На меня, по только им ведомым причинам, вышли родственники семьи, которая некогда жила в Бирюче.
Фамилия семьи Бери.
И она сразу разбудила во мне воспоминания, которые я давно считал умершими.Сразу оговорюсь - не знаю, имеет ли конкретная семья отношение к тому сообществу, о котором расскажу ниже. Вполне возможно - это явления совершенно разного порядка. А может - и одного. Что , собственно, не перечеркивает исключительности явления.
Надо вам напомнить, что в начале ХХ века, по столыпинской земельной реформе, в треугольнике больших сёл - воликорусского Верхососенска и малороссийских Старой Безгинки и Шараповки, появились двадцать два хутора. К нынешнему дню их осталось всего два - но это другая история.
А наша история заключается в том, что, среди этих хуторов был один, населенный как бы иностранцами.
Дело в том, что среди волостных земель, выделенных под хутора и отрубы, был и государственный фонд, на участки которого министерство Внутренних дел расселяло семьи из тех губерний, где наделов не хватало. И на верхососенские земли переехали сразу несколько семей, если я прав, из Костромской губернии. Они и образовали хутор Литая Калитва.
Обо всем этом я узнал много позже, когда писал повесть "Во поле берёза стола". Но хутора костромичей я тогда не коснулся. ибо он не вписывался в стройную картину реформ. Да и, собственно, к концу семидесятых, когда я собирал сведения о хуторах, Литой Калитвы уже не было. Оставались кривые коробки срубов, сады с соловьями да ребра сельхозмашин с колесами, на которых спицы были согнуты в виде латинской буквы S.
Но лет за пятнадцать до того я, пацан, ходил пешком из своего Колодезного в Верхососну с бабушкой, Анной Ефремовной. В Верхососне у нее жили сестры - баба Настя и баба Доня. И вот, когда мы шли по Литой Калитве, бабушка останавливалась попить воды из ключа у хаты старой женщины, какую сама бабушка называла "святой Вилкой". Меня святая пугала какой-то землистостью, и внуки её, похожие на корешки, выскакивали на улицу и откровенно разглядывали меня, переговариваясь при этом. Я ни слова не понимал. Хотя уже по дороге, за хутором, бабушка объясняла мне, что "буй" по ихнему - это мальчик, "луй" - девочка и ведро. "Баде", " логажа", "поняй", "расата" - всё это хуторские наречия, а самих хуторян в округе зовут каратуями. Что они "не нашего Бога веры и сроду у лаптях не ходили"", а бог у них сделан из тряпичной куклы в человеческий рост. И молиться на неё хуторяне приходят в хату бабы Вилки.
Признаюсь, что, по малолетству, а позже из-за лени, я не интересовался судьбой хутора. И те обрывочные сведения, что сохранила память, уже не помню, откуда пришли ко мне. Люди говорили, что в советское время Литая Калитва составляла один колхоз, чуть ли не имени Фабрициуса. Во время оккупации немцы там не набедокурили, если не считать, что увезли в Германию их тряпичного бога. Наверное, жители взамен сделали другого. После войны, и до самой его кончины, хутор на правах бригады входил в колхоз-гигант имени Кирова.
Еще помню, как в 1971 году, на призывном участке в Новом Осколе, я увидел группку голых парней, которые, как оказалось, носили одну фамилию - Бери. Похожие, как патроны, они напоминали мне те корешки, что разглядывали меня на хуторской улице. Я попал с ними в одну команду и скоро узнал, что они - студенты местного техникума механизации, куда поступили после школы на хуторе Литая Калитва. Говорили они не на своем хуторском каратуйском, а вполне на русском. Хотя и тут в особицу. "ГалавУ". "нАгу", "пашата" вместо пахота. До сих пор в памяти их расхожее "Груй гарадан дербаи ожичи ожичей", хоть и не помню, что это значит...
..и вот это письмо от потомков Бери. Оно подняло меня в дорогу, и я приехал на хуторище. Здесь клоками кустятся былые подворья, в землю вросло колесо со спицами на манер буквы S.
И младенческим родничком на темени лёгкого взгорка бьёт почти незаметный ключик. Здесь когда-то, в другой жизни, поила меня и бабушку чистейшей водой святая Вилка...