Володя Мухин, мой знакомый художник – авангардист. Помню его ещё шепелявым мальчишкой, катающемся верхом на своем огромном, лохматом, почти как и он сам, ньюфаундленде. Или – постарше, когда Вовчик удивлял всю школу своими женскими сапогами, благо ножка у него была не велика. Мы, старички-старшеклассники, благодушно-одобрительно посмеивались над дурачком.
Обычная история: ему было необходимо, чтобы всех потрясала его загадочная личность. Для этого он мог на голове, с сигаретой в зубах, четверть часа стоять в школьном сортире.
Вовчик таким родился. И всегда почему-то был уверен, что именно ему свыше выписано разрешение быть гением. Вот из таких замечательных малышей и вырастают, как я заметил, наши великие современники – супер-писатели, пупер-музыканты и прочие супер-пупер режиссёры-недочеловеки (в хорошем смысле этого слова).
Мухин стал-таки таким вот супер-художником. Правда, не сразу. После школы он годика полтора учился в художественной школе при нефтяном институте имени Губкина. Там он преуспел в изобретенной им невиданной доселе техники живописи: густая подкрашенная нефть по асфальту, намазанному на холст подрамника. Сам себя он позиционировал тогда «урбанистом-мазахистом» (от слова «мазать», понятно). Пару таких мазов (так Вовчик называл свои картины) приобрёл даже сам Черномырдин, который Володю иначе как «сладкий ты мой мазунчик» не называл. И всё бы ничего, но специфический запах картин напрочь отпугивал клиентов, незнакомых с нефтяным бизнесом. Заработав полмиллиона «не рублей», Володя годик искал новые формы, консультируясь у пышнозадых натурщиц, потом пропал с горизонта, а когда вылечился и вернулся в дело, оказалось, что его помнят, почитают и ждут от него новых супер-пупер идей.
И всё шло у Володи тип-топ. В австралийском посольстве у него завелась подруга – жена какого-то тамошнего шишака. И картины мухинские запросто поплыли за океан, можно было подумать, что местные папуасы жить без них не могли. Мухин с гордостью любил вспоминать, как в шестой прошлой жизни он был шаманом племени мамбила и что, мол де, это с его подачи голодные аборигены слопали капитана Кука, которого так круто прославил наш Володя Высоцкий.
Мы все гордились доморощенным гением. И лишь одно обстоятельство убивало Володю. Этим форс-мажором было сходство фамилий, а точнее, всенародная слава его почти однофамильца, знаменитого суперматиста Владимира Немухина, причём тут не было и намёка на зависть. Нам казалось иногда, что Вовчик просто немножно рехнулся из-за наличия такого мощного визави и всё время соревновался с ним заочно, доказывая, что он никак не хуже. Тем более, как справедливо считал Вовчик: первым должен быть Володя Мухин, а потом уже Володя Немухин, то есть, Не мухин. И тут с ним не поспоришь.
Как-то в творческом экстазе Вовчик родил очередной шедевр с запашком: сносил носки до дыр и, не стирая их!, зажал между двумя стеклами на листочках в косую линейку, взял в рамку – и получилась картина! И ведь зажал-то не сразу, а с двухтысячной, наверное, попытки – подбирал варианты расположения, как лучше передать потаенный смысл композиции и её философский подтекст. То есть – был добросовестный художественный экзистенциально-мазахистский процесс, как он говорил.
Тут-то мы с Сережей Графом и заглянули к нему, распить портфель бутылочек молдавского хереса, за нами увязалась малышка Лизунька с нашего двора и её хахиль, английский профессор-лингвист, приехавший изучать загадочную душу русичей и их не менее загадочный язык. Собственно говоря, содержанием Серёжиного портфеля мы были обязаны профессору.
Мне Вовкина картина сразу понравилась, чувствовался в ней какой-то мистический надрыв. Я так прямо и сказал:
- Тут не то что Немухин, тут и Дали рядом не валялся!
Дочь полка подхихикнула: - Куда Дали с копытом, туда и Вовчик с носками!
Профессор вытащил очки и спросил, почему Дали с копытом должен был валяться рядом? Пришлось нам распить для начала две, кажется, бутылки, чтобы он понял, наконец. Мы все здорово над ним смеялись. Вильям же записывал за нами в толстенную тетрадку…
Не буду себя и вас утомлять воспоминаниями, всё как-то смазалось в памяти. Помню Граф пытался объяснить нам, что носки излишне дырявы, из-за этого картина казалась ему немного вычурной что-ли, а полосатый рисунок носков, по его мнению, вовсе не придавал мазе позитивную экспрессию, на чём настаивал автор. Но часа через два мы дружно сошлись на том, что Вовчик безусловно гений. «С большой буквой Х», - добавила наша подружка. Профессор, лёжа, нацарапал и это, глядя на неё восхищенно, как очкастый пингвин на соловья.
Мухин же встал у мольберта с пустым стаканом в руке и торжественно заявил:
- Да, я знаю!...Витя Черномырдин первый угадал мою гениальность...Я поверил ему на всю жизнь… А сейчас, когда я освоил и каббалу и камасутру, я есть первый мазахист-глюковед на матушке Руси…! Но имейте в виду, будет скоро триптих: с трусами, и с бюстгальтером, и с кондомом…! И каждая вещь - в черном квадрате! Малевич – перевернется!
Я чуть не подавился жвачкой от полета его неукротимой творческой мысли.
Серёжа, молодец,успел подхватить его за локоть и мягко опустил тело на пол.
Мы вышли на улицу. Слякотный воздух зимней оттепели орошал наши лица. Малышка молча тащила профессора на спине как заслуженную добычу, словно заправская санитарка.
Граф обнял меня за плечи и счастливо прошептал как будто про себя:
- Все правильно…! И вообще нет такого закона, который запрещает быть дебилом!
* * *