Подготовил к публикации А.Г.Зельцер на основании интервью с Гагариной Л.В., известным череповецким журналистом (1939-2018гг.), 25 августа 2014 года.
1. Дед по матери - Иван Садовников (.. ,1928 г.).
Родом из крестьян, долго жил в Питере (считался на заработках), безусловно, был связан с революцией и гражданской войной. Периодически он приезжал, привозил еду. По словам матери, их дразнили - «большевистские дети». Помню, на чердаке хранилась его сабля и маузер, брат Саша играл этим маузером. Когда дед умер в 1928-м, матери было 10 лет, злая мачеха выпихнула её «в люди» в 14 лет.
2. Отец.
Отец - Ребров Василий Ильич, г.р. - 1918, год смерти не знаю. Мать родилась в дер. Вешки Ржевского р-на Калининской (Тверской) обл., отец - в соседней дер. в 5 км от Вешек. В Ленинграде отец учился в морском в училище. Условие приема туда - только холостых - послужило причиной того, что родители «не расписались». В морское училище отец поступил в 1940 г. В этом же году он приехал в деревню на каникулы. Накануне мать всю ночь шила мне платье их ситца. Утром мы пошли его провожать, он до самой разлуки нес меня на руках, перенес через речку. Я держалась за его шею, просила: «Папка, не уходи!» Он говорил, что нельзя ему, учиться надо. И много раз оглядывался, как будто чуял, что война нас разлучит надолго.
В войну корабли Балтийского флота перегнали на Дальний Восток. После войны он, возвратившись в Ленинград, искал нас, писал, из сельского совета ему отвечали, что мы «пропали без вести». Тогда он женился на ленинградке - учительнице, через год у него родился сын, потом - второй. В 1946 году отец приехал в отпуск в свою деревню. В то время еще был жив его отец – мой дед. Помню, мать повела меня в соседнюю деревню (5 км) на встречу с отцом, нарядила меня понаряднее. Я устала, хотела спать. При встрече отец был холоден со мной. Они долго говорили о своем, видимо, он сказал ей, что жить с ней не будет, что он женат.
- Ну, пойдем домой, - сказала мать.
- А папа? - спросила я.
Видимо, к тому времени он был уже женат (отметки в паспорте не было). Несомненно, сыграло роль и то обстоятельство, что мать со мной «были под немцем». Иметь «такую» жену морскому офицеру не следовало. По дороге домой я, не понимая, что произошло, все тянула мать назад, к отцу...
В деревне с ней случилась истерика, она кричала, плакала, билась о землю. Помню, бабы вылили на неё ведро колодезной воды. Мать подала на алименты. Суд был во Ржеве. Отец рассказал обо всех обстоятельствах, разлучивших нас. Судья предложил ему платить алименты или узаконить отношения. Он ответил, что у него уже есть в Ленинграде два сына.
Потом у матери были романы. Бабы интересовались: кто приходил? Мне было очень стыдно от этих расспросов. Мне было стыдно, что она курила, пила самогон, вокруг неё были прозвища, сплетни… Теперь я понимаю, что она была глубоко несчастлива. Мы не видели от неё ни тепла, ни ласки. Последние годы она жила попеременно у меня в Череповце или у моей сводной сестры Валентины в Бабаево. Она искала у нас тепла, и я простила ей, что не получила его от неё в детстве. Скончалась мать в 2009 г.
3. Мать - Садовникова Клавдия Ивановна (1918-2009).
Мать - сирота, окончила 7 классов, что для деревни тех лет было редкостью, мачеха её фактически спровадила из дома в 14 лет. («Хватит тебе учиться, пора работать!») Ни дома, ни огорода у неё не было, она моталась по чужим углам. В 1939 г. в гражданском браке родилась я. О непростых отношениях родителей я рассказала в очерке.
Мать родила меня в деревне Вешки. Перед войной в нашем деревне жить стало хорошо, на трудодни стали давать муку. Мать была простой колхозницей, но и она завела себе в то время («справила») два крепдешиновых платья и пару лаковых туфель-лодочек.
После войны мы с мамой переезжали с места на место. Это было связано с её работой. Тогда в области было развито молочное животноводство, и молоко перерабатывали на сыр и масло на многочисленных заводиках. (У истоков маслопромысла до революции стоял наш земляк по Череповцу Николай Васильевич Верещагин) Детская память сохранила красивый сыр в красном парафине. Способная мать быстро выучилась ремеслу маслодела и начала работать сначала- помощником мастера, потом мастером. Частые наши переезды были по двум причинам: нередко мастеров снимали за мелкое воровство, за недостачи; не имеющая ни дома, ни огорода мать была «легка на подъем».
4. В оккупации.
Немцы пришли в деревню Бабино Ржевского района в сентябре 1941-го. Веселые, уверенные («все ржали»). Их определили на постой. Они заняли большую комнату, мы все перебрались в маленькую кухню. Мать и сестра были красивые, чтобы фрицы не приставали, мазали лицо сажей, убирали волосы под платок. Немцы со смехом показывали на них - «русские свиньи». Мать стирала на них, готовила еду. Хвастали: «Гитлер сказал, скоро возьмем Москву, там будет парад». Изредка детей угощали шоколадом, когда выпьют- раскисают, становятся сентиментальными. Любят показывать домашнее фото: муттер, фрау, киндер. Плакали, глядя на фото. Предупреждали: придут СС и румыны, их бойтесь, ни о чем с ними не спорьте.
Верующая старуха встретила оккупантов с хлебом и солью, помогла составить список подлежащих аресту и уничтожению. Несчастных расстреливали солдаты на огороде.
После поражения под Москвой (в январе 1942 г.) немцы помрачнели. Ржев... Зимой они дров не жалели, жарко топили печь, сидели по пояс голые. Переели всех кур (кур они очень любили, жарили целиком). Зарезали всех свиней, остатки доедали на другой день. Мать за то, что стирала и готовила, получала объедки. Во время их ужина (с самогоном) мы дрожали на кухне, как бы они не сунулись, пьяные, к нам. У них завелись вши.
«Блицкриг» не получился, население плохо шло на контакт с оккупантами, поэтому они стали больше внимания уделять пропаганде. Появились листовки. Населению обещали сохранить колхозы, открыть церкви. Пропаганда использовала факты репрессий. ( «После нашей победы Сталина мы убьем, он уничтожил миллионы людей»). Людей запугивали, что иного пути, как сотрудничество с немцами у них нет. («Вы были в оккупации, только за это вас расстреляют или сошлют в Сибирь»). Подпольщики призывали не верить немецким листовкам, коллективно их сжигать. Гестапо вылавливало подозрительных, ночью кого-то арестовывали. Мы ничего не знали и боялись.
В окрестностях появились партизаны, они сожгли конюшню, стали подрывать рельсы, в деревне появились каратели (СС). У соседней дома повесили подростка. Вряд ли он был партизаном, просто был избалованный, хулиганистый, чего-то украл (на помню - гранату или продукты). Мать родила его уже возрасте, она валялась у немцев в ногах, целовала им сапоги («Он еще ребенок»), но те были неумолимы. Повесили его прямо перед её окнами и не разрешили снимать. Так он висел долго с табличкой «Партизан». Мать сошла с ума.
В деревню пришла девушка-подпольщица. Она проводила беседы с теми, кому можно было доверять. Говорила, чтобы не верили немецкой пропаганде, их сказкам, что Москва пала, давала читать листовки. В деревне она была не раз. Однажды она попросилась у матери переночевать («Больше мне негде»). Мать потом рассказывал, что не могла сомкнуть глаз - за такую провинность смерть грозила ей и мне. Подпольщица легла под кровать, где спала мать. Её арестовали в соседнем большом селе, где была средняя школа, допрашивали и пытали в классе, она не выдала никого. Тогда картели вырвали ей язык. Кровь хлынула фонтаном на стену класса. После войны в школе организовали музей её имени, все жители посетили этот музей. Я помню большое черное пятно на стене класса. Имя её я не запомнила (Паня Зиматова? Лиза Чайкина?).
Посмертно ей присвоили звание Героя Советского Союза.
Весь скот угнали на восток.
Полицаи в деревне были из местных. Староста (б. председатель с/с) был связан с партизанами и помогал им. После войны его наградили.
Наша местность - арена жестоких боев. В 1942-1943 гг. главной причиной поджогов домов и бомбардировок стала месть партизанам и тем, кто их укрывал, поддерживал. Бомбили много раз и не один год. В деревне уже научились различать свои самолеты от вражеских по звуку двигателей. Помню бомбежку в 1941 г. Наш дом разрушен, пропали вещи. Помню, как от налета бежали в лес. Детей хватали в охапку. Немцы бомбили и обстреливали бегущих. Поле – в 100-та метрах от деревни. Мать бежит, я - на руках, бомбы падают. С ужасом прыгаем в яму для картошки. Я - на дне ямы, мать нависла сверху, чтобы прикрыть меня. После войны я, студентка, стеснялась своей матери, её одежды, малограмотности, что она оживлялась только в предвкушении выпивки… А ведь она спасла мне жизнь, жертвовала собой! Она умерла в 2009 г., до этого жила поочередно у меня или у моей сестры по матери Валентины в Бабаево. У неё накопилась безысходная усталость от войны и от пережитого. В её 70-летие мы с сестрой по-глупому поинтересовались, чего это она такая замкнутая и понурая. Глупый вопрос.
«Я вся израсходованная». В годы моего детства мать, выросшая в дикой нужде, брошенная отцом, столько претерпевшая от судьбы не была нежной ко мне, я была обделена лаской. В старости мать искала ласки от нас...Умирая, каялась: «Я не дала тебе ласки, прости меня». Сестра Валентина такая же жесткая - в мать.
Голод. Даже в это страшное время кому-то повезло больше. Дальние родственники отца жили в глухой деревне за болотом. На технике туда не проехать, немцы боялись утонуть, на эту деревню просто плюнули и забыли. Кохозники там сеяли, сважали. Я падала от голода. Послали меня просить Христа ради. «Девка хоть...». Помню, меня довезли на лошади верхом 10 км. От вида стола я просто обалдела. Стопка блинов, творог. Остатки несъеденного я спрятала под матрац. Продукты загнили, появились черви. Родственники удивились. Что, мало тебе? Что прячешь? Мне было чуть больше пяти. Я заплакала, не понимая, за что меня ругают. От родных я ушла домой одна. Меня искали. Мальчик из деревни на велосипеде. Дойдя до ближайшей деревни, я спрашивала, как идти дальше. Мать встретила меня почти с матюками: «Подохнешь с голоду!» Ругала за то, что покинула сытое место, за то, что ничего не принесла съестного.
5. Нас погнали на Запад.
В январе 1942 г., после Ржева, немцы собрали в Бабино целую толпу для отправки на Запад. Мать была в списке «ненадежных» (секретарь ВЛКСМ сельсовета, жена офицера, сознательная, грамотная). Велели взять с собой самое ценное. Шли пешком к Ржеву_- зачем, не говорят. Куда ведут - никто толком не знал. Зачистку деревни провели СС. Арестовывали партийных и комсомольцев, евреев, советский актив, красноармейцев и советских командиров. Колонна пополнялась несчастными в других деревнях. На привале нас загнали ночевать в школу. Я плакала, часто просилась в туалет. Конвойному это надоело. «Ещё раз попросишься - пристрелю».
На второй день конвойные занервничали, боялись партизан. Нас грубо подгоняли идти быстрее. Упавших пристреливали. Пошли по заснеженному полю, на поле -стога. Соседка сказала матери: «Клава, брось девчонку в стог, может она хоть уцелеет». «Погибать - так вместе», - ответила та.
В поле на нас налетели советские самолеты. Видимо их цель была отбить нас у фрицев. Летчики стреляли по обочинам из пулемета, конвойные разбежались, спрятались. Несколько человек убежали. Мать была молодая, физически крепкая, она умудрилась нести меня на руках (я была легкая) и тащить чемодан. В нем было её единственное богатство- пара крепдешиновых платьев и лаковые туфли-лодочки. Самолеты улетели. Конвойные стреляли по убегавшим.
Добежав до первой деревни, мать заскочила в первый дом. Видимо, хозяйка дома увидела нас из окна, слышал крики и выстрелы. Молча он показала матери на крышку подпола, мы нырнули туда, затаились. Заскочивший вслед немец, крикнул: «Партизанен?» У матери захолонуло сердце. Она представила, что женщина также взглядом покажет на подпол. Но случилось чудо - та не выдала нас. И второе чудо - я перестала плакать. Немец убежал. Мать нашла на дороге снарядный ящик, привязала к нему свой поясок, посадила туда меня и мы побрели искать приюта. Нести меня на руках у неё уже не было сил.
В Бабино матери было вернуться нельзя - она нарушила «орднунг» - сбежала от конвоя. Мы остановились в одной деревне (у маминой знакомой), кругом разбитые дома. Жили в бане, в сарае два года (или это 1944 г.?).
Помню голод в 1945-м, после освобождения. В мороз голыми ручонками дети откапывали из земли мерзлую гнилую картошку, лепешки из неё можно было есть только горячими. Ходили тайно в поле собирать колоски. Поле охранял конный милиционер. При его появлении мы драпали в кусты, прибежав домой, прятались в подпол. Нас предупредили: поймают - в тюрьму. Еще предупредили, что за наши «преступления» будут сажать родителей.
Помню как в 1944-м (1945?) я ходила по деревне просить милостыню. я была маленькая, худая. Войдешь в чужой дом и стоишь. Просить я стеснялась. Чтобы ободрить меня, хозяева спрашивали: «Девочка, ты что стоишь, спой нам». Тогда я начинала петь модную тогда песню: «В кармане маленьком моем есть карточка твоя, а, значит, ты всегда со мной, моя любимая». За пение мне давали кто - свеклу, кто -горошек, морковку. Своего огорода у нас не было, колхоз не сеял - поля были засеяны минами.
6. После освобождения.
Ранее я слышала, что в 1943-м начали призывать 17-летних. Позднее я прочла об этом у писателя Кондратьева.
Помню страшный голод. У кого что осталось - меняли вещи на продукты. А что было менять у матери? Поля не засевали несколько лет, на полях - мины, снаряды. Многие мальчишки остались с тех пор калеками - подорвались на минах.
У кого остались какие-то запасы продуктов, меняли на вещи, золото с большой выгодой. Мать выменяла на еду все свое богатство: два крепдешиновых платья и туфли-лодочки.
7. Я ищу отца.
В 1973-м 13 сентября у меня РОДИЛСЯ СЫН Петя. В 1976-м погиб муж (самоубийство). Мы с подругой (Майей Соломоновной Теплитской) поехали на юг и проездом в Питере я попыталась увидеть отца...
доп. 03.10.14 г. Как меня агитировали в партию.
В ...г. я работала в сельской школе в Ржевском ...районе Калининской обл. Уволилась директор, и мне предложили занять её место. Работа у меня шла, мы организовали дискуссионный клуб и еще много интересного. Первые песни В.Высоцкого. Мы собирались на крыльце у моей хозяйки и включали магнитофон на всю катушку. Меня вызывал парторг: «Чего вы там слушаете алкоголика?»
Мне неоднократно предлагали вступить в партию. Приезжал молодой секретарь райкома. Агитация была однообразной, это было не доводы, а склонение. Как же так - директор школы и не в партии. «Заманухи» были такие: с партбилетом ты сделаешь успешную карьеру (подробно, кем и когда сможешь стать), раньше получишь квартиру. Я отбивалась, как могла, говорила, что согласна с «линией», буду работать также добросовестно и т.д. Молодой секретарь ушел, не сумев меня убедить. Вскоре из области для уговоров приехал ком-м в солидном возрасте – около 45 лет. Уговаривая, он буквально ходил по пятам за мной целый день. Вечером прихожу - он сидит на крыльце - не успел на поезд (автобус). Пришлось искать ему ночлег в деревне. На другой день он уехал, не сумев убелить меня. На самом деле я, к несчастью, родилась и выросла правдоискателем, заступником униженных и оскорбленных. У коммунистов меня шокировала трескотня карьеристов и нескрываемая тяга к привилегиям (а на словах - все для народа).
Дополнение, январь 2015 года.
"Калининский университет, филфак - 4 года + добавить еще год истфака. Историю средневековья читал Арон Яковлевич Гуревич - его выслали из Москвы, когда боролись с «космополитами», семья оставалась в Москве. Читал он интересно и мне нравился как человек и как мужчина. Те, кто ходил всерьез, получали задание: и тему и помощь. Я ходила только послушать и посмотреть на него. Лекций не пропускала. О чувствах своих я и не думала признаваться. Когда был выпускной вечер, все немного выпили, и одна из сокурсниц выпалила: «А Людмила влюблена в Вас!» Гуревич её остудил: «Вы что, ее секретарь?» Потом он встретил меня на улице: «Людмила, вы ничего не хотите мне сказать?» Я опустила голову, потупилась и долго молчала. Так ничего и не сказала...
Началась целинная кампания. Решение было принято в инстанциях «наверху», нас никто не спрашивал. Нам в ультимативной форме приказали написать заявления. Я отказалась. Я тогда дико соскучилась по дому, устала от сессии и мечтала увидеть родных. Со мной проводили профилактические беседы, но я не поддалась. Тогда меня лишили стипендии".