Глава 13. Многоликий Израиль

Кфар Ильинка

...Когда-то они жили в рубленых избах в Воронежской губернии. Теперь - в восьмиэтажках в Бейт-Шемеше. Молились в деревенской синагоге, не зная иврита, пололи огороды, ходили за скотиной... Но есть надежда, что дети их будут жить иначе.

Первые ильинцы появились в Израиле в семьдесят пятом году. Те, кто тогда занимался приемом репатриантов в аэропорту, стали свидетелями необычного зрелища. В зале появилась большая группа славян деревенского вида: мужчины - в телогрейках и сапогах, женщины - в плюшевых жакетах. С тюками, сундуками, фибровыми чемоданами с железными уголками. Эти люди носили библейские именаа - Абрам, Сара, Хаим и рассказывали, как трудно им было найти «кошерную»* невесту или жениха, ездили искать себе пару в какое-то астраханское село к таким же, как они, евреям. В аэропорту Бен-Гурион, конечно, видали всякое - эфиопские семьи привозили рабынь, кавказские горцы умудрялись резать барашков в лифтах.  Жители воронежского села Ильинка были не меньшей диковинкой. Они рассказывали о своей простой жизни в России - ходили в синагогу, соблюдали Шабат, сеяли, разводили скот, мечтали об Израиле.

Когда через полтора года первые ильинцы приезжали встречать прибывающих родственников, юноши уже были в черных шляпах и лапсердаках.

***

...Навстречу шла женщина. В пестреньком штапельном платье мешком, ситцевой косынке, завязанной по-деревенски. Лузгала семечки.

- Вы из Ильинки?

- Нет, - поспешно сказала она, - из Москвы.

А глаза выдали - блеснули. Как же, из Москвы!

- А ильинские здесь есть?

- Не знаю таких. А на чту они вам? - Ее выдавал говор - такие интонации можно услышать только где-нибудь в средней полосе России, в деревнях.

Я поднялась по ступенькам восьмиэтажного дома в квартиру, которую мне указали прохожие: уж там-то точно живут ильинские - по фамилии Матвеевы. Дверь открыл рыжий веснушчатый дядька в кипе. Как открыл, так и закрыл - прямо перед носом, - увидев внушительный фотоаппарат на шее моего спутника. Здорово, видать, достали ильинцев корреспонденты!

К ильинцам все же попасть удалось. Тоже Матвеевым. И немудрено: на всю Ильинку - три фамилии: Матвеевы, Кожокины да Пискаревы.

Глава семейства, Александр Михайлович, прежде чем вступить в разговор, осторожно заметил:

- Вам-то деньги зарабатывать, уедете в свою Москву, а мне-то жить здесь.

Только после предъявления «теудат-зеут»*, я наконец, удостоилась беседы, которую постараюсь воссоздать с колоритными интонациями моего собеседника - жителя воронежского села.

- Матвеевы мы. Жили в колхозе. До сорок восьмого года колхоз назывался "Еврейский крестьянин", потом - "Маленков", ишо как-то. Работал со скотом на ферме, здеся - пенсионер.

- Большая у вас семья?

- Это как считать. Скольки вообще или скольки иждивенцев на моей шее? Вот посчитайте: я, жана, восьмеро детей. Шесть свадьбов детям уже сыграли. А внуков - у одной дочери двое да у другой... Мойша, ну-ко посчитай (совместными с внуком усилиями насчитали тринадцать).

- А сколько народу в этой квартире живет?

- Десять.

- Как же вы все помещаетесь здесь?

- А че нам? Все свои, не чужие. Мы и в Ильинке вдястером в двух комнатах жили в своем дому.

- А дом родительский?

- Не, все своим трудом наживал. Нас Бог на то создал - трудиться.

- Вы соблюдаете Субботу и праздники?

- А как жа! Только мы, ильинские, и соблюдаем, - вскинулся Александр Михайлович. - Ехали в Израиль, думали, здеся все соблюдают. Куды! Городские и свет жгут в Субботу, и работу всякую делают. Ниче никто не соблюдает.

- Вам тут нравится, в Израиле?

- А че? Все хорошо, все «беседер»* тута. Никаких забот. Было хозяйство, все распродал - дом, корову, козленков, в дому все.

- Не жалко хозяйства?

- А чаво жалеть? Оно мне в России во как надоело! Всю здоровью положили. А продал все задаром - сюда пятака не привез.

- Почему задаром? Что, дом плохой был?

- Какой-такой плохой? - снова взвился мой собеседник. - Дома-то рубленые были, как вы думаете! Продал за девять тысяч, поехали на доллары менять, а там за сто рублей доллар дают. А сто долларов везть сюды - к чаму? Привез родительские фотографии, чаво еще везть?

- Много было в вашей деревне евреев?

- Почти што все. И синагога была. Молились тама. Раввина не было, старики наши читали Тору. В Субботу у нас никто не стряпался, огород не пололи, ниче не делали. Цукот* тоже отмечали. И Рош а-Шана*.

- А что же, коровы в Субботу недоенные стояли?

- А мы русских просили, они приходили доить. Раз председатель новый объявился, че такое, говорит, почаму это в Субботу наши коров не доют, и погнал всех на работу. Ну, наши пошли, а опосля, когда начальство приехало, пожаловались яму, так оно председателю велело больше не заставлять наших доить по Субботам.

- Обрезание мальчикам вы тоже делали?

- А как жа? Ни один без этого сюды не приехал. Возили в Азербайджан сынов, тама делали.

- А русские были в Ильинке?

- Немного. А щас туды из Ташкента понаехали, наши дома поскупали.

- Какие отношения у вас были с русскими семьями в Ильинке?

- А че? Ладом жили. Тольки кладбища были разные. Мы как в Израиль ехали - они вон как голосили...

...Из кухни вышла жена Александра Михайловича - Сара:

- Собираюсь вот весной на родительскую могилку съездить. Ташкентские хотели своих на нашем, еврейском, кладбище хоронить, так не дали ильинские.

- Много еврейских семей осталось в Ильинке?

- Да семей тридцать будет. Больше ста уже здеся, - сказал Александр Михайлович.

- Трудно вам здесь без иврита?

- А мы уже их по нашему выучили. На базаре как увидят нас, кричат по-русски: "Картошка! Картошка! Два рубля!"

- А как же вы Тору читали, не зная иврита? Как молились?

- А я не молюсь, я так в синагогу хожу. Старики наши, те читали Тору. И Кадиш читали по упокойникам.

- Как у вас здесь с местными отношения складываются?

- Надо было вам три дня назад приезжать сюда, посмотрели бы, - отозвалась из кухни дочь Матвеевых Анна.

- Ты чаво, Анькя?- строго спросил Матвеев-старший.

- А таво, миштара*-то приезжала!

- Ну, дети чего-то не поделили, - начала рассказывать Сарра, - а мараканец* вышел и кинулся нашего душить...

- Ребенка?

- Да не, взрослого. Вызвали миштару, те мараканцу - ничего, а нашего - забирать. Говорят на иврите, мы ниче не понимаем - куды, зачем? Ильинские не дали сажать в машину. Потом второй раз приехали - с переводчиком, все ж таки забрали на сорок восемь часов. Посля отпустили.

- Нравится вам здесь? Не жалеете, что приехали?

- Об чем жалеть? - отозвалась Сарра. Открыла холодильник, вытащила два огромных пакета замороженного мяса: - Вот мясцо, открыл холодильник - и на тебе, а тама пока вырастишь... Без рук, без ног осталися.

- У них тама третья мировая война началася, - вставил Александр Михайлович, - сегодня по приемнику передали.

- Где? - не поняла я.

- Где-где! В Армении там или в Азербайджане... Вы че, не слыхали?

- А... про это? Слыхали.

...Посидели, помолчали.

- Много в Израиле вашей родни?

- Хватат. Три брата, две сястры. Дочь приходит с внуками, посидим, в карты поиграем... - Александр Михайлович засмеялся дробно, горохом.

- А в Ильинке что делали в свободное время?

- А у нас его там не было. За одной скотиной ходили с утра до ночи. Известное дело - в колхозе, - сказала Сарра.

- А чего вам здесь для полного счастья не хватает?

- Че не хватает - все равно не дадите, -Александр Михайлович опять закатился дробненько. - Квартиры сваей не хватает, у дочери живем покуда. Оне с зятем работают, даже по-плохому (у нас, ильинских, профессоров нет, все на простой работе) выходит три тыщи на семью. Вот купили квартиру. Можно жить.

- Собака, кошка у вас есть?

- Ну, ишо собаку я в дом приглашу! Она у меня во дворе жила. А здеся - куды?

- А почему вы раньше в Израиль не приехали?

- Мы б уехали, так не пускали!

- Кто?

- Власти.

...Матвеевы и не подозревают, что один из тех, кто открыл им и другим ильинским семьям дорогу в Израиль, живет в двух десятках километров от них. Как не знают они и о том, что один из пятидесяти одного тома уголовного дела, сфабрикованного КГБ против Анатолия Щаранского*, посвящался Ильинке.

С ильинцами он столкнулся впервые накануне своего ареста - в семьдесят четвертом году. К московской синагоге пришел старик Варнавский, представитель ильинцев, который искал встречи с активистами сионистского комитета. По виду совершенно русский, он упорно называл себя евреем. Когда же старик запел псалмы на хорошем иврите, все были обескуражены. Еврейское село в российской глубинке? Оказалось - да.  И корни их истории можно отыскать в 17 веке.

Щаранскому тогда казалось, что ильинцы даже ближе к иудаизму, чем многие евреи. Сохранить традиции в течение нескольких веков, когда самим-то евреям это не удавалось... У ильинцев было мессианское отношение к Израилю, чувство духовной родины, что было утеряно в галуте* многими евреями.

Узнав от ильинцев, что власти препятствуют их выезду в Израиль, Щаранский инициироваол пресс-конференции для иностранных журналистов, чтобы о проблеме стало известно на Западе. Роберт Тот опубликовал в "Лос-Анджелес тайме" первую статью об Ильинке, которая называлась "Евреи выжили в глухом селе". После того, как удалось приподнять завесу неизвестности, людям этого маленького героического села легче стало противостоять властям, которые скрывали от ильинцев вызовы из Израиля*. До вмешательства Щаранского только одиночкам из Ильинки удалось через другие республики тайно уехать в Израиль. За беспрепятственный выезд ильинцев на историческую родину боролись участники Хельсинской группы*, Андрей Сахаров* и другие.

Что же касается Щаранского, ему не удалось прорваться в Ильинку через заслоны КГБ*. Летом 1976 года он с Владимиром Слепаком* собрался навестить их, захватив подарки и сувениры из Израиля. Александр  Липавский (как позднее выяснилось - агент КГБ) предложил им помощь - у него была машина. В нескольких километрах от Ильинки их остановили милиционеры. С ними находились председатель сельсовета и председатель колхоза. Разговор был коротким: "Ваши документы! Вы задержаны. К кому едете? Кого из колхозников знаете?" -"На каком основании нас задержали?" -"В соседнем районе произошло убийство. Ваша машина по описанию похожа на разыскиваемую. Мы должны проверить. А кроме того, в селе карантин - эпидемия среди скота". Задержанных повезли в райцентр и оставили там на ночь. Наутро, когда машину Липавского начали обыскивать, Щаранский и Слепак, воспользовавшись моментом, отлучились и поймали попутку до Ильинки - за три рубля. Сначала ехали стоя, держась за борт грузовика, а перед самым селом из предосторожности легли на доски, выстилающие кузов. Не помогло! Их снова остановили. Милиционеры угрожающе спросили водителя: "На американцев работаешь?" И тот, напуганный, успел кинуть своим пассажирам в кабину милицейского газика трешку: "Заберите свои проклятые деньги!" Так беглецы во второй раз оказались в знакомом райцентре. На сей раз им назвали еще одну причину, по которой нельзя проехать в Ильинку: "Там проходят военные маневры! " В сопровождении милиционеров Щаранскому и Слепаку пришлось покинуть Воронежскую область. Позднее, на следствии, задержанным продемонстрировали фильм о том, как они пробирались в Ильинку. Там было все - показания милиционеров, шофера. А завершалась лента кадрами колхозного изобилия - мол, жители села счастливы, а разговоры о их желании выехать в Израиль - провокация сионистов.

На судебном процессе по делу Щаранского нашелся единственный свидетель из Ильинки, который был заявлен на предварительном следствии, но в зал суда не явился. Или ильменские не пустили его «всем миром», или сам передумал. Во всяком случае специально посланные в Ильинку сотрудники КГБ, обрабатывавшие единственного свидетеля, не смогли привезти его в Москву на суд.

Щаранский считает, что вряд ли Ильинка представляла какую-либо опасность для КГБ и властей, скорее, она их раздражала. Как это так: русский мужик - самый естественный классовый партнер в борьбе с сионизмом - вдруг сам оказывается в сионистах! Да еще налаживает связь с заграницей! Власти старались сделать все возможное, чтобы изолировать их от большого мира, советские историки надрывались, оспаривая факт принадлежности ильинцев к еврейству...

Однако есть бесспорные документы, подлинность которых не подвергается сомнению. В 1825 году Синод представил на рассмотрение Александра Первого доклад о борьбе с распространением иудаизма среди христиан Воронежской губернии. В другом указе запрещалось "иметь субботние сонмища и делать обрезания младенцам, за чем неослабно смотреть земской полиции, сельскому начальству и приходским священно- и церковнослужителям". Как видим, ильинцам довелось немало претерпеть за свою приверженность к иудейской вере. Не только при царе, но и при советской власти.

Теперь о том, как воспринимали ильинцев в Израиле в начале 1990-х годов: «Публика замкнутая, держатся своим кланом, все вместе. Они и квартиры покупают в одном доме целыми этажами. Работают отчаянно. Пьют - тоже отчаянно. Образованных среди них очень мало. Молодежь стараются отдать в йешивы». «Ильинские? Да их за версту видать! Сидят у подъездов, лузгают семечки, матерятся семиэтажно. Сбивают цену на рынке, потому что соглашаются на любые условия, на самую черную работу за самые малые деньги».


* «кошерная» невеста (переносный смысл) - еврейская девушка
* «теудат зеут» - израильский паспорт
* «беседер» (иврит) - хорошо, нормально
* Цукот (искаженное) - Суккот - еврейский праздник кущей
* Рош а-Шана - еврейский новый год
* «миштара»* (иврит) - полиция
* «мараканец»* (искаженное) - выходец из Марокко
* Анатолий Щаранский - …………
* Андрей Сахаров -…………..
* Владимир Слепак -……………..
* «галут» - ассимиляция евреев (?)
* вызов из Израиля (документ) - приглашение для выезда на постоянное место жительства в Израиль
* Хельсинская группа - правозащитники в СССР времен «железного занавеса»
* КГБ - комитет государственно безопасности в СССР


Первопроходцы

Это место – «Ахузат Дубровин» - известно всякому, кто путешествует по израильскому северу. Музей-усадьба еврейских переселенцев, прибывших в Эрец-Исраэль из России в начале прошлого века и основавших здесь первые еврейские поселения. Судьба их потомков, представителей третьего и четвертого поколения династии Дубровин, строивших эту страну и воевавших за нее, не менее интересна: недавно им удалось разыскать потерянную ветвь своей знаменитой семьи.

...Я еду в Хайфу, на встречу с правнуками Йоава Дубровина – Йоавом, Авраамом и Эзрой Орни. Несколько лет назад Йоав переехал в новый дом, с веранды которого открывается живописный вид на Хайфский залив.

«Палестина ждет нас!»

- О том, как все начиналось, мы слышали от Йосефа Дубровина, одного из внуков Йоава. Он приехал в Палестину в пятилетнем возрасте и до глубокой старости сохранил отличную память, - говорит мне Йоав Орни, названный в честь своего знаменитого прадеда, умершего в 104-летнем возрасте и похороненного на кладбище Рош-Пины. – Вот, например, такой эпизод: в 1905 году семья Дубровин приехала в Одессу и поселилась в гостинице в ожидании корабля, который отправлялся в Палестину. Вечером вышли погулять на набережную и встретили трех еврейских парней, которые оттуда уже вернулись. Незнакомцы начали отговаривать моего прадеда Йоава Дубровина от безумной затеи: «Не делайте этого! Там жара, малярия и нечего есть. Мы оттуда бежали». Йосеф боялся, что его дед после этих слов передумает ехать в Палестину, но когда парни ушли, Йоав Дубровин сказал: «Они бежали из Палестины? И это евреи? Палестина ждет нас!»

...Тут я вынуждена пояснить, что речь идет о герах, и рассказать, как Андрей Дубровин, родившийся в русской православной семье, стал Йоавом. Его дед был человеком зажиточным и считал своего сына Кирилла (отца Андрея) человеком несерьезным, транжирой. Дубровин-старший завещал земельные участки своим помощникам и управителю. Непутевому же сыну не досталось ни гроша, и он подался на заработки в Астрахань, а оттуда в село Заплавное, где был небольшой заводик по изготовлению сельскохозяйственного инвентаря – борон и лопат. Поскольку семья едва сводила концы с концами, Андрея отдали в пастухи, едва  ему исполнилось десять лет. Мальчик отличался от своего неудачливого отца и умом и трудолюбием: через несколько лет он уже был главным пастухом на большой ферме, умел читать и писать, интересовался многими вещами. Однажды Андрей поехал в Царицин (Волгоград), где попал на лекцию по иудаизму. Ему захотелось прочесть Старый завет (с Евангелием мальчик, родившийся в православной семье, был знаком с детства). Андрей настолько увлекся иудаизмом, что подался в Царицин учиться у рава и прошел гиюр, сменив свое русское имя на еврейское. Отныне он называл себя Йоавом и даже участвовал в публичных диспутах, которые православные священники навязывали герам, обвиняя русских «жидовствующих» крестьян в предательстве своей веры.

В 1851-м  году Йоав женился на старшей дочери из семьи Гришиных, которые были герами уже в седьмом поколении. Одно условие Гришиных – пройти перед свадьбой обрезание - Андрей выполнить не захотел, объяснив это так: «Наш предок Авраам был не обрезан, однако Господь его принял». Жена Йоава через несколько лет тяжело заболела и просила его перед смертью  жениться на ее сестре, чтобы у детей не было чужой мачехи. Он выполнил ее просьбу. Перед второй свадьбой, состоявшейся в 1858-м году, родственники невесты (Гришины) начали  говорить Йоаву, что, может быть, Всевышний наказал его смертью первой жены оттого, что он не прошел обрезания. И на сей раз он прислушался к их словам. Рахель родила Йоаву дочерей и сыновей. К моменту отъезда в Палестину у всех детей Йоава и Рахель, за исключением младшего, Ицхака, были уже свои семьи, как  и у дочерей от его первой жены.

Семейные предания

В 1873 году в селе Заплавное, где жили геры Гришины и Дубровины, случился большой пожар, во время которого сгорело много домов. В числе погорельцев оказалась и семья Йоава. Младшей дочери Тамар тогда было девять лет, и родители послали ее попросить у кого-нибудь еды для погорельцев. Девочка вышла на дорогу и встретила местных крестьян, возвращавшихся с полей. Один из них, зная семью Дубровиных, спросил: «Что же я могу тебе дать? Вы же живете как евреи, едите только кошерное». Он протянул Тамар мешочек с картошкой и сказал: «Возьми хотя бы это, а угли у вас есть». Пепелище на месте деревянного дома еще дымилось.

Поначалу у Йоава Дубровина не было своей земли, и он трудился с утра до ночи на чужих участках. Накопил денег и начал скупать земли. К 1905 году у Дубровиных были  уже тысячи дунамов земли и хорошая по тем временам техника – плуг с двумя лезвиями, который Йоав потом вывез в Палестину. Если бы он не уехал из России вовремя, мог закончить свои дни в Сибири. Но Йоав  был очень умным, сильным и всегда умел добиваться своего. Например, ему удалось с помощью подкупа освободить от  службы в царской армии трех сыновей – Ицхака, Азарию и Даниэля, поскольку там они не смогли бы соблюдать кашрут. Это обстоятельство ускорило отъезд семьи в Палестину. Йоав решил, что в России евреям жить нельзя, и начал распродавать свое огромное хозяйство, чтобы оплатить проезд всех членов семьи.
Азария и Даниэль собрались было податься в Америку, но отец категорически отказался оплачивать им проезд. Он считал, что семья должна ехать на свою историческую родину. В 1907-м  году Азария и Даниэль тоже прибыли со своими семьями в Палестину. Первая группа клана Дубровин обосновался там двумя годами раньше – в 1905.

Дубровиным пришлось ехать из Одессы в Палестину под видом паломников. Время было неспокойное. Они отправились в путь в канун Пэсаха и ели одну картошку. Один из пассажиров корабля обратил внимание, что Дубровины не прикасаются к хлебу, и по прибытии в Яффо донес турецким властям, что они – евреи, выдающие себя за паломников. Из тюрьмы семью вызволил представитель Всемирной сионистской организации Артур Руппин, оказывавщий содействие еврейским переселенцам. Ему пришлось подкупить турок, чтобы те выпустили Дубровиных.

Первопроходцы

Члены семьи, прибывшие в Палестину в составе первой группы, писали своим родным в Россию, что нашли место неподалку от Кинерета, где много плодовых деревьев и вода, бьющая прямо из скалы. Первое время Дубровины жили в Явнеле. Человек, уполномоченный бароном Ротшильдом помогать переселенцам, обратил внимание на работящую семью, которая на тот момент насчитывала уже человек тридцать, включая зятьев и невесток Дубровина, а так же их родителей. Он понял, что они хорошие фермеры и оказывал им всяческое содействие.

Дочь Йоава Дубровина Тамар была замужем за Реувеном Гроднянским, моэелем* и шохетом*, что подверждалось разрешением, выданным ему раввинатом Царицина, а кроме того – хорошим фермером. Они прибыли в Палестину с двухлетней дочкой  Бат-Шевой. Родители Реувена Гроднянского тоже поехали с ними. Уполномоченный барона Ротшильда предложил им обосноваться в поселении Метула, состоявшем тогда всего из одной улицы. Йоаву Дубровину он показал другое место - Йесод ха-Маале, покинутый предыдущими переселенцами, не осилившими фермерство. Там были большие земельные угодья, но ферма Йоава Дубровина (ныне – музей «ахузат Дубровин») оказалась ближе всего к болотам долины Хула. Кстати, разделение семьи вовсе не входило в планы главы клана Дубровиных, но уполномоченный барона убедил  Йоава, что в Эрец-Исраэль принято, чтобы дети жили отдельно от родителей.

Еврейские фермеры тогда получали бесплатно земельные наделы, выкупленные у арабов, но Дубровин предпочел заплатить за выделенные ему семьсот дунамов. Он приехал в Палестину с деньгами, вырученными от продажи фермы под Царицином, и считал: то, что дается легко, так же легко и уходит.

Каждому переселенцу, готовому возделывать земельный участок, дарили борону. Часть новоприбывших, не уверенные в том, что смогут его освоить, брали один участок на две семьи. Йоав Дубровин попросил три (!) участка и получил три бороны. Ему было не привыкать к тяжелому труду.

Бат-Шева (мать Йоава, Авраама и Эзры Орни) росла в Метуле. У переселенцев там были большие проблемы с арабами, которые мешали евреям возделывать землю, невзирая на то, что получили за нее деньги. С появлением Дубровиных-Гроднянских ситуация изменилась. Когда крепкие ребята, прибывшие из России, спустились на отведенные им поля, расположенные внизу, в тот же момент там появились и арабы с набутами*  в руках. Жители Метулы, включая уполномоченного барона,  с тревогой наблюдали сверху за происходящим. До сих пор арабам удавалось прогонять евреев с полей, именно это они намеревались сделать и на сей раз. Но Дубровины-Гродянские были не робкого десятка, они сжимали в руках цепы, которыми огрели по спине арабских молодчиков, обратив тех в бегство. После этого случая и другие  еврейские переселенцы уже спокойно могли обрабатывать свои поля.

Малярия и другие напасти

В те времена в Эрец-Исраэль свирепствовала эпидемия малярии, и в Йесоде всегда стояла наготове «карета скорой помощи» - конь с повозкой: на нем больных возили к доктору Малкину, который был тоже из России. Однажды Йоав Дубровин тяжело заболел, симптомы напоминали те же, что бывают и при чуме. Доктор Малкин, который дружил с Йоавом, хотя был намного моложе его, оказался перед тяжелым выбором: возможности проверить в лаборатории, с чем он столкнулся, у него не было, и нельзя было подвергать опасности других жителей поселения. Если бы турки узнали, что им грозит опасность эпидемии чумы, они бы уничтожили всех жителей Йесода. И доктор Малкин решил отравить Йоава, подсыпав ему в чай стрихнин, который выдал за лекарство. То ли доза была мала, то ли организм Дубровина справился и с болезнью, и с ядом, но через некоторое время больной пришел в себя и встал на ноги. Позже доктор Малкин признался другу, что пытался его отравить ради спасения других.

Жертвой малярии стал зять Дубровина Реувен Гроднянский, муж его дочери Тамар. Ему было всего тридцать лет с небольшим. У вдовы осталось трое детей и большое хозяйство. Тамар тяжело работала наравне с мужчинами всю жизнь: сама засеивала поле, сама собирала урожай, а замуж больше так и не вышла. Она была незаурядным человеком, хорошо знала арабский. Арабы, которых она нанимала для обработки полей, называли ее «хаваджа Тамар»*. Они ее уважали и побаивались. Бабушка спускалась на поля с набутом в руках, если что – могла и ударить.

В 1920-м году, когда арабы напали на поселение Тель-Хай и убили восемь человек, включая Трумпельдорфа, жители Метулы, состоявшие из одних фермеров и опасавшиеся бойни, решили временно перебраться в Ливан.  Дубровины-Гроднянские остались на месте, опасаясь, что в их отсутствие арабы разграбят все хозяйство. Старожили киббуца Кфар-Гилади рассказывали, как однажды увидели со своей сторожевой вышки приближающегося всадника в мужской одежде. Это была Тамар, которая в одиночку решилась приехать к ним за продуктами, переодевшись в мужчину, чтобы избежать по дороге стычек с арабами.  Тамар Дубровин-Гроднянская была очень храброй женщиной и ни в чем не уступала мужчинам.

Однажды Йоав Дубровин послал в Метулу на подмогу дочери одного из своих сыновей, Авраама. Север тогда находился в руках турок, а генерал Алленби продвигался с юга. Турки мобилизовывали местных жителей, чтобы противостоять англичанам. Брат Авраама, Ицхак был уже призван в качестве возницы вместе с двумя конями и повозкой, на которой турки намеревались перевозить пушки. Авраам работал в поле с  Тамар, пока кто-то не донес туркам, что один еврейский парень уклоняется от мобилизации. Авраама арестовали и бросили в турецкую тюрьму, где он умер от инфекции. Похоронили его на исходе праздника Шавуот. Аврааму было тридцать с небольшим, а его сын Йосеф дожил до преклонного возраста, отличался прекрасной памятью и был хорошим наездником даже будучи стариком. Он был последним из семейного клана, кто проживал на ферме Дубровин, после чего она превратилась в музей «ахузат Дубровин».

Обретенное родство

К моменту отъезда Дубровиных в Палестину дочери Йоава от первой жены были уже замужем, и лишь одна из них решила поехать вместе с отцом. Последний раз Йоав виделся с родными, оставшимися в России, когда приезжал туда в 1907 году за плугом с двумя лезвиями, которых в Палестине в ту пору еще не было. В семейном архиве сохранилась фотография, где Йоав Дубровин снят с семьей своей дочери от первой жены, проживавшей в Заплатном. Она была замужем за одним из сыновей Гришиных. До октябрьской революции Йоав еще переписывался с ней, а потом связь, по понятным причинам, прервалась. Восстановилась она совсем недавно, уже на уровне правнуков Йоава Дубровина, которые родились в семьях, продолживших его род по линии первой и второй жены.

Это произошло достаточно случайно. Несколько лет назад израильтяне - представители разных семей, предки которых прошли в России гиюр и прибыли в Палестину в конце позапрошлого и начале прошлого века, решили посетить места исхода. В том числе они побывали и в селе Заплатном, где прежде жили семьи геров Гришиных и Дубровиных. И, как выяснилось, потомкам по линии первой жены Йоава Дубровина удалось выжить во время войны. Позднее нашлись и потомки семьи Гришиных, из которой  вышли обе жены Йоава Дубровина, которые ныне живут в Нагарии. И однажды в Хайфе за одним столом собрались правнуки Йоава Дубровина от его первой и второй жены. Потерянные ветви рода, наконец, воссоединились.

...К сказанному выше добавлю, что Йоав (Андрей) Дубровин родился 12 октября 1831 года, умер в феврале 1935-го. Его могила расположена в верхней части кладбища на возвышении Рош-Пины. На памятнике выбито: глава семьи Дубровин. По еврейской традиции, первый правнук, родившийся в 1936 году уже после его смерти, получил то же имя – Йоав. Именно в его доме, в Хайфе, и произошла знаменательная встреча двух едва не потерявших друг друга поколений семьи.

Второе и третье поколение клана Дубровиных

- Что вы испытываете при мысли о том, что за вами тянется такая большая история семьи?

- Это очень волнующий момент, - говорит Йоав, - мы ощущаем сильную связь с историей своей семьи. Тем более, что от нас долгое время скрывали историю ее еврейства. Мама боялась, что нас, поскольку мы геры, станут считать ненастоящими евреями и не позволят делать хупу. Мама и позже предупреждала нас, когда мы уже знали, кто мы, что об этом лучше не распространяться. На всем лежал какой-то отпечаток тайны, опасности...

- Я знаю, что  был такой эпизод, - вспоминает Эзра. – Дом бабушки Тамар стоял в Метуле на самом высоком месте. И дети из других еврейских семей дразнили маму, бросая ей ухо кролика со словами: «Это ухо свиньи. Ешь его!» Наверное, не случайно мама требовала, чтобы мы говорили только на иврите. Единственный источник, из которого мы узнаем все подробности – работа дочери Йоава, записывавшая рассказы наших стариков, когда они еще были живы, но уже находились в доме престарелых. Мы единственная семья среди многих других, подобных нашей, которой удалось восстановить историю своего рода, представленную и в музее «Ахузат Дубровин».

- Когда мы были детьми, нами больше занималась мама, - добавляет Авраам. - Отец рос в религиозной семье, приехал в Эрец-Исраэль в 17-летнем возрасте. Когда он увидел в Метуле нашу маму, то сразу решил на ней жениться. В молодости она была настоящая красавица и прекрасно пела (мы до сих пор поем ее песни). Наша мама Бат-Шева была очень особенная, все время чем-то занята, ни минуты не сидит на месте. У нее было хорошее чувство юмора, она любила шутить, рассказывала нам разные смешные истории...А еще она придумывала новые слова на иврите, которые я никогда нигде не слышал, например, блинчики мама называла «рекиким», а кувшин – «натла». Наши родители прожили долгую жизнь: отец умер в 100 лет, мама в 94.

- Ощущаете ли вы в себе примесь русской крови, гены Дубровиных?

- Безусловно, - говорит Йоав. – У меня довольно часто возникают ассоциации, связанные с Россией. Я немного говорю по-русски. Мне очень нравится русская литература.

- А мы ведь не только Дубровины, мы еще и Орни, - говорит Эзра. - Наш отец тоже был особенным человеком. Сгусток энергии! Когда у мамы рождался мальчик, все сразу говорили: вот еще один «акшан»* родился. Нас четверо братьев, старшему Реувену уже 85 лет, и, по рассказам мамы, все мы в детстве даже во сне без конца крутились, сбрасывая одеяло на пол. Кровь Дубровиных мы ощущаем в способности концентрироваться на важных вещах. Реувен, родившийся в 1928-м году, во время Войны за Независимость был бойцом Пальмаха. Когда он  пять месяцев находился в блокаде в Негеве, наш отец поехал его навестить, захватив с собой трех почтовых голубей. Кстати, он здорово рисковал... Сначала отец добрался до места, где готовили отряд для подмоги бойцам, попавшим в блокаду в Негеве, а с ними уже - до Реувена. Он передал нашему старшему брату голубей и сказал: «Выпускай их по одному, чтобы мы знали -  у тебя все в порядке». Двое из трех голубей вернулись, а вслед за ними появился и Реувен. Аврааму тогда был всего год. Старший брат взял на руки самого младшего и сказал: «Как хорошо, что ты есть!».

...Мне остается добавить несколько слов о том, как сложилась судьба четырех братьев, с тремя из которых мне довелось встретиться в Хайфе в доме Йоава, а с четвертым, Реувеном, чуть позже - в Тель-Авиве. Реувен – участник Войны за Независимость, математик. Йоав – инженер по машинам, учился в Израиле и США, после чего руководил крупнейшими израильскими предприятиями. Младшие братья – Эзра и Авраам – офицеры запаса ЦАХАЛа, участники Шестидневной Войны и Войны Судного Дня. 

* моэль - человек, проводящий обрезание в еврейской традиции
* шохет - резник, разделывающий мясо в еврейской традиции
* «набут» (арабский) - дубинка
*«хаваджа Тамар» (арабский) - госпожа Тамар (уважительное обращение)
* «акшан» (иврит) - непоседа

Затерянные в веках

Тысячу лет они верили в то, что когда-нибудь за ними придет Человек в белом, но Он все не шел. Однажды услышав, будто бы Он уже создал для них страну, потомки Менаше не выдержали и отправились туда пешком, надеясь встретить Его в пути, но никто их нигде не ждал. Прошли еще пятьдесят с лишним лет. А потом за ними пришли люди в черном, научили их говорить на Его языке и петь Его песни и повезли их в Его страну. Самой старшей из потомков утерянного колена Менаше было 84 года, самому младшему – две недели. Примерно так бы все это было отражено в исторических хрониках, если бы события, о которых пойдет речь, происходили лет триста назад. Рав Михаэль Фройнд, который, по сути, и привез потомков Менаше в Израиль, признается, что с момента приземления самолета из Бомбея в аэропорту Бен-Гурион, его не покидает ощущение, что впервые в жизни он из простого наблюдателя за историческими процессами превратился в непосредственного их участника.

Рав молод, ему чуть больше тридцати, у него любимая жена Сара и пятеро сыновей. Последние годы он возглавляет амуту «Шавей Исраэль», занимающуюся поиском потерянных колен израилевых по всему свету, и, глядя на него, довольно трудно уже представить, что в прошлом Михаэль Фройнд – дитя престижного Манхэттена, выходец из совершенно нерелигиозной семьи: его отец и по сей день трудится на знаменитой бирже Уолл-стрит, а мать - в системе музейного образования Нью-Йорка.

Михаэлю было шестнадцать, когда он впервые приехал в Израиль с группой молодых американцев на  каникулы. Просто занимательное путешествие, и не более того. В день 9 ава их повезли к Стене Плача. И  Михаэль увидел там очень много разных групп – эфиопских, русских, марроканских. И все они – такие разные, совершенно непохожие друг на друга, молились и читали молитвы на одном языке. И вдруг юноша понял, что за всем этим стоит нечто такое, о чем он никогда не задумывался. Он увидел в стороне группу хасидских евреев: они читали главу о разрушении Храма и плакали. Больше всего его поразило, что эти люди переживали события, случившиеся две тысячи лет назад так, словно это произошло вчера. На фоне того, что в мире ежедневно происходят жуткие события – наводнения, землетрясения, войны, теракты, сопровождающиеся огромным количеством жертв, к которым многие относятся достаточно равнодушно, ему казалось это странным. И еще Михаэль  поймал себя на том, что  не испытывает каких-либо особых эмоций по поводу разрушения Храма - для него это было просто историческим событием, и не более того. Между тем молящиеся продолжали плакать, и он подумал: нет, здесь явно что-то не так – либо у меня есть с этим проблема, либо у них. Он начал читать книги по еврейской истории, интересоваться традициями и в конце концов надел кипу, а в 1995-м году репатриировался в Израиль.  
 
О потомках Менаше, живущих на северо-востоке Индии, Михаэль услышал впервые, когда работал в одном из отделов канцелярии правительства.  Ему попало в руки письмо (как впоследствии выяснилось, далеко не первое), в котором прямые потомки колена Менаше (так они себя называли) просили разрешения вернуться на землю, где некогда жили их отцы. Фройнд никогда не слышал о потомках Менаше, живущих в Индии, и очень заинтересовался их историей.

Оказывается, еще в библейские времена еврейский народ в Эрец-Исраэль разделился на два царства. Около 2 700 лет назад ассирийцы завоевали северное царство и пленили десять еврейских племен. Около 75 процентов евреев впоследствии были изгнаны ассирийцами и следы их потерялись. Согласно преданию, первые века после изгнания  потомки Менаше провели в Китае, а позже, спасаясь от жестокого императора, преследовавшего их за веру отцов, перебрались в Индию, где и живут по сей день в провинциях Мезурам и Манипур. Внешне они совершенно не похожи на евреев, но, тем не менее, считают себя таковыми и соблюдают еврейские традиции на протяжении веков.

Михаэля настолько тронула история общины бней-Менаше, что он решил с ними встретиться. Поначалу израильтянин думал, что речь идет о герах, то есть о людях, решивших разделить судьбу еврейского народа и перешедших в иудейскую веру, но на деле все оказалось совсем не так.

Когда он приехал в Индию впервые, Михаэль увидел перед собой приятных и скромных людей.  Большинство из них говорили на местном диалекте, часть владели английским и ивритом. Дети учились в тихоне,  некоторые даже в местных университетах. Они владели компьютером, Интернетом и следили за происходящим в Израиле. Во время второй Ливанской войны эти люди усиленно молились за еврейское государство и его солдат, среди которых были и двенадцать парней из их общины, репатриировавшихся в прежние годы.

Старики рассказывали посланцу Израиля, что в их общине сохранилось предание о том, будто бы за потомками Менаше должен прийти человек в белых одеждах (мессия), который отведет их в Землю, где некогда жили их отцы. В 1950-м году по деревням, где жили потомки Менаше, разнеслась весть о существовании Израиля, и многие из них просто собрали вещи и пошли на запад, в надежде, что на границе их уже ждут, дабы переправить на землю праотцев. Но никто их на границе не ждал, и они вернулись обратно. С конца 1970-х годов потомки Менаше начали писать израильским премьер-министрам письма, но ни на одно из них они не получили ответа. Главы правительства не вполне понимали, о чем идет речь, и, кроме того, очевидно, были занято более существенными проблемами, связанными с безопасностью страны. Позднее с потомками Менаше связалась амута* «Амишав» (предшественница амуты «Шавей Исраэль»), и в начале 1990-х в Израиль начали приезжать первые представители общины бней-Менаше. Часть из них впоследствии обосновалась в Гуш-Катифе.

…Дальнейшие события развивались так: после возвращения Михаэля из Индии Министерство внутренних дел установило порядок, согласно которому около ста потомков Менаше смогли бы каждый год приезжать в Израиль в качестве туристов и проходить здесь гиюр под руководством Главного Раввината. Таким образом, в течение примерно года они уже получали статус и становились гражданами страны. В июне 2003-го года из Индии прибыла очередная группа из 71 человек, но вдруг начались проблемы. Тогдашний министр внутренних дел Авраам Пораз решил  «заморозить» процесс репатриации потомков Менаше под предлогом того, что ему хочется более тщательно проверить этот феномен. Но, как выяснилось, на самом деле у министра не было никакого желания разбираться в истории общины бней-Менаше: он просто решил закрыть для них въезд, и все. Михаэль и его единомышленнике были в отчаянии и искали выход из ситуации. В конце концов амута «Шавей Исраэль»*, в которой он тогда уже работал, обратилась за поддержкой к главному сефардскому раввину Шломо Амару, и в августе 2004-го он направил в Индию целую делегацию.  Члены раввинатского суда  провели в общине две недели, тщательно изучили вопрос и по возвращении написали для главного раввина подробнейший отчет с собственными комментариями. Шломо Амар изучил документы и счел возможным благословить репатриацию потомков Менаше в Израиль. Это было в марте 2005-го года, а в сентябре в Индию направились его посланцы, члены раввинатского суда, которые провели через процедуру гиюра 218 членов общины, возвратившись в Израиль.
 
И опять Министерство внутренних дел неожиданно заявило, что отказывается  выдать разрешение на въезд в страну этой группы людей. Причем, безо всяких объяснений. Ситуация абсурдная: главный раввинат провел для них процедуру гиюра, а МВД не желает признавать их евреями! При этом, обе структуры, о которых идет речь – государственные! Несколько месяцев ушло на то, чтобы убедить министерских чиновников в их неправоте. Но тут возникло еще одно неожиданное препятствие: на сей раз министерство абсорбции отказалось принять новоприбывших из Индии. Пришлось обратиться к помощи адвоката, специализирующегося по вопросам, возникающим в связи с Законом о Возвращении (он даже написал об этом книгу) и за содействием к премьер-министру Израиля. Все бюрократические препятствия на пути потомков Менаше в Израиль были устранены.
 
Теперь о том, какой резонанс вызвало в Индии решение потомков Менаше уехать в Израиль. При том, что в Индии совершенно спокойно относятся к гражданам, которые в силу каких-то причин покидают свою страны, однако, вопрос перехода в другую веру оказался для индийского правительства весьма чувствительным, и оно заявило ноту протеста по поводу того, что процедура гиюра членов общины бней-Менаше устраивалась на их территории.

…Накануне отъезда в Израиль 200 потомков Менаше прошли по улицам Бомбея в синагогу – все в талитах и кипах. Они плакали, молились и пели. Они уже неплохо владели ивритом, который изучали в образовательных центрах, открытых амутой «Шавей Исраэль» в Индии. К тому же, почти у каждого из них в Израиле уж были родственники, репатриировавшиеся в прежние годы. Самая трогательная история связана с 84-летней Сарой Менаше, которая с детских лет мечтала прикоснуться к земле, где в глубокой древности жили ее предки. В аэропорту Бен-Гурион Сару встречал один из ее правнуков, одетый в форму ЦАХАЛа - он служит в боевых частях. Все тут же окружили их: люди плакали, смеялись, пели, танцевали – и все это происходило одновременно!

Михаэль Фройнд - один из тех, благодаря кому выходцы из общины бней-Менаше оказались в Израиле. («Они настоящие сионисты, преданы нашей стране, их дети предпочитают служить в боевых войсках. Лично для меня понятие еврей определяется не цветом кожи, не местом рождения и не языком. Это состояние души, ощущение причастности к еврейской истории, общие корни. Я говорю с американским акцентом, эфиопы – с амхарским, но разве это так уж важно? Главное, что все мы живем в своей стране, в окружении множества врагов, которые хотели бы стереть еврейское государство с карты мира, и у нас просто нет времени на внутренние противоречия и разборки»).

* амута - общественная организация
* «шавей Исраэль» - колена Израилевы

Между двух миров

Среди знаменательных событий 1977 года (напомню: Ицхак Рабин подал в отставку в связи со скандалом, разгоревшимся вокруг валютного счета его жены за границей; к власти пришел Менахем Бегин; Ясер Арафат был избран председателем исполкома ООП; президент Египта Анвар Садат приехал в Израиль с официальным визитом по поводу подписания мирного договора; был запущен в производство танк  «Меркава»; министр финансов Симха Эрлиц провозгласил о начале  экономической революции ;  «Маккаби»  выиграл финальный матч у  ЦСКА) было еще одно: израильское торговое судно «Юваль»  подобрало неподалеку от Тайваня 66 беженцев из Южного Въетнама, которые дрейфовали в открытом море под белым флагом седьмые сутки  без еды, воды и топлива.  Все они были доставлены в Израиль, где смогли остаться. Затем -  в 1978 и 1979 году страна приняла еще две группы беженцев из Въетнама. Таким образом новыми репатриантами (принимало этих людей министерство абсорбции, расселяя их в центрах абсорбции и назначая соответствующее пособие) стали  350 человек, не имеющих никакого отношения к еврейству (часть из них были католиками, часть буддистами, часть исповедовали конфуцианство).  Подобное в 54-летней истории  Израиля случилось всего ОДНАЖДЫ.

Дальше следуют вопросы. Сколько было среди этих людей взрослых и детей? Кто они были по своему составу и принадлежности, из каких провинций (известно, что этнические китайцы, проживавшие в северном  Вьетнаме, так же подверглись преследованию со стороны пришедших к власти коммунистов)? Как сложилась судьба этих людей? Что с ними произошло за истекшие 25 лет? Стали ли они неотъемлемой частью Израиля, или он служил для них тремпом  на пути в США, Австралию и другие страны?

На сей счет существуют разные версии.  Будто бы одна из трех групп состояла из детей, родители которых либо погибли, либо успели отправить своих чад в лодке в открытое море, спасая таким образом их жизнь. И будто бы в Израиле выстроилась огромная очередь из желающих усыновить маленьких беглецов. Еще одна версия утверждает, что в Израиле осталось не более двух-трех семей бывших вьетнамских беженцев - остальные почти сразу, или через пару-тройку лет уехали в другие страны. Согласно третьей версии, напротив, большинство этих людей прекрасно адаптировались в Израиле, открыли по всей стране китайские рестораны, дети их служат в армии, и кое-кого из них даже видели в форме бригады  «Голани»*  и с кипой на голове. Упоминают и бывшего вьетнамского летчика из Сайгона, который поселился в Иерусалиме, открыл там китайский ресторан, затем продал его и подался в США, где пробыл несколько лет и снова вернулся в Израиль. Версии, мифы, версии…Где же отыскать истину?

Хуан Нгоен, Южный Вьетнам

34-летний Хуан Нгоен утверждает, что он был единственным вьетнамским ребенком, которого взяла на воспитание израильская семья: другие вьетнамские дети, в  отличие от него, прибыли в страну со своими редителями, в то время, как родители Хуана остались во Вьетнаме, где живут и по сей день.

До войны семья Хуана считалась зажиточной: жила в рыбацкой деревне в 200 километрах к северу от Сайгона, имела свои лодки и торговала выловленной рыбой на рынках.

«Конечно, я помню взрывы. Мы, мальчишки, собирали повсюду неразорвавшиеся гранаты, патронные гильзы, брошенные ружья. В 1975,  когда война кончилась, нашей семье пришлось побегать от коммунистов, но в конце концов нас вместе с другими отправили на  перевоспитание  в трудовые лагеря, - вспоминает Хуан. - В свою деревню мы вернулись только в 1977 году. Она была наполовину пустой -  многим удалось убежать. Мы заняли один из пустующих домов, который сохранился лучше нашего -его хозяева убежали с американцами. Наступили очень тяжелые времена.  Родителям было трудно прокормить такую ораву -  семеро детей, и они решили отправить старших сыновей (в их числе был и я) в лодке в море, надеясь, что нас подберет судно какой-нибудь страны.

Мы вышли в путь ночью на двух лодках, принадлежавших моему деду, в которых находилось 66 человек: 20 членов моей семьи и люди, которых мы взяли с собой за деньги (кто-то заплатил деньгами, кто-то золотом), - продолжает Хуан. - Наше путешествие затягивалось: ни одно из проходящих судов возле нас не останавливалось, невзирая на выброшенный нами белый флаг.  Кроме того, нас основательно потрепали шторма (несколько раз мы мысленно прощались с жизнью), а припасы, взятые в дорогу, заканчивались. Чтобы сэкономить топливо, мы все перешли на одну лодку. Самое страшное, заканчивалась пресная вода -  пришлось распределять ее так, чтобы на каждого приходилось по полстакана в день. Попутно мы пытались выпаривать соль из морской воды примитивным способом. На седьмые сутки к нам подошло израильское судно. Моряки поделились с нами запасами топлива, воды и еды, но на судно брать не спешили, объясняя, что без разрешения из Израиля не могут поднять на борт посторонних. Тогда мы в отчаянии стали поджигать тряпки, крича морякам, что в таком случае просто сожжем свою лодку вместе с собой, потому что все равно нас ждет гибель.  В течение целого дня капитан вел переговоры с Израилем, разрешение в конце концов было получено, нас подняли на борт и доставили в ближайший порт (в Тайване), откуда мы в тот же день улетели в Израиль».

…Беженцев разместили в караванах в Офакиме, откуда многие из них через два-три месяца разъехались по всей стране в поисках работы. Что же касается семьи Нгоен, старших братьев Хуана отправили в интернат, расположенный неподалеку от Афулы, а его судьба решилась неожиданно -  благодаря газетной статье, поведавшей о вьетнамском ребенке, находящемся в стране без родителей. Эта статья попалась на глаза тель-авивской семье Даубер, и супруги решили поехать в Офаким -  разузнать, не нуждается ли он в помощи? У них в семье к тому времени  подрастал свой семилетний сын. Переговоры с супругами Даубер вел дядя Хуана, который знал всего несколько английских слов и объяснялся в основном «на пальцах». Он понял, что израильтяне хотят взять мальчика к себе и сказал ему:  «Тебе лучше пойти к ним».

…Хуана Нгоена вырастила израильская семья. Он закончил школу, сдал экзамены на аттестат зрелости, добровольно пошел в армию, служил в ВВС, после армии работал в ресторанчике, принадлежащем старшему брату (впоследствии брат продал ресторан и уехал жить в США), позже стал директором  одного из прибрежных кафе в северной части Тель-Авива. Последние пять лет Хуан живет с подругой – уроженкой страны на съемной квартире в Тель-Авиве. Во Вьетнаме побывал уже трижды и собирается лететь туда на празднование вьетнамского Нового года.  О годах, проведенных в семье Даубер, Хуан вспоминает с благодарностью к своим приемным родителям, с которыми поддерживает тесную связь и по сей день -  Шабаты и еврейские праздники он проводит в их доме или в доме родителей своей подруги.

«Они  относились ко мне так же, как к своему родному сыну, - вспоминает Хуан. - И с приемным братом у меня всегда были великолепные отношения (он сейчас работает адвокатом). Я помню, как директор школы сказал приемной маме Мирьям, что мне стоит поменять имя на израильское, так как мое собственное звучит непривычно для местных ребят, но она ответила ему так: «Когда Хуан вырастет, он сам решит, менять ему имя или нет, мы не вправе это за него делать». Моя  израильская мама никогда не навязывала мне своей воли по поводу того, кем мне быть, что мне делать в жизни: она приветствовала любое мое решение. И я не доставлял ей хлопот, был спокойным, послушным ребенком. С братом мы дружили. Я помогал  отцу делать рамки для картин, с удовольствием наблюдал за работой мамы (она -  художница)».

Хуан всегда помнил о своих родителях, оставшихся во Вьетнаме. В первые годы, когда с ними не было телефонной связи, они обменивались письмами, потом появилась возможность разговаривать. А впервые после разлуки он встретился с ними только через 16 лет, уже успев отслужить в израильской армии.
 
Конечно, оно волновался, но в отличие от людей с Запада, вьетнамцы умеют держать свои чувства внутри. Хуана встречал в аэропорту отец. Сын его узнал сразу, а отец определил его по табличке с надписью, которую Хуан повесил на грудь. Он ведь уезжал из семьи  восьмилетним ребенком, а вернулся 24-летним мужчиной. Мать при виде сына, не смогла удержать слез. Хуан поехал к ним на следующий год, и еще через год. Затем последовал перерыв в восемь лет, но связь между ними не прервалась. К Хуану приезжали погостить младшие братья. Он был в курсе всего, что происходит на родине, с любой оказией посылал деньги уже не работающим родителям.

Каково это - делить себя между двумя странами и двумя семьями? Хуан признает, что ему ближе та мать, которая его вырастила, и по складу мышления он израильтянин. Но и любое упоминание Вьетнама по-прежнему поднимает в нем бурю чувств. Он ведь родом оттуда, и когда приезжаю во Вьетнам, очень остро ощущает, что это его земля. Но и Израиль Хуан считает своим настоящим домом -  когда  израильские  спортсмены одерживают победу за рубежом, его буквально распирает от гордости за страну, которая его приняла и вырастила.  Все его друзья   школьные, армейские – уроженцы Израиля. Он вырос в израильской среде и друзей-вьтнамцев у Хуана нет.

Свяжет ли он свое будущее с Израилем  - это зависит от того, как будут развиваться события дальше. Теракты и война Хуана не страшат -  он ведь родился в разгар войны во Вьетнаме. Его больше волнуют экономические проблемы, и он не исключает возможности переезда к брату в Калифорнию, или возвращения во Вьетнам, где младшие братья и сестры встали на ноги, имеют свой бизнес, и найдут для него работу. («Конечно, приемные родители не хотят, чтобы я уезжал из Израиля. Но ведь дети всегда оставляют родительский дом, правда? Оставляют, чтобы потом возвращаться в него вновь и вновь»).

…Старший брат Хуана, которому сегодня 40 лет, открыл в Калифорнии ресторан. Средний работает поваром в израильском ресторане. Несколько лет назад он привез из Вьетнама невесту, женился на ней, в его семье уже двое детей.
Что же касается других беженцев из Вьетнама -  часть из них действительно покинули Израиль и подались кто куда. Часть (китайцы) осела  в нью-йоркском квартале  «Чайна-таун», часть пополнила вьетнамскую общину в калифорнийском городе Санта-Анна, известную под названием  «маленький Сайгон», другие обосновались в Австралии, Канаде и Европе.

Всего групп вьетнамских беженцев было три:  первую, в составе которой был Хуан Нгоен, выловили в Южно-Китайском море в июне 1977 года.  Вторая (1978 год) и третья (1979 год) прибыли из Гонконга в рамках гуманитарной акции ООН, в которой Израиль принимал участие наряду с другими странами. Первая группа получила первоначальную прописку в Офакиме, вторая -  в Сдероте, а третья (наполовину состоявшая из китайцев, проживавших во Вьетнаме до 1975 года -  года окончания войны) -  в  Афуле.

Хуанг-Куанг, северный Вьетнам

Неподалеку от центральной автобусной станции в Тель-Авиве, на улице Саламе, расположен китайский ресторанчик  «Синг-Лонг». Владельцы его -  китайцы, бежавшие из Вьетнама после окончания войны. Хуанг Куанг состоял на государственной службе в Китае, затем его направили во Вьетнам в качестве переводчика, где он провел достаточно долгий срок, пока война не кончилась и в стране не начались  этнические чистки .

Все переменилось в один день, и  Хуанг Куанг вдруг стал для вьетнамцев чужим («Допросы коммунистов были не хуже, чем в российском КГБ: выясняли про живущих в Китае родственников, допытывались, чем те занимаются, или припирали к стенке вопросами – «что ты, китаец, здесь забыл, зачем ты здесь?», - вспоминает 64-летний Хуанг-Куанг).

Довольно скоро он понял, что оставаться во Вьетнаме просто опасно, и вместе с женой и тремя детьми бежали на лодке в Гонконг, а оттуда в 1979 году семья перебралась в Израиль. В отличие от  лодочников , выловленных в Южно-Китайском море, по поводу этой группы велись переговоры, в Гонконг приезжали израильские представители.

 …Первые два года Хуанг-Куанг работал поваром в один из ресторанов, а затем открыл свой первый китайский ресторанчик в Нагарии.  Несколько раз семья меняла города, продавая один ресторан и тут же открывая на новом месте другой. После того, как компаньон (уроженец Израиля) его обокрал,  Хуанг-Куанг превратил свой китайский ресторан в чисто семейный бизнес, которым управляет с сыном - Меиром.

Сын Хуанг-Куанга Меир вспоминает, что в составе их группы был тот самый вьетнамский летчик, который открыл ресторан в Иерусалиме, а позднее уехал в США. Его звали Фонг, в конце 1970-х ему было немного за 30, он знал несколько языков и был для группы переводчиком, когда беженцев принимали в Израиле. Рассказывали, что Фонг пробыл в США всего два года и снова вернулся в Израиль.

По словам Меира (израильское имя мальчик получил благодаря инициативе директора школы, в которой учился), из всех групп вьетнамских беженцев, принятых Израилем в 1977-1979 годах, назад во Вьетнам вернулась всего одна семья. Многие другие семьи уехали в США, Австралию, Канаду и страны Европы (причем, уезжали даже в совсем недавние времена, когда начали терять работу в Израиле в связи временным гостиничным кризисом). Китайской или вьетнамской общины, как это было в США, в Израиле  не получилось. Меир объясняет это тем, что многие уехали из страны, а те, что остались, заняты больше проблемами своего бизнеса и интересами своих семей.

Что же касается семьи Хуанг-Куанга, им Израиль понравился настолько, что они приняли решение остаться здесь. («В других странах к выходцам из Азии относятся как к людям второго сорта, а нас в Израиле с первого дня приняли как равных, - объясняет Хуанг-Куанг. - Интифада, и связанные с ней трудности, в том числе экономические, мы как-нибудь переживем вместе со всеми. Главное для нас -  это то, как к нам относятся. За 20 с лишним лет жизни в стране никто не спросил меня, что я, китаец, тут делаю, какую веру исповедую (мы относим себя к буддистам), и чем заняты члены моей семьи.  Потому что Израиль -  это демократическое государство. И работы тут полно, что бы там ни говорили. Просто не каждый хочет идти на простую работу -  например, мести улицы. Я считаю, что любую работу надо любить»).

Одна из дочерей Хуана-Куанга вышла замуж за коренного израильтянина и уехала в США.  Вторая пока не замужем и живет в Израиле. А сын Меир хотел бы привезти себе невесту из Китая, куда он вместе с отцом ездил уже дважды. Из праздников семья отмечает только китайский новый год -  в этот февральский день ресторан не работает.

Хуанг-Куанг убежден, что Бегин решил предоставить беженцам из Вьетнама политическое убежище потому, что их история напомнила ему историю евреев Восточной Европы, вынужденных спасаться от преследования нацистов.

Я могла бы добавить ко всему вышесказанному еще немало интересных деталей. Например, о том, что в  «теудат-зеуте»  китайцев, бежавших из Вьетнама, в графе  национальность  израильские чиновники писали  «вьетнамец»  (из каких соображений -  об этом мы уже не узнаем). Или о том, что одна из вьетнамских девушек, родившаяся в семье беженцев уже в Израиле, сегодня успешно делает армейскую карьеру  - учится на офицерских курсах. Или о смешанных семьях, образованных беженцами из Вьетнама и уроженцами страны. Можно было бы, наверняка разыскать и тех вьетнамских (или все же китайских?) ребят из  «Голани», которые, судя по всему, прошли здесь гиюр. Но главное все же -  сама история. Точнее, удивительная страница, вписанная в историю Израиля. Это случилось за годы существования Израиля всего однажды, но след, судя по всему, остался ощутимый.

* Голани - одно из подразделений в израильской армии


Друзские тайны

...В буквальном переводе с иврита должность друзского шейха Касема Бадера звучит так: директор святого места, а точнее - могилы одного из пяти друзских пророков. Нас предупредили еще в автобусе: тому, кто одет нескромно (в майке и шортах), придется подождать снаружи. Журналистские удостоверения здесь силы не имели, а потому часть моих коллег (одетых нескромно) решили не искушать судьбу и остались ждать снаружи, а остальные, и я в том числе, отправились вслед за шейхом. Мы вошли в просторную комнату, по периметру которой тянулись мягкие диваны. Шаги тонули в ворсе ковра, устилавшего пол. Кроме продолговатого зеркала, висящего на стене и украшенного вырезанными из цветной фольги цветами, в комнате больше ничего не было. Условная такая могила

Впрочем, это неудивительно. Согласно друзской религии, тело человека - это всего лишь оболочка, а душа умершего друза бессмертна и переселяется в тело новорожденного, причем тоже друза. Потому в друзских деревнях не увидишь пышных похоронных процессий, никто не носит на могилы цветов, не зажигает поминальных свечей, и сами кладбища, в отличие от еврейских, довольно запущенны. Моим коллегам, однако, это принять трудно, и вот они уже делают третий заход, допытываясь у шейха Бадера, почему друзы проявляют такое равнодушие к своим покойникам. И шейх снова терпеливо объясняет им, что душа друза не умирает, она переходит в тело другого друза, живущего в соседней деревне, или в Сирии, а, может, в Иране. Причем, душа женщины может перейти только в женское тело, а душа мужчины - в мужское. И есть много свидетельств разных людей, подтверждающих, что это так.

- Мой отец умер, когда я был маленьким, я почти его не помню и на могиле его не был, - добавляет шейх Бадер, - но фотографии отца висят в нашем доме на самом видном месте, я постоянно думаю о нем, мне его не хватает. Он здесь, - стучит себя по груди шейх, - в моем сердце, а не на кладбище.

...Шейх Бадер начал проявлять интерес к религии довольно рано - в 14 лет. Поехал учиться в Ливан, по возвращении получил высокие полномочия от местных старейшин и должность, в которой пребывает до сих пор. Из Ливана Касем Бадер привез и свою жену, которая родила ему двух сыновей и двух дочерей.

Всего в мире насчитывается более трех миллионов друзов, 800 тысяч проживают в Сирии, 450 тысяч - в Ливане, 100 тысяч - в Израиле. Друзские общины можно встретить по всему миру - в Иране, Ираке, Бразилии, США, европейских странах. В течение первых 24 лет друзская религия носила миссионерский характер: любой, кто хотел присоединиться к числу верующих друзов, мог беспрепятственно это сделать. Потом все в корне изменилось, друзское учение стало тайным, и теперь священные книги доступны лишь посвященным - религиозным людям. Друзом считается только тот, чьи мать и отец - друзы. Поэтому здесь не приветствуются смешанные браки. Спокойно друзы относится и к бракам между  родственниками, не опасаясь перспективы, что ребенок родится неполноценным. Шейх Байдер готов привести множество примеров, когда дети в подобных семьях рождались полноценными, и, напротив - когда в обычных семьях рождались умственно отсталые дети. Он, как и все друзы, считает, что человеку не дано выбирать пол ребенка и то, каким он родится - больным или здоровым. И люди должны принимать все, что дается им Сверху.

По большому счету образ жизни религиозных друзов не отличается от того, который ведут их нерегиозные сородичи,  за исключением некоторых вещей. Например, религиозные друзы носят традиционную одежду, молятся и имеют доступ к священным книгам. Но этому предшествует определенный процесс, продолжающийся не меньше шести месяцев, после чего религиозный совет старейшин решает, готов ли человек, избравший этот путь, взять в руки священную книгу.

В друзской религии на самом деле очень мало ограничений. Например, не существует деления на религиозные и светские школы. Верующий друз может взять в жены нерелигиозную женщину. И обрезание своим сыновьям друзы делают не из религиозных, а из чисто гигиенических соображений. У них нет понятий кашрута и обязательного выходного дня. Согласно друзскому учению, все дни святы, и Богу понадобилось не шесть дней для сотворения мира, а значительно меньше. Иными словами, каждый друз, в том числе и религиозный, сам решает, когда ему работать, а когда отдыхать. Друзы, живущие в Израиле, приспособились к местным реалиям: по субботам школы и учреждения в их деревнях не работают. Для друзов, живущих в Ливане, такой день выпадает на воскресенье, поскольку там проживает много христиан (в мусульманской Сирии, соответственно, на пятницу). И тем не менее, есть некие общие правила, соблюдаемые всеми друзами: не пить алкогольных напитков, не курить, не есть свинину.

Религиозные друзы носят шаровары. Эта традиция пришла к ним из Турции и прижилась. По мнению друзов, шаровары -очень удобная вещь. В них не жарко, они не стесняют движений, когда идешь пешком или едешь на коне.

Друзская религия не приемлет какого-либо насилия вообще. По мнению шейха Бадера, существует лишь один выход из тупика: опустить оружие и продолжать договариваться. Он не видит противоречия в том, что, с одной стороны, друзская религия не приемлет какого-либо насилия, а с другой - друзы участвуют в боевых операциях израильской армии. («Мы признаем государство, на территории которого живем. Если оно заботится о нас, почему бы нам не позаботиться о нем и его безопасности? А потому друзы, живущие в Сирии, служат в сирийской армии, друзы, живущие в Ливане, - в ливанской и так далее. Еще один важный момент: в армии солдат обязан выполнять приказ командира, и это не обсуждается»)

…Заметно, что шейх Бадер произвел впечатление даже на закоренелых циников, которых среди журналистской братии не так уж мало. Во всяком случае, все отметили то, с каким достоинством он реагировал на любые реплики и насколько безгранично было его терпение в моменты, когда задавались самые разнузданные вопросы типа: "Переселяется ли душа коксинеля в коксинеля?"

Кофе от шейха

И не то чтобы экзотики захотелось... И не-за-ради-красного-словца, припрятанного на случай посиделок с друзьями в кафе «Апропо", которое ты вставишь в ответ на их притворно небрежное:

- Ну, мы-то, как всегда, дернули в отпуск на Каннский фестиваль, оттуда в Венецию...

- А я вот у бедуинов гостила… - просто и без претензий скажешь ты.

- Где-где? - переспросят друзья.

- У бедуинов! Есть у меня, знаете ли, такая слабость - первую чашечку утреннего кофе распить с бедуинским шейхом...

И - пауза, как в гоголевском "Ревизоре". Потому что блеять про известные всему миру красоты Венеции после такой крутизны уже просто смешно.

Так вот - клянусь! - не-за-ради-экзотики и не-за-ради-красного-словца отважилась я на это путешествие. Просто иногда подступает такое острое, почти непереносимое, как чеховское "В Москву! В Москву!", желание бежать общения и суеты. Побыть одному, подниматься по утрам к стенам древнего монастыря, воздвигнутого на горе, и разглядывать мир сверху. В этом смысле лучшего места, чем Тавор, просто не придумано.

Ну а при чем здесь бедуины и бедуинский шейх? - спросите вы.

А при том, что бедуинское поселение расположено у самого подножия горы Тавор и в поселении этом можно снять – за вполне умеренную цену - не угол шатра, а часть виллы с роскошным салоном, оформленным в национальном стиле (да-да, северные бедуины, в отличие от своих праотцев, сегодня вполне преуспевают и дедовские шатры устанавливают разве что во дворе своих вилл в качестве экзотической приманки для заезжих туристов, которых в этих краях немало).

Всего полтора часа по скоростному шоссе - ты вырываешься из тель-авивской суеты и попадаешь в патриархальный мир. Бедуины понастроили вилл, возвели роскошное здание местного совета и даже завели в нем своих чиновников, но это все - внешнее, атрибутика. Цивилизация, к счастью, не разъела еще душу этих детей природы настолько, чтобы вытеснить открытость и радушие, свойственные жителям какой-нибудь российской глубинки в не самые тяжелые для нее времена. Когда тебе улыбается и машет рукой незнакомый ребенок, бегущий навстречу, приветствует взрослый и даже древняя старуха с лицом, украшенным синей татуировкой, пытается объясниться с тобой на своем языке, сердечно пожимая твою ладонь, ты не можешь не рассияться в ответ, не взмахнуть приветственно рукой, не пожелать хорошего дня. Скажешь прохожему: "Приветствую и тебя, господин (госпожа) Шибли" - и не ошибешься. Потому что в поселении Шибли все жители носят фамилию Шибли: все из одного бедуинского племени, все сородичи, родственники, семиюродные племянники и дядья.

Жизнь в Шибли проходит на виду. С первой минуты, как ты попадаешь сюда, все местное население - от почтового работника до зеленщика - уже знает, в чьем доме ты остановился, откуда прибыл и сколько здесь пробудешь. А потому, вернувшись с дневной прогулки по окрестностям, ты не удивляешься тому, что приютившим тебя хозяевам -Диябу и Лулу - уже известен проделанный тобой маршрут.

Утром тебя, как и во все дни, поджидает в салоне термос с дымящимся бедуинским кофе и чайник с травяным настоем. И ты снова готов подниматься на Тавор, обгоняемый местными такси, везущими наверх разноязыких туристов: трудна и извилиста дорога к монастырю - не каждый готов измерить ее своими ногами.

Вечер в Шибли - время визитов и общения. На второй день меня навещает местный шейх, с которым мы едва знакомы, но чье умопомрачительное фото, где шейх залечатлен в национальной одежде и свирелью в руках, уже красовалось на страницах нашего журнала. На сей раз шейх Нафа приходит попросту и без чинов. На нем простенькая футболка, джинсы, кроссовки - я даже не сразу узнаю в нем того принца из восточной сказки, каким шейх Нафа предстал перед группой журналистов пару месяцев назад.

Шейх подсаживается к столу, подносит к губам чашку с чаем.

- Ну, как твои жены, Нафа? - спрашиваю я. - Со всеми ладишь?

- Жены? - переспрашивает шейх. - Какие жены? У меня всего одна жена.

- А как же твой рассказ о гареме? Ты говорил, что собираешься брать в него третью жену.

- Так то я был в роли, - смеется шейх. - Ну, по нашим законам я, конечно, имею право на четырех жен, но зачем? Дай Бог с одной управиться.

И тут мы вместе с шейхом начинаем придумывать ему новые нюансы роли. Например, сыграть перед феминизированными американками роль восточного деспота - выгнать из шатра, где шейх ежедневно принимает гостей Шибли, всех женщин в мини-юбках или с откровенным вырезом; а пуританским англичанкам намекнуть, что бедуинский шейх имеет беспрекословное право первой ночи с каждой третьей женщиной из тургруппы. Так мы фантазируем и веселим друг друга в течение получаса, пока за шейхом Нафой не приходит его друг и не уводит его в ночь. Но – так или иначе – наутро я приглашена отведать кофе в шатре у шейха.

Полуночное чтение дает о себе знать – я просыпаю назначенное время и не застаю шейха на месте.

- Он вас ждал и ушел буквально пару минут назад, - говорит мне служительница местного этнографического музея «Бедуины в Галилее», на территории которого и служит наш знакомый шейх. – Может быть, он пошел в местный совет? – предполагает она, что вполне вероятно, так как именно местный совет платит шейху зарплату за то, что тот принимает в музейном шатре гостей Шибли.

Я плетусь в местный совет, какой-то чиновник тут же звонит шейху на мобильный телефон, и через пять минут Нафа подъезжает у музею в своем стареньком «Форде».

- Если будешь писать статью о Шибли, напиши, что я разъезжаю в "Ягуаре'", - говорит он мне, смеясь, - а то ведь читатели все равно не поверят, что у шейха такая старая машина.

Мы выпиваем в шатре три чашечки кофе - согласно бедуинской традиции, после чего Нафа везет меня представить своему семейству. Сначала - к дальним родственникам, которые держат в Шибли ресторанчик в бедуинском стиле. Мы усаживаемся в шатре на матрасы, племянница Нафы приносит наргиле с яблочным табаком и поднос, уставленный миниатюрными чашечками кофе. Одна затяжка яблочным табаком через наргиле любопытства ради даже мне, некурящей, кажется вполне недурственной. А ароматный терпкий кофе уже просто лезет из ушей - шестая чашка за утро. Надо сказать, кофе в каждом бедуинском доме имеет свой особенный вкус, что объясняется и излюбленным семьей сортом кофе, и рецептом его приготовления, и выбором добавляемых приправ. Разница очевидна даже дилетанту.

"Форд" лихо одолевает подъемы верхних улиц Шибли, а я трепещу от предвкушения знакомства со старым шейхом - отцом Нафы, который вроде уже не у дел, передал свою должность сыну, но, тем не менее, продолжает вершить самые сложные бедуинские суды (кроме государственной юриспруденции у бедуинов есть своя - Суд шейха).

Старый шейх проживает отнюдь не в вилле, а в небольшом доме, слегка напоминающем амидаровский*. Он выходит навстречу, одетый в простую ковбойку и брюки. На плече - бревно. Шейх в свои за-семьдесят выглядит не старше пятидесяти, его улыбка напоминает улыбку Шона О'Коннори в роли Джеймса Бонда.

- Проходи и чувствуй себя как дома, -говорит старший шейх, пожимая мне руку.

Пока традиционно укутанная в платки шейхова жена (вышедшая за него замуж 15 лет от роду и нарожавшая ему с десяток детей) угощает меня в крошечном салоне кофе и орешками, сам шейх плотничает во дворе, строя не то теплицу, не то сарай. Откуда-то из недр дома извлекаются свадебные альбомы шейховых детей. Я ахаю, рассматривая убранство невесты, и тут же получаю приглашение на очередную свадьбу одного из холостых еще братьев Нафы, которая состоится нынешним летом.

Реликвии, увозимые из этого замечательного места, невелики, но оригинальны: с десяток желудей, подобранных на горе Тавор; оливковое масло нынешнего урожая и местного производства; бедуинское мыло из оливкового масла, сваренное столетней бедуинской бабушкой, не забывшей рецепта предков (мыло зеленоватого цвета, по виду напоминает хозяйственное, но удивительно мягкое, а по эффекту будет покруче непотопляемого английского "Дова").

...Дорога на Тель-Авив легка и на удивление беспробочна: друзья-бедуины рассчитали оптимальное время выхода на местную трассу. Надо признать, что за последние пару десятков лет они научились ориентироваться на скоростных магистралях не хуже, чем в пустыне.

Я в пути и еще не знаю, что на автоответчике меня уже поджидают два сообщения - от Дияба  и от шейха Нафы, волнующегося по поводу благополучного прибытия на место. Я не знаю еще и того, что звонки из Шибли отныне будут следовать регулярно - вместе с приветами от тех, с кем мы успели познакомиться за пять дней, и приглашениями посетить Шибли вновь.

* амидаровский дом - социальное жилье

От Адыгеи до Галилеи

Как быстро все меняется в этом мире... Кажется, еще вчера бросали они нашу сестру поперек седла, словно мешок с травой, и увозили насильно жениться, а сегодня вручают кинжал в подарок. Пусть деревянный, сувенирный, а все-таки - кинжал! Я благодарю плотника Кублю: "Прекрасная работа!", благодарю его закутанную в платки жену. Позади нас мечеть и старая часть деревни Кама, вымощенная черным базальтом, впереди, за домом Кубли, - красные черепичные крыши вилл. И это - тоже Кама, ее будущее. Сегодня черкесы, переместившиеся в середине прошлого века на крайний предел Османской империи - в Палестину, еще говорят на своем языке: среди своих, дома, и все меньше и меньше - на улице. А дети их, владея четырьмя языками, отдают уже предпочтение ивриту.

Многовековая патриархальность прекрасно уживается с ритмами стремительного XX столетия. Если местного мачо, обладателя роскошной машины с громыхающими колонками, останавливает посреди деревни старик в папахе, с газырями на груди и просит заскочить в магазин за папиросами, тот мигом мчится исполнять волю старшего - старейшин здесь почитают особо. А вот невест в Каме не крадут. И сватов не посылают. Молодые сами выбирают себе супругов. Правда, свадьбы в Каме столь же пышные, как и в Адыгее (национальные одежды, обряды, танцы), хотя и длятся всего день, а не месяцы, как это бывало в адыгейскую старину.

Ab ovo

На черкесском знамени 12 звездочек - по количеству основных племен. Цвет знамени - зеленый, что свидетельствует о приверженности черкесов исламу. Внизу - три перекрещенных стрелы: символ мужества и храбрости. Адыги (черкесы) - один из древнейших народов, его корни теряются в глубине веков. Они, подобно друзам, стремятся к самосохранению, избегая смешанных браков. Совсем нередки случаи и сегодня, когда мужчины из Камы едут на Кавказ и привозят жен оттуда.

Сегодня черкесов можно встретить по всему миру: в Турции, Иордании, Сирии, Германии, США. В Израиле их всего 3,5 тысячи. Но, что удивительно, именно в Израиле - может быть, благодаря своей малой численности - черкесам удалось сохранить свое национальное лицо в большей мере, чем их землякам, проживающим в других странах (разумеется, за исключением первоисточника - самой Адыгеи). За последние 150 лет на Севере Израиля возник и сохраняется практически в своей первозданности островок адыгейской культуры, что само по себе - явление уникальное.

Справедливости ради, заметим, что и в других странах на протяжении истории черкесы не только не затерялись, но даже оставили заметный след. В Иордании, например, личная охрана короля Хусейна всегда состояла из черкесов. Он предпочитал их другим воинам за надежность, храбрость и исключительную верность.

В Каме хранится внушительный список выдающихся деятелей черкесского зарубежья - от министра военно-морских Османской империи Салиха Хулуси-паши и историка средневековья из Египта Мухаммеда Ахмеда ибн Ийас аль Ханафи до  начальника генерального штаба иорданской армии Иззета Хасана Кандура  и командующего военно-воздушных сил Сирии Мамдуха Хамбди Абаза. Но то, что принадлежит истории, - принадлежит истории. Ныне же адыги, по признанию Шугана Пшимаса (главы местного совета деревни Кама, в которой проживает две с половиной тысячи черкесов), - "тихий, спокойный народ". Хотя - если возникнет нужда - встанут под ружье, как вставали их деды и прадеды - мужчины в этом древнем роду не переведутся никогда. Черкесы, как и друзы, воевали в составе ЦАХАЛа во время Войны за независимость Израиля, ныне они проходят обязательную воинскую службу (впрочем, служат только юноши, черкесские девушки в армию не идут: им уготована традиционная роль жены, матери, хозяйки).

Что же они утратили, а что прибрели, покинув Адыгею в середине прошлого века и обосновавшись в Палестине?

Взгляд со стороны

Сегодня ситуация такова: черкесы, проживающие в Каме и Реханиии, всерьез обеспокоены проблемой постепенной утраты национальной самобытности. Спасая положение, вызывают из Майкопа учителя истории и адыгейской культуры Руслана Това, который учит местных детей, работая по контракту. По мнению Руслана, израильские черкесы основательно отошли от своих традиций и - в силу вероисповедания и окружения - приблизились к арабской культуре. («Адыгейская культура и традиции очень своеобразны, - говорит Руслан. - Если мы обратимся к истории, то вспомним, что мужчины нашего рода большую часть жизни проводили в седле - из-за бесконечных кавказских войн им приходилось неделями, месяцами и даже годами не бывать дома. Отсюда - национальная одежда и экипировка - газыри с запасами пороха, кинжал и пистолет. Жены вели хозяйство, воспитывали детей»).

…Отношениям между мужчиной и женщиной у адыгов присущ тот же аскетизм походной жизни. Например, мужчина никогда не скажет женщине: "Я тебя люблю". Он говорит ей: "Я тебя знаю" - это и есть признание в любви и предложение стать его женой. Супруги никогда не проявляют своих чувств на людях - не принято. О том, как муж на самом деле любит свою жену, знают только супруги. На людях - она всегда в тени, никогда не за стол вместе с гостями. При этом ей оказывается всяческое уважение.

Одежда адыгейских женщин - длинное платье из бархата (сайе). На голове - шелковое покрывало. Мужчина не смеет прикоснуться к руке женщины, дабы не оскорбить ее: он прикасается к лепестку нарукавника, служащему продолжением рукава. Девушки подпоясывают платье широким поясом, вышитым золотой ниткой, у замужних женщин - одежда скромнее: узкий пояс, расшитый серебром.

Адыгейская свадьба - совершенно особая. Это свадьба, на которой гости гуляют в отсутствие новобрачных. Жених находится в "изгнании" (скрывается в доме близкого друга), невеста же сидит в окружении подруг в "доме невесты". На второй-третий день жених в сопровождении друзей едет забирать невесту и вручает своему отцу деньги, подаренные молодоженам родственниками и гостями, после чего отец прощает сына и отменяет его изгнание. Но и после свадьбы молодожены, согласно обычаям, не могут появиться вместе на глаза "князю" - отцу молодого супруга. Это возможно (да и то не всегда) лишь после рождения ребенка, когда "князь" как бы удочеряет свою невестку. "Князя" не принято навещать всем семейством - ни сыну с женой, ни сыну с внуком. С каждым "князь" беседует отдельно - с глазу на глаз.

Что же касается приданого невесты, его составляют в основном ее личные вещи и подарки родственникам жениха - отрезы тканей для женщин и вышитые кисеты для мужчин.

…В последнее время в Адыгее возобновились случаи кражи невест (по согласию последних). Многим молодым просто не по карману существующий церемониал. Чтобы поехать сватать невесту, жених должен собрать своих друзей и обеспечить их для этого всем необходимым. Когда кортеж прибывает в аул невесты и договаривается о свадьбе, жители аула перекрывают выезды, требуя за невесту выкуп.

К сожалению старейшин, эти традиции в Каме и Рехании утеряны, хотя сами свадьбы справляются по адыгейским обычаям и сопровождаются древними обрядами и танцами.

Что же касается щепетильной темы - девичьей чести и супружеских измен, тут у черкесов нет места либерализму. Жена-изменница с позором выгоняется из дома, у нее нет шанса выйти замуж повторно. Девушка, потерявшая честь до свадьбы, возвращается родителям: считается, что она недостойна семьи.

Если же, напротив, девушка пришлась по сердцу семье жениха, то в случае его смерти ей могут предложить выйти замуж за его брата, чтобы оставить в доме, где она желанна.

Они были первыми

Черкесы появились в этих краях задолго до провозглашения Государства Израиль, боролись за его создание, полностью приняли его и служат в армии наравне с другими его гражданами. Что же привело их к берегам Земли Обетованной? Во время русско-кавказских войн (1711-1864) значительная часть черкесского народа была физически истреблена. Оставшихся в живых поставили перед выбором - или переселиться с гор на равнину, или покинуть пределы России. 90 процентов предпочли равнине изгнание - и подались  к единоверцам - в Османскую империю. Сегодня в странах Ближнего Востока (Турции, Сирии, Иордании, Израиле) проживает около трех миллионов черкесов.

В России черкесы живут разобщенно, в разных регионах Северного Кавказа (Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, республика Адыгея, Краснодарский край, Ставропольский край, Северная Осетия). Что же касается черкесских беженцев, прибывших в середине прошлого века в Палестину... Путь их пролегал с Кавказа в Турцию. Часть беженцев впоследствии переместилась на Балканы, а оттуда несколько родов - в Палестину.

Итак, в 1861 году к берегам Кейсарии пришвартовалось небольшое судно с 17 черкесскими семьями на борту. Вновьприбывшим пришлось пережить трудные времена. В лагере беженцев, где они оказались, вспыхнула эпидемия малярии, которая вынудила черкесов податься на север страны и обосноваться по соседству с бедуинами. Поначалу черкесы строили здесь дома, больше напоминавшие крепости - общая неприступная стена и внутренние переходы между домами (на случай быстрого сбора всех мужчин и отпора врагу). Толщина внешних стен достигала полутора метров. Строили дома из черного базальта, которого на Севере было в изобилии. Когда кто-то из поселения выезжал в поля, он непременно привозил с собой пару камней для родственников или соседей, занятых сооружением дома, и каменотесы тут же пускали "подарки" в дело.

Для бедуинских племен многое из того, что привезли с собой их новоявленные соседи, было в новинку - они впервые увидели ветряную мельницу, магазины, крыши необычной формы. И местный совет, созданный черкесами, был первым советом нееврейского поселения, появившимся в Израиле после провозглашения государства.

Кстати сказать, до Шестидневной войны в районе Хермона и Голанских высот существовало 11 черкесских поселений, которые затем пришли в запустение оттого, что их жители подались в Сирию, а оттуда - в Америку, Германию, Голландию, Австрию, Францию и Канаду, где следы многих из них окончательно затерялись. Ныне в Израиле существуют всего две черкесские деревни - Кама (2500 тысячи жителей) и Рехания (около тысячи).

Самые серьезные проблемы, которые сегодня переживают израильские черкесы, связаны с языком. Выходцы с Кавказа пытаются сохранить его и свой фольклор, но с тех пор, как они покинули пределы своей исторической родины, язык не обновлялся, в нем не хватает слов, связанных с новыми понятиями, в общении он становится тормозом.

Удивительно, но при том, что молодые вынуждены покидать деревню не на один год (служба в армии, учеба - в самой Каме есть только начальная школа), состав населения здесь вполне стабилен. Фокус состоит в том, что, отслужив в армии или получив образование, молодежь возвращается в деревню, обрастает семьей и продолжает жить в Каме. Надо сказать, что местный совет всячески приветствует желание молодых учиться, поощряя их муниципальными стипендиями или выбивая средства в госучреждениях и различных фондах.

Экономическое положение в черкесских семьях не из лучших, оттого что деньги зарабатывают только мужчины, а женщины заняты по дому. Своей промышленности в Каме нет, каждый ее житель ищет себе работу за пределами деревни.

Возраст любви

Старики прогуливаются по деревне в папахах и с газырями - и это привычное явление. Кстати, одного из них мне удается разговорить, хотя поначалу он производит суровое и неприступное впечатление: величественная осанка, орлиный, свысока, взгляд.

Камалю Шапсо - 76 лет. Он родился в Израиле. Камаль утверждает, что старики в Каме в большом почете. Им готов услужить каждый. Чем заняты старики? Коротают свои дни в клубе для старейшин, играют в домино, нарды, пьют кофе (несколько лет назад такой же клуб открыли и для пожилых женщин).

76-летний Камаль, дедушка 25 внуков, женат уже трижды. И каждый раз искал себе жену на Кавказе. Первая умерла; вторая, прожив в Израиле три года, вернулась на родину. Третьей - 45-летней избраннице Камаля - министерство внутренних дел никак не выдаст разрешение на въезд в страну (очевидно, чиновников настораживает 30-летняя разница в возрасте молодоженов; правда, они не учитывают, что люди кавказской выдержки живут до ста и более лет, например, отец Камаля умер в возрасте 107 лет, так что гены у Камаля хорошие). Пока местный совет пытается заполучить разрешение израильского МВД на воссоединение супругов, Камаль сам наезжает навестить свою жену в Майкоп.

Старый квартал

Старый квартал - самая впечатляющая часть Камы. Массивные дома из черного базальта, тротуары той же масти. Большинство из этих домов необитаемы и принадлежат семьям, перебравшимся в более современные жилища. Впрочем, встречаются и такие варианты: нижний этаж необитаем, а вверху красуется современная надстройка. У местного совета - свой интерес в этом заповедном уголке: превратить его в культурно-исторический центр с собственным музеем, национальным рестораном и прочими достопримечательностями, привлекательными для туристов. Местный совет вложил немало средств в облагораживание старого квартала: тротуары восстановлены в кавказском стиле, отремонтированы внешние стены строений.

В старом квартале прогуливается блондинка с непокрытой головой. Если бы не длинный сарафан и не коляска с двумя детьми, которую она толкает перед собой, ее можно было бы принять за манекенщицу. Анжела - кабардинка, до недавнего времени жила на Кавказе. В 1992 году приехала в Израиль навестить мать, которая репатриировалась сюда с мужем-евреем. Путешествуя по стране, Анжела не преминула заехать в Каму - посмотреть, как живут ее бывшие земляки. Здесь она познакомилась с местным строительным подрядчиком Шуки Джазугом и вышла за него замуж. Анжела, как и все местные женщины, сидит дома, занимается хозяйством и детьми. Семья мужа приняла ее хорошо. И хотя ей пришлось сменить коротенькие юбочки и джинсы на длинные платья, кое-какую вольность Анжела себе все же позволяет - ходит с непокрытой головой, утверждая, что есть в Каме и другие женщины, которые предпочитают не покрывать голову платком.

Положение женщины

Кстати, это первое, что бросается в глаза при въезде в Каму, - белые прозрачные платки на женских головах и длинные - до пят - платья. Черкесские женщины скромны и выдержаны - так они воспитаны. И именно по этой причине они не работают за пределами деревни. И совсем уж невероятное дело, чтобы черкесская женщина позволила себе выехать на прогулку одна - без мужа или его родственников. Глава местного совета Шуган Пшимас не без гордости говорит мне, что разводов среди черкесских семей почти нет, а если и случаются, то исключительно редко. Религиозность в Каме не афишируется. Никакого диктата  здесь нет. Мужчины идут молиться в мечеть исключительно сообразно своему желанию. Те же свобода и либерализм наблюдаются и в отношении других вещей. Например, никого не шокирует, что незамужние девушки ходят в облегающих джинсах: платья до пят они наденут после того, как выйдут замуж.

Эпилог

Кама - удивительное место. Как затейливо переплелась здесь многовековая история с приметами современного быта, нездешний менталитет с местными реалиями!.. Как отличается это мусульманское в общем-то селение от других мусульманских селений!.. Если бы не возвышающийся в центре деревни минарет, Каму вполне можно было бы принять за типичное еврейское поселение - настолько ухожена черкесская деревня в сравнении с соседними арабскими деревнями. Здесь не увидишь мусора по обочинам, в постройках нет никакого хаоса, кроны деревьев аккуратно подстрижены, газоны и лужайки разбиты по всем правилам ландшафтной архитектуры. Здесь не услышишь разговора на повышенных тонах: сдержанность, спокойствие, подчеркнутое уважение друг к другу присущи даже местным подросткам. И я понимаю, почему черкесам так важно сохранить все это. Народные традиции - та основа, на которой зиждется все здание. Пока оно стоит - у черкесов нет причин опасаться за свое будущее здесь, в Израиле, куда забросила их в середине позапрошлого века прихотливая судьба.

Душа на ветру

Единственный в Израиле палестинский актер чувствует себя в последнее время не в своей тарелке, хотя большую часть своей жизни живет в центре Тель-Авива, где ему знаком каждый уголок.  («Однажды я услышал выражение «удобный араб», и меня это покоробило. Что значит «удобный араб»? Не имеющий своего мнения и готовый согласиться с чужим? В таком случае я «неудобный араб», потому что всегда говорю то, что думаю»).

Вот уже 23 года актер балансирует между двумя мирами: в то время, как вся его многочисленная родня находится в Рафиахе, он ведет одинокую холостяцкую жизнь в центре Тель-Авива, где оказался волею случая. Приехав навестить своего израильского друга, палестинец увидел рядом с его домом вывешенное на дереве объявление о наборе в театральную студию, решил испытать судьбу и был принят. Потом в Израиле и в жизни Ашема произошло еще много разных событий: первая интифада, вторая интифада, роли в театре, кино, на телевидении.

Он не раз задавал себе вопрос: «Что я здесь делаю?» и всякий раз не находил на него ответа. Однажды Ашем спросил о том же своего друга, израильского оператора. Тот ответил: «Ты, Ашем, мост между двумя народами. А мост топчут ногами все, кто по нему идет». Может, он и прав, только Ашему приходится платить за это слишком дорогую цену.

…У него и в самом деле в Израиле достаточно нелегкая жизнь: единственный документ, позволяющий ему здесь оставаться – специальное разрешение, которое следует каждые три месяца продлевать в министерстве внутренних дел (умножьте на 23 года); отсутствие медицинской страховки и права на работу – за исключением участия в фильмах и театральных постановках. Позже у него появилась еще одна проблема: с приходом ХАМАСа к власти, актер потерял возможность видеться со своими близкими (Ашем: «На контрольно-пропускном пункте израильские пограничники однозначно сказали мне: «В Газу ты проехать сможешь, а вернуться назад – уже нет»). Так что связь с родными приходится поддерживать только по телефону.

Когда-то его семья жила в арабской деревне, соседствовавшей с Кирьят-Малахи, но после Войны за Освобождение бежала в Рафиах, где, собственно и прошло детство моего героя. Но оставим в стороне детство, и воспоминания о том, как маленький палестинский мальчик прятался от солдат во время военных операций в Газе. Последние 23 года он живет в Тель-Авиве, и, по его словам, успел внести немалый вклад в израильское искусство, и не только в израильское. Ашем сыграл роли в нескольких американских фильмах, которые снимались в Израиле, и, кстати, успешно прошел пробы на участие в фильме «Мюнхен» Стивена Спилберга, да только к месту съемок прибыть не смог – по причине отсутствия израильского паспорта. («Мне предложили добираться через Египет, но граница в то время часто закрывалась, и я не хотел рисковать, - объясняет мне Ашем. – К тому же, руководство съемочной группы, узнав о том, что с приездом палестинского актера есть проблемы, не стало настаивать»).

В Израиле Ашем более известен благодаря участию в телесериалах («Флорентин», «Этот южный берег») и повышенному вниманию к нему средств массовой информации (все-таки палестинский актер, а работает в Израиле).

С журналистами он всегда предельно открыт и говорит то, что думает. Но результат иной раз бывает неожиданный. Например, израильтяне предпочитают оставлять в печатном интервью, или в эфире критические высказывания Ашера, причем, нередко в ущерб содержанию, вырывая отдельные фразы из контекста. Когда ему мне задают вопрос: «Как твоя семья относится к тому, что ты столько лет живешь и работаешь в Израиле?», Ашем предлагает журналистам поехать в Рафиах и спросить об этом у его близких. Известный американский журналист Боб Саймон так и сделал. Когда он спросил  брата Ашема, религиозного мусульманина, как тот относится к тому, что тот играю для евреев, а не для своих соплеменников, он улыбнулся и сказал: «Я хочу, чтобы Ашем добился там успеха». И вся семья разделяет его мнение. Родные Ашема знают, что он не такой, как они, не способен жить привычным укладом – дом, жена, множество детей, - и что его интересуют совсем другие вещи – театр, кино, литература. А вот близкий друг актера, который живет в Рафиахе, в одном из телефонных разговоров заявил ему буквально следующее: «Знаешь, Ашем, меня ужасно злит, что ты, такой талантливый парень, играешь для израильтян, а не для нас».

…Во время военной операции «Литой свинец» семья Ясин оставила свой дом, расположенный неподалеку от «филадельфийского коридора», где часто бомбили, и перебралась к родственникам в центр Рафиаха. Но сам дом, вопреки опасениям, почти не пострадал, только вылетели стекла из окон, когда неподалеку разорвался снаряд. («Мои близкие, как и все, кто живет в Газе, испытывают большую нужду. У пятилетнего сына сестры есть проблема с кровью. Во время телефонного разговора я посоветовал ей кормить малыша густым мясным бульоном. А она мне ответила: «Ашем, что с тобой? Ты витаешь в облаках! Какое мясо? У нас ничего нет. Нам не завозят продуктов». Жителям Газы не позавидуешь. Они всего боятся – ХАМАСа, ФАТХа, израильтян, и живут только этим страхом и ежедневными заботами – чем накормить детей, где достать лекарства?»)

И все же Ашер не чувствует себя несчастным, как бы этого хотелось некоторым. В этом смысле он «неудобный араб». Ашему не скажешь, как простому арабскому рабочему на стройке: «На, Ашем, десять шекелей и скажи спасибо». Актер считает, что неглуп, неплохо выглядит, занят своим любимым делом – искусством, у него много друзей и среди израильтян, и среди «русских».

Чего он здесь только не прошел. Поначалу многие пытались взять на нем «тремп»: все-таки единственный палестинский актер, редкость, повод для раскрутки рекламы и привлечения зриетелей. Ашему предлагали роли террористов-самоубийц или несчастного араба с лицом дебила, который занят тем, что моет посуду в ресторане и что-то там мямлит себе под нос. Показывали, как нужно вести себя в роли араба, как произносить слова. («Представь себе на минуточку, что я режиссер, ты актриса, и я начинаю объяснять тебе для роли, как, по-моему мнению, обычно ведут себя русские, как они произносят те, или иные слова, какие у них манеры… Ты тут же скажешь мне: «Ашем! Алле! Что за бред ты несешь? Кто из нас родился и вырос в России – ты или я?».  Я пытался улучшить ситуацию, говорил израильскому режиссеру: «Разреши мне помочь тебе, чтобы роль араба выглядела более достоверной», но ему это было не нужно. Он хотел, чтобы я играл смешных и жалких арабов, таких несчастных уродов... Кстати, и с вами, «русскими» здесь такое проделывали. Ты помнишь «кассиршу Любу»? Не знаю, как тебе, а мне было не смешно, а грустно на все это смотреть. Меня возмущало и другое: было время, когда все телесериалы вдруг наводнили «русские» проститутки. А что израильских проституток нет? Или арабских? Или каких-то там еще? Есть только «русские»? Почему нужно постоянно навешивать на кого-то эти ярлыки, делать из людей идиотов?»)

Ашер убежден, что искусство – самый универсальный вид человеческой деятельности, оно может служить хорошей основой для диалога между разными людьми и народами. При одном условии: если это искусство правдивое, без малейшей фальши». Палестинскому актеру приходилось играть роли арабов, и в том числе – арабских террористов в американских фильмах, которые снимались в Израиле, что не вызывало у него протеста. Он чувствовал, что у американцев нет никакой предвзятости в трактовке роли. Ашем был для них просто местным актером, как и другие, независимо от национальной принадлежности.

Большинство друзей Ашема заняты в сфере искусства, но не только. В начале 1990-х в доме, где он снимал квартиру, поселилась семья репатриантов из России. Они были в ужасном положении: не знали иврита, не могли найти нормальную работу. Никто им не помогал, кроме Ашема. Каждый Шабат они встречали вместе. Ашему было трудно смириться с тем, что Сергей - инженер-электронщик с большим стажем - вкалывает простым рабочим на стройке: он начал покупать по пятницам «Едиот Ахронот» и искать для него в разделе объявлений подходящую работу. Потом помог написать на иврите резюме и разослать по разным адресам. В итоге Сергей получил хорошую должность в солидной фирме, и жизнь этой семьи начала налаживаться.

Недавно Ашем написал пьесу «Прощай, мир».  Ее идея проста: люди сидят в одной лодке и должны перестать ненавидеть друг друга, иначе они все пойдут ко дну. Актер верит в перспективу мира на Ближнем Востоке. («Мы живем в одном общем доме, где соседи должны договариваться между собой о том, как содержать его в порядке. Если ты пришел в него на время, как квартирант, это одно. Но если ты собираешься прожить здесь всю жизнь и сохранить место для своих детей и внуков – это совсем другое.  Сделать так, чтобы твой вчерашний враг стал тебе другом – вот она, настоящая победа. Это непростой и долгий процесс. Я часто думаю о том, что происходило в последние полтора-два столетия в Соединенных Штатах: казалось бы, еще совсем недавно неграм нельзя было даже сидеть рядом с белыми в автобусе, а сегодня в Америке «черный» президент! Значит, ненависть не такое уж непреодолимое чувство, как полагают многие? И изменение ситуации зависит не только от тех, кто находится у власти, но от каждого из нас. Вот я – палестинец, ты – израильтянка, и мы ведем с тобой нормальный, открытый диалог. Почему это не может произойти с другими?»)

Ашем вспоминает недавний разговор с русскоязычной репатрианткой,  которая сетовала на то, как ей приходится ломать себя, чтобы ничем не отличаться от местных. Он сказал ей: «Так зачем ты это делаешь? Пусть принимают тебя такой, какая ты есть. Разве друзы перестали быть друзами оттого, что служат в израильской армии? Нет. Они живут согласно своим традициям, сохранили свой уклад».

И все-таки, и все таки…Неужели Ашему за 23 года не надоело каждые три месяца обновлять разрешение на то, чтобы находиться в Израиле, зависеть от прихоти чиновников министерства внутренних дел? В то время, как в Газе все его родные – мать, братья, сестры, племянники…Он и сам часто задается этим вопросом и говорит себе: «Ашем, а ты случайно не мазохист? Не  нажил себе здесь никакого капитала. У тебя нет ни жены, ни детей, ни денег, ни гражданства. Ты находишься в опасной ситуации, как любой, кто встрял между двумя дерущимися, и неудобен всем». И авсякиф раз успокаивает себя, что в Израиле его держит любимое дело, друзья-актеры. И  – ощущение, что, может, его предназначение - выстраивать мост над пропастью, по которому пройдут другие.