыкновенные, существовавшие в каком-то другом мире. Вскоре, однако, одноклассницы напрочь утратили в моих глазах привлекательность, поскольку стали слишком привычны. Правда, в седьмом классе я безответно увлёкся Валей, с которой сидел за одной партой. Но тогда во мне уже просыпались другие желания, а Валя привлекла рано проявившейся в ней женственностью.
Назад к Главе 1:
http://www.proza.ru/2018/11/10/1848
Далее к Главе 3:
http://www.proza.ru/2018/11/18/1467