ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В начале мая 1944 года выяснилось, что в Москве у папы образовалась новая семья, где уже был братик, и скоро появится ещё кто-то. Но их Лёнька никогда не видел. Мама узнала об этом случайно. Лёньке предложили пойти погулять, а когда он вернулся, мама сказала, что он с ней уезжает в Смоленск к бабушке и дедушке. Лёнька обрадовался, что они уедут в красивые Токари, о которых часто рассказывали взрослые, и он скоро увидит бабушку и дедушку, и познакомится ещё с родителями папы – бабушкой Мусей и дедом Антоном – и сестричкой Галей, которые тоже после эвакуации уже вернулись в Смоленск, и уяснил, что папа остаётся в Москве, и что здесь у него есть другая семья.
Никакого «крупного разговора» у родителей не было. Мама и потом никогда не говорила про папу плохо. Лёнька понял, что теперь он будет жить с мамой, останется единственным мужчиной в семье, и должен о маме заботиться и помогать ей во всём. Когда мама собрала в небольшой чемодан все нехитрые вещи, присела на диван отдохнуть, и вдруг немножко всплакнула, он подошёл к ней (Фото 35), обнял и сказал: «Не плачь мамочка, мы приедем в Токари, и я там дедушку буду называть папой».
Папин начальник 21 мая прислал за мамой с Лёнькой машину, и их отвезли на Белорусский вокзал к смоленскому поезду.
Поезд отправлялся поздно вечером; уже стемнело, но Лёнька старался не отходить от окна вагона, чтобы не пропустить и скорее увидеть Токари. Мама с трудом уложила его спать. Рано утром 22 мая проехали мимо нужной станции Волчейка. Мама показала в окно – вон там дорожка в Токари (Фото 36).
Поезд, который, как говорили, «останавливался у каждого столба», тут не остановился, и они с мамой вышли на следующей станции, которая называлась Колодня (Фото 37).
Мама сказала, что отсюда до дедушки и бабушки недалеко, погода хорошая, дождя нет, и они пойдут пешком. Ехать всё равно не на чем. Может быть, попадётся попутная подвода, но таковой не оказалось. Пошли по дороге слева вдоль путей, в ту сторону, откуда приехали (Фото 38). Лёнька спросил: «Мы что – возвращаемся в Москву? Я хочу к бабушке и дедушке в Токари». Мама успокоила его: мы идём к ним, но оказалось, что мамино «недалеко» – это шесть километров.
Лёнька не мог знать, что по этой дороге ему придётся целый год ходить пешком в пятый класс школы в Колодне, а небольшой железнодорожный мостик при этом станет местом опасной проверки мальчишеской храбрости. Здесь грузовые поезда часто останавливались. Ребятишки, возвращаясь домой в Волчейку, прятались под этим мостиком, выскакивали, забирались под поезд, и ложились между рельсов. После троганья поезда все начинали громко считать вагоны, проходившие над ними. Самым смелым назывался тот, над кем прошло больше вагонов. После прохода поезда обычно выслушивали «одобрительную» тираду «человека с ружьём» – кондуктора, едущего на площадке последнего вагона, и громко сожалеющего о том, что в его «берданке» нет патронов с солью.
Но сейчас мама тащила единственный чемодан с вещами. Лёньке в это время было только три года и 8 месяцев, и помощник-носильщик из него был никакой, только бы дойти самому. Было жарко, мама сняла с него любимую гимнастёрку. «На ручки» он не просился: «солдаты не жалуются, не плачут» и «мужественно переносят трудности». И, как «единственный мужчина в доме», старался помогать мамочке, которой было всего 24 года.
Добрались до Волчейки, а дальше дорожка шла по болоту (Фото 39, 40), с металлической «кладкой» через небольшую речку Волчейку, в которой мама показала Лёньке маленьких рыбок, и рассказала, что когда она была маленькая, часто кушать было нечего, и она ходила на Западную Двину с самодельной удочкой ловить рыбок, которых бабушка целиком пропускала через мясорубку и делала из них котлетки.
Дальше поднялись на пригорок, где дорожка была укрыта тенью небольших деревцев.
Мама показала вдаль на высокие деревья: «вон там Токари», но от дальней дороги у Лёньки уже «язык был на плече», и на выражение явного восторга сил не хватило. Привыкшему к жизни в эвакуации и в Москве, Лёньке уже успела понравиться природа вокруг, и он неожиданно для себя и для мамы заявил: «Мамочка, тут так красиво, может, посидим, отдохнём». Что и сделали. И тут же вблизи дорожки Лёнька обнаружил разбитую немецкую машину «Опель», которая позднее стала местом ребячьих игр. В машине можно было открывать дверцы, садиться на сохранившееся мягкое сиденье, и вертеть руль. Но Лёньке не терпелось к бабушке и дедушке, и он всё время вскакивал и даже пытался тащить чемодан. После короткого отдыха снова пошли к видимым вдали Токарям. Когда подошли поближе, стало видно, что высокие деревья – это липовая аллея (Фото 41), ведущая к большому деревянному дому.
Деревья были настолько толстыми, что даже взрослый человек не смог бы их обхватить руками. Лёнька спросил: «А где Токари?». Мама объяснила, что так называется эта усадьба; давным-давно это был дом помещика, а когда его прогнали, здесь сделали начальную школу, чтобы могли учиться ребятишки из соседних деревень. Но никаких деревень вокруг не было видно. Были только поля, окружённые лесом. Заметив изумление на усталой Лёнькиной физиономии, мама объяснила, что деревни находятся за лесом, здесь только два дома. В этом большом доме школьные классы и комната дедушки с бабушкой, в ней мы все вместе будем жить. Выше стоит ещё один дом, где раньше жила прислуга помещика, теперь он для учителей. А сейчас там живут колхозники, у которых фашисты разрушили дома (Фото 42), и одна учительница – Антонина Викторовна Длотовская, к ней только что вернулся с фронта сын – дядя Женя. У него нет одной руки. Но он, при необходимости, помогает здесь всем. Всё это называется Токаревская школа, а дедушка здесь самый главный начальник, он заведующий этой школой (Фото 43).
Вдруг Лёнька услышал дедушкин вскрик: «Вот у меня и ещё помощник объявился!». Лёнька, как «единственный в доме мужчина», понял, что это относится к нему. Бабушка копошилась напротив в грядках. Она подбежала к приехавшим, начались встречные объятия и поцелуи. По старинной русской традиции гостей сразу же усадили за стол. Кухня-столовая была отгорожена деревянной перегородкой в большой комнате, про которую бабушка сказала, что здесь мы пока будем жить. Бабушка поставила большую миску с драниками и сметану (Фото 44). Лёнька сначала отказался от своего любимого кушанья; он решил сразу получше осмотреться, оправдать доверие деда, который уничтожал признаки пребывания здесь фашистов, подготавливал школу к новому учебному году и, в меру своих силёнок, начал ему помогать – тоже стал таскать на свалку подъёмный для себя хлам. Убирать в классах помогала сторожиха, которую все называли трудно выговариваемо для Лёньки – Спиридоновна. Но потом оказалось, что она просто тётя Маня. Со своими тремя ребятишками она жила в мансарде школьного здания, по-местному – на втором этаже.
Над мансардой торчал высокий деревянный шпиль неизвестного назначения. До войны в Токарях у деда с бабушкой была большая библиотека, которую они начали собирать ещё в 1913 году. Но при выезде в эвакуацию книги оставили, спрятали в маленькой комнатке между классами. Во время оккупации в Токарях разместили какой-то немецкий штаб. Жители, которые были здесь «при немцах», рассказывали, что немецкие офицеры упаковывали много книг в деревянные ящики и куда-то отправляли.
Деду иногда приходили помогать колхозники, жившие в верхнем доме. Но у них было много работы на полях, и свободного времени было очень мало. Когда подготовили самый просторный, 4-й класс, на стенку повесили большую карту, на ней по сводкам из газет, которые, как и до войны, регулярно приносила почтальон Варя, красной ниткой на иголках дед с помощью Лёньки отмечал линию фронта. Что такое карта – Лёнька узнал ещё в Москве от папы, который иногда дома изучал разные карты.
Дед планировал начать занятия в школе 1 сентября 1944 года. Периодически он ездил помогать готовиться к занятиям в разные ближайшие школы, и даже в город. Лёнька впервые услышал про какого-то строгого «Гороно», который часто вызывал дедушку из дома, присылая из Сенькова посыльного на лошади. Когда этот самый Гороно, наградил деда красивой медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» (Фото 45) и представил его к награждению Орденом Ленина – «За большую работу по восстановлению послевоенной школьной сети в Смоленской области», который деду и вручили позднее в Кремле (Фото 46). Лёнька понял, что Гороно, хотя и строгий, но справедливый, и бояться его не стоит. Одновременно дед начал комплектовать четыре класса своей школы ребятами из ближайших деревень, и некоторые из них стали приходить помогать в подготовке школы к занятиям. Дед привёз из города большой свёрток красивых плакатов с рисунками, словами и буквами, назвав это наглядными пособиями. У Лёньки появилась новая интересная забава подробно разглядывать эти наглядные пособия, что стало первым этапом его неосознанного обучения грамоте. На плакатах было много знакомых букв и картинок.
Дед с Лёнькой приклеивали к плакатам деревянные реечки, и привязывали верёвочки, чтобы было удобно плакаты вешать на стенку в классах. Кроме этого ему нравилось вертеть большой глобус, что интересно было делать вместе с дедушкой или бабушкой, поскольку они рассказывали, что на нём нарисовано. Для разъездов председатель колхоза выделил деду старую лошадку «Звёздочку». Иногда дед ездил верхом, а для дальних поездок из колхоза ему выделили двуколку (Фото 47), которую он сам отремонтировал. Транспортное средство поместили в большом школьном сарае, и у Лёньки появилась живая добрая подружка, которую иногда нужно было выводить на лужок, чтобы она пощипала свежей травки, или вместе с деревенскими ребятами ходить в ночное. Лёньке очень нравилось ездить рядом с дедом. По пути он рассказывал и показывал много интересного. Пару раз он четырёхлетнего Лёньку сажал верхом. Но у Лёньки ещё не было чутья удержания равновесия, было страшно, и эти опыты прекратились.
Иногда высоко в небе появлялись самолёты. Местные ребятишки и взрослые умели различать по звуку – наш это или немецкий. Часто летали немецкие разведчики – «рамы» (Фото 48). Это было какое-то почти квадратное сооружение, не очень похожее на самолёт. Если был «не наш», и слышались «лающие» звуки выстрелов зениток, то все бежали прятаться в расположенную в самом низу рва баню (Фото 49).
Близких бомбёжек не было, но издалека были слышны сильные взрывы. Это немцы бомбили железнодорожные пути около Смоленска. Через пару дней после приезда из Москвы мама съездила на пригородном поезде, составленном из товарных вагонов и открытых платформ, в Смоленск и устроилась на работу диспетчером в управление железной дороги. Она рассказывала родителям, что в городе почти всё разрушено (Фото 50 и 51), никакого транспорта нет, и ей приходится идти пешком через весь город. Особенно опасно переходить Днепр по шаткому временному настилу (Фото 52). Но иногда также не было поезда до города, и маме приходилось идти на работу пешком все 18 километров. Опаздывать было нельзя – «могут посадить в тюрьму».
Однажды мама пришла домой в чёрной железнодорожной форме с погонами лейтенанта. В 1943 году для железнодорожников были введены специальные знаки различия на узких серебряных погонах. Тут же мама с бабушкой достали швейную машинку «Зингер» и стали подгонять маме форму по фигуре. Позднее маме выдали «парадный» комплект формы серого цвета, который тоже подогнали по фигуре. После войны бесплатная форма была большим подспорьем железнодорожникам. Своей приличной одежды после фашистского нашествия и дальних странствий у многих не сохранилось. А шить было не из чего. Лёнька к возвращению мамы с работы стал надевать свою капитанскую гимнастёрку и встречал её, приветствуя по-военному: «Здравствуйте, товарищ лейтенант!», отдавая честь, и как-то, к удивлению мамы, он сказал при этом: «Я приветствую не форму, а человека», и ему очень нравилось слышать в ответ: «Здравствуйте, товарищ капитан». Папа часто звонил из Москвы маме на работу, передавал привет «товарищу капитану». А когда Лёнька учился в школе, папа приезжал в Смоленск к своим родителям и иногда заезжал даже в Токари. А потом, когда Лёнька стал старше, они часто встречались в Москве, а в 1949 году, папа взял Лёньку с собой на трибуны около Мавзолея смотреть майский парад на Красной площади. И Лёнька очень гордился тем, что видел на Мавзолее самого товарища Сталина.
С отцом, до его кончины в 1978 году, Лёнька регулярно встречался в Москве, куда в 60-е и 70-е годы часто ездил в служебные командировки; отец много рассказывал ему о своём житье-бытье и, что считал уже возможным, о своей работе. Он успел окончить два высших учебных заведения: высшую школу НКВД СССР и, поскольку хорошо рисовал, оформительское отделение полиграфического института.
По рассказам отца, в послевоенные годы заметно усилились разногласия между руководством армии и МВД-МГБ (бывшие НКВД-НКГБ) о роли в прошедшей войне их спецслужб и, в частности СМЕРШа, а также в будущих операциях против своих бывших союзников по антигитлеровской коалиции. И были эти разногласия во вред и тем, и другим: многие лишились своих должностей, а то и вовсе свободы и даже жизни. По подсказке Павла Судоплатова, после пятого инфаркта отец вышел в отставку в конце 1949 года в звании генерал-майора. Сам Судоплатов не мог сделать то же самое – был слишком значительной фигурой в иерархии руководителей спецслужб; в начале пятидесятых его арестовали уже после смерти Сталина. Он чудом избежал расстрела, отсидев «от звонка до звонка» 15 лет, из которых девять лет в «психушке» и шесть лет в знаменитом Владимирском централе. Пока он сидел, отец общался с его семьёй в Москве – они не только служили, но и дружили.
Мама всегда понимала Лёньку без слов, и всячески способствовала развитию его интереса к технике. Дарила разные инструменты и книги, многие из которых сохранились до настоящего времени.
В углу комнаты, где жили дедушка и бабушка, Лёнька увидел сидящую в тазу курицу и спросил, что курица тут делает. Бабушка объяснила – это так надо, она высиживает цыпляток, а в сарае прохладно. Оказалось, что под курицей на мягкой подстилке много яиц, на которые она садится и согревает их, чтобы внутри росли цыплята. Как-то, когда курица встала, Лёнька увидел, что в одном яйце появилась дырочка, и в ней шевелится что-то остренькое. Бабушка пояснила, что начинает выклёвываться цыплёнок, а это уже виден его дюбик. Бабушка и мама выросли в Белоруссии, и часто использовали в своей речи белорусские слова, что очень помогло Лёньке, когда он взрослым работал в командировке в Польше. Дело в том, что многие белорусские и польские слова одинаковы. Например, в этом случае дюб по-белорусски и по-польски означает клюв. Через некоторое время стало слышно, что под курицей кто-то пищит, и Лёнька увидел там маленький шевелящийся пушистый жёлтый комочек и пустые скорлупки от яйца, которые курица старалась вытолкнуть из гнезда. Потом появилось ещё несколько цыплят. Бабушка научила Лёньку кормить их творожком, поить слюной изо рта. Когда цыплята могли уверенно стоять на лапках, курицу со всем семейством пересадили в плоский ящик с невысокими бортиками, откуда она сама могла выводить детишек гулять; пока они гуляли только по комнате.
В таких случаях дед обычно ворчал, что опять нужно за ними мыть пол. И Лёнька, как «единственный мужчина в доме», старательно, при помощи мокрой тряпки, помогал убирать с пола оставленные следы цыплячьей жизнедеятельности. В это время у крольчихи в сарае появилось много крольчат. Как-то ночью, все услышали, что кто-то живой бегает по полу комнаты, среагировали: наверное, мыши из подпола. На кухне около русской печки в полу был большой люк, а под ним в земле глубокий погреб, в котором хранили картошку и овощи. Так что была реальная возможность появления мышей. Но оказалось, что по полу бегают крольчата. Это крольчиха, которой показалось холодно на земляном полу в сарае, каким-то образом привела в дом весь свой выводок, и устроила гнездо в подпечке – под русской печкой. Беспокоить многодетную мамашу не стали, и она жила в доме несколько дней. Когда крольчата подросли, их перенесли на старое место жительства.
Для того чтобы поить Лёньку здоровым козьим молоком дед купил в колхозе козочку Розочку, но, когда он притащил её домой, взрослые определили, что это не Розочка, а «Розан», и молока от него не дождёшься, как от всякого козла, и деду пришлось тащить покупку обратно в колхоз, чтобы обменять. Зато потом новая Розочка давала полезное и вкусное молоко. Когда картошки было мало, Лёнька вместе с ребятами отправлялся на пустые картофельные поля собирать «тошнотики» – оставшиеся от прошлогоднего урожая почти сгнившие картофелины, из которых можно было печь лепёшки. Одновременно в этих же полях копали хрен.
После изгнания фашистов истосковавшиеся по земле крестьяне активно взялись за восстановление своего хозяйства, которое служило главным подспорьем в обеспечении семей продуктами питания. Такой же настрой был и в коллективных хозяйствах.
Мужчины ещё добивали фашистов. На колхозных полях и в своих огородах работали одни женщины, которым помогали дети. Лошадей было мало, часто пахали на коровах. Ребятишки шли за плугом и управляли им. Иногда в плуг впрягались женщины с детьми (Фото 53).
Лёнька научился собирать на низинных лугах щавель, из которого бабушка варила вкусные щи. Пару раз она варила щи из молодой крапивы и лебеды. Однажды бабушка предложила попробовать берёзовой каши. Откуда-то Лёнька знал, что это означало наказание берёзовым прутиком, и он сразу отказался, но потом выяснилось, что бабушка действительно сварила кашу из молодых берёзовых почек, она была довольно вкусная, но немножко горьковата. Жизнь в Токарях не соответствовала старой русской поговорке «Щи да каша – пища наша». Сразу после возвращения в Токари дед развернул бурную деятельность по возрождению бывшего здесь до войны домашнего хозяйства, тем более что с продуктами питания была проблема. Дед как-то умудрился купить хорошую корову и поросёнка. Семья успела возродить приусадебный огород и посадить поле картошки. Щи действительно варили часто, а крупы в доме не было, и каши не варили. В качестве деликатесов иногда варили манную кашу или чечевицу со своего огорода. А других каш Лёнька не помнил. В доме была мука, её получали по карточкам. Также дед купил в колхозе немного зёрен пшеницы и ржи, в огороде устроили небольшую грядку этих злаков, их мололи на круглой ручной мельнице, которую сделал дедушка (Фото 54); иногда её разрешали вертеть Лёньке. Из получившейся муки бабушка часто пекла в русской печке вкусный домашний хлеб на кленовых листьях, аромат которого сохранился надолго в памяти у Лёньки (Фото 55).
Бабушка пекла ещё вкусные лепёшки из толчёных зёрен конопли, несколько кустов которой росло в огороде. Когда конопля созревала, её стебли замачивали в озерце, сушили в бане и мяли в мялках, и из получившихся волокон, как говорил дед, - из пеньки, свивали прочные верёвки. У подросшего Лёньки появились свои обязанности: накормить домашних животных и птиц, пасти корову Зорьку и лошадку Звёздочку, пропалывать и поливать грядки, собирать дары природы в полях и в ближайшем лесу; кроме того, ему доверили собирать и рубить мелкий сухой хворост для печек. В суровые послевоенные годы деревенских ребятишек рано приучали к самостоятельности. Многие из них были «единственными мужчинами в доме», и они старались помогать взрослым по мере своих сил. Выполнять работу по дому никто не принуждал, ребята сами делали её охотно.
У мамы был удобный график работы: «сутки на дежурстве и двое свободных». Лёнька постоянно ныл, что хочет в Смоленск, познакомиться с родителями папы, – дедом Антоном, бабушкой Мусей, и сестричкой Галей. Но мама объясняла, что к ним пока трудно добраться, в городе всё разрушено, никакого транспорта нет, и они ещё не закончили строительство своего дома. А бабушка Муся уехала на родину в Старобельск, где остались без родителей дети её многочисленных братьев и сестёр, и она хочет привезти их сюда, чтобы жить всем вместе в Смоленске – здесь есть где им учиться после школы и работать. Но всё же знакомство состоялось – там же у дедушки с бабушкой встретились с сестричкой Галей.
Чувствуя приближающийся «капут», немцы массовым налётом бомбардировщиков 28 июня 1944 года решили устроить демонстративный акт устрашения. Много немецких самолётов, по некоторым сведениям, 360 штук, шли бомбить Москву (Фото 56).
Но около Смоленска их встретили наши истребители и зенитки. Бомбардировщики начали освобождаться от боезапаса, где попало. Вот городу с ближайшими пригородами и попало. Лёньке тогда было неполных 4 года. Дело было под вечер, и уже темнело. Услышав звуки воздушного боя, мама схватила Лёньку и как всегда, помчалась в ров, прятаться в баню, но у верхнего края рва споткнулась и упала. Лёнька отлетел в сторону, и лёжа на спине, увидел, что на них с мамой со страшным воем падает горящий немецкий самолёт (Фото 57). Немецкие пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» имели специальную турбину, которая для психологического воздействия на противника сильно выла от воздушного потока при пикировании или падении самолёта. Лёнька успел подумать, что сейчас они с мамой погибнут, и он не вырастет большой, а мама погибнет такая молодая, и что тогда без них будут делать дедушка и бабушка. Тогда ещё никто не мог знать, что маме суждено прожить до девяноста четырёх лет (Фото 58), а Лёнька «дотянет» до восьмидесяти.
Самолёт пролетел над самой школой, сбил деревянный шпиль, но дальше взмыл вверх над высокими соснами, растущими за огородом, и упал за полем в лесу (Фото 59). В итоге Лёнькины штаны всё-таки остались сухими. Мама вскочила, вновь схватила Лёньку, и они побежали по дорожке к бане на дне оврага. В этом «бомбоубежище» уже были Спиридоновна с детьми и ещё несколько человек.
Воздушный бой и «гавканье» близких зениток прекратились только к вечеру, но в стороне Смоленска ещё долго продолжались взрывы и стрельба. Когда в небе над школой всё стихло, выбрались из бани; ещё было не очень темно, и всем стало интересно, что там, в лесу, где упал самолёт. И мама вместе со всеми побежала в тот лес, посмотреть. Любопытство преодолело испытанный страх. Лёнька тоже увязался с ними; мама с кем-то взяли его за обе руки, и таким образом тащили за собой. Оказалось, что в вечернем лесу уже много любопытных. При бомбёжках крестьяне старались не оставаться в домах и прятались в ближайшем лесу. А это был лес, за которым совсем рядом находилась деревня Сеньково. Самолёт рухнул на деревья, неподалёку валялись неразорвавшаяся бомба, и мёртвый фашист. Один лётчик остался жив. Как говорили прибывшие позднее на место падения солдаты, это он старался посадить подбитый самолёт или попасть в здание школы, но тут у фашистов «кишка тонка», немного «перетянул» за поле и «сел» на деревья в лесу недалеко от опушки. Но после неудачной посадки, увидев собирающихся вокруг людей, и, наверное, вспомнив истеричный крик ужаса фашистов «партизанен!», лётчик выбрался из кабины и бросился бежать, но его поймали, привязали к валявшейся в полусотне метров бомбе, рядом положили убитого фашиста. Кто-то из бывших партизан притащил толовую шашку с взрывателем и куском бикфордова шнура. Этого «добра» у бывших партизан сохранилось много – по принципу «в хозяйстве пригодится». Взрывчатку прикрепили к бомбе и подожгли шнур. Отогнали любопытных подальше, сказали спрятаться в ямах и лечь на землю. Понявший в чём дело, фашист начал громко верещать и извиваться на бомбе, как уж. В издаваемых им нечленораздельных звуках можно было разобрать «руссише швайн». А крестьяне отвечали на чистейшем суржике, на котором говорят в этих местах: «Это тебе… за то, что вы сделали с нашей Родиной». Визжащий на бомбе фашист, надолго запечатлелся в памяти Лёньки. Но страха и жалости не было: «Так ему и надо!». После взрыва образовалась большая воронка, в которой крестьяне зарыли немногое, что осталось от фашистов.
Вскоре после взрыва на «Виллисе» подъехали несколько офицеров в лётной форме, с солдатами. Один забрался внутрь кабины, сохранившейся при «вынужденной посадке» самолёта, нашёл там какой-то планшет с картами, их стали разглядывать офицеры: «Смотри-ка, это карта Москвы, как хорошо сделана». Потом местные начали мародёрствовать: из кабины полетели всякие предметы, которые солдаты начали раздавать колхозникам. Заметив в толпе единственного карапуза Лёньку, капитан дал ему какую-то круглую чёрную коробку с завинчивающейся крышкой. Маме он пояснил, что это маслёнка с эрзац-маслом, в хозяйстве пригодится. Ещё маме, как самой молодой, отдали брезентовую сумку с небольшим белым шёлковым грузовым парашютом: «Сошьёшь себе кофточку». Из кабины выдрали плоское мягкое квадратное сиденье и эту «фашистскую подушку» тоже отдали какой-то молодой женщине, с тем же напутствием: «В хозяйстве пригодится». Лёнька услышал, как капитан сказал своим: «Планшет с документами нужно срочно доставить в штаб». А что такое штаб – всем военным детям было известно хорошо,
В Токарях Лёнька жил ещё шесть лет, и упавший самолёт для ребятишек всегда был местом, где можно было отломать всякие металлические трубочки и куски оргстекла для своих нехитрых послевоенных игрушек, и даже найти подшипники для самодельных самокатов. Из цельнорезиновых колёс вырезали отличные мячики для игры в «лапту».
Когда Лёнька с мамой притащили «подарки» домой, бабушка взяла маслёнку, понюхала и, поковыряв содержимое, произнесла незнакомое Лёньке слово «маргарин» и сказала, что пусть фашисты сами едят своё…, отдадим поросёнку. И содержимое стали понемножку добавлять в еду для Борьки, ему было всё равно, и он благодарно хрюкал. А сама коробка-маслёнка пригодилась в хозяйстве для хранения мелких предметов, и сохранилась у Лёньки до настоящего времени (Фото 60).
А маме бабушка сказала, что кофточку из «этого» шить нельзя, так как будут считать «немецкой подстилкой». Дело было в том, что во время оккупации такие «парашютики» немецкие лётчики дарили некоторым своим подружкам, и те шили из них кофточки. Поэтому – «люди не поймут». Любопытный Лёнька начал допытываться, что это значит; бабушка объяснила, что так у нас называют женщин, которые дружили с немцами. И тут, к удивлению деда, Лёнька выдал своё первое в жизни политизированное заявление: «Дружить надо только с хорошими людьми, а с немцами дружить нельзя, их нужно убивать». Тогда на каждом шагу висели плакаты с призывами «Убей немца!», прочно запоминающиеся на подсознательном уровне (Фото 61). Но девственно чистый мозг четырёхлетнего ребёнка был ещё не способен разобраться в тонкостях отношений взрослых людей. Мама покрасила шёлк хинином в жёлтый цвет, и в городе сделала из него абажур на электрическую лампочку, для которого подросший Лёнька смастерил проволочный каркас. А сумку от парашюта Лёнька использовал, когда ходил в 5-й класс школы в Колодне, и с ней же, когда переехали в город, он сначала ходил в городскую 26-ю школу, но потом мама купила ему настоящий школьный портфель с карманом сбоку.
После этого события мама ходила на работу и с работы пешком, поскольку пригородных поездов не было, были разрушены пути и несколько составов поездов. Мама рассказала, что во время этой бомбёжки (Фото 62) погибло
около сотни семей железнодорожников, живших возле вокзала, которые с детьми прятались в деревянном бараке на Витебском шоссе. В одном из этих домов жила её подруга по техникуму, тётя Юля, она всё видела своими глазами; хорошо, что сама с сыном не побежала в этот барак. По-видимому, на месте гибели сотни женщин с детьми, должна стоять памятная стела, а не как сейчас, торговые павильоны (Фото 63).
Позднее тётя Юля Женчевская с сыном Вовкой, Лёнькиным ровесником, часто приезжала к маме в гости в Токари. И мама с Лёнькой тоже, при поездках в город, всегда заходили к ним, и когда Лёнька уже учился в школе, они с Вовкой бегали смотреть, как пленные немцы восстанавливали разрушенную насыпь виадука около вокзала (Фото 5; Фото 64). Ребятишки выменивали у них на хлеб простейшие деревянные игрушки.
Русские женщины тоже приносили немцам хлеб (Фото 65). Солдаты-охранники никого при этом не отгоняли.
От перенесённого стресса при бомбёжке Лёнька стал слегка заикаться и плохо спал по ночам. Среди ночи просыпался с криком, потом не мог уснуть. Мама советовалась в городе с врачами, но никто не брался помочь. Спиридоновна сказала, что нужно позвать из Сколышей «бабку» (так тут называли деревенскую знахарку), которая может это вылечить. Дед был категорически против всякого «шарлатанства». Однажды, в его отсутствие, «бабку» всё же пригласили. Лёнька хорошо запомнил, как его разбудили ночью, и какая-то тётя сунула к его лицу страшную горящую головню. После этой экзекуции он стал спать нормально, и лёгкое заикание пропало. Вот и не верь шарлатанам: «испуг лечат испугом!». Дед очень удивился, что Лёнька спит нормально и, когда ему признались почему так, он всё равно долго ворчал: «Могли угробить ребёнка». Но результат был налицо.
Лёнька обнаружил, что вместе с «наглядными пособиями» дед купил для школьной библиотечки несколько детских книжек и, к удивлению деда и бабушки, стал их читать самостоятельно. Как и обещал дед, учебный год начали 1 сентября 1944 года.
В среду 9 мая 1945 года мама, как обычно рано утром, ушла на работу. Занятия в школе шли по расписанию. День был ясный, солнечный. Лёнька был ещё мал для школы. Он копошился на полянке под школьными окнами, как вдруг увидел, что рано вернувшаяся с работы мама бежит к школе по аллее и кричит: «Хватит заниматься, война кончилась!». Все высыпали на поляну перед школой. Началось общее ликование. На шум прибежали работавшие недалеко в полях женщины. Многие плакали от радости и горя утрат. Действительно был «праздник со слезами на глазах». Ребятишки устроили «салют» из всех видов «карманного оружия»: рогаток, трубочек, поджиганов, трещоток – и взрослые не возражали. Некоторые без подсказок кричали: «Да здравствует товарищ Сталин!», «Ура нашей Красной армии!». Откуда-то появилась гармошка, а дед принёс балалайку, и начались общие песни и пляски. Ликование продолжалось до вечера. Такой стихийный общенародный праздник Лёнька за свою длинную жизнь видел ещё только один раз, в студенческие годы, 12 апреля 1961 года в Ленинграде, когда в космос полетел первый советский человек – Юрий Гагарин. День Победы ярко запечатлелся в Лёнькиной памяти на всю жизнь. И теперь, спустя 70 лет, всё помнится в деталях.
Так окончилась Лёнькина война, но были ещё послевоенные события, связанные с ней, как и у всех «военных» детей.
С.-Петербург, апрель 2015 года.
P.S.
Выражаю большую благодарность смоленскому фотохудожнику Виктору Минченко, любезно разрешившему использовать его фотографии. Некоторые фото взяты из архивов Интернета, где авторы указаны не везде.