=
=Тимашёв=
- Восемьсот четырнадцатый, сейчас к вам в круг, с внешней стороны подойдёт борт звена управления. Обеспечит постоянную связь через свою радиостанцию. Как поняли?
- Вас понял .
Тимашёв стал оглядываться по сторонам, ища взглядом самолёт, но быстро понял, что подходить к ним Субботин будет только, догоняя, с левой стороны. И, всё таки, первым его заметил штурман Галеев и дал знать командиру. Самолёт медленно приближался параллельным курсом, метрах в ста от них и вот уже идёт рядом с ними.
- Восемьсот четырнадцатый, работайте на «Заполье» постоянно. Связь
установлена.
- Вас понял, спасибо — и помолчав, запросил — «Заполье», разрешите вместе
с сопровождением занять зону три.
Ответ немного запаздывал, наверное, Вячеслав Сергеевич озадаченно обдумывал просьбу, но потом понял.
- Занимайте зону три, вставайте там в такой же круг.
- Понял, разрешили.
Тимашева тяготило то, что уже на втором круге их неудавшегося полёта, заметил, что всё больше людей выходило из домов жилгородка, кучками стояли, глядя на самолёт, и вот уже ручейком потек народ к заводской проходной. Около цехов образовывались группы, а на их лисовской площадке, стояли его технари. На последнем круге у проходной уже небольшая толпа.
И ещё раньше увидел, как ярко-зелёная детская коляска, толкаемая двумя женскими фигурками, быстро катилась к проходной. Эту коляску он, самолично, купил, будучи проездом из командировки, в Москве, для своей внучки. Не надо, что бы этот «цирк» проходил на глазах людей, тем более, что он, да и никто другой, не знает чем всё закончится. Он понимал, как сейчас переживают и жена и дочь, глядя на этот необычный полёт самолёта, явно находящегося в бедственном положении, в котором их муж и отец.
Хорошо хоть зять в одной из своих нескончаемых поездках, а то бы, как практичный и, как сейчас модно, продвинутый, сидел бы на телефоне и доставал всех, начиная от ЛИС и кончая командиром части, по всему списку номеров, всегда лежащих рядом с телефоном. Проходя круг за кругом, над большой аэродромной стоянкой с рядами самолётов полка видел , как группами собирается военный люд, понимающий как сейчас не просто экипажу бедствующего самолёта.
- Восемьсот четырнадцатый — голос Вячеслава Сергеевича — инженерная группа
сейчас ищет выход из ситуации. Будьте готовы, и все члены экипажа, для
связи с ними.
- Вас понял.
Он ни сколько не сомневался, что сейчас самые грамотные специалисты завода пытаются найти какие-то рекомендации для них, и в то же время, сам, отлично знающий самолёт, не находил приемлемого решения. Посадить самолёт с одной выпущенной основной «ногой», это неизбежный «кульбит» на пробеге и полное разрушение самолёта, да, наверняка, и с пожаром на полосе. Не будь нелепо торчащей правой стойки, можно было бы подумать о посадке на «живот» на запасной грунтовой полосе.
Есть ещё крайний случай - уйти в дальнюю зону и покинуть машину, что тоже не просто. Открыть люк грузового отсека, нечем, нет давления в гидросистеме, а продираться с парашютом в небольшие, боковые аварийные люки, очень не просто, и большая вероятность быть брошенным воздушным потоком на стабилизатор. И ему, Тимашёву, надо принимать то , что всем это сделать будет, наверное, нельзя.
Машина удерживается по крену с трудом, обоими пилотами, и стоит только отпустить штурвал, как она свалится в неуправляемое падение, и последнему, выбраться из непредсказуемо кувыркающегося самолёта, практически невозможно. Но этот, крайний случай, придётся иметь в виду, и он понимает, кто будет тот последний, кому придётся пытаться выбраться из самолёта. Что ж, как говориться, время жить—время… .
Всего шесть лет назад он сидел в последний раз за дружеским «разлётным» застольем в небольшом номере гарнизонной гостиницы ташкентского пригорода Тузели. Только что , их самолёты, в последний раз, постреливая термоловушками, покинули пределы «солнечного» Афганистана. И третий тост они подняли стоя, за тех, кого, в последний полёт домой увёзли «чёрные тюльпаны», понимая, что и они могли разделить их судьбу.
После тех, почти двух лет командировки, он вернулся на завод, как ему казалось другим человеком: с обострившимся чувством, даже какой-то жаждой справедливости, с пониманием ценности человеческой жизни, с неприятием подлостей и своекорыстия.
А попал в совсем иную жизнь, с новыми понятиями и отношениями. На работе, в разговорах начальников, всё чаще слышал ответы на просьбы о какой-то помощи, входившее в моду выражение «это твои проблемы». В меняющемся на глазах городе, видел развесёлые группы наглых и самодовольных юнцов, одетых в «фирму», разъёзжающих на крутых «тачках».
И с тоской, думал, что неужели ради таких, гибли молодые ребята из ставшей и впрямь «рабоче-крестьянской» армии там, в Афгане, получали тяжелейшие раны и увечья, навек ломавшие их судьбы. И с горечью сознавал, что изменить ничего нельзя, что это какая-то болезнь, и надо надеяться, что пройдёт она, потому, что иначе крах всему. А в глубине души понимал, что случится это не само собой, и нужно, необходимо прямо и твёрдо, честным людям, прежде всего во власти, встать на пути наглого, попирающего совесть и мораль, «нового порядка».
Он не мог понять и принять, когда его зять, из «новых русских», планируя свои дела, спокойно говорил, сколько надо «отстегнуть» бандитам и «ментам».
А на его возмущения, спокойно и серьёзно отвечал, что тогда надо бросить дело и идти к нему на завод уборщиком, потому, что ничего другого делать не умеет.
Жена и дочь были всегда на стороне зятя, и он перестал затевать разговоры на эту тему, тем более, что видел, каким трудом зарабатывает тот свои деньги, не имея ни выходных, ни праздников.
Он не испытывал ностальгии по уходящему, оно потихоньку изжило самоё себя, и давно были заметны буквально кричащие признаки того, что призывы к беззаветному служению партии и народу, на деле пустой звук, в первую очередь, для , изрекающих эти призывы, даже там, где он был, на войне.
Глубоко задел случай; он получил приказ доставить на своём самолёте из Кабула в Ташкент группу армейских политработников на какое-то их совещание. В штабе, пообщавшись с синоптиками и получив необходимые документы, поднялся на самолёт, и в изумлении остановился. Весь грузовой салон был забит тюками и связками каких-то узлов и коробок. На них восседали, настороженно поглядывающие на него служители «ума, чести и совести нашей эпохи».
Усталый борттехник, перед этим с трудом отмывший салон (был тяжёлый, во всех отношениях полёт, перевозили тяжело- раненых) на немой вопрос командира, не скрываясь, раздражённо сказал: «Вот, всё для ташкентских барыг, оно ведь как—кому война, кому мать родна». Конечно, Копылов был уверен, и наслышан о том, что эти люди, в боях не прятались за чужие спины, наверняка воевали честно, и может, даже были примером для других, но поразившее всё общество разложение, не оставило в стороне и их. Изобилие модной радиоаппаратуры, парфюмерии и каких-то наборов макияжа, английские ткани и прочий дефицит в Кабульских магазинчиках- дуканах, провоцировали имеющих возможность сделать маленький бизнес. Ну что ж! Не судите, да не судимы …
И он, стараясь остановить борттехника, что бы не наговорил лишнего, дал команду готовиться к полёту. А по прилёту в Ташкент ему сообщили , что его борттехник снят с лётной работы, и на вопрос «почему?», ответили, что ему, как коммунисту, надо бы заботиться о политическом воспитании членов экипажа. И тогда он, еле сдерживаясь, сказал, что его борттехник, член экипажа самолёта, участвующего в боевых действиях, и может быть списан только по случаю его, командира экипажа, представлению, или по случаю попадания в списки боевых потерь.
Если борттехник, зарекомендовавший себя, как надёжный член боевого экипажа будет снят, он обратится к вышестоящему командованию, причём с объяснениями происшедшего. Назад они летели прежним составом…
- Анатолий Николаевич, …да, да , извиняюсь, восемьсот четырнадцать —
Тимашёв узнал голос Кирнасова, бывшего инженера полка, а ныне инженера
заводского техотдела — мне надо с бортрадистом поговорить…
Продолжение.Гл.17
http://proza.ru/2018/11/17/632