Еще каких-то несколько лет и я состарюсь. Через несколько лет я умру
Все станет прошлым – то, что я не смогла любить, не смогла посмотреть всем в глаза.
Еще немного и я завяну и погружусь глубоко-глубоко – в моменты воспоминаний, я буду ценить каждодневную тоску и печаль.
Я закроюсь в доме, а внешняя жизнь будет проходить мимо через грязное стекло.
Глаза станут серыми, безрадостными, рот – сжатым и бесцветным, волосы превратятся в солому.
Руки не станут слушаться, повиснут как плети в бессилии что-либо изменить.
У меня не будет зеркал, но всегда украдкой, по привычке, буду искать свое отражение в окне.
Я буду одна, совершенно одна.
Буду кусать губы и выть ночами.
Буду слушать мелодию молодости – царапать и драть свое старое тело.
И самое ужасное начнется тогда, когда по капле я буду отдавать времени свою память. Начну черстветь.
Тогда взгляд станет неподвижным и тупым.
Я стану забывать кто я:
как меня когда-то называли,
как прикасались руки к плечам и волосам,
как губы искали прерывистое, пульсирующее дыхание,
как всматривалась я вечерами в зеркало и всякий раз удивленно,
как танцевала когда-то, растворяясь в музыке,
как босиком по траве,
как ветер льнет к ногам,
и как бывает, когда встретишь взгляд и не сможешь уйти.
Тогда дни станут безрадостными и сухими, и эти сухари я буду запивать студеной водой из-под крана.
Когда не будет слез, не будет ярости и ясности покончить с собой.
Не будет жалости.
Что-то будет мерещиться, что-то всплывать вдруг, но я не смогу вспомнить что это.
Долго и тупо буду смотреть в одну точку – потухшая.
Разбросанные старые фотографии, клубки пыли, шарканье моих ног в пустой квартире – как на кладбище.
Я буду гнусаво и долго смеяться чему-то, потом, всхлипывая, опущусь в старое кресло – буду громко кого-то материть.
Слишком быстро пролетела жизнь, а я так и не научилась радоваться и любить.