Насколько я помню, отец бывал строг со мной, но в отличие от отчима, он никогда не указывал в том или ином поступке на мою «пакостную сущность», из коей следовало, что иначе я поступить и не мог. «Просто, он такой скверный мальчишка, – свирепо хмуря лоб, говорил матери Александр Григорьевич. – А всё потому, что вы его не наказывали. А если человека не наказывать, то он ничему не научится». Я видел, как ему хочется меня ударить, но при матери отчим не решался это сделать. В ее же отсутствие Александр Григорьевич отпускал мне увесистые оплеухи, а пару раз и вовсе крепко отколошматил, несмотря на то, что вина моя была незначительна. Отец же никогда не поднимал на меня руку. Правда, однажды за то, что я без разрешения ушел с друзьями на озеро, он замахнулся на меня, а я, испугавшись, инстинктивно пригнулся. Отец на несколько секунд застыл с поднятой рукой, затем вдруг побледнел, глаза его стали влажными. Он по-мужицки неловко сгреб меня в объятия и, оправдываясь, забубнил.
– Ну что ты, глупенький? Не бойся … Мы ведь с мамой переживали –тебя нигде нет.
Он, вероятно, чувствовал, что скоро уйдет из жизни, и я останусь без отцовской любви. А она дорогого стоит, и поймет это лишь тот, кто ее лишен.
Мне было тепло и уютно в его крепких руках. Я часто ловил на себе папин взгляд. Так смотреть могут только любящие люди. Мы встречались глазами, и он подмигивал мне: «Не дрейфь, всё будет нормально».
Отец несколько раз уходил из дома, а через месяц-два возвращался. Он любил выпить, но при этом не был пьяницей. После работы папа иногда засиживался в кафе с друзьями (во всяком случае, он так говорил маме) и возвращался домой далеко за полночь. Но пару раз, обнаружив на его рубашке губную помаду, мама в дальнейшем едва ли верила ему. Она называла его бабником и еще каким-то непонятным мне словом. Родители несколько дней не разговаривали, но потом папа приходил домой с охапкой цветов, становился на колени и клялся маме в вечной любви. Похоже, она отвечала ему взаимностью, так как несколько месяцев в семейном очаге снова пылал яркий огонь любви и взаимопонимания. Но, как говорила мама, «горбатого могила исправит», и отца вновь сражало очередное легкомысленное приключение. Ему становилось всё труднее – особенно в выходные – отлучиться из дому.
Однажды, в один из воскресных дней, после очередного раздора отец сказал маме, что пойдет со мной погулять в парк. Мне в то время было три или четыре года.
– Пожалуй, пришло время покатать его на аттракционах, – папа погладил меня по голове.
– Вот молодцы! – сказала мама и впервые за несколько дней улыбнулась.
Меня нарядили в лучший костюмчик, тщательно умыли, причесали и подвели к зеркалу. Отражение мне понравилось. Отец тоже надел новую рубашку и праздничные брюки. Он взял меня за руку, и мы пошли к двери. Мама поочередно чмокнула нас в щеку и помахала вслед. Семейная идиллия, да и только! Однако на самом деле всё обстояло не так уж заманчиво.
Парк находился недалеко от нашего дома; мы пробыли там совсем недолго. Папа покатал меня на карусели, купил мороженое и пока я его ел, мы сделали круг на колесе обозрения. Затем он, явно торопясь, остановил такси, и мы куда-то поехали через весь город. Остановились около многоэтажного дома и поднялись в лифте на восьмой этаж. Отец нажал кнопку звонка. Дверь открыла красивая светловолосая женщина. Она улыбнулась и пригласила нас в квартиру.
– Ну, давай знакомиться, Василёк, – хозяйка присела передо мной на корточки и протянула руку. – Света.
– Тетя Света, – поправил ее папа.
Я пожал ее мягкую теплую ладонь и отчего-то смутился.
– Перекусить хочешь, Василёк? – тетя Света кивнула на уставленный пирожными, конфетами и фруктами стол. На его середине высились несколько бутылок лимонада и одна шампанского.
– Светлана, зря ты думаешь, что он ничего не понимает, – отец скосил глаза в мою сторону.
– Ну, и что же мы будем делать? – жалобно спросила хозяйка.
– Давай, зови своего соседа … Как там его, Николай, что ли?
– Так он шампанское не пьет, – тетя Света посмотрела на стол.
– Пусть сходит в магазин за водкой, – отец достал из кармана бумажник и вынул из него деньги. – Думаю, подобное предложение не будет ему в тягость.
Я не совсем понимал, о чем идет речь, но был уверен, что папа, как всегда, прав.
Вскоре появился жизнерадостный «Колёк», и мы шумно уселись за стол. Отец открыл шампанское; пробка ударилась в потолок и, срикошетив, угодила соседу в голову.
– Ох, не любит меня этот шипучий напиток, – сказал Колёк, наливая себе водку. – Я ему отвечаю тем же. Пучит меня от шампанского… – он тяжело вздохнул. Папа и тетя Света рассмеялись. Мне стало жалко Колька. Отец наклонился к нему и что-то зашептал на ухо.
– Дык, понимаю … – сосед кивнул, широко развел руками и, подмигнув, посмотрел на меня. – Сам когда-то в этой школе учился. А щас, – он указательным пальцем постучал по водочной бутылке и снова печально вздохнул, – у нас другая ориентация.
Вскоре Колек заметно повеселел и несколько раз попытался громко кричать. Но тетя Света сердито сказала, чтобы петь песни он шел в свою квартиру. Так оно и случилось: отец взял его под руку и отвел домой.
– Василечек, а ты отдохнуть не хочешь? – спросила меня тетя Света. – Ты днем спишь?
– Спит, спит, – поспешно ответил за меня папа. – Куда мы его положим?
– Думаю, на диване будет лучше всего, – решила хозяйка.
Я лежал на мягких разноцветных подушках, рассматривая картинки на стенах и книжном шкафу. Спать совершенно не хотелось. В соседней комнате перешептывались отец и тетя Света. Я сполз с дивана и хотел спросить, не могу ли я посмотреть мультики, но дверь оказалась запертой. Я вздохнул и вернулся на свое место. Видимо, всё-таки я заснул и очнулся, когда папа теребил меня за плечо.
– Сынок, просыпайся скорее, нам домой ехать пора, – он поспешно собирал мою одежду. За окном было темно.
В такси отец несколько раз повторил мне, что мы были в гостях у дяди Коли, а его жена угощала нас чаем. С вареньем, – добавил он, хотя никакого варенья не было и в помине.
– Тетя Света – жена дяди Коли? – спросил я.
– Конечно, – папа удивился моему вопросу. – Разве ты не заметил? – Он еще раз напомнил мне, что надо говорить маме. – Ты всё понял, сынок?
– Да, папа, – ответил я. Это было легко выполнимое обещание. Но я ошибся.
– Где ты шлялся?! Посмотри на часы … – мама с порога накинулась на отца. – Еще и ребенка за собой таскал!
Но, увидев, что он трезв, несколько успокоилась.
– Где вы были, сынок? – мама прижала меня к себе. – Ведь уже почти ночь на дворе …
– Мы были в гостях у дяди Коли, – глядя на отца, затараторил я. – Пили чай с вареньем и шампанским. Потом Колек стал пьяный, и папа отвел его домой.
Отец нахмурился и полез в карман за сигаретами.
– Тетя Света положила меня спать на диван, – я чистосердечно восстанавливал в памяти хронологию недавних событий, – а сама легла с папой в другой комнате.
Отец опустился на стул и сунул сигарету в рот.
– Папа, переверни сигарету, снова фильтр прикуришь, – подсказал я.
Отец взглянул на меня. Глаза у него были печальные-печальные. Как у нашего кота Пеле, когда его побили за то, что он съел любимую мамину канарейку.
В тот поздний, злополучный для него вечер, отец снова ушел от нас. Как впоследствии я понял – отнюдь не добровольно.
Ежедневно я выглядывал в окно, всматриваясь в проходящих мимо мужчин, желая увидеть среди них лишь одного человека. Подходил к входной двери и прислушивался к шуму на лестничной клетке. Но на знакомый шустрый топот не походили ничьи шаги. Я возвращался в комнату и останавливался возле мамы.
– Где папа? – я теребил ее за платье и заглядывал в лицо.
– Отвяжись, – она пуще прежнего гремела тарелками и тыльной стороной ладони прикасалась к повлажневшим глазам. – В командировке он, – наконец отвечала мама, видимо, что-то решив для себя. – Скоро вернется.
Действительно, спустя несколько дней отец вернулся домой. Он был очень спокоен, невероятно ласков со мной, с мамой и с работы приходил непривычно рано. Жизнь моя снова наполнилась приятными событиями: он читал мне на ночь книжки, объясняя непонятные моменты, обучил игре в шахматы и в морской бой. Папа очень любил футбол и смотрел по телевизору практически все матчи. Я взбирался к нему на колени, вглядывался в экран, стараясь понять смысл этого спортивного состязания и почему папа так сильно переживает. Я обнимал его и хотел, чтобы он успокоился. Отец одной рукой прижимал меня к себе, а другой время от времени наколачивал подлокотник кресла.
– Ну кто так пас отдает!? – он заглядывал в мои глаза, но увидев там пустоту, с удвоенной горячностью посылал очередной вопрос Небу. – И кто этого придурка на поле выпустил?
От отца пахло табаком, шампунем и чистой рубашкой. Такого аромата я больше нигде и никогда не вдыхал.
– Нет, тебя определенно нужно взять на футбол, – обращаясь ко мне, говорил папа после окончания трансляции матча. – Такое испытание не выдерживает никто: человек непременно становится болельщиком.
– Я выдержала, – подавала голос мама.
– Ты не в счёт. Женщина… Что с неё взять? – отмахивался отец. – Правда, сынок?
– Правда, – соглашался я.
– Пусть в доме хоть один нормальный мужчина останется, – мама едва сдерживала улыбку.
Но нормальных мужчин в нашей квартире не осталось, ибо в ближайшее воскресенье мы отправились на футбол.
Меня пугало невероятное количество людей, которые заполнили общественный транспорт, близлежащие магазины, подходы к стадиону. В условленном месте отец встретился со своими друзьями, и мы зашли в небольшую кафешку.
– Не, не, – папа решительно отодвинул предложенный ему стакан вина. – Мы только сок, – он поправил шапочку на моей голове. – Правда, сынок?
Я энергично закивал головой, хотя по цвету разницы между напитками не было. Очевидно, она ощущалась во вкусе.
– Что, Миша, боишься снова потерять ребенка? – спросил его один из приятелей.
Ничего не ответив, отец лишь многозначительно развел руками.
Несколько лет спустя, уже после смерти папы, на поминках его друзья расскажут эту трагикомическую историю.
Однажды, – мне было около года, – мама отправила нас с отцом гулять. Папа выкатил детскую коляску на улицу и осмотрелся по сторонам. Собеседником в то время я был, надо полагать, никудышним, а отец всегда тянулся к компаниям – он категорически не переносил одиночества. Невдалеке, в увитой диким виноградом беседке, сражались местные шахматисты. Папа тоже являлся поклонником Каиссы и, естественно, подошел к коллегам поближе. Время от времени, любители мудрого состязания наклонялись за стоящей под столом бутылкой. Угостили и «Мишу»; причем, не раз. Когда спиртное закончилось, кто-то сбегал в гастроном. Вскоре стало темнеть, и дебаты о ферзевых гамбитах и сицилийской защите переместились в близлежащую «стекляшку». Я вместе с коляской следовал за всей шахматной компанией. Через час чувство долга и любовь к семейному очагу сподвигли отца покинуть прибежище несостоявшихся гроссмейстеров. Правда, без меня. Папа «зевнул» этот ход – он просто забыл о моем существовании. Весьма довольный удачно проведенным вечером, весело насвистывая марш Мендельсона, отец неспешно поднимался по лестнице. Достал из кармана ключи, сунул их в замок и … вспомнил о любимом отпрыске. Значительно быстрее своей запоздалой мысли, перескакивая через три ступеньки, он бросился вниз и стремглав побежал к кафешке. Увы, забегаловка оказалась закрытой. Папа, обхватив никчемную голову руками, со стоном опустился на асфальт. Надо полагать, что у отца это был самый острый приступ чадолюбия. Еще раз с тоской взглянув на мрачно темнеющие окна пункта общественного питания, он увидел на дверях, приклеенную скотчем бумажку. Уж неизвестно что – безысходность или аналитический склад ума заставили папу ознакомиться с объявлением. Рукопись содержала следующий текст: «Идиоты! Кто забыл ребенка, обращайтесь по адресу Коммунаров, 59. Спросить тетю Пашу».
– С тех пор твой отец при тебе никогда не употреблял спиртные напитки, – рассказчик похлопал меня по плечу. – Хороший был мужик, будет земля ему пухом.
Мы вышли из кафе и направились к стадиону. Это была любовь с первого взгляда – рокочущие, словно море во время шторма, трибуны, освещенный мощными прожекторами изумрудный прямоугольник поля, осмысленно снующие по нему футболисты. Всё это выглядело сочно, интригующе, ярко. От полноты ощущений у меня перехватило дыхание. Отец почувствовал мое состояние.
– Классно … – он заглянул мне в глаза. – Правда, сынок?
Противоборствующие команды, атакуя, волнами накатывались на ворота друг друга. Болельщики, заполнившие трибуны до отказа, неиствовали в диком реве, когда атаковали, облаченные в желто-зеленую форму «наши». И заходились в разбойничьем, пронзительном свисте во время натиска соперника. Отец мне на ухо выкрикнул, что подобный шум ему довелось слышать на концерте легендарных «PINK FLOYD» в Москве. Я ему что-то ответил, но не услышал своего голоса.
– Папа! – возопил я что есть мочи, но мое обращение потонуло в десятках тысяч других голосов. – Как здорово! – Мне уже не требовался ответ. Я был счастлив; нет, пожалуй, наполнен какими-то волшебными, неведомыми ранее, ощущениями.
Однако немного смущали слова, выкрикиваемые болельщиками в адрес судьи. Некоторые из них мне приходилось читать на стенах в школьном туалете. Похоже, что рефери был самой отвратительной фигурой на поле. Человек в черной одежде невпопад свистел, останавливая игру на самом интересном месте, необоснованно придирался к нашим игрокам и, что самое страшное, потворствовал вопиющим безобразиям, которые вытворяли наши соперники.
Во время перерыва, когда мы с папой ели эскимо, а его приятели потягивали пиво, я поинтересовался:
– А кто такой гомосек?
Отец застыл с открытым ртом, не донеся продукт до места назначения. Папины друзья перестали чистить воблу. Их вопрошающие взгляды уперлись в трезвенника.
– Почему ты спросил об этом, сынок? – осторожно спросил отец.
– Так болельщики на судью кричали, – удивленный повышенным вниманием к моему вопросу, ответил я.
– А… – облегченно выдохнул отец и, помявшись, пояснил: – Это человек такой… Ну, не совсем обычный. – Он немного подумал и добавил: – Но ты старайся не употреблять это слово – оно чисто футбольное.
– А на стадионе можно? – не унимался я.
– Не стоит, сынок, – взглянув на своих приятелей, улыбнулся отец. – Не будешь говорить это слово, договорились? – он протянул мне свою ладонь.
– Да, папа, – сказал я, стискивая его руку. Мне нравилась сила, которую я в ней ощущал.
Второй тайм мало чем отличался от первого: наши продолжали атаковать, но судья с настойчивой регулярностью подтверждал репутацию необычного человека. Гости отчаянно защищались, оставляя свои ворота в неприкосновенности. Многие болельщики, потеряв надежду на победу их команды, потянулись к выходу. Но терпение самых преданных вознаградилось – желто-зеленые всё-таки забили гол. Как это произошло, я не запомнил, да, собственно, факт является не столь уж важным для истории отечественного футбола, но эмоции, выплеснувшиеся из игроков-триумфаторов и болельщиков, были неописуемы. За поразившим ворота игроком открыли охоту товарищи по команде – они долго носились за ним по полю. Наконец, поймали и, свалив на траву, принялись душить несчастного, причем, каждому это хотелось сделать первым. Как форварду удалось выжить, ума не приложу… На трибунах происходило громогласное сумасшествие: болельщики обнимались и по чём попадя валтузили друг друга, умудряясь это делать одновременно. В воздух взлетали головные уборы, зонтики, сумки, о существовании и местонахождении которых их хозяева спустя мгновение забывали. Неземную радость тысяч людей прервал финальный свисток судьи, который оказался, по мнению многих, очень даже неплохим парнем.
Счастливые и охрипшие болельщики неспешно спускались с трибун.
Следует добавить, что это был один из матчей последнего чемпионата Советского Союза – шел июль 1992 года. Нашим соперником являлась команда тбилисского «Динамо». Габелия, Чивадзе, Дзодзуашвили, Шенгелия, Кипиани … Но это уже для гурманов кожаной сферы.