Надежда Тушина Жизнь без рук. По страницам личного

В 1958 г. в возрасте девяти лет я пережила тяжёлое заболевание полиомиелит, в результате чего парализованные руки, инвалид первой группы. Нуждаюсь в постороннем уходе. Несмотря на тяжёлый недуг, я окончила заочную школу, затем педагогический институт, получила диплом учителя истории и обществоведения. В условиях дискриминации инвалидов, с помощью краевого комитета коммунистической партии в 1973г я устроилась по специальности на работу в школу и отработала непрерывно 38 лет. Трудовой путь не был гладким, иногда приходилось отстаивать своё право на труд. Я боролась и побеждала. Моя личная жизнь сложилась благополучно, я вышла замуж и вместе с мужем мы вырастили двоих детей. О своей особенной трудной и счастливой жизни я написала книгу. В ней нет вымысла. Я писала её, опираясь на свои личные дневниковые записи, которые я вела, начиная с 12 лет. Следовательно, эту повесть я писала всю жизнь. По мнению людей, прочитавших её, мотивирующий заряд этой уникальной книги просто огромен. Переосмысление своей собственной судьбы читателю гарантированно. Книгу  издавала в основном на свои сбережения с пенсии. Поэтому, если вы,дорогой читатель, после прочтения пришли к выводу, что я трудилась не напрасно, пошлите, пожалуйста, посильную для вас сумму на мою карту сбербанка через телефон: 8-913-273-02-99. Мой эл.адрес: ev.v.t@yandex.ru


       

                Вместо предисловия
     Пока гром не грянет – русский мужик не перекрестится. По этой пословице  работало советское здравоохранение в  конце 50-х годов двадцатого столетия. В это время во многих странах мира уже делали детям прививки от грозного инфекционного заболевания – полиомиелита, а у нас, особенно в глубинке, о таких прививках и речи не было. В результате многие пострадали от этой болезни. Не обошла стороной и меня чаша сия. Я с девятилетнего возраста, переболев полиомиелитом, стала инвалидом первой группы с парализованными руками  и с тех пор постоянно нуждаюсь в посторонней помощи. Несмотря на тяжёлый недуг, я окончила школу, педагогический институт, вышла замуж, вместе с мужем вырастили двоих детей, дав им высшее образование.  При этом мой трудовой педагогический стаж составляет почти четыре десятка лет. Где бы я ни жила, ни работала, моя жизнь всегда вызывала у людей интерес на грани с любопытством. Соседи, глядя на меня, говорили: «Неужели ты ещё и работаешь?» На работе изумлялись: «Неужели у тебя ещё есть и семья? Да ты просто музейная редкость!» Отвечая на подобные вопросы, я порою отшучивалась, а порою молчала, когда они звучали нетактично.
ФОТО 1-е. Тушина Надежда Степановна.    
До чего быстротечна жизнь. Вроде бы не успела оглянуться, как подошёл пенсионный возраст. Появились время и возможность остановиться, оглянуться, переосмыслить пережитое и рассказать о себе.
                Раннее детство               
Земля велика, без конца и без края.
Моей же судьбой стала станция Яя.
Сибирская, с речкой, загубленной сплавом,
Где жизнь на опилках, а скуки навалом.
     Мы жили в небольшом пристанционном посёлке Яя,  в Кемеровской области, где я и родилась. С возрастом всё чаще и чаще  всплывают, накатывая то горячими, то холодными волнами воспоминания раннего послевоенного детства. До чего было много на улицах искалеченных мужчин, которые пришли с фронта. Нищенской пенсии не хватало на еду, одежду и выпивку, потому одни из них сидели на шумном базаре, плохо одетые, неопрятные, иногда полупьяные, с шапкой у ног. С орденами и звончатыми медалями на груди, иные молча, а кто и  униженно просили подаяния: «Люди добрые! Помогите герою-фронтовику. За Родину кровь проливал!» Другие, более волевые, находили посильную работу, кормили себя и свою семью.
     Мне, маленькой девочке, все инвалиды казались людьми не от мира сего. Я со страхом старалась отойти от них подальше. Не боялась я только приятеля  родителей дядю Мишу. Был он без обеих ног и передвигался  на  сколоченной из дощечек  коляске с колёсами – чурочками, впоследствии заменив их стальными подшипниками. Катился он медленно, отталкиваясь от земли с помощью нехитрых деревянных  палочек с острыми концами. Дядя Миша работал извозчиком. Ловко сильными руками забрасывая своё искалеченное тело в телегу, он постоянно что-нибудь перевозил, и всем он был нужен.  Его жалели и любили. Рядом с ним люди стыдились жаловаться на тяжёлую жизнь. При появлении дяди Миши мы прекращали игру, затихали и наблюдали за ним. Дядя Миша любил детей. Его лицо озарялось доброжелательной улыбкой. Иногда он шутил с нами: «Ну что, думаете, что я вас не догоню. А вот смотрите!» И он, гикнув лошади, быстро срывался  с места.  Глядя на тех, кого называли калеками, я испытывала сострадание. Моё сердце  сжималось от боли. Может, оно чувствовало и предвидело,  что недалёк тот день,  и я сама окажусь среди инвалидов. И когда  случилась беда, то образ дяди Миши, с широкой седой прядью в густой чёрной шевелюре и  юношеским васильковой синевы взглядом, помог мне в будущем выбрать путь, по которому  предстояло пройти со своим несчастьем. Пройти так, чтобы не унижаться, не выпрашивать подаяния у людей, а стиснув до боли зубы, взбираться на свою лошадь.
 Мой папа Ткаченко Степан Васильевич, моя мама Ткаченко Анна Герасимовна.    
Часто бессонными ночами то ли наяву, то ли во сне являются мне близкие люди. Это отец, Степан Васильевич Ткаченко, 1920 года рождения, сероглазый, невысокого роста, с пышной копной русых волос. Он рос в многодетной семье. За ним шли ещё восемь братьев и сестёр. Это и мама, Анна Герасимовна  Ткаченко, урождённая Смагина, яркая брюнетка с карими глазами, моложе отца на год, была младшей в большой семье из десяти детей. Маме досталась тяжелая сиротская доля. Когда Ане исполнилось два года, умерла её мать. С малых лет она мыкалась по старшим замужним сёстрам или жила с мачехой. С выстраданной болью и горечью, сквозившей в бархатистом, напевном голосе, она  нередко говорила о себе: «Никому и нигде я не была нужна…». В войну она осиротела ещё раз: на фронте убили её мужа, Ивана  Ярцева, её первую, настоящую любовь. На руках у мамы осталась крошка дочь, которую Иван Александрович видел только один раз в месячном возрасте, перед отправкой на передовую.
Чтоб Родину спасать, Иван спешил на фронт.
Жена должна родить. Он ждал рожденья сына
И Анне он сказал: «Но если будет дочь,
То назови малышку: Августина».
И он ушёл в тот ад, простившись навсегда.
А вскоре Анна получила похоронку.
Заныли болью сердце и душа.
Но надо было жить, растить ребёнка.
     Моложавая свекровь охотно помогала снохе воспитывать единственную внучку Тину, так похожую на погибшего сына.  ФОТО 3-б Анна, худенькая маленькая женщина, выглядевшая подростком, устроилась работать лаборанткой на военный завод. В конце войны на этом же заводе она познакомилась со скромным трудолюбивым парнем Степаном, ФОТО 3-в мобилизованным из Кемеровской области. Встретив Анну, он полюбил её на всю жизнь. Чужой ребёнок не был ему помехой, ибо Степан любил детей и через привязанность и ласку к ребёнку стал искать подход к сердцу любимой. Добрые люди ей  советовали: «Стёпа – золотой человек, он будет хорошим отцом для Тины. Посмотри: девчонкам не за кого выходить, а ты  - с ребёнком». И этот довод был решающим. Анна без любви вышла за хорошего человека. В Новосибирске у неё был свой домик. Война окончилась. Степан настойчиво звал её к себе на родину к своим родителям, уверяя, как им будет хорошо жить рядом с родными. Она поверила горячим заверениям мужа и решилась на переезд. Домик продали и отправились из большого сибирского города в захолустье. Вместе с Анной на станцию Яя собралась ехать её старшая сестра Елена, муж которой пропал на войне без вести: «Что же я тебя отпущу одну на чужбину? Поехали вместе». Так они оказались в Кемеровской области, где я до девяти лет жила, как теперь понимаю, счастливой жизнью, потому что была здоровой.

   Я помню себя с четырёх лет.  У нас был дом, состоящий из двух комнат и кухни, а между ними, в углу на кухне, возвышалась русская печь с лежанкой наверху. Вся мебель: комод, диван, кровать, столы и стулья –  была сделана руками отца. Пол застлан домоткаными дорожками. На комоде и всюду, где только можно было, лежали кружевные салфетки, связанные мамой. На стене над комодом висело радио. Репродуктор  по форме напоминал  чёрную тарелку, величиной с добрую сковородку. Эта чёрная тарелка навсегда врезалась в мою память.  В хмурый день 5 марта 1953 года траурный голос диктора известил о смерти отца народов товарища Сталина. Сидя у репродуктора, мама и сестра плакали навзрыд, а отец, обхватив голову руками, повторял, как заклинание: «Что же теперь будет и как жить дальше?» Но жизнь продолжалась.
 Дома  было тепло, чисто, уютно. В печи долго не остывали борщ и каша. Мать часто пекла пироги и блины, а мы по мере детских сил, старательно помогали ей. Папка, так мы называли отца, чтобы прокормить большую семью, работал за двоих. Свою жену он не пускал на работу: «Твоё дело – дети,- говорил он,- да и я всегда должен приходить к горячему обеду». Родители держали подсобное хозяйство: кур, свинью и корову, а под окнами раскинулся огород, на котором мы выращивали картофель, овощи, зелень.
 Зарплата отца в послевоенные годы была невелика,  и её не хватало на семейные нужды. Мама нередко по вечерам до полуночи вязала пуховые платки и шали, а по воскресеньям продавала их на базаре. Это тоже пополняло бюджет семьи. Иногда она брала меня с собой. Я шла, держась за её руку в своём нарядном красном плюшевом капюшоне, а на сердце было легко и радостно. Базар в небольшом посёлке был не только местом купли-продажи, но и центром общения людей, где появлялась  лишняя возможность посудачить о местных  новостях. Знакомые, здороваясь с мамой, ласково поглядывая в мою сторону, тянули: 
- Ну-у-у, Нюся, Надя у тебя настоящая красавица!   
- Ах ты, черноглазенькая! - напевали они, угощая меня конфеткой.
 Я смущалась, но в душе зарождалось радостное чувство: «Я нравлюсь всем маминым подругам, и мама мной даже гордится».
 Одним из ярких и радостных воспоминаний детства было возвращение отца с работы. Он садился на длинную лавку у стола, мама подавала ему  из печи горячий суп или борщ, а я крутилась за его спиной, пытаясь взобраться ему на плечи, но мама одёргивала, мол, не приставай, отойди. А мне так хотелось отцовской ласки.  В отличие от семей моих подруг,  в нашей, вроде бы благополучной семье, нежности не поощрялись. Своих родителей долгое время мы называли на Вы. Особенно мама была строга в воспитании. И невольно всплывает, бередя душу, досадное воспоминание из детства: жгучий берёзовый прут, что красуясь, серебристой змеёй висел на дверном косяке.
     За малейшую провинность с нашей стороны мать сверлила нас стальным  взглядом, кивая на дверь: «Вон прут!»  Грозные слова иной раз подкреплялись действием, и тогда берёзовый прут стремительно срывался  с косяка и гулял по нашим спинам.
 Отец осуждал маму и ни разу не поднял на нас руку,  достаточно было его увещевания: «Дочка, так нехорошо!» Становилось стыдно. Отца я очень любила,  и когда никто не видел, я доставала его портрет и целовала дорогое мне лицо.  Казалось, что он -  самая большая радость в моей жизни.
     Мне дороги воспоминания детства, когда  долгими зимними вечерами мы сидели  с родителями. Отец подшивал валенки или что-нибудь мастерил, мама занималась починкой  одежды или вязанием, а в печи потрескивали сухие дрова, и нам всем было тепло и уютно. Мать запевала: «Ой, да ты калинушка…» или «Сронила колечко…», отец подхватывал, и песня, едва зародившись, звучала в полную силу. Мы затихали и слушали. Отец и все его братья были музыкальными от природы. Они  любили петь, легко осваивали игру на гармошке или на баяне, на слух, без нот выводя чистую мелодию. Гармошка в нашем доме стояла на почётном месте: в комнате на столе, прикрытая ажурной салфеткой, связанной заботливыми мамиными руками. Когда папка между делом брал в руки инструмент, то сразу преображался, молодел, и  его глаза светились счастьем. Несмотря на материальные трудности и душевные травмы, причинённые войной (ведь, почти каждая  семья потеряла близкого человека), люди хотели и умели веселиться, отмечая все праздники.                Мой папа лучший гармонист посёлка.
 Особенно были любимы  праздники «7-е ноября – годовщина Великой Октябрьской социалистической революции», «Новый год», «Рождество», «Пасха», и «1-е Мая». Нередко праздничные столы устраивали в складчину, то есть каждый из гостей вносил в общий стол свой пай. На столах отсутствовали деликатесы, но  в избытке источала чесночный запах самодельная колбаса, солёное, отливающее белизной или копчёное с желтизной сало, холодец или заливные блюда, свежие или  маринованные, консервированные овощи. А также различная выпечка. Из алкогольных напитков на столах обычно стоял самогон, иногда подкрашенный под коньяк, дешёвое вино и брага.  Пили мало, но веселились много. Отец слыл первым гармонистом в посёлке.  Его любили и за гармошку, и за добрый, покладистый характер. Из окон дома разносились мелодии милых сердцу  песен: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой», «Огней так много золотых на улицах Саратова», «Подмосковные вечера» и другие популярные в то время песни. Под «Цыганочку» пускались в пляс.  Пели частушки: «Ты, Подгорна, ты, Подгорна – широка ты улица…», «Гармонист, гармонист – в кухне поварёшка. Не бывать тебе в народе, кабы не гармошка».  Наши родители в праздники  не скучали в одиночестве: либо у нас собиралась компания, или они шли в гости. Когда их не было дома, на старшую сестру ложилась обязанность смотреть за младшими.
В июне 1956 года в семье произошло  значительное событие: родился долгожданный брат Андрей. Отец на радостях объехал на велосипеде весь наш посёлок, угощая родных и друзей. Радовались и мы, сёстры, хотя теперь у нас появилась забота. Мы с Томой поочерёдно качали подвешенную к потолку около родительской кровати  самодельную люльку. Однажды я совершила оплошность, сгоряча перестаралась и так раскачала люльку, что малыш выпал на пол и истошно закричал. Я до сих пор помню охвативший меня ужас, но, к счастью, всё обошлось.
     Нам хватало времени и на домашние заботы, и на игры в ограде, и на азартные догонялки с ровесниками на улице.               
  Студёной зимой катались с горок на самодельных лыжах, санках, играли в снежки. Летом в жару и в тёплый дождь,  босоногие и беззаботные от радости и лёгкости во всём теле,  мы резвились, а сила, ловкость и нерастраченное счастье переполняло душу; казалось, раскинь руки, разгонись во всю прыть и полетишь, словно птица в заоблачную высь. Мы гоняли в пыли потрёпанный мяч и весёлой гурьбой играли  в прятки, классики, испорченный телефон и другие подвижные игры.   С сестрой вдвоём часто отправлялись в путешествие, называемое нами, «по полям». Метрах в двухстах от нашего дома проходила железная дорога, где день и ночь, гудели паровозы. Перестук колёс проходящего поезда до сих пор навевает мне приятное воспоминание. За этой железной дорогой простирались те бескрайние поля, где мы собирали землянику,  боярышник и  знакомые нам съедобные дикие растения. Одним из самых распространённых  увлечений нашей детворы было коллекционирование спичечных этикеток. Сейчас я с содроганием  и страхом вспоминаю, что собирали мы эти коробочки на железнодорожных путях, рискуя попасть под колёса проходящих составов. Станция наша была достаточно крупной, где останавливались все поезда. Пассажиры со всех концов страны выбрасывали пустые коробки, которые для нас представляли географический интерес. Часто спичечные коробочки падали в мазутные пятна между шпалами, и тогда они напоминали мне серых воробьёв, подраненных из  рогаток местными сорванцами. Моё сердце сжималось от боли и сострадания к несчастным воробьям и испорченным  коробкам. Сколько же инфекции через эти находки мы могли держать в своих руках!


 
                Школьные годы
      В 1956 году, когда родился брат, я пошла в первый класс поселковой школы. Разве забудешь этот день? Мы, три сестры: старшая Августина, средняя Тамара и я, одели сшитые мамой коричневые штапельные форменные платья с белыми фартуками, украшенные белыми бантиками. Мама  пыталась помочь заплести мои длинные косы, но я, подчеркнув свою самостоятельность, отказалась от её помощи и заплела их своими руками, чем очень гордилась.
      Школа располагалась далеко от нашего дома. Дорога до неё была длинной, около двух километров. Но для нас, много времени проводивших на улице,  это не было большим расстоянием.
Общественный транспорт в посёлке отсутствовал, и люди привыкли ходить пешком. Моя первая учительница, молоденькая, русоволосая Анна Михайловна, казалась мне необыкновенно умным, начитанным и ответственным педагогом, она покорила и очаровала меня, да так, что я с первого класса решила стать похожей на неё, и выбрать трудный учительский путь.
      Уже  в первом классе я получила от мамы «боевое крещение». Суть его проста, оно соответствовало народной поговорке: «делу время – потехе час». Моя подруга, Зина Варнавская, хоть и была рослой девочкой, но в школу ещё не ходила. Тёплым сентябрьским днём я вернулась из школы и пошла на улицу, побегать с подружкой. Мама разрешила погулять не больше двух часов, а затем сесть за уроки. Мы заигрались, ведь на улице было так привольно, и пришли с Зиной намного позже.
- Заходи, доченька, - каким-то притворно-ласковым голосом сказала мама, - ну, садись теперь за уроки.
Я расположилась за столом, а напротив меня устроилась Зина. Неожиданно грубым толчком мать швырнула меня на пол и стала сечь жгучим берёзовым прутом и по спине, и по голым рукам. У меня от шока, похолодели губы и одеревенели щёки, волосы зашевелились, приподнялись, словно от боли и обиды они стремились улететь в осеннюю высь. Перехватило дыхание, я зарыдала, но грозный окрик: «Не сметь!» заставил меня подавить эмоции. На руках проступили кровавые полосы от ударов прута. Боль, позор унижения перед подружкой, страх перед матерью переполняли моё существо. А она будто ничего и не произошло, спокойно  велела мне утереть слёзы и  продолжать учить уроки.
  С тех пор прошло  немало лет,  но ужас  и унижение  от неоправданной экзекуции я так и не смогла забыть,  как  не могла понять ту чрезмерную строгость к семилетнему ребёнку, в общем-то, за ничтожную провинность, ведь мама практически жила для нас и душа её была с нами. Однако после этого наказания подготовка уроков на всю жизнь стала для меня святым делом. Как в этой душе вместе с материнской самоотверженностью уживалась необузданная властность, граничащая с озлоблением?  Наверное, мама считала, что воспитание должно соответствовать старой нелепой поговорке: «Кого люблю, того и бью». Особенно часто и сурово она наказывала старшую сестру.
      Черноглазая темноволосая Тина была похожа на задиристого  мальчишку. Лазила по заборам, дралась с ровесниками, приходила домой с синяками и ссадинами. Училась неровно, но много читала. Она уходила в нашу детскую комнату, выдворяла нас на кухню, закутывалась в одеяло, брала для вида учебник, чтобы родители видели, что она готовит уроки, а под учебником держала какую-нибудь интересную книгу и читала запоем. Для неё книги были своеобразным наркотиком: она уходила в придуманный книжный мир от неласковой судьбы и  недетских бед и обид. Потому что в большой семье  на старшую дочь возлагалось много обязанностей: она  часто мыла полы, стирала бельё в корыте на грубой стиральной доске, чистила картошку, убирала посуду, помогала на подворье и, как нянька, присматривала за младшими. Средняя сестра Тамара, хрупкая девочка, после болезни позвоночника, отставшая в росте от своих ровесников,  на долгое время была освобождена от физических нагрузок. Не  приученная с детства к труду она и  в дальнейшем постоянно избегала  домашней работы. Я была ещё мала, а со второго класса тяжело заболела. Поэтому Тина была у мамы «правой рукой», но я не припомню, чтобы сестра слышала от мамы похвалу или доброе родительское слово. А ведь она, в отличие от нас, была зачата в любви. Напротив, Тина всегда оказывалась виноватой во всей маминой, по мнению последней, неудачно сложившейся судьбе: «Я с тобой мучилась в войну», «Из-за тебя пошла замуж без любви – искала не себе мужа, а ребёнку отца, а ты…» - далее следовало перечисление всех грехов и прегрешений сестры.
    Мы с детства только и слышали мамины сетования, что она «невыносимо вся больная», что « на ней места живого нет» и что к этому сестра «приложила свою руку», и «лучше бы я всю жизнь жила одна, зачем только вас на свет пустила». Это очень расстраивало и меня, и моих сестёр. Выходило, что мы, словно заложники, на всю жизнь оказались  в неоплатном долгу перед жертвенностью несчастной мамы.

                Жестокая  болезнь
     В 1957 году в СССР проходил Международный фестиваль молодёжи. Парни и девушки разных народов и национальностей, проезжая через нашу станцию, выходили из вагонов, приветствовали местных жителей, обнимались, обменивались сувенирами и значками.  А те, в свою очередь, гордились своей сопричастностью к выдающемуся событию  нашей страны. Даже несловоохотливый, вечно усталый отец приходил с работы возбуждённым и весёлым, находясь под впечатлением от приятных встреч. Но, как часто бывает в жизни, радость  и горесть идут друг за другом. И после международного фестиваля в нашем посёлке начались вспышки страшного заболевания – полиомиелита. Заболевали, в основном, дети и молодые люди, не достигшие двадцатилетнего возраста. Болезнь протекала, как обычный грипп: головная боль, ломота в суставах, отёчность слизистых оболочек кожи, слабость. В первом лёгком случае болезнь не подкашивала человека с крепкой иммунной системой, и он вскоре выздоравливал. Беда таилась в том, что болезнь передавалась от больного к здоровому человеку и носила ярко выраженный инфекционный характер. Во втором  случае недомогание, похожее на грипп, заканчивалось парализацией, но затем полным или частичным восстановлением движений. А в третьем, самом тяжёлом случае – летальным исходом.
    
Отец приходил с работы и теперь уже печальным голосом рассказывал, где и кого парализовало. У знакомых Козловских у девочки Наташи отнялись руки и ноги.  Вскинув вверх свои лёгкие руки, я подумала, что со мной это никогда не произойдёт. Но, увы! Как говорится «человек предполагает, а Господь располагает». Вскоре страшная болезнь подкосила и меня. И теперь уже о моей беде понеслась по посёлку грустная, как перед ненастьем сорочья весть.
     11 марта 1958 года.
Эта дата врезалась в мою память как самая трагическая в моей жизни, тем более что до дня  рождения, который я, как все дети, ждала с нетерпением, оставалось 16 дней. Помню, как сейчас, хотя минуло много лет, что день был солнечный, и ноздреватый мартовский снег с первыми проталинами у дорог, да веселое чириканье воробьёв не предвещали близкого несчастья. Как обычно, мы с подружками спешили в школу, во второй класс, весело болтая о пустяках. Настроение было чудесным, но где-то к концу третьего урока я почувствовала, что у меня «раскалывается» голова, ломит суставы и, словно клещами, тянет кожу на руках. Я спросила учительницу: 
- Анна Михайловна, я заболела. Можно мне уйти домой?   
Она, не взглянув в мою сторону, ответила:
- Вот закончатся уроки – и пойдёшь.
Едва высидев до конца занятий, я  медленно поплелась  по обледенелой  дороге . Дома, никому ничего не говоря, я сразу взялась за своё «святое дело» - подготовку домашних заданий. Голова болела. Задачка по арифметике не получалась. Попросить помощи у отца я не решилась: он пришёл с ночной смены и крепко спал. Почувствовав сильное недомогание, я тоже прилегла на кровать и уснула. Не знаю, сколько времени я проспала, но проснулась от ощущения дикого страха: за мной гонятся и хотят убить. Я убегаю, слабо отмахиваюсь руками и не могу защититься от неведомой тёмной силы. Ужас сотрясал моё тело. Я подскочила к маме, которая в это время стирала бельё и закричала:
- А-а-а! Чёрти! Черти! Мама, дай мне конфет!
Я требовала именно конфет, заведомо зная, что в доме их почти никогда не бывает. Мама испугалась моего вида:
- Вот сахар! Бери сахар, дочка!
Но  мне не нужен был сахар, да и конфеты. Страх заполнял сознание, переходя в агрессию:
- Сколько времени, чёрт?
- Ты же сама знаешь. Посмотри – без пяти минут пять.
Но я уже пыталась схватить стул, чтобы запустить его в чертей, которые корчили гримасы и обступали со всех сторон.  Проснулся отец. Испуганные родители растерялись, не зная, что делать. Я бегала по комнате, кричала и сжимала кулачки.  «Что-то у неё с головой. Наверно горячка. Повезём быстрей в больницу» - решили они.
       Службы скорой помощи в посёлке не было. Удручённые свалившимся на них горем мать с отцом вышли на шоссе и стали останавливать редко проходящие машины. Ко времени приезда в больницу мне стало легче, и я вела себя уже совершенно спокойно. После осмотра дежурный врач решила положить меня  на обследование. Маме остаться в палате не разрешили, она лишь на ночь, упросив медсестру, осталась со мной до утра. На следующий день меня повели в процедурный кабинет, положили на правый бок, велели согнуть ноги в коленях и притянули их к голове. Две санитарки крепко держали, а доктор стала брать на анализ спинной мозг.  Я корчилась и кричала от боли, казалось, что конца нет этому мучению. Видимо, они неумело  провели пункцию, потому что, как оказалась впоследствии, при повторных анализах сия пренеприятная процедура была почти безболезненна. После обеда пришла мама, я ещё привстала с жёсткой постели и показала заклейку на спине, а к вечеру началась парализация. Сначала ослабела правая рука, потом левая сторона тела. На другой день вызвали родителей, чтобы они везли меня в райцентр, где была больница для детей с острой формой полиомиелита.
       У моей больничной койки сидели родители, почерневшие от горя. Помню их опущенные головы и согбенные плечи:
- Наденька, дочка, мы сейчас повезём тебя в другую больницу. 
Я заплакала, стала проситься домой, говорила, что очень соскучилась по братику. На это папка ответил:
- Вот если ты сейчас встанешь и сама пойдёшь, то мы заберём тебя домой.
Я изо всех сил поднялась и упала, как подкошенная, на руки отца.  С этого момента я больше не вставала и провела в постели более трёх месяцев.
                В районной больнице
Подъехал дядя Миша. Меня положили на телегу, привезли на вокзал. Долго ждали поезда. Рядом сидели родители и моя любимая седовласая тётя Лена, что была старше мамы  на 17 лет и заменяла нам бабушку. Они сидели в скорбном молчании, как сидят у гроба. Я понимала, что мои близкие люди думают о том, буду ли я жива, и что меня ждёт впереди?
      Помню первый кошмарный день в районной больнице. Я лежала в большой палате  за стеклянной перегородкой, а рядом бегали, веселились выздоравливающие дети. Часто впадала в забытье. И мне, то ли казалось, то ли это происходило на самом деле, что в мою сторону озорники тыкали пальцами и будили громкими, трескучими  голосами:
- Эй ты, костыль, вставай!
Горькое чувство обиды вызывало слёзы, но я была беспомощна и не могла дать отпор обидчикам.    
    Вскоре я была переведена в маленькую палату, которая находилась в другом конце коридора. Приехала мама.  Она оставила маленького Андрейку, ему не было и двух лет, семью, хозяйство и ухаживала за мной. Кормила, меняла пелёнки, откликаясь на каждый мой писк. Я уже не говорила, только чуть подавала голос. Парализация прогрессировала. Не было сил повернуть голову, пошевелить руками и ногами.  Для нас с мамой ночь и день слились в одну мучительную чёрную полосу. Повсюду лежали и висели кислородные подушки, которые я быстро опустошала.
      Однажды в конце смены перед уходом домой в палату зашла врач Клавдия Фёдоровна, миловидная женщина средних лет, и тихо сказала маме, но я слышала: «Эта ночь будет решающей: девочка или умрёт, или пойдёт на поправку…». Мама сидела у постели. Я не видела её лица. Оно было как в тумане. Мне стало так одиноко и плохо, что я потеряла сознание. Жизнь едва теплилась в моём худеньком тельце. Кислород в подушках кончался. На ночь в больнице оставалась одна медицинская сестра и санитарка. Мама кинулась за  медсестрой, но долго не могла её найти. Как я впоследствии узнала, испуганная мама догадалась открыть  дверь в тамбур и увидела нашу сестричку, которая обнималась с парнем.
- Зоя, кислород! - вскрикнула мама, задыхаясь от волнения. Теперь они меня отхаживали вдвоём. Утро принесло облегчение. Бог смилостивился, и смерть отступила. Я выжила. Вскоре мама уехала домой. Я осталась одна в изоляторе, откуда трудно было докричаться о помощи. По-прежнему лежала неподвижно, словно деревянная кукла, только в отличие от Буратино, топорно сработанным папой Карло, я была живой. В палату заходили, ухаживали, но не так часто, как было необходимо. Перед моими глазами сиял белый потолок и окно, из которого просматривался клочок синего летнего неба, и по утрам и вечерам, когда открывали форточку, доносилось голубиное воркованье.
    Однажды в окне – отдушине в большой мир – возникло дорогое лицо отца, он смотрел на меня и улыбался.                Волна радости захлестнула всё моё исстрадавшееся существо. От избытка чувств я готова была вскочить. И произошло чудо, я смогла поднять голову, дрогнул палец на правой ноге, и слезы счастья покатились из глаз.
- Папка! - уже не пропищала, а закричала я. В те секунды в моём детском сознании промелькнула мысль: «Я хочу жить ради отца, ради счастья видеть и слышать его…».
Вскоре меня перевели в общую палату. Я ещё не вставала. Няни кормили  с рук. Аппетит  был плохой, к тому же их натруженные руки пахли хлоркой. Запахом хлорки отдавала и еда -  так мучительно трудно было проглотить лишнюю ложку каши. Лечение было следующим: анафорез и эндотермия.        Эти процедуры  каждый день чередовались с массажем. В палате стояло восемь коек, между ними был узкий проход. Все ходячие дети весь день носились по палате и  длинному коридору. Те, кто постарше,  рассказывали неприличные анекдоты, которые я поначалу не понимала. Они охотно их объясняли, раскрывая тайну зачатия детей. Меня подобные откровения привели в глубокое разочарование. Авторитет родителей пошатнулся,  они на какое-то время стали не то, чтобы неприятны, а как бы до неприличия далеки. Но противная новость быстро улетучилась и сгладилась подарком. Когда во время очередного обхода врач положила на койку очень красивую куклу, сказав, что она теперь будет моей. Видимо, какая-то девочка, выписавшись, оставила её в больнице. Фабричных кукол я до сих пор не видела. Дома была крошечная тряпичная кукла-дочка, которую сшила Августина. В детстве у нас настоящих-то игрушек и не было. Играли старой посудой, всевозможными деревянными обрезками,  разноцветными лоскутками. А тут такая красавица - кукла с причёской и подвижными глазами, да к тому же умеющая говорить: «Мама!» Столь прекрасный подарок вызвал восторг. Я зубами дёргала её за верёвочку, и мы с ней будто бы разговаривали. Но счастье от общения с куклой было недолгим. Дня через три в нашей палате появилась новенькая белокурая девочка, лет семи по имени Ира, с красивыми большими глазами, и плавными движениями тонких рук с голубыми жилками. Она могла сидеть, но ноги её были парализованы.  Перед ней стал заискивать весь медперсонал. Особенно часто новенькую, иной раз по три раза в день осматривала наша врач Клавдия Фёдоровна Медынская. Из разговоров медсестёр я поняла, что родители у Ирочки «большие шишки». У Иры были свои нарядные платья, наверняка пошитые на заказ, а не больничные пижамы, как у всех. Однажды на обходе доктор взяла у меня куклу и отдала её белокурой девочке.
- Ты поиграла, пусть теперь кукла будет у Ирочки, – кивнула она мне. Я проглотила ком обиды от жалости к себе и кукле, которую стала считать своей подружкой. Возразить доктору я не посмела, но появилось жгучее желание вернуть себе куклу. Вернуть, во что бы-то ни стало! От справедливого гнева на меня снизошла сила. Я  повернулась на живот и согнула ноги в коленях. От радости, забыв обиду, злость и куклу-муклю, стала звать медсестру. Они подошли вместе с доктором. Посадили меня на кровати, подставив под ноги скамеечку.
- Теперь мы каждый день будем тебя усаживать, - улыбаясь, сказала Клавдия Фёдоровна, выходя из палаты. «Ура!» - хотелось крикнуть мне, ведь я сидела сама, испытывая небывалую лёгкость, будто  плыла по палате. На следующий день перед завтраком меня усадили. Аппетит был отменный, а каша очень вкусной и совсем-совсем не отдавала опостылевшей хлоркой. Спустя несколько дней, я уже могла подолгу сидеть на кровати и смотреть в окно, где простиралось синее-синее небо с барашками облаков, строения, дороги и люди, спешащие по своим делам.  И однажды там появились лица моих родителей, ввиду карантина свидания разрешались только через окно. Радость и близость родных лиц всколыхнули меня, наполнили силой, я вскрикнула и встала на ноги. От усердия и озорства закричала громче, округлив глаза и высунув язык. Папка и мамка, счастливо улыбаясь, аплодировали мне. С этого дня я начала ходить, правда, ещё осторожно и неуверенно. Кукла меня больше не интересовала. Я понимала, что Ире в данный момент она была нужней. Мой мир расширился до длинного коридора. К сожалению, я переусердствовала, и в коридоре упала, сломав правую руку, но боялась пожаловаться на сильную боль – вдруг не разрешат больше ходить. Массажистка заметила опухоль и повела на рентген. Теперь я гордо и величаво путешествовала, бережно неся на марлевой повязке загипсованную правую руку. 


                Погода в доме
       Я с воодушевлением покинула больницу, когда меня отпустили домой отдохнуть. Руки  по-прежнему бездействовали.  Лишь на левой руке чуть шевелились пальцы, зато я шла на своих ногах и радовалась этому. Теплилась ещё надежда на восстановление всех движений. Из больницы я вернулась в разгар лета, совершенно другой, чем до болезни: тусклый взгляд, поникшие плечи, голова острижена наголо. Светло-каштановые чуть волнистые волосы, отрастая, потемнели, стали жёсткими. Я походила на гадкого утёнка из сказок Андерсена. У меня изменился не только внешний вид, но и характер: я стала невесёлой, раздражительной и плаксивой. Да и было отчего: соседские дети к нам не ходили. Считая мою болезнь заразной, они опасались меня, хотя инфекционный период уже прошёл. Особенно было горько моему маленькому сердцу, что меня не посетила моя лучшая подружка Зина. Сидя дома у окна, я видела, как она весело играла с другими детьми в любимые мои «догонялки». Но одна храбрая девочка всё-таки постучала в наши ворота. Это была моя бывшая  одноклассница, Ася Ермухаметова. Ася робко вошла, негромко поздоровалась, осторожно присела, и я, к своему изумлению, увидела в её глазах не радость встречи, а горестное разочарование, жалость, которую она по-детски и не  пыталась скрыть. Глядя на подросшую симпатичную одноклассницу, я ещё острее почувствовала себя ущербной и несчастной.  Помимо того мне стало даже стыдно за себя: «Теперь расскажет всем, кто меня знает, какая я стала!» Разговор не клеился, и играть не знали во что. Ася вскоре ушла, и груз одиночества среди людей взвалился на мои слабенькие плечики. Моя беспомощность в не способности обслужить себя стала для родных обременительной. Тамаре поручили меня умывать, одевать, причёсывать… Ей подобное шефство быстро надоело. И часто мне приходилось униженно упрашивать: «подайте, пожалуйста», «подойдите», «сделайте, пожалуйста», «помогите».
     В нашем доме поселилось горе, и атмосфера в семье стала гнетущей, она давила на психику, создавая нервозность. Мама без конца вздыхала, сетовала: «И почему это постигло нас? Уж я ли не смотрела за вами? Всегда обуты, одеты, обвязаны, накормлены». Её ежедневные стенания усугублялись посещением родственников и соседей, которые стремились навестить «несчастного ребёнка» и поплакать вместе с бедной Аней. Гармошку отца со стола упрятали в шифоньер – не вязалась она с несчастьем. Однажды тетя Лена с мамой сидели на крылечке. Тома с девчонками играла на улице. Мне  очень сильно хотелось побегать с ними.  «Ну, иди потихоньку» - разрешили мама с тётей Леной.
    Я вышла за ворота на пыльную улицу, вдоль заборов поросшую лебедой и крапивой, заторопилась, пытаясь догнать девчонок. Нога подвернулась, и я упала лицом в гравий на шоссе. Кровь с разбитого лица заструилась по одежде, саднило колени.
- Мама, Надька разбилась! - крикнула Тома. Мать с тетей подхватили меня и унесли домой. Мама рыдала, будто ей было больнее, чем мне.
- Ох, Елена! Теперь это горе мне на всю жизнь, пока глаза не закрою. Да лучше бы она померла! Не мучились бы мы обе, - причитала она.
Вечером мы с мамой  вдвоём сидели на крылечке. Красноватый диск солнца быстро уходил за линию горизонта.
- Вот если бы ты, доченька, померла, засыпала бы я твой гроб цветами… - и мама заплакала так, будто гроб из свежевыструганных досок уже стоял наготове, а мне  оставалось только в него лечь. От горьких слов у меня сжалось сердце, и в то же время его пронзила жалость к судьбе матери, которая из-за меня стала такой несчастной. После этого случая я поняла, что даже своим видом причиняю близким страдания, и стала искать уединения.
В большом огороде в укромном уголке среди буйной зелени, я рифмовала строки и чувствовала себя поэтессой.
Светит ярко солнце надо мной…
Как бывает грустно мне одной.
Я цветок сиреневый  разгляжу,
Про печаль нежданную травам  расскажу.
Иногда вечерами я слышала мамины молитвы: «Господи, за что! Господи, помоги!»  «За что?! - проносилось и в моём детском сознании, - ведь я даже слов плохих не говорила ни на Бога, ни на родителей». И вдруг я рассердилась на того, кого называют Всемогущим: «Где ты есть? И что ты натворил со мной?!» Приостановилась, призадумалась и уже с мольбой в голосе добавила: «Господи, хотя бы подскажи мне, что я сама должна сделать, чтобы снова стать здоровой?»  Но в ответ лишь прошелестела трава, да прочирикали нахохлившиеся воробушки.    
Наступил желтеющий сентябрь, месяц школьной поры, но в школу я не пошла, не было тогда и надомного обучения. Учебники за 3-й класс  изучала  самостоятельно, а что-либо непонятное спрашивала у отца или сестёр. Но папка приходил с работы уже усталый, да и  в неблагоустроенном доме у него всегда было много дел: натаскать воды, вынести помои, занести дрова, уголь, выгрести золу из печки, чтобы разжечь её; вычистить в стайках у коровы и свиней, задать им корм. Чаще он говорил: «Надя, подожди, управлюсь с делами, подскажу». Но, умотавшись, нередко  засыпал раньше  этого. Сёстры приходили из школы и учили свои уроки. В санатории преподавали только русский язык и арифметику, но это длилось только два-три месяца за учебный год. Так что полноценного обучения у меня не было.   
   Мама ещё надеялась на моё выздоровление и обивала пороги разных инстанций, добывая путёвки в лучшие санатории. Так я побывала на озере Горьком в Челябинской области, где принимала серные  и грязевые ванны, которые чередовались с массажем и специальной гимнастикой.                В санатории несколько детей были лежачими: у них были парализованы руки и ноги, они постоянно находились на кроватях-каталках. Уход за ними и за мной был очень внимательным, милосердным. Утренняя няня с улыбкой входила в палату: «Подъём! Просыпаемся, просыпаемся!  Сейчас я  вас умою, и будете вы у меня лучше всех!» «Водичка-водичка, умой моё личико…» - нараспев ласковым голоском ворковала белокурая Танечка. Далее шли все необходимые утренние процедуры. Меня тоже умывали, одевали, и я не чувствовала в этом плане напряжения. Дети также помогали друг другу. Все мы были сплочёны общими радостями и печалями. Радовались, если у кого-то возвращались утраченные движения в конечностях. Каждый надеялся: «И мне станет лучше!» Несмотря на заботы медперсонала, мы скучали о доме. Письма от родных читали вслух, делились впечатлениями.
   Однажды нас повели купаться на озеро. Дети разных возрастов весело плескались и барахтались. Кто-то пробежал мимо, и от резкого толчка я упала, и хоть это случилось на мелководье, но мутноватая вода скрыла меня с головой.  Никто не заметил, моего исчезновения. Сама подняться со скользкого дна, несмотря на все усилия, я не смогла. И судорожно глотая горько-солёную воду и испытывая сильный шок, видела, как ко мне стремительно приближается далёкий противоположный берег, поросший густым кустарником, и возникают в пульсирующем сознании до боли близкие лица родителей и милый сердцу дом. В глазах темнело, ноги забились, взбурлили воду, и на моё счастье, я задела проходящую мимо молоденькую воспитательницу. В испуге,  поймав меня за платье, она так удачно обхватила мою маленькую фигурку, что голова и грудь оказались внизу, и основная масса воды вылилась, освободив лёгкие. Мне было до одури плохо: тошнило, рвало, кружилась голова, но когда я увидела неузнаваемое от страха лицо нашей привлекательной воспитательницы, ещё больше испугалась не столько за себя горемычную, как  за неё. Рыженькая, голубоглазая Татьяна Ивановна трясущимися руками  нервно поглаживала меня по голове и   уговаривала:
- Наденька, мы никому об этом случае рассказывать не будем. Ведь всё у нас  хорошо обошлось, но ты в воду больше не заходи, играй на берегу.
После такого стресса появилась водобоязнь, которая  преследовала меня  всю жизнь.
      Всё-таки санаторное лечение на озере Горьком  помогло: окрепли ноги. Я уже ходила наравне со здоровыми детьми. Постепенно вырабатывались навыки самообслуживания. К этому  вынуждали жесткие обстоятельства. В санатории я привыкла к иждивенчеству, но дома эта ситуация осложнялась. Утро. Мама хоть на работу и не ходила, но была всегда при деле. Во всяком случае, она меня не ставила на первое место в своей жизни. «Мам, одень!»  «Жди! Мне некогда». В доме зимой было очень холодно. Отлитые из шлака стены в углах промерзали насквозь. «Мам, одень!» «Лежи! Ещё холодно». Но мне не лежалось. С помощью зубов и стула с высокой спинкой я натягивала на себя осеннее пальто, обувала валенки, умывалась, подставляя лицо под струйки умывальника, и после этого садилась к печке. На моих коленях  всегда лежала книжка. По-своему приспособилась пить и есть. Пила, зажав зубами край стакана. Ела, с трудом орудуя ложкой, которую придерживала левой рукой. Суп пила прямо из чашки. Во всяком случае, уже могла  себя накормить. «Ну вот, ведь можешь. И делай-давай, не надейся ни на кого» - говорила  мама. В этой её «занятости» была заложена мудрость. Не знаю, осознанно она это делала или нет, но я училась преодолевать обстоятельства, стремилась надеяться, прежде всего, на себя. Стала ловко орудовать ногами, помогая себе ими, словно руками. Пальцы на ногах приобрели небывалую подвижность. Могла ногой поднять что-либо с пола и положить на стол. Доставала книги с полки. Могла обернуть газетой книжку.  Надевала на себя чулки. В общем, дома я старалась лишний раз ни к кому не приставать. Настроение улучшалось. Я стала заниматься с трёхлетним братом, играла с ним, читала ему книжки, рассказывала сказки.
Мама иногда говорила: «Не горюй, выучишься, станешь лектором». Однако сама по-прежнему сильно переживала. За вязаньем пела грустные песни, типа: «Горе  горькое по свету шлялося и нечаянно на нас набрело…».  Отец стал задерживаться на работе, иногда приходил  навеселе. Мама редко куда ходила, разве что в магазины, да на базар. И часто возвращалась расстроенная. Рассказывала:
- По дороге встретилась тётя Уля Порошина, спросила о Наде. Ну как человеку не расскажешь? Пока говорила, наплакалась досыта. Только отошла, встречается Лена Варнавская, и опять всё снова да ладом. Куда бы ни сходила, прихожу больная, как есть, вся разбитая. Хоть не показывайся, хоть не выходи из дома.   Ох, не жизнь, а калина горькая!..


 
                В город!
     В 1960 году  Августина окончила школу. В десятом классе у девочки, не помышлявшей ранее о высшем образовании, вдруг проснулось сильное желание продолжить обучение в вузе. Она решила поступать в педагогический институт в Новосибирске. Там жили мамины сёстры и племянники. Тина уехала, а мама стала сильно переживать: «Как там она  будет одна? У тёток – это не в родной семье. Дома-то все из одного котелка едим. Денег нет – картошкой сыты». Сестра в этом году не поступила, но возвращаться назад не захотела, и мама приняла мужественное решение – переехать в  Новосибирск. Она и отца убедила: «Стёпа, Надю надо лечить у квалифицированных врачей, всем детям надо учиться дальше. Здесь, в Яе, одно швейное училище. Давай всё продадим и уедем в город».  Для неё самой  и для отца было страшно  срываться с места  и начинать всё с нуля, бросать нажитое хозяйство. Тем не менее, несмотря на «охи» и «ахи» родни и соседей, стали готовиться к отъезду.
     Старшая сестра матери Аксинья, худощавая, сутуловатая,  единственная из семьи Смагиных светловолосая и её муж- крепыш, Павел Дмитриевич, разрешили пожить у них зиму. Возле их дома пустовала земля, и наши родители решили построить здесь жильё. Отец устроился на работу переводом со станции Яя, где он трудился весовщиком, на станцию Чемскую, в той же должности с окладом в 900 дореформенных рублей. Ему даже выделили товарный вагон для переезда. Родители, особенно мама, занимались продажей хозяйства, а мы, дети, испытывали душевный подъём от переезда в город: «Мы едем в город! Мы будем городскими жителями!»
     К сожалению, в 1960 году Постановлением правительства было запрещено держать в городах подсобное хозяйство. Со слезами мы продали нашу кормилицу корову по кличке  Жданка. Преданное животное по старой привычке продолжало из общего стада прибегать к нам домой. Мы угощали её хлебом и с грустью отправляли к новым хозяевам. С большим трудом и дёшево продали дом за 17 тысяч. Напомню, что денежная реформа произошла в апреле 1961, когда большие купюры стали маленькими, отдалённо, напоминая мне этикетки любимых спичечных коробков. Был назначен день отъезда. Помогали многие: и соседи, и родственники. Они стали перетаскивать наш скарб в товарный вагон. Родители решили взять с собой поросёнка и тайно подержать его до осени. Условия для этого у тёти Сины были.  С нами ехали и куры, и наша любимая кошка  Мурка. Когда закончили погрузку, то на прощанье организовали  импровизированный стол, сооружённый наспех из досок. Родителей в посёлке любили и провожали с великим сожалением. Проводы охладили наш восторженный пыл. Мы с лёгкой грустью расставались с малой родиной, где в посёлке были до боли знакомы все улицы и тропинки, исхоженные нами вдоль и поперёк. Вагон прицепили к составу, и под дробный стук колёс  в ожидании перемен мы отправились в столицу Сибири.
На больших остановках мама отодвигала дверь, и мы с интересом высовывались из вагона, оглядывая пристанционные окрестности. Проходившие мимо работники железной дороги с изумлением останавливались, обнаружив чумазых детей, хрюканье поросёнка и кудахтанье кур.
- И куда это вы направляетесь?
-  Переезжаем жить в город! – радостно отвечали мы.
- Ну и горожане! – добродушно смеялись женщины.    
В начале сентября  приехали в Новосибирск. Тётя Сина жила на окраине города на улице  2-я Прокопьевская, что в Малом Кривощёкове.  За окнами простирались поля, заросшие луговой травой.  У каждого дома земли было не  менее 15-ти соток.  На своих огородах взрослые работали с ранней весны до поздней осени, и дети с десяти-двенадцати лет уже были хорошими помощниками. Местные жители  весь летний сезон снабжали город овощами и зарабатывали на торговле иной раз больше, чем за год на заводе. Вручную  вскапывали землю и выращивали крепкий шероховатый картофель, получая неплохой урожай. Многие хозяева тайно содержали свиней и птицу. Налоговые  агенты ходили по домам и выявляли, не держит ли кто скотину. Таких «гостей», мягко говоря, недолюбливали. Забегая вперёд, могу сказать, что мама в этом отношении была талантлива. Ну, чем не актриса! Как только в ворота стучал инспектор от налоговой службы, а она всех их знала не только в лицо, но и по имени-отчеству, приложив руки к сердцу, выбегала навстречу налоговику с такой радостью, будто встречала дорогого гостя:
- Ой, Михалыч! Заходите, заходите! Нет, сначала в дом. Покушайте, у меня есть горячий борщ. А уж потом за дела. Она почти силком усаживала его за стол, продолжая увещевать, настойчиво предлагая к борщу для затравки стаканчик водочки, а затем в ход шла и самогонка. Кто же откажется от такого угощения? Разомлевший, сытый гость, поддерживаемый  мамой за талию, с песнями уходил с нашего двора…


   
                В Новосибирске
    По перелескам гуляла по-летнему тёплая осень, и у мамы, деятельной натуры, как всегда, было  много забот. Августину она отправила учиться на платные курсы бухгалтеров-операторов, хотя для учёбы  деньги, пусть и небольшие, были далеко не лишними. В те послевоенные годы старшие дети из многодетных семей после школы чаще всего шли работать, а учиться старались на заочном отделении, чтобы содержать, в первую очередь, себя, и по мере сил и возможностей помогать родителям. Но мама, несмотря на материальные трудности, учёбу ставила на первый план. В нашей семье царил культ грамотного человека. О знакомых, получивших высшее образование, родители с восхищением говорили: «Человек!» или «Человеком стал!» Сестра Тамара стала учиться в ближайшей школе. А по поводу меня, горемычной, мама вновь, где можно, обивала пороги, чтобы добыть путёвку в какой-нибудь санаторий. Мама также просила директора школы присылать учителей, которые могли бы заниматься со мной дома, но никто из них, обременённых своими заботами, так и не пришёл.
Родители  поставили цель за сентябрь вылить из шлака стены дома. В те годы, ещё были сильны  общинные отголоски, и в таких ситуациях собирали помощь. Строили всем миром. Накануне оповестили и родственников, и соседей. В назначенный выходной день, с утра пораньше, мама готовила обед на двадцать-двадцать пять человек. Ей помогали Аксинья и дочери. Настроение было, как перед знаменательным событием. Поутру, часам к девяти, народу собралось больше, чем ожидали. Добросердечные люди шли сами: «Стёпа, Аня, мы пришли вам помочь!» День выдался погожим. Светило солнце, да по небу белыми барашками, скученными в небольшое стадо, проплывали облака. Работа кипела: одни сыпали вёдрами в деревянную, трёхметровую ёмкость, сколоченную отцом, шлак, песок, цемент;  другие размешивали лопатами смесь, добавляли воду, готовили раствор, а затем заливали его в опалубку. За два выходных дня были вылиты стены будущего дома. Каждый раз после трудной работы люди усаживались за  длинные столы, уставленные свежими овощными салатами, солёными огурцами, помидорами,  капустой, салом, тёмными, поблескивающими жиром брусками холодца, круглой картошкой, разнообразной стряпнёй и, конечно же, бутылками с самогонкой. Пили столько,  сколько  хотелось, но не напивались,  закусывали основательно и веселились от души.
    Во время проживания нашей семьи в доме тёти участились семейные выпивки. Фляге бражки не давали созреть, она опустошалась быстро. Всей семьёй в субботу, а также по какому-либо поводу, который всегда найдётся, садились к столу. Не было ничего особенного и зазорного в том,  что здесь  находились и дети, которым тоже давали чуток выпить. Кроме нас, четырёх детей, у тёти Сины с дядей Пашей был восемнадцатилетний Лёня Фокин (сын тёти, отец которого погиб на фронте) и двенадцатилетняя Рая, дочь дяди Паши. В небольшом  бревенчатом доме, состоящем из двух маленьких комнат и просторной кухни,  вместе с нами проживало десять человек.
     Мне, одиннадцатилетней девочке, наливали немного домашнего пива, считая его полезным для здоровья: «Выпей, Надя, для аппетита!» Польщённая таким вниманием, я не отказывалась. А тем, кто постарше, давали и самогонку, весьма противную на вкус. Мы, дети, быстро пьянели, испытывая удовольствие от необычного состояния. Устраивались в укромном уголке и пели любимую песню «Сиреневый туман». Иногда плакали, вспоминая «горькие» детские обиды, но себе, как зачастую бывает в переходном возрасте, мы казались вполне взрослыми людьми.
     В студёном декабре 1960 года мне выделили путёвку в Пятигорск, в один из лучших санаториев страны. Родители  с нетерпением ждали этого дня. Хотя  проездные билеты отцу как железнодорожнику полагались бесплатные, безденежье, связанное с постройкой дома, ощущалось в семье. Мама копила деньги на пропитание в дороге. Сёстры мне завидовали, что я зимой уеду в тёплые края и увижу много нового и интересного. Сёстрам я не говорила о той щемящей тоске, что царила в моём сердце. Страшно было ехать в неизвестную даль; мне, измученной больницами, так не хотелось целыми месяцами жить в казенных стенах,  и я, в свою очередь, завидовала им, что они учатся, что они сами себя одевают, обувают  без всякой посторонней помощи. Они в этом плане независимы. Я надеялась на хотя бы частичное восстановление рук,  так мечтала о том, чтобы зашевелились пальцы на правой руке, чтобы я сама могла себя одевать, и это помогло настроиться на дальнюю дорогу. 
     В санаторий мы поехали с отцом. Для него эта поездка была отдушиной от тяжёлых однообразных будней: практически папка работал без выходных. Он приходил с работы и всё оставшееся  время в теплице у зятя Павла изготавливал рамы, двери, строгал доски, чтобы быстрее перебраться  в свой дом. Мы ехали в плацкартном вагоне. Я целыми днями сидела у окна и с интересом вглядывалась в проплывающие мимо бесконечные степи, леса, перелески и быстро пролетающие полустанки. Отец хорошо заботился обо мне. Своими руками одевал-раздевал, ибо только дома с помощью приспособлений я могла это делать, но на людях  показывать эти «фокусы» не хотелось, чтобы не травмировать психику рядом сидящих людей. Он сам водил меня в туалет, и никакого стеснения при этом мы не испытывали. Это была необходимость. Папка и кормил меня из своих рук. Сделав все необходимые дела, он обычно  у меня  отпрашивался: «Наденька, ну, я уйду ненадолго? А ты не скучай, а смотри, как велик мир».  Я оставалась, а он без проблем находил с кем «сдвоить - строить» и возвращался навеселе. Будучи в подпитии не в меру словоохотливым, он начинал выступать перед пассажирами: «Вот видите, дочку везу на курорт!», и все взоры обращались в мою сторону, а отец красочно и чувственно излагал историю моей болезни. Иногда он начинал всхлипывать, от водки и неизбывной тоски, присущей русским мужикам, а вместе с ним, растроганные его рассказом, всхлипывали сердобольные пассажирки. Оказавшись в центре внимания, я испытывала не по-детски жгучий стыд и за себя, и за отца, приоткрывшего  дверцу в наболевшее сердце.
 История моей болезни плавно переходила в похвалу матери: «У меня жена умница, красавица. Вот посмотрите на дочку. Она – копия мамы». Десятки глаз пассажиров, подошедших уже из соседних отсеков, как рентгеном, просвечивали меня. Я готова была в этот момент провалиться сквозь землю или заплакать, но стойко держалась, будто пионерка на допросе у врага, и всё смотрела и смотрела в вагонное окно.  Выговорившись, отец засыпал.
Отдушиной в однообразии, было то, что папка каждый день водил меня в вагон-ресторан.  На обед он заказывал московский борщ, на второе шницель или котлеты, сто граммов водки и рюмку красного вина. Мы сидели за столом вдвоём и были весьма довольны жизнью: ведь впереди, за призрачной завесой неизвестности проглядывало что-то светлое и значительное, ожидаемое нами в недалёком будущем. Не буду кривить душой, но вдвоём с отцом, добрым и отзывчивым человеком мне было гораздо легче, чем с чересчур строгой мамой. Порой, я себя ловила не на детской мысли, что если я так похожа на неё обликом, то, возможно, в далёком будущем буду походить и характером.
     Под неумолчный стук колёс и дрожание вагона, к концу третьих суток мы прибыли в  курортный центр  Ставропольского края.


 
                Курортная жизнь
      По прибытии в Пятигорск нас встретил санаторный  автобус. В дни заезда он подавался к московскому поезду, так как почти по всем направлениям поезда шли через Москву. В городе стояла солнечная погода. В декабре ни мороза, ни снега. Это было удивительно, но нас степных жителей, восхищали горы, которые своими вершинами, казалось, упирались в белоснежные облака.
     Спустя десятки лет о днях пребывания в санатории и о лечении, которое я проходила в нём, у меня остались самые приятные воспоминания. Лечились там в то время дети, переболевшие полиомиелитом. Они приезжали из всех союзных республик огромной державы. Каждый день на автобусах нас возили в отдельные корпуса на грязевые ванны  и водолечение. Питание было отличное. Именно там я узнала вкус чёрной икры и на удивление сладких яблок, чья  сочная мякоть, словно волшебный нектар из прочитанных мной сказок, таяла во рту.
    В санатории с нами занимались учителя, и требования к обучению были весьма серьёзные. Много внимания уделялось, не только лечению и учёбе, но и нашему общему развитию. Воспитатели водили нас на экскурсии по городу и его окрестностям, так же мы посещали и  ближайшие города. Отмечали  дни рождения. Тем, кто приехал из Сибири, и других отдалённых мест, дарили памятные подарки: я получила деревянную статуэтку горного орла.
До сих пор я храню этот сувенир – незабвенную память детства.
     Отношение к больным детям было добросердечным. В частности, я, будучи единственной девочкой  с парализованными руками, не чувствовала себя беспомощной. По мере необходимости меня одевали, обували, о чём даже не приходилось просить. Всё делали няни, медицинские сёстры, да и дети помогали. Моей массажисткой была черноглазая горянка, местная жительница. Она ласково прижимала меня к себе, целовала и, обращая внимание других массажисток, с восторгом говорила:
- Посмотрите, какая она хорошенькая! Подбородочек так и просится  на полотно к художнику. 
Я даже от мамы, скупой на ласку, никогда не слышала таких добрых слов, а тем более похвалы, поэтому чувствовала себя неловко. И всё-таки каждый из нас мечтал о скорейшем возвращении на родину, а у меня, лечившейся в Пятигорске уже полгода, весной вспыхнула сильная тоска по дому.
     В апреле 1961 года я начала вести дневник, который стал для меня и лучшим другом, и личным психотерапевтом. С тех пор я веду его всю жизнь. Первые записи давались с огромным трудом. До болезни я писала, конечно, правой рукой. Теперь она была неподвижна, а на левой деформированной кисти пальцы едва, но всё-таки, шевелились.  Подружка вкладывала мне ручку между пальцами, перевязывала бинтиком, чтобы она не вывалилась из руки, потому что сил удерживать ручку не было; затем зубами я брала рукав платья и, таким образом поднимая руку, макала перо ручки в чернильнице-«непроливайке» (люди моего поколения помнят, какими неудобными ручками мы пользовались, теперь их можно увидеть разве, что в музее), затем броском укладывала правую  руку на столе, сильно изогнув туловище, голову опускала на руку, удерживая её.  Написав два-три слова, повторяла процедуру обмакивания пера в чернила. Так, полусидя- полулёжа, я и писала.  Слабые,  поражённые болезнью мышцы спины не удерживали позвоночник, да плюс к этому неправильная посадка при письме способствовали развитию сколиоза.  С тринадцати лет я стала носить жёсткий корсет, который  поддерживал спину. В то время корсет изготовляли  из металлических пластин, обшитых байковой тканью. Двадцать лет я проходила в этой каторжной тяжёлой упаковке.  Теперь корсеты изготавливают из более лёгкого и прочного материала – полипропилена. В-общем, с детства и на всю жизнь жёсткий корсет стал моей и опорой, и наказанием. Благодаря моей настойчивости и целеустремлённости в дневнике остались бесценные записи о той моей жизни.
Пишу строки своих воспоминаний, а толстые сшитые вместе тетради дневника, сейчас лежат передо мной. Первые листки, давностью более пятидесяти лет, полуистлели, на них  поблёкли и выцвели чернила. Но они мне очень дороги как документы моей детской души, моих радостей и печалей.
      Приведу некоторые страницы из дневника:               
8 апреля 1961 года.
 Сегодня написала домой письмо. Так сейчас домой охота. У нас теперь тоже тепло, ручейки бегут. Ну, ничего! Дни пролетят быстро. Сейчас пойду на ЛФК, а потом – на улицу.
Читаю книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Он пишет: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз. И прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…»   
Смогу ли я так прожить свою жизнь?
9 апреля.
 Погода хорошая. Вечером ходили по городу. Заходили в Нарзан, на Эолову арфу и в грот Лермонтова. На улице было много праздных людей, слышны песни. Ведь сегодня пасха. Её празднуют и верующие, и неверующие. Сегодня мы фотографировались.
Я сижу в левом верхнем углу, а рядом со мной стоит Хайда.
Хочу написать о наших девочках, с кем нахожусь в палате. Лене Чебышевой 13 лет, она из Москвы. Полная, русая, в очках,  она ходит  с двумя  палочками, опираясь на них. Умница, много читает, знает наизусть уйму стихов и красиво говорит. Я хочу научиться также грамотно и красиво говорить. Лина Цховребова, черноглазая девочка с длинной косой, приехала из Цхинвала. Ей 12 лет. У неё парализована правая рука. Лина знает два языка: грузинский и осетинский, да и на русском неплохо объясняется. Украинке Шуре Резниченко 10 лет. Она почти здорова, только немного перекошен рот. Это от полиомиелита. Несмотря на это Шурка хорошо поёт. Она научила меня петь по-украински «Маричку»: «Вьется наче змийка, неспокийна ричка. Тулится близенько до пиднижья гир…» И четвёртая – это я. Мне 12 лет. Я из Новосибирска. Я считаюсь тяжелой больной. У меня у одной  парализованы обе руки. В медицинской карточке пишут: «Нуждается в постороннем уходе»  Я пытаюсь писать левой рукой, где пальцы немного шевелятся, но ручку держат слабо. Но я не унываю, а стараюсь много писать, ведь в будущем я хочу стать учительницей».
10 апреля.
Сегодня возили на грязи. На кушетку расстилают клеёнку, накладывают чёрную пахучую массу. Ты ложишься, тебя укутывают, и так лежишь 20 минут. Противно, жарко, но лежишь. После процедуры моют под душем. Нянечки хорошие и добрые. После тихого часа, как всегда, начинаются уроки. Солнышко сияет, и учиться совсем не хочется. Таджик  Хайда, у него больные ноги, ведёт себя хуже всех. По-русски говорит плохо, но дерётся хорошо. На перемене ни за что схватил меня за волосы. Я жаловаться не стала. После уроков тихо подошла и ткнула его ботинком по ноге. Он заохал, отошёл. Мне показалось, что он испугался, хотя я ему даже до плеча не достаю. Пусть знает, что и я могу дать отпор.
До дома осталось 76 дней. Сегодня на память засушила каштаны.
12 апреля, среда. 1961-й год.
 День прошёл необыкновенно! Сегодня первый в мире советский спутник с человеком на борту полетел в космос.  Герой-космонавт  –  майор Юрий Алексеевич Гагарин. Ему 27 лет. Когда по радио передавали эту новость, мы были в столовой. Сначала слушали, а потом кричали: «Ура!»  Некоторые  даже плакали от радости. Потом начали обниматься. Как я горжусь своей Родиной! Я тоже хочу слетать в космос! Когда я вырасту,  жизнь ещё будет лучше. Только бы быстрее поправиться. И тогда сбудутся все мечты. До дома осталось 72 дня.
13 апреля.
Опять по радио говорят про Гагарина. Вот счастливчик – на весь мир прославился! Сегодня учились в первую смену. Я по арифметике плохо понимаю. Евдокия Ивановна на меня кричит, как будто я виновата, что два года не могла ходить в школу. Зато эту дылду, Любку Гусеву, хвалит: «Умница, молодец! Будешь у меня в четверти отличницей». Я плакала от обиды. А Любка гордо поднимала голову с пышными кудрями и не сочувствовала мне. Счастливые те люди, которые сегодня будут ночевать дома, а я такая несчастная! Ложусь спать, но не могу уснуть. Тогда я сочиняю стихи.
Наступит ночь, а я не сплю
И мысли только об одном:
О том, что сердцем я люблю.
О доме думаю родном.
Устала плакать и страдать,
А душу некому открыть.
Опять грустить, переживать,
Чтобы ещё сильнее быть.

3 мая 1961 года.
 До обеда лечились. С 4-х до 6-и были уроки, а после ужина ходили в Провал. Первый раз мы там были зимой и даже сфотографировались.
Так интересно! Сначала идёшь  по сумрачной пещере и вдруг неожиданно в конце видишь углубление, заполненное чёрной пенящейся водой. На этом озере кличут друг друга дикие лебеди. Запах исходит, как от серной ванны. Да, увидишь один раз и никогда не забудешь. Сегодня пришла открытка от Тины. Она пишет: «Надя, ты просишь, чтобы я тебе написала. Но о чём я буду тебе писать? Что у нас с тобой может быть общего?»
Мне стало до боли холодно и обидно от её послания.

Листаю свой дневник дальше.
18 июня 1961 года.
 Сегодня празднуют 40-летие курорта. Нас возили на площадь за Эоловой арфой. На празднике было многолюдно, собрались со всех курортов Пятигорска. Был большой концерт. Мы сидели вдвоём с Серёжкой. Он мне сейчас немного нравится. После концерта был фейерверк. Впервые видела такую красоту. И всё смотрела и восхищалась. У меня было легко и радостно на душе. Хотелось крикнуть: «Смотрите, люди, радуйтесь и не забывайте этот вечер!»
20 июня.
 Сегодня ходили на Машук. Нас было 9 человек. Я от старших не отставала. Высота горы 900 метров. Мы добрались до вершины за 40 минут. Там стоит памятник Пастухову, который первым покорил Эльбрус. С горы хорошо просматривается телевизионная вышка. Она такая огромная. Мы были в восторге от открывшейся панорамы. Эльбрус, окутанный дымкой, казался совсем рядом, а у подножия такой прекрасный цветущий город.
Я гляжу на горизонт Кавказа:
Надо мною летний ветерок поёт,
Освежает мне лицо прохладой
В дали неизвестные зовёт.
      И стремясь запомнить эти горы,
     Этот лес – всю эту красоту.
     Всматриваясь в горные хоромы,
     Углубляюсь я в волшебную мечту.
В ту мечту, которой даны крылья:
Улететь бы с ними в небеса.
В горы, где встречается опасность,
В дивные  кавказские леса.
     Я гляжу на окоём Кавказа,
     На вершины белоснежных гор,
     И стремлюсь запомнить и восславить
    Столь прекрасный город Пятигорск.
    
21 июня.
От мамы пришло письмо. Она за мной приедет двадцать седьмого июня. Боже мой, неужели скоро конец этой невыносимой тоски. Мне больше здесь ничего не мило. Нужно пережить еще шесть дней. Кто-то из классиков сказал: «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой». Надо крепиться!
    На время закрываю дневник и продолжаю свой рассказ. Мама за мной приехала немного позже. Я оставалась уже одна в палате. Каждый день выходила на широкий балкон, чтобы пораньше, среди гуляющих людей, увидеть самого желанного мне человека. День ожидания превращался в муку: пропал аппетит и тревожным стал сон. Ночью сочиняла стихи:
О, Боже мой, о, Боже мой!
Какая боль, тоска и муки,
Как я хочу сейчас домой,
Как тяжки эти дни разлуки!
    Но вот желанный миг наступил. Тридцатого июня в конце длинного коридора санатория, я увидела свою маму с усталым, исхудавшим лицом после долгой дороги. Я быстро кинулась к ней на своих окрепших ногах, но мои руки беспомощно раскачивались в такт движению. Сердце бешено колотилось, словно хотело выпрыгнуть и улететь... Но материнское сердце, увидев мои ручки-плети, сжалось от боли, лицо у мамы потемнело ещё больше, в глазах читалась безысходность. У мамы рухнула надежда на восстановление моего здоровья. Ей предложили заночевать, отдохнуть немного с дороги, посмотреть город, но расстроенная мать повезла меня на вокзал. Ей хотелось быстрей оказаться дома. Мама не разговаривала со мной, и я вместо радости от долгожданной встречи испытала рядом с ней какую-то неуверенность. Мне  стало так неуютно. В поезде, разговорившись с попутчицей, мама пожаловалась: «На всю жизнь мне теперь эта обуза, пока глаза не закрою». Мне стало горько. Чёрствые слова, словно занозы, вонзились в моё истомлённое ожиданием сердце. Зарождалась мысль: «Что мне делать? Как не стать, как не быть ей обузой?» Я почувствовала себя без вины виноватой.


                Возвращение из Пятигорска
   Я с радостью вошла в наш  новый, на удивление просторный дом, его комнаты были пронизаны светом июльского солнца. Первым ко мне подскочил подросший большеглазый Андрейка и обрадованно воскликнул: «Ура! Надя приехала. Мы теперь вместе будем играть. Ура!» Тома тоже  ждала моего приезда. Наскучавшись, мы никак не могли наговориться. Она сообщила мне все новости, что произошли за время моего отсутствия, а я рассказывала ей о красотах Кавказа, о своих походах и экскурсиях, о местах, где бывал Лермонтов, о курортной жизни… Работы  дома было ещё предостаточно. Непоседливый отец продолжал расширять хозяйство. Он строил баню, теплицу и сараюшки под уголь и дрова. Мама и мои старшие сёстры, обустраивая дом, наводили в нём жилой комфорт. Кроме того умело управлялись в большом огороде, где, казалось, произрастало всё, кроме незабываемых по вкусу южных яблок. Моя любимая сестра Тома за время моего отсутствия почти не подросла. Она была всё такой же сутуловатой и худенькой. Улыбаясь своими яркими  карими глазами, она пригласила меня с собой:
- Надь, пойдём вместе полоть морковку.
Она склонялась над грядкой, а я читала ей увлекательную книгу. Особенно Тома любила слушать сказки и истории о дальних странах, о приключениях и путешествиях реальных и вымышленных героев. Меня также привлекали рассказы о неведомых странах, и манил своей загадочностью странный, волшебный мир. Чтение сближало нас, и  мы были с ней лучшими подругами, и, кажется, не мыслили жизни друг без друга.
     Тёплыми летними вечерами нередко шли купаться на Обь. Неспешное течение и далёкий-далёкий берег предзакатной реки ласкали душу. На песчаном берегу, под сенью узловатых, посечённых ветром вётел и гибких остролистых тальников собиралась детвора с окрестных улиц. Все купались, плескались, радовались, общались, только я сидела под кусточком в тени, закованная в жёсткий корсет. Снять платье с длинными рукавами я стеснялась. Мне было стыдно оголить свои тонкие кривые ручки. Мой физический недостаток мучил и раздражал меня. Но я вместе со всеми ребятишками радовалась и безоблачному небу, и зелёной травке, и прохладе, идущей от великой реки, и счастью общения с природой.
     В нашей семье далеко не всегда царил мир. Ссорились и мы с Томой, да и с Андрюхой тоже, но после ссор не таили обиды друг на друга, и оттого между нами было взаимопонимание и настоящая сестринская и братская любовь. Чего не скажешь о старшей сестре. Августина относилась к нам с нарочитым пренебрежением.  Переполненная чувством собственного превосходства, она  по отношению к слабым существам источала властность и жёсткость, которые в будущем грозили перерасти в жестокость к ближним. Пока это сказывалось в желании над кем-нибудь посмеяться или кого-нибудь ущипнуть. Мы были первыми её жертвами, как говорится, всегда под боком, под рукой. «Дуры», «крысы», «ничтожества», «брысь отсюда!» - этими эпитетами и ругательствами она зачастую в минуты раздражения, да и своего веселья, награждала нас. Имея от природы эффектную внешность, сестра, стройная черноглазая брюнетка, мгновенно покоряла сердца своих  многочисленных поклонников. Их не пугал даже её насмешливо-иронический тон. У нас часто бывали её ровесники. Они приносили популярные в то время пластинки, танцевали под радиолу, стараясь завоевать расположение неприступной красавицы. Но её холодное, как у снежной королевы сердце, оставалось равнодушным к неуклюжим ухаживаниям и комплиментам ухажёров. Она чувственно и сердито говорила: «Вот закручу ему голову и выгоню, пусть помучится. Отомщу мужикам за всех женщин!» Мне было непонятно, за что она собиралась им мстить и зачем взяла на себя эту миссию – мстить за всех, якобы обиженных женщин. А парни-то были серьёзные, трудолюбивые, и в некоторых  мы с Томой влюблялись и страшно переживали за них, бедненьких, когда  она их отшивала. Но именно старшая сестра явилась для меня первым учителем и воспитателем. У неё на столе всегда лежали хорошие книги наших и зарубежных классиков. Чтобы не быть невеждой и заслужить уважение старшей сестры, я старалась прочитывать все её книги.
- Тина,  когда ты будешь сдавать Драйзера?
- Через два дня, и задерживать из-за тебя не собираюсь.
Я спешила дочитать книгу.
     Возвращаюсь к страницам своего дневника.
1 сентября 1961 года.
 Сегодня встала раньше прежнего. На улице дул холодный ветер. Все, кто учится с утра, уже ушли в школу. Как мне хочется быть среди них! Как я хочу учиться! Одна надежда на Райку Ветрову, она второй раз пошла в пятый класс. Я буду к ней ходить и брать задания. Может, она сможет объяснить мне  что-либо непонятное. Как тяжело и грустно на душе!
Грусть пришла, как из тумана,
И нет сил, чтоб не грустить.
Будто в сердце моём рана.
Как мне быть и как мне жить?
10 сентября.
 Какие красивые облака! Словно вата распустилась в синеве неба. Это просто чудо!
 Сегодня у нас дома событие. Пришла мамина подруга Фрося Летникова, с которой они не виделись двадцать лет. Сидят – празднуют. Я пишу во дворе, около бани. Папка мне соорудил в дровах столик, где мне удобно писать. Утром ходили в кино, смотрели «Полосатый рейс». Смеялись долго и от души.
26 сентября.
 Боже мой, что сейчас случилось! Не могу поверить! Приходила учительница и сообщила, что ко мне будут ходить преподаватели. Я счастлива! Я буду так стараться!
27 сентября.
 До чего же прекрасна осень: где ни наступит твоя нога, везде шуршат опавшие листья, и на сердце неизъяснимое ожидание счастья.
29 сентября.
 Вечер. Звучит дивная музыка: полонез Огинского. Это Борька Половников принёс пластинку.  И радостно, и грустно одновременно.
«Человек создан для счастья, как птица для полёта» - гласит цитата из прочитанной книги.
В такие минуты жизнь кажется удивительно прекрасной.
2 октября.
 Вчера ходили к соседям Сучиловым смотреть кино. У них есть телевизор. Многие к ним ходят, каждый вечер человек по десять, да своих у них девять детей. Сидим все на полу. Всем весело. Спасибо им, что пускают. Наши родители собираются купить нам свой телевизор, но за ним надо ехать в Алма-Ату. Прочитала книги: «Юность Тани» Кавериной и «Девушка из Хиросимы» Ким. Понравились. На улице холодно. Резкий ветер. Учительница ещё не приходила. Жду.
15 октября.
 Прочитала «Овода» Войнич. Потрясающая книга. Временами она захватывала  всё моё существо. Хочу посмотреть ещё и фильм.
5 декабря.
 Сегодня День Конституции. За эти дни в моей жизни ничего особенного не произошло. Учителя так и не пришли, я всё также потихоньку листаю учебники, но больше всего читаю художественную литературу. Прочитала: «На тропе жизни», «Великой Родины сыны».
31 декабря 1961 года.
 Тёмная звёздная ночь. До Нового года осталось два часа. По радио передают последние известия. Этот год, 1961-й год, войдёт в историю человечества. В нашей великой стране на 22-м съезде партии принята Программа строительства коммунистического общества, рассчитанная на 20 лет. Мне будет только 32 года, когда наступит изобилие всех материальных благ. Я горжусь, что живу в такое замечательное время. Прощай старый 1961 год. Мой девиз Нового, 1962-го года, звучит так: «Человек, помоги себе сам!»
11 февраля 1962 года.
 Тепло и уютно в нашем доме. По радио диктор вещает о том, что 18 марта будут выборы Советов, рассказывает о больших достижениях в нашей стране и о том, что в Советском Союзе слово сходится с делом. Всё-таки жаль, что учителя так и не пришли, а я так ждала и жду до сих пор.
16 февраля.
 У нас уже месяц гостит тётя Лена.
 Она приехала из Яи. Пришла и тётя Сина. Сейчас вечер. Мама вяжет, папка читает газету, Тома выполняет домашние задания, Санька играет, я пишу в дневнике, а мамины сёстры  вспоминают молодость. Папка иногда им поддакивает. Августина ещё не пришла с работы. Она опять не поступила в институт, но от мечты своей не отступилась.
P.S.  Теперь я поняла, для чего веду эти записи. Мой дневник самый лучший для меня молчаливый друг. Если мне грустно, я беру его, и мне становится легче, и вообще, с ним проще разобраться в себе самой.
11 марта.
 Ура-а-а!  Хочется кричать от радости. Наконец-то сбылась наша мечта: утром из Алма-Аты приехали родители и привезли телевизор. Спасибо людям, кто придумал такую замечательную вещь – телевизор  и тем, кто создаёт эти фильмы.
21 марта.
 Пробудилось желание писать стихи – ведь это значит, вкладывать всю свою душу, мысли и переживания.
Скоро тебе исполняется
Ровно тринадцать лет.
Я подарю на память
Тебе фиалок букет.
Завтра ты будешь взрослой.
Тебе предстоит много,
Ведь для тебя сегодня
Открыта большая дорога.
Всюду, везде неизменно
Ждёт тебя важное дело,
Чтоб к сроку Программу партии
Ты довести сумела.
Перечитываю книгу Н.Островского «Как закалялась сталь»:
 - Трудно жить – шлёпайся! А ты попробовал эту жизнь победить? Ты всё сделал, чтоб вырваться из железного кольца?
Это мои любимые строки из книги.
27 марта.
 Мне сегодня 13 лет. День выдался пасмурным, и в душе тоже смутная тревога. Чувствуешь, что так быстро идут годы, а ты ещё ничего не сделал хорошего. Годы обгоняют твои мечты и планы, которые ты строишь для своего счастливого будущего. Добьюсь ли я того, о чём мечтаю - скажи мне тёмная беззвёздная ночь?  Хотя я почти уверена,  что для того, кто сильно желает, нет в мире ничего невозможного.
Смотрите на жизнь без очков и шор.
Глазами жадными цапайте всё то,
Что у вашей земли хорошо
И что хорошо на Западе.          
                В.В. Маяковский.
 Прошло два месяца.
 Мама «выбила» путёвку на курорт «Озеро Карачи». В дневнике от 8 июня я писала: «Завтра против желания своего сердца я должна выехать из Новосибирска. Очень не хочется. В груди, там, где сердце, что-то не перестаёт ныть, будто ушибленное место. Неужели и там, как в Пятигорске, мне будет  трудно и тоскливо?  Но надо ехать. Маме путёвка досталась с большим трудом. Спасибо ей, что она так старается.
     Всё лето 1962 года я провела в санатории «Озера Карачи». Благо он находился недалеко от дома в родной Новосибирской области. Лечилась, общалась с новыми друзьями, радовалась, печалилась, тосковала о доме и тяготилась казенными стенами, и всё-таки хорошо отдохнула, окрепла. Дома, в Новосибирске, меня ждала добрая новость: в этом году открыли школу-интернат для детей, перенесших полиомиелит.
 Мама  посоветовалась со мной: «Надя, в какой класс мне тебя записывать?» Я рассуждала так: «По возрасту мне надо в 7-ой, но сама подумай: второй класс я недоучилась, третий – сидела дома, в четвёртом в Пятигорске шесть месяцев занималась только по арифметике и письму, пятый класс осиливала дома, самостоятельно, и, естественно, как попало. А в шестом начнется алгебра. Так что, мама, записывай в шестой». 
 Я много читала, и не представляла своей жизни без книг. За последний год я стала грамотней излагать свои мысли в заветном дневнике. Ровесники меня уважали, им казалось, что по сравнению с ними я далеко ушла вперёд, что, несмотря на маленький рост, кажусь им гораздо взрослее, так как много знаю.


                Поступление в школу-интернат
Ранним сентябрьским утром 1962 года мы с сестрой Тиной, слегка поёживаясь от осеннего утреннего холодка, шли по длинной Комсомольской улице нашей городской окраины. Спешили в специализированную школу-интернат для детей, перенесших полиомиелит.  Шли и молчали. Неожиданно сестра, резко повернувшись ко мне, менторским голосом заявила:
- Слушай меня внимательно, Надя! Я хочу поступить в педагогический институт. Для этого мне нужен хотя бы год стажа работы в школе. Я устроилась в ваш интернат пионервожатой. При людях называй меня по имени-отчеству, и… вообще, лишний раз не подходи.
Помедлив, она чётко и громко добавила:
- Ты поняла меня!
- Да, я тебя поняла.
И снова тишина. Говорить было не о чем. Не могла же я рассказать сестре, как тревожно у меня на душе, как волнуется моё сердечко: опять жить в казённых стенах, опять подъём и отбой по строго заведённому распорядку, быть постоянно на людях, на обозрении, словно в витрине на городской площади. И всё же пробивалась одна светлая мысль: теперь я буду учиться, значит, исполнится моя мечта стать учительницей.
Из моего дневника.
23 сентября 1962 года. Воскресенье.
«В саду опустевшем, тропа далеко видна и осень прекрасна, когда на душе весна».  Это строка из любимой песни.
Здравствуй, мой дневник! Давно не записывала. Было некогда. Прошли, лучше сказать, пролетели мои первые недели в интернате. Сегодня выходной. Я нахожусь дома. Завтра возвращаться в школу, и это меня радует: мне хочется учиться, да и с новыми друзьями не терпится встретиться. Наша классная руководительница, Клара Иосифовна Жумбакис,    молодая сероглазая блондинка. Она к нам добра и внимательна. Сразу поняла мою проблему:
- Надя, садись рядом с Людой Слабеевой. Она хорошая ученица. Если ты не будешь успевать писать, то не стесняйся, смотри в тетрадь Люды.
У меня на душе сразу стало спокойней и теплее. Люда, симпатичная кареглазая девочка с тугими, хорошо заплетёнными косами, аккуратно и красиво одетая, тут же подвинула ко мне свою тетрадь. Мы с ней и после уроков стали вместе готовить домашние задания. По письменным предметам у меня слабые знания, но по устным я смогу учиться хорошо. Ко второму уроку истории я выучила целый параграф близко к тексту. Когда меня вызвали к доске, я пересказала  его,  чуть ли не наизусть.Учительница истории Нина Николаевна Хованская, толстушка невысокого роста удивилась: «Ткаченко, у тебя феноменальная память!» А мне просто нравится говорить правильно и красиво, так же, как пишут авторы учебников. Но теперь, после её слов мне придётся и в дальнейшем добросовестно учить историю.
28 сентября.
Хотя в нашем классе всего 12 учеников, но учителям всё равно есть с кем помотать нервы. Сегодня мальчишки вели себя безобразно. Клара Иосифовна на уроке русского языка в негодовании бросила на пол сумку и в слезах выбежала из класса. Ехидный крепыш Вовка Кощеев и долговязый оболтус Толька Кирдышкин после этого притихли. У них парализованы ноги: у одного – левая, у другого – правая, но оба носятся по коридору вприпрыжку. Немного успокоившись, Клара Иосифовна вернулась в класс и горько произнесла:
- Уж вам-то всем, как никому, надо хорошо учиться! Куда вы годны с таким здоровьем! Надеетесь прожить на нищую пенсию?
 Она продолжала увещевать нас. И стало так горько от её правдивых слов.
30 сентября.
Снег! Первый снег! Как тихо он падает, плавно опускаясь на грязные мокрые дорожки. Как-то незаметно взял и полетел. И неожиданно прекратился. Вот и наступила моя четырнадцатая осень. Как быстро летят годы! Неужели также быстро, как сегодняшний снег, пройдёт и вся жизнь?
Белый снег осторожно кружится
И на тёплые лица ложится.
Белый снег, извиваясь, плывёт,
А порой говорят: «Снег идёт».
Но неправильно люди сказали:
Разве снега шаги вы встречали?
Присмотритесь – ведь снег не идёт,
Он плывёт, он плывёт, он плывёт!
Я ловлю кучу звёздочек быстрых,
На пальто словно падают искры.
Хорошо в этом празднике чудном
Оказаться на улице людной.
Украшая сердитые лица,
Утопает в прохладных ресницах
И плывёт, и плывёт, и плывёт!
Слишком грубо сказать: «Снег идёт».
Сегодня было классное собрание. Говорили о дисциплине, об успеваемости. Выбирали редколлегию. К окончанию первой четверти выпустим стенгазету. Меня избрали в состав редакции. Поручили сочинить стихи про тех, кто тянет класс назад.
2 октября.
Опишу, как прошёл мой обычный день в интернате. В 7 часов утра звенит общий звонок: громко, хрипло и нудно.  Вставать не хочется, но сквозь сладкую дрёму уже слышен торопливый стук каблуков нашей утренней воспитательницы Ларисы Владимировны, высокой худощавой женщины со звонким голосом. Её надоедливое ежедневное восклицание «Подъём!» усиливает ослепительный свет плафонов. Встаём, строимся на зарядку. После десятиминутных  физических упражнений Лариса Владимировна одевает и приводит в порядок только меня, ибо все остальные способны сами себя обслужить. Строем идём в столовую на завтрак. Питание в школе очень хорошее. В меню часто включают фрукты, конфеты, булочки и даже пирожные. Всё самое вкусное я прикапливаю, чтобы в субботу принести домой. Дома едят досыта только картошку и ржаной хлеб.  Хлеб в магазине дают в одни руки всего по одной булке, поэтому Тома трижды отстаивает   большую очередь.
После завтрака начинаются уроки. Они пролетают быстро. Я не люблю математику и физику: они мне трудно даются. На этих уроках я пишу письма или стихи. После уроков с дневной воспитательницей Надеждой Николаевной строем идём на обед. Она уже в возрасте, ходит неспешно, и мне кажется, что ей лень с нами заниматься. После обеда многие ребята бегут на улицу, а мне хочется уединиться. В спальне у окна за широкой шторой я нашла укромное местечко. Здесь меня никто не видит. Сижу и на подоконнике пишу или читаю.
С 4-х до 6-и часов начинается самоподготовка, которая проходит  под присмотром воспитательницы. В половине седьмого – ужин, и опять свободное время.
У меня сейчас две подруги и каждую по-своему я люблю. С Людкой Слабеевой всё также учим уроки, а с Томкой Косачёвой, сероглазой звонкоголосой блондинкой, в свободное время носимся по этажам, поём песни, задираем мальчишек. Томка не любит учиться, и есть у неё один существенный недостаток: в дружбе она не постоянна. Доверишь ей свою душу, а она уже на другой день шепчется то с Евсеенко, то с другой девчонкой. И всё-таки она сейчас после Слабеевой моя лучшая подруга. Косачёва, хотя и на костылях, но передвигается очень быстро,  как бы вприпрыжку перебрасывая тело. Мне с ней легко и весело.
В 9 часов вечера у нас отбой. К этому времени приходит ночной воспитатель. Когда дежурит Андрей, симпатичный студент, в которого мы все влюблены, он разрешает нам ещё целый час пользоваться освещением, и девчонки читают или вяжут. Но вот наступает темнота и тишина, и девочки просят меня рассказать что-либо из прочитанных мною книг. Я пересказываю содержание интересных книг. Мои рассказы обычно убаюкивают их, и они засыпают, а я мечтаю о будущем, выстраиваю планы, как я буду работать, какая у меня будет семья, дом. Но самая сокровенная мечта о любви, и я уверена, что всё сбудется.
31 октября.
Ужасно не хватает времени, чтобы регулярно вести дневник.  Кратко опишу, что произошло за то время, когда не писала. В конце  первой четверти выпустили итоговую стенгазету, в которой поместили мои стихи о Кощееве и Кирдышкине.
Вова с Толей оплошали:
На уроках мух считали.
Кучу двоек получили –
Всё учителям грубили.
А теперь кричат на класс:
- Это, братцы, не про нас!
Таня Антюшина, наша кудрявая красавица, нарисовала на них карикатуру, над которой все смеялись. Таким образом, мы с Танькой нажили себе врагов. Мальчишки сначала разобрались с Танькой, а потом и меня выудили из-за шторки. Стали угрожать, распускать руки. Я предупредила их, что моя  грозная мама придёт и разберётся с ними. Они отстали.
В субботу я пожаловалась маме о стычке с мальчишками, и вдруг неожиданно услышала:
- Правильно они тебя отволтузили! Сама будь доброй, и люди будут хорошие.
- Да уж, придётся давать отпор самой, - сказала я сама себе.

И всё-таки по истечении многих лет я благодарна маме за тот её урок: всю ответственность за свои поступки и за свою жизнь надо брать на себя. И моим девизом стала известная поговорка: «Всяк своего счастья кузнец».
Другое важное событие конца первой четверти – это итоговое классное собрание. Разбор был поголовный: кого отругали за поведение, кого – за учёбу. У меня несколько троек по основным предметам. Надо исправлять.
Собрание было с утра, а вечером отметили годовщину Октября. Столовую украсили флажками и шарами. Сначала было весело. Все танцевали, конечно, кроме тех, кто передвигается с помощью костылей. Я тоже сидела. Постепенно стало жарко и как-то суетливо. Мальчишки из нашей группы (6, 7, 8-й класс) сообразили на бутылку, выпили и раздурачились. В разгар вечера появился среди них, шустрый «почтальон», который разносил любовные записки. Я тоже  получила послание от долговязого  Адика Каргаева:  «Надя, я тебя люблю. Давай с тобой дружить». На лицах мальчишек читалось неприкрытое любопытство, что, мол, она на это ответит. За всем происходящим внимательно наблюдала пионервожатая. Это была моя сестра. Я выбросила записку и сделала вид, что ничего не произошло. Тина была очень грустная: похоже, у неё какие-то неприятности.  Попыталась спросить, но она резко отрубила, мол, не твоё дело!
Первая четверть пролетела быстро.
10 ноября.
 Каникулы я просидела дома: читала, сочиняла стихи.
Я не люблю встречать зиму.
Зимой как будто пусто.
К зиме немного у меня
Вдруг притупились чувства.
Конечно, очень хорошо,
Когда снежок искрится,
И очень весело порой
С горы бегом пуститься.
Но только грустно на душе,
Когда деревья вянут,
Когда в вечерней тишине
Поля сухими станут.
     Девятого ноября мы со Слабеевой договаривались сходить в кинотеатр «Обь». Я сказала об этом маме и начала собираться. Мама не просто меня не пустила, а стала ругаться: «Сиди, давай, дома! Нечего мотаться: везде транспорт – того и гляди, где-нибудь придавит. И не трепи мне нервы!» Тина со злостью добавила: «Ты что, не видишь – тебя везде разглядывают. Нечего ходить позориться перед людьми». Тома по моей просьбе застегнула мне пальто, но при этом ехидно заметила: «Она ходит, кавалеров себе ищет. Ха-ха-ха!» После того, что я от них выслушала, уже не могла остаться дома. Пусть знают, что я такой же человек, как и они, и имею право на свободную жизнь. У ворот папка нервно прикрикнул: «Вернись! Куда ты?» А мама с порога: «Да пусть идёт, чёрт с ней. Не держи!»
Настроение было испорчено. Я шла по длинной обледенелой  улице, и два противоположных чувства боролись во мне: победителя и побеждённого. Подошла к кинотеатру, но Людки не было. Видимо, её тоже не отпустили. Я одна прошла в кинозал, но и после фильма на душе легче не стало. Возвращаться в домашний ад не хотелось, и я поехала в интернат. Благо, к этому времени иногородние  ребята уже съезжались в школу, и меня пропустили.
Сегодня по телефону папка строго спросил: «Надя, почему ты не послушалась? Мама понервничала с тобой и заболела». Я ответила: « В следующую субботу я снова пойду в кино. Да, наверно, и домой не вернусь, целый месяц».
Переворачиваю ещё страницы и, размышляя о прошлом, прихожу к выводу: наверное, сам Бог посылал мне такие ситуации, при которых  всё самое неприятное и тяжёлое о себе я выслушивала в родной семье и не просто стала устойчивой к стрессам, а выработала стойкий иммунитет против бестактности и жестокости отдельных людей. Любопытно разглядывающие, жалостливые взгляды я замечала всюду. Иногда вослед слышались реплики: «Несчастная!», «Вот бедная!» и даже: «Эй, ты, криворучка!» Но всё это после семейного воспитания  казалось мне не более чем комариными укусами. Более того, мне было жаль тех людей, которым также не гарантировано вечное здоровье. Я-то уже научилась идти по жизни со своим страданием, но случись что с ними, смогут ли они справиться? И что им придётся пережить? Был случай, когда один из не совсем благополучных ребят, рослый красивый парень, Сашка Половников, встретив меня в переулке, ни за что ни про что оскорбил, наговорив кучу гадостей. Я лишь выслушала его и отошла. Конечно, было более чем неприятно, но зла ему я не желала. Однако через некоторое время он в пьяном виде попал под поезд, и ему отрезало ноги. От горя он быстро спился и умер. Быть может, иногда за рюмкой водки он вспоминал меня и свой «выпад» в переулке, и в нём просыпалась искра совести и раскаяния за тот его глупый и жестокий поступок.
После ссоры в семье я не ходила домой целый месяц. Никто меня и не звал. Я соскучилась и пришла сама. И написала такие строки:
Дома мирно и уютно.
Слышен тихий скрип пера.
Как люблю и как ценю я
Эти наши вечера!
За окном темно, а в печке
Тускло светятся дрова.
Разве можно всё, что в сердце,
Просто выразить в словах?
Но, к сожалению, вскоре я испытала в своей семье новый стресс, который надолго врезался в мою память. Весной 1963 года, в субботу, после трудной недели  я пришла домой. В воскресенье должны были состояться выборы в Советы народных депутатов, что обычно проходили в ближайшей школе в торжественной обстановке.  Родители с самого утра в приподнятом настроении спешили на избирательный участок. Мама надела своё лучшее крепдешиновое платье, сделала причёску и скромный макияж. Отец, тщательно выбритый и подтянутый, откровенно любовался своей красавицей-женой. Семилетний брат в нарядном костюмчике сиял, как начищенный самовар. Только я сидела  неприкаянная.
- Возьмите меня с собой! – решительно воскликнула я и стала изловчаться, натягивая на себя своё, далеко не новое платье. Мама помрачнела и громко сказала отцу:
- Если она пойдёт, то я останусь. Ещё мне не хватало, чтоб нас с ней все разглядывали!
Её слова подействовали так,  будто  на меня неожиданно вылили ушат грязной, холодной воды. Острой болью пронзила мысль: «Мама меня стесняется! Я со своим увечьем -  её позор, а здоровый брат – украшение и гордость».  С победным лицом подошёл  ко мне мой симпатичный  братик Андрюша:
- А ты, Надька, сиди, давай дома. Нечего тебе там делать!
Заныло сердце от обиды и боли. И в те же минуты чувство протеста против несправедливости захлестнуло меня и придало силы. Я дождалась их ухода, с помощью подручных предметов натянула на себя одежду, повернула зубами ключ в замочной скважине и отправилась на избирательный участок, где было многолюдно, звучала музыка. Осторожно пробравшись в зал,    угнездилась в последних рядах, чтобы моё присутствие не было замечено. Я почувствовала себя сопричастной этому значимому событию. Но чувство одиночества и обездоленности не покидало меня и всё больше овладевало мной. Впереди сидели мои довольные родители. Мама грациозно держала голову, порой кивая в ответ знакомым. После концерта они протиснулись в буфет, где Андрей лакомился мороженым, и родители старались выполнить все его желания. Незаметно  я покинула зал и вернулась домой.
В понедельник  ушла в школу, где не только учила уроки, но и приобретала способность  чувствовать себя человеком. Мы нередко всем классом выходили из стен интерната.  Бывали в Оперном театре, в драматическом «Красном факеле», в краеведческом музее, и везде нас пропускали вперёд, относились  внимательно и душевно. В таких иждивенческих ситуациях зарождалась мысль, что общество должно и обязано давать нам, инвалидам, какие-то льготы, тем самым облегчая нашу нелёгкую жизнь.  А мы, ведь, тоже что-то можем, придёт время, и докажем.  Только нельзя  чувствовать себя униженными и никчемными.
Однажды  я проходила мимо кабинета завуча. Неожиданно оттуда вышла наша пионервожатая. Я ещё не видела её такой удручённой, с заплаканными глазами и опущенной головой. Мы с ней отошли в сторонку, и Тина грустным голосом  сообщила о своём увольнении из интерната. Она просила  не говорить об этом маме, а работу она найдёт другую. Доверие и общая тайна несколько сблизили нас с сестрой. А на другой день мне было более чем неприятно. В школе говорили: «Пионервожатую выгнали!» Многие  что-то знали, посмеивались, недоговаривали. О её несчастной  любви с нашим баянистом Рудольфом я узнала позже всех. Ему также предложили уйти из школы. Всё-таки  и до мамы донеслось это известие.  Мы все переживали за Тину.
Зимой 1963 года сестра вышла замуж за Николая Евсеенко, которого три года назад провожала в армию. Свадьбу сыграли скромную. Коля был сиротой. Воспитывался с отцом. Парень сам по себе ладный, симпатичный блондин, но с жестким, упрямым характером. Жили они  в нашей семье. Когда он был дома, его как бы стеснялись и меньше ругались. Мама  в присутствии зятя старалась больше молчать, но напряжение с обеих сторон постепенно нарастало.
                Надежда сохраняется
В декабре мама буквально выплакала для меня путёвку в лучший санаторий страны в городе Евпатории.
Она решила ехать со мной сама. Ей хотелось хоть один раз в жизни увидеть красоты Крыма. Поезд шёл через Москву. У нас было время для экскурсии по городу.
В дневнике я тогда записала: «Я любовалась красивыми соборами: Архангельский с древними гробницами, Благовещенский с громадными куполами, Успенский собор, Кремль и кремлёвские куранты. Какая удивительная Красная площадь. О том, что я увидела, можно сказать: «Кто в Москве не бывал, тот и света не видал».
Затем было знаменитое Чёрное море, от которого все в восторге.
Из дневника:
«Свободная стихия, катящая изумрудные  волны, блистающая гордою красой». Разве могла я понять глубину этих пушкинских строк, сказанных о Чёрном море, пока своими глазами не увидела это диво! Перед нами раскинулась необозримая ширь и даль.  Ленивые волны выбрасывали на берег солёную белую пену и пёстрые ракушки.  В тот момент, когда мы смотрели на море, оно было спокойным.
Мама уехала домой с надеждой, что у меня хоть частично восстановятся руки.
1 января 1964 года.
В первый день нового года я поставила перед собой цель прочесть за год как минимум 100 книг и записывать в тетрадь их краткое содержание, а также получить здесь, в санатории, больше хороших оценок и укрепить здоровье.
3 января.
Недавно пришли из клуба. К нам приезжал фокусник. Это что-то невероятное! Не верили своим глазам. Как ни старались уловить его неосторожное движение, которое выдало бы секрет его номера, так и не смогли.
8 января.
Каждый день ходим на процедуры: то грязь, то ванны. Вечером – уроки. Здесь меня гоняют больше, чем в школе.
Идет урок алгебры. Маленький сухощавый Иван Спиридонович командует: «Марухина – к доске, а ты, Ткаченко,  диктуй». Кое-как надиктовала на тройку, даже в горле пересохло.  Тройка по алгебре мне, что пятёрка по зоологии.
12 января.
Сегодня воскресенье. Я весь день читаю. Вечером напишу письмо в интернат. Мама сообщила, что они ждут от меня весточки. Я поехала на юг, а они все мне завидовали: никто из них не был в Крыму.
14 января.
Сегодня получила длинное письмо от Томы. Узнала от неё все новости, как будто дома побывала. На уроке физики случилась «хохма». Учитель физики, пенсионер Николай Петрович, всех нас не помнит. К нам на урок из 8-го класса просто так пришла Таня Коробова. Он принял её за семиклассницу и вызвал к доске. Она хорошо ответила. Физик спросил фамилию и наклонился над журналом.  «Ткаченко» - мгновенно нашлась Таня, и мою «тройку» закрыла «четвёрка».
Пропускаю дневниковые подробности о лечении, об уроках, о подругах.
В Крыму, как и на Кавказе, в санатории находились дети разных национальностей.  У нас были общие печали и совместные радости. Все мы относились друг к другу душевно, обменивались адресами, и потом летели наши письма во все концы необъятного Советского Союза.
26 января.
Сегодня мы ходили к морю.  Дул сильный северо-западный ветер, переходящий в шторм. Морской пейзаж меня потряс ещё больше, чем в первый раз. Волны со стоном нападали на берег, поднимались как живые, подскакивали, крутились, с грохотом разбивались о камни. Сине-зелёные брызги, в которых отражалась красота этого необыкновенного ландшафта, с шумом далеко разлетались вокруг.  Захватывало дух, трепетало и замирало сердце, хотелось радоваться жизни.
28 января.
Сегодня по истории получила «пять». Вечером состоялась встреча с артистом Анатолием Алексеевым. Он снимался в фильмах: «Чапаев», «Парень из нашего города» и других. Его рассказ был настолько интересен, что все слушали, затаив дыхание. Если бы я была здоровой, пошла бы в артисты.
1 февраля.
Как прекрасна жизнь! Как прекрасно всё, что окружает меня сейчас: и эта удивительная природа, и эти мальчишки и девчонки. И как жаль, что наступит время, и придётся со всеми расстаться.
6 февраля.
После обеда мы совершили экскурсию по Евпатории. Видели памятник Токареву, конструктору знаменитого пистолета, монумент погибшим морякам, великолепное здание театра и другие  местные  достопримечательности.
Море было неспокойным. Мутно-свинцовые  волны бесновались так, что их грохот слышен был далеко окрест. На душе у меня тоже было неспокойно, потому что заканчивался срок путёвки. А это мой последний детский санаторий, так как в марте мне будет 15 лет, путёвки же дают до 14-ти лет. Мои лучшие подруги из этого санатория: Вера Гарбук из Белоруссии, невысокая сероглазая блондинка, очень начитанная и серьёзная девочка, и Аня Капиляускайте из Литвы, стройная большеглазая шатенка.
8 февраля.
Сегодня на улице минус  два градуса. Выпал белый чистый снег. Сейчас вечер. На улице темно. В палате открыта форточка. Если высунешься  из неё, то видно, как огромные деревья своими гигантскими ветвями образуют как бы второе небо. Красота.
Начинается отбой, вот и ещё один день прошёл.
Опустился тихо вечер
На подмёрзшие дорожки
И набросил покрывало
На блестящие окошки.
Опустился на тропинку,
Что ведёт в тенистый сад,
И закрыл своей фатою
Её солнечный наряд.
Опустился тихий вечер,
Лёг на землю. Чуть дрожа
И гуляя, добрый ветер
Убаюкал малыша.
10 февраля.
Только сейчас получила письмо из школы от Слабеевой. От радости разволновалась. От письма повеяло чем-то таким родным, домашним. Людка написала обо всех наших. Девчонки передают мне привет.
11 февраля.
Утром была торжественная линейка. В память о пребывании в санатории нам вручали подарки и сувениры. Мне достался фотоальбом с видами Евпатории.

18 февраля.
В нашу палату  уже поселили новеньких. Одна малышка только что рассталась с родителями, сидит и плачет, а мне хочется плакать, потому что не хочу отсюда уезжать. Я завидую сейчас новеньким. Первый раз в жизни у меня появилось такое чувство при отъезде из санатория. Даже сердцу тяжко.
Неужели придётся расстаться
С этим так полюбившимся местом.
Снова, снова вдруг там оказаться,
Где мне было порою так тесно.
Неужели? О, это ужасно!
Я страдаю: готова рыдать.
Если б было мне это подвластно,
Я б не стала в Сибирь уезжать.
20 февраля.
Новый заезд закончен. Сегодня ходила в класс. Девчонки, мои ровесницы, взрослые  все, настоящие девушки, почти здоровые. Парни расхаживают в своей одежде, санаторное  одеяние сбросили. Все такие самоуверенные. В классе меня спросили:
- Девочка, ты, наверное, ошиблась. Здесь 7-й класс, а тебе какой нужно?
- Седьмой и нужно, - ответила я.
Они откровенно стали меня разглядывать, уставились на мои руки, отметили мой маленький рост, и хотя я была их ровесницей, почувствовала себя среди них такой жалкой, несчастной; в памяти пронеслись жестокие слова сестры: «Нечего ходить, позориться!». Хотелось спрятаться, забиться, но я распрямилась, как могла, прошла и села за последний стол.  На душе было горько. Как мне хочется быть такой, как все сверстники, но я плохо расту и достаю им едва ли до подбородка. К тому же пошло искривление позвоночника. Мои руки так и висят, как плети. Не хочу больше заходить в класс и показывать себя. Скорей бы домой в свою школу.
21 февраля.
Все спрашивают, когда я уеду, а я и сама не знаю. В последние дни прочитала много книг – сейчас это моя отдушина. Я очень скучаю по сестре Тамаре, так хочется её увидеть. Она учится в культурно-просветительном училище на театральном отделении.
23 февраля.
В этот день – День Военно-Морского флота и Советской Армии – была торжественная линейка. Выступал офицер, лётчик-штурмовик. Он рассказывал о войне, о Героях Советского Союза, о себе. Он так приветливо и с такой теплотой обращался к нам, что после его выступления у нас стало радостно на душе. Потом мы посмотрели фильм «Оптимистическая трагедия». После ужина состоялся концерт. В этот заезд понаехали одни таланты –  слушатели были в восторге.
По-моему, я сегодня влюбилась. Как это страшно и хорошо. Сердце стучит, меня бросает то в жар, то в холод. Лицо заливается краской. А он такой красивый, этот черноглазый Серёжка Вершков. От этих чувств у меня рождаются стихи.
Я по улице иду –
Сердце тук-тук-тук.
Отчего же, не пойму
Этот громкий стук?
Отчего? Да оттого,
Что не ожидала.
Мне сегодня повезло:
Тебя я повстречала!
                Семейные проблемы
Из Евпатории я возвратилась отдохнувшей и наполненной впечатлениями. Родители, конечно, печалились, что улучшения с руками не наступило. По-моему, они уже смирились с моим положением и своей участью.
Я ещё не успела уйти в интернат, как в семье разразился скандал. Среди ночи раздались приглушённые всхлипывания старшей замужней сестры. Будто ужаленная вскочила мама, включила свет – плач усилился: -  «Что случилось? Говори быстрее!»  Сестра-«актриса» трагически заголосила: «Я этому гаду выстирала бельё, пожертвовала своим личным временем, не успев подготовиться к семинару, включила свет, чтоб почитать, а он не дал – выключил, даже ударил.  Ему, видите ли, спать пора». С гневом приблизилась тёща к зятю, яростно взмахнула рукой: «Ты, тварь такая, поднял руку на мою военную сироту! Её отец за Родину сражался, жизнь отдал! Да я тебя! Сейчас же уходи отсюда к такой-то матери!»  Колька неторопливо поднялся, с внутренним достоинством пропев знакомый ему мотив, хотел было одеться, но его единственный, не первой свежести, джемпер,  да и рубашка сушились у печки. Он снял влажную одежду, аккуратно свернул и сложил в чемодан. На голое тело надел тужурку и повернулся к жене: «Ты пойдёшь со мной?» «Нет!» - ответила обиженная красавица.  Дверь резко распахнулась, и клубы морозного воздуха хлынули в тепло домашнего уюта.  Так же резко она захлопнулась. Женщины смолкли.  В ночной морозной тьме быстро растворилась фигура запоздалого путника.  Я долго не спала в эту ночь. Мне было жаль ушедшего зятя: до трамвайной остановки более трёх километров, да ночью они и не ходят. Бедный, он пешком брёл по городу к старшему брату, который жил где-то в бараках, да и то на подселении.
                Признание
Утром я ушла в интернат, и семейные проблемы отступили. Меня радостно встретили школьные подруги. В классе ко мне быстро вернулась уверенность, и я стала выступать на собраниях. Моя речь лилась легко и свободно. Со мной считались, принимали мои предложения. Даже заработала титул «Наша поэтесса». А бывший «враг» Кирдышкин однажды предложил:
- Надь, давай, я буду переписывать твои стихи, и рассылать по всем журналам. Напечатают, и ты нашу школу прославишь.
Но я предпочитала писать их в свой дневник.
27 марта.
Весенний день завис над речкой Яя,
Как над другой округой тихих рек.
И в этот день, что жил, весной сияя,
Родился один крошка-человек.
Сегодня мне 15 (пятнадцать!) лет.
«Главное, ребята, сердцем не стареть!»  Чтобы было оно всегда молодым и задорным. И не сидеть, не топтаться на месте. «Счастье не ждут, счастье находят лишь те, кто всегда в пути». Вечером мы с Тиной смотрели в театре спектакль «Руслан и Людмила». Нам понравилось, но сестра была опечаленной. Перешагнув через свою гордость, Тина встретила у проходной Николая и сообщила ему о беременности, но он обиду ещё не забыл и ответил: «А это твои проблемы!» Я возненавидела его за эти слова. Бедная Тина, всё, вроде бы, при ней, а жизнь не складывается. Конечно, она должна искать причины в себе, но они с мамой этого не понимают...
1 июня. Каникулы.
В апреле-мае этого года, то есть, в конце 7-го класса я влюбилась в одного одноклассника. Это был  Вовка Кощеев, хоть и симпатичный, но «разгильдяй» и троечник. Дело было так: мне поручили проводить с ним дополнительные занятия. Я и «пропала». Сердце радостно замирало при общении с ним. Мурашки счастья рассыпались по всему организму. Я чувствовала себя счастливой, но мучилась от стыда, что одноклассники узнают о моём тайном чувстве. И он в том числе. Но недаром говорится, что шила в мешке не утаишь: все видели и знали о моей влюблённости, и он тоже. Любовь ворвалась в моё сердце неожиданно и также внезапно погасла, когда однажды я увидела его плачущим из-за драки с мальчишками. Казалось, что я очнулась от сказочного сна, но ощущение  от первой влюблённости  осталось в моей памяти.
Седьмой класс я закончила с «тройкой» по математике. Впереди лето: я много читаю, пишу стихи. Вечерами допоздна сидим на улице с Томой и Раиской Ветровой, нашей сводной двоюродной сестрой, любуемся небом, мечтаем.
Ночь. Крадучись, бродит тишина.
Шорох ветра еле уловим.
Нам с тобою ныне не до сна.
Мы вдвоём под звёздами сидим;
Мы сидим, и сна, как будто нет.
Пышный сад луною озаряем.
Нам с тобою по пятнадцать лет,
Скоро мы в большую жизнь вступаем.
Впереди 8-й класс, последний в школе-интернате, где неполное среднее образование.
1 сентября 1964 года.
Сегодня по дороге в школу встретила мать Валерки Паращенко. Красивая приветливая шатенка заговорила со мной:
- Надя, здравствуй! А Валера ушёл раньше. Ой, как я за него переживаю, как у него жизнь сложится!? Ты не говори ему, Надя,  что я тебе сказала, но ты ему нравишься. Я с ним разговаривала. Он стесняется, что плохо ходит, а у тебя ножки здоровые. Ты уж будь с ним добрее.
Её признание меня ошеломило: стало ясно, почему Валерка на уроках не сводит с меня глаз, почему наедине он послушен, а в присутствии  ребят задирается. Какой подлый трус. Он стал мне противен. По пути к трамваю я догнала его и демонстративно ускорила шаги.
Из интерната ушли Слабеева и Кащеев, и в восьмом классе нас будет только девять человек.
3 сентября.
Всё-таки в школе хорошо. Хорошо,  несмотря на то, что нужно рано вставать и идти в класс. Хорошо, несмотря на нагруженные дни. Подъём, зарядка, завтрак, уроки, обед, прогулка, уроки, ужин, отбой. День пролетел. Все улеглись, а я пробралась в душевую и пишу на подоконнике. Слабеева ушла из школы, а с Косачёвой полный раздрай. Хоть мы и клялись в вечной дружбе, но она предала меня: ходит с Валькой Фёдоровой, узкоглазой шатенкой небольшого роста, у которой парализована одна нога. Она передвигается, поддерживая ногу рукой. Косачёва предложила мне дружить втроём. Я не против Фёдоровой, она и учится хорошо, но троицей ходить не хочу. В этом году из Кемерово к нам приехала Люда Касаткина, сероглазая, симпатичная, слегка полноватая девочка. Она ходит с палочкой. Мы с ней сели за одну парту и сразу сдружились.
10 сентября.
Весь день идёт дождь. На душе лёгкая грусть, и стихи складываются невесёлые.
Серый дождь всё мочит
Жёлтую дорогу.
Сердце солнца хочет,
Солнца, хоть немного.
О тепле печалюсь,
Что когда-то было,
Что с собой нечаянно
Осень уносила.
Что же так грустится,
Ведь весна вернётся.
Лишь зима промчится,
Солнце улыбнётся.
Жаль, что мне не станет
Так тепло, как прежде:
Самый лучший парень
Перестал быть нежным.
29 сентября.
Выпал первый снег. Сегодня на уроке русского разбирали сочинение на тему «Русские женщины» по Некрасову. Моё сочинение оказалось одним из лучших. Я получила «пятёрку», так рада. Косачёва снова старается быть ко мне ближе, но Касаткина не хочет дружить с ней. Вчера Томка написала мне записку: «Надя, я никогда не забуду наших тёплых отношений. Ты многое мне дала, и я думаю, что ты меня простишь. Надежда, милая моя подружка, если когда-нибудь тебе будет трудно, то знай, что у тебя есть я». Сердце моё повернулось к бывшей подружке, но всё-таки надо друг от друга отдохнуть. С Касаткиной я начала лучше учиться, а для меня сейчас это важно: учёба и стихи.
Последний лист упал под ноги.
Он безнадёжно одинок.
Лежит, увядший, на дороге,
Засохший жёлтенький листок.
Окно темнеет нынче рано –
Природу-мать не обойдёшь.
Мила мне дружба без обмана,
Я не приемлю твою ложь.
11 октября.
Воскресенье. Вечер. Я дома. В доме тишина. Мама с папкой торговали на базаре морковкой. Утомились. Рано легли отдыхать. Мы сидим с Томкой. Милая моя сестра, как я тебя люблю, но почему-то не могу тебе об этом так просто сказать. Дорог мне и Андрейка, но, по-моему, родители неправильно его воспитывают. В его присутствии мама поносит нас последними словами. Какое может быть тут уважение младшего к старшим! Поэтому и он что хочет, то и скажет мне. Обедаем все за одним столом. Для нас есть фраза: «Что дадено, то и ешьте!» А Андрюшку мама накануне спрашивает: «С чем тебе, сынок, картошечки пожарить?» Когда к нам приходят гости, девятилетний сынок Андрей за столом с баяном становится центром внимания: «Сыграй, сынок, сыграй!» От его «Подгорной» все в восторге. Это Томка освоила в училище баян и его научила. При гостях я сижу отдельно, в спальне. Показываться гостям мне не стоит, чтобы не было лишних эмоций. А Андрюшка ходит гоголем, укрепляя в себе самоуверенность.

12 октября.
Вот это здорово! Сегодня запущен космический корабль «Восход» с тремя советскими гражданами. Командир корабля – Комаров, космонавт-исследователь Феоктистов и врач Егоров. В нашей стране уже девять космонавтов. Я горжусь успехами моей Родины.
18 октября.
Белым снегом дороги укутало.
Утром дрожь пробирает насквозь.
Ах, как жаль, что так рано и быстро
Лето милое вдаль унеслось!
Сегодня всей школой ездили в Молодёжный театр. Смотрели пьесу «А с Алёшкой мы друзья». Спектакль нас не тронул, но нас обрадовали, сообщив новость, что скоро будут принимать в комсомол. Теперь нужно познакомиться с Уставом, по которому будут задавать вопросы.
29 октября.
  Такой счастливый день:  нас принимали в Коммунистический союз молодёжи. Приезжали представители райкома. Мы страшно волновались. Мне задали несколько вопросов. Я ответила на все, только голос выдавал волнение.
Скоро выдадут комсомольские билеты.Даже и не верится, что я теперь комсомолка.
7 ноября.
Сорок седьмая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Родители с Андрюшкой уехали к родственникам в совхоз, а мы с Томой утром смотрели демонстрацию по телевизору. Потом наелись вкусной картошки и раскрыли свои дневники. Иногда жизнь в интернате становится невыносимой: хочется всегда быть рядом с сестрой. Было бы только дома мирно и спокойно, но мама всегда чем-то недовольна. Всё время слышишь: «У людей дети, как дети, а вы…», и далее преувеличенно перечисляются все наши недостатки. Порой не чувствуешь себя человеком. И всё-таки тянет домой.
14 ноября.
Сразу после каникул, 12 ноября, в торжественной обстановке нам вручали комсомольские билеты.    Фото  20-б  комс. Билета.  Вновь мы волновались. Даже Кирдышкин притих.  Затем был праздничный обед. А уже 13-го учителя устроили нам комсомольское собрание, да так  «пропесочили», что мы даже не поняли, к чему бы это? Каждому из нас выговаривали наши недостатки, иногда не совсем справедливо. Меня, между прочим, упрекнули, что я на всех уроках пишу записочки и т.д.
С собрания ушли, будто выползли из гнилого болота. Разве для этого мы вступали в комсомол? Пропало даже настроение идти в класс и общаться с такими премудрыми учителями. Конечно, надо признать, что в чём-то они и правы. И никуда не денешься. Но не так бы надо!
Вперёд, вперёд и только вперёд,
Иначе нет смысла в жизни
Сердце волнуется, сердце зовёт
Вперёд к вершинам родной Отчизны.
Вперёд! На месте стоять позор.
Средина – ужасное положенье.
Через преграды вперёд на простор.
Да здравствует вечное наше стремленье!
1 января 1965 года.
Пожеланья, пожеланья
К восьмиклассникам идут.
Быть вам умным и здоровым,
Успевать и там, и тут.
Не бояться ни морозов
И ни жарких, знойных дней,
А идти дорогой жизни
И задорней, и смелей.
В этот праздник новогодний
Много хочется сказать,
Но, а лучше – одной фразой:
«Никогда не унывать!»
18 февраля.
Год начался. В дневнике я стала писать редко. Встала сегодня с каким-то тяжёлым чувством: до того надоела скучная однообразная череда дней. Уроки, прогулка, массаж, уроки, спальня – изо дня в день одно и то же. Весь январь стояли сильные морозы, которые достигали  минус  45-ти градусов. Домой не ездила. А потом грипп. Карантин. Не выпускали даже на улицу. Да и учиться надоело. Хочется домой.
Мороз сорок градусов, ветер холодный.
Прохожие, кутаясь в воротники,
Твердят без умолку:
«Вот это погода! Давно не стояли
Такие деньки. Вот это морозец,
Так ноги схватило, и валенки  даже
Помочь не смогли».
Солидные дяди и тёти (так было)
Плясать, позабыв про солидность, пошли.

26 февраля.
Завтра кончится карантин. Ура! Значит – домой. На улице уже запахло весной. Это тоже здорово!
Весна! И даже от этого слова
Становится радостней и веселей.
Не ведала я ощущенья такого
За всё продолжение зимних дней.
Весна! И сосульки смеются под крышей.
Весну со всех ног побегу я встречать.
Весна что-то шепчет. А ну-ка, потише!
Хочу я весенний секрет услыхать.
27 марта.
Сегодня мне исполнилось 16 лет.
Сегодня мне шестнадцать. Очень странно
И трудно верится, и даже не понять,
Как мог скворец проворный так нежданно
В окно неосторожно постучать.
С какой быстротой летят годы. Мне страшно, что когда-то меня не будет на земле. Я хочу жить долго и счастливо. Я буду много учиться. По крайней мере, пока не окончу два института. Главное, никогда не впадать в отчаяние. Вперёд! На поиски большого человеческого счастья.
Сегодня я написала сама себе письмо в будущее о том, каким я хочу его видеть. Запечатала и спрятала. Распечатаю через десять лет, в 1975 году. За это время должна достичь многого: получить образование, иметь работу, встретить любимого друга, создать семью и чувствовать себя в обществе достойным человеком. Я знаю, как много встретится трудностей, но я их все преодолею.
А это своё стихотворение о берёзе я посвящаю сама себе.
Дунул ветер озорной,
Поиграл немножко,
И посыпались гурьбой
Листья на дорожку.
Будто бы и не была
Пышной да весёлой.
Стой теперь голым  гола
До весны зелёной.
Будет ветер бушевать,
Дуть зимой сварливой.
Не сумела устоять
Против злых порывов.
Только рядом, в двух шагах,
Радость глазу сея,
Ель-красавица росла,
Вечно зеленея.
С глупым ветром спор вела:
Ни к чему шататься.
Нет, с зелёною иглой
Ей не распрощаться.
Где, счастливая, брала
Она эту силу?
Что ж, берёзка, у неё
Ты не расспросила?
14 июля.
Давненько не записывала. А теперь вкратце о том, что происходило за это время. С апреля всем классом стали готовиться к экзаменам. Многое надо было повторить. Мы с Касаткиной обе отставали по математике. Готовились вместе. Отношения в классе сложились напряжённые. Все девчонки, кроме Косачёвой и Фёдоровой, конфликтовали с мальчишками. В классе не утихала ругань. Мы с Касаткиной с разрешения воспитателей готовились в спальне, на четвёртом этаже. Заучивали теоремы, решали задачки по математике, а другие предметы запустили. И вот однажды вечером, проходя мимо учительской, взяли свой классный журнал и наставили себе хороших оценок. Чтобы отвести от себя подозрение, подписали оценок и Кирдышкину. Никто ничего не заметил, лишь один физик заподозрил Кирдышкина, но тот отпёрся, и дело замяли. Мы обрадовались, что вышли сухими из воды. Хотелось отдохнуть от накопившегося напряжения. Мы стали отпрашиваться на вечернюю прогулку вблизи интерната, а сами удирали и путешествовали по городу. Знакомились с достопримечательностями, болтали с попутчиками – хорошо отдыхали. Возвратившись, долго ещё после отбоя хохотали, вспоминая наши прогулки. Девчонки сначала недоумевали, где это мы так долго отсутствуем, мы же от них скрывали, потом они начали злиться, и наши отношения с ними, как и с мальчишками, стали портиться. В это же время и у Косачёвой произошёл разлад с парнями.
28 мая после 4-го урока прозвучал последний прощальный звонок. На торжественную линейку мы построились в пионерской комнате. Были напутственные речи, подарки, а «Школьный вальс», зовущий к новой жизни, вызвал даже слёзы от непонятного щемящего чувства.
После линейки торопливо подошла Косачёва: «Надь, в моей записке всё искренне, давай помиримся!» Она взяла меня за руку.  «Том, да я и не сержусь! Давай подойдём к Касаткиной и в оставшиеся дни будем вместе». Теперь втроём после экзаменов мы сбегали из интерната и, мотаясь по городу, искали приключений. Когда мы заходили в автобус, все пассажиры смотрели на нас с явным любопытством, как в басне Крылова «По улицам слона водили…» На иные жалостливые взгляды, которые нам были противны, мы как бы с вызовом хохотали, показывая тем самым, что мы такие же, как все, и у нас есть своё счастье. Нам уступали места, но мы демонстративно отказывались. Подруги с костылями топтались на задней площадке, а я для равновесия придерживалась спиной или боком.
Экзамены закончились. Выпускной вечер назначили на 11 июня, пригласили прошлогодних выпускников и родителей. Прошлогодние выпускники не пришли, а кое-кто дождался родителей. Ко мне приходила мама. Мы ожидали большего, но вечер не получился. Нас собрали в столовой на лимонад и конфеты. Директор после нескольких напутственных слов просто вручил нам документы о восьмилетнем образовании. Потом что-то говорили учителя. Наконец поднялась наша воспитательница Надежда Николаевна и припомнила нам все наши грешки, пожелала избавиться от них в самое ближайшее время. Настроение совсем испортилось. Наскоро попив чаю, мы покинули нашу обитель. Таким образом, ушёл в прошлое отрезок моей жизни, прожитый в школе-интернате № 152.
Несмотря на тяготы пребывания в этом казенном доме, на сложности взаимоотношений в коллективе трёхлетний период интернатской жизни сыграл свою положительную роль в становлении моего характера. Я училась самодисциплине, обязательности в поступках, искусству общения и, пожалуй, самым главным было то, что я раскрепостилась от привитой в семье скованности и стеснительности, и я благодарна судьбе, что эта школа была в моей жизни и помогла мне в борьбе с моим несчастьем.



                После интерната
Летом 1965 года мама по рекомендации участкового врача повела меня на  консультацию  в научно-исследовательский институт травматологии и ортопедии (НИИТО), где я была поставлена в очередь на госпитализацию для обследования по поводу оперативного лечения.  Профессор  Андрушко сказала, что на первом этапе возможна резекция позвоночника, затем мышцы руки срастят с мышцами спины, чтобы левая рука могла подниматься.
 От таких возможностей я воодушевилась и, уверовав в  завтрашнее чудо, жила его ожиданием: «Теперь спина у меня будет стройная, рука  начнёт подниматься  и я смогу сама себя обслуживать». Приняла решение пока никуда не ходить, «не позориться», как говорили мама с сестрой, а всю свою энергию направить на подготовку к операции, для чего надо было упорно заниматься дыхательной гимнастикой, чтобы увеличить ёмкость легких. Да и учиться надо. Стала искать заочную школу. Она оказалась «у чёрта на куличках». Была жара: пот струился под корсетом, на пятках натёрлись мозоли, но я всё-таки дошла до желанной цели. Отдала документы, записалась в девятый класс, завучу объяснила ситуацию о возможной моей госпитализации для проведения операций. Завуч успокоила:
- Занимайтесь сейчас, в сентябре сдадите зачёты за полгода, в октябре – за второе полугодие, и будете переведены в 10-й класс.
Подумалось: «Какие же нужно иметь способности, чтобы за два месяца одолеть целый класс!». Получив зачётку и программы по предметам, вдохновлённая, я вернулась домой.
     Всем подругам отправила письма, поделилась с ними своими новостями и принялась за самостоятельную подготовку к зачётам. Вскоре в гости приехала Тамара Косачёва, с модной коротко остриженной причёской, ярко накрашенными глазами,  жизнерадостная. Она выслушала меня и слегка угасила мои надежды на успешные операции на позвоночнике, мол, неизвестно ещё, как обойдётся, может повлиять и на ноги.
     Из дневника.
19 июля 1965 года.
 Томка Косачёва приехала на три дня. Папка поставил нам в палисаднике кровать под карнизом, и мы неплохо устроились на воздухе. Ветвистый клён заслонил нас от дороги, но сквозь его листву виднелось небо. Мы допоздна разговаривали. Проснулись на рассвете и решили пойти в лес, благо, что он находится недалеко от нашего дома. Пели песни, смеялись, вспоминали школу и наших вредных мальчишек: «Как они сейчас?», а вечером на степном просторе мы жгли костёр. Невдалеке от нас задиристый Валерка Паращенко копал червей для рыбалки. Подошёл к костру, уселся и давай острить. Мы не ожидали от него такого юмора и от души посмеялись. Разошлись далеко за полночь. В темноте ночи всё было как-то таинственно и жутковато. На ночёвку устроились опять же под карнизом.
22 июля.
 Сегодня утром проводила Косачёву. На прощанье она мне сказала: «Ну и мать у тебя, как же ты терпишь!» Оказывается, в порыве откровения с моей подружкой мама изрекла своё излюбленное: «Да лучше бы Надя померла во время болезни, чем нам так с ней мучиться». Косачёву именно это и возмутило, и ей её собственная мать теперь показалась ангелом.
30 июля.
 Вчера в наши высокие ворота робко постучали. Отец осторожно приоткрыл щеколду. За воротами стоял мой ровесник, худенький паренёк с соседней улицы:
- Здравствуйте! А Надя дома? 
Я слегка смутилась и замешкалась. Откуда ни возьмись, отстранив меня своей мощной десницей, за ворота выдвинулась мама и, усевшись с Мишкой на брёвнышко, просидела с ним больше часа. Потеряв надежду на встречу со мной, парень ушёл. Грозные очи мамы сверкнули сталью:
- Ты что сюда кобелей водишь, такая-сякая! И пересыпая свою речь бранью, добавила: - Хочешь в подоле принести! Я тебя выброшу вместе с твоим приплодом! Не могла же ты сдохнуть во время болезни!
Боясь получить сногсшибательную оплеуху, я не посмела даже слово молвить в своё оправдание. «Гроза» прошла, и мама спокойно заговорила:
 - Ведь я тебе добра желаю. Разве ты не знаешь, что твоя доля – быть одной. Вот выучишься, устроишься на работу, и живи в своё удовольствие. Езди по курортам. Как сыр в масле будешь кататься. Что тебе ещё надо!?
 У меня же пульсировала одна мысль: «Надо вырваться из этого адского дома, избавиться от зависимости деспотичной матери.  И выход из этого положения только один: поступить в институт и устроиться в общежитие. Я уверена, что мир не без добрых людей, и мне везде помогут. 
 За учебники я взялась с большим усердием.
     Прошёл сентябрь, но сдать зачёты за полугодие 9-го класса я не смогла: математику, физику и химию я просто не «тянула». Наступили холодные месяцы. Мама по утрам вставала рано: готовила завтрак, провожала отца на работу, Тину – в институт, Тамару – в училище, Андрюшку – в школу и снова ложилась спать. Я по ночам долго читала, поэтому к полудню вставала вместе с ней. У мамы часто было «предгрозовое» настроение: она либо мрачно молчала,  либо сетовала на свою несчастную жизнь:
- Да жила бы я одна-а-а, - со слезами в голосе тянула она, - зачем я вас только на свет пустила? Этот гад пьёт. Тинка, негодяйка, мотается, сколько уже парней перебрала! Когда только конец будет? А Томку неказистую, видать, никто и замуж не возьмёт. Тебя в ступе не утолчёшь. Нет, чтобы с матерью сговорчивей быть, а ты так и норовишь всё по-своему  сделать.  Я не собираюсь всю жизнь быть твоей нянькой, все равно сдам в Дом инвалидов.
      Угроза сдачи в Дом инвалидов ассоциировалась у меня с трагическим концом моей будущей счастливой жизни, и я с новой силой бралась за учебники.
В один из холодных ноябрьских дней в ворота настойчиво постучали. Едва накинув телогрейку, мама выскочила во двор. Мимо окон прошла незнакомая мне, ухоженная женщина старше среднего возраста.  Мама мгновенно преобразилась:
- Проходите, проходите! – сладкоголосо пропела она, - Наденька! К тебе твоя классная руководительница пришла. Встречай, дочка!
Валентина Петровна озябшими руками сняла пальто и  нерешительно присела на уголок скамьи у стола.
- Валентина Петровна, миленькая, - зачастила мама,- эта наша проклятая дорога, целых три с половиной километра, да Вы ещё толком не знали, куда идти. Ой, да Вы ещё и в сапожках! Сейчас я Вас отогрею, иначе Вы можете заболеть.
     Радушная хозяйка ловкими руками достала из печки чугунок с горячими  наваристыми щами, подала гостье миску.
- А вот это… к моему борщу прилагается! – и по столу изящно скользнула стопка прозрачного, как слеза, самогона.
- Ой, да что Вы, Анна Герасимовна!?
- Выпейте, пожалуйста, прогреетесь!
 Валентина Петровна  поддалась на уговоры. Она выпила и аппетитно захрустела упругим солёным огурчиком. После трапезы мы с ней перешли в комнату и стали заниматься.  Валентина Петровна поинтересовалась, куда я собираюсь поступать?
- Собираюсь, как и сестра, в педагогический институт, на историко-филологический факультет, - твердо заверила я.
- Вот и уделяй больше внимания специальным предметам! - посоветовала учительница.
Мама в это время всё суетилась, невольно отвлекая классную руководительницу от зачётов:
- Валентина Петровна, я Вам тут домой солонинки собираю. Вам чего больше положить: огурчиков, помидорчиков или капустки?
- Спасибо, Анна Герасимовна! Если можно, то всего помаленьку.
      Мы позанимались, она выставила мне все зачёты по математике, а недели через две пообещала принять зачёты по физике. Я была несказанно рада: забота о математике свалилась с плеч. Теперь можно всецело заняться профилирующими предметами. 
- Вот видишь, как я для тебя постаралась - довольно произнесла мама.
12 ноября 1965 года.
Сегодня произошло нечто неожиданное: ко мне из райкома комсомола пришёл мой ровесник Сергей. Он сказал, что получил комсомольское поручение навещать меня и разнообразить мой досуг. Сначала мне было очень неловко перед ним: я сидела в своём старом платье, и вообще…   Но Сергей запросто, будто давно меня знал, предложил  загадки, кроссворды, а я ему начала читать стихи, и здесь я, конечно, его превзошла: почти всего «Мцыри» рассказала наизусть. Он сидел со мной часа полтора, обещал приходить два-три раза в месяц. Теперь мне будет веселее.
18 ноября 1965 года.
 Сегодня выпал обильный снег.  Дома не сидится. 
Хочется на улицу!
Выходи! Ведь, право, стыдно
Из окна встречать зиму.
Выходи! Зиме обидно:
Человеку одному
Не милы её картины,
Первый пух её перины.
Ей обидно. И обиду
На тебя, друг, затаит,
Сразу не покажет виду,
Зато позже отомстит:
Будет так, как никого,
Тебя морозить одного.
Так что сразу выходи
К ней с хорошим настроеньем,
Дружбу с нею заводи:
Будет лучше, несомненно.
И в мороз от дружбы этой
Ты почувствуешь приветы
Строгой матушки-зимы.
Одевай скорей пимы!
20 ноября.
 На улице холодный ветер, мороз. Как хочется сейчас иметь около себя какого-то близкого-близкого человека. На душе угнездилась непонятная грусть и в то же время ожидание чего-то светлого, хорошего. Это чувство появилось перед посещением НИИТО, когда окрепла уверенность в успехе лечения. Грусть, видимо, оттого, что в доме неуютно. Вчера Томка сожгла кипятильник, и родители устроили скандал. Досталось всем. А утром мама говорит Андрею:
- А от тебя, сынок, чтоб я больше ни одного нехорошего слова не слышала. И вообще, кто бы там ни был: старший или младший – бить по губам и всё!
 А я взяла и спросила:
- Вам, значит, тоже надавать по губам? Вы вчера столько много нехороших слов наговорили.
Зря спросила!  Плеснула  маслица в огонь. 
- Да как ты смеешь обвинять мать! Сдать её в дом инвалидов!
     В последний интернатский год я так мечтала пожить дома рядом с сестрой, а здесь стало ещё хуже, чем было. Однажды мама стала попрекать Тинку,  я не поняла даже за что. Она слушала, не перечила, потом громко заплакала, разрыдалась. Мать распалилась больше, обозвала её нехорошими словами и выгнала вон, с глаз долой. Сестра быстро оделась и выбежала из дома. На ночь она не пришла. Всем нам было как-то не по себе. Она вернулась лишь к вечеру следующего дня.  Ночь я плохо спала, переживала за сестру.
     Я верю, что придёт время, и у меня будет свой дом, свой тёплый  уютный уголок, где я почувствую себя свободно и надёжно. Мама говорит, что я никому не нужна, кроме неё самой, родной матери, но я верю, что есть где-то на свете мой любимый человек, который однажды придёт ко мне. И нам с ним будет хорошо в нашем доме.
     Где ты милый, настоящий, человечный? Я столько мечтаю о тебе,  нарисовала в своём воображении твой образ. Синевой отражается в твоих глазах небо, светлой волной падает на лоб прядь волос. Ты так же, как и я, любишь литературу, обожаешь читать и писать. Я буду ждать! Ты должен, должен быть таким!
А может быть, ты, мой любимый;
А может,  тебя я ищу?
Тебе бы сказала я: МИЛЫЙ!
А вдруг о тебе я грущу?
Но ты мне об этом не скажешь,
И я у тебя не спрошу.
Рукой мне вослед не помашешь,
И я, уходя, не машу.
Пойду своей прежней дорогой,
О встрече мечтая в пути.
Я верю, осталось немного.
Чтоб счастье своё обрести.



                22 ноября 1965 года 
    Мама снова ходила в НИИТО, чтобы выяснить, когда меня положат на обследование. По её словам, там про меня уже забыли. Ей сказали, что надо подождать, когда из отпуска выйдет зав. отделением.
     Мама пришла усталая и расстроенная: «Если бы ты, Надька, знала, как мне надоело ходить просить за тебя, обивать все пороги, а толку мало. Свету белому не рада!» Мне тоже было досадно: почему в нашей стране всегда приходится всего добиваться неимоверными усилиями, порой со слезами. Радио включишь – в стране всё прекрасно! Сознательность, совесть, честность – сколько красивых слов и все затёрты от чрезмерного повторения. Все это понимают, но повторяют и повторяют. Вот и получается, что красивые слова оторваны от хороших дел.
24 ноября.
 Сегодня ездила в диспансер, чтобы проверить жизненную ёмкость лёгких. Попутно заехала к Косачёвой. Предвкушала радость встречи. Увидела её и сразу остыла. Какая-то она стала болтливая, глупая, смеётся по пустякам.  Учиться дальше не собирается, ходит в учениках в пошивочном ателье. Говорит, что и этого с неё хватит.
25 ноября.
 Мама обо мне беспокоится: «Мы тебя не бросим», «В крайнем  случае, наймёшь себе старушку-прислугу», будто хочет навязать мне модель жизни несчастного инвалида.  Почему-то Томке и Тинке не пророчат старуху. Они расписывают свою будущую жизнь, свои семьи и уюты. А я даже не решаюсь сказать им о том, что тоже мечтаю иметь семью, свой дом, в котором воцарится покой и уют. Ну подождите, придёт время, и я вам докажу, что и у меня будет всё то, о чём вы мечтаете. Да ещё и лучше, чем у вас.
26 ноября.
 День принёс каплю радости. Пришла учительница и приняла у меня зачёты по литературе за весь 9-й класс. «Знания хорошие, молодец!» - и поставила пятёрку. В этот момент её рыжие волосы показались мне золотыми, а конопатость лица настоящим украшением.
 Завтра придёт учительница по немецкому языку.
27 ноября.
 Сдала и немецкий. Свободно прочитала и перевела довольно сложный текст. Какое счастье! Я всё ближе к желанной цели: поступить в институт и уйти из дома. Только бы никогда не слышать: «На всю жизнь ты мне навязалась». Докажу, что я могу быть самостоятельной и счастливой, обойдусь без такой опеки.
Я сердцем чувствую и знаю,
Что через все преграды и сомненья,
К заветной цели всё же дошагаю,
И счастье вновь отпразднует рожденье.
И эта вера силы прибавляет,
Ведь я дорогой правильной шагаю.
Сама себе я тихо повторяю:
«Пусть нелегко, но я не отступаю!»
28 ноября.
Мне так хочется писать и писать в своём дневнике – с ним легче разобраться в себе самой и текущих событиях. Наверное, никогда не брошу его вести. Вечер. Телевизор неисправен. Радио молчит – мешает Тине.  На диване устроилась сердитая мать. Пьяный отец спит на кухне, за печкой. Что-то уж довольно часто стали ссориться родители, да всё по пустякам. Да и нас в эти минуты мир не берёт.  А ведь скоро сёстры закончат  учёбу и разъедутся, и так хочется в оставшееся время пожить дружно.
29 ноября 1965 года.
 Сегодня радостный день. Пришёл вызов из НИИТО. Нужно через неделю с готовыми анализами явиться на консультацию. Сейчас дома спокойно. Мама продаёт на базаре картошку. Папка ушёл к Томке в училище на собрание. Августина читает, Андрюха учит уроки, а я пишу. Скорей бы прошла эта неделя.
30 ноября.
Кончился месяц, а Сергей из райкома так и не пришёл. С утра я с грустью ожидала у окна. Мама поняла, кого я высматриваю, и будто окатила ковшом холодной воды: «Да нужна –то ты ему была! Это он по поручению для галочки один раз пришёл, так что не жди! – и добавила, - никому ты, Надька, не нужна, кроме родной матери». Но похоже, что и ей я не очень нужна.
                В НИИТО
В клинику научно-исследовательского института, как я и предполагала, поступила 7 декабря 1965 года. На следующий день меня положили на жесткую специальную кровать с высоко поднятым изголовьем. Руки продели через мягкие кольца, которые удерживали тело от сползания, и натяжением вытягивали позвоночник.  До сих пор не пойму, зачем была устроена эта экзекуция, если ещё не обследовали и не решили, что дальше делать.
     Вечерами приходили педагоги из близлежащей школы. Я  уже сдала зачёты за девятый класс, и здесь стала заниматься по программе десятого.    С первых их посещений я заметила, что учителя постоят несколько минут около ученика, скороговоркой изложат материал, затем поставят как бы сами себе четвёрку и милостиво отпустят смотреть телевизор. По иным предметам такие оценки меня устраивали, но по литературе я  всегда просила Амину Матусовну, сухонькую черноглазую брюнетку пенсионного возраста, позаниматься со мной подольше. Моя просьба её удивила и обрадовала, обычно в больнице дети уклоняются от уроков. Амина Матусовна с первого занятия всей  душой повернулась ко мне. Наши беседы по литературе были плодотворны, и однажды она сказала: «Я ставлю тебе пять, а ты знай, что лучше этой пятёрки я никому ещё не ставила. У тебя просто блестящий ответ». И другие отмечали моё старание, а медицинские работники стали относиться внимательней и душевней. Врачи, размышляя, что со мной делать, обсуждали это на обходе, и в ординаторской. Молодой доктор Валентин Афанасьевич, высокий плечистый блондин не старше 30-ти лет, буквально изучал меня.
     Он приходил в палату во время обеда, стоял и наблюдал, как я ухитряюсь, положив локоть на высокую спинку стула,  донести до рта непослушной рукой ложку супа. Его присутствие меня сильно смущало. У него был чисто медицинский интерес, а я в шестнадцать лет чувствовала себя взрослой девушкой и видела в нём не столько доктора, сколько молодого симпатичного мужчину. Однажды, находясь в палате, он нам всем сказал то, что запомнилось мне на всю жизнь: «Если вы хотите чувствовать себя на одном уровне со здоровыми людьми, то должны быть в умственном развитии на голову выше их».
     Новый, 1966-й год, я встретила в НИИТО.  Накануне  приходили родители. Хотя свидания и не были разрешены, но всё равно было приятно и радостно, когда внизу ждут твоей записки.   Из дома кроме писем и открыток от подруг мне принесли пироги, компот, сладости. За час до Нового года девчонки накрыли импровизированный стол, для чего просто сдвинули вместе несколько тумбочек. Сердобольная санитарка Люба, моя ровесница, припасла нам бутылку «Кагора». Проводили Старый год и встретили Новый. Улеглись спать в два часа, благо, в отделении санитарки и сёстры тоже были «весёлые».
 В начале года врачи пришли к выводу не касаться моего позвоночника, а оперировать руку.  Операция была назначена на 6-е января.  Я спокойно ждала этого дня, будучи уверенной в благополучном исходе.  Вечером пятого января Нина Ковалёва, худенькая четырнадцатилетняя соседка по палате, вызвалась искупать меня перед операцией. Как заботливая мать, она мыла и приговаривала: «Вымою так чисто, чтобы мои пальцы скрипели о твою кожу».
     Утром я с лёгкой  дрожью легла на операционный стол, мне на лицо набросили маску, и  я стала задыхаться. Инстинктивно пытаясь освободиться от неё, я крутила головой, но сильные чужие руки прижали к столу и голову, и маску. Внезапно я провалилась в полную тьму и стремительно понеслась в бездну, превратившись в маленькую искорку, и  показалось, что буквально через минуту откуда-то издалека раздался голос: «Проснись! Проснись!», и я почувствовала лёгкие шлепки по лицу.  Открыв глаза, увидела перед собой свою загипсованную левую руку, закреплённую распоркой, напоминающей крыло самолёта.  Вмиг ощутила жгучую боль в левом предплечье, испытала сильную жажду и  отвратительную тошноту.  На мой слабый писк: «Воды! Пить!» белый халат строго сказал: «Терпи!» Смочили лишь губы.
      В нашу палату положили четырёхлетнюю девочку Таню. От боли она беспрестанно плакала и стонала. И моя боль усилилась, теперь мы с Таней стонали вместе. Дежурный врач заглянул, дежурно справился о нашем самочувствии и посоветовал потерпеть, мол, завтра будет легче. Ночью малышка кричала:
- Тётя! Мне плохо! Мне больно!
 Резко скрипнула дверь, заспанная фигура стальным голосом резанула:            - Замолчи! Нигде у тебя не болит!
 Девочка всхлипнула и глухо застонала. Я тоже замолчала, кусая от боли губы.
Только на третий день стало легче, и можно было терпеть. Меня перевели в общую палату. А на моё место привезли Нину Ковалёву. Врачи сделали ей фиксацию позвоночника, после операции она должна была длительное время не вставать с постели, затем какое-то время походить в гипсе, после этого полагалось ношение корсета.
     Иногда мне вспоминается Нина, милая добрая девочка. Через полтора десятка лет во время поездки в Карачи я встретила её на станции Чаны. Выйдя из вагона на платформу, я  обратила внимание на продавщицу мороженого. Её маленькая фигурка была изогнута большим правосторонним рёберным горбом. Нина первой узнала меня:
- Надя, это ты!? Подумать только, прошли годы, а ты почти не изменилась. Надя, твоя мечта исполнилась? Ты стала учительницей? А я… видишь, после операции ещё больше согнулась. Зачем я только терпела все эти муки. Помнишь, Лида отказалась от хирургического вмешательства. Я её недавно видела, так вот, сколиоз свой она задержала лечебной гимнастикой и массажем.
Мой поезд отправлялся, и я, к сожалению, не успела взять её адрес.
     Едва оправившись после операции, я приступила к занятиям. Соседка по палате, шестнадцатилетняя Валя, рослая розовощёкая девушка, никак не могла  понять: «И к чему тебе эти одиннадцать классов,  да ещё и институт? На работу всё равно не возьмут. Только зря мучишься. А мне и восьми классов хватит. Пенсию так и так дадут». И когда Валька в надежде на пенсию тупо озирала с кровати потолок, я продолжала ходить за учителями. Следила, чтобы не пропустить занятия.
     Из НИИТО выписали в конце февраля, я была в гипсе, через полгода следовало вернуться, чтобы его снять.  Я умудрилась просунуть  под гипс между пальцами  авторучку, чтобы хоть как-то царапать на бумаге. Очень хотелось в кратчайшее время научиться писать. Была цель: к концу учебного года сдать все зачёты за 10-й класс.
     Из дневниковых записей.
27 марта.
Сегодня мне исполнилось семнадцать лет. Я так хочу быть счастливой. Тина подарила открытку с надписью: «Счастья не желаю, потому что сомневаюсь в том, что оно есть». А я верю, что оно есть, и я его встречу. Любить и быть любимой – это счастье.  Счастье – это семья, дом, работа по душе. И всё это в моих силах! Какие бы преграды ни встретились мне на пути, я не остановлюсь перед ними, я их преодолею!
18 апреля.
 Чистый апрельский воздух, ласковое солнышко. Как хочется мне сейчас прогуляться по городу, где шум и суета, но я закована в гипс, как пойдёшь в таком виде?   Думаю, что на следующий год в это время я буду менее зависимой от родителей. Учителя из заочной школы, хоть и не часто, но ходят ко мне. Я почти полностью сдала зачёты за десятый класс. Сегодня сидела на крыше теплицы, читала «Обломова» Гончарова. Потом с Андрюшкой жгли в огороде костёр.
10 мая.
 Порядком устала от занятий. В праздники отдыхала. 2 мая ко мне в гости приезжала Косачёва. Весёлая и довольная жизнью, она  и в мой быт внесла оживление: болтали, пели, вспоминали одноклассников.
24 мая.
 Погода установилась. Сегодня жарко, 27 градусов. Как удивительно красиво цветут яблони! Какой волнующий аромат этого весеннего чуда!  На душе и радостно, и грустно, и тревожно. Хочется жить, как живут мои ровесники в 17 лет: встречаться, влюбляться, бегать на танцы, не спать до утра – быть такой, как все они. Мало кто может понять моё состояние.  Как тяжело носить на себе по полгода этот сковывающий гипс, терпеть невыносимый зуд под ним, от которого порой хочется не то, что плакать, а просто выть. Когда же я буду жить и радоваться настоящим, а не мечтать о лучшем будущем.  Наступает вечер, и я опять начинаю рисовать в своём воображении то, чего мне не хватает в сегодняшней жизни. Я так хочу простого человеческого счастья, что просто невозможно, чтобы оно ко мне не пришло.
26 мая.
 Сегодня Тамаре исполнилось 20 лет.
Мама, хоть и с попрёками, но дала ей денег на новые туфли. Сестра стала собираться в магазин, да вдруг исчезла. Я услышала, что из бани доносятся приглушённые рыдания.  Постучалась к ней, она открыла, вся зарёванная.      - Том, ты чего это? Да в свой день рождения. Мама всё ж таки дала тебе денег на новые туфли. 
- Да я, Надь, не об этом плачу, - обреченно сказала Тома. 
- Ну что случилось, скажи?! 
- А случилось то, что я стала на год ближе к смерти! 
- Ты что такое говоришь в 20 лет!? 
- А вот и говорю, что есть! Ну ладно,  только маме об этом не говори, - и она, успокоившись, отправилась в магазин.
Тамарка слабая и безвольная в жизни, да ещё и на мозги себе накручивает.  Мне жаль её.
     А эти стихи я посвящаю своей сестре в день её рождения.
Белые, белые яблони,
Зачем так тревожите вы?
Зачем этой новой весною
Вы так хороши, так живы?
Зачем своим запахом чудным
Так в сердце проникли глубоко,
Зачем так тревожите душу,
Увидев, что мне одиноко?
Забилось, встревожившись, сердце,
Как птица, лишённая воли.
Кому обо всём мне поведать,
Но бьётся и бьётся до боли.
Вы, яблони, видно, не знали,
Что можно то сердце тревожить,
Какое все лучшие чувства
С друзьями делить щедро может.
Прошли десятки лет с этого дня, а у меня до сих пор мороз по коже от таких слов моей любимой сестры. Ей действительно тогда оставалось три года до смерти…
     Ну, а пока жизнь её продолжалась. В июне сестра мне поведала, что встречается с парнем и скоро его познакомит с нашей семьёй. В августе Тома вышла замуж, и они с мужем сняли квартиру. Я была очень рада за неё, а мама просто счастлива, она по-своему переживала за дочь, считая её совсем неказистой. Сестра была ростом всего 138 сантиметров, а зять оказался серьёзным человеком с высшим музыкальным образованием, симпатичный и гармонично сложенный. Только старшая сестра, немного уставшая от частой смены своих женихов, по этому поводу изрекла: «Я училась, а Томке моё счастье досталось». Однако счастье Тамары, к сожалению, было недолгим.
     В конце июня  гипс сняли и на четыре месяца наложили лангету. Практически в моём положении ничего не изменилось. Я всё также была привязана к домашней жизни и готовилась к сдаче зачётов за 11-й класс.
Этим летом и я не осталась без мужского внимания. К нам зачастил мой одноклассник по интернату Паращенко. Я не видела его целый год. Валерка подрос, раздался в плечах, стал симпатичным с открытыми карими глазами, правильными чертами лица и тёмными волосами.  Мы сидели в комнате друг против друга за круглым столом. Я чувствовала себя свободно, а Валерка как бы стеснялся, он и бледнел, и краснел, и вымолвил ненароком: «Каким же глупым я был в школе, когда тебя «доставал», но тогда это было ещё детство». Я о чём-то начинала говорить, он односложно отвечал или поддакивал, поэтому мы больше молчали, чем говорили. Казалось, что за нас говорят  наши глаза. Мама к приходу моего одноклассника относилась лояльно и всегда предусмотрительно находила себе работу в огороде.  В Валерке, видимо, она видела подходящего парня для меня, быть может, иногда у неё возникали сомнения по поводу её готовой формулы насчёт моей дальнейшей одинокой судьбы. А старшая сестра, напротив, изощрялась в насмешках, будто какой-то зуд не давал ей покоя. После благополучного замужества Томы она стала нетерпимее к нам, сёстрам. Тамара же, узнав о моих свиданиях с Паращенко, не одобрила: «Не торопись! Он тебе не пара!» Признаться, Валерка и мне не нравился, но в эти одинокие безрадостные месяцы он стал моим маленьким лучиком в «тёмном царстве».
     Этим летом мама с Томой поехали в гости на Яю. Я им очень завидовала. Мне так хотелось повидать свою родину, побродить по тем тропинкам, по которым восемь лет назад бегала здоровой. И я записала в своём дневнике:
Я обещаю себе сейчас,
Что непременно грядущим маем,
Не обманув надежду свою,
Буду бродить по дорожкам Яи.
     Лето шло к концу. Ко мне наведались подруги по интернату: Косачёва и Фёдорова. В этот раз я в них глубоко разочаровалась. Они разукрасились, как куклы, глупо хохотали, болтали о пустяках, не стесняясь в выражениях. Обе бесцельно плыли по течению.
Пришла холодная осень. Мой мир ещё теснее замкнулся в стенах дома. Отдохновение я находила в своих стихах.
Стихи я писала почти каждый вечер допоздна, а утром всецело отдавалась учёбе. Учителя появлялись регулярно, и в моей зачётной книжке заполнялись страницы за 11-й класс.
Незаметно умчалось лето.
Торопливо осень приходит.
Незаметно как-то, но быстро,
Смотришь, поутру подморозит.
Смотришь, как-то так незаметно
Листья клёна к земле прикоснулись,
И воздушным первым снежинкам
Люди поутру улыбнулись.   
  Сестра Тома жила далеко, мы виделись с ней редко.  Общение ограничивалось мамой и Тиной. Никто мне так не портил настроение к жизни, как они. С мамой я вообще боялась касаться своего чего-либо личного, так как обязательно в ответ слышала её нытьё и недоверие к моим жизненным  планам. И мать, и старшая сестра убивали всё самое смелое, с чем я вступала в самостоятельную жизнь, они постоянно внушали, чтоб я стеснялась людей, так как «все на тебя смотрят «и спереди и сзади». Но я видела, что мои подруги Косачёва, Фёдорова, Касаткина и другие никого и ничего не боятся, не стесняются. Живут, как могут. Ходят в кино, гуляют в парке, бродят, где хотят, и я думала, почему же я ради послушания родных  должна прозябать в свои юные годы, сторониться людей и, в конечном итоге, перестать себя чувствовать человеком.
     И я сама себе говорила: «Бежать надо! И я это сделаю! Я буду ходить  по концертам и театрам, по паркам и музеям. И никто мне этого не запретит!» 
     В середине ноября  меня направили в НИИТО снимать гипсовую лангету. Понимая, что одни надоевшие стены сменятся на другие, ещё более давящие, я шла, не торопясь, любуясь красками золотой осени и огромными кучерявыми облаками.
Покорны власти ветерка
По-над землёй издалека
Плывут неспешно облака.
В далёкой бесконечной дали,
Исполненные красоты,
Что на пути своём встречали?
Куда ещё зовут мечты?
А может, здесь вы обретёте
То, что  хотите обрести,
А  может, здесь сейчас найдёте,
Что не пришлось ещё найти.
Я тоже здесь хочу встречать,
То, что мечтаю отыскать.
А коль пути вдруг станут звать,
Я тоже буду уезжать,
Но лишь затем, чтоб там вдали
Ещё сильнее полюбить
Леса, поля родной земли.
И чтоб не пуст был мой причал,
Чтоб кто-то дома меня ждал.
А вас никто не может ждать,
Вы, тучки, созданы блуждать.
     В НИИТО сняли гипс. Рука стала  лишь чуточку подниматься, и мои ожидания на значительное улучшение не оправдались. Каждый день минут по двадцать мне разрабатывали руку. Конечно, было больно. Но я ещё и сама, превозмогая страдания,  её разрабатывала и продолжала готовиться к зачётам,  сдавая их приходящим учителям. Один из учителей признался: «Я про твоё упорство уже всем своим ученикам рассказал». А врачи обсуждали вопрос моего дальнейшего оперативного лечения. В середине декабря в палату вошла Мурахтанова Зинаида Михайловна, одна из ведущих врачей отделения, и сообщила, что завтра меня оперируют. Спросила о самочувствии, о настроении, осмотрела. Я заволновалась: страшно было повторить ужасы наркоза, терпеть боль, но и эти страдания  я вытерпела.   После операции мне наложили гипс и под Новый год выписали домой.
     Из дневника.
31 декабря 1966 года.
 Праздничный вечер. Родители ушли в компанию.  Дома никого нет, и я могу плакать от души. У меня уже болят глаза, а мне всё хочется плакать, особенно тогда, когда я думаю, как весело проводят новогодний праздник мои ровесники. Пусть будут в последний раз эти новогодние слёзы! А сегодня я буду плакать, мне легче становится от этих слёз.
Гуляет злая вьюга,
Встречает Новый год.
Но нет со мною друга,
И вряд ли он придёт.
Да есть ли он? Не знаю,
Дождусь ли, не пойму.
А вьюга завывает,
Но я как прежде жду.
И я уж точно знаю,
Что буду ещё ждать.
Шумит-гудит, седая,
Её мне не понять,
О чём с такой тоскою
Приходится ей выть?
Уж мне само собою
Так хочется любить!

10 января 1967 года.
Беснуется метель, и  в душе моей беспокойно.
Войди в моё окошко, злая вьюга.
Одну тебя лишь слышу я во тьме.
Быть может, верной, лучшею подругой
Ты в этот час полночный станешь мне.
Войди, не бойся! Я тебя согрею.
Нам вместе легче будет в эту ночь.
А грусть, что в моём сердце тихо зреет,
Её прогоним мы, немедля прочь.
А не придёшь, уйду сама хоть к чёрту.
Тогда мне будет, верь же, всё равно,
Ведь, я ждала-ждала довольно долго,
А ждать нет смысла уж давным-давно.
     Настроение мрачное. Тома живёт своей жизнью, со своими проблемами. Ходит к нам редко. Ни одного близкого сердцу человека. Наплакаться бы сейчас, да негде. Везде услышат, а это совсем ни к чему. Устала жить мечтами о лучшем будущем. Настоящее тягостно. Когда же я буду радоваться жизни?  А годы идут быстро, очень быстро, и все удовольствия юной жизни где-то там, не со мной. В этом доме я просто отвыкаю от людей, а при посторонних начинаю чувствовать себя мучительно скованно.  Когда же наступит время, чтобы я без гипса дошла до остановки, вошла в любой автобус и покатила далеко-далеко от дома, туда, где будет много- много людей, и бродить-бродить среди домов, деревьев, среди незнакомых прохожих и чувствовать себя легко и свободно?!
Стань таким, как я хочу,
Дорогое лето!
Слышишь, я тебе шепчу:
Не забудь об этом.
Для тебя  я и сама
Потружусь как надо.
Только ты приди ко мне,
Будешь как в награду.
5 февраля.
 Из Яи приехали тётя Лена и дядя  Ваня. Пришли и мамины сёстры из совхоза. Как интересно, когда родственники поют и пляшут.
Сегодня запахло весной, и настроение моё улучшилось.
Я смотрю в синеву.
Как она хороша!
Вот таким же, как это небо,
И должна быть моя душа.
Только б мне не забыть об этом!
     В мире так много красоты, и не дай бог, превратиться в ужа, почувствовав удовлетворение от узкого мирка. Я хочу многого: многое увидеть, многое понять.  Хочу на Кавказ, в Крым, в Москву, в Ленинград!  Лишь бы не опустились крылья.
11 февраля.
 Дома довольно мирно после недавних скандалов родителей.  Отец пил, и дело чуть не дошло до развода. Слава богу, обошлось. Сейчас мама стряпает пельмени, папка с Андрейкой смотрят телевизор. Братец стал прилежней относиться к урокам после недавней маминой «науки». Он учится ещё и в  музыкальной школе.  У Тины сидит парень Лёшка. Давно ходит. Наверное, поженятся. Сестра как-то обмолвилась, что Лёшку не любит, но он будет ей хорошим другом.  Не знаю, что у неё получится из этой теории.

     В марте сняли гипс. Улучшения были незначительны, и врачи собирались оперировать дальше. Где они ещё хотели резать и зачем, было непонятно, зато мне стало ясно, что эти эксперименты унесут моё последнее здоровье. И так уже после наркозов волосы пучками лезли с головы. Вечером я стояла у широкого окна палаты, горько размышляя о своей жизни. Из городского парка,  расположенного близ НИИТО, неожиданно раздались звуки духового оркестра. Сердце встрепенулось от радости и тут же сжалось от тоски: «Никогда мне не кружиться в вихре вальса, нежно положив парню руки на плечи, не выплясывать «чарльстон», не чувствовать в себе радость от здорового и лёгкого молодого тела, на всю жизнь на мне этот тяжёлый корсет и безвольно повисшие руки. Трубы оркестра зазвучали громче, музыка захватила всё моё существо, и внезапно тоска изболевшегося сердца будто вырвалась наружу и унеслась через больничные стены, а вместо неё затеплилось новое светлое чувство: «Какое наслаждение слушать эту дивную музыку, видеть красоту синевы небес! Я буду радоваться всем тем возможностям, которые у меня есть. Видеть, слышать, ходить, мыслить – вот оно счастье! Выписываться отсюда немедленно, и в путь!»
     Итак, накануне своего  совершеннолетия я приняла мудрое решение: жить не мечтами о будущем, а быть вопреки обстоятельствам счастливой в настоящем. В своём дневнике я записала:
27 марта 1967 года.
Сегодня мне 18 лет. Уже восемнадцать и ещё только восемнадцать, впереди всё. Кое-что есть и позади – это навсегда ушедшее детство, а это не кое-что, это - много. Я люблю жизнь и хочу жить «на полную катушку».  И верю, что у меня всё так и будет. Я буду создавать своими руками то, о чём мечтаю.
Я птичьим крылом, лёгким пером
В небо взлетаю.
В мир светлых надежд, светлых идей
Я уплываю.
Буду парить я над землёй
И любоваться.
И в облаках, словно в росе,
Утром купаться.
Жить на земле с вечной мечтой
В небо подняться.
И никогда с этой мечтой
Не расставаться.
24 июня 1967 года.
 Сегодня произошло долгожданное событие: я получила аттестат о среднем образовании. Даже не верится. Сколько я до него шла! В аттестате одни пятёрки и четвёрки – не стыдно поступать в институт.
     На остановке я познакомилась с парнем. Он долго смотрел в мою сторону, затем подошёл и спросил:
- Вы, наверное, тоже ждёте 43-й автобус?
 Я подтвердила. 
- Значит, поедем вместе, - обрадовался он и добавил,- меня Володей зовут. На вид ему лет девятнадцать, он высокий, стройный блондин и сильно хромает. Год назад Володя попал в аварию, недавно ему сделали протез, и он к нему ещё не привык. В автобусе сидели вместе, болтали о пустяках. Он пригласил меня покататься на лодке. Кстати, там же, на Водозаборе, где он живёт, живут и Тина с Лёшкой. Сестра вышла всё-таки за Лёшку замуж. Мы катались с Вовкой часа три. Я читала ему стихи, а он пел мне свои любимые песни. Я немного влюбилась. Домой вернулась за полночь. Мне не спится, но на сердце так хорошо. Сижу и пишу. Благо, с уходом сестры я теперь одна осталась в комнате. Мы договорились встретиться на берегу через два дня. Я обещала принести ему журнал «Юность».
26 июня.
 Сегодня опять  я встретилась с Володей. Он рассказал, как попал в аварию. Глубоко переживает:
- Совсем недавно я танцевал твист, катался на лыжах, хорошо плавал и вот…  Мне хочется стать ему другом. Он такой добрый, заботливый: при выходе из лодки не разрешил даже ступить в холодную воду. Приглашал к себе домой, но я не пошла. Договорились встретиться завтра, здесь же, на берегу Оби.
    
     Как и обещала сама себе после выписки из клиники, я почти ни одного дня не сидела дома. Навестила всех подружек по интернату. Просто так бродила по городу. Проезжала свои остановки, знакомилась с попутчиками, искала приключений. Мне казалось, что я дышу свободой и не могу надышаться.
     Были и неприятные моменты. Своим видом я привлекала пристальное внимание некоторых людей, вызывая у иных простое любопытство:  рукав правой  руки висел так, будто руки и не было, деформированная левая рука торчала как-то не эстетично. В глазах  сердобольных пассажиров сквозила жалость. Когда мы убегали из интерната небольшой группой и видели сострадание, нам это легче было перенести, но теперь, когда я оказывалась одна среди множества любопытных и жалостливых глаз – такие смотрины меня коробили. Стала входить с задней площадки, а там толпилась молодёжь, и вспыхивал привитый матерью и сестрой какой-то непонятный позор за свои физические недостатки. «Надо привыкать к людям!» - приказывала я сама себе и проходила в середину салона.
     В Володьке я вскоре разочаровалась. Оказалось, что сад Кирова  тем хорош, что там на каждом углу продаётся пиво. Володя был большим любителем пенного напитка. Журнал «Юность», который я ему принесла, он даже не раскрывал. Нет, такой дружок мне не нужен! Несмотря на разочарование, настроение  было приподнятое: в середине июля я подала в приёмную комиссию пединститута свои документы и стала готовиться к вступительным экзаменам на историко-филологический факультет вуза.
     Ещё до поступления в институт я подружилась с Таней Синдеевой, моей ровесницей, стройной симпатичной брюнеткой. 
Её младшая сестра Света жила в интернате, а сама Таня – в рабочем общежитии.  Отцу с мачехой они были не нужны, и Таня часто оставалась ночевать у нас.  Мы с ней обычно  гуляли допоздна. Обилие  овощей на нашем огороде с её маленькой зарплатой было для неё хорошим подспорьем. Порой Таня помогала маме в огороде. Мои замужние сёстры дома не жили, а мама привыкла к помощникам. В конце июля после жаркого дня мы с Татьяной угнездились у причала на берегу Оби. Сидели, разговаривали. Вдруг из-под железнодорожного моста выплыла лодка и взяла курс в нашу сторону. 
- Тань, вон эти двое  явно направляются к нам. Вступать с ними в общение не будем!
 Один был молодой, ещё парнишка, другой – старше, лет двадцати пяти. Они нам не понравились.  На их попытки  с нами познакомиться мы презрительно отворачивались или язвили и демонстративно продолжали болтать друг с другом, но как-то незаметно старший вклинился в наш разговор, и я сама того не замечая, втянулась в беседу с ним о литературе, о поэзии, и вскоре почувствовала некоторый интерес к новому знакомому.
Назвав себя: «Борис Тушин», он подал мне клочок бумаги, где убористым почерком были написаны его координаты. Таня своими руками взяла протянутый  листок. В тот вечер у воды я сидела в лёгком плаще с широкими карманами, куда спрятала руки. Тушин не обратил на это внимания и, прощаясь, сказал:    - Я Вам  напишу, а Вы отправьте мне свои стихи, я покажу их знакомым поэтам, они составят рецензию. А сейчас нам пора возвращаться.
И лодка легко заскользила в обратном направлении.  Не могла я тогда даже предположить, что в тот чудесный вечер на берегу Оби мне, юной восемнадцатилетней девушке, повстречается тот, о ком я мечтала и с кем вместе проживу всю жизнь.
     Вечерние и ночные прогулки с Татьяной продолжались до  конца июля. Местные парни заметили новенькую красивую девушку и попросили меня познакомить их с ней. Встретились у нашего дома. Пришли одновременно четверо парней. Посидели, поболтали, потом ребята решили взять гитару и прогуляться по  ночным улицам. О том, что люди отдыхают, а мы шумим, мешая им спать, никому из нас и в голову не приходило. Мои родители, увидев, как мы, две девочки, дефилируем в сопровождении местных кавалеров,  четверых крепких молодцев, пришли в ужас, а нам их тревоги были непонятны. Наш всезнающий сосед Лазарь вышел во двор и очень удивился, увидев Надю-домоседку в окружении ночной сомнительной компании. Некоторые мужики  также выходили из ворот, увещевая нас, нарушителей тишины. В ответ раздавался наш  задорный смех. Цыганистый Толька Орлов шагал рядом со мной, а трое других окружили Таньку. Обосновавшись на берегу реки, мы продолжали веселиться. Татьяна и я чувствовали себя королевами, так как парни беспрекословно выполняли все наши желания.  Возомнив себя лидером нашей блатной компании,  я повела их в коллективное садоводство, огороженное колючей проволокой, где мне одной была известна безопасная лазейка к желанным ранеткам. Ребята набили карманы недозрелыми яблочками, и мы, довольные своей храбростью, в сопровождении  удальцов решили наконец-то отправиться по домам.
     Родители, конечно же, не спали. Едва мы распрощались у ворот со своими кавалерами, как вдруг из дома выскочил разъярённый отец и задал нам хорошую взбучку. Танька, получив ускорение, выскочила за ворота, я успела выскользнуть следом за ней. Парни ещё стояли и слышали «концерт» отца. Мне стало стыдно. Я чувствовала себя виноватой перед всеми. 
- Как нехорошо получилось, - с укоризной произнес Орлов и добавил, - Таня, пойдём, мы тебя  устроим на ночлег.
     Они удалились, я вошла в дом. Мать, грубо толкнув меня на кровать, стала прилежно бить своими мощными руками, но этого ей показалось мало. Она схватила массивный будильник и с размаху ударила им меня по голове. В глазах потемнело, сквозь тьму посыпались яркие искры. Я услышала её гневное восклицание:
- Стёпа, бей её, бей! 
Подбежал отец, как бы замахнулся, но тотчас резко уронив руку, горестно произнёс:
- Аня, одумайся! Да кого тут бить?! 
Я испытала не только физическую боль, но и постыдное унижение.   Дождавшись, когда родители успокоятся и заснут, я вышла из дома, оставив дверь незапертой, и отправилась к тёте Аксинье. Домой вернулась под вечер следующего дня. Родители притихли. Стали увещевать «по-хорошему», они, мол, желали добра. От маминого «добра» весь день болела голова. Ещё один такой «будильник», и я не смогу учиться. На другой день я подала на мать заявление в милицию. Когда явился блюститель порядка, родители испытали стресс. С тех пор бить меня перестали.
     Первого августа я отправилась  в институт сдавать вступительный письменный экзамен.  В коридоре у окна стояла скромная девушка.  Познакомились. Это была Люба Фёдотова со станции Чик. На экзамене мы сидели вместе. Она заручилась моей поддержкой, и я шёпотом исправляла её ошибки.  Была уверена -  мы обе написали на четвёрку.  Каково же было разочарование, когда мы увидели в списке абитуриентов наши двойки! Казалось, волосы сами поднялись на дыбы. Я не хотела, чтобы кто-то догадался, что это моя двойка. Быстро прошла в приёмную комиссию, забрала документы и отправилась домой.  С остановки пошагала самой длинной безлюдной дорогой. Убедившись, что поблизости никого нет, я  зарыдала так, что самой стало страшно. Облегчив  душу,  я обречённо поплелась дальше. В этот день моя любимая сестра была у родителей и с нетерпением ждала моего возвращения из института. Издали увидев меня, Тома с цветами в руках поспешила поздравить  с успехом, но  посмотрела на моё лицо, и цветы выпали из её рук. Вышла мама. Мы сели втроём на брёвнышко. Моё горе глубокой печалью отозвалось в их сердцах.
- Ты документы забрала? - негромко спросила мама. 
- Да, вот они! 
- Зря! Давай сюда, я завтра унесу их обратно.
 У меня затеплилась надежда, ведь мама умела открывать нужную ей дверь.  На следующий день я с нетерпением ждала её возвращения из института. Она вернулась с чувством исполненного материнского долга:
- Я была у ректора. Что  там говорила, не буду пересказывать. Тебе дадут возможность пересдать письменный экзамен,  при условии, что ты успешно сдашь устные предметы. Так что, давай, старайся!
     По литературе мне достался вопрос «Лирика Пушкина и Лермонтова». Я одна из немногих читала стихи наизусть. Речь текла ручейком. 
- Давно мы не слышали такого ответа, - сказала солидная женщина-экзаменатор.
 Поставили  «отлично». Каждый раз у дверей аудитории замирало сердечко,  бросало то в жар, то в холод. Устные предметы  сдала благополучно. Письменный переписала на «удовлетворительно».
     26 августа состоялось зачисление абитуриентов в студенты. Увидев себя в списке «счастливцев», я  готова была расцеловать весь мир.  Радость переполняла моё трепещущее сердце. Рядом у списка зачисленных абитуриентов стояла теперь уже моя однокурсница Рита. Она жила в пригороде и торопилась на электричку. Я  проводила её на главный вокзал. Рита уехала, а мне ещё некоторое время хотелось побыть среди вокзальной суеты, слушая грохот движущихся поездов, которые в тот момент ассоциировались с моим настроением, ведь я тоже отправлялась в новую, выстраданную мной жизнь, которая открывала для меня иные горизонты бытия.


 
                В институте
     Первого сентября мама проводила меня до ворот:
- Ну, счастливо начать и закончить! «Закончить, закончить» - эхом отозвалось в подсознании. «Во что бы то ни стало окончить» - подтвердил и разум.
1 сентября 1967 года.
В своём дневнике я записала: «Хорошо жить, так как я сегодня в самой гуще жизни, а жизнь прекрасна, когда есть цель».
     С девяти лет до самого совершеннолетия, в основном, я  жила в больших коллективах, среди детей-инвалидов. На помощь ко мне приходили подруги, воспитатели, няни, и своих проблем  я порой не замечала. В институте я впервые оказалась в обществе здоровых, гармоничных людей, и в первый же день к своей большой радости ощутила себя вполне комфортно. Никто меня не разглядывал, как предрекала сестра. Меня понимали и принимали   такой, какая я есть. Если бы люди везде воспринимали меня как равного себе нормального здорового человека, я бы всегда себя чувствовала счастливо и уверенно.
Из дневника.
3 сентября.
 У меня всё хорошо. Я чувствую себя так, будто попала в большую дружную семью. В раздевалке сегодня помогли снять пальто, в столовой донесли мой обед до стола, помогли поесть. Завтра все едут в колхоз, а я буду отдыхать до 1-го октября. Мне пошли навстречу и поселили в общежитии. С городской пропиской  общежития не дают, но учитывая, что я далеко живу и мне трудно ездить, сделали исключение. Переселяться буду в октябре.
     В сентябре я решила осуществить  свою давнюю  мечту: съездить на родину. Поезд до станции Яя отправлялся после полуночи. Родители отговаривали: «Куда ты, ночью, одна на вокзал?! Жареный петух,  что ли, ещё не клевал! Все тебя будут рассматривать, расспрашивать о здоровье. Одумайся, не езди!»   «На то и глаза, чтобы смотреть, - парировала я, - а про здоровье спросить не так уж и плохо».
      Желание увидеть родные места, улицы, где прошло такое короткое  счастливое босоногое детство, где продолжали жить тётя Лена с дядей Ваней, жажда романтических приключений были сильнее родительских предостережений. В восемнадцать своих необстрелянных лет я ничего не боялась. В полночь решила прогуляться по площади у входа в Главный вокзал, и тут меня чуть не клюнул обещанный родителями жареный петух, после чего я спешно ретировалась в здание  и до прибытия поезда притихла рядом с благопристойной старушкой. А в поезде была незабываемая романтическая встреча с молодым человеком.
     Мы ехали в переполненном общем вагоне. Измученные пассажиры спали даже на полу, а нам не хотелось спать. Мы сидели на боковых сиденьях, болтали о всякой всячине или просто смотрели в окно, в котором отражались наши  лица. Иногда выходили в тамбур и подолгу стояли у открытого окна. Сильный поток воздуха от стремительно несущегося поезда, звёздная ночь и  рядом со мной симпатичный стройный парень усиливали романтическую идиллию.  Как хорошо вдвоём! Он выходил раньше, но вызвался проводить меня до моей станции:
- Можно я провожу тебя до Яи, Наташа?
 Я не сказала своего настоящего имени и не разрешила ехать со мной дальше.  Пусть эта случайная короткая встреча будет только приятным воспоминанием.
     Днём я уже лакомилась вкусными тётиными пирожками и слушала её долгие душевные рассказы. Тётя Лена была женщиной доброй,  не лишенной житейского юмора. На другой день я гуляла по  дорожкам родного посёлка, встретилась с подружкой детства, Зинкой Варнавской, той самой, при которой  в первом классе мама учила меня «уму-разуму». 
- Зинка, неужели это ты? Какая симпатюля! - воскликнула я.
- Да, Надя, это я. Но и ты хорошенькая! Здорово, что мы встретились! Вечером пойдём в кино. 
Мы вспоминали детство, смеялись и не могли наговориться. Зина после восьмилетки выучилась на парикмахера и работала в родном посёлке. Расставались с сожалением, обещали переписываться, но письма были редкие, и вскоре переписка оборвалась. Полная приятных впечатлений и увидев издалека «жареного петуха», я возвратилась к родительским огурцам и помидорам.
     А дома меня ждало уже второе письмо от моего нового приятеля Бориса Тушина. Он писал из подмосковного Пушкина, где учился в школе усовершенствования  командного  состава  министерства  путей  сообщения СССР, сокращённо – ШУКС МПС СССР.  Письмо его было тёплым и душевным. В ответ я сообщила, что поступила в педагогический институт на историко-филологический факультет. Поделилась своей радостью от поступления и отправила стихотворение о жёлтых листьях.  Вскоре пришло ответное письмо и денежный перевод на десять рублей с припиской «Материальная помощь от друга». Это меня приятно удивило.
     В начале октября перешла жить в общежитие, и тут меня постигло некоторое разочарование. В этой комнате соседкой оказалась рослая, крепкая девушка. Вечером я попросила её помочь  раздеться. В ответ неожиданно услышала: «Извини, но я тебе не помощница», и она  спокойно  и равнодушно продолжила своё чтение. Я вышла  и стала вглядываться в лица жиличек, угадывая, кто же может помочь. Прошла одна с ярко накрашенными глазами. Эта вряд ли поможет. Вот остановилась прикурить длинноногая девица. Попытаться, что ли? Откажет – в лоб не ударит, как говорится. 
- Девушка, Вас как звать?
- Таня. 
- Таня, будь другом, помоги раздеться.
 На лице девушки появилось изумление. Окинув меня быстрым взглядом, она поспешно согласилась: «Конечно, конечно, помогу».
Татьяна как будто всю жизнь это делала: расстегнула платье, сняла корсет, укрыла одеялом и со словами: «Спокойной ночи!», приостановившись, спросила: «А как утром будешь?» и добавила: «Ладно, приду, помогу». Я бы и сама с горем пополам разделась, но в присутствии соседки делать это и зубами, и ногами, а фактически «в поте лица» я не могла, да и рядом не было привычных домашних подручных средств.
Я нырнула под одеяло после трудного дня: на душе было  печально, но теплилась надежда: «Не пропаду!» Отказавшая в помощи первая девушка перешла в другую комнату, а нас вскоре стало пятеро. Стройная белокурая Галя Большакова  вызвалась мне помогать утром и вечером. Иногда я просила помощи у немного грубоватой, но, в общем-то, доброй Веры Стародубец.  Аля Дубовченко, самая старшая среди нас, тоже не отказывала в помощи. Галька Мазурина, двадцатидвухлетняя девушка, курящая и наглая, старалась меня «образумить»: «Ну, что ты мучаешься с этой учёбой? Тебе что, пенсии не хватит? Я бы на твоём месте спала, сколько хотела».  Перед занятиями в институте надо было хотя бы перекусить. Я шла в общежитский буфет, вставала в очередь, кто-то  по моей просьбе доставал из моего кармана деньги, помогал рассчитаться и относил на столик еду. В раздевалке института любой мог помочь снять пальто. В аудитории на лекции я сидела за последними столами, их обычно оккупировали парни. Я царапала в своей тетради, стараясь из последних сил, а рядом со мной красавец Иосик Измайлов помогал мне переворачивать страницы.  Я буквально млела от его красоты, доброты, понимания и интеллигентности, но не могла я и мысли допустить, что им может двигать по отношению ко мне нечто большее, чем сочувствие к моей инвалидности. И это осознание грустью отзывалось в моём сердце. Но в такие моменты в памяти всплывали как наставления мамины слова «Да кому ты нужна!» И всё становилось на свои места.
 В институте надо было сходить в столовую,  в читальный зал, в туалет, естественно, и везде: «Помогите, пожалуйста!» С утра до вечера, почти в любой ситуации – «Помогите!» Я чувствовала себя постоянно зависимой и в какой-то степени без вины виноватой перед людьми за свою, как я считала, постоянную навязчивость. Через месяц меня знал весь институт, и добрых людей было так много, что в нужный момент они всегда оказывались рядом. Иные старались не только помочь, но и ободрить добрым словом. Правда, однажды в перерыве  между занятиями одна девушка посочувствовала: «Как же ты дальше-то собираешься жить? Ох-хо-хо! Чем такая жизнь, лучше бы…»  Но я не расстроилась, лишь подумала о ней не очень лестно. Постепенно среди множества добрых рук и лиц я стала выделять тех, которые помогали  чаще других. Узнала их имена и где,  в каких комнатах  живут. К этому времени я уже адаптировалась к студенческой жизни, стала уверенней и уход за мной решила привести в стройную систему. Составила список хорошо знакомых студенток, все они были из сельской местности, а деревенские девчата, в основном, скромные, трудолюбивые, способны к состраданию. В  моём списке оказалось около пятнадцати человек. Все они пообещали мне помогать поочерёдно. Так я разгрузила своих соседок по комнате.  Я также попросила старосту группы Таисию, чтобы девчонки по списку водили меня в столовую.  Вскоре ко мне подошла скромная двадцатитрёхлетняя девушка, Валя Калюжная, которая училась  по направлению из колхоза, и сказала: «Надя, давай я тебя буду собирать  на занятия каждый день. Меня это будет дисциплинировать, и тебе – польза». Я никогда не забуду добрых Валиных рук. Трудно переоценить отзывчивость её сердца.  В этом плане мои дела наладились, зато в комнате атмосфера жизни осложнилась. Галька Мазурина привечала парней и нередко оставляла их в комнате на ночлег. Ежевечерние поздние их бдения вызывали недосыпание. К этому времени Аля Дубовченко вышла замуж и на её место заселилась Лидка Бычкова, синеглазая ладная первокурсница. И у неё  на первом плане была любовь. Из-за недосыпания участились опоздания. Девчонки помалкивали, боясь связаться с наглой Мазуриной, которая захватила власть в комнате. Я тоже молчала, так как от них была зависима. На лекциях мы сидели полусонные, к тому же по ночам у меня появились судороги ног.
27 октября.
 Вечер. Сидим в комнате втроём. Мазурина с Бычковой ночуют у своих парней. Без них, конечно, лучше.
Сегодня ходила в литературное объединение в НЭТИ (Новосибирский электротехнический институт). Там разбирали мои стихи. Раскритиковали до строчки, но в заключение сказали, что  всё-таки мне следует писать. Почему-то было очень стыдно за свои стихи. Я решила их больше никому не показывать. Ну да ладно, зато Тушин меня хвалит. Прислал опять пятнадцать рублей, просил принять как материальную помощь от друга. Неужели он такой богатый или слишком добрый? Наверное, ему очень хочется кого-то любить и о ком-то заботиться.
21 ноября.
 Дни пролетают мгновенно. Конечно, учиться очень трудно. Просто физически невозможно выучить всё, что нам задают. А скоро уже зачёты.
     Праздник Октября провела в Академгородке. У Вальки Евсеенко (она учится в университете) собирались наши школьные друзья из интерната. Все они повзрослели. Володька Кох, наш бывший одноклассник, стал настоящим  красавцем, подрос, раздался в плечах. Все девчонки на него заглядывались.  Учиться дальше пошли только мы с Валькой да Васька Боборыкин. Другие предпочитают жить на пенсию, мол, хоть и  мала пенсия, а живём без забот и звёзд с неба не хватаем, родители кормят, помогают. Пройдёт время, и заботы к ним придут, да ещё какие!
25 ноября.
 Получила письма от сестёр. Тома с мужем уехали в Барнаул. У них в октябре родился Димка. Тина с Лёней поселились в деревне Верх-Мильтюши, у них в ноябре родился Славик. Я сейчас нахожусь дома, гриппую. Пишу конспекты по «Двум тактикам». Надо начитывать античную лирику. Иногда даже настроения к занятиям не бывает. Это из-за моей бытовой неустроенности. Общежитие – не дом родной, да и в родном родительском доме не находишь уюта. Брату одиннадцать лет. Маленького я его в люльке качала, сказки рассказывала, книжки читала, учила читать, скучала о нём, будучи  в больницах, а он вчера, когда я пришла усталая, больная, голодная, подошёл и нагрубил:
- Ну что ты сюда припёрлась? Ты здесь чужая! Иди отсюда! Может, дать по балде!?
 Дерётся, и норовит ударить больнее.
 Будто поощряя  Андрейкину воинственность, мама разразилась проклятиями:                - Сама ты такая, невыносимая! Плохо, так не ходи!
 Вот, против меня и обернулось. А сынок ехидно улыбается – победил! Неужели мама не понимает, какое зло она творит? Какой-то порой страшный холод в душе. Одна отдушина у меня – письма моего нового друга Бориса Тушина и его материальная помощь.
1 декабря.
 У Гальки Мазуриной опять «приёмный» вечер. Мы сидим в комнате самоподготовки. Я готовлюсь к практическим работам. Завтра контрольные работы по языкознанию и медицине. Уже десять часов вечера, а я ещё за медицину не бралась, надо выучить всю нервную систему. Сегодня было собрание курса, а затем – группы. Всем досталось: кому за что. Иногда мелькнёт тревожная мысль: «А вдруг не закончу институт? Что я буду делать без образования? Где работать? А без работы, что за жизнь?»  Но нельзя останавливаться, хоть дорога впереди длинная, и так трудно по ней идти, но надо!
9 декабря.
 Зачёт по медицине сдала на «пять», да и другие работы зачли. Сегодня суббота, но домой не поехала, хотя так хочется элементарно выспаться, поесть домашнего борща. Но где  он, дом, в хорошем смысле этого слова? Ещё ни одного воскресенья не было, чтоб я не уехала без слёз.  Мама, скорее мачеха, чем мать, она просто мечтает избавиться от меня. Если и сделает добро, то сто раз этим попрекнёт. В прошлую субботу, вымыв меня в бане и выстирав мое бельё, вся извелась: «Как ты мне надоела! Целый день с тобой провозилась. Никто тебя здесь не держит, не нравится – не ходи!» Сёстры разъехались, она теперь «грызёт»  нас с отцом. Комендант общежития, солидная дама средних лет, спросила:
- Почему твоя мать никогда к тебе не приходит, не помогает?
 Я сказала, что мама больна.
- И что, у неё инвалидность есть?
- Нет - ответила я.
- Этак мы все больные – отрубила комендантша.
 Оказывается, маму вызывали в деканат с этими же вопросами. Позже декан факультета, Диненберг Семён Самойлович, пригласив меня в кабинет, спросил: 
-Как к тебе твоя мать относится?
Я молчала. Не могла же я говорить плохо о своей матери. Он и не ждал ответа:
- Я знаю, что плохо, да и в общежитии тебе порядком нервы потрепали.  Ладно, иди на лекции.
28 декабря.
 Почти не вспоминаю о том, что близится Новый год. Всё некогда. Зачёты все сдала. Экзамены будут в январе. Борис Тушин пишет: «В Москве много снега. Приезжай на каникулы, побродим по городу». Когда же я напишу ему всю правду о себе, ведь он меня тогда просто не рассмотрел. Опять выслал к Новому году пятнадцать рублей. Родители так не помогают, как он. Девчонки все удивляются, а Мазурина посмеивается: «Может он нам всем начнёт высылать!?» Это она суёт свой нос в мои письма. Да и бес с ней! Стоит ли ссориться?
1 января 1968 года.
 Новый год встречала на Водозаборе, куда из деревни приехали Тина с Лёней и маленьким Славиком. Отец безумно любит сына: «Надя, смотри, какой он хорошенький. Поцелуй его, это твой племянник!» Мне не понравилось, что Тина унижает мужа при людях.  С её уст так и не сходят знакомые мне с детства слова: «Тварь!» и «Ничтожество». По-моему, ни к чему хорошему это не приведёт.
Накануне Нового года я перечитала свой дневник. Наверно, я веду записи в самые грустные минуты. Пожалуй, надо больше писать, будучи в хорошем настроении. Главным достижением в моей жизни в прошлом году было то, что я поступила в институт и ушла в общежитие, где всё-таки лучше, чем дома. Надо отдать должное маме, её решительности, когда она добилась моей переэкзаменовки.
     В этом году стремлюсь благополучно окончить первый курс и мечтаю встретить свою любовь.  Может быть, я её уже встретила? Это мой новый друг Борис? Не знаю, хотя в глубине души я в это верю. Как бы то ни было, но в 67-м году я встретилась с тем, кто пишет мне тёплые письма, кто способен помочь в трудную минуту. Я  мечтаю, чтобы в новом году приехал он и был таким, каким я хочу его видеть: любящим, нежным, заботливым, душевным, искренним. Чтобы у меня была чистая счастливая любовь. Это моё самое большое желание. Пусть все люди на земле будут на капельку счастливее, тогда всем намного будет лучше.
   
Время шло в трудах и заботах. Зимнюю сессию, единственная из нашей комнаты, я сдала хорошо. К тому же успевала ходить на курсы журналистики, посещала бесплатные концерты в консерватории имени Глинки, которая находилась рядом с общежитием, смотрела лучшие спектакли в драмтеатре «Красный факел», бывала в оперном театре, благо, все эти храмы культуры находились на одном пятачке. В театры я приходила за час до начала. Практически одна из первых. Подходила к гардеробщице и запросто просила помочь снять пальто. Мне помогали, и как мне казалось, охотно. А одевалась я позже всех, как только гардероб опустеет. Во всех учреждениях культуры, где я хоть раз побывала, меня быстро запоминали и всегда помогали. Я ходила в магазины, чтобы что-нибудь купить, а где нужны мне были руки, тут же для меня работали руки других людей. Только однажды произошёл неприятный случай, который запомнился надолго. Я зашла в ЦУМ. Обычно, когда моя очередь подходила, я оборачивалась и просила стоящего за мной человека достать деньги из моего кармана и подать продавцу. Так произошло и в этот раз: «Девушка, достаньте мне, пожалуйста, деньги из кармана». В одно мгновение лицо позади стоящей  молодой женщины исказилось от ужаса. Выпучив глаза, она громко произнесла: «Да вечно со мной что-нибудь случается!» Выскочив из очереди, быстро выбежала из магазина. «Больная!» - подумала я и обратилась к следующему. Мне помогли без проблем.
 Письма Тушина продолжали расцвечивать мою студенческую жизнь. В них всё больше сквозило лирических нот: «Милая, как я хочу тебя увидеть, как жду твоих писем! Напиши хоть одно ласковое слово». На это я ответила: «Может, и в моём сердце немало тёплых слов, но девушке гораздо труднее произнести их вслух». В начале марта я написала подробное письмо о своём положении: «Ты просто не заметил, что у меня парализованы руки и я – инвалид первой группы». Ждала ответа и была уверена, что от исповеди ничего не изменится,  я чувствовала, что вошла в его сердце, и он для меня был желанным, но ещё таким далёким и не совсем понятным.
     Вначале апреля я уехала домой, чтобы готовиться к зачёту по диалектологии. Мама поскрипела, мол, никуда от тебя не денешься, и успокоилась. Я хотела остаться ночевать, но вдруг внутренний голос повелел идти. Я вернулась в общежитие. В комнате была одна Мазурина, она снисходительно помогла  раздеться. В этот момент в дверь осторожно постучали. Я вышла. В дверях стоял он, Тушин. Я растерялась, но быстро успокоилась:
- Подожди, пожалуйста, в коридоре. Я сейчас выйду.
 Мазурина вопросительно вскинула брови. 
- Галька, приехал тот самый Тушин, который  письма пишет.
- Пойдёшь на свидание? - слегка заволновалась она и быстро собрала меня, - ну, давай,  иди, охмуряй!
      Мы с Борисом, смущённые друг другом, вышли из общежития. Хотелось где-нибудь уединиться, посидеть, поговорить. Зашли в подъезд ближайшего жилого дома. Я сидела на подоконнике.  Борис взял из карманов мои худенькие ручки в свои большие тёплые ладони и стал нежно их целовать. Глаза его озарились особым ясным светом: «Я люблю тебя. Я тебя никогда не обижу. Тебе будет хорошо со мной. Сам буду всё делать. Мы будем счастливы». После недолгих разговоров он неожиданно признался, что был женат и с женой ещё не развёлся. Последняя его фраза меня насторожила: «А зачем же ты мне начал  писать, если ещё не развёлся?» Он ответил, что был очень одинок и при встрече со мной почувствовал во мне родственную душу. Я видела его счастливое лицо, ощущала его горячее дыхание и постепенно каждая клеточка моего организма наполнялась пьянящей радостью: «Он любит меня такой, какая я есть, вместе с моим несчастьем, а может, именно,  из-за него. Меня, которую стесняется и отторгает родная мать». Вслух я сказала: «Мне только девятнадцать лет, и я на первом курсе. Мне учиться ещё долго. Торопиться не будем. Ты поедешь домой, оформишь развод, или у тебя ещё всё наладится в семье. Подождём! Если это любовь, в конечном итоге мы всё равно будем вместе».  В подъезде появились двое, открыли свою квартиру и вошли. А у нас не было ничего: ни квартиры, ни двери от неё, ни ключей от дверей. 
- Может, у нас с тобой будет когда-нибудь свой уголок - мечтательно сказала я и тут же подумала: «Непрактичный он человек, придётся самой обо всём думать, а пока надо повременить». Потом мы прогуливались по улице Ленина до Трухановской церкви, обратно до главного вокзала. Три вечера пролетели как сон.  Казалось, что я даже устала от любовной романтики. Надо было остановиться, сделать глубокий вдох, чтобы заработал разум, и ничто не поколебало моего намерения закончить институт. Я проводила Бориса с сожалением и облегчением. В дневнике записала: «Я хочу быть с ним. Приедет ли он ещё? Трудно определиться, ведь я ещё не во всём разобралась. Хоть бы скорей получить от него письмо». И письмо не пришлось долго ждать. Оно было проникнуто любовью и грустью разлуки. Очередная запись в дневнике: «Лучшего друга, чем он, мне, кажется, не найти, но как всё не просто у нас с ним».
18 апреля.
Настроение безрадостное: распределяли места в общежитии на следующий год. Мне отказали в койке в общей комнате. На студенческом совете поговаривают об отдельной каморке для меня, а это бывшие гладилки, куда едва вмещается одна кровать. Это было бы хорошо, но туда рвутся молодожёны. Да и всё это, как говорится, на воде вилами писано. Что если нигде не дадут? Куда тогда?
20 апреля.
 Скоро начнутся зачёты. У меня много пропусков.  Преподаватель Каргаполов, сварливый старик, их не прощает. Готовлюсь к зачёту по УНТ (устное народное творчество). Завтра сдаю.
24 апреля.
 Сдала УНТ, и сегодня зарубежную литературу. Вчера читала до часу ночи, улеглась спать, но сна не было -  сильно дёргало ноги.  Едва выдержала этот день.
28 апреля.
В отдельной комнатке  отказали, и в общей тоже. Я не отступлюсь, мне некуда деться. Дома жить невозможно.  Вчера мама встретила со злобой:
 - Ну что пришла? Без тебя тошно! Иди отсюда!
 Следом за мной вошёл брат, она накинулась и на него, поколотила за папиросы. Он от страха с выпученными глазами вырвался и выбежал на улицу. Разъярённая мама подскочила ко мне, замахнулась, но не решилась ударить и с ненавистью процедила сквозь зубы:
- Больше не появляйся здесь!
      Я вышла и присела за воротами на лавочку. Подошёл Андрюха с рогаткой и стал стрелять над моей головой. Я молила всех ангелов, чтобы он не попал мне в глаз. Что хорошего можно ждать от брата при таком отношении матери. Стыдно рассказывать о том, что творится в нашей семье. Внешне же всё так благополучно. Дом большой, ухоженный, чистый двор. В огороде изобилие овощей. (Если отец один свой выходной пьёт, то потом наверстывает: работает с утра до вечера). Сёстры получили образование, Андрюшка учится в двух школах, я учусь там, где, по словам мамы, «учатся добрые люди». Всё бы хорошо, если бы не материнская жестокость.
2 мая.
 Ездила в Бердский дом инвалидов (куда меня мама грозилась устроить). Если не дадут общежитие, то придётся переводиться на заочное отделение и ездить оттуда на занятия. Добиралась более часа.  Дом находится в окружении леса, местность живописная. Неожиданно встретила здесь Люду Ефремову, нашу певунью из интерната. У неё руки вроде моих – себя обслужить не может, да и ходит плохо. Мать её вышла замуж и сдала калеку в Дом инвалидов, чтобы  не мешала новому счастью. Когда Люда пела в интернате на наших вечерах, некоторые учителя плакали: невозможно было слушать и смотреть без слёз: изувеченная жестокой болезнью, но красивая, она пела так душевно, что одновременно вызывала и восторг, и сострадание. Теперь Ефремова, хоть и грустно ей, всё равно говорит, что здесь лучше, чем дома. Питание хорошее, и никто не обижает. Помню, как она доказывала мне в интернате: «Смотри, у меня одна рука лучше, чем у тебя. Я  своего ребёнка смогу держать, вот так, на этой руке» и выставляла вперёд локоть правой руки. Родить ребёнка – это её мечта. Может, там она и осуществится, но детей у матерей забирают и передают в Дом малютки. С Людой сходили в библиотеку дома инвалидов.  Изумлению моему не было предела: там, на полках, стоят книги, которых нет, так необходимых по программе, в институтской библиотеке. К сожалению, в Бердске меня не приняли, посоветовали обратиться в Новосибирский дом инвалидов.
7 мая.
 Пришло  тёплое поздравление от Бориса. Стихи для него вылились от чистого сердца.
Я шепчу иногда нежно имя твоё,
Я кричу иногда громко имя твоё,
Чтоб услышал ты, чтоб пришёл ко мне,
Чтобы было всё, как в чудесном сне.
Я люблю, мой друг, твоих рук тепло.
Чувство нежное невзначай пришло,
Ну, а может быть, всё пройдёт потом,
Обернётся каким-то недолгим сном?
Что потом? То потом и приходит пусть,
Но сейчас без тебя – мне тоска и грусть!
9 мая.
Поехала с утра домой, чтобы взять кое-какие вещи. Мама встретила без неприязни, более того, она накормила меня моими любимыми пирожками с картошкой, которые напекла по случаю праздника. Мы были одни: папка  - на работе, братик бегал на улице. Сначала мы с ней говорили о пустяках, потом начались обычные сетования на жизнь:
- Вот, Надя, просидела я с тобой всю жизнь по уходу и пенсию себе не заработала. Ты вот теперь получаешь, а я нет. Пойдём вместе хлопотать мне пенсию.
Мне бы помолчать, согласиться, а меня «вынесло»:
- Тебе, мама, ещё только сорок семь лет, иди сейчас и работай. Где ты сильно ухаживала за мной? До девяти лет я была здоровая, затем три года жила в интернате, да ещё три года – клиника и санатории, а сейчас я живу в общежитии.
- Ах ты, неблагодарная! – вскричала она металлическим голосом, - мало я для тебя сделала, что ли? Бегала с тобой по больницам, сколько слёз выплакала. Мою тебя в бане по субботам, телевизор из-за тебя не посмотришь. Больше, чтоб ноги твоей не было!
 Я уж и не рада была, что не то сказала. Забежавший с улицы Андрейка помог мне одеться, и я подалась в общежитие. Весь транспорт из-за народного гулянья ходил только до «Сибревкома», дальше я пошла пешком. Шумно, многолюдно, песни, фейерверки, салюты – по таким улицам я ещё не ходила. Здорово! Хочется жить и жить счастливо. Хорошее настроение вернулось ко мне.
Нежность листьев мая вновь меня тревожит.
Сердце, замирая, не грустить не может,
Сердце, замирая, не плясать не может.
Нежность листьев мая мои чувства множит.
Сколько год от года чудных ощущений
Нам дарит природа от своих творений!..
12 мая.
 Ну вот, я и съездила в Новосибирский дом инвалидов. Возвращалась домой из этого заведения чуть ли не в слезах, там царит такая тяжёлая обстановка, что хочется оттуда бежать, куда глаза глядят. Дом инвалидов оказался  домом  для престарелых граждан. Находится он на самой окраине города, со всех сторон окружен колючей изгородью. От одного  вида уже мрачнеет настроение. Вошла в помещение и буквально отшатнулась от затхлого, неживого воздуха.  Прозвенел звонок, и в столовую стали сползаться мрачные полуживые тени. Некоторые шли неуверенно, пошатываясь и еле передвигая ноги, кое-кто  крутил головой, опираясь жёлтыми костлявыми руками о стену. При виде мрачного шествия меня охватил ужас: ничего подобного я никогда не видела и даже не могла предположить, что живые люди могут быть ходячими скелетами. Я решила, что пока не сдам экзамены, никуда пока не пойду. После сессии станет яснее. Даже если всё будет против меня, я всё равно выкарабкаюсь. Иначе грош мне цена.
    Получила письма от сестёр, и каждая по-своему подняла моё настроение. Тина пишет: «Живёшь в общежитии за два рубля и плачешь, что плохо живётся. Тебе один отказался помочь, то другой сделает. В институт ходить близко, а я ездила из нашей дыры по морозу по два часа туда и обратно. Дома за вами за всеми мыла да убирала. С жиру ты бесишься, дорогая сестра! И я уверена, что общежитие тебе на следующий учебный год все равно дадут, так что больше не пиши мне про свою тяжёлую жизнь. И вообще, мадам, избалованная курортами, привыкай-ка к жизненным трудностям». Если бы сестра понимала, что все свои курортные «радости»: беспомощность и беспредельную зависимость от людей я бы не пожелала и врагу. А Тома ответила: «Надя, нам в конце года обещают дать квартиру. Заканчивай учебу и приезжай к нам, мы тебя пропишем, тогда дадут жилплощадь и на тебя. Может, оставят в нашей комнатке, а  могут выделить большую квартиру на всех. Переведёшься в наш институт, и будем жить вместе или рядом. Мне ведь здесь тоже без родни одиноко. Было бы хорошо, если бы мы так жили, легче Димку воспитывать».
Спасибо, конечно, Томе.  Я подумаю!
27 мая.
 Сдала зачёт по «Выразительному чтению», а по «древнерусской литературе» получила «неуд». Плохо готовилась. В общежитие приезжал Андрей. Расспросила его про домашние дела и решила съездить, последние книжки забрать. Мама обрадовалась моему приезду, и я осталась. В общем, как бы то ни было, а мать есть мать, и всё ей нужно прощать, а самой надо быть мудрее. Кажется, можно радоваться: комнату дают.
     Думаю о Тушине. Иногда мысли о нём отзываются болью в сердце. Хочется быть рядом. А писем от него почему-то нет.
17 июня.
 Лето в разгаре. Сдала последний экзамен. Сессия далась с большим трудом. По «Древнерусской литературе» получила «удовлетворительно» со второго раза, то есть с пересдачи. На третий раз отмучилась от «Старославянского языка». Единственное «хорошо» по истории КПСС, остальные – «удовлетворительно». У девчонок дела ещё хуже. Мазурину и Бычкову отчислили. Наконец-то от  Бориса получила письмо. Он пишет: «Надя, я долго не писал, не было возможности. Я думал и вспоминал о тебе. Я не забыл. Напиши мне…  если ты… »  Я ответила очень холодно, а на другой день захотелось написать тёплое ласковое письмо и поведать о своих чувствах, но что-то удержало. Пусть пройдёт лето, а там будет видно.
8 июля.
 Сегодня пошла в институт, чтобы сдать зачётку, а секретарша попросила зайти к декану.  Семён Самойлович, высокий, красивый мужчина, стоял у окна. Он повернулся ко мне, предложил сесть и осторожно заговорил:
- Вот учишься ты на учителя русского языка, а работать по специальности тебе будет очень трудно. Нужно писать на доске, проверять тетради, а ты их даже собрать не сможешь. Давай, мы тебя переведём на историю. Возьмёшь академический отпуск, за лето подготовишься, сдашь экзамены по трём предметам,  и в сентябре будешь учиться по специальности «история» вместе со вторым курсом.
 Я согласилась и спросила:
- А как же комната?
- Отдельную комнату мы тебе оставим.
У меня потеплело на душе. Я получила в библиотеке  необходимые учебники.  Начну готовиться к сдаче дополнительных экзаменов на этом факультете.
      
Но учёба на ум не шла, накопилась усталость и психологическая перегрузка. Я сказала себе, что здоровье дороже, и решила пойти на первый курс. В конце августа пришла в общежитие. Ключ от каморки у меня был, но я не мыслила, как я там буду жить одна. Пригласила к себе Свету, сестру Тани Синдеевой. Света закончила в интернате восемь классов, ей исполнилось шестнадцать лет, она устроилась на телеграф доставщицей телеграмм. Но заселиться со Светкой в комнатку мы не успели, ибо по просьбе декана я уступила жильё молодожёнам со второго курса, а меня поселили в одну из комнат с двумя незрячими девушками, которые поступили в этом году на первый  курс по специальности «история».  Для меня такой вариант был самым удачным. Вскоре мы сдружились с Копыловой, которая с четырёх лет в результате травмы полностью ослепла. Я стала её глазами, а Люба – моими руками.



                В Барнауле.
Был тёплый день. Сияло солнце,
Лучи весенние  даря.
Автобус из Новосибирска
Прибыл на площадь Октября.
Уютной площадь показалась.
Район весь в зелени тонул.
Решила, что здесь жить останусь.
Я полюбила Барнаул.
В трудах-заботах мчались годы,
Как по течению реки.
Не для себя, всё для кого-то:
Семья, друзья, ученики.
Корнями крепко я врастала,
Хоть дождь хлестал и ветер дул,
Но я любви не изменяла.
Так будь же славен, Барнаул!
     Я долго не писала в своём дневнике, а сегодня на календаре уже
                27-е  марта 1975 года.
Резко осевшие сугробы, яркое солнце – весна бурно вступает в свои права. Утром позвонил папка:
- Наденька, дочка! Поздравляем тебя с днём рождения, - и добавил своё неизменное, - молодец ты у нас, умница! 
 Его родной голос радостью отозвался в моём сердце. Да, сегодня уже двадцать шесть, скорее, ещё двадцать шесть.  Вчера распечатала письмо, которое написала себе десять лет назад. Сбылось всё, о чём мечтала, что запрограммировала в ранней юности: я – жена, мать, учительница.

  Это и есть моё счастье. На мартовские каникулы к нам приехали племянники Бориса: стройная, деловитая 17-летняя Нина и 15-летний  голубоглазый Володя. К обеду накрыли праздничный стол.  Дети: сынок Женя, четырёх лет и полуторагодовалая дочка Тома суетились вместе с нами. Шумно и весело сегодня в нашей уютной квартире.
Быстро завечерело. Боря с племянниками отправился на прогулку по городу, а уставшие от впечатлений дети рано легли спать.
 Я открыла и читаю драгоценную для меня книгу – личный  дневник. Наверное, и он, мой молчаливый друг, помогал мне идти по жизни твёрдым шагом, не сгибаясь перед  многими трудностями. Читаю о том, как  на последнем курсе института, учась заочно, я просила ГОРОНО направить меня на работу в школу. Общаясь среди заочников, я знала, что все они практически с первого курса работают учителями, а некоторые даже директорами. Мне очень хотелось работать,  да и материальное положение семьи оставляло желать лучшего. Городской отдел народного образования возглавляла Шабанова Надежда Павловна, крепкая женщина  старше среднего возраста. Окинув меня критическим взглядом (маленькая, худенькая, одета более  чем скромно, к тому же инвалид) Надежда Павловна отрубила: «Мест нет!» Отлично зная, что в некоторых школах требуются учителя истории, я упорно стала наведываться к ней, в надежде получить работу. Шабанова при моём появлении стала просто отворачиваться от меня. Видимо, я её «достала» своими визитами, когда она процедила сквозь зубы:
- Какая Вам школа, Вас из-за стола не все ученики заметят. А насмешки? Вам это надо? Даже и не думайте  про школу!
 На мои возражения, что и слепые, и безногие работают учителями, а американский президент Рузвельт вообще был прикован к инвалидной коляске, быстро последовало:
- Извините, у меня приём, мне некогда!
      Через месяц я вновь пришла в ГОРОНО. Из кабинета выплыли две нарядные дамы и заявили: «Сегодня  Надежда Павловна принять Вас не может, и, вообще, нечего без диплома сюда ходить. Вы ещё не учитель!»  Они даже слушать не стали, что я уже на пятом курсе, что все мои сокурсники работают в школах. Двери их кабинетов для меня закрылись. Казалось, что между мной и школой стоит бетонная стена, и её никогда не пробить, а возводят её люди, которые почему-то считают, что если их не постигло несчастье, не покалечило, то они имеют полное право на нормальную жизнь, а инвалид должен знать «свой шесток». Наблюдая жизнь  людей с физическими ограничениями, я видела, что большинство из них недоученные, плохо одетые, какие-то забитые и зависимые, ютятся как бы на обочине жизни. В детстве я как ребёнок-инвалид чувствовала заботу государства. Теперь же, стоя у кабинета Шабановой, ощутила себя изгоем, будто общество осуждает меня за моё несчастье и не прощает этого «преступления». Получается, что преступника, вышедшего из тюрьмы,  принимают лучше, чем меня.  «Ну, уж нет! - мысленно сказала я, обращаясь к красоткам из кабинета, - я ещё докажу, что я для школы, а школа для меня». К Шабановой я больше не пошла. Записалась на приём в крайком партии к заведующей школами города, где приятная женщина средних лет чётко мне сказала:
- Принесите диплом, и я  устрою Вас  учителем истории.
Благо, до диплома оставалось несколько месяцев. Государственные экзамены, к которым я тщательно готовилась, прошли успешно.  Историю партии принимал сам ректор. Я единственная со всего потока получила «отлично», и ректор даже спросил, где я работаю. Увы, я ещё не работала. «Вам надо работать» - отметил он.
   
11 июля 1973 года я с дипломом пришла на приём в крайком. Посмотрев мои оценки, заведующая школами города по звонку отправила меня в ГОРОНО  к Громову Владимиру Трофимовичу. Шабановой там уже не было. Заведующий городским отделом народного образования, приятный стройный мужчина средних лет, встретил доброжелательно и направил в школу рабочей молодёжи № 3, где  была вакансия.                Расспросил, где я живу, как буду добираться до школы на углу улицы Профинтерна и проспекта Сибирского. Получалось, что ездить нужно было  с пересадками.
- Поработайте пока, потом напомните о себе. Я, возможно, устрою Вас ближе к жилью, - напутствовал он, пожелав удачи. «Мир не без добрых людей!» - пронеслось в голове.
   
Первого сентября рано утром с академическим значком на груди, с радостным чувством я шла на свой первый урок в восьмом классе. Гордости моей не было предела: «Я учительница!» У меня появилась Трудовая книжка с выстраданной записью «15 августа 1973 года принята учителем истории в ШРМ № 3».    Доп. фото «Ксерокопия страницы Трудовой книжки».
 А ведь моя трудовая биография началась несколько раньше и весьма плачевно. Ещё до замужества, лишённая мамой всякой материальной помощи с её слов за «свой норов», я пришла к родителям в рваных колготках. Мама увидела и сказала, как отрубила: «Не ходи ко мне больше нищая и рваная. Не позорь меня!» Чтобы её не позорить, я стала искать возможность заработать. Обошла близлежащие организации, и в одной из них мне повезло. «Нам требуется курьер-техничка, - сказала секретарь, - один часок будешь разносить бумаги, а потом, по окончании рабочего дня, вымоешь пол. Директор пока в отъезде. Пиши заявление, я тебя оформлю».  В течение трёх дней я шустро разносила документы, а после рабочего дня, когда никого не было, кроме сторожа, сидевшего в своей каморке, я босыми ногами мыла пол. Работницы бухгалтерии заметили, что пол плохо промыт, сказали секретарю, и та, проверяя меня, увидела и остолбенела, как я крутилась на одной ноге, а другой возила мокрой тряпкой по полу. «Надя, милая, я думала, что ты хоть одной рукой сможешь мыть, а ты – ногами! Давай, я тебе сегодня помогу, а ты, пока директор не вернулся, напиши, пожалуйста, с завтрашнего дня заявление об увольнении, и бухгалтерия тебе завтра же выплатит заработанное. На другой день я получила свою первую трудовую зарплату в размере 8 рублей, 40 копеек.  В воскресенье на «барахолке» купила летние подержанные туфли за 2 рубля, 50 копеек, чем была очень довольна, да ещё и осталось на пропитание.  Поэтому, дорогой читатель, ты теперь можешь понять  мою гордость по поводу выдачи диплома о высшем образовании и той должности, которую я получила согласно этому диплому.
                В школе рабочей молодёжи
Некоторые ученики  по возрасту были старше меня, с трудовым и жизненным опытом.  Первое время я чувствовала себя перед ними скованной, да и материал не просто было изложить. К концу урока вся спина моя была мокрая, но я видела, что ученики хорошо слушают мой рассказ, отвечают на вопросы, и это приносило мне удовлетворение.
В коллективе у многих учителей ко мне было доброжелательное отношение. Когда я к кому-нибудь обращалась с просьбой в раздевалке, никто не отказывал, хотя я, конечно, знала, кого лучше попросить, чтоб не быть иным в тягость. Некоторых учителей и не нужно было просить об услуге, они сами молча подходили и помогали. Конечно, физическая зависимость от коллектива порождала в моей душе чувство дискомфорта и униженности. Срабатывал привитый мне с детства мамой и сестрой комплекс неполноценности: «Спрячься! На тебя все смотрят». Коллеги в учительской шумно разговаривали, смеялись. Я же больше молчала.  «А то ли я скажу?»- предостерегали сомнения.
 Ученики по моей просьбе носили в класс  учебники, развешивали карты, писали даты на доске, и все перемены я предпочитала находиться среди них в своём классе.
Через три месяца после своего трудоустройства я пошла в декретный отпуск.
                Мои выстраданные дети
Женя с Томой беспокойно спят. В квартире у нас жарко: в подвале под нашей спальней находится узел отопления, и пол всегда тёплый. Села около своих любимых деток, и мои воспоминания, как напевные струны, унеслись в недалёкое прошлое. Вот я на приёме в женской консультации со своей первой беременностью. Осмотрев меня, доктор сказала со всей категоричностью:
- Я сейчас напишу Вам направление на прерывание беременности. 
- А зачем? – удивилась я, - мне нужен ребёнок.   
- Как же Вы будете воспитывать? – в свою очередь удивилась она, - у Вас первая группа инвалидности, и неизвестно как отразятся на здоровье беременность и роды.
 И направила на врачебную комиссию. Опасение гинеколога  озадачило и расстроило. Я мечтала о ребёнке, мне и в голову не приходило, что от родов может осложниться здоровье.
На комиссии сидели мудрые доктора и внимательно меня рассматривали. Получалось, что от них зависела жизнь моего ребёнка, а значит, и моя судьба. 
- У  Вас правая рука совсем не работает? А левая? Ну-ка, сожмите мне палец. Так, и левая практически не работает. Как же Вы собираетесь растить ребёнка? Да и не только в этом проблема. На последних месяцах беременности будет тяжело ходить, и Вам придётся больше лежать, а это плохо отразится на развитии плода. Мы не можем взять на себя ответственность за Ваше здоровье и за здоровье будущего ребёнка. Вот Вам направление в больницу.   
- Мне нечего там делать, я хорошо себя чувствую, и ваше разрешение меня мало интересует! - резко возразив, я направилась к выходу. На вид лет пятнадцати со своими физическими ограничениями при них я не могла толком ни раздеться, ни одеться, и моя самоуверенность была им непонятна. Я ушла и решила в женскую консультацию больше не являться. Поехала в НИИТО к прежнему лечащему врачу, рассказала ей о своих проблемах. Лидия Львовна Каплун, черноволосая женщина средних лет, посмеявшись над «кознями» гинекологов, выдала  справку, что по моему заболеванию противопоказаний для вынашивания  беременности нет. Накануне от Касаткиной я получила письмо, где она сообщила, что Люда Павлова, с которой мы учились в интернате, родила мальчика. Людмила, инвалид 1-й группы, едва передвигалась на костылях, а её муж ездил на инвалидной коляске. Я немедленно отправилась к ним домой в центр города, чтобы узнать подробности. Дверь открыла моложавая бабушка.  Молодая мама вязала для ребёнка носочки, а свёкор, счастливо улыбаясь, поднял вверх довольного внука. Казалось, что в семье полная идиллия. Мы уединились с подружкой в одной из комнат их просторной квартиры.   
- Ой, Надежда, если бы ты  знала, какие гонения я пережила при беременности. Гинекологи буквально гнали на аборт, якобы опасаясь за моё здоровье и жизнь, - сокрушалась Людмила. 
- Люда, а как родственники отнеслись к твоему положению?
- Свёкор по настоянию свекрови сам лично увёз меня в больницу для прерывания беременности, а я написала отказ. Только моя мама смогла меня понять, предложив помощь в воспитании ребёнка. А теперь все рады, что у нас появился Димочка, свёкор вон души в нём не чает, - радостно закончила она свою исповедь. 
     А я с грустью поделилась с Людмилой, что моя мама и сестра, и прежде всего они, не хотят меня понять. Мама так и говорит: «Все такие, как ты, живут одни, а ты семью надумала иметь. Вдруг он тебя бросит, как ты будешь одна растить ребёнка?» Сестра тоже увещевает: «Надя, какое же тебе замужество? Каждому мужчине в доме нужна хозяйка, детям – мать, а какая из тебя жена, хозяйка и мать? Посмотри на жизнь: сколько красавиц, а   ходят одиноко». Подружка выслушала и сказала:
- Надя, поступай, как подсказывает тебе твоё сердце.
     Я ушла от них в хорошем настроении и с уверенностью в благополучном рождении ребёнка.
     Вот и вспомнила я, как боролась за великое благо, подаренное женщине природой, за право дать жизнь детям. Какой бы несчастной я чувствовала себя в жизни, если бы послушала  увещевателей!
     Семья спит, а мои мысли всё бродят и бродят в лабиринтах недалёкого прошлого. Когда вынашивала Тому, исходя из печального опыта, я никому не говорила о своём положении. В августе 73-го устроилась на  работу на пятом месяце беременности. В начале октября скрыть ситуацию уже было невозможно. И началось: «Зачем тебе второй ребёнок?», «Ты что себя не жалеешь!», «Жила бы ты для себя» и т.д. Сестра с ужасом воскликнула: «Я здоровая, да  на второго не решаюсь, а тебе зачем? Ты просто сумасшедшая!»
В конце 1973 года  у нас родилась дочка. Мы назвали её Тамарой в честь моей любимой сестры. Наступивший  1974-й год оказался нелёгким, тем более что Женя едва достиг трёхлетнего возраста. Помочь нам было некому. Бабушки наши жили далеко. К тому же мама всегда парировала: «Рожать умеешь, умей и воспитывать. Я говорила, что тебе дети не нужны, а ты меня не слушала, теперь будь, как знаешь!» И я училась находить выход из любого положения. С мужем мы решили, что он увольняется и занимается семьёй, а я пойду работать. Мне уроки провести легче, чем сидеть с ребёнком, пеленать, варить, гулять и т.д.  Тамаре было лишь два месяца, а я уже вышла из декретного отпуска.
                Моё трудное счастье
Вставала рано, лёжа в постели, кормила её грудью, часть молока оставляла для кормления крошки в моё отсутствие. Боря готовил завтрак, провожал меня на работу, уводил Женю в садик и весь день крутился с дочкой по дому. Я ехала в школу к восьми часам утра в переполненном холодном трамвае, всегда немного заранее, чтобы не опоздать. Ночами Тома спала плохо, и я постоянно недосыпала. Зажатая между пассажирами, не боясь упасть, я закрывала глаза, чтобы чуточку подремать. С трамвая пересаживалась на автобус. Утрами в час «пик» казалось, что меня вносили и выносили из транспорта. На «площади Октября» зимой «вылетала» в расстёгнутом пальто и просила прохожих застегнуть пуговицы. Шла почти километр по скользкой дороге, переходя три проезжие части. 
     После первой смены я летела домой кормить ребёнка. Дочка, увидев меня, счастливо улыбалась. Накормив её и пообедав сама, я отдыхала перед вечерней сменой. Вечерами, в час «пик» всё повторялось: та же давка, та же проблема с транспортом. Смена начиналась в шесть вечера, домой же я возвращалась после одиннадцати. Опять кормила, опять плохо спала, а утром ехала на работу.
     В выходные  также вставала рано. Пока дети спали, готовилась к урокам: начитывала материал, писала планы, делала необходимую домашнюю работу. Ногами теперь уже хорошо мыла пол, стирала бельё и гладила.  Расстелив на полу покрывало, стоя на одной ноге, другой водила утюгом по белью. Поддерживая  зубами руку за петлю в области предплечья, варила в мундире картошку, брикетные супы, мыла посуду.  Ногами могла даже открыть консервы. В выходные читала детям книжки, рассказывала сказки.   К вечеру каждый день валилась с ног от усталости и при этом чувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Откуда я черпала энергию? От любви к жизни, к мужу, к детям, к работе. Я им была нужна, значит, силы мои множились.
                Алиментщик    
В один из дней, когда вся семья была в сборе, в квартиру настойчиво позвонили. Муж с ребёнком на руках открыл дверь.                В коридор вошла строгая женщина и официальным тоном спросила:
- Здесь проживает Тушин Борис Фёдорович?   
- Это я, - немного удивлённо ответил Боря.
- Я судебный исполнитель. Два месяца назад Вы уволились с последнего места работы.  К нам поступил Ваш исполнительный лист. Где Вы сейчас работаете?   
- Временно  не работаю, ухаживаю за ребёнком - ответил муж.
Дама призадумалась. Она привыкла видеть в алиментщиках опустившихся злостных неплательщиков,  а здесь не тот случай,  эта необычная картина предстала перед ней впервые: в чистой уютной квартире с ухоженным младенцем на руках  сидел скромный мужчина с добрым интеллектуальным лицом.  Рядом на ковре играл трёхлетний мальчуган. За столом сидела маленькая, похожая на подростка, молодая женщина с парализованными руками, инвалид первой группы.   
- Кто же вас содержит? - изумилась она. 
- Моя жена, Надежда Степановна, - работает. Она учитель истории в школе.  Немного поразмыслив, пристав сказала:
- С последнего места работы Ваши алименты в одну четвёртую часть от зарплаты составляли сорок рублей. Столько же Вы и должны сами отправлять их получателю. Не забывайте ежемесячно передавать по телефону номер квитанции, - уже на выходе предупредила она.
     Я подумала: «А ведь сорок рублей – это треть моей зарплаты. Ну что ж, надо, так надо». Таким образом, я стала помогать ещё одной семье.                В декабре 1974 года дочке исполнился  один год. Боря устроился  дворником в ближайший детский сад. Теперь его исполнительный лист был на новой работе с окладом в шестьдесят девять рублей, а главное, малышку устроили в ясли. Материально и физически нам стало намного легче. Однако хватит на сегодня воспоминаний. Завтра наступит новый день, будут новые заботы и радости.
20 апреля 1975 года.
 В дневнике делаю записи три-четыре раза в год, а то и реже. Некогда, да и есть с кем выговориться.
                А сейчас о работе
 Вот и кончается мой второй учебный год. Если бы не дальняя дорога, то особых трудностей я бы и не знала. Дело в том, что из списка по журналу (более тридцати человек) постоянно посещают занятия около четверти учеников, некоторые появляются два раза в месяц, а иные ни разу и не были. Когда классный руководитель в кабинете у директора отчитывается по ученикам, то звучат выражения: «живые» ученики и «мёртвые». В первую категорию вошли те, кто хоть раз появился на уроке, вторую категорию составили «невидимки». Первым мы ставим оценки хорошие, вторым – удовлетворительные, чтобы хоть как-то сохранить контингент, тем самым выполнить план по выпуску учеников в соответствии с законом «О всеобщем среднем образовании» и, следовательно, сохранить свои рабочие места. Система вечернего образования постепенно себя изживает. Восемьдесят процентов детей получают образование в средней школе и в техникумах, остальные или не хотят, или не могут учиться. Из них едва ли пять процентов наберётся добросовестных. С самой весны учителя идут на предприятия по набору учеников на новый учебный год. Основной контингент учащихся поступает из меланжевого комбината. Также охватывается и другие близлежащие производства. Я набираю учеников на фабрике валяной обуви.  По списку там было более сорока человек до тридцатилетнего возраста, не имеющих среднего образования. Я планировала записать в школу пятнадцать человек.
     Вот как это происходило. В кабинет начальника цеха вызывали для беседы по одному работнику. Перед нами полная рослая Нагайцева Катя, 27 лет. Излагаю суть дела, а в ответ: «Да Вы что? Какая мне учёба! Приду с работы, дома двое детей. Мне некогда ходить. Да и зачем? Я плохо и в дневной-то школе училась, поэтому и не пошла дальше». Вопрос исчерпан: агитация не помогла. Пригласили Котова Василия: «Ха! Ну, Вы даёте! Я её в детстве, эту школу бросил. Чего я теперь пойду-то?»  Как говорится, вопросов нет. Пришла Лена Чазова, толстенькая коротышка с признаками явной умственной отсталости, которая окончила  вспомогательную школу. Работает хорошо, а учиться не может. Мои хождения увенчались весьма скромным успехом: добровольно записались пять человек. Остальные по моей горячей просьбе написали заявления, другие  документы  добрать было несложно. Вот я и  выполнила мой личный план набора, поэтому  мне дали обещанную учебную нагрузку.  И так работает вся школа: по документам – полная укомплектованность, в наличии – полупустые классы. В случае проверки в один класс рассаживают все параллели. Проверяющие чиновники,  считая учеников по головам, удовлетворённые  удаляются.
                Педагогический совет
На педсовете директор пожелала услышать мнение молодого учителя.  Я встала и раскрыла истинную картину набора и обучения и спросила:
- А кого мы обманываем?
 В аудитории воцарилась тишина. После педсовета Рузанова  Галина Васильевна, директор школы, статная красивая женщина,  пригласила меня в свой кабинет, глянула  начальственно строго и сказала:
- Не забывайте русскую пословицу «Не говори, что думаешь, но думай, что говоришь. Ваше выступление сегодня было аполитичным. Ещё что-нибудь подобное, и я буду делать выводы!
      Вот так из-за своей наивной правдивости я чуть не пострадала. Конечно, при такой системе работать легко, но неинтересно. Подготавливаюсь к уроку, затем с воодушевлением рассказываю про Парижскую коммуну. На следующем уроке хочу получить отдачу, но приходят другие, и я весь год практически даю обзорный материал. Ну и ладно! Главное сейчас в моей жизни – семья. Маленькие дети. А на работе – катись оно, как катится! Придёт время, и в системе  вечернего образования  наведут порядок.
10 мая.
 Хотя в мае было много выходных и праздничных дней,  но я практически не отдохнула. Тома болеет. Женю прооперировали по поводу сходящегося косоглазия, у него оно обнаружилось к двум годам. Ему выписали очки с поочерёдной заклейкой глаз. После хирургического вмешательства глаза выправились, но он неделю ходил с марлевой повязкой, и надо было ежеминутно следить за ним, чтобы он её не снял. После операции ещё продолжительное время надо носить очки. Дети с него их стаскивают, он плачет.  Нужен постоянный  контроль. Кроме того сейчас Женя наблюдается  у невропатолога, месяц назад  стал заикаться. Напугала собака. Прибежал с улицы и еле выговорил: «Со… со… со-бака». Таблетки, физиолечение, режим дня.
                Лекарство от стресса
Боря сильно устал от дома, от детей, от моих приказов и понуканий, от однообразия жизни. Несколько раз хорошо напился.  Правда, он и до рождения детей святым не был. Кстати сказать, в стране творится массовое пьянство. Не знаю  ни одной семьи в ближайшем окружении, которую бы обошла эта беда. В квартире, напротив нашей, живут Бородачёвы – очень красивая супружеская пара. Иван -  рослый плечистый, голубоглазый, светловолосый мужчина по профессии инженер-строитель; Надежда – под стать мужу: стройная, черноокая брюнетка по специальности врач-стоматолог. Вчера эти красавцы устроили шум на весь подъезд. Иван пришёл в полночь в изрядном подпитии. Надя закрылась на задвижку и не впускает. Отчаявшись попасть в дом мирным путём, хозяин решил вышибить дверь. Разбежался от нашей квартиры и с силой ударил ногой. С первой попытки успеха не имел. Разбежался ещё раз, но в этот момент супруга отодвинула задвижку, и страждущий муж с разбегу лбом вписался в стену тесного коридорчика типовой «хрущёвки».  Послышался невообразимый грохот: летели стулья, слышалась ругань. Утром к нам зашла измотанная бессонной ночью Надежда и чувственно произнесла:
 - Слышали, что у нас ночью творилось? Я Ваньке заявила: - Ты два дня гулял, а следующие выходные гуляю я, а ты сиди с ребёнком.
Соседи Сосулины, ладные симпатичные крепыши  в этом плане более дружные. Вадим как-то похвастался:
- Шура к вечеру пирожков напечёт, поужинаем под бутылочку и спать ложимся.
 По поводу и без повода собирают компании общих друзей, танцуют под магнитофон и на весь подъезд не то орут, не то поют: «Знаю, милый, знаю, что с тобой…», но и у них не обходится без разборок. Наутро одолевают сомнения и ревность: кто из них и кого в подпитии обнял, то ли Вадим Шурочкину подругу, то ли Шура вела себя нескромно.
У нас иногда тоже бывают гости. Если не поставишь бутылку на стол, значит, плохо угостил, поэтому поставить надо, а последствия не заставят себя долго ждать. Пытались по выходным ходить всей семьёй в ближайший парк, но и там на каждом углу искушение, а с пива-то всё и начинается! В результате ещё больше намотаешься и устанешь с детьми, да к тому же всякого наслушаешься: люди с любопытством рассматривают нашу семью: мужчина – здоровый человек, жена – инвалид, с парализованными руками, двое маленьких детей, одну на руках несёт, другого за руку ведёт. Недавно две подвыпившие толстые бабы с круглыми лицами не смогли оставить своё мнение при себе: «Што, окрутила мужика? Связала его по рукам и ногам? Как тебе не стыдно?!» Видимо, сами ходят неприкаянные, вот и позавидовали. А скорей всего, посочувствовали «бедному» мужичку. Ведь людям кажется, что и домашняя работа, и материальное обеспечение – всё на нём. Со стороны никому и в голову не придёт, что это я сама, в основном, материально содержу семью, что это я мою пол, стираю, глажу. Муж вынесет на улицу посушить бельё на веревке, а соседи на лавочке у подъезда судачат: «Вот так мужик, уже и постирался!»  Воспитательница сына из детского сада Галина Яковлевна недавно мне  сказала: «Ваш папа молодец! Бельё у ребёнка всегда простиранное и проглаженное».  Я ответила: «У меня муж, как и большинство  мужчин, редко моет пол, очень редко стирает и совсем не гладит бельё». Приятели мужа нет-нет да посочувствуют несчастному: «Ты что так женился? Долгой тебе жизнь покажется!» А Боря вместо ответа спросил сочувствующего: «А если ты хорошо женился, то почему у тебя такая короткая семейная жизнь получилась, уже и разошёлся?»   Ответа у приятеля не нашлось.
Примерно с середины 60-х годов  в стране начались массовые разводы. Слово «алименты» стало обычным. Как  сказал мой отец: « Раньше алиментщика презирали, а теперь и наш начальник  алименты платит». Но развод  не лучший выход из положения. Вон, моя знакомая, Надя Чистова, развелась со своим алкоголиком:  думала, трезвенника найдёт, но, увы! от тоски дремучей принимает теперь чужих пьющих мужиков, да и сама начинает к рюмочке прилагаться. И это всё на глазах у детей:  яркая раскраска лица и посторонние дяди. А ведь, Валерка хоть и пил, но у детей был отец, и они его любили.
Мне моё сердце подсказывает другой путь борьбы с этим зельем: приходит муж в подпитии – милости просим! Скорее домой, чтоб нигде не болтался. Посижу с ним (а куда денешься!), послушаю его пьяные речи, в них иногда и что-то ценное проскочит, по пословице: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Лишь бы скорее спать «уторкался».  Дождусь, когда захрапит, и иду проверять: нет ли в туалете непогашенных окурков, закрыты ли на запор двери. Лишь бы дети спали спокойно, а сама – как придётся.                Утром «разнесла бы я его по кочкам», но что толку начинать скандал – к добру это не приведёт.  Как мне ни тяжело, не ворчу и не кляну судьбу, ведь и без этого ему нелегко с похмелья, а мне от бессонной ночи. Подсаживаюсь и начинаю наговаривать: «Боря, ты же золотой человек! Ты умный и добрый и такой необходимый своей семье. Эта проклятая  водка столько хороших людей сгубила ».  Смотришь, понял, что он «самый лучший и незаменимый муж на свете».  По сути, так и есть.  Отлежится чуть-чуть, встаёт и за дела принимается. Получается, что без криков и ругани надёжнее всего наладить мир в семье. Главное, дети не слышат скандалов и живут спокойно.  Недавно появился журнал «Трезвость и культура». Я выписала, и теперь Борис с интересом его читает. Что-то и доходит. Кстати читать он очень любит, постоянно ходит в библиотеку, несмотря на занятость с детьми. У мужа какой-то двойственный характер: от любви и добродушия он может неожиданно перейти к ярости. Пустяки и  мелочи его ранят больше, чем крупные неприятности. Сохраняя уют в семье, я постоянно лавирую и терплю. Конечно, пока жизнь трудна,  но подрастут дети, станет легче.
15 июня.
 Я в отпуске.  До 10 июня принимала экзамены по истории и обществоведению. Многие ученики не могли связать даже трёх слов. Задавала вопросы и сама же на них отвечала. Экзаменуемые активно поддакивали и получали «тройки». Перед экзаменом  директор предупредила: «Чтоб двоек не было!» Их и не было. Накануне встретила в трамвае молодого человека с фабрики, которого я в дни набора записала в школу, но он не ходил. Я предложила ему пойти на экзамены, мол, не лишним будет свидетельство об окончании восьми классов.
- Я бы с радостью пришёл, да как сдавать? 
- Приходи, поможем!
 И вот Сергей получил 14 июня свидетельство о восьмилетнем образовании, что дало ему право поступления в ПТУ. Он благодарил меня, а я была рада за него. Пусть будет документ, а жизнь сама даст необходимые знания.
      На днях всей семьёй поедем к моим родителям в Новосибирск.
За окном грохочет гром.
Небо льёт и льёт дождём.
Ну а мы назло стихии
Пробежимся босиком.
Мы с тобой переживём
Этот дождь и этот гром,
Потому что будем вместе,
Потому что мы вдвоём!
Пусть опять грохочет гром,
Небо пусть прольёт дождём.
Всё равно устроим праздник
В нашем доме дорогом.
26 июня.
 Съездили к родителям. Они теперь живут в другом доме, на улице Тюменской, ближе к транспорту. Так же, как и на улице Прокопьевской, у них большой огород, целых двенадцать соток. В изобилии огурцы, помидоры и другие овощи. Излишки продают на рынке и поэтому материально мои старички живут неплохо. Большие тесовые ворота, как неприступная крепость, охраняют  их спокойствие и хозяйство.  Папка был во дворе. Увидел нас, радостно взмахнул руками:
- Приехали, приехали! Мы ждём вас с самого утра.
Глаза сияют. В 55 лет он, подтянутый, энергичный, выглядит моложавым.   Услышав возгласы, на крыльцо вышла полноватая неторопливая мама, и сходу на отца:
 - Чего стоишь!? Они с дороги, усталые, голодные! Ты давай баню им истопи!
И уже нам:
- Ну как вы доехали? Давайте раздевайтесь, проходите!
      За столом полилась нескончаемая беседа. У тестя с зятем  свои разговоры, от которых они вскоре разомлели.  Мы с мамой тоже не молчали. Поговорили об Андрее. Он сейчас служит в армии, в Польше. Пишет часто и нам, и родителям.
     Поговорили и о старшей сестре Августине. Немного посетовали. У Тины новый супруг, Володя. С прежним мужем, Алексеем, она развелась ещё в 1972 году, когда Славику было пять лет.  Ребёнок  до сих пор скучает об отце, с которым ему запрещают видеться, якобы тот пьёт, а это дурной пример для мальчика, но новый папа пьёт ещё больше.  У Тины растёт с ним дочка. Четвёртого июля ей будет год. Ещё до рождения дочери, сестра со мной поделилась:
- С Володькой  дальше жить не буду, а ребёнка от него рожу на память. 
- На память можно оставить вещь, а ребёнку отец нужен! - возразила я. Володя очень любит свою дочь, но характер у него непростой, не случайно он несколько лет отсидел в колонии строгого режима.
     Прибежал с улицы черноглазый Славик.
Он часто гостит у дедушки с бабушкой. Увидел нас, обрадовался: «Ура! Тетя Надя приехала!» На другой день мы со Славиком пошли в магазин за подарочком, а вечером гуляли в Бугринской роще. Он, стоя на берегу реки, с грустью смотрел в сторону моста, там, на водозаборе живёт его отец.   
- Тёть Надь, а к папке сегодня пойдём?   
- Пойдём! Сейчас и сходим.
 Он с мольбой в детских глазах просит:
- Только маме с бабушкой не говори!   
- Не переживай, ты же знаешь, что я тайны не выдаю!
 Лёшка тоже рад был увидеть сына. На своём тайном свидании они долго не могли наговориться.
     На другой день побывали в гостях и у Августины. Она теперь живёт в деревне Верх-Туле. Место хорошее, дома добротные, и рядом с городом. Встретили нас гостеприимно, но семейная жизнь Тины опять не ладится. Это мамина нелюбовь к отцу у сестры переросла в агрессию против мужчин. Её любви хватает разве что на три месяца, после чего появляется нетерпимость вплоть до ненависти. Вечером во дворе Володька невесело вздохнул:
- Придёшь домой и слышишь: «Ты моего ногтя не стоишь. Я вкалываю, тяну, везу воз, а ты! И всегда она чем-то недовольна,  да  и завистлива: «Тот хорошо зарабатывает», «Эти уже мебель-стенку купили», «А Иван Иванович своей жене дорогую шубу подарил!» И пилит, и пилит! Плюнешь, и пойдёшь, напьёшься – всё равно плохой!
 Маленькая Рита сидела на руках у отца, положив свою хорошенькую головку к нему на плечо.
- Вот, одна у меня радость. Люблю её, и дочка меня любит таким, какой я есть.
     За день до отъезда вместе с родителями мы съездили на кладбище, где покоится моя сестра Тамара. Нелепая смерть унесла её из жизни 25-го июня 1969 года в возрасте двадцати трёх лет.
С фотокарточки смотрит ещё совсем юная девочка с печальными глазами. В двадцать лет Тома плакала о недолговечности жизни, будто предчувствуя свою раннюю смерть. Вечная ей память. В моём детстве и ранней юности средняя сестра была для меня светлым лучиком добра, любви и моральной  поддержки.
     Домой вернулись мы хоть и усталые, зато повидались с родными.
2 января 1976 года.
 Прошло полгода.  Новый, 1976-й год встретили дома. К нам приехал отец. Нарядили ёлку, взяли напрокат баян и устроили семейный концерт. Были у нас и соседи Бородачёвы: Надежда и её муж Иван. Дед задорно играл на баяне. Мы сначала пели, потом пустились в пляс. Дети с нами веселились допоздна.  Новый год встретили хорошо.
30 июня 1976 года.
 С последней записи прошло  ещё полгода. В июне впервые мы всей семьёй выехали в Дом отдыха на «Озеро Ая», что в  предгорьях Алтайского района. Поездка была трудной: жара, духота. На остановках нечего купить, даже дефицит воды, но пейзаж радовал глаз. От селения Маймы на горизонте показались холмы и горы. Дорога извивалась вдоль стремительной величавой красавицы Катуни. К обеду добрались до места, а вечером прогуливались по берегу озера. Ая (в переводе  - Луна) – прекрасное и довольно глубокое горное озеро. Скалистые берега отражаются в прозрачной воде, создавая впечатление величия и силы природы. Хотя туристы и отдыхающие давно облюбовали это место, но природа не утратила своей первозданности. Поднимались на гору. Боря дочку нёс на руках, а Женя взбегал быстрее всех. Такого изобилия разноцветных бабочек, которые легко ловятся голыми руками, мы ещё не видели и радовались вместе с детьми.  А вот шустрые ящерицы в руки не давались. Вечерами мы осаждали карусель и качели. Каждый день купались, загорали, катались на лодке, бегали по берегу. Только я, конечно, сидела на полянке и радовалась за них.  Сон у всех был отличный. Женя перестал заикаться. Казалось, что за эти две недели дети заметно подросли. Возвращались самолётом. Мы с восторгом смотрели в иллюминаторы ЯК-40.  Отдохнули отлично.  Планируем побывать в Ленинграде или Киеве.
31 декабря 1976 года.
 Через несколько часов наступит Новый, 1977-й год. Оглянусь пока в последнее полугодие уходящего года.
                Потому,  что -  инвалид!
     О работе. В конце августа состоялся педсовет. У меня отняли часы истории и нагрузили географией. Я пробовала протестовать, ведь, география не мой предмет, и куда исчезли мои часы истории? Новый директор, Тамара Михайловна Устюжанина, солидная, симпатичная и, в общем-то, доброжелательная, резко отрубила: «Не нравится, можешь совсем ничего не получить!» В это мгновение моё сердце сжалось от холода, пульсировала мысль: «Можешь совсем ничего не получить!» За что? Почему такая несправедливость? И как ответ на заданные себе самой вопросы ожил в памяти эпизод на экзамене по старославянскому языку в Новосибирском пединституте. Я слабо отвечала. Преподаватель Щеглова посмотрела на меня с некоторым пренебрежением и вслух сказала: «Я могу сейчас поставить тебе «уд», но не сделаю этого. И знаешь почему? Потому, что ты инвалид и тебе не стоит привыкать к тому, чтобы ты получала что-то из жалости». И подчеркнула ещё раз: « Именно потому, что ты инвалид. Ты должна учиться лучше многих и потом также работать, при этом терпеть социальную несправедливость».  До моего сознания  окончательно дошли слова директора: «Можешь совсем ничего не получить». Ведь я, как инвалид первой группы,  имею ограниченные трудовые права.  Администрация знает об этом и распоряжается мной, как ей вздумается. Нужно молчать! Я ещё слишком мало работаю, чтобы «выступать».  Надо самоутвердиться, а для этого нужны годы. Придёт и мой час борьбы за социальную справедливость.
 Дома поплакала,  да и взялась за изучение географии. Позднее я поняла, что ещё весной  инспектор Грицевский при проверке  присмотрел себе «тихую гавань» в вечерней школе и как давний приятель Тамары Михайловны, будучи на пенсии, устроился учителем истории.  Стали понятны его придирки к моим урокам. Сама не ожидая от себя такой отваги, я его «осадила»: (я ещё молодой учитель, если Вы – инспектор, то соизвольте разбирать  уроки с положительных моментов). На другой день коллега по истории Рассолова Анна Павловна осуждающе проронила: «Мы всю жизнь работаем, да молчим, а ты, смотри-ка, только начала, а уже и зубы показала». Около директора всегда крутятся нужные  люди. Они работают не лучше других, но чем-то полезны администрации.  Тамара Михайловна при каждом удобном случае восхваляет их, награждает, ставит в пример; у них хорошая учебная нагрузка, под которую составляется  расписание уроков. Недавно стояли  с Родновой Ириной Михайловной, стройной брюнеткой со строгим, немного надменным взглядом красивых карих глаз. Смотрели на Расписание. Она  возмутилась,  что её нагрузку в двадцать пять учебных часов завуч распределила на четыре дня:
- На четыре дня!
 Я удивилась и простодушно заметила:
- А у меня пятнадцать часов на четыре дня.
 Она искоса взглянула и горделиво ответила:
- А Вам вообще надо помолчать, работаете без года неделю.
Я «проглотила» её жёсткую реплику.
 После первой смены мы шли домой до остановки «Площадь Октября» вместе с Софьей Григорьевной Гольдиной, одинокой немолодой женщиной, скромно одетой и бесконечно сетующей на свои вечные проблемы «тяжкого существования»: «Мне надо прикапливать деньги, ведь, у меня детей нет, помочь некому. Вдруг пенсии не будет хватать». Ей через два года идти на заслуженный отдых. Она мне и прояснила  нынешнюю ситуацию, но уже с другой стороны:
- За твоей спиной никого нет. Муж у тебя – дворник. Влиятельных родителей тоже не имеется. Что же ты хочешь? Лучше молчать. И меня «тюкают», и Марью Петровну Чекалину. Вон она с гриппом ходила на работу, а директор не отпустила на больничный.  Теперь у Марьи Петровны осложнение на уши. Ходит, лечится.
     Гольдина посоветовала терпеть и с душой делать своё дело.  Кстати, географию вести легче, чем историю, да разве плохо, что я, пока молодая, освою смежную специальность. Поэтому считаю, что на работе у меня  всё нормально.   
                Душа просит отдыха
 Осенью демобилизовался брат. Побыл с неделю у родителей и приехал к нам. Я открыла дверь, и дрогнуло сердце, - стоит такой родной близкий человек: большеглазый,  возмужалый, молодой, красивый, немного смущённый. Ведь мы не виделись более двух лет. Подхватил на руки племянницу, потрепал Женьку, обнял Бориса,  расцеловал меня. И сразу в доме стало теплее и душевнее от его присутствия
. До армии Андрей закончил «культпросвет» училище, и под маминым нажимом поехал в Барнаул поступать в институт культуры. Теперь он здесь учится, часто ходит к нам и нередко остаётся ночевать.
     Под Новый  год мы рискнули осуществить свою мечту о поездке в крупный город. Удалось забронировать место в гостинице Киева. Желание было таким сильным, казалось, что я зажата в тиски, из которых хочу вырваться на волю. Заняла в «чёрной кассе» школы 200 рублей, у соседей Щукиных одолжила 180, взяла отпуск без содержания, и мы готовы ехать. Но куда детей? Моя  мама категорически отказалась присмотреть за ними. Выручил Андрей, он взял на себя Женю. Сынок после операции на глазах ходит в специализированный круглосуточный детский сад № 30. Дочку устроили к пенсионерам: Марье Филипповне и Петру Михайловичу, добрым и отзывчивым нашим соседям. Из-за частых простудных заболеваний Тома подолгу не посещает садик. Детей определили, но душа моя раздвоилась: одна оставалась с детьми, другая рвалась на свободу. Мне казалось, что я  скоро окажусь в сказке с невероятными чудесами. И чудеса, но далеко не сказочные, действительно начались. За полчаса до вылета сообщили, что наш рейс из-за нелётной  погоды задерживается на два часа. После двухчасового томительного ожидания вылет отложили ещё на три часа. Мы пошли звонить домой брату, чтобы сообщить ему о нашей неудаче, но к телефону подошла Мария Филипповна: «Надя, я проходила мимо вашей квартиры и услышала, что Женя сильно плачет. Открыла дверь, а он сидит один. Андрей ушёл неизвестно куда. Сейчас мой дед занимается с Томой, а я сижу здесь с Женей». Я, конечно же, расстроилась, хотела отказаться от такого вояжа, да муж отговорил. Тем временем вылет отложили до утра, а утром всё повторилось снова: вылет откладывали на два часа, на три часа, неизвестно на сколько, и наконец, к вечеру поднялись в салон самолёта. У меня  от нервного перенапряжения непроизвольно  потекли слёзы. Измученные пассажиры в полёте уснули, а мой полусон поздней ночью прервался приближением сияющих огней большого города.
- Боря, проснись, подлетаем к Киеву!
 Стюардесса включила свет:
- Вынужденная посадка в Днепропетровске.
Остаток ночи мы куковали в здании Днепропетровского аэропорта. Казалось, что мы никогда не доберёмся до Киева.  Я ругала себя: «Зачем я бросила детей? Как я вообще решилась отправиться в такую дальнюю дорогу и зачем?»
      Утром мы всё-таки вылетели. Через час прибыли в Киев. Это было двадцатого декабря. Столица Украины встретила нас солнечной  погодой, но у меня было одно желание – скорей добраться до гостиницы и выспаться. В последующие дни наше путешествие было только приятным. После  сибирских морозов южный климат целую неделю согревал  нас по-весеннему тёплым воздухом. Днями мы бродили по историческим местам, посетили Софийский  собор, Киево-Печерскую лавру, гуляли по Крещатику, а вечером сидели в кафе гостиницы «Голосеевской». В магазинах нас удивило большое разнообразие продуктов, чего и в помине нет в Барнауле. Нам было непривычным видеть, что нигде нет пьяных. Однажды мы не выдержали и спросили у прохожих:
- Почему у вас нет нигде пьяных?  Даже вечером.   
– А вы откуда? – последовал встречный вопрос. 
– Из Барнаула. 
- Из Сибири, что ли?! Вот туда-то и отправляют наших пьяниц! – сыронизировал толстячок.
На протяжении всего путешествия Боря не просто ухаживал за мной, а  заботливо делал для меня всё необходимое, предугадывая мои желания. С утра одевал, обувал, причесывал. В столовой  кормил меня из своих рук, чтобы мне не ловчить и не приспосабливаться, как дома. Посетители в зале обращали внимание на особенную пару, и поражало то,  что Бориса это не только не стесняло, но даже вдохновляло выполнять все мои прихоти. У  меня было ощущение, что он даже гордится супругой. Одна старушка, подсевшая к нам за стол, справедливо возмутилась: «Твой муж так хорошо за тобой ухаживает, а ты  ещё капризничаешь». Некоторые смотрели на нас с изумлением, но у всех в глазах, бесспорно, было одно: уважение и преклонение перед добротой и милосердием благородного  мужчины. Во время прогулок обременительно было для нас посещение туалета.  В какой идти? В мужской или в женский? Поначалу, извиняясь перед женщинами, я вела мужа в женский туалет. Какая им разница? Кабинки все закрыты! Но потом оказалось, что проще самой идти в мужской туалет.  И тут всё было, как само собой разумеющееся: кто-то поймёт, а на иных не стоит обращать внимания.
      Возвращались в Барнаул с уймой приятных впечатлений.
Город  охватил нас холодным ветром со снегом. Зато дома нас ждала радость встречи.  Трёхлетняя дочка смеялась и щебетала на руках у отца. Бедный Женечка с понедельника до субботы находился в садике -  Андрей не взял его в среду.  Но наконец-то и он дома.  Изрядно намотавшись за поездку, мы были безмерно счастливы своим семейным уютом.
     До Нового, 1977-го года осталось  два часа.  Пришёл Андрей с девушкой Валей, и сразу появилось праздничное настроение. Как хорошо всем вместе!
     31 декабря 1977 года.
 Целый год не вела свой дневник. Что же нового произошло в нашей жизни? ФОТО 29б Женя  учится в первом классе, хотя семь лет ему исполнилось 25-го сентября. Школьную программу он усваивает, но учебный процесс ещё всерьёз не воспринимает, часто играет на уроках. Зато дома сын незаменимый помощник. Боря по-прежнему работает дворником в детском саду. Встаёт рано, в половине шестого. Женя самостоятельно просыпается в половине седьмого, варит кашу, мы вместе завтракаем, одеваемся и выходим из дома. Я иду на остановку трамвая, Женя провожает сестрёнку в детский сад, где папа уже заканчивает уборку территории, и сам отправляется в школу. Боря приходит домой часам к девяти-десяти. Нас дома нет, он готовит обед, читает, отдыхает. Андрей приходит к нам часто, он учит Женю игре на баяне, готовит его в музыкальную школу, считая, что в жизни это пригодится.  Я с ним полностью согласна. Всё было бы хорошо  у нас в отношениях с братом, если бы не его пристрастие  к выпивке. Они с Борей в этом плане дружны, и по этому поводу  у нас нередко возникают ссоры.
                Инцидент
Не так давно мы все вместе пережили небольшой стресс. С утра пришёл невесёлый Андрей, хотя он должен был находиться на занятиях. Закрылись с Борей в тесном коридорчике и о чём-то зашептались. Вскоре помрачнел и мой муж. «Что произошло? Говорите быстрее!»  Брат виновато опустил глаза и обречённо ответил: «Я хочу забрать документы из института,  поеду учиться в Кемерово». «С какой стати?» - удивилась я. «Не хочу ждать, чтобы меня отчислили за аморальное поведение». Я забеспокоилась не на шутку: «Так что случилось?». Оказалось, что Андрюха вместе со своим дружком Генкой Шаминым после очередного зачёта решили расслабиться, не иначе, как в пивнушке, да перебрали. Страсть к приключениям привела их на шумный железнодорожный вокзал. Здесь-то друзей и поджидали блюстители порядка.  Взяли под белы ручки. В приятном сопровождении товарищи   оказались в вытрезвителе, где им  гостеприимно предложили провести ночь. Генка без пререканий повиновался закону, а наш полез в амбиции: «Как,  вы смеете, такие-сякие, меня, артиста, задерживать, да я вас… да я…».   
Однако заночевать в особых условиях всё-таки пришлось.  А утром Андрюха ознакомился с делом, из которого  узнал, что он бомж и живёт на вокзале, к тому же оскорбил сотрудников милиции при исполнении служебных обязанностей, и  его заверили, что об этом инциденте сообщат в институт. Я бросила все свои дела и скомандовала:
 - Немедленно веди меня в этот вытрезвитель, где ты наломал дров!
 У меня была уверенность, что конфликт разрешится.  В кабинете, откуда Андрея утром выпроводили после нравоучительной беседы, сидел почтенного возраста капитан. Я искренне поблагодарила его за брата, затем рассказала обо всех достоинствах замечательного парня, уверила, что этот инцидент был в первый и последний раз. Андрей извинился, и ему пообещали, что до места  учёбы его печальное  дело не дойдёт. Брат благополучно продолжает учиться. По сути, Андрей хороший человек, всегда откликнется с душой, если мне нужна его помощь.
Но жаль, что с детства по отношению ко мне он пропитан маминой теорией: - Тебе надо было жить одной в маленькой комнатке, а ты  семью завела, и не жалуйся, что трудно – мама всё равно не станет помогать.
 Хоть я на родителей и не надеюсь, всё-таки мне такие упрёки неприятны. Да ладно, я  рада, что живу своим умом.
                Губительное влияние
Летом неделю гостили в Новосибирске. Сестра теперь живёт с родителями. С мужем она рассталась по своей инициативе и под маминым воздействием. Маленькая Рита по-детски переживает семейную драму: «Папа маленький, неззя его лугать!» Володя после развода в расстроенном состоянии приезжал к нам в Барнаул:
- Как я буду жить без дочки!? 
- А каково было Лёшке Гипенко, когда вы с Тиной разлучили его с сыном?! 
- А я об этом как-то и не думал, - признался Курусков и надолго задумался.
Войны нет, а дети у сестры полусироты при живых отцах.
     Мама играет не последнюю роль в семейных неудачах сестры. Она постоянно замечает недостатки в своих зятьях: один был «красномордый», мало получал денег и часто выпивал: «Ты что, с ним и дальше жить собираешься?»; другой  тоже мало получал и выпивал чаще предыдущего: «Ты что, его всю жизнь кормить будешь? Гони!». Наш отец, однако, тоже «подарком» не был. Всякое пережито. Но сама мама держалась за мужа: «Как это дети без отца!» Один раз поругает и тут же похвалит и вторит: «Дом, хозяйство…  как жить без мужика?»  Мама  на подсознательном уровне сестру приближает к себе, и зятья ей в этом плане мешают, а Тина не может и не умеет противостоять маминому натиску. И до моего мужа мама  не раз добиралась. Когда она у нас  гостила, понаблюдала и сделала выводы. Перед отъездом решила со мной серьёзно поговорить: «Почему Борис так часто лежит на диване? Почему он так много ест? Гони его на вторую работу, пусть крутится!» Я  выслушала и спокойно проговорила: «Мама, мой муж лежит на своём диване и ест своё и столько, сколько ему хочется». В ответ я услышала: «Вечно ты такая своенравная! Вот Тина послушная дочь, а тебя в ступе не утолчёшь!» Уехала, как бы с обидой. Она уехала, а я и впрямь почувствовала силу внушения и увидела, что мой благоверный  действительно  много лежит и много ест. Кое-как освободилась от неприятного и даже тяжёлого осадка в душе. А если бы жить рядом, и каждый раз тебе открывают глаза на «недостатки» ближнего.
 До Нового, 1978-го года осталось четыре часа. Боря готовит праздничный стол. Придут Андрей и Валя, немного посидим, пообщаемся,  и они отправятся в студенческую компанию. Мечтаю, чтоб все мои близкие в новом году были здоровы, чтоб  нам быстрей купить дачу, свой зелёный уголок, на что мы копим деньги. Ежемесячно откладываю пятьдесят рублей, и, кажется, именно столько мне не хватает, чтоб «дотянуть» до получки. Зашли недавно с Женей в магазин, где он с интересом разглядывал игрушки.   
- Давай, что-нибудь куплю вам к Новому году. 
- Не надо! Мы же на дачу копим, -  серьёзно ответил он.
     Появились Андрей и Валя:
- Да здравствует Новый год!  Новый, 1978-й год.
                Прошло четыре года               
30 декабря 1981 года.
 Мы все дома. В квартире тепло и уютно. Женя бережно взял баян и чувственно заиграл «Ивушку», а мы с Томой запели. Соседка сверху, толстушка Шура Смальева однажды сказала: «Когда Женя играет «Ивушку», я бросаю домашние дела, сажусь и слушаю.
      Женя в этом году  ходит  в четвёртый класс  средней школы и учится  в первом классе музыкальной школы, где с интересом занимается на баяне.
      Дочка пошла в первый класс.
Она среди ровесников, по росту, самая маленькая, но такая самостоятельная. Из школы первоклассников встречают мамы, а она сама бежит домой, берёт судки и покупает в столовой обед на дом. Вчера пришла я с первой смены, Томы ещё нет, а соседка Галя Васильчикова, которая уволилась с работы, чтобы встречать-провожать свою первоклассницу Ирочку из школы, спрашивает меня: «А где эта Тома пропадает? Уроки уже давно закончились!» В этот момент из-за угла появляется Тома, везёт саночки с обедом в кастрюльках на всю семью, а сама с ноготок.
Пообедали. Я легла отдохнуть перед второй сменой, Тома взялась за уроки, а Женя начал разучивать на баяне заданные пьесы. Жаль, что ему мало времени остаётся для мальчишеских игр из-за его загруженности в школах и дома, но в этом семейная необходимость.  Дети сейчас мои незаменимые помощники.
     У Бори тоже приятные изменения в жизни, которые нас радуют. Он поступил в университет на филологический факультет. Произошло это как-то неожиданно. Андрей на наших глазах получил высшее образование. Из робкого паренька он за время учёбы в вузе вырос в уверенного профессионала своего дела.  Летом брат с мужем поехали в Новосибирск:
- Ну что, зятёк, отстал ты от меня! - и снисходительно, как школяра, шурин стал похлопывать зятя по плечу. 
Легкоранимый Борис слегка обиделся на фамильярность Андрея, который моложе его на четырнадцать лет. Проглотив подковырку, сделал вид, что ничего не слышал. Приехали, а тут ехидная, насмешливая свояченица ни к селу, ни к городу ляпнула:
- Ха-ха! Ну что, советский дворник, долго ещё собираешься махать метлой?! Мой милый Боря опешил и про себя подумал: «А ведь, правда, кто я и что я. Закончил  один только издательско-полиграфический техникум, но по специальности работал мало. В дворниках, можно сказать, и квалификацию растерял. Не вечно же мне с лопатой дружить. Дети подросли, теперь и без меня обходятся. Пойду и я учиться». И советский дворник, походив на подготовительные курсы, сдал на отлично вступительные экзамены в университет на филологический факультет. Теперь все у нас учатся.   
                Молодожёны помогли купить дачу
В апреле 1978-го года Андрей с Валей сыграли весёлую шумную свадьбу.
Дарили, в основном, деньги. Вот они и заняли нам недостающую сумму для покупки дачи. Пока совершали сделку при покупке дачи, приобрели кое-какой опыт. Первая попытка была такова: присмотрели домик, приценились, дали залог. И тут сноха старичка-хозяина, дородная дама бальзаковского возраста, выдвинула условие, мол, прежде отдайте все деньги, а потом будем думать, как оформлять документы.  Мы, естественно, условие не приняли, и началась канитель.  Мы расторгли сделку и нам вернули залог. Ну, не получилось весной, так осенью посмотрим что-нибудь подходящее, а пока купили Боре велосипед. И в тесном коридорчике поселился новенький «Урал» за 76 рублей. В первый же выходной хозяин сел на своего «горбунка», и руль сам повернул в сторону садов. Колеся по садоводству, Боря  смотрел, как садоводы-огородники жгут  весенние костры, вдыхая дым своего отечества, и копошатся  в своих шестисоточных  пределах. Решился спросить, не продаёт ли кто участок. 
- Да ты около этой дачи как раз и стоишь, - ответили  соседи.
 На дверях он увидел записку, где  были указаны адрес и цена. Помчался по адресу. Сын хозяйки пояснил, что владелица сейчас находится в больнице, и вряд ли ей нужен будет сад, а уж ему, молодому, тем более. Прикупив фруктов, поспешил в больницу. Сделка состоялась, и вскоре я увидела зелёный домик, в точности такой, каким я его рисовала в своём воображении задолго до покупки. Моему изумлению не было предела. Даже крылечко располагалось так, как я хотела.
 26 мая 1978 года мы впервые вместе с Валей  и Андреем заночевали в этом, теперь уже нашем, домике.  Довольные, считали себя богачами: столько много было всякой ягоды. Я приспособилась полоть ногами, и это у меня ловко получалось. У детей были свои «трудовые» грядки. Счастливые, они босиком носились по улочкам садоводства. Нам с Борей, выросшим в своих домах на земле, дача стала любимым местом труда и отдыха.
     И родились стихи.
Вдоль улицы Власихинской
У кромки соснового бора
Шесть соток моих раскинулись,
Где щавель, лучок, помидоры.
     Морковка, свекла и капуста,
     Бобы и горох, и шпинат,
     Редиска и редька, и брюква,
     Картошка, петрушка, салат.
С весны и до поздней осени
Сажать, поливать и  рыхлить.
Порой, говорят знакомые,
Что легче всё это купить.
     Я с ними не стану спорить,
     Что проще сходить на базар
     И положить в корзину
     Щедрой природы дар.
Но разве мы где-нибудь купим
И воздух, и тишину?
Я с солнцем дружу на участке
И травку родную примну!
     И пение птиц на рассвете,
     И ягода на столе.
     Зелёный огурчик на грядке
     Просится в руки ко мне.
С весны и до поздней осени
Готова копать и рыхлить.
И дачу свою любимую
Я буду боготворить.
      
                Жизнь молодожёнов
А теперь немного о семейной жизни Андрея. Жену свою он очень любит. Только и слышно: «Моя Валюшка, моя милая Валюшка!» В марте 1979 года у них родился прехорошенький сынок Рома. Молодые сняли комнату с печным отоплением в бараке. К ним приехала Валина бабушка, баба Ганя, чтоб водиться с правнуком. Щупленькая, маленькая, шустрая, весёлая, гостеприимная старушка создала молодым все условия, чтобы они учились, а когда ребёнок подрос, увезла его в свою деревню. Там мальчика подхватили ещё бабушка, дедушка, младшая сестра Вали Танюшка, и полетело время. Вскоре Андрею по окончанию института на семью выделили комнату  в  благоустроенной квартире. Жить бы им и дальше в Барнауле, но брат уехал в Новосибирск, чтобы быть ближе к родителям. С мамой у него какая-то неразрывная духовная связь. Недаром он в серьёзных жизненных вопросах советуется, прежде всего, не с женой, а с матерью, а Валю ставит перед фактом. Она же, слушаясь мужа и свекровь, плывёт по течению. 
                Ещё раз о работе 
За эти годы и здесь много воды утекло. В 1978 году контингент учащихся сократился, соответственно снизилась и учебная нагрузка учителей. Директор  сначала  обеспечила часами истории себя и своих приближённых, а мне оставила девять часов истории и географии,  да в трёх учебно-консультационных пунктах, которые открылись на двух автобазах и в одном молодёжном общежитии на улице Северо-Западной. Надо было один урок провести в автоколонне № 1935, затем переехать на конечную остановку трамвая 3-го маршрута, где тоже был один урок. Пальто нигде не снимала: некому было помочь, обращаться к взрослым водителям не  хотелось, да и холодно было в этих помещениях.  На эти полставки меня «благословили» со словами: «А ты пенсию получаешь и к тому же у тебя семья».   На мой звонок в крайком профсоюза ответ прозвучал весьма утешительно: «Дай Бог, чтобы большего горя, чем это, у Вас никогда не было». И за то спасибо!
Вскоре Тамара Михайловна переложила на мои плечи свою общественную нагрузку – проведение политзанятий  с учительским  коллективом и воззвала к совести: «Тебе твоя совесть не позволит отказаться от общественной работы».
 Надо же! а ей её совесть позволила отказаться.  Погоревав,  успокоилась и даже порадовалась свободному времени, которое могла уделить семье. Политзанятия расширили мой кругозор, я приобрела уверенность в своих силах. У меня даже появилось ощущение, что я учитель учителей.
 Боря стал подрабатывать на телеграфе.
 Весной я отправилась в РОНО по поводу перевода в другую школу. Обрисовала обстановку и своё положение. Завотделом удивилась:
- А  директор школы сказала, что Вы сами отказались от  часов! Не беспокойтесь, на новый учебный год  мы часы у директора возьмём и передадим Вам: у Вас будет ставка, а ей оставим два часа для сохранения квалификации, так что Вам не нужно никуда переходить.                «Есть ещё справедливость на свете»,- порадовалась я, но забирать у директора часы не решилась, предполагая, чем это для меня может обернуться. Я побывала в РОНО Ленинского района по месту жительства. Валентина Петровна Ермушина, заведующая РОНО,  была доброжелательна, она направила меня учителем географии в ИТК № 1 (вот и география мне пригодилась!) и по-матерински подбодрила. С приказом о назначении я прибыла в ШРМ № 17, что на территории ИТК, и на вопрос директора школы Усольцева Фёдора Семёновича, сухого неулыбчивого человека средних лет, о том, почему я именно сюда пришла работать, ответила, мол, хочу сделать перерасчёт пенсии с более высокой зарплаты. Он посетовал, что контингент здесь сложный и выразил надежду, что у меня работа наладится.


                Работа в ИТК-1
     Надо сказать, что в первое время  в необычных условиях работы в ШРМ-17 я испытывала  напряжение.
Однажды в кабинет географии вошёл мрачный рослый  детина,  дневальный по школе осуждённый Ефимкин, скромно присел и сказал:
- Вы нас не  бойтесь. Мы не звери. Никто Вас не обидит, а если что, скажите мне, я быстро разберусь.
- Не беспокойтесь, на этот случай есть режимная часть, - ответила я и разговаривать с ним не стала, хотя он пытался исповедоваться, что отбывает срок практически ни за что, что первые полгода выл, как собака, от тоски, а теперь просто живёт, как зомби. 
 Коллектив школы был разделён на две группировки: «правящая партия» и «оппозиция», которые даже в профессиональный праздник не садились за общий стол. К новичкам отношение было настороженное: с кем постоишь и поговоришь, к той группе тебя и причислят. Новый человек в такой ситуации чувствовал себя неуютно. Я была всецело поглощена работой, поэтому в коллективе держалась особняком, однако учителя с обеих сторон ко мне присматривались. Администрация наделила меня часами по истории и географии в 7-х, 8-х и 9-х классах, к  ним добавили «Основы Советского государства и права». Получилось семь подготовок. Скачилов, учитель географии, пенсионер, бывший военный, вёл только географию в 9-х классах. Учителя истории: энергичная и приятной внешности Галина Александровна Трофимова и полноватая, неторопливая Шкода Любовь Васильевна  давали уроки в 9-х, 10-х и11-х  классах. Для них расписание было урок к уроку, а у меня, естественно, с окнами.  По существующему положению преподаватели должны были вести воспитательную работу в отрядах, проводя политзанятия или лекции. Меня же нагрузили и лекциями, и политзанятиями. По дороге домой Трофимова однажды сказала: «Тебя проверяют на прочность: выдержишь или сбежишь? Но ты держишься молодцом!» А мне было так трудно! В течение двух месяцев директор отсутствовал по болезни,  и я стала замещать его часы  по истории. Все пять дней работала в две смены. Вечером, на десятом уроке, у меня уже не было сил вести занятие. Осуждённые сочувствовали: «Надежда Степановна, да отдохните Вы, а мы письма попишем».  Я изумлялась их благородному состраданию, многие из них всегда готовы были помочь. Дневальный по раздевалке Иван Исаков помогал снимать и надевать пальто, причём делал это с заботливостью брата. В знак благодарности я предложила ему под Новый год в обход запретов режимной части пронести тайно чай или брикетный суп, но он, к моему удивлению, отказался: «Надежда Степановна! Да не рискуйте Вы: есть, кому нам носить».
Зато со «сливок» нашего школьного общества в мой адрес неожиданно для меня посыпались камушки и нередко камни. Особую неприязнь ко мне  испытывала жёсткая, властная, татарской внешности завуч Валентина Георгиевна Галицкая: «Это что за инвалид, если получила зарплату больше нас?!» Простоватая учительница по литературе Буркова озадаченно спросила:
- Ты где ей  дорогу перешла? У неё такая к тебе враждебность! 
- Здесь впервые её и вижу. Что ей от меня надо, не пойму? 
- А что тут не понять? Ты инвалид первой группы. По её понятиям должна сидеть дома, быть несчастной и зависимой, а ты работаешь, получаешь хорошую зарплату, держишься стоически, не ропщешь на судьбу, не жалуешься на болячки, как это они делают. У тебя есть муж и двое детей. А Галицкая собиралась родить второго, да что-то не вышло. Вон у Антонины Павловны  один ребёнок, и то - умственно отсталый. Треть коллектива -  одинокие. Вот они и лютуют!  Вскоре произошёл более чем неприятный для меня случай. Своей злобой  потрясла Галицкая. Хуже человека в своей жизни я больше не встречала.  Полторыкина, Галицкая и я жили в одном микрорайоне. Служебный автобус высаживал нас возле остановки «Шинный завод», и мы вместе ожидали трамвай 5-го маршрута. Поздний вечер, холодный ветер, пронизывая насквозь, снегом заметал наши лица и одежду. Погода и усталость после двусменной работы с трудным контингентом не располагала к общению. Неожиданно Галицкая, глядя как бы в сторону, а не на меня, процедила сквозь зубы:
- Будь моя воля, я всех бы инвалидов сгребла в кучу, керосином  облила, да подожгла.
 От неожиданности я не нашлась, что ответить. На душе стало противно и тоскливо: такой ненависти я никогда не ожидала получить от женщины и от человека вообще.   В подошедшем трамвае, морально подавленная, я села в стороне от своих коллег.
 Галицкой мало показалось словесной грязи, так она перешла к тактике  террора, вынуждая принести справки о том, сколько я имею право получать денег,  могут ли мне оплачивать больничный лист и, вообще, имею ли я право  работать. Я была просто ошеломлена. За шесть лет трудовой биографии в предыдущем коллективе никто не вынуждал меня приносить какие-либо справки и доказательства. Куда идти? Где брать такие документы? И где найти время на поиски? Не успела я разобраться с этими заботами, как Галицкой потребовалась ещё одна справка. Справка о том, имею ли я право работать именно в этом  учреждении. И такую справку следовало принести в ближайшее время, иначе последуют определённые выводы. Я похолодела так, будто на меня свалилось большое горе. В парализованной правой руке задёргался нерв, словно током ударило в пальцы ног. Где найти защиту от террора? 
     В пересмену отправилась в юридическую консультацию. Мудрый доброжелательный юрист сразу понял мою смятенную душу и подковал знанием законов. Утром я уверенным шагом вошла в учительскую. В присутствии коллег громко и с некоторым гонором произнесла: «Валентина Георгиевна!» Она, оторвав глаза от бумаг, надменно, как мне показалось, посмотрела в мою сторону. «Валентина Георгиевна, - продолжала я,-  я имею право работать, как все, и вообще, и в частности в данном учреждении, и Вы незаконно требуете с меня всевозможные справки. Я намерена подать протест прокурору. По лицу Галицкой пробежала усмешка, но она ничего не ответила и опустила взгляд. В глазах сочувствующих учителей я заметила поддержку и уважение. Прозвенел звонок. Я вышла из учительской. Душу грело ощущение радости победы над обстоятельствами и в какой-то мере над собой. Пришло осознание своей значимости: «Я в чём-то мудрее и достойнее их, и моя инвалидность в какой-то степени даже возвышает меня над ними. Вот я, человек с серьёзными физическими проблемами, всего сама добилась в жизни, живу, пожалуй, не хуже, а лучше некоторых, никогда не жалуюсь,  не делаю людям гадости». С этого момента у меня появилась твёрдая уверенность  в том, что я останусь работать в этой школе. Но мою надежду зловредная Галицкая надеялась погасить. Она обратилась в  режимную часть колонии и стала там «заботиться» о моей безопасности, мол, Надежда Степановна – инвалид, она не может себя обслужить, прибегает к услугам дневальных, и как человек с физическими ограничениями в случае чего не сможет защититься.
      Вместе с директором Усольцевым, недалёким типом, они добились того, что у меня в конце учебного года режимная часть изъяла пропуск. При этом Фёдор Семёнович как плохой артист изобразил в своём лице трагическую мину, что, вот, мол, Надежда Степановна,  случилась неприятность для школы и для Вас лично, и в целях Вашей безопасности режимная часть изъяла  Ваш пропуск: «Вам теперь остаётся забрать документы.  Напишите, пожалуйста, заявление». Но прежде я отправилась к начальнику колонии подполковнику Александрову.  Выслушав меня, он   посетовал о двуличии директора школы: «Против Вас я ничего не имею, работайте хоть до старости. Это ваш директор ходатайствовал об изъятии у Вас пропуска. Идите к начальнику режимной части, он вернёт пропуск». Геннадий Петрович Червяков, начальник режимной части колонии возмутился: «Ну и подлый же у вас директор! Убедил нас всех, что старается для Вашего блага». Тем не менее, пропуск мне пока не вернули.
С тяжёлым сердцем я ушла в отпуск. В начале июня на всякий случай пошла в ГОРОНО по поводу нового места работы. Заведующий городским отделом образования В.Т. Громов, выслушав меня, в сердцах стукнул кулаком по столу:
- Я просил Галицкую не трогать Вас, Усольцеву говорил, но они никак не успокоятся. Чтоб у них у самих руки отвалились. Идите, будете там работать! 
     После приёма у Громова, я вновь пошла в зону в надежде вернуть пропуск, но, увы! Возвращалась как всегда по длинной грязной дороге. Навстречу шла учительница математики Лариса Иннокентьевна Голева, которой, как говорится, палец в рот не клади, она не оставляла ни одного случая несправедливости и непорядка, а всегда анонимно обжаловала их.  Видя мой неуспех, Лариса посоветовала обратиться в общественную приёмную газеты «Алтайская правда», куда я  тотчас же и направилась. Мне помогли,  пропуск восстановили, но направили для беседы к начальнику ГУВД полковнику Чернову, который, разрешая работать в зоне, запретил мне обращаться за помощью к осуждённым.
     В борьбе за выживание  и социальную справедливость я одержала ещё одну победу.  Когда учителя узнали, что я вернулась, сокрушённо роптали:
- Кто же её будет раздевать? Нам это нужно? 
- Я буду и раздевать, и одевать - раздался голос.
 Все уставились на маленькую, худенькую, с небрежной причёской коллегу Аллу Артемьевну Буркову, которая действительно стала мне бескорыстно помогать. Постепенно подключились и другие, и я, хоть и с горем пополам, но и сама постепенно начинала справляться со своими проблемами. Попросила дежурного по раздевалке осуждённого  Алексеенко принести стул с высокой спинкой и прикрепить его к полу. Также по моей просьбе он на уровне моего роста вбил в стену гвоздь. Когда некому было помочь, я раздевалась сама. Забрасывала левую руку на спинку стула, слегка поддерживая пальто, зубами расстегивала первую пуговицу, остальные расстегнуть было легче, широкие петли свободно их пропускали. На подоконник бросовым манёвром надёжно укладывалась  моя шапка. Зубами вешала пальто на гвоздь. Вот я и готова к работе.  Чувство удовлетворения согревало душу.  Какое  же это счастье раздеться самой!
 Мои уроки часто проходили на первом этаже. За две минуты до  последнего звонка  я просила ребят сидеть тихо и бежала на 2-й этаж в раздевалку, чтобы успеть до прихода учителей (без наблюдателей) с помощью подоконника и стула надеть на себя шапку и пальто. Застегнуть пуговицы сама я не могла, поэтому просила коллег. Однажды директор заметил, что я с последнего урока ушла на две минуты раньше, и тотчас же потребовал написать объяснительную, но к этому времени я уже перестала трястись перед администрацией, объяснила ему причину своего поступка и спокойно отказалась выполнить его требование.
 Во втором полугодии  снова, «билась» с коллегами, отстаивая право на большую нагрузку. Плотникова Маргарита Александровна, председатель месткома, чернявая широкоскулая женщина с неустроенной личной жизнью, преданно и с надеждой заглядывающая в глаза разведённым мужчинам, однажды изрекла:
- Будешь просить много часов, потребуем справку от психиатра. 
Получив в ответ мощный отпор, она в дальнейшем не решалась спрашивать с меня какие-либо справки, как бы притихла. Я благополучно доработала  второй год. В сентябре снова вышла на работу. Никто ничего не сказал. Директора Усольцева выгнали за какие-то мелкие пакости, а Галицкая ещё раньше уволилась из-за конфликтной ситуации с администрацией колонии. Новый директор ко мне отнёсся вполне доброжелательно.               
С удовлетворением я себе повторяла:
«Нам дана душа,
Дано и тело.
Мир нам дан
И контуры судьбы.
Всё дано.
Дано лишь чёрно-белым,
А раскрашиваем мы!»
     И благодарила Бога, что давал мне разум и удесятерял силы, когда на моём жизненном пути встречались, казалось бы, непреодолимые препятствия, а я решительно шла сквозь них и побеждала.
Итак, мы на пороге нового, 1982 года! Жизнь, несмотря ни на что, прекрасна и удивительна!               
       
                Прошло восемь лет.  1990 год.
Отшумела суровыми метелями и трескучими морозами зима. Ранняя весенняя оттепель радостью отзывалась в лицах прохожих. Я неторопливо шла  по площади Октября. Вспомнила, как с 73-го по 79-й годы ходила здесь в ШРМ-3. Давно это было! Меня кто-то окликнул, назвав по имени и отчеству. 
- О, Софья Григорьевна! Сколько лет, сколько зим! Как я рада Вас видеть! Постаревшая Софья Григорьевна, моя коллега по вечерней школе, тоже обрадовалась встрече. Она одиноко жила в доме за гастрономом «Под шпилем», пригласила к себе. Из дверей квартиры неприятно пахнуло старыми вещами. Было видно, что здесь «донашивали» и «доживали».
- Видишь, как я живу. Ремонт нужен. Сама делать не могу, а нанимать не на что. Получу пенсию, заплачу за квартиру, куплю лекарства, и едва остаётся на пропитание. Помнишь, я последние пять лет перед пенсией откладывала весь свой  аванс на книжку, чтоб у меня были сбережения на «чёрный» день. Ущемляла себя во всём, и во что теперь превратились мои трудовые деньги. А как у тебя? Когда ты ушла из ШРМ, твоя дочка  ещё ходила в детский сад. 
- Тамара учится в педагогическом училище на дошкольном отделении.  Она у меня незаменимая помощница, - ответила я. 
- Да, всю жизнь под руководством КПСС строили светлое будущее, и вот оно наступило, - с иронией сказала Софья Григорьевна и продолжила, -  в 47-м, после войны, карточки отменили, а сейчас войны нет, а ввели талоны. Доп.фото 4(талоны). Ходила вот, отоварила их. Сахар, масло, крупы получила, а какую очередь выстояла! Вот такая моя жизнь, Надежда!  А как твой сынок Женя? 
- Женя окончил музыкальное училище. По диплому - артист, преподаватель детской музыкальной школы. Направили его на работу в Косиху, в школу искусств. Если бы он туда поехал, то осенью его забрали бы в армию. А мама мне накануне сказала: «Не отпускай Женю! Как ты без него будешь? Да и не выдержит он в армии дедовщины». Вот я и уговорила его поступать в институт культуры. Документы у него не брали, мол, в армию скоро идти. Я пошла к ректору со своей справкой об инвалидности и Бориным чернобыльским удостоверением, и ректор разрешил принять у сына  документы. Экзамен по специальности Женя сдал на «отлично» и теперь учится. 
- Как! Борис был в Чернобыле на ликвидации последствий аварии на атомной станции. Как так, ведь у тебя первая группа инвалидности, и дети были маленькие? 
- А никто и не разбирался. Ночью призвали, как арестовали. Накопили – увезли. Вечером не вернулся, на другой день не вернулся. Поделилась горем  с коллегами. У одной из них муж работал в военкомате, она по секрету сообщила, что их отправили в Чернобыль. Я – в военкомат. Горю посочувствовали, но развели руками, мол, адреса не знаем. «Вот, когда он напишет Вам письмо, и обозначится адрес, тогда и запрос сделаем» - сказал дежурный.
      Далее я рассказала Софье Григорьевне, что Боря вернулся в конце июня, был худой, простуженный, покрытый сыпью, что он теперь не может в жару раздеться, сыпь выступает от солнечных лучей. 
- Да, пережили вы! А университет Борис окончил?
- Окончил в 1987-м году. Сейчас мы с ним вместе работаем в одной школе. Он ведёт русский язык, литературу, ОПТ, а я историю.
- Надя, ты же от нас в зону уходила. Как тебе там работалось? 
- Я отработала там девять лет. С учениками ладила. Кстати, работать там было интересно. Подготовлюсь, начитаюсь – слушатели всегда есть. Полный класс – из урока в урок одни и те же. Иной раз возвращаюсь с больничного, они довольные, мол, лучше Вас никто не рассказывает историю, и Вы одна из немногих, кто нас никогда не оскорбляет и не унижает.  Если администрация приходила ко мне на урок, они «лезли из кожи», чтобы хорошо отвечать и не подвести меня. Однажды  вечером в школе отключили электроэнергию, воцарилась полная тьма, и мгновенно вокруг меня образовалось кольцо из моих учеников. Одни светили спичками, другие собирали мои учебные предметы и таким окружением повели  в учительскую. Так что отношение с этим контингентом сложилось вполне нормальным. Сложнее было в коллективе, но именно там мне встретились люди, которые научили меня  с точки зрения закона бороться за своё место под солнцем, не молчать и не бояться вышестоящих. Ушла я оттуда по собственному желанию, мне сделали перерасчёт пенсии, и незачем  было  продолжать работать на саже. Ты же знаешь, что там, рядом с зоной, и сажевый завод, и шинное производство. 
- Надя, ты по составу семьи стояла на льготной учительской очереди по улучшению жилищных условий. Ты квартиру получила? 
- Да что Вы, Софья Григорьевна, конечно, нет! 
- Как нет?! И ты ещё после этого говоришь, что научилась бороться с точки зрения закона! Ты разве не знаешь, что работающие инвалиды детства приравниваются к инвалидам труда и имеют право на первоочередное обеспечение жильём. А в 1983-м году вышел закон, по которому инвалиды с парализацией конечностей также в первую очередь обеспечиваются жильём. Ну, что теперь скажешь? 
- Да ходила я к невропатологу, а она даже разговаривать не стала.
- Не говорить надо, а действовать! Вот сейчас иди домой, и будешь делать то, что я тебе скажу.
      Я покинула коллегу весьма озадаченная своей нерешённой проблемой. На другой день Гольдина мне позвонила:
- Сегодня же напиши письма в «Учительскую газету» и в «Фонд милосердия и здоровья», опиши, сколько времени ты стоишь на очереди, состав семьи, своё заболевание, стаж работы в школе и не забудь указать, что твой муж является участником ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС.
     Каждый вечер Софья Григорьевна «прокладывала» мне новый маршрут на завтрашний день, советовала, куда идти, что сказать. Она будто сама проходила со мной весь этот тернистый путь.  «Иди в горисполком к Романенко. Я с ней по молодости работала в одной школе. Я ей всё о тебе рассказала, она желает с тобой лично встретиться».   «Иди к невропатологу за справкой».    «Что? Отказали! Иди к заведующей, жалуйся письменно, и всё пиши в двух экземплярах!» Она направляла меня то в райком, то в крайком, то в жилотдел. Если, мол, не можешь открыть дверь рукой, открывай ногой. Если не пускает секретарша, иди напролом. Софье Григорьевне я иногда говорила: «Больше не могу, сил моих нет! Болит голова, ноги и колет в сердце». Следовал ответ: «Нет головы, нет сердца! Нет никаких болезней! Вставай и иди!»  И я шла. Через месяц меня пригласили на жилищную комиссию. Я пришла с детьми. В моём  сердце теплилась гордость за моих умных и красивых детей. Вот для кого я живу и добиваюсь лучшей жизни. За столом сидели важные чиновники:
- Вы хотите, чтобы мы улучшили Ваши жилищные условия? Но у нас ещё не все инвалиды войны жильём обеспечены.   
- Я знаю некоторых инвалидов войны, - возразила я, - которые уже трижды получали квартиры, обеспечили жильём не только себя, но и своих детей и внуков. У инвалидов войны было здоровое детство и юность, они пострадали за Родину, а я пострадала по вине безответственных чиновников от медицины, и у меня не было ни нормального детства, ни беззаботной счастливой юности. Я единственная из учителей города инвалид первой группы, отработавшая в школе уже семнадцать лет. По всем законам  имею право на первоочередное обеспечение жильём, а я уже десять лет нахожусь в очереди. Между тем многие  известные мне работники РОНО без всякой очереди обеспечили себя квартирами.
     Чиновники выслушали мой  монолог и сказали:
- Хорошо, завтра узнаете о решении комиссии. Комиссия решила выделить нам дополнительное жильё в виде отдельной однокомнатной квартиры. Я была в восторге. Сообщила Софье Григорьевне о наших успехах, она хладнокровно ответила:
- Не обольщайся, у нас многие решения остаются на бумаге.
      Со своей стороны моя дорогая коллега тоже не сидела без дела, она от имени пенсионеров продолжала всюду названивать и просить за меня, и однажды мне  позвонили из жилотдела Ленинского района и настоятельно попросили прекратить жаловаться, тем более что через неделю выделят обещанную квартиру.


Из дневника               
1 июня 1990 года.
 Сегодня счастливый день в нашей семье. Мы  получили ордер на однокомнатную квартиру  97-й серии, нам её дали в придачу к нашей «хрущёвке». Кажется, что и природа ликует вместе с нами. После продолжительных проливных дождей да с грозами в бездонном небе вновь ярко сияет солнце. Я знала, что этот день наступит.
10 июня.
Однокомнатная квартира, конечно, хорошая, но условия семьи от этого не улучшились. Мы решили сделать обмен двух квартир на одну трёх- или четырёхкомнатную. Получается, что из-за тёмной двухкомнатной квартиры смежной планировки на первом этаже с нами не хотят меняться из хороших четырёхкомнатных квартир.
-  Если уж трёхкомнатная, то квартира должна быть в новом районе, - советует  Софья Григорьевна, - в новом девятиэтажном доме, на среднем этаже с изолированными комнатами квадратной формы на солнечной стороне и с телефоном. Только так, иное не рассматривается.
20 июня.      
Мы  с Женей выбрали три варианта обмена. Показали эти квартиры всей семье и даже нашей доброй соседке Марии Филипповне.  Боря назвал одну из них  на улице Попова «царством небесным», и мы начали обмен, несмотря на то, что там требуется большой ремонт.  Сейчас потихоньку укладываем вещи в мешки и коробки. Как эти сборы радостны, волнительны, и в то же время всё это тяжело.
30 июня.
 Сегодня к вечеру заехали в новое жильё. Два дня возили мебель в разобранном виде, мешки и коробки. Уйма книг – целая библиотека!  Шесть человек устали таскать эти горы нажитого. Соседи на лавочках изумлялись, как всё это могло вмещаться в двухкомнатной квартире. Вещами завалили одну большую комнату, в другой будем спать на полу, а в третьей начнём ремонт.
10 июля.
 Несмотря на радость переезда в новую квартиру, это лето очень напряжённое. Ремонт приходится делать своими силами. Когда старые хозяева сняли со стен ковры и вывезли мебель, мы увидели шокирующую картину: из-под рваных обоев всюду сыпалась штукатурка, местами отваливаясь целыми пластами, а из-под плинтуса кое-где видна была улица. Как рассказали соседи, дом строили для инвалидов войны к сорокалетию Победы. В сроки не укладывались, и многое делалось наспех. Все добрые жильцы сразу отремонтировали свои квартиры, только Иванищевы не прикладывали рук. Благо, что сейчас во дворе дома идёт строительство кооперативных погребов. Рабочие разрешили брать у них бетон. Боря с Женей таскают тяжёлые ведра с раствором и вместе штукатурят ущербные стены.  Тома занимается кухней. Я езжу по городу в поисках новых обоев и всюду вижу пустые полки магазинов. Слово «купить» давно уже сменилось на слово «достать». Мне надо достать водоэмульсионную краску, белую эмаль, щётки из натуральной щетины и т.д. Ремонт и обустройство надо завершить к концу августа. Дальше  детям -  на занятия, а мне – на работу.
14 июля.
Два дня «пластаемся» с ремонтом в квартире, а на третий – едем на дачу. Там тоже дел хватает. Да и мозги должны переключаться, а душа отдыхать. Сбегаем ненадолго в бор. «Ку-ку!» - где-то из глубины леса вещает нам кукушка, над головой настойчиво стучит лесной труженик-дятел. Изредка по веткам шустро проскочит пушистая белочка. Все мы любим тихую охоту, к этому нас пристрастил наш грибник  папа Боря. Вот они аппетитные маленькие маслята, а из-под ёлки выглядывает крепыш-боровичок.  Мало-помалу, и набралось полных два ведёрка.  Будет теперь что на зиму в погребок поставить.                Доп. фото – 5.
Теперь Боря нажарит с грибами вкуснейшую картошку, да заварим чаёк с листом душистой смородины. Не перестаю повторять: «Какое счастье – своя дача!»  И соседи ближайшие все как родные. Есть с кем  поделиться и бедой, и радостью и совета спросить, и чаю вместе попить. Но пора и за работу. Женя пропалывает грядки, Тома поливает, Боря собирает сочную сладкую красавицу землянику. В этом году её особенно много: через каждые два дня – по большому ведру. Заготовки пока уносим в погреб при старой квартире.
18 июля.
Работа кипит по всем фронтам. Наконец-то заштукатурили стены. Женя выбелил потолки. Теперь дети вдвоём наклеивают обои.
Вчера к нам в гости приехал муж моей тёти Вали из Томска дядя Саша Бобков. Они с Борей начали копать погреб у нашего дома  рядом с соседями. На кооперативный погреб не у каждого найдётся достаточно средств, да и ячеек на всех не хватит. Думаю, что дня за три они управятся. Усталость уже сказывается у всей семьи.
3 августа 1990 года.
Сегодня в квартире красили  окна, всё шло как бы своим чередом, но вдруг моё сердце внезапно дрогнуло, и защемила непонятная тоска. С чего бы это? Давно не была у родственников. Как там они? «Дети, лето кончается, а мы так и не съездили к бабушке с дедушкой.  Сегодня докрашивайте, и ремонт на время прекращаем. Завтра едем в Новосибирск».
14 августа.
Четвёртого августа автобусом выехали в Новосибирск.  На улице плюс 25, в салоне душно. Дорога показалась длинной. Сколько я уже рейсов сделала «Барнаул -  Новосибирск» и «Новосибирск – Барнаул» и всегда при приближении к Новосибирску приятно замирало сердце: здесь я жила, училась, здесь мои родные, а по возращении в Барнаул оно радостно бьётся – здесь мой родной  дом! В этот раз я подъезжала к городу с чувством непонятной тревоги.
К воротам вышла одна мама. Годы её будто не берут: скоро 69 лет, а на лице ни морщинки и все зубы свои, и голос такой же молодой и мелодичный.
- Мам, а папка где?
- А он уехал на дачу к Андрею, седьмого вернётся. 
- Значит, у вас всё в порядке
- Да всё, слава богу, нормально, - спокойно прозвучало в ответ.
 После  ужина, как всегда, полились мамины нескончаемо-длинные  житейские речи:   
- Лёньку  Фокина, твоего двоюродного брата, ударил инсульт, теперь еле ходит. Говорили мы ему: «Остановись, Лёшка!». Но он пил запоями по две недели подряд. Отец ваш тоже не прочь принять очередную рюмочку, а ведь, скоро 70 лет. Пора бы уже и отказаться от выпивки. И Анатолий пьёт. Августине  опять пьяница и негодяй достался. 
- А как Андрей?
- Андрей тоже пьёт и, пожалуй, больше всех: Валька – жена плохая, в руках держать не умеет.
- Вот это да! Значит, Тине опять пьяница попался, а Валя – жена плохая, - возразила я.
- Да не заступайся ты за неё, - с раздражением ответила мама. 
Я поняла, что Валентине не сладко живётся рядом со свекровью. Время за разговорами летело быстро. Я поделилась своими проблемами: где хорошо, где плохо – рассказала всё, как на духу. Во втором часу ночи легли спать.
Седьмого числа приехал Андрей. 
- А где отец? - был его первый вопрос.   
- Как где?  Он же, как  с тобой уехал, так ещё и не возвращался, - изумилась мама.
- Как так? - опешил изменившийся в лице брат, - утром третьего мы с ним расстались, он должен был в этот день и вернуться.
 Все замолчали. 
-Его уже нет в живых! - нарушила я нависшую тишину.
 Вызвали милицию, и начались безуспешные поиски. 
Вскоре нам пора было уезжать. Мы вернулись в Барнаул расстроенные непонятным исчезновением отца, безутешным горем мамы и брата, который чувствовал себя виноватым за то, что сам не довёз отца до дома.
20 августа.
Несмотря на тягостное настроение,  мы продолжаем уже немыслимо измотавший нас ремонт. Пока мы были в Новосибирске, Боря с дядей Сашей закончили обустройство погреба. Сейчас муж занимается заготовками на зиму. Новый  погреб наполняется солениями и вареньем. Как я хотела, чтоб отец этим летом приехал посмотреть нашу новую квартиру! Но не вышло. Где он сейчас? Милиция ищет его по всем  возможным адресам наших родственников.

25 августа.
Вышла из отпуска. Директор школы, Мухачёва Галина Павловна, вызвала меня в кабинет: «Идите в РОНО, Вас хотят перевести учителем истории и географии в детскую краевую больницу». Это её известие меня очень обрадовало.
Правда, такая  удача  просто так мне на голову не свалилась. В конце учебного года в 83-ю школу на педсовет пришла заведующая РОНО Андреева Надежда Константиновна. Педсовет закончился, но меня как будто кто-то подтолкнул: не упустить момент и обратиться к высокому начальству. «Надежда Константиновна,  можно с Вами поговорить о важном для меня деле?».  Мухачёва предложила: «Если от меня секретов нет, то, пожалуйста, пройдите в мой кабинет».  «Надежда Константиновна, я люблю детей, свой предмет и школу. Галина Павловна это может подтвердить. Но в моём положении лучше было бы работать в детской краевой клинической больнице по обучению больных детей. Помогите мне, пожалуйста, туда устроиться».  И зав. РОНО пообещала к началу учебного года удовлетворить мою просьбу.
 Кстати, об администрации общеобразовательной школы № 83 в моей душе навсегда останется светлое воспоминание. Никаких справок с меня никто не требовал и, более того, завучи первой и второй смен советовались со мной, как удобней составить расписание уроков. Я чувствовала себя уважаемым учителем.  Инспектор, не раз побывав на моих уроках, выразила желание прийти ещё: «Надежда Степановна, можно я ещё к Вам похожу. Я у Вас учусь!»  За девять лет работы в колонии я выросла профессионально, так как часто приходилось проводить мероприятия в отрядах, численностью более ста  человек в присутствии всего учительского коллектива и администрации учреждения.  Конечно, с одной стороны, мне жаль бросать учеников, которых я веду с четвёртого класса, но нужно устраиваться в более спокойное место. 
30 сентября 1990 года.
В ночь на 31 августа  из Новосибирска позвонил брат. Он нашёл отца в морге, изуродованным до неузнаваемости.  Работник морга  предложил опознать труп по одежде и стал зачитывать сведения из журнала: «3 августа на улице Ватутина сбит машиной неизвестный лет сорока. Рубашка полосатая с отрезанными рукавами, вторая – в синий цветочек». Брата словно током ударило: именно в таких рубахах отец уезжал на дачу. Андрей с ужасом опознал одежду родного человека. По телу худощавого человека возраст определили неверно.
Первого сентября состоялись похороны.
Отца знали, уважали и любили многие, с которыми он работал и общался. Сотни людей пришли его проводить в последний путь. Просторный родительский двор не мог всех вместить, и на улице приостановилось движение.
Боли моей до сегодняшнего дня нет предела. Так и видится его доброе приветливое лицо, а при звуках баяна я всегда вспоминаю его светящиеся радостью глаза. Родители прожили вместе 45 лет. Дом остался без хозяина, семья – без опоры.               
15 октября.
Я работаю в филиале школы № 111 в детской краевой больнице по индивидуальному и групповому обучению детей. Администрация встретила меня доброжелательно. Завуч, Чайковская Маргарита Георгиевна, составила удобное расписание. Но настроение мое всё ещё гнетущее, и вообще, всей семьёй чувствуем сильную усталость. Сказалось всё: и мои «хождения по мукам» по улучшению жилищных условий, и переезд, и ремонт, и трагическая гибель отца.
Ремонт закончили. Всё расставили по своим местам, но такое ощущение, что мы не дома. Всё так непривычно: чужие соседи, чужой двор. Женя недавно даже сказал: «Как я хочу домой!»
Боря вслед за мной уволился из 83-й школы. Тоже ходит как потерянный. Раздражается по пустякам, но всё больше молчит.  Подрабатывает  переводами с немецкого языка. Студенты почти всех вузов снабжают его работой. Думаю, что скоро настроение семьи вернётся в нужное русло.
27 октября.
Не успела отойти от пережитых стрессов, как Боря нежданно преподнёс мне следующий. Вчера пришла с работы – его дома нет, и дети не знали, где он. В девять вечера зазвонил телефон. Тома сняла трубку. Папаня сообщил, что он уехал в Новосибирск. Мы ничего не поняли. А сегодня нашла записку: «Не теряй, я уехал в Исилькуль к матери. Поживу там зиму, а дальше будет видно». Зимнее пальто не взял, денег с собой нет, или самый минимум. Я не нахожу себе места. Сейчас мне, как никогда, нужно держаться в форме. Дети учатся, я у них единственная моральная и материальная опора.
 «Опасно и ненадёжно зависеть душой и телом от другого человека, от поворотов его настроения и судьбы. Только дело, творчество, работа могут сделать твою жизнь свободной и стабильной». Эти слова, где-то вычитанные мной, сказаны, как будто для меня.


1 ноября 1990 года.
С сегодняшнего дня в силу вступает программа «500 дней», в течение которой правительство надеется решить экономические проблемы в стране. Сейчас начнёт действовать рыночная экономика, это значит, цены поднимутся в несколько раз, что на самом деле будет, плохо представляю.
Жизнь становится всё труднее.  Как же некстати в такое время «путешествовать». С одной стороны, я злюсь на сбежавшего мужа, а с другой, переживаю: как он сейчас?
В эти дни Тома с Женей солят капусту. Дети отъезд отца почти не переживают. Без него они чувствуют себя раскованней. В последние месяцы его раздражительность их напрягала. Только мне всё равно плохо, без него – любого: то  спокойного, то взвинченного. Близится праздник, 7 Ноября. Одиноко.
8 ноября.
Вчера  мы все  ходили в драмтеатр на спектакль «В будущем году в то же время». Сама пьеса и игра актёров  нам понравились. Главная мысль – семья превыше всего. Сегодня на улице оттепель. Сейчас бы мы с Борей пошли на дачу, в тишине затопили печку, вскипятили чай. Может, он также скучает о семье. Устал?  Но устали мы все. Хоть бы поделился со мной.
10 ноября.
Жизнь идёт своим чередом. Женя взял на себя мужскую работу по дому: прочистил раковину, отремонтировал утюг. Тома готовит обеды. Я хожу гулять с собачкой Азкой, маленькой дворняжкой. Она тоже очень тоскует о хозяине. Сегодня получила от свекрови письмо: «Боря ко мне приехал и сказал, что, может, на зиму или навсегда.  Я сказала: «Решай сам!».  Я ответила: «Боря любит свою семью и никогда не сможет быть счастливым без нас». А дальше про обычные семейные дела. 
  12 ноября.
Сегодня пришло письмо от Августины. Пишет о своей жизни, о том, что с Толькой жить невозможно. Он пьёт и в пьяном виде агрессивен. Дала раскладку и Бориному поступку, что он, мол, негодяй, коль так поступил и чтоб я немедленно с ним разводилась. Как она легко судит о людях, сама всю жизнь рубила сплеча и мне предлагает  такие же бездумные, бессмысленные повороты. И в  чём Борина подлость? Не ругался, не оскорблял, не делил имущество и, кстати сказать, не разводится. Я знаю, что ему сейчас тоже нелегко, а может, и труднее, ведь, он столько сил вложил в воспитание детей, в благоустройство нашего быта и вдруг всё бросил и уехал. И это не просто так. И никогда я свои амбиции не поставлю выше терзаний близкого человека.  Мне нужно понять себя, понять его и найти возможность восстановить семью, ведь всё настоящее уходит в будущее. Я хочу, чтоб у наших с ним внуков рядом  были дедушка и бабушка. И сегодня в моих руках будущее счастье нашей семьи.
27 ноября.
Вестей от Бори больше никаких.  Трудно переключиться: днём думаю о нём, а  ночью вижу его во сне. Так же можно сойти с ума. Неужели он не тоскует без нас. Не верю. Скорей бы кончились эти мучительные дни. Хотя если не иметь в виду гнетущих мыслей, то живём мы обычной жизнью. Я хожу на работу, где нет проблем. Дети хорошо учатся. Женя устроился подрабатывать сторожем в детский сад и зарплату получает такую же, как и я. Дома спокойно, дружно, чисто, но так  не хватает мне такого маленького, но такого огромного счастья – дома он, мой муж. Пусть с проблемами, но только бы все вместе.
3 декабря.
Вчера ходили на концерт Малинина. В настоящее время – это мой самый любимый певец.  А сегодня пришла вечером с  работы – лежит письмо от Бори. Сначала обрадовалась, но, к сожалению, и огорчилась: он подтвердил слова своей матери, что в Исилькуль уехал навсегда. Видимо, подогревают обиды родственники. Что делать и сколько ещё ждать? Нужно ли писать? Или лучше молчать?  Как же тяжело мне без него и как нелегко иной раз бывает с ним…
8 декабря.
В газете опубликовали Борино объявление о переводе с немецкого. Шквал звонков. Досадно: сейчас бы сидел рядом и переводил, ведь, он так любит эту работу. Не выдержала – написала ему хорошее тёплое письмо со словами: «Скучаем, ждём! Не могу без тебя!»
10 декабря.
Сегодня с Томой были у портнихи. Ателье, в которое я много лет ходила, закрылось.  И теперь Анна Яковлевна, полная стареющая женщина, шьёт на дому. Ткани мне достались по счастливой случайности. Старая соседка, Марья Филипповна, когда-то запасала их для внучки, да решила мне  недорого продать, пока моль не съела. Томе сшили платье ко дню рождения, и сидит оно на ней, как на куколке, а мне летний костюм  набраковали.  «Анна Яковлевна, вы один карман выше пришили, а другой – ниже». «Действительно, - неохотно согласилась она, - но ведь мало заметно, давайте не будем перешивать». И следующая фраза, произнесённая ею, была довольно странной: «Ведь, всё равно Вы – инвалид!» Я не растерялась и ответила: «Вот именно поэтому на мне всё должно быть без сучка, без задоринки. Вот Вы идёте, и на Вас никто не смотрит, а на меня обращают внимание и буквально рассматривают, и что в этом хорошего, если люди будут думать: «Мало того, что инвалид,  да ещё и портниха недобросовестно шьёт». Анна Яковлевна  тут же исправила брак. Хорошо, что я понимаю людей и практически никогда на них не обижаюсь.
13 декабря.
Тому неожиданно положили в больницу с воспалением глаза. Без дочки мне теперь очень тяжело: ни одеться, ни раздеться, ни сварить. Женя учится и работает: как-то нам с ним надо крутиться, чтоб мне ходить на работу и к ней в больницу.
18 декабря.
Сегодня Томе семнадцать лет. К сожалению, свой день рождения она провела в больнице. Какое счастье, что у меня уже такие взрослые дети. Осталось выучить – дать высшее образование. С Женей вечером ходили поздравлять её именинным пирогом.
Несмотря на талоны и дефицит всего в магазинах, мы голодными не сидим, и одеваемся, хоть не модно (Женя осенью ходил в институт в кирзовых  сапогах), но по погоде. Без Томы вспомнила методы выживания, которыми пользовалась в общежитии. Когда Жени нет дома, а мне надо на работу, прошу помочь соседей. Кто-то и поможет.
31 декабря.
Вот и последний день уходящего года. Он был нелёгким, и всё равно я счастлива: у меня – хорошие дети, уютный дом, работа по профессии, духовные силы для жизни, стремление к лучшему – значит, и счастье всегда будет со мной.
Сегодня Женя ушёл на сутки дежурить в детский сад. К дочке пришла Маринка Ручина, её подруга из старой школы. Будем вместе встречать Новый , 1991-й, год.
20 января 1991 года.
Экономическое положение в стране ухудшается. Чтобы отоварить талоны, нужно выстоять огромную очередь. В течение двух часов Тома стояла за крупами,  а я – за молоком. В  магазине душно, тесно – народ нервный.
 С первого января моя пенсия составляет 730 рублей, зарплата – 900 рублей, а цены следующие: масло – 146 рублей за килограмм, десяток яиц – 16 рублей, мясо – 170, хлеб – от 2-х до 4-х рублей, литр молока – 1,2 рубля. Промышленные товары вообще не по карману. Утеплённое одеяло – 1500 рублей. За зиму в садовом домике дважды взламывали дверь. Унесли все старые подушки, одеяла,  пальто, посуду. Вот жизнь пришла – даже на старьё охотники нашлись.
28 января.
Завтра Женя улетает в Ленинград. Он благополучно сдал зимнюю сессию. Мы решили, что съездить нужно, пока по студенческому билету действует льготный проезд, да есть и возможность пожить бесплатно в общежитии института культуры у Славика. Нам  с Томой предстоит за него в это время сторожить в детском саду. Тяжело, конечно, но пусть он отдохнёт.
3 февраля.
Сутки с Томой дежурили в детском саду. Сначала было страшно: непонятный лишний звук казался подозрительным. Задремала под утро. Всё-таки работа сторожа не такая уж лёгкая.
17 февраля.
Сегодня ярко светит солнце. Первые осторожные проталинки на дорогах чуть слышно шепчут: весна не за горами. Веселее защебетали птички-синички, и в гармонии с природой улучшилось и моё настроение
. Женя благополучно вернулся из Ленинграда. Накупил опять пластинок с классической музыкой. Нам с Томой привёз духи, косметику
. На работу хожу с удовольствием, не чувствую никакого напряжения.
28 февраля.
В магазинах стало ещё хуже: даже по талонам нечего купить. С марта ещё вырастут цены. Кризис углубляется.
8 марта.
Вчера в коллективе устроили чаепитие. Хорошо повеселились, и я как бы немного развеялась, а возвратилась домой и на меня снова навалилась щемящая тоска. Спала плохо, всё передумала.
Мы жили 20 лет в своей тесной, но обжитой квартире.  В стремлении улучшить жильё, то есть добиться своего законного права, я ходила из кабинета в кабинет, а вечером выплёскивала именно ему, мужу, весь негатив, который копился в течение дня в общении с чиновниками. Однажды Боря стал упрашивать меня успокоиться и не ходить больше никуда, мол, мы и без  того живём нормально.  Квартира  тесная, проходная.  Однако много преимуществ: рядом магазины, транспорт, школа, детский сад, погреб под боком, гараж; комнаты тёплые, и что ему никуда не хочется переезжать. Но новая квартира необходима была, прежде всего, мне: я смотрела вперёд и знала, что она нужна  и Боре, и детям, и я готова была выдержать любую ходьбу-борьбу за лучшую жизнь семьи. А у него копилась усталость.  Именно мне надо было в сжатые сроки сделать ремонт, вырыть погреб, заполнить его заготовками, и от этого бесконечного «надо» порой и мне самой хотелось забиться в глушь, но я – женщина и мать, и могу выдержать многое. Невольно я сама в значительной степени спровоцировала этот срыв в семейной жизни и должна выровнять эту ситуацию. Сегодня ночью  приняла решение на мартовские каникулы съездить с Томой в Исилькуль: повидаемся, поговорим и на месте разберёмся.
Написала в Новосибирск письмо о своём решении. Что скажут близкие?
17 марта.
Сегодня в стране референдум: быть или не быть Союзу. С 30 декабря 1922 года живём в СССР, и вдруг встал такой вопрос. Для меня это неожиданно. По-моему, ничего хорошего из распада Советского Союза не получится.
20 марта.
Сегодня позвонили мама с Тиной. Они не советуют мне ехать в Исилькуль. Мама так и сказала: «Что, унижаться поедешь перед ним и его роднёй?» Я ответила: «Если я и унижаться поеду, то перед законным мужем. Есть мудрое изречение «Чтобы возвыситься, надо преклонить колени».
30 марта.
Наконец-то кончились месяцы невыносимой тоски. Сегодня мы все дома. Вот это и есть моё и наше общее счастье. Сегодня у Бори день рождения. Мы с ним ходили на дачу, топили печку, грели чай, наслаждаясь его ароматом и запахами весны. Я сама себе говорю «спасибо» за то, что я делала всё от меня зависящее, чтобы восстановить семью, что разум и интуиция меня не подвели. Мы оба сейчас счастливы и дети тоже. Недавно с Борей разговаривали почти до рассвета. Я рассказывала ему, как мы жили без него, а он о себе: «Вдруг в какой-то момент жизни я почувствовал себя таким уставшим и даже лишним в семье, и так нестерпимо захотелось тишины и покоя. Наверное, мне нужна была такая ситуация. Помнишь, как сказал поэт: «Лицом к лицу лица не увидать, большое -  видится на расстоянии. Я понял, как дорога семья!»
«Если бы ты знал, Боря, как я тосковала без тебя! И вообще, я без тебя -  ноль без палочки, а с тобой я десятка!»
«А я, -  ответил он, - без тебя  - два ноля, а с тобой я – сотня!»

Трудно в жизни быть сильным и смелым,
Может, легче за чьей-то спиной?
Может, лучше сидеть на месте?
Может, лучше любить покой?
Жизнь порой заставляет сгибаться,
Жить с поникшею головой.
Только всё же нельзя нам сдаваться
И любить пресловутый  покой.
Только всё-таки будем сражаться,
Пусть же нас закаляют года.
И нельзя нам с тобой расставаться
Никогда, никогда, никогда!
 
30 декабря 1993 года               
С последней записи в дневнике прошло около трёх лет. За это время произошли значительные перемены в стране, следовательно, и в жизни каждой семьи. С детских лет мы привыкли отмечать день 7 ноября как дату годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, но теперь этот день уже не праздник, нет привычной демонстрации с лозунгами, транспарантами, нет убранства улиц и площадей, не слышно криков «Ура!» и праздничного гула толпы.  Россия стала другой. 12 декабря 1993 года принята новая Конституция  страны. Основной закон восстановил в правах частную собственность на землю и недвижимое имущество.  Мы вернулись на капиталистический путь развития. Перешли от плановой экономики к рыночной. Вся страна – сплошной рынок. Заводы и крупные производства замирают, останавливаются. Честным трудом на достойную жизнь заработать невозможно. Живёт хорошо тот, кто лучше «крутится», кто умеет обмануть. Цены на продукты заоблачные: хлеб – 170 рублей буханка, масло – 1850 рублей. Одна тысяча практически  равна старому 1 рублю.
     Дочь Тамара окончила педучилище, работает в детском саду воспитательницей, и хотя работа ей нравится, но как можно прожить на зарплату в 23 тысячи, если цены такие высокие.  Работники культуры, просвещения, здравоохранения получают меньше других категорий трудящихся. Из-за невозможности просуществовать на нищенскую зарплату, многие бросают работу по специальности и устраиваются, кто куда может, да всё больше в торговлю.                Женя в институте учится последний год, его стипендия – 7 тысяч и он, подрабатывая сторожем, получает ещё 40 тысяч рублей
. Боря перенёс тяжёлую операцию на позвоночнике, из школы ушёл из-за  того, что после Чернобыля здоровье резко ухудшилось, работает теперь сторожем в детском саду.  Посылаю в поликлинику, чтобы пройти медкомиссию, может, инвалидность дадут. Но в ответ лишь одно, мол, в бочку закачусь, как Диоген, а по врачам не пойду.
И так хочется говорить любимому человеку тёплые слова:
Ты молчишь, тебе так грустно,
И в глазах стоит печаль,
И в душе, как будто, пусто.
Мне тебя всем сердцем  жаль.
Наберись-ка ты терпенья,
Будь вынослив, не страдай,
И рассеются сомненья.
Время лечит, так и знай.
Позабудутся невзгоды,
И наступят времена,
Когда ветер непогоды
Сменят светлые года!
     В детской больнице у меня 18 часов, на работе нет проблем, раздеваюсь и одеваюсь у гардеробщицы, немного приплачивая ей. И человеку к маленькой зарплате подспорье, и я не чувствую себя униженной. Ученики помогают донести учебники на рабочий стол, остаётся только объяснить, спросить и расписаться за оценку в учебном листке. С детьми у нас взаимопонимание. Администрация относится с уважением. Я чувствую себя уверенно в моральном и профессиональном плане.  Когда  занимаюсь в палате с лежачим больным, все дети и родители затихают и слушают мои уроки.  Иногда  мамы учеников говорят: «Если бы все учителя умели так рассказывать». Это меня радует и придаёт новые силы. Моя инвалидность в детской больнице имеет свой плюс.  Дети-инвалиды, пессимистично настроенные к жизни, смотрят на учителя и начинают приобретать уверенность в своём завтрашнем дне, значит, и они смогут найти своё место в жизни.  Поэтому  им есть смысл хорошо учиться. Но как в любом коллективе, и здесь нашлись люди, которым плохо от того, что кому-то хорошо. Подошла однажды коллега, нервная, ядовитая Ипатова и, сузив накрахмаленные глазки, озабоченно спросила «Как же так? Инвалид первой группы, а работаешь? Инвалидность с тебя надо снимать!». Я нашла, что ответить, и больше никто мне не докучал. Во всяком случае, в своём положении я усвоила истину: здоровые люди могут опаздывать на работу, а я, инвалид, не могу. По любой погоде: в мороз и гололёд, в дождь и распутицу я должна идти, и не стоит говорить, что с трудом добралась. Иные могут жаловаться на болячки, а я – нет. Здоровые могут сетовать на жизненные  трудности и неудачи, а я – нет, ибо всегда в любом коллективе найдётся человек, который скажет: «Ты – инвалид, получаешь пенсию, вот и сиди дома!» Многим просто не понять, что есть люди, которых  физические ограничения не только не ослабляют, а  удесятеряют силы, чтобы жить полноценной человеческой жизнью. Поэтому я смело иду сквозь преграды и от этого только выигрываю.               
                Поездка в Новосибирск
В августе мы ездили в Новосибирск на поминки отца.  Прошло три года со дня его трагической гибели.               
До сих пор при звуках баяна я вспоминаю его светящиеся счастьем глаза. 
В 91-м году мама отдала дом брату со словами: «Отец больше всех любил сына  и хотел, чтобы он после нас жил в этом доме».  Брат переселил маму в свою трёхкомнатную квартиру и тут же поменял её на малогабаритную однокомнатную квартирку. Доплату они с мамой поделили на двоих.                Вселившись в клетушку, мама сказала: «Чтобы никто из детей или внуков ко мне не лепился. Хочу жить одна!» У Андрея появились грандиозные планы по реконструкции дома, чтобы в нём заняться предпринимательской деятельностью. Вскоре он через двоюродного брата со станции Яя удачно приобрёл отличный пиломатериал, завалив им половину огорода, но на ремонт дома так и не нашлось никаких сил, ни  моральных, ни физических , ибо брат привык пользоваться постоянной помощью отца, а теперь бескорыстно работать было некому. Андрюха запил, и всё пришло к краху: дом в запустении, в семье ссоры и раздоры. Свою жену он унижает, а с детьми суров до грубости. Старший сын Роман не просто не уважает отца, а агрессивно к нему  настроен. Пятилетний же Ванечка страдает больше всех: «Папа напьётся, а кто же его поддержит, чтобы он не упал? Ведь он разобьётся, и ему будет больно».
     Жалко мне брата. У него были все условия для счастливой жизни: здоровье, красота,  талант, помощь и опека родителей, а результат печальный.
Мама теперь летом  сидит в панельной клетке и тоскует о своём доме и огороде. Одна у неё отдушина: ветвистый тополь ласкает ветвями её балкончик. Она с ним разговаривает и изливает ему свою душу. Деньги за квартиру, поделенные с сыном, она продержала  в сберкассе, которые в одночасье обесценились.
     Побывали мы и у старшей сестры.  Августина недавно по собственной инициативе развелась с очередным мужем, Анатолием Гришмановым. До развода они приватизировали трёхкомнатную квартиру на двоих, исключив из приватизации восемнадцатилетнюю беременную Риту с напутственными словами: «Потом свою квартиру приватизируешь». Но откуда и когда у неё появится своё жильё, никто не имел никакого понятия. Машина и гараж сразу были записаны на Гришманова, имеющего троих детей от предыдущих браков. В устной форме сестра сказала бывшему мужу: «Машина и гараж твои, а квартира моя», но документально всё это не оформила, положилась на божью волю, а теперь Толя требует раздела квартиры. Выгнать его она не может и проживать с ним на одной жилплощади невозможно: он пьёт и угрожает ей ножом. В общем, меняла сестра мужей, да ничего и не выменяла: один муж не лучше другого. Жильё трясёт и дочка, куда же ей деться: скоро будет ребёнок. Отношения с отцом ребёнка у неё не оформлены, и она, по-видимому, не собирается их оформлять. Насмотревшись на материны разводы, у неё сложилось неприятие регистрации. Сказала мне не то полушутя, не то серьёзно:
- Этот парень тогда совсем меня на цепь посадит.
 Я посоветовала сестре расприватизировать квартиру в связи с неучтёнными интересами дочери, но в ответ -  высокомерно и гордо:
- Неужели ты, Надя, себя считаешь умнее.  Да мне просто некогда этим заниматься, у меня 36 часов в школе.
 Я с сомнением покачала головой, как бы эта  проблема впоследствии не обошлась  дороже, чем зарплата за 36 часов,  но сестра и с возрастом не рассталась со своей гордыней.
     Самым благополучным в материальном плане на сегодняшний день из нашего семейства оказался Славик,  мой  дорогой  черноглазый племянник. В детстве и в юности он приезжал к нам на дачу. Вместе с ним мы ходили в лес, на озеро и могли о чём-то говорить до самой поздней ночи. Время пролетело.
Отслужив в армии, он уехал в Ленинград, окончил там институт культуры.  Будучи студентом, с группой однокурсников выезжал за границу и игрой на музыкальных инструментах заработал достаточную сумму денег, чтобы купить квартиру и начать своё дело.  Открыл маленький магазинчик в гараже на окраине города, затем ещё один. Торгует хозяйственными товарами. Денег хватает на нормальную жизнь и на то, чтобы отдохнуть в ночном клубе. Обеспечивает жену с ребёнком, иногда поможет матери. В добром гостеприимстве ему не откажешь: все мы уже побывали у него, вместе с ним путешествовали по историческим местам Петербурга.  На первый взгляд кажется, что всё хорошо, а удовлетворения от жизни у него нет. Бутылка водки частая гостья за его столом. Однажды в очередной мой приезд в Петербург мы, как обычно, до полуночи сидели с ним в его маленькой уютной кухоньке на первом этаже пятиэтажки. Неожиданно он сказал то, что  повергло меня в уныние:
 - Теть Надь, а ведь жить-то мне не хочется. Вроде бы всё у меня есть, и много я повидал на свете, а вот радости от жизни нет. Мог бы и новую квартиру купить, да ничего не хочу.
- А почему же твой деда Стёпа так любил жизнь, – спросила я,- и умел радоваться всякой малости?
 - Он жил в борьбе за существование, - грустно ответил Слава.
 Я не  сразу смогла понять, откуда такая депрессия. Молодой, здоровый, красивый успешный мужчина, есть семья, друзья – всё на месте, и почему?  И только позже до меня дошло, что не своим делом занимается человек. Он, данный ему от природы талант артиста, променял на  чуждое для него, торговое  дело, но дающее достаток. Уехала я тогда с чувством тревоги в душе за будущее дорогого мне человека.                До нового года осталось менее двух дней. Я верю, что в стране в скором будущем настанет иная, лучшая жизнь.
                Минуло два года.
 Повзрослели дети. Они стремились жить своей жизнью. Объём моего дневника всё увеличивался и увеличивался. Чаще приходилось выговариваться в нём. Были трудности, были радости, были победы и поражения.  Ехала я однажды домой с работы вместе с коллегой,  Антониной Иосифовной Польщиковой, она поинтересовалась здоровьем моего мужа.
- Плохо, - сказала я, - и в поликлинику не идёт. 
- А ты сама его веди. Мужики не любят жаловаться на здоровье, а твой Борис тем более. Вон, смотри, врач из пульмонологии, который тоже был в Чернобыле, уже получил инвалидность, а  покрепче твоего мужа будет. Он и работает, и пенсию получает.
     Я приняла совет коллеги как руководство к действию, и прежде всего сама пошла с его проблемами к терапевту в специализированную чернобыльскую поликлинику, затем подняла с дивана и его самого. От врача к врачу мы ходили вместе. В конечном итоге ему выдали направление на освидетельствование. Вместе мы пришли и на комиссию. Сначала меня не пустили в кабинет, где заседали мастистые врачи, но потом пригласили. 
- У него целый букет болезней, и если мы дадим ему группу инвалидности, то он почувствует себя ещё хуже, - витиевато изрёк председатель. 
- Хорошо, назовите, пожалуйста, то заболевание, которое обострится от того, что ему государство будет давать на хлеб и молоко? - быстро нашлась я.
 У членов комиссии было некоторое замешательство.   
- Он у вас такой загорелый, наверное, работает в саду, - неуверенно протянула одна из присутствующих. 
- Да, - сказала я, - по мере сил он работает в саду. Я вот без рук и тоже там работаю. Ногами. Стою на одной, другой грядку пропалываю. Нас к этому наша тяжкая жизнь вынуждает. 
Вопросов больше не последовало. Борису установили инвалидность, связанную с увечьем, полученным во время исполнения воинской службы. Через месяц он стал получать пенсию, на которую можно было скромно жить, и он бросил утомительные для него ночные дежурства сторожа.
     В 1995 году в нашей семье произошло радостное событие: родилась внучка Кристина.
Дочь по окончании педучилища поступила в педагогический институт, поэтому мы, её родители,  всецело занялись воспитанием малышки.  Особенно много внимания внучке уделял дедушка. 
     Бабушки нашего микрорайона с любопытством часто наблюдали картину, как дедушка Боря с внучкой в коляске в сопровождении пушистой подруги собаки породы колли, что в те годы жила у нас, направляется то на прогулку, то в молочную кухню, то в магазин. Однажды один сердитый сосед укорил нашего дедушку:
- Слушай, мне моя жена всю плешь проела, мол, вон добрые люди как с детьми занимаются, а тебя с дивана не стащишь. Мужики из подъезда зуб на тебя точат. Тебе что, больше делать нечего?
В ответ все трое, дед, внучка и собака, каждый по-своему, лишь усмехнулись и продолжили во дворе свои зимние  игры.  Однако хлопоты и заботы о ребёнке нам были не в тягость, а в радость. Особенно умилялся дедуля.       Однажды, прижав к груди малышку, прошептал: «Господи, за что ты мне, грешному, подарил такое счастье». А мне признался, что живёт  теперь только для меня и для внучки. Любовь к маленькому существу разукрасила нашу  многолетнюю семейную жизнь новыми красками, о существовании которых мы доселе и не могли предполагать. Было ощущение, что до рождения Кристины наша жизнь была как подъём в гору по труднопроходимым тропинкам, и вот мы достигли цели. Стоим на вершине, где растёт-расцветает удивительной красоты цветок как символ нашего семейного счастья, созданного по крупицам за долгие годы совместной жизни.
     Именно в это время у Бориса возродилась тяга к литературному творчеству.
Писать он начинал ещё в молодые годы, печатался в газетах «Советский воин», «Красная звезда», «Омская правда», «Комсомольская правда», в районных и заводских многотиражках. Везде и всюду он заявлял о себе как пишущий человек. Были статьи, репортажи, заметки, а теперь полились рассказы и миниатюры. Вместе с внучкой они заново открывали для себя удивительный мир, осмысливали бурно меняющуюся действительность девяностых годов. Боря  стал активно участвовать во всевозможных литературно-художественных конкурах и фестивалях, занимать призовые места, печататься в местных изданиях и коллективных сборниках. Принимая живое участие в  работе чернобыльской организации, созданной в 1989 году, в конце девяностых выпустил общественно-информационный, познавательный журнал «Полынь», в котором печатались  и материалы чернобыльского движения.    Фото журнала.
     Радостью и гордостью семьи и друзей было награждение Бориса орденом Мужества.
По этому поводу он пошутил: «Орден дали, теперь подождём ордер». Наша жилищная проблема на тот период была острой. Жили в квартире вшестером.  В очередь на улучшение жилищных условий мы встали в 1995 году. И действительно, пришло время, и ордер нам выдали! У Бориса появилась отдельная комната, как и полагалось по санитарным нормам. 
     После расселения с семьёй молодых  впору было вспомнить старую пословицу «Вместе тесно, а врозь скучно». Затосковали о внучке. Я каждую неделю в четверг после обеда забирала пятилетнюю Кристину из детского сада, и три дня подряд длилась наша семейная идиллия.
                Прошло ещё девять лет.
Из дневника:               
27 марта 2004 года.
Закончился суетливый шумный день. Разошлись весёлые гости. Семья спит, а мне не терпится поделиться с неизменным другом жизни, личным дневником. С  утра мартовский пронзительный ветер колючим снегом заметал лица прохожих. Невольно вспоминались стихи поэта «Зима недаром злится…» Однако невзирая на погоду все приглашённые гости пришли на мой 55-летний юбилей. Днём раньше приехала из Новосибирска Августина. Сестра до самого позднего вечера готовила полуфабрикаты для праздничного обеда, и сегодня, встав рано, к трём часам дня уставила  разными блюдами два раздвижных стола.
Доп. ф.-10
Коллеги и друзья поначалу чинно расселись по своим местам. Под звон бокалов с шампанским  наша завуч Татьяна Степановна, симпатичная приветливая брюнетка, сказала трогательные поздравительные слова, а Тина взяла на себя роль тамады. Женя заиграл на баяне, и полились песни наши и наших родителей: то с раздольной радостью: «Калинка-калинка,  малинка моя…», то с тихой грустью: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина» выводил высокий красивый голос Валентины Ивановны Корневой, солистки хора. Зазвучала «Цыганочка». Моя энергичная сестра первой вышла на круг, раскинула по сторонам лёгкие руки, отчётливо застучала каблучками. Гости не усидели. «Давно я так не плясала» - сказала Соня Закирова. Порадовала и внучка Кристина, пела и плясала вместе со всеми. Мало того, тоже вошла в роль тамады, затеяв весёлые игры с гостями.  «Ну, готовый кадр для института культуры!» - восторженно  воскликнула Зинаида Боброва.  Сели отдохнуть, и опять полились приятные поздравления.
Доп. ф.-11
 Дали слово мужу. Борис за словом в карман не полез: «Вот всё вокруг,- он развёл руками,- в том числе и я сам, создано умом и сердцем моей жены, она ангел-хранитель этого дома. Только благодаря Надежде я окончил университет и, вообще, состоялся как муж, отец и хозяин». Борины слова в присутствии родственников и друзей ложились как бальзам на душу.
Да здравствует счастливая жизнь и после пенсии.
29 марта.
 Августина уехала на следующий день после юбилея. На прощанье как бы с лёгкой завистью сказала: «Да, Надя, я просто изумляюсь, глядя на тебя. Многие люди в 90-е годы разорились, потеряли то, что имели, а ты не только сохранила семью и всё, что было нажито за годы, а ещё и приумножила. Можно сказать, процветаешь: сама в квартире, и дети жильём обеспечены. Как так?» Мне было непонятно, то ли Тина одобряет меня, то ли сетует, а переступив порог дома, она неожиданно добавила, видимо, вспомнив свою старую манеру, хоть как-то ущипнуть: «А вот духовности в тебе маловато!» И быстро скрылась за дверью. Мне стало жаль сестру, ведь, под словами «потеряли то, что имели» она подразумевала, прежде всего, себя. С квартирой у неё получилось глупо и нелепо. Анатолий, после упорного натиска поделить жилье, вдруг отступил и ушёл жить к сыну, который к этому времени перебрался из Казахстана и как беженец получил комнату.  «Видимо, согласился, что машина и гараж его, а квартира моя» - успокоилась Августина. Но как она без документов собиралась стать владелицей данной жилплощади – большой вопрос? После смерти  Анатолия Гришманова  в наследственное право на половину квартиры вступил его сын Алексей. Сестра испытала сильный стресс. Долго пришлось ей ходить по судам, и  лишь кое-как, истратив нелишнее здоровье, судебным решением увеличить свою долю в интересах несовершеннолетнего внука. Ведь вместе с ней проживала и Рита с ребёнком. Чтобы выплатить наследнику  за треть квартиры, пришлось продать жильё и на оставшиеся деньги купить старый дом на окраине города. В доме требовался большой ремонт. Наняла сестра недорогих строителей-узбеков и до поздней осени «пласталась» вместе с ними. А когда привела дом в жилое состояние, пригласила жить вместе и детей. Прожили зиму, а бурной весной обнаружилось, что дом стоит в подтопляемом месте. Почти две недели булькала под ногами вода. Быстро сгнили доски пола. Хоть снова да ладом начинай ремонт! Иногда Тина подумывает в очередной раз поменять место жительства, но помечтает и на этом остановится. Годы уже не те! Иногда, не  скрывая, сетует, что одинока: «Вот был бы у меня старичок, он бы снег во дворе почистил, а я бы завтрак сготовила». В молодости сестре многое давалось без труда, мало что ценила, а на старости всё это легкомыслие вылилось в серьёзные проблемы, грудой свалившиеся на хрупкие плечи по сути трудолюбивой и образованной женщины.
1 апреля.
Сегодня кончились весенние каникулы. В этом полугодии у меня 20 часов. Работаю в отделениях ревматологии, пульмонологии и  гематологии. Дети поступают, в основном, со слабыми знаниями и не случайно: у многих тяжёлые хронические заболевания. Психологически работать с ними бывает нелегко. Занимался в гематологии рыженький послушный мальчик Ваня, старался, и вдруг медсестра доводит до сведения: «Можете не учить, выписываем, как безнадёжного». Не забыть мне убитого горем, рослого, крепкого мужчину, отца ребёнка, его безвольно опущенные плечи и безысходную боль во взгляде немигающих глаз.
 К счастью, дети чаще выздоравливают. Несколько лет подряд лечилась в больнице Наташа. От «химии» облысела девичья головка. Наденет Наташенька платок и идёт на уроки. Через год она приехала в больницу  на контрольные анализы с отросшими густыми волосами.  «Я только на обследование»- пояснила  Наташа. И действительно, через неделю она вернулась домой.   
15 июля.
Обычно с ранней весны до поздней осени мы живём на даче. В последние годы около нашего садоводства на месте старого аэродрома развернулось жилищное строительство. Пустили транспорт, открылись  магазины. Теперь справа от нашего дачного посёлка – город, слева – знаменитый  ленточный бор. Ранним летним утром многоголосое пение птиц под окном ласкает слух. Боря встаёт рано, разжигает на улице печку, ставит чайник. Следом просыпаемся мы с Кристиной, пьём ароматный чай и идём в бор за грибами. Ведёрко внучки быстро наполняется доверху. Доп. фото 12. К обеду нас ждёт грибной суп, тем более что к нам в гости придёт поэтесса Валентина Новичихина, с которой мы давно дружим. Ей очень нравится у нас, и нашей даче она посвятила стихи:               
Словно сторож у калитки
Куст черёмухи стоит –
Эта дачная визитка
Меня манит, как магнит.
Тротуарчик деревянный
От калитки до дверей.
У крыльца на грядке пряный
Базилик и сельдерей.
Рядом бархатцы, ромашки,
Белой пеной резеда.
Здесь с душою нараспашку
Ждут меня друзья всегда.
На участке здесь порядок,
В доме чистота, уют.
Не за каменной оградой
Трудоголики живут.
Не получено наследство –
Нажито своим трудом.
Приучила жизнь их с детства
По крупицам строить дом.
Позади невзгоды, беды:
Замкнутый разорван круг.
Можно праздновать победу,
Тяжкий одолев недуг.
Восхищаюсь я как прежде,
Видя славную чету:
Стойкость, мужество Надежды
И Бориса доброту!
                Прошло два года.
Из дневника.
24 сентября 2006 года.
 Неспешно шелестит золотая листва в берёзовой Бугринской роще, что живописно раскинулась вдоль пологого берега полноводной Оби. Могучий тополь за маминым окном также вещает ей своей  позолочённой листвой о прекрасной поре бабьего лета. Мама, маленькая старушка с  ясным умом и светлой памятью, вышла поутру на балкон, осторожно дотянулась, будто поздоровалась,  до тополиной ветки, по-хозяйски расположившейся на перилах её балкончика.   
- Ну, вот и дожила я до своего 85-летнего юбилея! - сказала она своему молчаливому другу.
Мы с Кристиной заранее приехали на празднование маминого юбилея.  Все близкие, кроме Андрея, который оказался на тот момент в запое, расположились за праздничным столом. 
- Дорогая мама! – сказала я,- восемьдесят пять! Не каждому дано дожить до этих дней и встретить такой славный юбилей. А жизнь была нелёгкой, непростой – росла без матери, и сердце было ранено войной. А дальше: и нужда, и нездоровье, и четверо детей – и всё же восемьдесят пять! Солидный юбилей! И неспроста. Ведь, несмотря на все невзгоды, любила петь ты и плясать; всегда друзья, родня, соседи – и всех встречать и провожать; и никогда ты не сидела, чтоб просто так, совсем без дела: то огород, то у  плиты, то шила, то вязала и часто тихо песни напевала. И не напрасно ты жила, трудилась –  и к лучшему вести детей  стремилась. И многое тебе, конечно, удалось. А если что когда-то не сбылось, то ты об этом не жалей – живи до ста и не старей, чтоб был Столетний Юбилей!  Доп.ф-12.
Мама запросто выпила стопочку водки и запела свою любимую «Ой, да ты калинушка, ой, да ты малинушка! Ой, да ты не стой, не стой на горе крутой». Подтянули, как могли. 
Гости разошлись к вечеру, а мы с Кристиной остались ночевать у мамы. Долго-долго разговаривали. Мне было, как никогда, легко около неё.
- Доченька, а как здоровье Бориса? - справилась мама.
- Боря чувствует себя относительно хорошо благодаря заботам врачей. В поликлинике ежегодно проводится диспансеризация чернобыльцев. Раз в год обязательно пролечивается в госпитале. Регулярно принимает лекарства,- пояснила я и добавила,- он по-прежнему много пишет. Готовит к изданию новый сборник, где будут, в том числе, и чернобыльские рассказы.
- Ну а ты-то  как сама? Тебе уже 57 лет, сколько ты ещё думаешь работать? Поберегла бы своё здоровье!
 - Мама, я просто не мыслю жизни без работы. Сама подумай, ведь я всю жизнь в труде и в одной профессии. Мне кажется, что если я уволюсь, то  у меня земля  из-под ног уйдёт. Ты не переживай, выходных у меня хватает. Представь себе, что я ещё 8 – 10 раз в месяц хожу на спектакли и концерты, да не одна, а вожу за собой группы инвалидов и пенсионеров. И мне это нравится.
- Где же ты силы-то берёшь? - изумилась мама.
 - А вот именно в этой-то круговерти я силы и черпаю, -  откровенно призналась я.   
- Расскажи, как дети? - продолжала выспрашивать мама.
- Женя работает по своей специальности. Тома тоже работает, она педагог по дошкольному образованию. Зарплаты, конечно, маленькие, но они учатся жить экономно.
- Кристина-внученька мне очень нравится. Умная, активная! Тома с мужем не собираются родить второго ребёнка?
  - Собираются, и в ближайшем времени!
 Перед тем, как заснуть, мама встала, взяла мою неподвижную правую руку  и поцеловала.  Такая неожиданная нежность на моей памяти случилась впервые:
 - Доченька, ты прости  меня. Я не всегда справедливо поступала с тобой.      Её голос дрогнул – она заплакала.
- Мама, что ты, что ты! Ты всё делала, как надо. Сколько же ты сил вкладывала, чтобы я выздоровела, не получилось, ну что же теперь! Живу как все нормальные люди. Не переживай!
 - Да ты у меня самая умная, я горжусь тобой! Только мне, Надя, всё равно больно смотреть, как тебе тяжко даётся жизнь.
 Мы заплакали обе.
- Наденька,  давай не будем больше расстраиваться, пора  спать, а то не уснём до утра.
 На сердце у меня было легко и радостно: мама понимала меня, а я понимала её.
На следующий день я побывала у Тины. Она всё также живёт с семьёй дочери. Не всё ей в этом нравится, но приходится мириться. Посидели за столом, потом пошли в огород и до вечера разговаривали с сестрой о  жизни. Она недавно была в Санкт-Петербурге у сына. Торговля у Славика развалилась. Он пытался выправить положение, брал кредиты в банке, в итоге, только завяз в долгах. Тина очень переживает за него. Я же считаю, что у племянника есть главное в жизни – семья, и Славик вскоре найдет свою  новую тропинку в жизни. 
На другой день с утра мы уезжали от мамы.  При расставании она попросила меня:
- Дочка, когда меня не станет, заботься, пожалуйста, об Андрее. Он несчастный человек, пьянчужка! Надя, отчего всё так получилось, ведь, мы с отцом пьяницами не были?
 Я не ответила ей на этот вопрос, но пообещала в экстремальных ситуациях помогать брату.
                Прошёл ещё один год
Из дневника.
20 августа 2007 года.
Сегодня необычный день.  К полудню приедет брат с очередной своей женой. Он не был у нас много лет, ещё не видел наш новый кирпичный дом, который мы построили на месте старого зелёного домика. Нам самим ещё не верится, что мы «вытянули» такую стройку.   Доп. ф.-13.
Наш новый «дворец» - показатель того, что жизнь в стране значительно улучшилась: исчезли талоны, очереди, давка в транспорте;  магазины наполнились товарами -  всё можно купить. Андрея ждём с нетерпением. Хоть и были у нас с ним по жизни всякие раздоры, но я его всё равно люблю.
В 90 –е годы  досыта помотала его судьба по свету. Когда Валя развелась с ним по собственной инициативе, он  пережил огромный стресс: пил, завязывал, срывался, уезжал за счастьем за границу. Жил в Чехии. Вернулся и произнёс: «Только у нас в России и жить-то можно».  На заграничный капитал едва хватило денег купить домик в деревне. Менял деревни, менял жён, но неизменно с ним оставался его баян, его талант музыканта и радость, которую он дарил людям своей зажигательной игрой.
 К пяти часам вечера к нашему забору подъехала машина брата. У калитки расцеловались, познакомились с Олей, прошлись по участку и сели на веранде за накрытый стол. Как всегда полились, казалось, нескончаемые разговоры. После третьей брат озорно взял в руки баян, стремительно забегали по клавишам ловкие пальцы, и запел на всю округу звонкоголосый народный инструмент. Ближайшие соседи побросали тяпки. Пришла певунья, Клава Рекунова и Рита Косолапова, весельчак Серёжа, и пошла «петь-плясать губерния».
 Стемнело, разошлись гости, а мы с Андреем ещё долго сидели под лунным небом.
 Вдруг он неожиданно сказал:
- Надя, ты даже сама не знаешь, какая ты молодец:  семью создала и сохранила, работаешь всю жизнь, люди тебя уважают. А какой ты красивый дом построила! Спасибо тебе, сестрёнка! Я горжусь тобой.
 И мне в этот момент вспомнилось наше далёкое детство, как мы летними вечерами, иногда допоздна, вместе с Андреем и сестрой Томой сидели в своём  дворе на крылечке и пели.
- Братик,- сказала я,- бери баян, запевай нашу любимую!
 И тихо зазвучала старая мелодия «Завтра снова дорога, путь нелёгкий с утра. Хорошо хоть немного посидеть у костра, но  волной набегая, тронул вальс берега, а вокруг голубая, голубая тайга».
 

                Послесловие.         
 Десять-двадцать лет в жизни человека – это и много, и мало, но всё равно пролетают, как ослепительный  миг.
Мне уже за шестьдесят.
Это, знаете, немало,
Только сердце, как часы,
Сердце биться не устало.
Сердце бьётся, не сдаётся,
Значит, жизнь ещё идёт.
За суровою зимою
Вновь придёт пора цветенья,
Будем радоваться жизни
До последнего мгновенья!
    Мы теперь пенсионеры. Дети живут самостоятельно, но рядом с нами, работают.  Женя -  концертмейстером в Доме художественного творчества, а Тамара – в детском саду. Взрослой стала и Кристина. Подрастает и вторая внучка Аннушка, которая названа в честь прабабушки, Анны Герасимовны и похожа на неё своими яркими карими глазами. Жизнь продолжается. Нет только больше  моих родителей. Мама ушла из жизни первого мая 2011 года, не дожив до девяностолетия четыре месяца. В одной могиле на Клещихинском кладбище города Новосибирска покоятся их тела. Стоит один памятник на двоих, как одна жизнь, прожитая десятилетия со своими печалями и радостями. Я приезжаю на эту могилу, как в их новый вечный дом, и они теперь молчаливо выходят меня встречать. Слёзы застилают глаза. Как жаль, что так поздно приходит осознание, почему я, пока они были живы, так редко говорила им тёплые, ласковые слова. И ни разу не сказала о том, что они были для меня самыми дорогими людьми на свете. На склоне лет я с трепетом повторяю: «Спасибо родителям, спасибо всем добрым людям, так или иначе оказавшимися на моём пути, спасибо Богу за трудную долю, за силу воли, за оптимизм, за все события жизни, которые даны  были, как урок или как подарок судьбы».
Фото из семейного альбома:               
1. Кристина с собакой:  «Неразлучные друзья»;
2. Боря с колли Лариской: «Спасибо за верную службу семье»;
3. «Дышу – не надышусь, знать, в раю я нахожусь!»;
4. «Мы с подсолнушком рады солнышку»;
5. «Ягодка – красавица внучке очень нравится»;
6. «Несёт детей кому-то аист, А нам капуста, всем на зависть, Словно с неба манну, Подарила Анну»;
7. «Собачка ягодку искала, а Аня спелую срывала»;
8. «Мой старый друг – велосипед, мне без тебя дороги нет!»;
9. Поэтесса Валентина Новичихина: «Возле дома, у калитки, куст черёмухи стоит. Эта дачная визитка меня манит, как магнит»;
10. «Взял баян и ну, играть, а Кристина – танцевать: «Дядя Женя, веселей! Я пойду тогда быстрей»;
11.   «В день светлый внучка родилась - Подарок самый лучший в мире. Теперь живёт в одной квартире Времён не рвущаяся связь. Сровнялось семь Кристине лет: Игрушки дарят ей и  сладость, А в окна льётся солнца свет, И на душе такая  радость! Ты расти, Кристина, смелой, Справедливой будь. Отправляйся чайкой белой В трудный жизни путь. Эту истину простую Ты запомни наизусть: Как глаза твои сияют, Так душа сияет пусть!;
12. В мой день рождения 27 марта отмечается Международный день театра. Мы с мужем в драмтеатре. 2012-й год;
13. В театре  всей семьёй;
14. На празднике 40-летия Ленинского района;
15. В кругу друзей и родных в  день 65-летнего юбилея Бориса;
16. С членом СП России, редактором моей книги Владимиром Михайловичем Коржовым;
17. Встреча с коллегами из школы рабочей молодёжи № 3;
18. В гостях у татарской диаспоры;
19. На даче с Валентиной Новичихиной;
20. С внучкой Кристиной;
21. Нам вместе не тесно, а даже интересно!;
22. Вот и Аня – первоклассница! «До свиданья, детский сад! Здравствуй, школа! – говорят»;
23.   Мне 65 лет;
24.   Наша семья. 1 января 2016 год.

                Отзывы читателей
Маленькой женщине.
Стихотворение поэта Николая Бажана  посвящается Тушиной Н.С.
Маленькая женщина – добытчица.
Как ресницы ей рассвет раскрашивал,
Может быть, она чуть-чуть обидчива?
Сердце бьётся, ничего не спрашивая.
Я сказал ей что-то – взгляд доверчивый
Долго оставался неприкаянным.
Маленькая женщина, Вы – женщина!
Говорю с восторгом: «Вот какая Вы!»
Без сомненья, не с простым характером.
Создала уют семьи так бережно.
Жизнь, длиною в жизнь,
Шутя, не тратила
Маленькая женщина над берегом!

Я благодарна судьбе за встречу с удивительной женщиной, Тушиной Надеждой Степановной. Это человек с мягким нежным юмором, с добрым отзывчивым сердцем и, вместе с тем, сильным и мужественным характером. После первой встречи и краткого знакомства я кое-что узнала о её судьбе, но из чувства такта не могла задать некоторые вопросы. Публикация в газете «Шаг из круга» отрывков из книги Надежды Степановны меня очень обрадовала. Только жаль, что печатается всего одна страница. Уважаемая редакция, я очень вас прошу, найдите людей, которые смогут профинансировать издание книги. Я одна  из первых приобрету её и дам прочитать своему сыну, который в одиннадцать лет попал в аварию и остался с одной рукой. А потом я буду давать эту книгу всем, кому нелегко в этой жизни.                Татьяна  Ташлыкова.
Здравствуйте, дорогая редакция! Огромное Вам спасибо за публикацию отрывков из книги Тушиной «Хозяйка своей судьбы». Я человек здоровый, но часто жаловалась на жизненные трудности. А теперь мне стыдно это делать. Печатайте, пожалуйста, больше страниц из этой книги.                Виктория Стрелкова.

Я работаю в краевой филармонии администратором, здесь и  увидела Надежду Степановну, которая водит группу людей на концерты филармонии. Я обычная женщина, со своими проблемами, которым уделяла немало внимания, а если честно, то просто замыкалась на них. Увидев Надежду Степановну, поразившись её оптимизму, жизнелюбию и узнав о её жизни из газеты «Шаг из круга», я подумала, а что же я, здоровая женщина, распустила себя, хандрю – вот человек без рук не унывает, да ещё умудряется помогать другим, поддерживая их.  Изменив свой взгляд на жизнь благодаря Тушиной Н.С., вместо того, чтобы плакать над проблемами, я научилась их решать, и мне стало легче жить.                Надежда Авилова.

О необычной судьбе Надежды Степановны Тушиной я узнала из газеты «Шаг из круга». Меня поразило то, что маленькая девочка, став инвалидом, смогла выжить в этой нелёгкой жизни. Несмотря на все преграды, она упорно шла к своей цели, мечтая о многом и постепенно, шаг за шагом, этого добивалась. Почему меня заинтересовала судьба этой женщины? Да потому, что у меня у самой сын инвалид детства, он уже взрослый, ему 20 лет, студент университета, но по-прежнему зависит от меня. Не хочет делать самостоятельных шагов, во  всём надеется на меня. Я специально договорилась о встрече с Надеждой Степановной и пришла к ней с сыном, чтобы он посмотрел на такого человека и сделал для себя выводы. Я попросила Надежду Степановну немного рассказать о себе. Сын задавал вопросы, всё записывал и даже написал о ней статью в университетскую газету. Я же ему сказала: «Смотри на эту женщину и учись, как нужно добиваться в жизни своей цели: какая самостоятельность, какая сила духа, какой характер! Если ты не изменишь своего отношения к жизни, я откажусь от тебя, чтобы ты научился самостоятельности, оказавшись в экстремальных условиях». Марина Корханян.

Я знакома с Надеждой Степановной несколько лет. Она приглашает нас, инвалидов и пенсионеров, в театры, на концерты. И ведёт нас, несмотря на своё состояние здоровья. Глядя на эту женщину, я всегда удивлялась, откуда она  берёт силы? Я часто помогаю ей и по её просьбе хожу в правление краевой организации Всероссийского общества инвалидов за газетой «Шаг из круга», которую она раздаёт людям при посещении театра. Из газеты я и узнала о Надежде Степановне больше, по-другому стала смотреть на неё. Я ещё с большим уважением стала относиться к ней, женщине, сделавшей себя, несмотря на физические ограничения здоровья.                Татьяна Бредихина.



Содержание
Бороться и искать…
Реквизиты для перечисления средств
Вместо предисловия
До болезни
Школьные годы
Болезнь
В районной больнице
Дома
Переезд
В Новосибирске
В Пятигорске
Возвращение из Пятигорска
В интернате
После интерната
В НИИТО
В институте
В Барнауле
Шесть соток
Работа в ИТК-1
Беспокойные восьмидесятые
В  новой квартире
Крутое время перемен
Послесловие
Отзывы читателей