Облака
Faber est suae quisque fort;nae
(Каждый сам кузнец своей судьбы – лат.)
В.В. Сахранов
Районный невропатолог показывает мне бесконечную вереницу психически больных: кому-то надо уточнить диагноз, кому-то скорректировать лечение, с кем-то провести психотерапевтическую беседу. Есть и так называемые «первичные» пациенты, многие из которых приобретут официальный статус психически больного, если я установлю им психиатрический диагноз. Своего специалиста в этом посёлке городского типа до сих пор нет. И четыре раза в год продолжает приезжать из областного центра в командировку какой-нибудь квалифицированный психиатр. И произносит слова, которые могут решающим образом изменить всю жизнь человека. Часто это приходится делать и мне.
К шести часам вечера я совершенно вымотан длящимся с самого утра приёмом больных, уже плохо соображаю, а думать могу только о предстоящем ужине. Он здесь в шесть часов. Значит, уже начался. Разумеется, мне должны оставить порцию, но на пищеблоке никто не будет дожидаться, пока закончится приём. Сейчас покормят своего дежурного врача, потом раздадут бачки с питанием буфетчицам отделений, закроют пищеблок и по домам. А как же тогда мне быть?… С другой стороны, их должны предупредить, что надо покормить заезжего специалиста…
Мысли крутятся бесконечно-бестолковой каруселью и никак не могут ни остановиться, ни уйти в сторону. А в кабинет уже входит очередной пациент, слава Богу – последний! Какой-то пацанёнок лет десяти и без родителей. Уставшим и тяжёлым взглядом я смотрю, как тот, бросив «Здрасьте», быстро подходит к столу и сразу садится на стул. В коридоре, видимо, его уже проинструктировали, но в любом случае: держится он пока вполне нормально.
- Здравствуй, здравствуй… Это кто же такой у нас будет? – бормочу я скороговоркой и раскрываю его амбулаторную карту. Автоматически отмечаю уверенные движения и быстрый любопытный взгляд, который мальчишка сначала бросает на меня, потом оглядывает кабинет, а затем уже упирается им в пол, приготовившись к серьёзному разговору. Последними силами я отгоняю мысли об ужине и сосредотачиваюсь на анамнезе больного. – Та-а-ак, что здесь им от меня надо, а? – так же негромко и совершенно бессмысленно (такие вопросу больному, разумеется, не задают) продолжаю бормотать, проговаривая вслух свои мысли: таким образом легче удержать их в нужном русле. Да и сам предмет врачебного анализа (ребёнок, а не взрослый человек) позволял некоторую хотя бы внешнюю расслабленность.
- А вот и характеристика твоя из школы… Эх, брат, да ты у нас в двоечниках ходишь, да? И поведение у тебя хуже некуда… А вот это интересно! Как ты умудрился за год четвёрку по английскому языку получить? Сплошь двойки, а тут четыре балла! Неувязка, брат, получается… Ну, давай разбираться…
Я поднимаю глаза на мальчика (тот, почувствовав взгляд, сразу напрягся), но чтобы окончательно отвязаться от съедобных мыслей задаю вопрос, который маленький пациент, наверное, ожидает меньше всего:
- Кушать-то хочешь?
Этот вопрос уже задан громким голосом, требующим конкретного ответа. Парнишка поднимает голову, удивлённо-растерянно смотрит на меня и отвечает:
- Я? Немного хочу. А что?
- Да ничего. Я вот тоже хочу. Только в отличие от тебя много… Ну, ладно. Давай знакомиться. Зовут, значит, тебя Боря, который вышел из моря, да?
- Почему?
- Сам не знаю. Поговорка такая. Ты не обижайся. А сколько тебе лет, Борис? – А сам с трудом пытаюсь подсчитать в уме: год рождения – 1969; сейчас 82-й. От 82-х отнять 69, это сколько же получится? Тринадцать?
- Двенадцать.
- А я тринадцать насчитал.
- Не исполнилось ещё.
Я наконец-то досмотрел до конца амбулаторную карту и понял, какого именно решения от меня ждут. Безотцовщина. Мать – алкоголичка. Дважды второгодник. Естественно двоечник и хулиган. У всей школы – поперёк горла. Местный психоневролог установил ему диагноз «дебильность». Если я подтверждаю его, то этот Боря будет переведён для продолжения обучения во вспомогательную школу куда-нибудь в Ряжск или где она у них тут поблизости? Скорее всего, и жить будет при ней. Это одна судьба. Если я не соглашаюсь с диагнозом, то парень остаётся дома. Это уже другая судьба. Впрочем, обе его судьбы весьма нелёгкие и, по-видимому, бесперспективные. Естественно, от специалиста ожидают, чтобы он диагноз подтвердил, что сразу облегчит жизнь очень многих людей. Но вряд ли к ним можно будет отнести самого Бориса. Этот диагноз прилипнет к нему на всю жизнь.
- А что ж у тебя по рисованию и физкультуре тоже двойки? Здесь-то ума много не надо?
- Веду себя плохо, вот двойки и ставят.
- Логично… А вот про английский ты мне всё-таки поясни. Не могу в толк взять, почему у тебя здесь четвёрка. Или память у тебя очень хорошая, или этот предмет нравится?
Боря ёрзает на стуле, но ничего не говорит.
- Нет, молчанием не отделаешься. Это я должен выяснить. Давай, рассказывай. Нравится английский язык?
- Да, так… Всё равно.
- А почему же ты на нём не хулиганишь? Иначе у тебя тоже двойка была бы по нему. Правильно?
- Ну, мамка у меня полы нанялась мыть у англичанки. А та частные уроки даёт. А когда мамка… ну, в общем, заболела, я ходил и убирался за неё. И мусор выносил. И дрова колол… Но мне деньги англичанка не давала. Хочешь, говорит, учись у меня за эти деньги. У одного её ученика как раз пара заболела… Англичанке для занятий по два ученика сразу были нужны. Чтобы они друг с другом разговаривали, и вопросы друг дружке задавали. Вот я к ней и ходил на занятия по два раза в неделю. Говорит, что по деньгам баш на баш получалось. Мать, правда, пару раз вмешивалась, когда пить бросала, но я почти весь год отходил. Вот четвёрку и получил.
- Интересную историю ты мне поведал, Борис. Очень поучительную.
Осмелев после собственного монолога, он спрашивает:
- Вы меня в психушку положите?
- В «психушке», как ты выражаешься, тебе делать нечего. Ты психически здоровый парень. Я уж сам не знаю, правда, лучше это для тебя или хуже. «Диагноз» твой называется «родительская и педагогическая запущенность» и ничего больше… Слушай, а может тебе всё-таки лучше в интернате пожить? И учиться будет легче в той школе…
- В школе для дураков? Не поеду!
- А дома без присмотра и при таком поведении за решётку легко угодить можешь… Понимаешь?… Смотри, Боря вышел из моря. Теперь твоя судьба в твоих руках. Я сейчас напишу «психически здоров», но твоя жизнь от этого вряд ли легче станет. А, может быть, даже тяжелее… Запомни, как сам захочешь, так твоя жизнь и сложится. Всё от тебя самого зависит!
- Почему всё от меня зависит? Я вот есть хочу, а дома ничего нет.
- И где же ты будешь ужинать?
- К тётке, наверное, пойду. Я ей огород пропалываю, а она меня за это по вечерам кормит.
- Ну, вот видишь, я и говорю: всё от тебя самого зависит. С голоду уже не помрёшь, если работать не будешь лениться. Кстати, даже сейчас, во время нашей беседы ты много сделал для того, чтобы тебя не перевели во вспомогательную школу… Ну, давай, иди. И борись за свою жизнь. Имя-то у тебя получается борцовское, а не морское. Не Боря вышел из моря, а Борис борись! Понял?
- Понял. До свидания. – И от дверей со сдержанной радостью, не оборачиваясь, произнёс: - Спасибо.
Не успел он выйти за дверь, как мысли у меня снова закрутились вокруг кухни: закрыли или нет? Должны же покормить, а по-хорошему и рюмку спирта разведённого налить. Я продолжаю ещё писать в амбулаторную карту Борьки своё заключение и необходимые рекомендации, как дверь в кабинет снова открывается и показывается слащаво-сияющее лицо поварихи:
- Идёмте кушать, доктор. Всё уже приготовили Вам.
Борька
Мать пила и пьяной была очень противной. Но мне её было жалко. Она была добрая. Отец же, блин, практически не пил (у меня всё не как у нормальных людей!), но был очень злой, а пьяную мать избивал. Я его в натуре ненавидел и хотел, чтобы он поскорее концы отдал. Но разве непьющий человек от чего-нибудь помрёт? Он и не умер, но из дома ушёл, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Жил у какой-то бабы за железной дорогой. Честно говоря, я на него жаловаться особенно не могу. Отец меня по-настоящему-то ни разу и не бил. Только за уши драл. Впрочем, даже и не драл, а так… Приходит, например, вечером с работы и перво-наперво ко мне:
- Двойки сегодня получал?
- Ну, получал.
- Я тебе сейчас понукаю!
Брал меня за ухо и с силой дёргал вниз. Я уже знал, что если сопротивляться, то будет больнее. Поэтому сразу падал на колени. Тогда отец шипел, как кобра: «У-у-у, сволочь бестолковая!» и пинал ногой в плечо. Но тоже не больно. Я в натуре сразу валился на пол и всё «битьё» на этом прекращалось. Я только боялся, что левое ухо у меня будет длиннее правого. А потом наловчился так становиться перед отцом, чтобы под его правую руку по очереди попадали разные мои уши: сегодня, например, левое, завтра правое. В общем, отец наказывал не больно, но как-то очень обидно.
А у матери всё наоборот. Когда папаня слинял, моим «воспитанием» занялась она. Если вспоминала (было это не очень часто) про отметки, так сразу хватала ремень и бросалась на меня с криком: «Позоришь меня, бестолочь!». Меня-то и трезвый хрен кто догонит, а тут пьяная… Правда, если случайно попадала ремнём, то было больно. Но не обидно. А несколько раз я даже сам (мать всё больше худела и слабела, от этого, наверное, и померла) этим же ремнём ей руки и связывал. Она покричит немного, потом начнёт плакать, тогда я её развязывал. В этом году мать уже никуда не выходила, всё лежала и кашляла. Мне же самому ещё приходилось ей водяру приносить. Разумеется, доставал в натуре ту самогонку, какая подешевле продавалась, деньги-то откуда? Интересно, что даже когда она умерла, жёлто-зеленоватое облако ещё несколько минут стояло над её головой.
Про «облака» (я не знаю, как правильнее назвать их) разговор отдельный. Я стал замечать это у себя, наверное, ещё с детского сада. Но в то время мало на кого из взрослых обращал внимание. Ну, родители – это само собой. Ещё тётя, да воспитательница в детском саду. И всё. А как в школу пошёл, чуть крыша не поехала. Да ещё когда пытался у других спрашивать: «Ты видишь, сколько у неё черноты над головой? Злая тётка!» Пока дошло, что кроме меня никто ничего подобного не видит, меня уже прозвали «чокнутым». Но я-то в натуре видел!
Например, над головой у матери всегда стояло жёлтое со светло-зелёными полосками облачко. И даже когда она по пьяни бегала за мной с ремнём и грозилась убить, зелёные прожилки (как на листьях) в жёлтом облаке лишь немного темнели и всё. И я знал, что ничего плохого она никогда мне не сделает. А вот у отца облако всегда было тёмно-серое с чёрным. И когда он злился, черноты сразу становилось больше. Потому я и боялся его. Бывало приедет отец из Москвы с продуктами, отрежет ломоть свежей докторской колбасы и зовёт, угощает. Я понимал, что он хочет сделать как лучше, но посмотрю на его серо-чёрное облако и, блин, сразу во рту пересыхает от страха. Даже такая вкуснятина, как ароматный кусок докторской колбасы, в горло не лез…
Эти облака у каждого человека были своей окраски и по ним я всегда мог определить и почувствовать: представляет ли данный человек угрозу лично для меня или нет. Так, к моему удивлению, у всех учителей я всегда видел только тёмно-серые облака. А ведь людьми они казались совершенно разными: мужчины и женщины, добрые и злые, справедливые и вредные. А дальше всё шло как по замкнутому кругу: вижу, что у учителя чернота над головой, сразу пугаюсь, потом злюсь и нарочно откалываю какой-нибудь номер. А у того облако после этого ещё чернее. И так пока из одной школы не выгонят и не переведут в другую…
А у того дядьки-врача, который меня психом не признал, облако было тёмно-жёлтым. Я как увидел жёлтый цвет, сразу понял, что всё для меня должно кончиться хорошо. Потому и разговаривал с ним нормально. Кстати, про решётку доктор мне правильно накаркал, это в натуре. Правда, до тюрьмы дело не дошло, но, как говорится, рядом с ней постоял. Первый раз по малолетке дали «отказную», и я был передан на попечение детской комнаты милиции. Там со мной обращались снисходительно (и облака над всеми были желто-серо-голубые). Но вот когда второй раз за ларёк повязали, то уже дали два года условно. Я как увидел, какое у судьихи над головой облако (чёрное с красными разводами – ни у кого никогда такого раньше не видел), так сразу понял, что ей хоть кого под вышку подвести – два раза плюнуть. И решил, что второй раз, в натуре, к такой лучше не попадаться. И завязал со своими пацанами, которых, правда, вскоре всех и пересажали.
Благодаря этой детской комнаты милиции, меня направили в Рязанское ПТУ, где я «на халяву» получил не только форму, но и место в общежитии. Жизнь пошла тяжелая, но правильная. Помогал и тот врач-психиатр, с которым мы встретились в ПТУ. Он туда приканал читать лекцию «О вреде наркомании». Я подошёл к нему сначала неуверенно – узнает или нет? А как увидел жёлтые отблески «облака» над его головой, так, в натуре, легко на душе стало, что… Ну, да ладно…
Я к этому времени был уже уверен в том, что видимые «облака» – это такие сигналы, которые посылают, сами того не ведая, мне люди. Вроде обозначения их отношения ко мне: нравлюсь я им или нет. И никогда эти облака ещё не обманывали меня. Кстати, из своего, пока ещё небогатого сексуального опыта я сделал следующий вывод. Разумеется, не все девки с жёлтым облачком над головой соглашались «лечь со мной в постель» (это если литературно сказать, а в натуре трахаться приходилось где-нибудь в подъездах, в скверах или в телефонных будках). Но абсолютно все, кто шли со мной, имели жёлтые ореолы…
В.В. Сахранов
В пятницу после работы я встретился с Борькой, который нередко проводил у меня свои выходные, оставаясь ночевать, и возможно в какой-то мере даже заменял нам с женой работающего в другом городе сына. Может быть поэтому (Борька ведь был, в свою очередь, практически сиротой) мы странным образом сблизились, несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте.
Вошли во двор и увидели митинг.
- Ну и радуги у них над башками! - сразу заметил Борис.
- Во-первых, не «башками», а головами. А во-вторых, идём немного послушаем. Это кандидат в мэры выступает, Пронин. Посмотрим на него вблизи.
Я внимательно и даже с некоторым почтением (привитое с детства чувство уважения к начальству) слушал кандидата в мэры города (чай, не в поселковый совет лезет, а в областной центр!) до тех самых пор, пока тот в ответ на чей-то вопрос не ответил: «Если меня изберут мэром, я буду будировать все проблемы и прекращу беспредел».
- Господи, и этот такой же! Откуда только берутся эти безграмотные, но столь импозантные личности, а? Ну, как за него после этого голосовать? А ведь собирался…
- Так Вы же сами говорили, что он из уголовных авторитетов. Какие у него там могли быть университеты? Купил, небось, пару дипломов…
- Ну, ты потише, потише. Развыступался!.. Пошли отсюда. Ужинать пора.
Мы развернулись и стали выбираться из жидкой кучки электората. Я рассмотрел команду предвыборного претендента. Если на детской площадке тот в одиночестве уверенно «отбивался» от порой довольно острых вопросов жителей, то здесь, за спинами слушателей, сразу бросились в глаза две молодые женщины с редким сочетанием деловитости и броской красоты, а чуть поодаль – два охранника. Профессия последних была отчётливо написана на лицах. Перевёл глаза на девиц, которые привлекательно смотрелись на фоне стоявших чуть в стороне двух серебристых «Мерседесов» с тонированными стёклами.
- А о дорогах я могу сказать чисто конкретно, – продолжал раздаваться громкий голос кандидата. – У меня пять «Мерседесов» и я этого не скрываю! Как вы думаете, захочу ли я уродовать свои «мерсы» на ухабах? Конечно, нет! Значит, дороги города приведу в порядок в первую очередь!..
- Про «Мерседесы» и дороги у него заготовка хорошая, - поделился я своим соображением с Борькой.
- В каком смысле «заготовка»? - спросил тот, но я не успел ответить, как передо мной выросла одна из деловых красавиц с миниатюрным кейсом в руке.
- Простите, пожалуйста. Можно я вас задержу буквально на одну минуту? – И не дождавшись ответа, решительно продолжила: - Вам что-то не понравилось в ответах Николая Геннадьевича?
- В общем – да… - ответил я, слегка покосившись на «бодигардов», но их внимание было сосредоточено на толпе. – Только Вы мне сначала скажите, Вы профессиональный психолог?
Женщина смутилась лишь на мгновение, но затем, излучая любезность и доброжелательность, спокойно ответила:
- Нет. Я у Николая Геннадьевича специалист по имиджу. Так, что Вам не понравилось в его ответах?
- Глаз у Вас зоркий, ничего не скажешь, а вот… В общем он сказал, что «собирается будировать» какую-то проблему, видимо считая, что этот глагол образован от слова «будить». А «будировать» означает с французского «молча сердиться». Теперь понимаете, какой смысл приобрёл его ответ? Хотя в просторечье говорят «будировать» в смысле «возбуждать».
- Ах, да… конечно. А Вы филолог?
- Нет. Я - врач. Только психиатр. Мне полагается профессионально очень внимательно относиться к словам… чуть было не сказал «пациента». Извините.
- А Вы не согласились бы помочь избирательной компании Николая Геннадьевича? Например, консультировать его по отдельным вопросам?
- Нет-нет, спасибо. Я весьма далёк от политики и не специалист по пиару.
- Неужели Вам безразличная судьба вашего родного города? И потом ваши консультации могли, - она умело перешла на полтона ниже, - неплохо оплачиваться. Вы просматриваете тексты выступлений Николая Геннадьевича и получаете, например, сто долларов. Что скажете?
Я почувствовал, что Борька дотронулся до моего локтя, воспринял это как знак тревожного предупреждения, но отрываться от симпатичного лица не хотелось.
- Скажу, что названная сумма равняется моей месячной зарплате. Но всё-таки это не мой профиль работы. Вам нужно пригласить психолога и – хорошо бы – какого-нибудь грамотного журналиста. Про «Мерседесы» и дороги у него, например, был прекрасный, будем считать, экспромт! Очень откровенно звучит, а значит и убедительно. Вот только с имиджем… Вы уж извините, но это будет в ваш огород камушек.
- Вы считаете, что Николай Геннадьевич неудачно одет? Что-нибудь не соответствует облику?
- Облику соответствует, а обстановке нет. Слишком блестяще одет ваш Николай Геннадьевич. А вокруг, обратите внимание, в основном пенсионеры, «декретные» мамаши с малышами да люди, возвращающиеся с работы. Слишком он уж выделяется своим видом.
- Вы, наверное, прослушали, но Николай Геннадьевич в самом начале сказал, что только что приехал со встречи с действующим мэром. Не мог же он там быть в джинсах?
- А это уже ваши трудности. Причём вполне решаемые. Во-первых, в ваших «Мерседесах» вполне мог бы уместиться целый гардероб. А во-вторых, когда он сказал, что приехал из мэрии, то после этих слов мог бы сбросить пиджак, засучить рукава и продолжить беседу. Тем более что сегодня действительно жарко…
- То, что Вы сейчас сказали, уже стоит сотню баксов, - неожиданно раздалось у меня под ухом. Я обернулся и увидел представительного и серьёзного мужчину, которого почему-то раньше не заметил. Он был не из «бодигардов», но ясно, что из той же команды. – И я могу вам их вручить прямо сейчас, хотя для этого лучше отойти в сторону. Меня зовут Михаилом Геннадьевичем. А Вас, если не секрет?
Я представился и сообразил, что этот лысый Михаил Геннадьевич всей пиар-кампанией, видимо, и заправляет. Очень уж он уверен в себе и значителен. А тот, сделав несколько быстрых движений бровями, отдал девице малопонятные мне приказания. Я посмотрел на Борьку: тот тревожно и отрицательно потряс головой. Значит, этот мужик опасен. Впрочем, и так ясно. Он, видимо, брат кандидата. Об этом печатали в листовках соперники по выборам: «Брат кандидата в мэры – вор в законе»!
- И считайте сделанное Вам предложение о сотрудничестве в силе. Ваша помощь нам могла бы пригодиться. Цена, которую Вы запросите, - вопрос второстепенный.
- Видите ли, Михаил Геннадьевич, помимо того, что я уже сказал вашей красавице, я не психолог и не филолог, которые вам бы пригодились, есть ещё одно серьёзное «но». Вы уж только не обижайтесь, но мне не нравится сам кандидат. Извините, конечно, за такие слова, но я собирался голосовать за него только потому, что другие ещё хуже. А как можно помогать человеку, который Вам несимпатичен? Вы понимаете?
- Прекрасно понимаю. И это делает вашу критику ещё более ценной. И соответственно ещё более высоким наше вознаграждение… Вас, наверное, удивит - (мы уже зашли за «Мерседесы», которые символично отгородили нас от народа; Борька шёл следом, напряжённо вглядываясь куда-то выше лысины Михаила Геннадьевича), - но я тоже не хочу, чтобы Николай выиграл эти выборы. Ему надо оказаться вторым, не выше. Но это тоже неслабая задача. И ваше негативное отношение к нему… Вернее, скажем так: ваше пристальное недоброжелательство к нему – то, что нам надо! Вам легче будет заметить все его проколы… Не торопитесь с ответом… Вы живёте где-нибудь здесь? - Он брезгливо махнул рукой в сторону запущенного и довольно неприглядного двора между двумя девятиэтажками. Позвоните нам. Вот моя визитка.
Снизу к яркой – что-то там красное с голубым – визитке очень удобно прижалась сложенная зелёная купюра.
- А вот Вы посмотрите, в каком состоянии у меня потолок! – Донёсся визгливый женский голос. – Ну, зайдите, не побрезгуйте!
Мы невольно обернулись. Кандидат в мэры с задором громко ответил:
- А что мне брезговать? Сам жизнь свою с коммуналки начинал! – Оратор снял пиджак и ловко развязал большой цветастый галстук, которые сразу же оказались в руках стоявшей рядом с ним «специалистки по имиджу».
- А что же он рукава не засучил? - не без ехидства спросил я, внутренне довольный тем, что они так быстро среагировали на мои замечания. – Хотя теперь понимаю почему. И правильно сделал.
Михаил Геннадьевич не смог скрыть удивления в голосе:
- Вы знаете о его татуировках?
- Каких татуировках? А, вон ещё оказывается в чём дело... Нет, о татуировках я ничего не знал. Но золотые запонки разглядел даже отсюда. Не хватало ещё, чтобы он при всех стал вынимать их из манжет и складывать в бархатный футлярчик.
- Не иронизируйте. Не будет же Николай носить рубашку с не застегнутыми рукавами?
- Конечно, не будет. Но это уже детали. Главное в другом: сейчас все хотят, чтобы мэром стал богатый человек, так как надеются, не будем уточнять насколько обоснованно, что он не станет брать взятки и воровать. Но никому не понравится, когда этот человек кичится своим богатством. Знаете ли, из шестисотого «Мерседеса» можно позволить себе вылезти в простых полотняных брюках, кроссовках и футболке. Тем более, что у него вполне спортивная фигура – это тоже большой плюс на фоне наших ожиревших чиновников…
Борька
Я-то по-настоящему пригодился В.В. в этой предвыборной заварухе всего несколько раз. Но, видать, польза от меня была немалая, так как гонорар в натуре он делил со мной по-братски. «Работал» я обычно на собраниях или, вернее, «встречах с избирателями», которые устраивались в больших залах каких-нибудь Домах Культуры. Я сразу определял основной настрой публики к нашему кандидату: доброжелательный или негативный. Бывало и так, что в одном углу зала облака были доброжелательные, а в другом – пропитанные в натуре, блин, настоящей злостью. Всё это я передавал В.В., а что уж он там дальше советовал, не знаю. Но я заметил, что иногда ответы на одни и те же вопросы у Пронина были разные в зависимости от аудитории. Иногда в одном месте зала ставили выносной микрофон, а в другом - нет. В общем, хитростей было немало. Надоедало, конечно, в натуре, слушать каждый раз одно и то же. Но и бабки, блин, нам отваливали крутые. Я такие никогда и не держал раньше в руках. Оделся, в натуре, принцем.
Боялся я только брата этого Пронина - Михаила. Облако над ним были красно-бордово-чёрное; ещё хуже, чем у той судьихи, которая, стерва, мне два года условно отвесила... Я всё ждал, чем эти наши гастроли, в натуре, закончатся. Не верил, что хорошо. И В.В. тысячу раз я говорил: пора смываться, вернее – прощаться с ними по-хорошему и больше не связываться… А он мне: «Подожди да подожди. Смотри, как интересно всё получается с психологической точки зрения».
Ну и дождались… Но всё по порядку.
В день выборов, я, в натуре, больше всех, наверное, икру метал: выберут нашего Пронина или прокатят. Брательник его нам бы тогда спуску не дал. Я сам бы пошёл голосовать за него, но возраст ещё не тот. Уж и не знаю, блин, какая в том была наша заслуга, но вышло всё как по нотам, в натуре – тютелька в тютельку! Первым оказался тот мудила, который до того и правил городом: у него только второй срок пошёл, имел право. Ну, а вторым, как и хотел Михаил Геннадьевич, в аккурат наш Николай Пронин. Тоже, правда, мудозвон, но не злой мужик. Только умом ему до моего В.В., как до солнца.
Я их расклад поначалу не просёк. Мэр – он как хер у мужика, только один и может быть! Зачем тогда занимать второе место? Но промозговали мужики в натуре всё хитро. После выборов назначили нашего Пронина вице-мэром по каким-то там таким вопросам, на которых, это мне сам В.В. говорил, можно было большие бабки заколачивать. Тем более с ними завязывать надо было поскорее: где большую капусту рубят, там много чужих голов летит. А мне моя ещё не надоела. Пока к выборам готовились, я терпел: уж взялся за гуж, чего уж там, в натуре, ныть. А как прошли выборы, как весь расклад налицо раскрылся, я снова говорю В.В.: пора когти рвать, иначе причешут нас, в натуре, как покойников. А он мне: куда я от семьи, куда я от работы? Я даже обиделся на него, так как не хотел, чтобы с ним что-нибудь плохое случилось…
Да, после выборов нам Пронин пир горой закатили. Сняли за городом какой-то санаторий или дом отдыха и оттянулись там, в натуре, всей своей командой (В.В. зовёт их «ближним кругом») по полной программе. Да ещё гостей Пронин назвал, всяких нужных ему людей.
Жратвы такой я не видел никогда и вряд ли когда ещё увижу. Жалко, что названий всей этой хавки не знал. Но и В.В., между прочим, тоже бровями вздёргивал из-под очков, когда я его спрашивал. «Не знаю, говорит, Борис, как эта халява называется». А уж он не чета мне, много чего знает. Только вот облаков, как другие, тоже не видит. И опасность заранее не чувствует!
Когда в номере одни остались (не люкс, но шикарный, даже душ с толчком отдельные были), я ему снова своё начал гнуть: когти, говорю, надо рвать. И вам опаска, между прочим, больше выходит, чем мне. Это я точно видел. На меня-то они с самого начала особенно и внимания не обращали. В.В. – молоток, им ничего лишнего про меня не настучал. Объяснил в натуре так, что сам он с рождения очкарик, видит плохо, а у меня, мол, глаз – алмаз. Я ему рассказываю, что вижу, а он потом уже мозгами и раскидывает. Самое смешное, что при этом ничуть не соврал. Ведь в натуре оно так всё, блин, и делалось!
Так вот: я ему всё снова выложил, а В.В. отвечает: всё я знаю Борис. И прав ты во всём, бля буду. Мне, говорит, этот сучара Михаил уже условие поставил: или я с ними остаюсь до конца или, говорит, ты, доктор, слишком много знаешь лишнего. Не обессудь, мол, тогда, если тебе где кирпич на голову случайно свалится.
В.В. сказал, чтобы я уматывал в свой Александро-Невский, сидел там и не высовывался. Но это, блин, легко сказать! Я же собирался ПТУ-шку закончить… И потом мне же В.В. ближе, чем отец родной! Разве же я мог его один на один с этой кодлой оставить? Вот тут я ему в натуре и выложил то, что никогда и никому в жизни не рассказывал. Даже сам вспоминать не любил… О том, как дважды «погасил» облака у других людей.
В.В. Сахранов
Пожалуй, необыкновенную способность, которой обладал Борька, можно было бы отнести к ясновидению. Я специально никому не рассказывал о ней и даже самому Борьке не намекал на то, что он может представлять интерес для учёных. Борьке надо было учиться, культуры набираться. А закрутись он сейчас по всяким НИИ – пропадёт. Еще хорошо, если в НИИ попадёт, а если в руки каких-нибудь «Михаил Геннадьевичей»…
Борькины «облака» могли быть разновидностью ауры, которая, по мнению парапсихологов, является следствием деятельности энергетического тела. Невидимая, подобно радиоволнам, всеми обычными людьми, эта аура может восприниматься экстрасенсами, которые считают, что у каждого человека есть различные энергетические оболочки: астральная, ментальная, эфирная и т.д. У каждой, якобы, должен быть свой цвет, который мог изменяться под влиянием различных психических факторов. Но то, что происходило у Борьки, не укладывалось даже в эти фантастические рамки экстрасенсорного восприятия. Я даже специально углубился в литературу по парапсихологии, чтобы попробовать самому понять этот феномен.
Однако, когда Борька «по секрету» рассказал мне, что может «гасить облака» у других людей, я совсем запутался. Сначала просто не поверил ему, хотя надо сказать, что при всём своём шалопайстве и расхлябанности, Борька меня никогда не обманывал. Как понимать эту его способность? Телекинез? Не похоже. При телекинезе двигают определённый предмет, не вступая с ним в физический контакт. А Борька собирался «гасить» неизвестно что, неизвестно как и неизвестно чем… Но самое неприятное, честно признавал он, что не может уверенно сказать, чем это «гашение» может у него кончиться: его опыт был очень уж невелик…
Впрочем, предлагаемый им план был вполне реальным (вернее – совершенно ирреальным!) выходом из той ситуации, в которую мы оба попали. Было ясно, что поддерживать связь с братьями Прониными и дальше означало рано или поздно очутиться под пристальным вниманием, как говорится, компетентных органов. Но и «мирно» разойтись не получалось. Михаил Геннадьевич уже намечал «план покорения» своим братом депутатского корпуса города; высказывал и другие не менее наполеоновские планы, в которых мы неизменно фигурировали в качестве помощников.
И Борька предложил «погасить брательника». С Николаем Геннадьевичем, тут Борька действительно был прав, расстаться можно было и по-хорошему: вновь испечённый вице-мэр не знал и половины всех наших закулисных штучек, так как вся информация замыкалась на старшем – Михаиле. А все другие «девочки и мальчики» из ближнего круга были всего лишь обычными «шестёрками», среди которых иногда появлялся кто-то новый, иногда кто-то исчезал… Я считал себя основным виновником происшедшего, но ни мне, ни тем более Борьке бесследно исчезать не хотелось.
По словам Бориса, он мог в «разозлённом состоянии» представлять, как облако над человеком исчезает и оно… на самом деле пропадало. Вот только, что потом с этим человеком происходило, он не знал. Оба случая произошли, когда он ещё учился в школе. Нравилась ему одна девчонка, которая не только никакого внимания на него не обращала, но даже презрительно посмеивалась над ним. «Женихом» Борька на самом деле был незавидным: и внешне – не Ален Делон, и без денег всегда, и мать – известная всему городку пьянчушка. А сидела его зазноба прямо перед ним, что возможно сыграло роковую роль в его влюблённости: при любом повороте её головы он невольно видел изящный профиль. И вот, после очередного снисходительного смешка и фырканья в его адрес Борька уставился на её яркое оранжево-розовое с синими прожилками облако над головой и попытался представить, как розовое и синее исчезает, а появляется жёлтый цвет, который, как он уже знал, свидетельствует о благожелательном к нему отношении. Смотрел, смотрел и вдруг розовые и синие цвета действительно стали уменьшаться, как бы затухать. Но ничего жёлтого, правда, не появилось, а девчоночка схватилась руками за голову, застонала, как от боли, и свалилась под парту. Вызвали родителей, увезли домой и… больше она в классе не появлялась. Борька точно знал, что она жива и здорова, но сидит целыми днями дома. Что именно с ней случилось, никто не говорил.
А второй раз он уже вполне намеренно, зная, что добра это не принесёт, разозлился на «училку по физике Анну Васильевну». У той, как и у большинства учителей его школы, облако было тёмно-серым. Вот он и стал его «уменьшать». Учительница не упала, но неожиданно прервала урок, ушла из класса «как чокнутая» и тоже больше в школе не появлялась. Вскоре Борька поступил учиться в ПТУ и больше ничего о своих «жертвах» сказать не мог. Совесть его, естественно, мучила, но в отношении вице-мэрского «брательника» он готов был рискнуть ещё раз. Для этого ему необходимо было где-то с ним встретиться минимум на полчаса.
Борька
У В.В., в натуре, не голова, а Дом Советов. Придумал он следующий трюк. Сказал Михаилу, что есть у него задумка, как вице-херу весь город под себя подмять и всем рога наставить. А так как мы оба ему премного благодарны (бабки он нам кидал, в натуре, не жалея), то приглашаем его на свои шиши в ресторан, на «деловой ужин», где всё и расскажем. Моё дело, разумеется, внешне было телячье – жрать, пить и помалкивать, а В.В. должен был ему лапшу на уши вешать. Но это внешне, блин! А на самом деле главная роль отводилась мне! За время хавалки я должен был погасить его облако. Если ему плохо станет или он вырубится, то его же «быки» подтвердят, что жратва была ресторанная, пальцем мы его не трогали и ядовитый порошок ему не подсыпали…
Было, конечно, обидно, что В.В. не разрешил мне даже пивка хлебнуть за этим «деловым ужином». Но я на него зла не держу: он на людях всегда, блин, очень правильный и принципиальный. С другой стороны, сейчас мне всякая злость была только на руку. Я так думал, что чем хуже мне будет, тем больше разозлюсь, тем быстрее этого сучару Михаила «загашу». Опять же по трезвянке и сосредотачиваться мне всегда было легче…
Сели за столик, всё чин-чинарём, в натуре, как культурные люди. Поначалу Михаил выглядел настороженным: видимо, чуял, падла, что-то необычное в том, что мы его в ресторан зазвали! Но потом тяпнули они с В.В. по первой, потом по второй, потом по третьей - он и расслабился. А В.В. ему соловьём что-то накручивал: и про депутатов, и про город, и про какой-то, блин, «шоу-бизнес» и даже про наш нефтеперегонный завод. И вот, только начал я представлять, как над головой Михаила уменьшается его красно-чёрное облако, там вдруг в натуре стала появляться желтизна! А это значит, что слушает он моего В.В. и чем больше слушает, чем больше поддаёт, тем больше В.В. ему нравится! Я понимаю, что это не от моего воздействия, хотя черноты вроде меньше на самом деле стало.
И тут произошло самое неожиданное. Михаил опрокинул очередной стопарик, заел его, падла, лимончиком, потом повернулся ко мне (а до этого и не смотрел вовсе в мою сторону) и спрашивает:
- Слушай, шкет! А за что ты меня так ненавидишь? Тебе-то я чего плохого сделал?
Я хоть и не жевал в этот момент, так как уже «работал» над его облаком, но в натуре, горло так и сжало от страха. И вижу, что он не в глаза мне смотрит, блин, а на мою голову. Я сразу врубился, что этот сучара, тоже, наверное, облака видит. А тогда зачем мы ему нужны? А он продолжает таким же спокойно-пьяным голосом:
- Слушай, шкет, мне от тебя избавиться, как два пальца обоссать. Поэтому ешь свой ромштекс, зырь в тарелку, а свою телепатию прибереги для настоящего дела. Понял? Оно скоро у нас начнётся, если Виктор Владимирович, - тут он, наконец-то, отвернулся от меня, - возьмётся за реализацию своего плана… Пацан у Вас крутой, доктор! Но и мы не лыком шиты. Так что сработаемся… И спасибо за приглашение…
В.В. Сахранов
Я почему-то никогда не любил играть в карты, подсознательно чувствуя, что игрок из меня никудышный. И жизненный опыт это чувство неизменно подтверждал. Но уж лучше было бы проигрывать в карты, чем в жизни. С Михаилом Геннадьевичем блеф мой вроде бы удался, но в конечном итоге оказался не только совершенно напрасным, но и поставил меня (а вместе со мной и Борьку) в ещё более зависимое и опасное положение.
Стыднее всего было признать, что я – взрослый и «отягощённый» высшим образованием мужчина - решил выкрутиться из сложной жизненной ситуации с помощью фантастической выдумки шестнадцатилетнего мальчишки. Кому рассказать, засмеют…
Пока выход виделся только один: заявить Михаилу Геннадьевичу, что для детальной проработки и обдумывания изложенного ему плана мне потребуется, допустим, месяц… А потом?… Что делать потом? Не хотелось связывать себя ещё больше с этой «командой», но коготок уже увяз…
Не успел я полностью отдаться самобичеванию и погрузиться в сакраментальный вопрос русского интеллигента: «Что делать после сотворённых глупостей?», как Борька, который, в свою очередь, считал в случившемся виноватым себя, попытался смазать мои раны юношеским бальзамом:
- Хитрый козёл оказался, Виктор Владимирович! Как он моё «гашение» почуял, ума не приложу?
- Выбирай выражения, Борис. Во-первых, не «козёл», а мошенник. Во-вторых, он оказался умнее нас… И тебе лучше срочно уехать в свой Александро-Невский.
- А Вы?
- Ну, я как-нибудь здесь разберусь сам.
- Нет. Я Вас одного не брошу. Тем более, у Вас семья… А я этого гада всё-таки «загашу»! У меня уже почти начало получаться… Знаете, что меня сбило? У него в облаке жёлтый цвет стал появляться, которого раньше никогда не было. А это значит, что Вы ему очень понравились и Вам его теперь опасаться нечего. Это я точно знаю, можете мне поверить!
- Ну, допустим, не понравился, а заинтересовал. Но это твоё наблюдение очень важное и может в будущем ещё пригодится… Я ведь говорил с таким расчётом, что он всё забудет и ничего из сказанного в реальности нам делать не придётся. Как мы с тобой и наметили… Надо же было мне таким идиотом оказаться!?
- Это я Вас подвёл, Виктор Владимирович. Наобещал с три короба… Но я Вас спасу, вот увидите!
- А вот подвигов не надо! Давай договоримся сразу, что ты без моего ведома ничего делать не будешь.
- Хорошо. Но и уезжать я никуда не буду. Сами говорили, что для меня самое главное – окончить ПТУ. Ваши же слова: без «бумажки» человек – букашка. Вот я и не хочу быть букашкой! А Вы что думаете делать?
- У нас с тобой было два варианта. Первый – «загасить», как ты выражался, Михаила не удался. Остался второй – выполнить всё то, что я ему наобещал…
Борис
Берег здесь какой-то некрасивый: голый, ни одного деревца, скалы обрываются прямо в море, и нигде не спустишься, кроме как по специально построенной лестнице. Впрочем, это не море. Передо мной, выражаясь красивым слогом, расстилался Атлантический океан. Впереди должна находиться Африка, а направо, на другом берегу океана - Нью-Йорк. Туда мы сегодня вечером и вылетаем. В.В., зная, что мы будем в Португалии, попросил бросить за него на счастье камушек в Атлантику с мыса Рока. Но я оказался на юге Португалии и до самой западной точки Европы отсюда далеко… Жаль, что В.В. сейчас нет рядом, но он не захотел оставлять свою работу...
А место всё-таки своеобразное, одно название чего стоит: Понта да Пийдаде! Уходящие в прибрежную полосу скалы и гроты, между которыми снуют катера с туристами. Михаил мне заранее маршрут никогда не говорит, поэтому я и думал, что увижу Лиссабон. А оказался какой-то Лагуш – маленький городишко в паре километрах от берега, до которого добирались из аэропорта целых два часа. Здесь у него «знакомые пацаны», с которыми надо было встретиться. Как их сюда занесло?! Я поразился, когда мы зашли в какую-то кафешку, услышали русскую речь и предложение «сварганить на обед пельмешек». Со своим делом я справился быстро: определил, что «пацаны» оставались преданы Михаилу как собаки. Они-то, кстати, и посоветовали мне смотаться на это место, которое считается здесь достопримечательностью для туристов. Михаил не возражал, так как некоторые разговоры он предпочитал вести без меня.
Да, со мной В.В. всё придумал гениально: единственная роль, которую я мог играть самостоятельно, это роль вундеркинда-переводчика. Нанял двух репетиторов: одну русскую «англичанку», а вторую – настоящую, которые натаскивали меня как собаку целый год. И теперь я мог работать переводчиком, хотя основная моя задача сводилась, как обычно, к наблюдению за «облаками». С помощью В.В. я разработал целую систему. Сейчас мне уже несложно определить, согласится ли клиент, с которым проводятся переговоры, на предлагаемую цену акций или считает её слишком высокой. А уж дальше передать эту информацию Пронину – дело техники. Так что на ближайшие годы моя жизнь расписана, с моей точки зрения, не самым худшим образом.
В.В., правда, иногда шутит, что зря не определил меня в своё время во вспомогательную школу: одним честным человеком в стране было бы больше. Speaking about that now doesn`t make sense. History has no subjunctive mood…
И я бросил в океан ещё один камушек на счастье. От себя...
***
Сентябрь-декабрь 2001.