=Копылов=
Копылов вышел на площадку лестницы, спускаясь, боялся момента когда кончатся перила. Выйдя, с облегчением увидел ожидающий его лисовский топливозаправщик и забрался в раскалённую солнцем кабину, разбудив похрапывавшего дядю Мишу. Не стал заходить в здание ЛИС переодеваться, как был, в «техничке» прошёл проходную и попал в окружение расспрашивающей его толпы, где, почти не видя из-за наступающей опять со всех сторон темноты, улыбаясь бормотал: «…всё хорошо, уже садятся… всё хорошо…».
То же самое, с трудом, сказал жене Тимашёва, что-то с возмущением и гневом ему выговаривающей, и пошёл, стараясь быстрым шагом преодолеть гнетущую к земле слабость, удержать, теряемое из-за головокружения, равновесие. Подходя к дому, услышал, донёсшийся с полосы, взревевший, снятым с «упора» винтом, двигатель. Самолёт сел… на земле… всё, и все, все на земле.
И только сейчас радость, сознание, что удалось избежать страшного, начала несмело пробиваться в усталом мозгу. Поднявшись на этаж, понял, что пришёл без ключей оставшихся в раздевалке, позвонил, но жены дома не было, и он присел на ступеньке, привалившись к прохладе стены. В голове из сумбура начали проявляться отдельные кадры прошедшего, но всё перекрывая, возникало гневное, явно ненавидящее его, лицо жены Тимашёва. Как она там выдавала, «…да вы за свои премии кого хочешь, угробите…» и ещё «…а он, видите, улыбается! Совести нет…».
Потеряв понятие о времени, не знал, сколько просидел на лестнице пока не пришла жена.
- Без ключей? А я из магазина иду, а тут такое… Дома-то сидела и ничего не
знаю, а муж -то мой, оказывается, герой. Там у проходной, прям, собрание.
Говорят, ты лётчиков спас…- Она пригляделась к нему и охнула- Да что с
тобой? Лица нет. Давай врача позову, а? Нет? Опять нет! Ну что ты
будешь с ним делать?
Через силу, постоял под душем и, отказавшись от еды, прилёг на диван.
Жена подошла, было, выключить телевизор, но он запротестовал, потому, что пытался и не мог отвлечься от назойливо возникающих, одна за другой, картин непростого дня, растянувшегося на вечность.
В дверь длинно, не прерываясь позвонили. Жена торопливо промчалась в прихожую, и... раздался громкий, весёлый голос Тимашёва и было понятно, что он не один. Слышен был целый гул что-то разом говорящих людей.
- Мария Сергеевна! Где он? Сбежал, понимаешь! Нам что? И спасибо
сказать некому? Или он считает, что наши грешные жизни ничего не
стоят, а?
Копылов понял, что надо подниматься. Он выходил к двери, когда там появился Тимашёв. Стерев с лица улыбку, шагнул к Копылову и они, крепко обнявшись, молча, постояли. Подошли к нему, пожимая руки, обнимали и что-то непрерывно говорили все из экипажа. Саша Перов, держа в охапку кульки и пакеты, попросился на кухню, сейчас они изобразят праздничный стол и просят хозяйку не беспокоиться и только командовать.
- Целая делегация к тебе просилась, но я сказал, потом. И ещё, знаешь, не
держи обиду на мою. Она, говорит, тебя крепко отчитала и очень просит
простить её. Пилютин велел передать, что сегодня же напишет
объяснительную, и возьмёт вину за твою подпись на себя. Да и я, в
подлецах сроду не ходил. Ведь не Пилютина же ты, в конце концов,
послушал, я и отвечу.
- За подпись, тут мне, одному…Не красиво будет, не по закону, что вы меня
выгораживаете. Не должен был… не имел права.
- Палыч! Ну что ты за человек такой? Правильно говорит Пилютин, много на
себя берёшь, нельзя так.
- Ладно, не будем о плохом. Вот вы все… и это хорошо, потому что …понятно.
Да! Не спросили у Абашева и Киреева, как они пропустили такое?
- Да некогда было узнавать. Только сели, приказ - зарулить на полковую
стоянку. Самолёт при нас опечатан и сдан наряду из роты охраны. Так
распорядился округ, завтра прибудет комиссия. А нас в автобус и домой.
Но я успел заглянуть в нишу, сильно разнесло, жгуты порублены, наверное,
оттуда и прошёл сигнал на выключение двигателя, хорошо хоть одного. Сам
понимаешь, если бы причина была не ясна, сидеть бы нам сейчас по разным
комнатам, и тебе в том числе, и писать объяснения.— Помолчав, добавил —
Но что-то там у Киреева явно случилось, Пилютина срочно вызвали в
агрегатный, промелькнуло что - то с Абашевым вроде…- Разберутся, - и
помолчав, добавил — А мы вот, решили, прямо к тебе, извини, что без
приглашения. И давай, Палыч, обо всём этом - потом! Как ты сам сказал,
не будем о плохом. Одно скажи? Не могу понять, как ты додумался до
этого, такого нигде и никогда не делали?
- Если бы Кирнасов не сотворил, можно сказать, чудо, да и Травин своё
дело не сделал, ничего бы не получилось. И оперативный помог. Не надо
одному…
Он чувствовал огромную благодарность к этим людям, и в то же время его тяготила какая-то нечестность этого неожиданного праздника по поводу выхода из несчастья. Несчастья, сотворённого, пусть и под влиянием обстоятельств, всё-таки, и им тоже.
Опять начинала проявляться огромная, накопившаяся от бессонной ночи и тяжкого дня, усталость. Всё сильнее становился шум невидимого леса, и всё чаще набегала из углов глаз пугающая темнота, сокращая видимый мир.
На столе тем временем, как по волшебству, выстраивались ряды тарелок и рюмок, и раскрасневшаяся его Маша, явно радующаяся неожиданному празднику, которого уже давно не было в их доме, лихо управляла своими помощниками, но видно было, как обеспокоенно, поглядывала она на мужа.
И вот все расселись, налито, и Тимашёв, поднявшись, немного подумав, сказал:
- Валентин Павлович! Спасибо тебе, спасибо от наших жен и детей, родителей
наших, настоящих и будущих внуков - пока он говорил, вставали второй
пилот, штурман, борттехник, бортрадист,— живи долго!
Копылов, грузно и неловко поднимаясь , в усиливающемся шуме невидимого леса, и почти ничего не видя, вдруг ясно услышал зовущий его голос: «Валёк». Он снова, как и днём, на самолётной стоянке, узнал его, ушедший давно и безвозвратно далеко голос, и на этот раз… не смог…он повернулся. Впереди, за кромкой обрыва, расплавленным серебром сверкала река. У шалаша, на врытой в землю скамейке, сидел его дед, а он, мальчишка, собирается прыгнуть с обрыва, в том месте, откуда их с Володей Адровым, он прогнал когда-то, а теперь разрешал, молча и печально глядя на него.
Огляделся, но Володьки не было, начал разбегаться, замечая, как по сторонам исчезает лес, и нет уже шалаша, и не видна река и небо, и уходит всё, и он сам перестаёт…перестаёт … быть. Откуда-то, из далека, куда уже нельзя возвратиться, услышал крик жены: «Валя!...», на миг, мелькнувший ярким светом, быстро растаявшим в неясном и непостижимом пространстве.
Эпилог. http://proza.ru/2018/11/17/727