Полными ужаса глазами Мария смотрела на свою руку: кровь стекала ручьем, заливая скошенную траву и землю.
Случайность. Обронив платок, она наклонилась и попыталась его поднять. Косарь, мальчишка лет пятнадцати, идущий по смежной полосе, взмахнул литовкой, и, остро заточенное лезвие по инерции прошлось по локтевому сгибу. Зажав порез поднятым платком, Маша побежала в деревню. Председатель как мог перевязал руку, наложил жгут, и подводой отправил её в город.
Видавший виды врач обработал рану, обколол новокаином и принялся сшивать сухожилия и нервные стволы. Мария старалась не кричать. Перспектива остаться инвалидом пугала куда сильнее физической боли. Закончив, доктор тяжело вздохнул и сказал: "Плохая рана — глубокая. Месяца через три заживёт. Но последствия не внушают оптимизма".
Опасения доктора подтвердились — рука так и осталась согнутой в локте. Пальцы не шевелись. Что есть кисть, что нет...
Шёл 1942 год. До глубокой сибирской деревушки война не добралась. Но работали в тылу на износ: всё для фронта, всё для победы!
Глядя на изуродованное предплечье, Мария понимала — это конец. Похоронка на мужа пришла в сорок первом. Поэтому рассчитывать было не на кого и не на что. Шансов выжить с детьми практически не осталось. Они и в первый-то военный год себя не баловали, а теперь и подавно. Летом ели лебеду да крапиву, зимой — тюрю, или суп из мороженого колхозного картофеля, который чудом удавалось откопать под снегом. Себе Маша варила на воде, детям, если удавалось, на молоке. Кое у кого из соседей оставались коровы, но на кормилицу и своих едоков хватало. Удои же от малочисленного колхозного стада шли на фронт. В госпиталях сухое молоко и сгущенка были жизненно необходимы.
Погоревав, старики-родители сказали: "Тебя калеку, да ещё с двумя детьми, нам не потянуть. Отдай младшую дочь в "дети".
Мария не стала перечить их воле, как велели — так и сделала. Собрала нехитрый скарб и отнесла Галочку в бездетную семью.
Для военного времени супружеская чета, согласившаяся взять ребёнка, жила неплохо: как-никак мужик в доме. Выдающийся комбайнер имел право на бронь. По всему выходило, что дочке там будет лучше. Но разве можно объяснить двухлетнему ребёнку, почему его оставляют у чужих людей? Материнское сердце готово было разорваться от боли. Галочка смотрела на маму во все глаза и плакала. И такое горе читалось в её недетском взгляде! Она тянула ручонки и без конца повторяла: "мамочка". Не в силах сдержать рыданий, Маша выскочила за дверь и быстро пошла к дому. Утешало одно: Галя останется жива. Женщина искренне верила, что тем самым спасает доченьку от голодной смерти.
Даже на миг она не могла представить, что не пройдёт и полгода, как на деревенском погосте появится маленький холмик с деревянным крестиком. Именем и датой укладывающейся в два с половиной года. Подвело материнское сердце…
Мария так и не простила себя за ошибку. Терзала мысль, что не отдай она дочку в чужие руки, может, всё бы и обошлось. Чувство вины дало всходы: два инсульта и пожизненная инвалидность первой группы.
Как выжила моя бабушка в те суровые годы (а это была именно она), одному Богу известно.
Война не бывает милосердной, и не щадит никого. И ей всё равно кто ляжет под её пули.