Человеческая фигура в помойном ведре, одетым на голову, стучала этой самой головой по батарее. Металлический звон самого важного предмета в жизни (по заверению уборщицы тети Вали) печальным эхом отзывался по всему зданию, и тонкими обертонами достигал ушей уличных голубей, хотя сами голуби вряд ли подозревали о наличии ушей в своих и без того маленьких головушках.
– Бинауральные аудионаркотики – подумал пожилой голубь Митя, и словно бы в такт клубному биту качнул головой.
– А что это, дедушка Митя? – спросил юный голубочек Андрюшка.
– Поди знай, – отвечал ему Митя, важно поклёвывая вкусные и полезные для желудка камни, заботливо разбросанные Создателем, Матушкой Голубиней, Творцом всех Крылатых, Единым Неделимым Клювом – голуби крайне религиозны. Понимание, смирение, страсть и тяга к знаниям, уважение к мудрости старших – таков спектр переживаний несло в себе следующее покачивание головы голубка Андрюшки.
Тем временем Ведроголовый не унимался, продолжая смущать уже не только голубей, но и более развитых членов местного социума: проснулся Гектор.
Дабы не затруднять читателя пониманием всех тонкостей и перипетий отношений между Гектором и Ведроголовым, скажем лишь, что Ведроголовый хотел разбудить Гектора. Гектор, же напротив быть разбуженным вовсе не желал. Более того, состояние отличное от сна, было последним состоянием, в котором Гектор бы хотел оказаться, и уж тем более быть насильно вовлеченным.
Гектор не любил две вещи и одного человека.
Первой вещью был звук.
Между Гектором, Далем, Ожеговым, и небольшой толпой физиков-теоретиков могла бы закрутиться увлекательная жаркая дискуссия на тему того, а является ли звук вещью. Даль и Ожегов, впервые в истории получив право сойтись в бою, не разделенные парой сотен лет беспощадного времени, соревновались бы между собой за право быть автором наиболее точного и полного толкования слова, пока группка физиков показывала бы Гектору забавные эксперименты в лучших традициях канала Дискавери, полностью упростив себя и свои толкования до уровня популярных журналов. Тем временем Гектор бы выждал минутку-другую, с нахальной и самодовольной улыбкой смотря на копошение этих великих и достойных людей, чувствуя в себе всю полноту мощи и власти, какую испытывает каждый болеющий синдромом вахтера в минуту своей славы, а затем бы тихим, мирным шепотом (чтобы издавать как можно меньше звука) начал бы свое предложение со слов: "По моему СУБЪЕКТИВНОМУ мнению...". Немая сцена, которой позавидовал бы сам Хлестаков, воцарившаяся в комнате, лишь миг назад наполненной галдежом увлеченных важным спором мужчин, была бы воистину великолепна. Будто громом (как одной из форм предмета спора) пораженные они бы застыли в ужасе понимания, что разговор вдруг одной полуфразой, таким легким (20 децибел) колебанием воздуха, был переведен из разряда научных в разряд философских и чувственных. И сколько не добавляй в эту комнату теперь Кантов, Шопенгауэров, Кьеркегоров и Ницше, разве можно оспорить чье-то изначально субъективное мнение? Разве могут ученые тиранически заставлять человека чувствовать иначе?
Уходя, ученые и два гуманитария подавленно молчали. Делали они это из уважения к чувствам Гектора, или же потому что были поражены на чужом поле битвы, чуждым им самим оружием – история умалчивает. Впрочем, как и Гектор –разговаривать он не любит.
Так вот, звук Гектору не нравился. Не нравился настолько, что он считал его вещью, буквально осязая всем телом.
Остроумный читатель, скорее всего догадался уже, какая вторая вещь бесила Гектора больше всего на свете (кроме звука, звук бесил его точно так же).
Это были ведра. Круглые или не очень, алюминиевые или пластиковые, с ручками и без ручек, с разнородными засечками и отметинами, с ржавчиной и подтеками, мусорные и помойные, ведра с краской и ведра с мороженным, пустые ведра, носимые какими-то бабами, ведра наполненные фруктами или водой из колодца, – словом все, что люди считают ведром и используют как ведро, или же (для однозначной победы в любом споре) все, что Гектор субъективно, по личным ощущениям, считал ведром – было истинным глубинным злом для его тонкой душевной натуры.
Описание же человека, которого Гектор ставил в один ряд с такими мерзкими явлениями природы, как звук и ведра, оскорбляя при этом личность, или целую доисторическую нацию, придумавшую ведра, мы скромно ужмем до слова "Ведроголовый".
Пробуждение Гектора началось с крайне неприятного жжения в области лба – звук наносил ему почти реальные физические повреждения.
"Психосоматика" – мелькнуло подобно двадцать пятому кадру зомбирующей людей телепередачи в покачивающейся голове голубя Мити.
Последняя волна быстрой фазы сна Гектора, его последний оплот безмятежности перед суровой реальностью, с грустью оглянулась на прощание, понимая, что больше уже не вернется.
И ровно в этот момент Гектор начал открывать глаза.
Когда они были открыты лишь на 15% он уже понял, что что-то не так, но не спешил беспокоиться. Ему хватало того, что он уже сжег добрую суточную норму потери нервных клеток, из-за проклятого лязга металлического ведра. Когда глаза достигли своего второго дискретного состояния, Гектор понял, что это было бесполезно, и перевел их обратно в первое. Через 5 секунд, его от природы пытливый ум, решил повторить эксперимент, и открыл их снова – результат был удручающим – вокруг была Тьма. Гектор не был мнительным человеком, но и невозмутимым его назвать сложно (представьте себе Гектора, слушающего свирель). В общем Тьма – не то, что он ожидал увидеть перед своими глазами. И нет, он четко осознавал, что это была не обычная темнота, как бывает ночью. Это было скорее отсутствие света. Паника захлестнула Гектора, но не успел он как следует разнервничаться, как вдруг раздался оглушительный звон, заставивший его лоб гореть так, будто его огрела сковородой жена, принявшая следы ботинок в комнате за следы любовницы, и не поверившая ни единому слову про Даля, Ожегова и группку физиков. Он чувствовал себя словно внутри колокола, и одновременно был этим колоколом – он страдал.
Нельзя сказать, что "Ведроголовый" хотел зла Гектору. Наоборот, его целью была скорее помощь. Он хотел, чтобы Гектор справился одновременно с двумя своими проблемами. Вчера у него был очень приятный разговор с Виктором Степановичем.
– Сашка, да? – спросил Виктор Степанович.
– Д-да, – робко ответил Сашка. Ему было в новинку вот так среди бела дня разговаривать с людьми, к тому же так празднично одетыми.
– Тебе здесь нравится? – словно бы излучая добро продолжал Виктор Степанович, – расскажи нам о себе, нам всем очень интересно тебя узнать.
– Да, очень нравится! - улыбчиво отвечал Сашка. – Мне все у вас все нравится: и кровати, и матрасы, и еда в столовой. А вчера тетя Валя дала мне заглянуть в ее ведро, представляете! Никогда прежде не видел, что внутри у ведер, а вчера увидел! Там была вода! Я и подумать не мог что вода может быть внутри у ведра – это так забавно, Виктор Степанович!
Виктор Степанович многозначительно посмотрел на коллег, а они с восторгом и восхищением посмотрели на него.
– Что ж Сашка, я думаю у нас для тебя есть задание, – с теплыми, почти отеческими, нотками в голосе произнес Виктор Степанович.
– ЗА-ДА-НИЕ? А что это? – глаза Сашки сияли неподдельным мальчишеским восторгом – то было предвкушение настоящего приключения.
– Твое призвание, Сашка, – быть доктором, прям как мы.
– Ууууухтыыышка, а вы мне и одежду дадите, как у вас?!
– Конечно выдадим, более того, мы дадим тебе ведро!
Если бы Сашка мог превратить свои глаза в освещающие просторы вселенной звезды – он бы это непременно сделал.
– У меня буудет свое ведроооо, – он хлопал в ладоши и прыгал с ноги на ногу.
– Но и это не все, Сашка, – продолжал Виктор Степанович, – мы все это делаем, чтобы ты помог серьезно больному человеку.
Сашка застыл, как вкопанный. Он был очень чутким и добрым мальчиком.
– Кому-то плохо? – хлопал своими сверхновыми Сашка.
– Есть у нас один парень, зовут Гектором, ты его не знаешь, и у него есть две проблемы: звук и ведра, он их не любит, даже я бы сказал боится.
– Ахаха, как можно боятся ведра!? – громко воскликнул Сашка, – они же прекрасны, внутри них столько всего может быть!
– Вот поэтому-то, нам и нужен такой эксперт по ведрам, как ты, Сань, – говорил Виктор Степанович. – Мы хотим, чтобы завтра утром, как можно раньше, ты взял ведро, и начал по нему стучать, как можно громче.
– А где мне это делать? Где мне искать Гектора?
– О, за это не волнуйся, он живет в этом же здании, и он обязательно услышит лязг ведра, ведь это его самый ненавистный звук.
Сашка, на миг переменился в лице, стал серьезным. Сверхновые превратились в двух черных карликов, утонувших в чертах его осунувшегося лица. Это длилось всего миг, но Андрей Егорович, стоявший ближе всех к Сашке, успел достать шприц.
– Хорошо дяденьки врачи! Завтра утром отправляюсь выполнять ЗА-ДА-НИЕ! – разгладил гравитационную рябь, сжавшую комнату, своим радостным голосом Сашка.
На следующий день он обнаружил возле своей кровати тщательно сложенный врачебный халат и пустое алюминиевое ведро. Встряхнув халат, и, восхитившись россыпью пылинок, подсвеченных утренними лучами солнца, гревшими его палату, Сашка одел мантию поборника всех болезней и вышел в наполненный рассветной тишиной коридор больничного крыла Б, держа в руках священный сосуд. Его заданием было шуметь, но ему было как-то не по себе, ведь многие в больнице еще спали, а он был не из тех мальчишек, которые любят досаждать взрослым. Впрочем, помогать и выполнять просьбы он хотел больше, чем боялся кого-то обидеть, и поэтому наконец стукнул по ведру кулаком. Сделал он это достаточно робко, но усиленный коридорным эхом и пустотой короткий лязг разросся до вполне приемлемого звона. Хихикнув, Сашка ударил по ведру еще раз, сильнее, входя в то состояние игривости и куража, присущее всем юным мальчикам. Он скакал по коридору, швыряя ведро об стены и об пол, он пинал его ногами, и сбрасывал вниз по лестнице, он хохотал и звенел, лязгал, трещал и шумел всеми возможными способами.
Но Гектор не просыпался.
И тогда-то Сашка додумался одеть ведро на голову, и продолжил стучать по нему, отмечая что звук стал определенно громче. Но и этого было недостаточно: в его юном мозгу родилась мысль, что стучать надобно не руками, а чем-то твердым, металлическими. Побегав еще немного, он засек своими радарами батарею, и убедившись, что об нее ведро бьется достаточно звонко, Сашка удовлетворенно водрузил ведро на голову. На миг он задумался, как ему стучать по ведру, если оно теперь на голове, но затем волна азарта вновь вернулась к нему, и он начал биться головой в ведре об батарею, не обращая внимания на боль. Все ради помощи Гектору!
И этого оказалось достаточно.
Тьма, лязг ведра, боль и явное присутствие мальчишки – не с этого хотел бы Гектор начинать свой день. Он все еще плохо понимал, что происходит, но к сожалению, не мог двигаться. Так уж вышло, что в этот момент, не смотря на то что его сознание проснулось, его телом по-прежнему управлял Сашка.
Сашка – так звали его второго пассажира – был юнцом примерно 10 лет отроду, и его наличие очень раздражало Гектора. Он бы задал вопрос каждому, кто поставит под сомнение эту субъективную оценку: «А вам бы понравилось делить свое тело еще с кем-то?». Сашка же был в полном неведении о существовании Гектора, хотя и состоял из качеств, противоположных его характеру. Центральной осью его личности был бесконечный альтруизм, и самоотверженное желание творить добро. Этим, начавшимся так хорошо утром, Сашка вошел в состояние такого дарения, что отдал часть своего сознания сознанию Гектора, оставив за собой лишь спинной мозг, таким образом сохранив контроль над движениями. Ему нужно было стучать ведром, чтобы помочь некоему Гектору, и он стучал и стучал, не чувствуя уже боли, ибо боль перешла под владение его соседа. Он весь превратился в мышцу, в механизм, посвященный одной лишь цели – сокращаться.
И он сокращался, а угасающее сознание Гектора тонуло в безумном океане физической боли и фантомных болей от оглушительного шума лязгающего ведра.
Через пару минут на шум сбежались дежурные врачи, и вколов конскую дозу успокоительного сумели расслабить конвульсирующее тело 35 летнего мужчины. Позже, патологоанатомы, аккуратно стащив ведро с того, что осталось от его лица, констатировали смерть от обильных черепно-мозговых травм.
Виктора Степановича уволили за проявленный непрофессионализм и халатность.
Сашка бы уточнил: "халатность" – это потому что ему, Сашке, выдали врачебный халат?
Гектор бы поморщился от мерзости звучания этого слова.
"Лоботомии на них нет!" - курлыкнул бы голубь Митя, пролетая над гнездом кукушки.