СОВРЕМЕННЫЕ МАККАВЕИ
...Боец первого еврейского спецназа по борьбе с террором (101 подразделение) и командир одной из лучших десантных дивизий резерва, более известной как «дивизия Кача», 80-летний израильский полковник Шимон Каганер (Кача) убежден, что свои войны Израиль всегда вел исключительно ради мира – других целей не было.
Если допустить, что каждый человек состоит из воспоминаний, то Кача, хранящий на протяжении многих лет уникальные документы и фотографии периода первого еврейского спецназа и израильских войн; Кача, товарищами которого были Арик Шарон, Меир Хар-Цион, Мота Гур, Дани Матт, Эзер Вайцман и другие, чьи имена вошли в историю, - скорее носитель коллективной памяти. Меир Хар-Цион - друг его детства (вместе росли в Ришпоне), он же привел его в 101-е спецподразделение Арика Шарона. Участник самых рискованных операций 101-го подразделения в тылу противника, а так же боев за Иерусалим (1967) и сражений по ту сторону Суэца в районе Исмаилии (1973), Кача и по сей день в хорошей форме: возраст над ним не властен. Разве что напомнят о себе следы былого ранения - осколки, с которыми он не расстается уже более полувека.
Кача берет с полки арабский нож с кривым лезвием, поддевает им дверцу стелажа и извлекает пистолет, на стволе которого выбит немецкий крест и дата – 1941 год. Он хранит его с той памятной ночи – 21 декабря 1953 года, когда отправился с Меиром Хар-Ционом и еще двумя бойцами 101 спецподразделения на операцию в Хеврон. Выполнив задание, группа уже возвращалась назад, когда была атакована египетскими солдатами, открывшими огонь из укрытия. Меир сказал Каче: «Когда покажутся - целься в главного. Они его подберут и отступят».
Но тут Меир ошибся. Египетские солдаты бежали, едва их командир упал, как подкошенный. Они и не думали его подбирать. Кача подумал, что тот ранен, вытащил фляжку с водой, чтобы дать раненому воды, но когда подошел, увидел, что офицер мертв. Кача забрал его пистолет, и группа двинулась дальше. Когда он разглядел свой трофей уже в лагере, у него мурашки по телу побежали. Пистолет был немецкого производства. Изготовлен в 1941 году. Наверняка, не раз побывал в деле. Как он попал из Германии к египтянам, один бог знает. Моше Даян, увидев у Качи этот пистолет, сказал: «Можешь оставить его себе в качестве награды за операцию». С тех пор Кача с ним не расставался. Проблемы начались потом, когда уже в мирные дни от него каждый год стали требовать подтверждения лицензии на трофейный пистолет. В конце концов Каче это надоело, он залил его дуло свинцом и избавился от лишней «головной боли».
Второй трофей - автомат Калашникова, подобранный одним из его солдат в Синае во время Шестидневной войны Кача получил от родителей этого парня, который позднее подорвался на мине. Когда он приехал в дом солдата на «шиву»*, его отец вынес Каче автомат и протянул ему со словами: «Пусть будет у тебя. Еще пригодится». Родители этого погибшего парня выжили в Катастрофе: мать пятнадцатилетней девочкой покинула Вену с последним транспортом, отец бежал из окккупированной Польши, воевал в составе армии Андерса и остался инвалидом. У их сына был еще брат-близнец, который поклялся восстановить род за себя и за погибшего. И он выполнил свое обещание: в его семье девять детей и шестьдесят четыре внука и правнука. Что же касается Качи, то он прошел с подаренным ему трофейным автоматом всю Войну Судного дня. Когда дивизия получила винтовки М-16, Кача попросил одного оружейника сделать ему из «калашникова» гибрид, чтобы калибр был тот же, что и у его солдат. А в довершение ко всему еще и выбил на стволе свое имя – Кача. Получился именной «калашников».
...Много ли в Израиле дивизий, которые, кроме номера, носили бы спустя десятилетия имя своего лучшего командира? Участников израильских войн, чью руку пожимал Давид Бен-Гурион и чьим мужеством восхищался премьер министр Англии Тони Блэр? Офицеров, которых король Иордании Хуссейн лично приглашал в гости? Кача – это, без преувеличения, целое явление.
ПРАВО БЫТЬ ОДНИМ ИЗ МНОГИХ
Сам же боец первого еврейского спецназа по борьбе с террором, участник многих войн и живое воплощение истории выживания израильского государства считает себя всего лишь одним из многих и не торопится писать мемуары. Хотя к его старым документам все время добавляются новые, которых набралась уже целая стопка. Вот, например, заключение профессора медицины: «Мы лечим его более тридцати лет. Другой бы на его месте давно опустил руки, но речь идет об очень сильном человеке, который мужественно справляется со всеми последствиями тяжелого ранения». Рядом еще одно заключение, правда, сорокалетней давности. Кача тогда лежал в больнице после тяжелого ранения в живот. Довольно долго часть его кишечника вообще была снаружи и его спасали антибиотиками. А тут начинается Синайская кампания и – никаких шансов на досрочную выписку. Разве он может оставить своих солдат! Кача звонит Шарону: «Арик, пришли за мной в больницу джип». Шарон тут же выполняет просьбу. Врачу остается только дописать в медицинское заключение последнюю строчку: «Курс лечения антибиотиками прерван. Больной из отделения сбежал». У Качи, который не раз попадал в больницу из-за последствий ранения, уже наберется десяток таких справок.
…Тут будет кстати упомянуть историю о том, как во время Шестидневной войны товарищ Качи по 101-му спецподразделению Меир Хар-Цион, оставшийся тяжелым инвалидом с недействующей рукой после вылазки в стан врага в начале 1950-х, в 1967-м поднялся в Иерусалим и присоединился к воюющим за Старый город. Сначала он пришел к Михе Капусте, который когда-то был его солдатом, а в Шестидневную вступил уже командиром. А потом они оба присоединились к бойцам Качи. «Я Меира понимаю. Разве мог он усидеть дома, когда шли бои за Иерусалим? Меир был человеком поступка и всегда добивался того, что задумал», - вспоминал о нем Кача.
«ОН ЕЩЕ ВЫРАСТЕТ В ЛЬВА»
Шимон Каганер (Кача) начинал армейскую службу в пехотной бригаде Нахаль. Армия тогда была еще слабая и не справлялась с арабскими бандами, проникавшими на территорию Израиля через границу почти каждую ночь. Грабежам и убийствам не было конца. Все понимали: эту проблему нужно решать как-то иначе. Бен-Гурион считал, что нестандартно мыслящий командир и неиспорченные традиционными учениями солдаты, способны совершить маленькую революцию и повести за собой всю армию. Моше Даян, в отличие от него, полагал, что с этой задачей справятся и опытные офицеры.
Шарону тогда было 25 лет. У молодого майора уже много чего было за спиной, начиная с Войны за Независимость. Арик не вписывался в привычные армейские рамки, а храбрости и отваги ему было не занимать. Поэтому ставку решили сделать на него. Но Шарон выдвинул три условия: «Каждого бойца для своей группы я буду выбирать сам - никто в это вмешивается! Мое участие в планировании всех операций обязательно, поскольку только я знаю возможности своих бойцов и их предел. И еще: мы получаем лучшее снаряжение, которое есть в армии. Если же моей группе понадобится особая обувь или нестандартное оружие, нас должны ими обеспечить!».
У Качи хранятся все документы, относящиеся к периоду создания и деятельности 101-го подразделения, которое по сути превратилось в первый израильский спецназ по борьбе с террором. Принципы были железные: все операции проводятся только на территории противника; спецназовцы Шарона атакуют банду еще до того, как она проникнет на израильскую территорию; ни одно действие грабителей и убийц не остается безнаказанным. Что касается последнего принципа – он диктовался не местью, а, скорее, идеологией.
В начале 1950-х бойцы 101-го подразделения и не мечтали о средствах, которыми располагает современный спецназ, и всю разведку на территории противника выполняли, полагаясь на свои глаза, уши и внутренне чутье, и ничем себя при этом не обнаруживая! Кача считает, что современный израильский спецназ готовится долго и действует на самом высшем уровне. Отбирают лучших из лучших. В то время как у бойцов 101-го подразделения практически не было времени на подготовку. Еще вчера Кача был простым солдатом в Нахаль, а сегодня уже выходит в составе небольшой группы на операцию по ту сторону границы - вот так это было!
В 101-е спецподразделение Качу привел Меир Хар-Цион, который родился в Герцлии, а рос, как и Кача, в Ришпоне. Они дружили едва ли не с трех лет. Меир пришел к Шарону раньше, успел себя проявить, и одного его слова было достаточно, чтобы Арик сразу зачислил его лучшего друга в группу. Кстати, он же (Шарон) подбирал и новые имена бойцам 101-го подразделения. Меир, у которого была длинная и сложная в произношении фамилия, благодаря Арику стал Хар-Ционом. Ну а Шимон Каганер стал называть себя Качей еще до прихода в спецназ – в память об одном поселенце, убитом арабами в Тель-Хай.
Спецподразделение состояло из тридцати пяти солдат действующей армии и пяти «стариков». Один из них, Йоси, увидев 18-летнего Качу в первый раз, сказал: «Этот - совсем ребенок!», на что Шарон ему ответил: «Не волнуйся, он еще вырастет в льва».
101 подразделение просуществовало всего несколько месяцев. Решение Моше Даяна о прекращении его деятельности было воспринято спецназовцами тяжело. Они спросили Даяна: «Почему?». Тот ответил: «Вы сделали хорошую работу, но мне нужны не четыре десятка отчаянных храбрецов, а чтобы вся армия была такой, как вы». И бойцов 101-го подразделения перевели в 48 дивизию, ту самую, которая впоследствии получит еще одно, неофициальное название – дивизия Качи. Слова Бен-Гуриона о том, что если группа справится со своей задачей, она поведет за собой всех остальных, стали реальностью. Этим во многом объясняется успех Израиля в Шестидневной войне и Синайской кампании. Маленькая революция в армии, которую имел в виду Бен-Гурион, произошла очень вовремя.
Как приняли «сорвиголов» Шарона в армейской дивизии? С одной стороны, на них смотрели с уважением. С другой стороны, были и проблемы. Например, был там один офицер-десантник, который служил в дивизии задолго до прихода туда людей Шарона. И с ним случилась такая история… Однажды Шарон назначил Качу командиром в ночной операции за пределами израильской границы, включив в состав группы и того офицера. Кача тогда был простым сержантом и не хотел нарушать субординацию. Он предложил Шарону: «Все, что нужно, я сделаю, но пусть командиром группы будет он, чтобы не получилось неудобной ситуации. Все же он старше меня и выше по званию». Но Арик был непоколебим: «Я назначаю командирами групп только тех, на кого могу положиться, как на себя самого. Точка!» Когда Кача сказал офицеру, что назначен командиром группы, тот заявил: «В таком случае я с вами не иду. В армии должна соблюдаться субординация!». Через пару дней этот офицер подал прошение о своем переводе из 48-й дивизии. С Меиром тоже была история. И даже покруче, чем у Качи. У Меира была такая «спина» в лице Шарона и Моше Даяна, что офицерское звание он получил безо всяких курсов, на которые пытался ходить, но через два дня бросил: «Я вообще не понимаю, о чем они там говорят!». Он был человеком действия. Что же касается Ариэля Шарона и Моше Даяна, те считали, что израильским офицерам есть чему учиться у бойца Меира Хар-Циона, а не наоборот.
Когда спецназовцы 101 подразделения стали частью дивизии, Шарон первым делом приказал им провести роту молодых десантников по Израилю: «Они должны все промерить своими ногами, знать каждую тропинку». Иным это давалось тяжело. Ругались на чем свет стоит.
…В книге Меира Хар-Циона есть эпизод, где он описывает одну из операций 101-го подразделения в Хевроне. Один из бойцов говорит Меиру: «Надо уходить, нам тут больше нечего делать». Дальше Меир пишет: «Я продолжаю молчать. Кача тоже молчит. Он такой же, как и я. Тут каждый из нас проходит экзамен, кто на что способен».
Как-то Меир сказал Каче: «В Израиле люди становятся друзьями или в детстве, или в армии, или когда связаны одной работой. У нас с тобой, Кача, есть все три причины для дружбы: детство, армия и работа». К словам Меира остается добавить: оба получили тяжелые ранения во время боевых операций.
…Однажды Меир отправился с группой товарищей в Иорданию, чтобы отомстить бедуинам, которые зверски убили его сестру Шошану и ее друга. Кача договорился с Меиром, что если на обратном пути он не выйдет на связь в условленное время, придется сообщить Шарону о том, что они ушли на акцию возмездия и не вернулись. Так и случилось. И Кача связался с Шароном. Тот ответил: «Подожди, я должен поговорить с Даяном», после чего вернулся к Каче и сообщил, что в Рамле готов к вылету самолет, и если Меиру понадобится помощь, его можно задействовать. Кача взял бинокль, приготовил ящик с записками, которые собирался разбросать с самолета для Меира в пустыне, чтобы предупредить его о предстоящем аресте за самовольную вылазку. Вызволять группу Каче не пришлось: она уже возвращалась без потерь. Шарон велел Каче лететь вместе с Меиром к Бен-Гуриону в Сдэ-Бокер, но когда они уже были по дороге туда, снова связался с ними и все отменил: «Старик» уже знает. Возвращайтесь назад». Членов группы отвезли в полицию, где они некоторое время находились под арестом.
Много лет спустя Меир Хар-Цион выступил с очень резкой критикой Шарона по поводу его политики «размежевания» и фактически отрекся от него. Кача узнал об этом еще до того, как об этом вышла статья в газете. Он попросил журналистку напечатать в том же номере и его мнение, где постарался смягчить нанесенный Меиром удар. Но прежде Кача предупредил Арика о том, что собирается это сделать. И что он услышал в ответ? «Только обещай мне, что Меир от твоего выступления в газете не пострадает!» Такое у Арика было уважение и бережное отношение к Меиру, несмотря ни на что!
…Каково ему было хоронить своих лучших боевых товарищей? В течение всего четырех месяцев (с декабря 2013-го по март 2014-го) Каче пришлось проводить в последний путь Дани Мата, Ариэля Шарона и Меира Хар-Циона. На вопросы журналистов Кача отвечал односложно: «В конце концов каждый из нас когда-нибудь умрет», нр один Бог знает, что творилось тогда в его душе.
…После траурной церемонии по случаю кончины Ариэля Шарона к Каче подошел бывший премьер-министр Британии Тони Блэр, которому переводчик рассказывал о каждом из тех, кто выступал с прощальным словом. Он пожал Каче руку и произнес: "Я знаю, что ты особенный человек и очень много сделал для Израиля. Но мне понравилось в тебе и другое. Ты говорил сейчас от сердца, не как политики, у которых сегодня на уме одно, а завтра другое, - тут он сделал паузу и не без иронии добавил. - Я и сам когда-то был одним из них».
О том, при каких обстоятельствах пожал Каче руку создатель государства Израиль Бен-Гурион, и о чем говорил с ним король Иордании Хусейн, мы узнаем чуть позже.
...Отказаться от заслуженной награды за Войну Судного Дня, быть на равных с солдатами и беречь их жизнь, как свою…Бойца первого еврейского спецназа и командира одной из лучших десантных дивизий резерва, без преувеличения, можно считать совестью израильской армии.
НЕ ПО УСТАВУ
Каждому из своих офицеров Кача всегда говорил: «Не старайся быть лучше других, а просто делай максимум того, что ты можешь. Выполни задание и сохрани жизнь солдатам». Ему приходилось встречать отличных офицеров, которые были очень хороши в бою, но не слишком дорожили жизнью своих солдат.
За три года до Войны Судного Дня произошел такой случай. Командир дивизии Кача что-то обсуждал с командиром батальона Дани Маттом. Тут же находился еще командир роты. Вдруг подходит один из солдат Качи: «Кача, у тебя есть минутка? У меня проблема...» Кача обращается к Дани Матту: «Извини» и поворачивается к солдату. Оказывается, тому нужно срочно отлучиться из части домой: что-то у него там случилось. Выслушав солдата, он хлопает его по плечу: «Езжай!». Тот убегает. Дани Матт делает Каче внушение: «Знаешь, мне не нравится дисциплина в твоей дивизии. Ты стоишь с командиром батальона и командиром роты, в середине нашего разговора подходит твой солдат, никому не отдавая чести и обращаясь не по уставу. Такого в дивизии быть не должно!». Кача нашелся что ответить: «Дани, давай по существу. Ответь мне: когда объявили призыв, разве не мои ребята прибыли первыми? А на учениях разве не они показали себя лучшими? Так что же тогда не так?» Командир батальона продолжает гнуть свое: «Это все хорошо для мирного времени, но когда начнется война, очень многое будет зависеть от дисциплины, - и приводит Каче в пример дивизию одного полковника - вот у него дисциплина на высоте. Солдаты всегда отдают ему честь, соблюдается строгая субординация». Но и Кача стоит на своем: «Уверяю тебя, что если случится война, мои ребята никого не подведут! Все будет в порядке». Через три года началась Война Судного Дня. И тот полковник, которого приводил в пример Дани Матт, совершил во время боя тактическую ошибку, из-за которой погибли десять солдат и было много раненых. Те, что выжили, впоследствии устроили бойкот своему командиру. Ну а дивизия Качи проявила себя в той войне очень хорошо, и в ней практически не было потерь. Через какое-то время Дани Матт сам заговорил об этом: «Кача, помнишь тот наш разговор – еще до войны? Ты был прав, и я беру свои слова назад. Если бы ты допустил оплошность, твои солдаты были бы за тебя горой, а дивизия полковника, которого я ставил тебе в пример, от него отреклась: не хотят его больше знать!».
…После окончания Войны Судного Дня Качу вызвали на комиссию, где распределяли награды для отличившихся в боях. Он отказался получать награду и был в своем решении непреклонен: «Если награждать – то всю дивизию. Что я мог бы сделать один, без своих солдат? Как я им в глаза потом посмотрю?». Все годы Кача жил в полной уверенности, что принял тогда правильное решение. И еще он не забыл слова Моты Гура, с которым одержал победу в битве за Иерусалим в Шестидневной Войне: «Где знак доблести – ищи чей-то просчет. Когда все идет по плану, нет нужды потом совершать подвиги и раздавать награды». Для Качи нет большей награды, чем письма Арика Шарона, Моты Гура и Дани Матта, которые он хранит много лет. Не говоря уже о книге, написанной его другом и товарищем по 101-му спецподразделению Меиром Хар-Ционом, которую он подарил Каче с личным посвящением, и пожелтевших от времени фотографиях, которые напоминают Каче о прошлом.
ОТ НЕЖИНСКИХ ОГУРЧИКОВ К ЕВРЕЙСКИМ КОРОВАМ
По-русски уроженец Израиля Шимон Каганер не говорит, но кое-что помнит. Например, фразу, которой мама всякий раз реагировала на записки учителя о том, что ее сын интересуется девочками больше, чем учебой: «Не хочу учиться, а хочу жениться!»
Предки легендарного спецназовца Качи, в точнее Шимона Каганера прибыли в Эрец Исраэль из Нежина в начале прошлого века. И, похоже, теперь самое время обратиться к началу истории, потому что не бывает дерева без корней, а человека – без рода и племени.
Родители его родом из Нежина, где у деда по линии отца – Каганера - была фабрика, на которой делали знаменитые на всю Россию соленья - нежинские огурчики. Семьи родителей Качи жили по соседству, а Ося и Ида считались женихом и невестой уже с пятнадцати лет. Под влиянием старшего брата Ося стал активистом нелегального еврейского движения еще когда учился в гимназии. В 17 лет его арестовали и выслали в Казахастан. Связь между Осей и Идой прервалась. Ида решила ехать в Палестину и ждать Осю там. В 1925 году она отправилась туда со своим старшим братом. А Осе неожиданно повезло: жена Горького, помогавшая политзаключенным, убедила Сталина отправить ссыльных евреев в Палестину. К тому времени Ося уже третий год отбывал ссылку в Казахстане. Когда ему сказали, что теперь ему можно уехать в Палестину, но без права возвращения, он возмутился: «Коммунисты придумали этот трюк, чтобы сломить сионистов! Так что я остаюсь здесь и буду продолжать свою борьбу». Ося не знал, что после его ареста Ида уехала в Палестину. И надо же такому случиться: буквально накануне, когда он должен был подписать согласие на выезд в Палестину, либо отказаться, товарищ передал ему почтовую открытку с фотографией, полученную от кого-то из Эрец-Исраэль. На снимке были отчетливо видны три еврейские девушки, работающие в поле. Когда Ося узнал в одной из них Иду, он тут же изменил свое решение и подписал согласие на выезд. Он стал называть себя Ашером, и, прибыв в Палестину, отправился на поиски Иды. Оказалось, что она уже во Франции - учится на агронома.
Теперь о том, как она там оказалась. Для этого отмотаем ленту времени назад. Когда в России начались погромы, дядя Иды эмигрировал в Америку. В Чикаго он неплохо заработал и, увидевшись с племянницей в Палестине, воскликнул: «Ида, ты с ума сошла? Собираешься всю жизнь оставаться сельскохозяйственной рабочей? Лучше уж тогда агрономом!», - и оплатил ей учебу во Франции. Так что Осе пришлось разыскивать ее новый адрес и сообщать во Францию, что он ждет ее в Палестине. Ида тут же ему ответила. Кача хранит у себя эти письма. Его родители писали друг другу по-русски, но в конце непременно добавляли несколько слов на иврите. Они договорились, что на каникулах Ида приедет в Палестину, и тогда прояснится, как быть дальше: все же три года не виделись! Ося к тому времени находился в Рухаме и работал на участке, купленном бароном Ротшильдом для еврейских поселенцев. Чтобы встретить невесту, он взял коня с повозкой и целых три дня добирался до Яффо, куда прибыл корабль. Ида провела в Палестине неделю. Влюбленные решили пожениться, когда Ида закончит учебу. Она вернулась в Эрец-Исраэль в 1930-м году. В первый же свободный от работы день, когда из-за проливного дождя в поле невозможно было выйти, Ося и Ида поехали в рабанут. Дядя (тот самый, из Чикаго) предложил им в подарок купленный им участок земли (там сейчас центр Рамат-Гана): «Делайте с ним что хотите!». На что Ося заявил: «Мы будем жить своим трудом!» и убедил жену отказаться от подарка. Родители Качи были одержимы сионистскими идеями.
Кача родился в 1934 году, был первым сыном и получил имя Шимон в честь отца Иды. Потом родилась сестра Эмануэла, названная в честь бабушки Мани, и младший брат Авигдор, названный в честь своего деда по отцовской линии. Сестра Качи – преподает архитектуру, брат – профессор, ну а себя он считает простым мужиком, фермером, посмеиваясь над тем, что больше всего близкие гордятся именно им.
Младший брат Качи родился через двенадцать лет после старшего (Качи), когда Ашер (Ося) вернулся с войны: он ведь служил в английской армии артиллеристом, воевал против Роммеля. Когда Каче было девять лет, отец еще воевал. В первый Пэсах, который семья отмечала без него, он прислал своему первенцу поздравление, где писал, что надеется на победу народа Израиля, и обещал будущий праздник встретить уже вместе с сыном.
В 1946-м, когда Ашер уже вернулся с войны, однажды вечером в дверь их дома постучали. Вошли двое мужчин. Каче тогда показалось, что они прилетели с Луны, ведь до этого он никогда еще не видел мужчин в костюмах и галстуках! Незнакомцы оказались агентами по продаже земельных участков. Ну а Каганеры угощали их по русскому обычаю чаем, а не кофе. Гости предложили родителям Качи два участка в районе Герцлии с большой скидкой. Глава семьи деловито спросил, какая там почва, есть ли вода? Те улыбнулись: «Эти участки предназначены для застройки, а не для сельского хозяйства. В будущем они многократно возрастут в цене. Сделка очень выгодная!». Но Ашер только что вернулся с войны, денег у него не было, и весь семейный капитал заключался в девяти коровах, о чем он гостям сразу и сообщил. «А почему бы вам не продать коров? Вот и деньги появятся!» - не унимались гости. - «Продать коров? Нет уж, спасибо!» - решительно заявил Ашер. Когда они уехали, Кача сказал отцу: «А, может, стоило согласиться? Ведь если участки подорожают, их можно будет продать по другой цене и купить гораздо больше коров. И тогда у нас будет большая ферма». Отец взглянул на сына так, словно видел впервые: «То есть купим дешево, а продадим дорого? Ты это имел в виду?» - «Да!» И тут Ашер с чувством произнес: «Шимон, запомни, мы не спекулянты и всегда будем жить только своим трудом! Это «там» (в Нежине) нас называли жидами-спекулянтами, а тут мы у себя дома, на своей земле, и того, что ты мне предлагаешь, не будет никогда!» С этими убеждениями Ашер Каганер не расстался до конца жизни.
НЕВЕСТА ИЗ БОЧКИ И ИСПОРЧЕННЫЙ СЮРПРИЗ
Кача считает, что у него были отличные родители, и сумели правильно его воспитать. Во всяком случае, Каче не так важно, ЧЕМ занимаются его дети и внуки, а важно, КАКИЕ они люди. И еще ему важно, чтобы они никогда отсюда не уехали. Их еврейский дом – здесь. Его невозможно выстроить в Америке или Европе. И у них есть ответственность перед будущими поколениями, перед историей.
Кстати, у жены Качи Рут тоже интересная семейная история. Ее дед прибыл с семьей в Палестину из Литвы в конце позапрошлого века. Когда его супруга умерла, оставив его с маленьким ребенком, он какое-то время помыкался один, а потом не выдержал и написал письмо родне в Литву: «Нет ли у вас на примете подходящей еврейской девушки, которая согласилась бы выйти замуж за вдовца и стать хорошей матерью его ребенку?». Ответ не заставил себя ждать: «Невесту нашли. Отправляем на корабле. Встречай». У деда Рут был в Тель-Авиве магазинчик и он знал в порту многих грузчиков. Договорился, что они сразу сообщат ему, когда прибудет корабль. Но тут случилась беда: турки не позволили евреям сойти на берег. На помощь пришли те же грузчики-арабы. Они спрятали невесту в бочку из-под селедки и спустили с корабля с прочим грузом, а вечером доставили ее к отцу. Так что Кача с его завидным чувством юмора не упускает возможности напомнить об этом жене: «Если бы я знал, что твоя бабушка прибыла сюда в бочке из-под селедки, то еще подумал бы, жениться на тебе или нет».
Когда Каче исполнилось семьдесят лет, семья решила устроить ему сюрприз – созвать на юбилей множество гостей. Возвратившись однажды домой, он обнаружил на столе груду неподписанных конвертов, а внутри их - открытки и тут же устроил домочадцам дознание: «Это что?» - «Приглашения на твой юбилей. Тут только часть, мы не знаем точного адреса людей, которых собираемся пригласить». Кача принялся рвать конверты, потом спохватился: «А где остальные конверты?» - «В мешке. Уже подписаны. Собирались нести на почту». – «Несите мешок сюда. Не будет никакого юбилея!» Его дети возмутились: «Но мы уже сами большие и вправе решать!» На что отец им ответил: «Когда я стану большим и мне будет лет 90, тогда и устроим юбилей».
СЕМЕЙНАЯ РЕЛИКВИЯ
Где-то в начале 1990-х в Израиль прибыли кузены Качи по материнской линии. Он был на резервистских сборах, но вырвался на день, чтобы с ними повидаться. И первое, что выпалил им с порога: «Ну, господа Кагановы, и где вы были эти пятьдесят лет?» Впрочем, встреча получилась замечательная. Наконец-то все собрались в Израиле. Но до этого произошло еще одно знаменательное событие. Отец Качи в середине 1960-х ездил в Москву. Его старшего брата Воли уже не было в живых. Он встретился с его вдовой, и она отдала Ашеру семейную реликвию, которая передавалась с конца позапрошлого века по мужской линии рода - от старшего сына к старшему сыну. Женщина полезла под кровать и извлекла из тайника миниатюрный ТАНАХ на иврите со словами: «Твой покойный брат, Ося, был первым сыном в семье и получил ее от отца. А я теперь вынуждена прятать вашу семейную реликвию под кроватью, потому что в России за такие вещи преследуют. Вот я и решила: пусть она лучше будет у тебя: отдашь своему первенцу Шимону!». Отец Качи привез реликвию в Израиль и ничего не рассказывал сыну о ней целых одиннадцать лет! Он ждал особого случая и дождался, когда вся семья собралась отмечать присвоение Каче очередного воинского звания. Вручая сыну ТАНАХ, он сказал: «Знаешь, Шимон, если бы твой прапрадед, который начал в нашей семье эту традицию, знал, что в итоге она окажется у его праправнука – полковника израильской армии, защищающей народ Израиля, он бы пустился в пляс от радости даже в могиле». С тех пор Кача не расстается с этой реликвией. Но это еще не конец истории!
Однажды Кача поехал на Кавказ в гости к своему другу. Поездка была отличной, но на обратном пути полковника неожиданно задержали таможенники, обнаружившие на досмотре ТАНАХ. Они заявили, что он не имеет права вывозить за пределы их страны подобные раритеты! Кача пытался убедить их, что привез книжечку с собой из Израиля. Те не верили. Между тем, началась посадка в самолет... Таможенники уперлись, но и Кача не уступил. Нетерпеливые пассажиры из очереди начали ему кричать: «Отдай им то, что они просят, и нас не задерживай!» И тогда Кача заявил таможенникам: «Хорошо. Вы можете взять у меня эту вещь, но только вместе с моей рукой!» На тех это почему-то вдруг подействовало, и Качу с его ТАНАХом через границу пропустили.
ИСТОРИЯ ТРЕХ СНИМКОВ
За спиной Качи – большая цветная фотография, снятая в июне 1967 года на Храмовой горе. Бен-Гурион с улыбкой пожимает ему руку.
Шестидневную войну Кача начинал командиром роты, а заканчивал заместителем командира дивизии. Этому предшествовало одно событие. В первую ночь после начала боев за Иерусалим заместитель командира дивизии был ранен, и Мота Гур назначил вместо него Качу. Вместе с полномочиями он получил под непрекращающимся огнем карту раненого, все его бумаги и бинокль. Так что новую должность Каче пришлось осваивать в условиях боя. Спустя годы Мота Гур напишет ему в посвящении на титульном листе своей книги о Шестидневной Войне»: «Ты стал заместителем командира дивизии в трудный момент, когда она несла потери, но то, как ты бесстрашно вел себя под огнем, вселяло в солдат уверенность в победе».
Когда дивизия Качи находилась на Храмовой горе, появился Бен-Гурион. Он оглядывался по сторонам в поисках знакомых лиц и в этот момент его взгляд упал на Качу. Бен-Гурион улыбнулся, подошел и протянул ему руку. Они были знакомы, Бен-Гурион даже помнил о том, что еще до Синайской кампании Кача получил в одной из операций тяжелое ранение. В момент рукопожатия кто-то из фотографов – а их там крутилось немало - щелкнул затвором камеры. Прошло двадцать лет. И вдруг товарищ Качи привозит из Америки журнал, выходящий в Нью-Йорке, и там – эта фотография! И на ней Бен-Гурон и Кача в каске со скошенным краем - осколок оставил отметину!
…В период переговоров Израиля с Иорданией об условиях мирного договора Качу включили в состав делегации. Когда официальная часть закончилась и началось неформальное общение, король Хусейн спросил Качу: «Что я могу сделать для тебя?» Тот ответил: «Если между нашими странами будет мир, мне бы хотелось побывать в вашем королевстве, встретиться с офицерами, которые воевали против нас в Иерусалиме летом 1967-го, и принять их у себя, в Израиле». В архиве Качи сохранилась фотографии, где запечатлен момент его беседы с королем Хусейном и встречи с иорданскими офицерами, которые были противниками израильтян в Шестидневной войне.
Мне остается рассказать историю третьего снимка сорокалетней давности, запечатлевшего застолье офицеров. Один из них стоит и с улыбкой что-то говорит Каче, сидящему вместе со всеми за накрытым столом. Перед тем, как оставить Исмаилию и вернуться домой, в Израиль, израильтяне устроили прощальный ужин по ту сторону Суэца, пригласив на него офицеров ООН. На всякий случай «шифровались», скрывая от гостей свои настоящие имена - ведь офицеры ООН общались и с противниками израильтян - египтянами. Качу его товарищи во время ужина именовали Закан (борода). Но в какой-то момент полковник ООН вдруг встал и сказал, обращаясь к командиру дивизии: «Надеюсь, что когда-нибудь мы узнаем и ваши настоящие имена, правда, Кача?» Все, конечно, сразу поняли, что, оказывается, в ООН об израильтянах знали гораздо больше, чем тем казалось, и, конечно, оценили юмор.
НЕСОСТОЯВШАЯСЯ МИССИЯ
Когда началась Война Судного Дня, дивизия Качи была на севере, в районе Бейт-Шеан. Кача уже знал, что Шарон на юге, и там очень «жарко». Рвался туда. Сам искал для себя войну. Но командир округа сказал: «У вас особая миссия, помяни мое слово - вы еще войдете в историю, и ты будешь меня за это благодарить. Завтра ты с членами оперативного штаба должен прибыть в аэропорт. Там получите секретное задание». И вот они уже в самолете. Кача открывает карты и видит: задание рискованное и очень смелое. Он со своими бойцами уже в воздухе, но в последний момент все отменяется: авиация нужна на Суэце, и их не смогут прикрыть с воздуха. Возвращаются назад и наконец-то (!) дивизию бросают на южный фронт, в Синай. Офицер связи из оперативного штаба Шарона узнает об этом первым и тут же связывается с Ариком: «Тут твой бородатый друг с севера прибывает». Арик сразу понимает, о ком идет речь и говорит ему: «Очень хорошо! Он нам нужен тут!» И Кача со своими бойцами сразу подключается к операции в районе Суэцкого канала, продвигаясь к Исмаилии. В этих боях дивизия потеряла одного солдата.
…По случаю двадцатилетия окончания Войны Судного Дня Ариэль Шарон напишет Каче: «Спасибо за твой вклад. Я знал, на кого можно положиться. В Войну Судного Дня твоя дивизия была для нас на южном фронте как луч солнца, пробивающийся сквозь тучи». Это письмо полковник хранит вместе с запиской от своего бессменного водителя, прошедшего с ним не одну войну: «Кача, береги себя!»
«МЫ ВОЕВАЛИ РАДИ МИРА…»
После соглашения о прекращении огня между Израилем и Египтом дивизия Качи еще довольно долго продолжала оставаться в «Африке» (по ту сторону Суэца). Едва появилась первая возможность съездить домой в отпуск, на летном поле выстроились две очереди – из офицеров и солдат. Кача стоял в одной из них (офицерской), когда увидел, что в обход первой и второй очереди к самолету проходят солдаты, которых почему-то беспрепятственно пропускают. Поймал одного из них (он был ему незнаком): «В чем дело? Как это у вас получается?» А тот шепчет ему на ухо: «Скажи, что ты из дивизии Качи – и тебя пропустят!». Качу в армии знали и уважали все. Он с каждым говорил как с равным, невзирая на разницу в возрасте и звании. Сам же он считал, что командир не обязан быть товарищем каждому солдату, но солдат должен чувствовать, что его жизнь командиру так же небезразлична, как и его собственная.
…Мне остается добавить к истории о Каче кое-что еще. Все его дети - десантники. И все они живут в Израиле. Потому что, как и их отец считают, что у евреев нет и не может быть другого дома. На одном снимке Кача снят вместе со своими детьми и внучкой перед совместным прыжком с парашютом. Все пятеро - в форме ЦАХАЛа. «Если нам и приходится еще воевать, то мы воюем не ради войны – ради мира», - говорит мне Кача.
*шива - неделя траура в доме умершего
ПОСЛЕДНИЕ СНИМКИ
Не получившие офицерских званий из-за внезапно начавшейся войны, танкисты получали их уже в бою, заменяя убитых командиров. Говорят, на торжественной церемонии по случаю окончания офицерских курсов, намеченной на начало октября 1973 года, должна была появиться сама Голда Меир... В 2003 ее уже давно не было в живых, и уцелевшим курсантам звания присваивал тогдашний министр обороны Шауль Мофаз. Скорее, символически. С опозданием в тридцать лет. По случаю очередной годовщины Войны Судного Дня.
Долгие годы искала женщина парня, вывезшего с поля боя тело ее сына. Теперь у ее мальчика хотя бы есть могила... Может быть, тот парень выжил? Так хочется его поблагодарить...
Мальчики давно выросли. Некоторые поднимаются в Латрун уже со своими детьми. «Папа, - говорит отцу подросток-сын. – Кажется, этот человек ехал сзади нас, а сейчас собирается занять стоянку перед нами». Отец бросает взгляд на водителя. Похоже, узнает его и улыбается сыну: «Не волнуйся. Этому человеку я уступлю стоянку всегда. Благодаря ему я жив. Если бы он не подобрал меня тогда в Синае, тебя бы тоже, скорее всего, не было».
Об этом коротком разговоре отца и сына Ярон узнает чуть позже, как и о том, что мать погибшего парня, тело которого он вывез с поля боя в октябре 1973-го, разыскивает его на протяжении многих лет.
Герой мой немногословен. Военная привычка. При том, что с армией расстался много лет назад. Ярон Матт. Танкист, удостоенный высокой воинской награды за спасение боевых товарищей во время Войны Судного Дня. Сын легендарного полководца Дани Матта, чьи десантники форсировали Суэцкий канал, изменив ход всей военной кампании. Осенью 1973-го Дани и Ярон вели бои были буквально в нескольких километрах друг от друга. 18 октября – при переброске танков на ту сторону Суэцкого канала, из разделяло расстояние не больше пятидесяти метров, о чем оба и не подозревали, но увиделись они только после окончания войны, когда отец приехал в больницу навестить раненого сына. О чем говорили? Ну о чем можно говорить после такой войны? Радовались, что оба живы, что ранение не очень тяжелое... И этого было вполне достаточно.
Каково ему было расти в семье, где оба родителя – участники Войны за Независимость, и отец больше времени проводит в армии, чем дома? Никакой телефонной связи. Дети не видят отца неделями. Приезжает из армии на сутки и снова – в часть. Единственный раз, когда семья не разлучалась целых два года, Ярон будет вспоминать всю жизнь. Счастливейшее время: отец учился в военной школе во Франции, они виделись каждый день, а по выходным всей семьей путешествовали по Европе.
Кстати, его родители и познакомились тоже в армии. Отец – командир, мать – солдатка из его отряда. В одной из операции ее ранило. Отец поехал в больницу навестить, ну а дальше началась совсем другая история, в результате которой в 1953-м на свет появился Ярон, а вслед за ним и его братья-сестры.
Понятно, что в семье, где родители-герои, а отец - командир десантников, растешь с ощущением, что от тебя тоже ждут каких-то подвигов. И понятно, что твоя дорога изначально предопределена: боевые войска, а еще лучше - спецназ.
Вот и Ярон начинает десантником. С ним – парень из его класса. Тяжелейшие сборы. Ярон – впереди всех, а у товарища дела - хуже некуда. Комбат вызывает Ярона: «Или отчисляем его, или бери на себя». С этого момента сын прославленного полководца все делает за двоих: буквально тащит на себе в марш-бросках своего неудачливого товарища и его амуницию. От перегрузок сдают ноги. В результате врачебный вердикт: «Полгода на восстановление». Идти в «джобники» пусть даже на полгода? Да ни за что! Нельзя прыгать с парашютом – можно воевать в броне. Чем танкисты хуже дусантников? Спросил отца. Тот выбор одобрил. В общем, решено.
Позже он скажет мне, что в танковых войсках добился даже большего, чем в десанте. Две недели тяжелейших боев. Спасение товарищей под нгепрекращающимся огнем. Собственное ранение – уже по ту сторону Суэца, в районе Дженифы, буквально за два дня до прекращения огня. А потом еще Первая Ливанская – в самых горячих точках...
Итак, решено: он будет танкистом. Три месяца офицерских курсов, еще три месяца учений. На торжественную церемонию присвоения танкистам офицерских званий собирается прибыть сама Голда Меир. И вдруг, буквально за неделю до получения званий, парней неожиданно перебрасывают самолетом в Синай. Начав войну стрелком, Ярон закончит ее командиром. После огромных потерь каждый уцелевший офицер на счету - пусть даже не успевший получить звание.
Так что же рассказать про начало той войны – его первой войны, но, как время покажет, не последней. В первые часы свежеиспеченные офицеры, не успевшие получить званий, даже не очень понимают, что происходит. Им кажется, все закончился в течение нескольких часов: очередной локальный инцидент. Поначалу они даже стараются двигаться по обочине, чтобы не повредить дорожное покрытие гесеницами танков. Парни еще не знают, что скоро им будет не до этого. Не до дорог...
У Ярона вот уже сорок лет хранится снимок - самый первый из того времени. Фотографировались с ребятами утром 6 октября, еще до того, как поднялись на танки. Думали, едут на операцию. Договорились встретиться после ее окончания в ресторане - отметить первое боевое крещение. На снимке – четверо парней. Уцелели только двое. Да и те вернулись с войны уже другими.
…Первые дни Войны Судного Дня были самыми тяжелыми. Египтяне удивили израильтян «сагерами» (противотанковыми ракетами), насквозь прошивающими броню, которыми они вооружили своих пехотинцев. На третий день войны Ярону и самому удалось едва уцелеть: успел нагнуться, и «сагер» пролетел в нескольких сантиметрах от головы. Танкист срезал кусок веревочного хвоста, с помощью которого египтянин управлял едва не убившей его ракетой, повесил его на шею вместо амулета и прошел с ним всю Войну Судного Дня, а потом и Первую Ливанскую.
Спускаясь к Суэцу, они миновали «останки» бригады, вступившей в бой накануне. Танки, подбитые или столкнувшиеся друг с другом в жуткой неразберихе, обугленные тела... страшная картина. Со стороны «китайской фермы» доносились звуки боя, но никто толком не знал о том, что там происходит. Утром танкисты вступили в бой. Их потери были огромными, но у египтян - еще больше. Один только танк Ярона вывел из строя двадцать пять египетских.
...Забегая вперед скажу, что едва Ярон выпишется из больницы после ранения - еще со свежими ранами и рубцами - он вернется в часть и поедет в Синай. Проезжая знакомой дорогой, свернет к песчаным дюнам, остановится у одного из двадцати пяти подбитых его экипажем египетских танков и сфотографируется рядом с ним на память. А теперь снова вернемся к первым дням Войны на юге.
Итак, они продвигались к Суэцу под грохот взрывов, все еще уверенные в том, что операция закончится очень быстро, но когда оказались на месте, увидели, что танковая бригада, удерживавшая северную часть Суэца, практически уничтожена: от тридцати трех танков осталось от силы два. Но и от бригады Ярона после тяжелых боев уцелело не больше четверти машин: одни подорвались на минах, другие пострадали от прямого попадания, третьи застряли в болотах. От египетских укреплений их отделяло километра три, откуда те непрерывно вели огонь. На глазах Ярона снаряд угодил в «командирский» танк, где были четыре офицера. Все они погибли - буквально в двадцати метрах от танка с экипажем Трона. Еще день войны, еще убитые... И груды искореженного железа. На второй день боев Ярон увидел в трехстах метрах от своего танка другой, который стоял неподвижно. Он получил повреждения, но слышно было, что мотор работает. В это время по рации все время шли сообщения от товарищей, чьи танки были подбиты. Они оказались в ловушке: территория открытая, все время под обстрелом, укрыться негде и уйти нельзя. Ярон вызвался перейти на этот танк и собрать уцелевших танкистов, в то время как его экипаж продолжит движение. Забравшись внутрь, он наткнулся на тела трех танкистов в лужах крови. Тело четвертого члена экипажа лежало рядом с танком на песке. Двоих из погибших Ярон хорошо знал. Танк был поврежден, но ходовая часть не пострадала. И вот уже Ярон кружит среди среди искореженной техники под непрерывным огнем египтян, безо всякого прикрытия, и парни из подбитых машин прыгают прямо на броню его танка... Он вывез их в безопасное место и там же с их помощью выгрузил тела погибших членов экипажа. Именно за эту операцию по спасению под шквальным огнем уцелевших танкистов Ярон Матт будет удостоен высокой воинской награды.
…Высадив парней, Ярон сказал им, что возвращается назад, к Суэцу, и если кто-то из них готов пойти с ним, не дожидаясь распоряжений других командиров - то они могут снова подняться на танк. Вызвались двое солдат-новобранцев. Как офицеру, Ярону пришлось взять на себя командование танком. В этом составе экипаж участвовал в самых тяжелых боях по обе стороны Суцкого канала. 20 октября, в районе Дженифы Ярона ранило: он поднялся наверх, чтобы оценить обстановку, а в это время в нескольких метрах от танка разорвался сняряд. Раненого командира вытащили из танка, эвакуировали в Израиль геликоптером, а его место занял другой танкист. Через два дня – Ярон в это время был еще в больнице - его танк подбили, одни члены экипажа погибли, другие получили тяжелые ранения. Один из выживших впоследствии стал профессором.
...В ту войну Ярон сделал много снимков благодаря фотокамере, обнаруженной в одном из поврежденных танков. Позже он узнает, что экипаж его цел – просто перешел на другой танк. Техника на войне порой выживала лучше людей. «Раненые» танки с наступлением ночи ремонтировали, заправляли топливом, загружали снарядами. Наутро место убитых танкистов занимали их товарищи и танки снова шли в бой.
Ну а что же с камерой? Уцелев однажды в поврежденном танке, она все же будет разбита при прямом попадании в танк, которым за два дня до этого еще командовал Ярон. Но – не чудо ли? - катушка с пленкой при этом не пострадает. После войны пленку проявят и окажется, что многих танкистов, снятых Яроном в передышках между боями, уже нет в живых. Это были их последние снимки... Спустя сорок лет после описываемых событий Ярон скажет мне: «Лучшее, чему может научить война – это избегать последующих войн и делать все возможное, чтобы их не было».
...Этот вопрос: есть ли место страху на войне, и особенно – в первом бою? – я задавала отцу Ярона, Дани Матту, незадолго до его смерти. Спросила о том же и сына.
- Первый бой... А я сразу даже и не понял, что нахожусь в настоящем бою, и это уже не учения. Все произошло слишком быстро. По поводу страха... Его приходится преодолевать. И это тоже происходит очень быстро. Но то, что ты видишь во время боя, уже на забудешь. Моя дочь говорит, что я травмирован войной. Думаю, она права... На второй своей войне (Первой Ливанской) я был уже осторожнее. Может, потому что уже был женат, и отвечал не только за себя, но и за семью. Но вот ведь какая штука: это все равно ничего не меняет, и ты делаешь ровно то же, что и всегда - по максимуму, помня о товарищах, которые рядом; о том, насколько они зависят от тебя, а ты от них; о том, что мы все должны вернуться. Такие связи – они навсегда. Не случайно мои самые лучшие товарищи – все оттуда, с войны.
...В книге об истории танковой бригады Ярона мемориальные страницы занимают едва ли треть. Фотографии погибших танкистов. Даты рождения – 1953. Даты смерти – 1973. Этим парням было отмерено всего двадцать лет и навсегда остаться в юности. В памяти своих товарищей они продолжают жить уже сорок лет...
ЦВЕТ НАДЕЖДЫ И ЦВЕТ БЕДЫ
К скудной черно-красной палитре войны Реувен добавил еще одну краску – голубую. Цвет глаз Офера. У этого парня были самые красивые глаза во всей роте. Голубое среди сплошной черноты – такое не забудешь. После гибели Офера он понял: голубой - не только цвет надежды.
Даже спустя годы десантник и участник нескольких войн, начиная с Шестидневной, израильский скульптор Реувен Гафни не сможет отделаться от ощущения, будто он проходил тогда в Синае между каплями дождя, только дождь был свинцовым. Его товарищи гибли в полуметре от него, пули свистели над головой, а он всякий раз выходил из боя без единой царапины.
...Перед штурмом Суэца ребята из его роты писали короткие записки своим близким и совали их Реувену в карман рубашки, будучи уверенные в том, что в отличие от них, он наверняка уцелеет. Правда, в том бою за Суэц судьба хранила и их: рота входила в город уже после танков. Те, что не погибли позже, в Первую Ливанскую, встречаются много лет, вспоминая своих товарищей, которых уже нет. Из их десантной роты уцелели немногие.
Война щадила Реувена, словно зная о том, что этому парню предстоит запечатлеть ее образы, которые станут своего рода посланием для других. Изрешеченная сотнями пуль металлическая бочка просвечивала как кружево: он вывез ее с собой из Ливана, куда входил не один раз. Мог ли Реувен тогда представить, что спустя пятнадцать его военный трофей целый год простоит в центре Тель-Авива. Однажды он поехал по делам в город и решил навестить свою "бочку»: внутри ржавого «кружева» он поместил символ мира - белую керамическую голубку. Скульптура стояла на месте, но из-за того, что рядом все время горели свечи, голубка начала покрываться копотью и ее вытащили наружу, прикрепив вверху конструкции и просунув в клюв фигурки веточку оливы. Реувен протянул руку, чтобы проверить надежность крепления, и в тот же момент на него налетели несколько парней и девушек, которые, как выяснилось, охраняли «бочку». Скульптор понял, что его работа теперь живет своей отдельной жизнью и у нее другие хозяева. Это было довольно сильное ощущение...
…В армию Ярон уходил из киббуца Доврат. У всех киббуцников тогда было одно желание: служить в боевых войсках. Он попал в спецназ, как и мечтал, и первых убитых увидел в боях за Иерусалим.
Спустя шесть лет был Синай и кровопролитные бои по обе стороны Суэцкого канала. Реувен вернулся в киббуц спустя пять месяцев, зимой, покинув Синай с последним транспортом.
В 40 лет он захотел стать скульптором. Друзья-киббуцники посмеивались над Реувеном: не поздно ли тебе учиться? Но бывший десантник не привык отступать. Освоив множество техник, Реувен, наконец, сумел освободить свою память от теснящихся в ней образов войны. В результате получилась выставка из 72 двух скульптур - история израильского мальчишки, который вырос и пошел воевать, чтобы защитить свою страну. Он еще не забыл детскую жеребьевку «ножницы, камень и бумага», только теперь от нее зависела уже судьба солдат: кому идти первым, а кому прикрывать, кому возвращаться, а кому погибать. Одна из фигур, помещенная между двумя зеркалами, создавала иллюзию солдатского строя, уходящего в бесконечность. У каждого мальчика, живущего в стране, никогда не знавшей покоя, всегда бывает первая, или последняя война.
Начальник генерального штаба Амнон Липкин-Шахак, заменивший в боях за Иерусалим его первого ротного командира, убитого в метре от Реувена, после посещения выставки своего бывшего солдата скажет: «Мы все травмированы войной, но Гафни, наверное, больше, чем другие...». На протяжении трех лет выставка будет находиться в мемориале славы Гиват ха-Тахмошет, увековечившем память погибших в боях за освобождение Иерусалима солдат, после чего переедет в Латрун. Скульптуры Гафни увидят многие участники израильских войн, и в том числе – отец его первого ротного командира Эхуда Шани, погибшего на глазах Реувена. Эта случайная встреча станет для обоих настоящим потрясением.
Тот, кто не воевал, не участвовал в операциях в Газе, никогда не поймет, насколько важен мир. Реувен прошел через все это, и когда надевал форму цвета хаки, понимал, что люди, не имеющие отношения к войне, тоже платят за нее тяжелую цену. У каждого человека есть семья, родные люди и дом: никто не хочет увидеть свое жилище разрушенным, а своих близких убитыми. Поэтому тема войны в его скульптурах всегда переплетена с темой надеждой на мир, на лучшие времена. Войну Судного Дня, которую он прошел с первого и до последнего дня, по его мнению, выиграли солдаты и младшие командиры. Реувен уверен: настоящего мира Израиль достигнет не усилиями политиков и дипломатов, а усилиями простых людей, которые к нему стремятся всегда, даже находясь находясь по разные стороны границ. Это - встречное движение, и результат обязательно будет.
...После выставки, посвященной боевым товарищам, Гафни потихоньку освобождался от груза тяжелых воспоминаний о войне, открыв для себя, кроме цвета хаки, другие цвета, и украсив площади более сорока городов. Его скульптуры можно увидеть в Нетании, Нес-Ционе, Ариэле, Кирьят-Моцкине, Петах-Тикве... Лишь один тяжелый день войны навсегда отпечатался в его памяти, когда ему пришлось добавить голубой цвет в черно-красную палитру войны. Среди раненых товарищей, которых он вместе с другими поднимал в вертолет, чтобы вывезти с поля боя, был парень в обугленной форме и совершенно черный – видимо, горел. Похоже, уже не жилец. Его не могли опознать и все время спрашивали: «Кто ты? Назови себя». Парень пытался произнести свое имя, но ничего нельзя было понять. И вдруг, перед тем, как уйти в небытие, он на секунду открыл глаза, и его сразу его узнали. У Офера были самые красивые глаза во всей роте, и они не пострадали от огня. Голубые глаза на совершенно черном выженном лице. У Реувен эта картина до сих пор перед глазами...
СОЛДАТ ПУСТЫНИ
Человек профессии сугубо военной на самом деле войны не любил, утверждая, что победителей в ней не бывает. Впервые я увидела друзского полковника Хамзи Арайди в пустыне Арава, на месте гибели спецназовца Ротема Шани, куда в этот день в девятый раз съехались близкие и однополчане Ротема, чтобы почтить его память.
Последний разговор
Хамзи, специалист по выживанию на войне и в любых экстремальных ситуациях - учитель Ротема, создавшего позднее в ЦАХАЛе уникальное спасательное подразделение. Трагическая гибель ученика Хамзи, способного уцелеть в самых немыслимых ситуациях, была совершенно неожиданной и нелепой: Ротем пересекал ночью на мотоцикле пустыню, которую знал, как свои пять пальцев. По обыкновению, без каски...
…Хамзи увидел Ротема впервые, когда служил на границе с Египтом, а тот только призвался в «Гивати». Едва полковник увидел Ротема, сразу сказал его командиру, с которым был дружен: «Этот парень останется со мной». У Хамзи был особый дар: он чувствовал людей и понимал, на что они способны. Когда он сказал Ротему: «Ты в свое отделение не вернешься, останешься со мной на границе», тот не поверил и только улыбнулся, зная, как непросто перевести солдата из одной части в другую.
Хамзи вырастил Ротема, который постоянно находился при полковнике, был его правой рукой, учился «читать» пустыню по следам и определять, кто по ней прошел. Специалист по выживанию с самого начала знал, что Ротем будет хорошим учеником: он продвигался очень быстро, стал лучшим из лучших и получил звание майора без офицерских курсов, что случается крайне редко.
В 1992-м полковник Арайди ушел в отставку, отслужив в армии 28 лет, а Ротем продолжал служить, и всякий раз, когда он бывал на севере, звонил своему учителю еще с дороги и неизменно произносил одну и ту же фразу: «Хамзи, ставь кофе». В любую погоду, даже если на севере бушевал ураган.
Однажды все с самого начала пошло не так. Ротем позвонил и спросил: «Хамзи, как дела?» Тот привычно ответил: «Кофе на огне. Жду» и вдруг услышал: «Хамзи, я звоню из дома. Я у себя, на юге». Через два дня, когда полковнику Арайди сообщили, что Ротем погиб, он вспомнил его последний звонок, и его как молнией ударило: «А ведь Ротем звонил, чтобы проститься!» Звонок был очень странный. Как будто это не Ротем говорил, а его душа. Он ведь, как и Хамзи, был человек не слова, дела, и совершенно не в его характере было звонить просто так и вести пустые разговоры в духе «как дела?» и «что слышно?». Последний звонок Ротема на самом деле означал: «Прощай». Он, наверняка, что-то предчувствовал...
После его смерти Хамзи написал о своем лучшем ученике нем несколько строк, но не в прошлом – полковнику было тяжело писать о нем в прошлом - а так, будто тот жив. Уроженец друзской деревни Хамзи Арайди верил в переселение душ, и писал, обращаясь к мальчику, в котором теперь живет душа Ротема.
Война не по правилам
Полковник Арайди принимал участие в трех больших войнах, начиная с Шестидневной. Конец Войны Судного Дня он провел в песках Синая, обезвреживая засевших там египетских спецназовцев. При этом умудрился не сделать ни одного выстрела, не потерять ни одного солдата и не застрелить ни одного пленного. Предпочел оружию громкоговоритель. Группы египтских коммандос общей численностью в семь сотен человек были обезврежены силами четырнадцати израильских спецназовцев под его командованием.
В этой операции был всего один погибший – египетский офицер, не желавший сдаваться в плен, который выпустил себе пулю в лоб. Группы обессиленных египтян засели в лощине, запасы воды у них кончились. Хамзи обращался к ним по-арабски через громкоговоритель, убеждая, что сдаться в плен означает для них спасение – без воды они в пустыне не выживут. В составе первой группы, которую пленили израильтяне, находился египетский офицер по имени Имад. Хамзи заговорил с ним по-арабски, угостил сигаретой и кофе. Тот проникся к нему доверием и сказал, что одну из групп, за которой продолжается охота, возглавляет его друг Абед, и он боится за него: «Характер у него такой, что может оказать сопротивление. Обещай мне, что вы оставите его в живых. Абед мне как брат». Хамзи ответил: «Послушай, Имад, это война. И я не могу подвергать из-за него опасности моих солдат. Если твой друг начнет стрелять – мы ответим. Единственное, что я могу тебе сказать: я постараюсь взять его в плен живым».
Им тогда действительно удалось захватить Абеда живым. Хамзи увидел перед собой высоченного мужчину с длинной бородой в чине капитана. С ним был его заместитель Саид. Пока саперы обезвреживали лощину, решили сделать привал.
Хамзи положил рядом свой автомат, вытащил флягу с водой и сигареты, протянув их египетским офицерам, и вдруг обнаружил, что они остались втроем, в то время, как его спецназовцы уже довольно далеко – у вертолетов. Пленные тоже это заметили. Абед бросил красноречивый взгляд на автомат израильтянина, после чего посмотрел в глаза Саиду. Хамзи напрягся, но волнения не выдал и спокойно спросил по-арабски: «Абед, что-то не так?» Тот отвел глаза и сказал: «Твоя вера – она не отсюда...». – «Но она уместна?» - спросил Хамзи. – «Если ты положил оружие на землю, понимая, что мы можем тебя убить, то, да, уместна». И тут Хамзи произнес: «Имад просил передать тебе привет». Абед схватил его за руку: «Он жив?» - «Жив, успокойся. Когда встретишься с ним в тюрьме в Тель-Авиве, спроси, сдержал я свое слово, или нет». – «О чем ты говоришь?» - «Он тебе все расскажет».
Больше Хамзи никогда не видел этих офицеров, но через четыре года после окончания войны неожиданно получил привет от Имада, когда поехал в составе израильской делегации заключать мир с Египтом. К нему подошел незнакомый египетский офицер и спросил: «Это ты Хамзи?» - «Да». – «Тебе привет от Имада, он был моим командиром и рассказывал о том, как вы встретились на войне. Он теперь в таком же звании, как и ты – полковник».
Впоследствии, вспоминая свой поступок, Хамзи считает его безумным. Но такая у него тогда была, да и осталась вера в людей. Он отнесся к пленным с уважением: дал им воду, угостил сигаретой... Ему казалось, что они должны это оценить.
Во время той операции в Синае был еще один интересный эпизод. Когда десантники высадились из вертолетов в лощине, молодые парни были на взводе и рвались в бой, но Хамзи остудил их пыл, предложив сначала выпить кофе. Один резервист постарше, по профессии ученый, наблюдавший за этой картиной, позже сказал Хамзи: «Ты своих солдат с ума сводишь». На что тот ему ответил: «Доктор Коэн, но иначе было нельзя. Ты видел, что они рвались в бой с пеной на губах и могли натворить бед. Пока мы пили кофе, все пришли в себя, и мы спокойно сделали свою работу без единого выстрела. И сами уцелели и пленных пощадили».
Среди пленных египтян оказался летчик, который кому-то проговорился, что у него в этот день должна была состояться свадьба. Когда Хамзи узнал об этом, он собрал своих ребят, приготовили кофе, вытащили печенье и устроили пленному символический праздник, пожелав, чтобы невеста дождалась, пока он вернется домой, и они смогут сыграть настоящую свадьбу.
Конечно, Хамзи приходилось стрелять на войне, но он всегда считал, что лучшее оружие – это громкоговоритель.
Во время службы в армии полковник Арайди предпочитал носить военную форму без знаков различия, и в связи с этим не раз попадал в забавные ситуации. Однажды ему пришлось ловить попутку, чтобы добраться до своей части. Шофер-новобранец оказался очень разговорчивым и болтал всю дорогу. Пока не договорился до того, что, якобы, он – правая рука очень крутого «рембо» из своей части – самого полковника Арайди и тот берет его с собой на самые опасные операции – больше никому доверить не может. В ту же минуту Хамзи приказал остановить машину и вышел на пустынной дороге со словами: «Не люблю врунов».
В другой раз ему самому пришлось подобрать на дороге новобранца, который задавал ему в пути слишком много вопросов. Пришлось пойти на уловку. «Я мало что знаю, потому что служу в части водителем». Каково же было удивление полковника, когда спустя несколько дней этого самого новобранца назначили его персональным водителем!...
…Хамзи Арайди – выходец из бедной крестьянской семьи. Родился в деревне Мугар на севере страны, где его предки живут уже шесть столетий. Закончил восемь классов. В 1963-м призвался в армию и остался в ней на долгие 28 лет, дослужившись до звания полковника. Написал сценарий фильма, издал несколько книг.
Когда ему было 18 лет и у него не было ничего, Хамзи решил взять на себя ответственность за свою судьбу и выйти из предначертанного ему круга. Много лет спустя, когда у Хамзи было все, и он находился на пике армейской карьеры, неожиданно для всех полковник пришел к заместителю министра обороны Матану Вильнаи и сказал, что уходит в отставку. Тот подумал, что Хамзи шутит: «Не многие в армии добились того, чего добился ты, армия нуждается в таких командирах». Но полковник был непреклонен в своем решении. Он считал, что уходить нужно вовремя, когда достиг своей вершины. Впрочем, в армии знают, что если случится война и понадобится его опыт, Хамзи Арайди без промедления окажется на передовой.
Его бесполезно спрашивать о датах, у Хамзи другое отношение ко времени – не такое, как у большинства людей. Он слышит о Войне Судного Дня, и ему кажется, что это было вчера. Он видел сорокалетних «стариков» и 70-летних людей, которые жили так, словно им еще нет и 30, и все у них еще впереди. Он никогда не ходит с часами на руке – когда полковнику надо знать, который час, он это просто чувствует…
Время и вечность
Выйдя в отставку, полковник Арайди купил на севере участок земли и превратил его в прекрасный уголок под названием «Швиль ха-гива» (тропинка на холме), украсив его скалами и восстановив старый византийский колодец, которому полторы тысячи лет. Когда его спрашивают: «Ты хозяин этого места? Это твой колодец?», он неизменно отвечает: «Как может принадлежать мне колодец, который старше меня на сотни лет? Пока я здесь, я ему принадлежу, оберегаю его и высаживаю вокруг деревья».
По его мнению, то, кто говорит: «Этот участок берега мой, это дерево мое», не сознает того, что природа не может принадлежать человеку. Он всего лишь гость, который приходит на слишком короткий срок и на самом деле ему на земле ничего не принадлежит. Хамзи спрашивает парня, собирающегося спилить старую оливу: «Какое у тебя на это право, когда тебе всего 20 лет, а ей уже 800!»
- Человеческая жизнь коротка. В 80 лет человек уже видит ее конец. «Ад меа эсрим!» - это всего лишь слова... Мы не видели никого из тех, кто жил за 200 лет до нас, и те, что будут жить через 200 лет, уже не увидят никого из нас. Люди, как листья – расцветают и опадают. И надо радоваться тому, что ты пока еще есть, что ты цветешь, - размышляет он.
Искусство выживания
...Мы идем по пустыне, и полковник Арайди учит выживать в ней. Оказывается, даже если у тебя кончилась вода, и поблизости нет источника, а путь еще далек, можно добыть воду из растений, обвязав ветки полиэтиленовым мешком и наклонив их с помощью груза. К утру в мешке соберется не менее полулитра воды.
- Пустыня – это суровый отец, который воспитывает, - говорит он мне. - Север, где много зелени, киббуцев, мошавов, воды – совсем другой. Там все, что человеку нужно - на расстоянии протянутой руки. В пустыне нет почти ничего. Тишина и пески. И если ты забыл воду – умрешь. Пошел неизвестной тропой и заблудился – никто тебя не выведет. Суровость пустыни учит тебя быть настоящим до конца. Я водил в пустыню разных людей. Но даже те, кто чувствовали себя в течение дня героями и хорохорились, с наступлением темноты затихали и спрашивали меня, как испуганные дети: «Разве не опасно спать на земле? Ведь в пустыне водятся скорпионы и змеи». Я объяснял, где нужно выбирать место для ночлега и как себя вести в ночной пустыне, а утром они уже смотрели на меня уже совсем другими глазами, потому что я, в отличие от них, пустыню знал и был способен выжить в ней даже в одиночку. Я не ботаник, но знаю, из каких растений можно приготовить суп и заварить чай, а к каким прикасаться нельзя. Когда ты знаешь суровость пустыни, и знаешь, как найти в ней источники воды и неприметные тропинки, она становится другом, который помогает выжить.
Природа гораздо сильнее нас и ведет себя как хочет, - продолжает он. - Куда нам против нее со всеми нашими технологиями! Вот пробудился всего один вулкан, и самолеты уже не летают, все остановилось... Люди слишком маленькие по сравнению с землей, солнцем и звездами. Я люблю бывать в пустыне, потому что после этого на все начинаешь смотреть другими глазами. Самое важное – быть искренним. Настоящим. Таким, как природа. Потому что нет ничего естественнее природы. И ты должен принимать ее правила. Если ты ничего не понимаешь в наводнениях и отправляешься зимой в пустыню, у тебя могут быть проблемы.
...Полковник Арайди постоянно занимается поиском пропавших людей и делает это добровольно уже на протяжении многих лет. Ему удалось найти очень многих.
...Прекрасно ориентирующийся в условиях пустыни, полковник Арайди иногда совершенно теряется в городе, который живет совсем по другим законам, из-за чего не раз попадал в рискованные ситуации. Иной раз выручало чувство юмора. Например, перед девушкой из военного патруля, задержавшей его за неправильную парковку, он прикинулся бедуином, живущим в пустыне, и разыграл целую сцену: «Я верблюда привязываю в любом месте пустыни. Почему не могу поставить в любом месте машину?» Поначалу девушка даже растерялась и не могла понять: перед ней – военный джип, человек в военной форме, правда, без знаков различия. При этом несет какую-то чушь на ужасном ломаном иврите. И только заглянув в его документы, она все поняла, но оценила чувство юмора полковника и ограничилась предупреждением, не стала наказывать.
Своя дорога
Полковник Арайди пишет книги: пять уже изданы, сейчас он работает над шестой. Манера его письма очень афористична – в основном он пишет о природе или приводит истории, услышанные им от друзских старейшин, которые, по его мнению, исполнены мудрости.
- У каждого человека своя дорога, - говорит он мне. - Иногда наши дороги пересекаются, и мы должны уважать не только свой выбор, но и выбор других. Когда люди уважают друг друга – все сразу становится на места. В каждом человек есть и хорошее, и плохое. Важно – понимать другого и уметь уступать. Это отнюдь не проявление слабости, как считают многие, а, наоборот, внутренней силы.
Есть вещи, которые не зависят от нашего выбора. Ты можешь выбрать себе друзей, или профессию, но не родителей и не семью, в которой родился, и даже не внешность. Я друз, ты – россиянка: это то, что мы получили изначально и должны принимать. Иногда я вижу, как человек кичится богатым наследством или своей красивой внешностью и думаю: «Как можно гордиться тем, что ты получил в дар, для чего ты тяжело не работал? Гордиться можно тем, чего добился сам. Потому что это был твой собственный выбор, никто за тебя ничего не решал...»
Я не раз убеждался, - продолжает он, - что если во что-то веришь, обязательно этого добиваешься. И лучше заниматься тем, что на самом деле любишь. Многие далеко не сразу понимают, в чем их призвание, но зато, когда это происходит, они сразу становятся настоящими. Сделав доброе дело, не нужно говорить об этом самому – пусть другие скажут.
Я человек поступка и считаю, что нужно очень ответственно относиться к своим словам. Когда ты говоришь кому-то: «Я тебя люблю» - это звучит странно. Можно ли вместить огромное чувство в какие-то три слова? Надо поменьше говорить, не превращать то, что ты чувствуешь, в нечто несоизмеримо маленькое. С другой стороны, когда ты говоришь новичку, как он должен вести себя в пустыне, ты спасаешь ему жизнь. Слова могут спасти и могут обесценить что-то очень значимое. Но важен еще и опыт. Важно чувствовать окружающий мир и понимать его. Впрочем, собственный опыт не всегда помогает: не обязательно прыгать в опасную яму, в которую до тебя уже прыгали другие, и не всем из них удалось выбраться наружу. Чтобы узнать, что такое наркотики, их не обязательно нужно пробовать. Вокруг немало семей, которым наркотики уже принесли несчастье. Посмотри на них...И о здоровье мы начинаем заботиться только, когда заболеваем. Но стоит посмотреть на инвалидную коляску, чтобы понять – ведь можно заранее позаботиться о том, чтобы обойтись без нее...Иногда в нашей жизни происходят события, напоминающие камнепад. Вчера ты был богат – сегодня все потерял. Вчера был счастлив и любим – сегодня одинок. И вдруг стоишь среди руин, глядя на груду камней. Это неправильно. Никогда нельзя останавливаться, надо двигаться дальше и искать свою новую дорогу.
Главная граница
Полковник Арайди, охранявший израильскую границу на протяжении двух десятков лет, признает одну границу – между сушей и водой.
- У нас не так много времени, человеческая жизнь слишком коротка, а мы постоянно отгораживаемся друг от друга, возводим границы тут и там, - говорит он мне. - Я признаю одну границу: между сушей и водой. Это очень ясная граница, и она всегда была, есть и будет. Там где суша, растут деревья и стоят горы. Там где вода – есть только вода. Мы всего лишь маленькие люди, и что значат возводимые нами границы с с точки зрения истории и времени? Если спуститься с Хермона и поехать в Эйлат, будут меняться не только пейзажи, но и люди. Люди по темпераменту похожи на место, где они живут. И каждое поселение выглядит как отдельная страна. Мне важно, что происходит у нас в Израиле. Я друз, и для меня Израиль – источник, из которого я пью. И пока я тут живу, я должен охранять этот источник и следить за тем, чтобы в нем была чистая вода. Потому что вода – это жизнь. Но так же хранят свои источники и мои сородичи-друзы, живущие в Ливане, или Иордании. И я отношусь к этому с уважением.
На войне победителей нет
Он не любит войн, хотя и много воевал.
- Когда я был командиром и должен был вести солдата в бой, всегда говорил ему: «Я смотрю на тебя и вижу целую шеренгу, которая стоит за тобой – твою мать, отца, сестер и братьев. Делай только то, что я тебе скажу, чтобы вернуться к ним живым».
Даже на войне, когда в тебя стреляют, ты должен оставаться человеком и не испытывать в душе ненависти, - добавляет он. - Кто не был голодным, не поймет, что такое хлеб. Кто не умирал от жажды, не поймет, что такое вода. Кто не был на войне, не видел раненых, убитых, инвалидов, семьи погибших, не поймет, как важен мир. Каждая мать, потерявшая сына на войне – мать. Любое слово против ее горя – ничто. Оно уже ничего не изменит в их жизни. Я бы не хотел, чтобы наши внуки прошли то, что довелось пройти нам и готов отдать ради этого все, что у меня есть. Я готов быть подопытным кроликом, только чтобы наши дети и внуки – не только в Израиле, но и вообще на всей земле, выжили. Чтобы они жили по-другому. Не так, как мы. И признавали одну границу – между сушей и водой. Я не думаю, что среди нас, людей в форме цвета хаки, есть такие, кто на самом деле жаждут войны. Никто этого не хочет. Что плохого в том, если нас будут разделять не стены и рвы, а поля, заросшие цветами, когда между вчерашними врагами расцветет торговля и установится культурный обмен. Обрати внимание, насколько разные люди легко находят общий язык в еде, любят пробовать национальные блюда друг друга. Почему мы не можем найти общего языка и в других вещах, во всем?
Если бы меня спросили, что бы я хотел выучить раньше – язык другого народа, или его традиции, я бы предпочел второе. Потому что языковые ошибки мы прощаем друг другу легче, чем незнание обычаев. Когда ты видишь в Синае бедуинский шатер, тебе кажется, что он открыт со всех сторон. Ты и представления не имеешь о том, что гостю можно заходить только через мужскую половину, и если ты правилом пренебрег, бедуины воспримут это так, словно ты вломился к ним через окно...Нам надо научиться понимать и слышать друг друга, даже если для этого потребуется много лет.
НЕЗНАМЕНИТЫЕ ГЕРОИ
Незнаменитые герои знаменитых войн были всегда. Далеко не всем из них посчастливилось войти в историю. Их именами не названы улицы израильских городов, из не найдешь на страницах школьных учебников…
Начнем с события, предшествовавшего Войне за Независимость, которое получило впоследствии название «ночь мостов». В ночь на 17 июля 1946-го года участникам еврейского сопротивления удалось взорвать на территории подмандатной Палестинцы несколько мостов, главным из которых был мост Алленби через реку Иордан. Об этом событии написано немало, и имена людей, которые стояли за этой акцией, хорошо известны: Хаим Бар-Лев (непосредственный командир операции), Узи Наркис (командовавший группой атакующих). В операции принимали участие пять офицеров, которые не делились информацией с рядовыми бойцами из соображений безопасности. Забегая вперед, скажу, что все пятеро "провались" во время проведения самой акции, что не помешало им впоследствии сделать неплохую карьеру: один возглавил Генштаб, а двое дослужились до генералов.
Всего в операции участвовали 35 бойцов, поделенных на восемь боевых групп, и в том числе - группы подрывников, одной из которых командовал сержант Арье Теппер. Его имя никому теперь неизвестно, однако только благодаря этому человеку и его помощнику Гершону Давенбойму операция по взрыву моста Алленби прошла успешно.
Дело в том, что с самого начала все пошло наперекосяк: часовой, стоявший на мосту, обнаружил группу. Хаим Бар-Лев, вместо того, чтобы затаиться и переждать, выстрелил в него, наделав шума. Началась пальба со всех сторон. Ситуация вышла из под-контроля. Участники сопротивления ринулись в укрытие. И только двое подрывников не растерялись и сохранили способность к действию: Арье Теппер и рядовой Гершон Довенбойм (Гершон Довенбойм погиб два года спустя, в 1948 году, Арье Тепперу была суждена долгая жизнь, он умер в 1996-м). Оба не знали плана операции на случай, если англичане, или иорданцы обнаружат группу и откроют огонь. И между ними состоялся такой диалог: Гершон: «Что будем делать, Теппер?» - «Взрывать мост!» - «Вдвоем?» - «А почему нет? Вперед!»
Подрывники начали перебегать под огнем с рюкзаками, заполненными взрывчаткой, распределяя груз между двух центральных опор моста. И тут вдруг выяснилось, что при планировании операции толщину опор определили неверно, и теперь им не хватало четырех метров, чтобы произвести взрыв. К тому же взрыватель замедленного действия находился у другого участника операции, засевшего в укрытии, когда открылась стрельба. У Теппера были считанные секунды для принятия решения, но он сообразил, что в такой ситуации лучше разобрать заряды и сложить их заново в центре моста. Вместе с Давенбоймом Теппер быстро перенес заряды, присоединив к ним бикфордов шнур длиной меньше метра, так что на отход у них была всего минута. Тепер поджег шнур спичкой, и оба опрометью ринулись с места – вскоре за их спиной раздался мощный взрыв.
При том, что Хаим Бар-Лев писал в своем отчете: «Все шло точно в соответствии с намеченным планом», а Игаль Алон, составляя бюллетень, распространяемый в частях ПАЛЬМАХа, отмечал «высокий уровень командования и координации между членами группы», на самом деле операция осуществилась только благодаря простому сержанту Арье Тепперу, не растерявшемуся, в отличие от других, в сложной ситуации и вместе с Гершоном Давенбоймом взорвавшему мост. Однако его имя было незаслуженно забыто. Оно не упоминалось даже во время торжественной церемонии, проходившей в Израиле в связи с 60-летием «ночи мостов». Как видим, официальная история не всегда идентична истории реальной. При том, что о ПАЛМАХе написана масса книг, и в том числе – о «ночи мостов», однако, когда начинаешь снимать с этой истории о взрыве моста Алленби один слой за другим, неизбежно упираешься в непреложный факт: успех операции обеспечили Арье Теппер и его помощник Гершон Давенбойм, у которых украли славу другие.
В операции в Синае 1956-го года Иегуде Кен-Дрору выпала судьбоносная роль, решившая ее исход. Между тем он не был даже младшим командиром и служил простым водителем в батальоне, которым командовал Аарон Давиди. Когда израильские парашютисты застряли в ущелье Митла, расположенном в 30 километрах к востоку от Суэцкого канала, и несли тяжелые потери, он совершил поступок, который повлиял на исход этого боя. Проблема была в том, что египтяне успели укрепиться в Митле, заняв стратегические позиции, и простреливали проход по ущелью с двух сторон, а израильтянам никак не удавалось засечь их огневые точки. Все это затрудняло продвижение по ущелью прибывших на место пехотных подразделений батальона под командованием Ариэля Шарона.
Бой в ущелье Митла описан во многих книгах и школьных учебниках. Однако за известной всем строчкой «31 октября 1956 года в ходе очень тяжелого боя израильские парашютисты очистили от египтян ущелье Митла» скрывается малоизвестный факт. Прием «живая мишень» хорошо известен, он использовался и во время второй мировой войны. Вот и на этот раз решили найти добровольца, готового проехать по ущелью, вызвав на себя огонь противника и тем самым обнаружить его позиции. Этим добровольцем оказался водитель Иегуда Кен-Дрор.
Он сел в джип и повел его под шквальным огнем. Машина перевернулась и начала гореть. Однако за те короткие мгновения, которые водитель успел проехать по ущелью, израильтянам удалось засечь огневые точки египтян. Все думали, что Иегуда погиб. Его даже не искали – ни сразу, ни позже, когда забирали раненых. Умирающий водитель прополз несколько сот метров по направлению к своим и в конце концов оказался среди других тяжелораненых, спешно эвакуированных в больницу Тель ха-Шомер. Только по прибытии санитарного транспорта на место выяснилось, что доброволец, благодаря которому израильские части получили возможность беспрепятственно продвигаться к Суэцкому каналу, жив. Врачи упорно боролись за жизнь Иегуды Кен-Дрора, и когда им уже казалось, что произошло чудо и главная опасность позади, на следующий день он неожиданно умер.
***
Амос Нейман во время Шестидневной войны он был майором. В те дни небольшое иорданское военное подразделение захватило здание ООН в Армон ха-Нацив. Вроде бы, незначительное происшествие, не представлявшее для Израиля стратегической ценности: ведь территория находилась под контролем ООН, однако, сыгравшее в истории Шестидневной войны свою роль. Генерал Узи Наркис поспешил передать в генштаб ошибочную информацию о том, что иорданцы готовятся к атаке, после чего в этот район направили Иерусалимскую бригаду, призванную взять Армон ха-Нацив в кольцо. Однако приказа о начале атаки не было. Моше Даян предъявил наблюдателям ООН ультиматум с требованием удалить из здания иорданцев. Начались бестолковые переговоры: сроки ультиматума все отодвигались и отодвигались. Ситуация была абсурднейшей, ведь на самом деле Моше Даян не собирался вести военных действий в районе Армон ха-Нацив. Этот вопрос решил за него майор Амос Нейман, который отдал приказ об атаке на свой страх и риск, не получив на то никаких полномочий. В результате Армон ха-Нацив был очищен от иорданцев в течение считанных минут: отчасти легкость победы объяснялась тем, что противники, разграбившие накануне принадлежавший ООН склад с алкогольными напитками, были просто пьяны. Бойцы же Иерусалимской бригады продолжили наступление в сторону укреплений «Накник», расположенных уже на иорданской территории, откуда двинулись на Цур-Бахер и Рамат-Рахель. В дальнейшем это повлекло за собой целую цепь событий, благодаря чему была освобождена южная часть Иерусалима. И все это произошло вопреки плану - благодаря инициативе одного майора.
***
В ночь с 15 на 16 октября десантный взвод Хези Дахбаша первым принял на себя удар египтян в районе «китайской фермы», продержался в самом пекле восемнадцать часов и последним покинул место боя (очень драматичные 18 часов, если учесть, что половина отборнейшего десантного батальона вышла из строя в первые минуты боя – такого в истории ЦАХАЛа еще не было). Однако в течение более тридцати лет к десантникам, принимавшим непосредственное участие в боях за «китайскую ферму» относились так, словно их и не было. При этом небольшой участок пустыни под названием «китайская ферма» впоследствии стал неплохим плацдармом для блестящих военных и политических карьер в нашем государстве: офицеры, командовавшие осенью 1973-м на Южном фронте дивизиями, батальонами и полками, заняли ключевые посты в верхних эшелонах власти, стали премьер-министрами, министрами обороны, получили генеральские звания. Хези Дахбаш, в отличие от них, не удостоился ни высоких званий, ни наград. И даже не считается инвалидом ЦАХАЛа, хотя у него проблемы со слухом - после того, как будучи окруженным египтянами, он вызывал огонь на себя.
В течение десятилетий Хези Дахбаш выступает в воинских частях, рассказывая солдатам срочной службы о бое на «китайской ферме», и его история сильно отличаются от описанного в учебниках и от того, что они слышат в армии. Бывший десантник обнажает правду, которая и сегодня мешает многим, но они вынуждены с этим мириться, потому что Хези находился в эпицентре боя на «китайской ферме» и каждая его фраза – свидетельство не просто очевидца, но командира, участвовавшего в нем с первой и до последней минуты.
В числе самых блестящих летчиков Войны Судного Дня можно назвать Гиору Эпштейна-Эвена, сбившего семнадцать самолетов противника (однажды он умудрился в одиночку выиграть бой против шести египетских самолетов, сбив четыре из них, а два обратив в бегство) и Юваля Эфрата. Юваль Эфрат дважды, в нарушение существующих инструкций, совершил вылеты для того, чтобы вывезти наших десантников, обнаруженных противником во время секретной боевой операции. Благодаря его инициативе уцелел Шауль Мофаз (впоследствии - министр обороны), Амос Ярон (впоследствии – генеральный директор министерства обороны) и другие. Сам он был ранен и впоследствии летал уже только на вертолетах.
В рассказе о малоизвестных героев нельзя не упомянуть и бедуина Абуль-Маджид эль-Мазаребе, который более известен под именем Амоса Яркони, дослужившегося в ЦАХАле до звания подполковника. Амос Яркони (будем называть его так) на протяжении многих лет возглавлял антитеррористическое спецподразделение «Шакед», пресекавшее подрывную деятельность на юге страны. Стоит упомянуть и резервиста Офера Хаклаи, уничтожившего во время Первой Ливанской войны в районе деревни Эйн-Зхальта сирийских коммандос с помощью винтовки с оптическим прицелом, благодаря чему была спасено около десятка израильтян, отрезанных от основных сил и попавших в засаду, а так же устранена помеха, препятствовавшая продвижению израильских войск на Бейрут. Не забыть так же сержанта Идо Анбаре, которого по праву можно считать «Эдисоном» операции в Энтеббе: именно он вспомнил о том, что здание аэропорта в Энтеббе возводила израильская строительная компания «Солель Боне» и предложил использовать сохранившийся в ее архиве план застройки. И еще о многих других малоизвестных людях, которые сыграли свою роль в истории нашего государства и незаслуженно забыты.
О легендарном Меире Хар-Ционе, названном впоследствии лучшим солдатом ХХ столетия; Авигдоре Кахалане, добившемся перелома в танковом сражении на Голанах в первые дни Войны Судного Дня; Ариэле Шароне, чье имя связано со многими блестящими израильскими битвами, Рафаэле Этайне и многих-многих других известно многим. Именами одних названы улицы наших городов, о других написаны книги и сняты фильмы. Но нужно отдать дань памяти и другим героям, которые незаслужено забыты. Как говорят, из песни слова не выкинешь. А из истории - тем более.
ДНЕВНИК АВРААМА
Уцелев в израильских войнах, начиная с Шестидневной, и сотнях рискованных боевых операциях, бывший десантник Авраам Орни, о чьем бесстрашии в ЦАХАЛе ходили легенды, едва выжил, поскользнувшись на крыше своего строящегося дома и упав с шестиметровой высоты. Это случилось в 2008-м году. Длительная кома. Возвращение из небытия. Авраам восстанавливал память постепенно, с помощью дневника, где описывал события своей жизни, уместившейся на 29 страничках машинописного текста.
Детство Авраама
Самому младшему ребенку в семье (старшему брату Реувену было двадцать, когда родился Авраам) и всеобщему любимцу все сходило с рук – любые проделки. Он легко уговаривал отца дать ему плитку дефицитного - по талонам - шоколада, предназначенного для всей семьи. Не доносил до дома полным бидон молока, за которым его посылала мать, выплескивая часть содержимого на дорогу ради облегчения ноши. Школьные товарищи поражались его умению карабкаться на самую вершину дерева, прыгать с большой высоты и делать сальто. Девочка по имени Зазик, ставшая впоследствии его женой, влюбилась в красивого и улыбчивого мальчика с первого взгляда, едва он переступил порог их класса: им было тогда по шесть лет и они до сих пор вместе. Кстати, Зазик (Заава) была единственной женщиной, которой удалось побывать осенью 1973-го по ту сторону Суэца, где после перемирия еще долгое время оставались израильские войска. Чтобы доставить к себе жену, Авраам разработал целую операцию, договорившись со знакомыми летчиками, переодев Зазик в солдата и спрятав ее от бдительных пограничников между ящиками со снаряжением. И как назвать то, что он вытворял с самого начала своей армейской службы – нарушением дисциплины, изобретательностью или отчаянной смелостью?
Украденный джип, бег в ботинках и Моше Даян
Незадолго до окончания курса десантников, солдаты получили задание – совершить бросок в район горы Кармель и, оставшись незамеченными, нанести на карту нужные объекты.
«Чтобы облегчить себе задачу, наша «пятерка» угнала маленький джип прямо от дома, где жил один из офицеров. Благодаря отцу я с детства знал на Кармель все дороги и тропинки и сразу сел за руль. Днем, чтобы не «засветиться» перед офицерами, мы прятали джип в зарослях и топали по горе пешком, а ночью спокойно разъезжали по ней и наносили на карту нужные объекты, - пишет Авраам в своем дневнике. – Когда бензин был на исходе, пришлось «позаимствовать» его с помощью трубки из бака припаркованной на стоянке машины. Выполнив задание намного раньше остальных, мы отлично выспались, надежно спрятали джип и спокойно спустились с другими десантниками вниз, предварительно опустив закатанные рукава рубашек, якобы, защищавшие нас от колючих зарослей, через которые приходилось «пробираться» днем и ночью.»
Между тем, офицеры подняли шум по поводу исчезнувшего джипа. Десантников выстроили в шеренгу и потребовали признаний. «Пятерка» хранила стойкое молчание. Лишь после того, как выяснилось, что накажут всю роту и никто не поедет на выходные домой, пришлось сознаться, указать место, где спрятан джип, и провести Шабат на базе. «Пятерку» наказали, но изобретательность Авраама, задумавшего это рискованную авантюру, и его отчаянная смелость, сметающая любые границы, не остались незамеченными.
«Вскоре командир решил послать меня от нашей дивизии на соревнования по бегу в честь Дня Независимости, в которых участвовал так же израильский чемпион по бегу, - пишет Авраам. –Мне сообщили об этом после ночных учений, которые проходили у нас в районе Рамат-Гана, и я тут же отправился пешком в район Нетании в чем был - в военной форме, а потом еще бежал вслед за чемпионом трехкилометровую дистанцию, гремя своими красными ботинками десантника. На финише мне удалось его даже обойти. Он спросил: «Слушай, а почему ты не надел, как другие, беговые туфли и спортивную форму?» Я ответил, что у меня просто не было на это времени, поскольку я пришел на соревнования пешком из Рамат-Гана сразу после ночных учений. Он потерял дар речи».
После Шестидневной Войны, когда израильские войска уже находились в Газе, бесстрашному офицеру-десантнику поручили сопровождать туда министра обороны Моше Даяна, который хотел встретиться с остающимися в Газе солдатами: Авраам отвечал за его безопасность. Предприятие было рискованное: в Газе еще отовсюду стреляли.
«Я показал Моше Даяну, как именно он должен садиться в «нагмаш» (бронетранспортер израильского образца – Ш.Ш), чтобы его не достала случайная пуля, - пишет в своем дневнике Авраам. – Встреча министра обороны с солдатами была недолгой, после чего я в целости и сохранности доставил его прямо к армейскому вертолету, специально присланному за ним».
Горящий автобус, осколок-ветеран и спасение командира
Десантников-резервистов из дивизии под командованием бывшего бойца 101-го спецподразделения Шимона Каганера (Качи) собрали утром, за несколько часов до известия о начале Войны Судного Дня, и поначалу держали на севере, опасаясь нападения со стороны Иордании. Когда же их решили перебросить в Синай, там уже шли тяжелые бои.
«Мы сели в автобусы и поехали на юг. Целая дивизия. Автобусы битком. Пришлось разместить снаряжение на крыше, - пишет Авраам, в ту пору уже занимавший в дивизии должность офицера по планированию операций. – Дорога на Синае обстреливалась, снаряды египтян падали справа и слева, и один из них угодил в наш автобус – к счастью, после того, как мы из него уже вышли. Автобус загорелся. Я вскарабкался на его крышу и быстро начал сбрасывать вниз все наше снаряжение, пока от приближающегося огня не успели рвануть гранаты. Снаряды продолжали ложиться рядом: один из наших офицеров получил тяжелое ранение и упал в нескольких метрах от меня. Я успел спрыгнуть с крыши, сбросив вниз последний тюк ровно за минуту до того, как автобус взорвался, быстро отскочил в сторону, взвалил на спину раненого и побежал в сторону медиков. В тот момент я даже не заметил, что меня тоже сильно посекло осколками, а один из них вошел в грудь. Врач, принимавший раненого, увидев мою окровавленную рубашку, осмотрел меня и сказал, что я тоже ранен, но не смертельно, и я помчался к своим солдатам. Этот осколок я ношу в груди уже сорок лет».
Командиры и боевые товарищи Авраама, в том числе Матан Вильнаи, упоминают в документальном фильме, посвященном ему, о невероятной интуиции и мгновенной реакции командира Орни на опасность, которая не раз уберегала от верной смерти его солдат. Ведя бронетранспортер, он мог неожиданно резко поменять направление и поехать в объезд, словно чувствуя, что дорога заминирована. А в одном из боев в районе Суэцкого канала Аврааму довелось спасти командира своей дивизии.
«Он стоял возле стены, я заметил, что в него целится египтянин и быстро толкнул командира дивизии на землю. Он даже сразу не понял, что произошло. Пуля просвистела у Качи над головой. Он до сих пор не забыл этого случая и когда несколько лет приехал навестить меня в больнице, где я лежал еще в коме, сказал моей дочери, что жив благодаря мне», - пишет Авраам.
Угнанный грузовик и высокий гость
После заключения перемирия резервисты-десантники находились в районе Исмаилии еще долгие месяцы. Они заняли пустующую египетскую виллу, покинутую хозяевами с началом войны, где Авраам делил комнату с командиром своей дивизии. Именно в те дни он сумел организовать в обход пограничников прилет из Израиля своей жены. Зазик провела с мужем три дня, после чего Авраам отправил ее с теми же знакомыми летчиками назад, домой, где их маленькая дочь оставалась в это время с бабушкой. В семейном альбоме хранятся фотографии, сохранившие память об этом необычном вояже Зазик в Исмаилию.
Война Судного Дня началась в октябре, когда еще стояли по-летнему теплые дни. С наступлением зимы пришли холода. Легкая военная форма не спасала, а теплой одежды у резервистов не было. Никто не предполагал, что им придется задержаться по ту сторону Суэца на целых полгода. От своего старого друга Дани, офицера итендантской службы, Авраам случайно узнал, что грузовик с новыми теплыми куртками американского образца уже прибыл. Он попросил Дани обеспечить ими дивизию Качи, находившуюся в самой северной точке, где зимой особенно холодно. Тот пошел к своему командиру, передав ему просьбу Авраама, но получил отказ: приказа от высшего руководства о порядке распределения доставленных на Синай курток еще не поступало.
«И тогда я решил обеспечить нашу дивизию теплыми куртками сам и угнать грузовик, - пишет Авраам. – Ближе к ночи я пришел туда, где он стоял, увидел, что охранявшие его солдаты поставили сзади небольшое заграждение, а сами вместе с водителем расположились неподалеку от передних колес. Дождавшись, пока все трое крепко заснут, я незаметно пробрался в кабину грузовика, резко сдал назад, легко преодолев заграждение и помчался по ночной пустыне в нашу дивизию. Все наши ребята, включая бойцов, младших командиров и Качу, наконец, были избавлены от холода: каждый получил теплую куртку, после чего я поставил грузовик с оставшейся в нем одеждой, в укромном месте.
Наутро все принялись искать исчезнувший грузовик. Мой товарищ Дани приехал ко мне, чтобы поделиться своей проблемой и попросить помощи в поиске пропажи. И пока мы говорили, мимо нас успели пройти несколько наших десантников в новых куртках. Не дожидаясь, пока Дани все поймет, я сказал ему, что грузовик у нас и после того, как мы обеспечили теплой одеждой свою дивизию, он может забрать его к себе на базу со всеми оставшимися куртками. Сказал, что мы готовы рассказать, как все было: ведь Дани хотел помочь десантникам, обратился к командиру с просьбой, но тот отказался ее выполнить».
История не прошла для Дани бесследно: его командир создал подчиненному невыносимые условия, после чего тот уже не мог оставаться в своей части.
«Когда я узнал об этом, сразу попросил Качу добиться перевода моего товарища к нам в дивизию, - пишет Авраам. – Но чтобы преодолеть все формальности, требовалось разрешение генерала Ариэля Шарона. Тот знал Качу еще по 101-му спецподраделению и часто навещал своего старого приятеля на вилле, где мы размещались. Доставку Ариэля Шарона к нам Кача доверил мне, и я отвечал за его безопасность. Часто нам приходилось ехать с ним по пустыне ночью в кромешной тьме, к тому же мы находились на египетской териитории. Так что задача была не из простых. Ну а судьба Дани благодаря генералу Шарону решилась довольно быстро: моего товарища в тот же день перевели к нам в дивизию и мне оставалось только подыскать для него спальное место на штабной вилле».
«Шеш-беш» по-арабски и «подарок» Голды
После перемирия Авраам, легко сходившийся с людьми, познакомился с египтянами, распролагавшимися неподалеку, чтобы быть в курсе их планов. Он ходил к ним на кофе и «шеш-беш», слушая их разговоры. Те и не подозревали, что израильтянин, общающийся с ними исключительно по-английски, так же свободно владеет и арабским. Египтяне, получавшие письма от жен, показывали Аврааму фотографии близких, и в том числе, детей, которые успели родиться за это время без них, жаловались на тоску по дому, иногда от избытка чувств плакали. Между собой они общались на родном языке, будучи уверенными в том, что гость их не понимает.
«Однажды я услышал, как один из египтян предложил меня прикончить, и уже приготовился дать им отпор, - пишет Авраам. – Но находившийся с нами египетский офицер сказал им по-арабски: «Нет, не нужно!».
Чуть позже Аврааму довелось встретиться с этим офицером в необычной ситуации. Один из подбитых израильских танков оказался после перемирия на египетской стороне. Было неизвестно, успели его покинуть танкисты, или там продолжали оставаться их тела. Понадобилось вмешательство представителей ООН, чтобы египтяне согласились допустить израильтян к осмотру танка. Стоя по обе стороны условной границы солдаты были готовы в случае непредвиденной ситуации тут же открыть огонь.
«Я был в числе нашей делегации и единственным, кто залез внутрь танка, оказавшегося пустым. Среди египтян находился тот самый офицер, с которым мы пили кофе и который не разрешил меня убить. Он сделал вид, что меня не знает, но когда проходил рядом, тихо поздоровался, - пишет Авраам. – Мне показалось: это довольно необычно. Совсем еще недавно мы вели тяжелые бои, стремясь уничтожить друг друга, а теперь оказались просто людьми».
В один из дней в район Исмаилии прибыла Голда Меир, решившая навестить солдат. Ее визита ждали, и едва вертолет приземлился, все тут же бросились к ней, чтобы посмотреть на главу правительства вблизи. Двое солдат, прибывших на трофейном советском джипе, доставшемся им от египтян, в спешке забыли в замке зажигания ключ, чем Авраам тут же и воспользовался. Резервистов, которым предстояло провести здесь долгие месяцы, транспортом не баловали, так что трофейный джип был для дивизии совсем не лишним.
Едва успев отъехать от места, где царил большой ажиотаж по случаю прибытия в Исмаилию израильского премьер-министра, Авраам встретил своего старшего брата-десантника, чья часть стояла неподалеку от его дивизии. «Откуда джип?» - спросил его Эзра. – «Голда подарила», - не моргнув глазом, ответил младший брат. Так он и колесил по всему Синаю на этом джипе до возвращения в Израиль.
На память о пребывании в Исмаилии у Авраама осталась на подбородке отметина, которая заметна до сих пор.
«У нас в дивизии было четыре мотоцикла, и только такой сумасшедший, как я, мог устроить эти рискованные соревнования, - пишет Авраам. – Мы разгонялись на предельной скорости и пролетали в воздухе над небольшими водоемами, где египтяне разводили рыб. Но и этого мне показалось мало. Внизу стояли в ряд наши тяжелые армейские грузовики. Я решил перемахнуть и через них. В одном из прыжков приземлился не совсем удачно, разбил подбородок и потерял сознание, но быстро пришел в себя. А шрам на подбородке так и остался на всю жизнь».
...Дневник, который Авраам вел в больнице, где провел после падения с крыши больше года, помог ему полностью восстановить память. Тело тоже не забыло прежней выучки: домой бывший десантник вернулся не в инвалидном кресле, а своим ходом. И теперь, спустя шесть лет, он водит машину, занимается спортом, поддерживает раненых солдат, проходящих реабилитацию в больнице Ливенштейн, и навещает своих друзей, с которыми прошел не одну войну.
ВОЙНА СУДНОГО ДНЯ: СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ
«Дани Матт тоже здесь. Пойдем к нему», - сказали мне десантники, пригласившие на встречу своей 55-й бригады, принимавшей участие во всех израильских войнах начиная с 1950-х годов. В этот момент я испытала нечто подобное тому, как если бы мне предложили поговорить с Суворовым спустя десятки лет после того, как он совершил бросок через Альпы. Дани Матт! Живая легенда. Именно под его командованием 55-я десантная бригада форсировала в октябре 1973-го Суэцкий канал, изменив ход Войны Судного Дня на южном фронте. Шестью годами раньше, в 1967-м году, та же бригада под командованием Моты Гура пробилась с боями к Западной Стене в Иерусалиме, вернув еврейскому народу его главную святыню.
...Генерал Дани Матт узнаваем и в свои 86 лет. Тот же цепкий, внимательный взгляд, что и на черно-белых снимках из военного архива. Тот же упрямо сжатый рот и внутренняя сила в каждом слове и жесте, о которой говорят все его однополчане. Только борода совсем седая. Этот человек принадлежит теперь истории, ход которой ему удалось изменить на небольшом участке территории в октябре 1973-го года.
Я спрашиваю Дани, что он испытывает, когда приходит на встречи своей десантной бригады, которой он командовал в самые тяжелые для Израиля дни.
- Здесь еще много тех, с кем я выходил на военные операции начиная с 1950-х годов, - отвечает он и, помолчав, добавляет. – Посмотри на них, как они встречают друг друга, как волнуются. Пришли сюда с детьми, внуками...- Нашу беседу ненадолго прерывает молодая девушка, подбегающая к генералу и целующая его в щеку. – Это моя внучка, - говорит мне Дани.
Нас постоянно прерывают: многие ветераны Войны Судного Дня хотят поприветствовать своего командира.
Когда мы ненадолго остаемся одни, я спрашиваю Дани, знакомо ли ему, участнику многих войн, чувство страха, и о чем он предпочел бы забыть.
- Если от тебя зависят тысячи людей, даже в момент большой опасности, когда все внутри сжимается от предчувствия, что смерть совсем рядом, не думаешь о себе, - отвечает он. – Все подчинено одной цели: выиграть бой и уберечь солдат от напрасной смерти.
- А после боя? Что ты испытывал после самых тяжелых боев? О чем думал?
- Я не из тех, кто много думает о том, что уже позади. Знаю, что есть и другие, которые переживают впечатления боя, в котором участвовали. Лично я – нет. То, что было - не вернуть. Самое тяжелое после войны – помнить, как гибли твои товарищи. Я помню всех и думаю о семьях, потерявших своих близких. Это тяжело.
...Напоследок спрашиваю генерала, как он оценивает десантников, которые пришли на смену ему и его товарищам.
- Время уже совсем другое, многое изменилось. В отличие от нас, нынешние десантники более образованные, но они сохранили лучшие традиции нашей 55-й бригады. Иначе мы бы не увидели их здесь, на нашей встрече.
...Бригадный генерал Иегуда Бар, прошедший с Дани Маттом Войну Судного Дня, вспоминает, что командир бригады обладал невероятной выдержкой в самых тяжелых ситуациях. Например, никто даже не догадывался о том, что его сын-танкист тоже воевал в те дни в районе Суэцкого канала. Дани никогда не говорил об этом и ничем не выдавал своей тревоги за Ярона. О том, что творилось в его душе, Йегуда Бар догадался по единственной фразе, которую Дани Матт обронил, получив сообщение о судьбе сына: «Мой ребенок жив! Он только ранен!». С начала войны командир бригады постоянно получал списки погибших. Можно только представить себе, что он испытывал, просматривая их и уже зная о том, как много танкистов заживо сгорели в танках в первые дни войны.
Исраэль Харель вспоминает, что не меньшим испытанием были для Дани Матта встречи с семьями погибших десантников, которые он начал навещать сразу после заключения перемирия с египтянами о прекращении огня еще в октябре 1973-го. Какую выдержку надо было иметь и какие найти слова, чтобы сообщить родителям, выжившим в Катастрофе, где они потеряли всех своих близких, о гибели их единственного сына, родившегося уже в Израиле! А потом еще пытаться ответить на бесконечные вопросы, не имеющие ответа: «Почему именно он? За что? За что???»
ххх
...На просторном участке, выгороженном в рамат-ганском парке Леуми для встречи 55-й десантной бригады, тысячи людей. Многие ветераны пришли со своими женами, детьми, внуками. Мальчишки всех возрастов облепили военные джипы, толпятся у столов с оружием, где им дают подержать в руках базуку и заглянуть в прицел снайперской винтовки.
Под развевающемся на ветру куполом зеленого парашюта – мемориальный стенд с фотографиями десантников 55-й бригады, погибших в израильских войнах. Здесь многолюдно и тихо. Родственники погибших и их друзья молча стоят, глядя на фотографии парней, навсегда оставшихся в юности со своими несбывшимися мечтами и надеждами.
Один из десантников негромко говорит кому-то:
- Перед переправой через Суэцкий канал командир сказал нам: «Не пишите сейчас никаких прощальных записок своим близким. Мы все вернемся. Обязаны вернуться». Сорок лет прошло, а я до сих пор помню даже интонацию, с которой он это произнес.
...Позже, в документальном фильме, который будет транслироваться на встрече десантников, один из ветеранов Войны Судного Дня, участвовавший в переправе через Суэцкий канал, скажет с экрана: "Это было какое-то чудо -то, что происходило тогда. Кругом война, а там, где мы наводим мосты и перебрасываем наши части на другой берег, за все время ни одного выстрела. Ни одного..." Словно Всевышний развел египетские армии, указав евреям, где они могут перейти, чтобы оказаться в тылу врага и победить его.
ххх
Под высоким развесистым деревом оживает мегафон. Молоденький офицер сообщает, что через несколько минут в обозначенном на поляне квадрате приземлятся две четверки лучших десантников бригады. У каждого за спиной – тысячи прыжков в режиме свободного падения. Для парашютистов – это высший показатель мастерства, который они сейчас собираются продемонстрировать собравшимся внизу, включая и точность приземления в обозначенном квадрате. Видимость сегодня хорошая. Отчетливо виден самолет, затем – черные точки, которые при приближении к земле увеличиваются, приобретая форму. Теперь отчетливо видны человеческие фигуры. Один парашютист держит руку на отлете, сжимая развевающееся на ветру знамя 55-й десантной бригады. Десантники приземляются в обозначенном квадрате под вспышки фотокамер и аплодисменты участников встречи.
ххх
До начала торжественной церемонии по поводу сорокалетия с окончания Войны Судного Дня еще не меньше часа, а пока ветераны бригады разыскивают своих. Многие уже нашли, образовали тесный кружок, откуда доносятся радостные восклицания, иногда перемежаемые взрывами смеха. Здесь можно услышать немало историй. И грустных, и смешных. На войне как на войне. Жизнь и смерть идут под руку. Победил смерть – значит, празднуешь жизнь. Сегодня участникам Войны Судного Дня уже за шестьдесят. Но кто бы дал им сейчас их возраст! Послушайте, о чем они сейчас говорят:
- А помните у нашего Йони, который выдавал снаряжение, весь склад – от пола до потолка – был заклеен снимками девушек из «Плейбоя»? Однажды привели туда какого-то паренька, не с нашей базы. Он посмотрел и говорит: «Какой же должен быть у этого парня...» - конец фразы тонет во взрыве хохота. Тут же и герой истории - Йони. Лет шестидесяти на вид. Высокий, худой, в кепке и очках. Смеется вместе со всеми.
- А как мы заполучили себе рава, помните? Утром открываю глаза. Кругом пески, а прямо передо мной – новенький тендер и рядом мужик вот с такой бородищей. Я думаю: что за фата-моргана! Машин катастрофически не хватает, и вдруг настоящее чудо. А, главное, такое ощущение, что человек этот не совсем понимает, где находится. Тут Синай, идет война, а он стоит и растерянно озирается. Я его спрашиваю: «Ты кто?» А он мне: «Я рав. Доброволец от нашего раввината». И тут меня осенило. Говорю ему: «Останешься со своим тендером у нас. Будешь равом десантников». Так мы заполучили в ту войну своего раввина и новенький тендер.
- Да с машинами тогда было очень туго, - продолжает другой десантник. – Мы уже были по другую сторону Суэцкого канала. Объявили перемирие. Спустя несколько дней вижу – едет Авраам из соседнего с нашим отделения на новом трофейном джипе – русские поставляли их тогда египтянам. Я его спрашиваю: «От кого ты получил джип?» А он мне: «От Голды Меир». - «От Голды???» - «Ну да, она прилетала сюда на вертолете к Моше Даяну, все побежали на нее посмотреть. Смотрю – пустой джип. Сел и поехал». Вот так он получил «джип от Голды»! – взрыв смеха.
ххх
Час пролетел незаметно. Теперь все спешат занять места на площадке, где будет проходить торжественная часть с участием министра обороны Буги Аялона и других важных гостей, которая завершится показом хроники и концертом. Бесконечные ряды белых пластиковых стульев уже почти все заняты. Сбоку пристраиваются двое немолодых мужчин в инвалидных колясках. Один приветственно машет рукой другому и говорит: «А мы прибыли сюда со своими стульями». Из задних карманов инвалидных колясок торчат две розы. Их вручали при входе участникам Войны Судного Дня...
СТРАННАЯ ВОЙНА И ЕЕ ГЕРОИ
….И снова, как в 1990-м - очереди за противогазами. И снова спрос на полиэтилен, клейкую ленту, консервы и бутылки с минеральной водой (по сообщению ивритских газет, цены на эти товары за последнее время подскочили аж на 30 процентов). И мы уже знаем, каким будет пароль воздушной тревоги в-случае-чего: «хомат барзель» (железная стена). Хотя старый - «нахаш цефа» (гадюка), по-моему, был гораздо точнее. То, что мы, необстрелянные репатрианты начала 1990-х (большинство из нас никогда не слышали звука взрыва) ощущали тогда, и впрямь напоминало ощущение человека, остолбеневшего от вида приближающейся ядовитой змеи.
«Нахаш цефа»
Саддамова гадюка вползала в Израиль по ночам, загоняя всю страну в укрытия под жуткий вой сирены. У этой маленькой периферийной войны, далеко отстоящей от настоящих боев, которые вели против Ирака американцы; странной войны - без жертв и особых разрушений - оказалась очень долгая память и свои герои. Портреты пресс-секретаря армии Нахмана Шая, общавшегося со страной по радио во время ракетных атак, выставлялись в витринах магазинов: в считанные дни этот человек превратился в национального героя, хотя никакими подвигами отмечен не был - он, как и все военачальники, в канун войны практически не покидал подземных помещений здания генерального штаба, откуда шло вещание. Но каждому, кто слышал в приемнике этот голос, объявляющий о начале и конце воздушной тревоги, казалось, что пока Нахман Шай в эфире - армия контролирует ситуацию, и с Израилем ничего не случится. Так это, наверное, и было.
Позднее бригадный генерал запаса Нахман Шай занял пост генерального директора и заместителя президента объединения еврейских общин Северной Америки. Вспоминая о войне в Персидском заливе, он отнюдь на считал себя «звездой» и преувеличенное внимание к своей персоне воспринимал с юмором. Он ведь просто выполнял свою работу - информировал население о происходящем, и старался делать это как можно лучше, чтобы в стране не возникло паники в связи с ракетными обстрелами, которым Израиль подвергся впервые со времени своего существования. И тем более, что в страну накануне войны в Персидском заливе прибыло очень много репатриантов, для которых это была первая война, в отличие от уроженцев страны и ее старожилов.
…Я была уверена, что известность Нахмана Шая во время войны в Персидском заливе наверняка сыграла свою роль в его дальнейшей карьере. Но оказалось, что успешная карьера его случилась гораздо раньше. В Шестидневную войну Нахман Шай был уже журналистом армейской газеты и печатался в «Едиот Ахронот» (дали о себе знать дедушкины гены: тот, будучи выходцем из России, обладал талантом к писательству); во время Войны Судного дня - военным корреспондентом израильского телевидения; затем пресс-секретарем представительства Израиля в ООН, пресс-секретарем министра обороны Моше Аренса, Ицхака Рабина, возглавлял армейскую радиостанцию «Галей ЦАХАЛ». Как раз его предыдущий опыт работы и определил во время войны в Персидском заливе выбор руководства ЦАХАЛа: именно 44-летнему Нахману Шаю (уже в то время пребывавшему в звании бригадного генерала) было поручено общаться с населением от имени армии.
Второе мое предположение оказалось тоже ошибочным. Мне, прильнувшей во время ракетных атак к радиопримнику в условно загерметизированной комнате с двумя огромными, кое-как заклеенными окнами, казалось, что Нахман Шай знает ВСЕ. Ну кто еще мог бы быть так близок к главным источникам информации, как не пресс-секретарь ЦАХАЛа? Наверняка, он и о первой атаке Ирака знал гораздо раньше остальных.
…Нахмана Шая, как и всех в ту январскую ночь поднял с постели звук сирены. Тут же позвонили из геншатаба прислали машину. И вот он едет с водителем в Тель-Авив и видит в стороне пламя на месте падения одной из ракет. Оба еще не знают, с какой начинкой прилетел «гостинец» от Саддама. А противогаз один на двоих. («И вот мы смотрим с водителем друг на друга - этот момент я запомнил на всю жизнь - и каждый думает про себя: «Если я надену противогаз, то умрет он». После секундного замешательства я говорю водителю: «Жми на газ! Быстро смываемся отсюда!»)
Вся информация, которую сообщал в те дни Нахман Шай, делилась надвое: одна предназначалась для жителей страны (сообщалось, где упали ракеты, что нужно предпринять и т.д.), вторая шла за рубеж и информировала о происходящем в Израиле. После войны Нахман Шай посчитал, что со своей ролью он справился: удалось предотвратить панику внутри страны и вызвать сочувствие жителей других стран в Израилю. Правда, пришлось заплатить за это свою цену - за всю войну Нахман Шай ни разу не появился дома (семья приезжала навестить его в Тель-Авив), поскольку он неотлучно находился в генштабе.
- Я вспоминаю о том времени лишь тогда, когда мне напоминают о нем напоминают незнакомые люди, которые слушали мои обращения по радио. Правда, история иногда повторяется, но она никогда не возвращается именно в том виде, как это уже однажды было. Даже если нам доведется в будущем пережить нечто подобное, мы будем реагировать на это иначе. Потому что в Израиле с тех пор многое изменилось. Сегодня мы более опытны, более сильны. Мы прошли ЭТО в 1991-м и знаем, как защищаться.
«У микрофона - Мордехай Кармон»
У репатриантов, не знающих иврита, были свои герои. Один из них - журналист радио «Коль Исраэль» Мордехай Кармон, ведущий передач на русском языке. Уже после войны, заслышав его - такой узнаваемый - голос на улице, люди оборачивались вслед его обладателю, а некоторые подходили и произносили неизменное: «Вы Мордехай Кармон? Мы слушали вас всю войну».
С Мордехаем Кармоном связана одна курьезная история: однажды он начал свой выход в эфир с оговорки, от которой у многих радиослушателей затряслись поджилки: «Дорогие радиослушатели, только что мы с вами пережили еще одну ядерную атаку на Израиль, но, тем не менее, наша программа - снова в эфире».
Ведущий тут же извинился за оговорку, но, тем не менее, некоторые радиослушатели изводили его потом вопросами: «А была ли это оговорка? Может быть, от нас скрывают ужасную правду?»
Теперь о том, как все было. Тревога прозвучала в тот день как раз накануне выхода в эфир. Кармон вместе с другими сотрудниками «Коль Исраэль» находился в соседнем здании - в загерметизированном помещении. Все думали, что выпуск передачи придется отменить - никто не знал, когда прозвучит отбой. И вдруг объявляют отбой воздушной тревоги - за две минуты выхода в эфир. Мордехай Кармон бежит в студию, на ходу срывая противогаз. Звукооператор уже на месте, включает вступительную мелодию, ведущий сходу произносит первую фразу и видит, что звукооператор отчаянно машет ему рукой. Кармон прикрывает микрофон рукой и спрашивает: «В чем дело?» - «Ты сказал ЯДЕРНАЯ атака!» Ведущий тут же начинает извиниться перед радиослушателями за оговорку. Через день в одной из русскоязычных газет написали, что в других странах за такую оговорку уже поставили бы к стенке, на что Кармон тут же отреагировал, сказав, что слава Б-гу он уже давно не живет в других странах (Мордехай Кармон репатриировался в Израиль в 1970 году, принимал участие в Войне Судного Дня).
Руководство «Коль Исраэль» после происшествия устроило ведущему «разбор полетов»: «О чем ты думал?», на что он ответил: «Я не думал, я бежал к микрофону, чтобы успеть к началу выпуска».
…Конечно, Кармон он отдавал себе отчет в том, что тысячи новоприбывших ловят каждое его слово, но для него
это была обычная повседневная работа, которой во время войны просто стало больше. Получасовой выпуск «Алло, я вас слушаю» вместо еженедельного превратился в ежедневный. Кроме того, Мордехай Кармон я стал выходить в эфир с 15-минутной программой «Юмор военного времени», в котором звучали шуточки типа «на территории Ирака в библейские времена находился эдемский сад, а теперь там находится саддамский ад», и так далее.
Реплика в сторону
Это правда, юмор очень спасал новоприбывших от страха и тревоги за близких в ту войну. Я помню, как наш приятель художник Марк Точилкин нарисовал на большом, в человеческий рост, холсте, фигуру солдата-победителя на фоне развивающегося израильского флага, и попирающего ногой извивающуюся гадину с лицом иракского диктатора. В том месте, где помещалась голова солдата, Марик вырезал дырку, в которую любой желающий мог вставить свою голову.
Наш сосед по квартире композитор Михаил Агре, подрабатывавший по вечерам игрой на рояле в лобби-баре тель-авивского «Шератона», каждый вечер отправлялся на работу без противогаза. Моя 11-летняя дочь однажды не выдержала и спросила его: «Миша, почему ты не берешь с собой противогаз?» - «Видишь ли, Наташенька, он мне очень не идет» , - ответил музыкант, поглаживая лацканы своего элегантного пиджака.
Рассказывали и такое: люди, которых воздушная тревога застала в тель-авивском супермаркете, с удивлением спросили человека, начавшего снимать противогаз до окончания воздушной тревоги, почему он это делает. «А наш район уже освободили, я живу в Иерусалиме», - ответил он.
«У микрофона – Мордехай Кармон» (продолжение)
Довольно часто Мордехай Кармон приглашал на свои передачи разных специалистов психологов, представителей гражданской обороны и других. Однажды он пригласил ветеринара, который объяснял, как обеспечить защиту домашним животным во время ракетных атак. Поскольку противогаз исключался, предлагалось загонять животное под стол, постелив на него полиэтилен, свисающий вниз наподобие скатерти, до самого пола. По этому поводу, как вспоминает Мордехай Кармон, было две интересные реакции. Один возмущенный радиослушатель позвонил во время передачи с гневными восклицаниями: «Тут люди во время атак от страха чуть не помирают, а вы о кошечках и собачках!» Другой радиослушатель, напротив, поблагодарил за дельный совет и поделился интересным наблюдением: «В первый раз пса очень трудно было загнять под стол, зато во время очередных атак он сам пулей несся в импровизированное убежище».
…Помимо всышеупомянутых передач, Мордехай Кармон выступал с актуальными обзорами событий. Никаких особых источников информации у ведущего не было. Прослушав новости иврите, он переводил их на русский и выходил в эфир. В то время, когда еще не было РЭКИ, русский отдел на «Коль Исраэль» относился к категории иновещания (то есть вещания на другом языке). Позднее РЭКА стала одним из признанных - наравне с другими - средством массовой информации. И произошло это во многом благодаря войне в Персидском заливе, когда стала очевидна необходимость расширить вещание на русском языке.
На самом деле Мордехаю Кармону во время войны в Персидском заливе приходилось выступать не столько в роли ведущего, сколько в роли психолога. Репатрианты, запертые в загерметизированных комнатах, имели единственную связь с внешним миром - радио (израильское телевидение тогда на русском не вещало). Мордехаю Кармону, педагогу по образованию, было легче было справляться с этой ролью. К тому же он много лет работал переводчиком, сопровождавшим иностранные делегации.
«У вас будет всего три минуты»
Во время войны в Персидском заливе дети Нахмана Шая были уже тинейджерами (ныне Идо Шай - ночной редактор газеты «Гаарец», а Ноа Шай совмешает учебу в университете с работой на втором канале телевидения). А вот дочке полковника запаса Йоси Софрина, одного из реорганизаторов израильской службы тыла в 1990-х годах, в то время было всего полтора года. С началом воздушной тревоги ее тут же клали в мамат*, откуда малышка, как уверяет ее отец, улыбалась Нахману Шаю, завидев его изображение на экране телевизора.
Позднее Йоси возглавил службу тыла. Мне казалось, что смена пароля в период угрозы повторных атак со стороны Ирака объяснялась тем, что у людей, переживших войну в Персидском заливе под стук метронома и словосочетания «нахаш цефа», развился постравматический синдром. Все оказалось проще: раз в несколько лет армия обязательно меняет пароли. И пароль «хомат барзель» был утвержден гораздо раньше, чем возникла новая угроза ракетного нападения со стороны Ирака в 2002 году.
Со времени войны в Персидском заливе прошло одиннадцать лет, и очень многое изменилось. В 1991-м службы тыла, отвечающей всем международным критериям в стране просто не было. А было нечто подобное тому, что в бывшем СССР называлось отрядами гражданской обороны. В 2002-м в Израиле уже существовала служба, способная действовать в любой критической ситуации, связанной с национальным бедствием, будь то экологическая катастрофа в связи с аварией на промышленном предприятии, землетрясение, наводнение, авиакатастрофа, обширные пожары и так далее. Во время войны в Персидском заливе были задействованы пенсионеры - ветераны ЦАХАЛа. В 2002-м служба тыла насчитывала полторы сотни тысяч человек, в том числе - специалистов в разных областях. И, что немаловажно - была отработана скоординированность действий всех служб, которые обычно первыми приходят на помощь в экстренных случаях: полиции, пожарных, врачей, спасателей.
К примеру, на курсах службы тыла санитара не учат перевязкам - это он знает и так. Ему объясняют другое - куда он должен прибыть в случае экстренной ситуации, к кому обращаться и что делать. То есть, каждый, кто входит в структуру службы тыла, имеет представление о том, как она построена и как действует. Именно служба тыла определяет, люди каких специальностей ей нужны, в каком количестве, и согласованность их действий с другими службами и организациями (в том числе - с правительственными учреждениями, местными советами, электрической компанией, управлением водного хозяйства и другими) в экстренном случае. Это позволяет быстро принимать решения, действовать оперативно, слаженно, а в результате - избежать больших жертв в случае катастрофы национального масштаба. Кромке того, с 1992 года в Израиле начали строить дома с индивидуальными бомбоубежищами в каждой квартире (и это требование вменяется в обязанность строительным подрядчикам). Многие израильтяне уже живут в таких домах.
…В заключение самое важное. Страх убивает раньше, чем пули. Это главный урок, который мы вынесли из войны в Персидском заливе.
*«мамат» - специальное защитное приспособление для младенцев на случай применения неконвеционального оружия
В БОЙ ИДУТ ОДНИ "СТАРИКИ"
«Спасибо тем, кто молился за нас, - скажет он позже. – Это помогает. После того, что мы прошли там, в Ливане, я знаю это наверняка». Во время тяжелых боев в деревне Айта-Шаеб, продолжавшихся два дня, Миша Скрицкий был вынужден взять на себя командование взводом и эвакуировал тяжелораненого под непрекращающимся обстрелом, не дожидаясь темноты. Только благодаря этому Вадика Гобермана удалось спасти.
***
Когда началась война, они находились в Хевроне: до окончания службы оставался всего месяц. В их батальоне были парни с севера, чьи близкие сидели в убежищах, спасаясь от ракетных обстрелов. Парни рвались в бой, но приказа все не было. 890 десантный батальон перебросили на север только 23 июля. В ночь на 24-е они перешли границу.
В ночь на первое августа десантники получили приказ выбить боевиков Хизбаллы из деревни Айта-Шайб. На то, чтобы пройти полтора километра, ушло несколько часов: передвигались медленно, чтобы себя не обнаружить. Зашли в деревню под утро, и сразу завязался бой. Группа, в которой были Миша и Вадик, захватила один из домов и начала отстреливаться. В первые же десять минут погиб доброволец из США Майкл Левин, прибывший в Израиль с началом войны, а командир роты получил ранение в голову. Миша бросил гранату в окно, из которого стреляли, подозвал на помощь гранатометчика, и они начали метать туда одну гранату за другой. На какое-то время стрельба стихла. К Мише подошел замкомроты, заменивший раненого в бою командира, попросил показать, откуда стреляли. Миша повернулся в его сторону, и тут же услышал свист снайперской пули, пролетевшей мимо головы. Так он уцелел в том бою впервые.
Бой продолжался до вечера. С наступлением темноты прибыли вертолеты и вывезли в Израиль 60 раненых и одного погибшего.
К утру десантники получили приказ продвигаться вглубь села и заняли большой дом, куда зашла вся рота. Миша получил приказ захватить соседний дом – тот был лучше, окна не такие большие. Он взял с собой группу из одних «стариков» (эфиоп, трое русских и трое уроженцев страны). Десантники закрепились на втором этаже, но в какой-то момент боевики начали пробивать дом противотанковыми ракетами: и это укрытие оказалась не слишком надежным, но выйти наружу – означало понести большие потери. Здание стояло на главной улице и хорошо простреливалось изо всех ближайших домов, где засели снайперы.
Десантники решили поменять этаж. Миша начал спускаться с гранатометчиком вниз по лестнице, приказав двоим парням прикрывать их сверху. В этот момент раздалась автоматная очередь, и гранатометчику перебило осколком нос. Передавая Мише гранаты одной рукой, второй он зажимал рану, из которой хлестала кровь. Миша забросил две гранаты в окно дома, из которого стреляли, а одну – взорвал у двери, чтобы перекрыть боевикам выход из здания.
Вадик, занимавший позицию в одной из комнат второго этажа, заметил под окном двух боевиков с противотанковой ракетой, выстрелил, а через минуту снова стал с оружием к окну, ожидая, когда боевики придут за трупами, и в этот момент в него попала пуля (вторая с начала боя за деревню: от первой его спас бронежилет). На сей раз Вадика ранили серьезно: пуля пробила легкое и задела позвоночник. Он уже не видел, как боевики пришли забирать трупы и были сражены очередью, которую выпустил по ним Миша. Миша и сам едва бы не убит в той перестрелке: две пули угодили в бронежилет, одна в затвор автомата, четвертая пробила дырку в ремне, на котором он висел. Когда его отбросило назад, и в лицо брызнули осколки горячего железа, он подумал, что ранен. Проверил, вроде, целый, и снова занял прежнюю позицию у окна, где ранили Вадика. Боевики пытались зайти в дом снизу, Миша бросал гранаты вниз, отгоняя их от входа и рискуя обрушить дом. Другого выхода у него не было: если бы противнику удалось проникнуть в здание, они закидали бы гранатами второй этаж, где засели десантники.
В это время Вадик уже находился в безопасном месте, и санитар пытался остановить ему кровь. Входное отверстие было маленьким – туда было достаточно засунуть два пальца и просто держать. А вот на выходе пуля вырвала кусок ткани размером с большое яблоко (позже Миша подобрал его и, протаскав в нагрудном кармане до следующего утра, передал раввину уже в Израиле: у десантников такое правило – они не оставляют на месте боя ничего – даже окровавленных обрывков формы). Санитар заткнул рану в спине Вадика отколотым от стены камнем, предварительно обмотав его стерильным бинтом.
От большой потери крови Вадик терял сознание. Спасти его мог только врач, а он находился в соседнем здании. Пройти эти 20 метров под непрекращающимся огнем было все равно что пробежать по минному полю. Миша скомандовал двум бойцам прикрывать с балкона доктора и сопровождающих его десантников, которые пробирались к ним из соседнего дома. Через 15 минут врач был уже возле Вадика и сразу приступил к операции, чтобы стабилизировать положение раненого. Он потерял слишком много крови – до вечера ждать нельзя, а вывозить под огнем рискованно: могут погибнуть другие. Миша решил: будем вывозить. Вышли на связь, запросили помощь. К приходу танка Миша уже стоял на выходе, а позади него - шестеро «стариков» из его призыва с носилками. «Старики» сами вызвались принять участие в этой опасной операции, не доверив ее новичкам.
Задача была не из простых: надо было каким-то образом еще просунуть носилки с раненым в небольшое круглое отверстие БТР «пума», расположенное наверху – и все это в условиях непрекращающейся стрельбы со всех сторон. К счастью, эвакуация прошла успешно – никто не погиб. Только у Вадика в спешке сломали три ребра, чего он почувствовать уже не мог, поскольку находился без сознания.
Десантники вернулись в дом и продолжили бой, а «пуму» на границе встретил вертолет, который доставил Вадика в больницу «Рамбам». Вместе с раненым в Израиль были доставлены обрывки его окровавленной формы, срезанные доктором во время операции, ботинки, бронежилет и оружие. Как я уже сказала выше: десантники ничего не оставляют на месте боя.
В том бою, растянувшемся на два дня, было убито более четырех десятков боевиков. Для Хизбаллы это было ощутимый удар, а для израильтян – серьезное продвижение по фронту.
Когда десантников вывезли в перерыве между боями на двое суток в Израиль, они тут же поехали в «Рамбам» навестить Вадика. Это случилось через неделю после его ранения. Парни зашли во главе с командиром в больничную палату, предварительно натянув на голову береты, и это было очень сильное зрелище. Вадик, едва пришедший в себя после ранения, не мог сдержать слез: он боялся получить известие о том, что все его товарищи погибли в том бою, а они стояли перед ним на расстоянии вытянутой руки целые и невредимые.
***
Для Миши война закончилась через месяц после объявления о прекращении огня. Еще в течение нескольких недель он совершал рейды на ливанской территории, рискуя напороться на мину или получить случайную пулю от сумасшедшего фанатика. Миша покинул Ливан в числе последних и только тогда смог сказать себе: слава богу, все, конец. Он вышел из боев целым и невредимым, если не считать проблемы со слухом из-за постоянной стрельбы. Тогда Миша еще не знал, что через год получит воинскую награду за рискованную и опасную операцию по спасению тяжелораненого.
Возвращаясь мысленно к тому бою, где был ранен Вадик, Миша снова и снова задавался вопросом: можно ли было всего этого избежать? - и всякий раз отвечал себе, что комната, где ранило Вадика, была очень важна для группы в стратегическом плане: из ее окон можно было вести прямой огонь против боевиков, засевших в доме напротив. Кроме того, если бы Вадик не занял эту позицию, боевики могли залезть в окно и забросать десантников гранатами.
О будущем Миша не думал. На этом этапе он хотел забыть страшные картины войны и просто плыть по течению – куда вынесет. Может быть, пойдет пока учиться на курсы бармена, а там видно будет.
Вадик, в отличие от Миши, хотел продолжить армейскую карьеру, но боялся, что обратно его не возьмут из-за низкого профиля, полученного после тяжелого ранения. Едва выписавшись из больницы, он приступил к тренировкам. В прошлом – сильный каратист, на сей раз он еще увлекся кикбоксингом и бегом.
Вернувшись к мирной жизни, оба испытали большое разочарование, осознав, что никому в Израиле нет никакого дела до тех, кто воевал в Ливане, кто сложил там голову. Люди жили своей обычной жизнью, сидели в кафе, ходили на дискотеки, жили своими мелкими заботами. Десантникам казалось теперь, что самые чистые отношения могут быть только на войне – и все самое светлое и настоящее осталось там, несмотря на кровь и грязь. Они пытались сохранить это в себе и цеплялись друг за друга, как утопающие, чтобы не быть снесенными грязным мутным потоком неизвестно куда.
***
Теперь отмотаем ленту событий назад и попытаемся понять, как Миша шел к своему решению, которое поставило на карту его жизнь и жизнь других десантников ради спасения одного раненого.
Миша мечтал о морских коммандос с момента прибытия в Израиль. И это было не простое мальчишество. Он с одиннадцати лет воспитывался на рассказах деда, участвовашего во второй мировой. Все мужчины в его семье были воинами. И не только мужчины: бабушка тоже воевала и закончила войну аж в самой Японии. Добавим к сему дядю-полковника и кузена – боевого офицера-десантника, прошедшего Чечню. Миша просто не видел для себя иного пути. А после того, как во время теракта в «Дольфи» погибли его друзья, желание попасть в десант только усилилось.
Миша призвался в 2003-м, сумел пройти отбор в морские коммандос, где из 400 претендентов оставляли всего 20. Через неделю пришел неожиданный отказ. Никто не объяснял причин. Это его решительно не устраивало. Он снова прошел отбор – на сей раз в другое спецподразделение, и снова оказался в числе 15 счастливчиков, которые оказались лучшими из двухсот. И снова через неделю пришел отказ. Его словно преследовал злой рок. Эту свою обиду на армию Миша не может забыть до сих пор. Забегая вперед скажу, что после окончания войны ему не раз предлагали остаться в армии, но он говорит себе «слишком поздно» и отвечал решительным отказом.
А тогда, в 2003-м, он пошел в обычный десант. В его отделении из 18 человек «русские» составляли ровно половину, остальные – уроженцы страны и репатрианты из Эфиопии. Сабры научили «русских» и «эфиопов» игре в «шеш-беш», а «русские», в свою очередь, научили тех резаться в «дурака». Никакого деления на «наших» и не «наших» у них в десанте не было: когда постоянно участвуешь в боевых операциях (а они прошли Шхем, Дженин, Бейт-Лехем, Кабатию, Хеврон), каждый парень из твоего отделения становится для тебя братом. Иначе не выжить.
Когда друзья на гражданке спрашивали Мишу: «Что ты чувствуешь во время боя?», он отвечал односложно: «Ничего. Когда я иду в бой, я забываю обо всем, кроме своих ребят, которые дышат в спину. И чувствую адреналин в крови». Позже Вадик скажет мне о Мише: «Если посмотреть на него со стороны – обычный парень, ничего особенного. Но в бою он другой: превращается в кусок металла, сметающий все на своем пути. У него внутри столько силы! При этом не строит из себя строгого командира, никогда не запрет своего солдата на базе на выходные за какую-нибудь провинность, скорее, прикроет его перед вышестоящим начальством. Наше отделение называли в батальоне самым трудным: никто с нами не мог совладать. Могли устроить драку в столовой, взбунтоваться на базе против какого-нибудь сволочного офицера. Но во время операции мы всегда были как один кулак. И все это знали. После второй ливанской командир батальона сказал, что за последние пять лет мы были самыми «безбашенными» на базе, но самыми профессиональным в боевых условиях за последние десять лет».
***
Когда я увидела их в «Азриэли», то в первую минуту даже не поверила, что это именно те парни, десантники, один из которых получил награду, а второй, можно сказать, вернулся с того света. Мне они представлялись совсем иными. Более суровыми, что ли. Со взглядом, который бывает только у тех, кто побывал на войне и кому приходилось убивать. Как им удалось самосохраниться и продолжать жить так, будто ничего этого не было? И возможно ли такое вообще?
Они не испытывали ненависти к противнику, считая себя солдатами, а не убийцами. Так получилось, что каждый воюет за свое. Во время боя ситуация предельно простая: или ты его убьешь, или он убьет твоих товарищей и тебя. Это война, и она не оставляет выбора. Только это очень непросто – застрелить человека на расстоянии десяти шагов, когда ты видишь его лицо. Тот, кто испытывает от подобного удовольствие – просто больной человек, и ему нужен психиатр.
У них и до Ливана было множество боевых операций, где приходилось стрелять и видеть трупы убитых. Но там, на войне, все совсем по-другому. Ты словно находишься внутри фильма с самым напряженным сюжетом, какой только можно представить, разве что там есть картины, которых не увидишь в кино, и очень непросто потом о них забыть, чтобы они не мешали жить.
Когда у тебя на глазах убивают товарища, когда ракета пролетает в метре над твоей головой, а две снайперские пули ударяют в бронежилет, ты уже не можешь остаться тем, кем был до войны, ты перестаешь чего-либо бояться и относишься к жизни гораздо проще, не строя грандиозных планов… После выхода из Ливана Мише долгое время снились сны, где убивают его друзей, которые на самом деле живы, и он просыпался с жутким ощущением. После того, как Миша поехал «гулять» по миру - побывал в Ирландии, Бразилии, слетал на Украину - страшные картины стали постепенно вытесняться из его подсознания.
Они убеждены, что война, при всей ее жестокости, очищает человека от всего мелочного, ненужного. Где еще человек может проверить, что у него есть друзья, которым он могу доверить свою жизнь? На войне - там все настоящее, никакой фальши.
Когда Вадик после ранения снова и снова повторял Мише: «спасибо», тот его сразу обрывал: «Дурак, это тебе спасибо, что выжил. Я бы себе никогда не простил, если бы тебя убило».
На самом деле, спасая Вадика, Миша рисковал и собой, и другими, и принял нелегкое решение. С Вадиком он был в армии с первого дня, и тот был для него как брат, а если есть одна тысячная вероятности, что брата можно спасти, ты будешь его спасать! У них были в тот день и другие раненые, но они могли ждать до ночи. А Вадик ждать не мог – он потерял слишком много крови и просто не дотянул бы до темноты.
…Когда они вернулись с войны и посмотрели на все другими глазами, им вдруг открылась бессмысленность происходящего на гражданке, где другие ищут противника внутри, убивают друг друга в дорожных авариях, на дискотеках, в уличных драках, совершенно забывая о том, столько противников у Израиля за пределами его границ, и нужно быть едиными, как никогда. Им казалось, что если тех, кто ищет врагов внутри страны послать хотя бы на день туда, где они побывали, они бы ко всему стали относиться иначе. Про пять минут боя можно рассказывать целый год.
Война закончилась, но нужно помнить тех, кто с нее не вернулся и помогать их близким всем, чем только можно. Это делает нас людьми.
ДОКТОР ЖИЗНЬ
Вот вам еще одна особенность нашей маленькой страны: врачи в Израиле отправляются на войну в защитной форме, с автоматом, и находятся не где-нибудь на периферии главных боев, а на самой что ни на есть передовой. Только в отличие от других бойцов, они должны не стрелять, а спасать тех, кто уже поймал свою пулю или осколок снаряда. И бессмысленно объяснять тем, кто прибыл в Израиль в гости или по другой надобности, почему у нас врачи на передовой. Даже после того, как ты выслушаешь массу вполне логичных вопросов: «У вас что, в стране, перебор с врачами? Для чего же они учились в университетах столько лет - чтобы стоять на линии огня наравне с простыми солдатами?» Все равно им не понять нашей израильской специфики! Ну а сами-то себе мы все способны объяснить?
Доктор Алексей Калганов просто и буднично, безо всякой патетики, рассказывает мне о том, как он спас своего первого солдата. «Я человек простой, в облаках не витаю», - скажет он мне позже.
Это было в 2004-м, в районе Бейт-Лехема. Четверо солдат получили тяжелое ранение. Одному пуля угодила в рот. Доктор Калганов посмотрел - все дыхательные пути разворочены, казалось, что он умер, но пульс еще прощупывался. Алексей быстро вставил раненому тубус в горло, откачал кровь из легких, и парня эвакуировали вместе с другими ранеными. По правде говоря, у Калганов не было сомнений в том, что тот не жилец, а раненый не только выжил, но полностью восстановился, в отличие от других солдат, которых в тот день эвакуировали вместе с ним. Все решили какие-то секунды. Ему просто повезло, что рядом оказался не просто врач, а хирург.
Через некоторое время доктор Калганов получил за спасение этого солдата свою первую воинскую награду, чему сперва немало удивился. В Израиле, не как в бывшем СССР, воинские награды дают очень редко - отличившимся в бою, или награждают погибших, посмертно. И вдруг решили дать награду «русскому» врачу, который просто спас одного солдата, и ничего больше. Алексей, репатриировался в 1992-м, еще помнил, как местные газеты писали о том, будто «русские» специалисты, и в том числе врачи, приехали сюда с «купленными» дипломами. И вдруг он получил такую награду!
***
Своего второго солдата доктор Калганов спас во время второй Ливанской войны. Боевики начали обстрел утром 5 августа. Израильтяне потеряли одного солдата, пятерых ранило, но не тяжело. Но тут противник принялся расстреливать ракетами дом, в котором они укрывались. Доктор Калганов едва успел из него выскочить вместе с другими, и в этот момент снаряд угодил во второй дом, где укрывались еще несколько бойцов. У большинства были легкие ранения, а один парень не успел выскочить вслед за всеми - задохнулся от едкого дыма, быстро распространившегося после взрыва. Доктор Калганов попытался вставить ему в горло тубус, чтобы восстановить дыхание, и не смог: у того уже успел развиться сильный отек. Тогда он рассек раненому гортань – обычная хирургическая операция, только в полевых условиях - и вставил трубку прямо в горло. Алексею казалось, что парень уже умер, но тот вдруг задышал. Эвакуировать его под таким шквальным огнем было невозможно – ждали наступления темноты. Ближе к ночи вызвали вертолет и эвакуировали парня с десятком легкораненых. И он выжил.
***
Доктор Калганов выглядит намного моложе своих сорока. Его можно было бы принять за студента, если бы не едва заметная седина в волосах. Он приехал в страну в 1992-м из Челябинска: после мединститута успел три года поработать в «травме» городской больницы. Первый и пока единственный врач в своем роду, Алексей получил свое имя в память о старшем брате отца, погибшем в Брестской крепости в первый день Великой Отественной. Второму дяде повезло больше: всю войну прошел боевым летчиком и вернулся домой целым.
Калганов занял свою нишу в израильской медицине довольно быстро – через пару лет после приезда. С тех пор работает в больнице в Хадере. Хирург-ортопед. Операции – практически каждый день, это не считая консультаций и приема больных. Домой возвращается ближе к ночи. Отпусков практически нет, отдыхает только в субботу и во время резервистских сборов, в которых участвует каждый год в качестве командира медицинского подразделения.
Военврач Калганов со своими санинструкторами спасает на войне раненых, оружие приходится применять только в крайнем случае. Самое страшное для него – жить с ощущением, что ему повезло, он выжил, а того парня уже нет – убили на его глазах. И потому у него очень тяжелый осадок от второй Ливанской. Впрочем, от любой войны остается плохой осадок. Что же касается страха - пока в тебя не попала пуля, или осколок снаряда, его нет. На войне ты постоянно испытываешь сильный стресс, но внутри живет странное, ничем не объяснимое, чувство уверенности, что тебя не убьют. Такая своеобразная защитная реакция организма на происходящее. Ему трудно определить, какая картина из тех, что приходилось видеть на войне, самая страшная. Доктор Калганов ведь не первый год оперирует раненых в больнице, пришивает оторванные конечности. То же самое он делает и на войне, только в полевых условиях. У него нет никакого пост-травматического синдрома. Все аде не мальчик, сорок лет, врач. Труднее привыкнуть ко всему этому солдатам, которым пришли в армию после школы и сразу попали на войну. Те возвращаются назад совсем другими.
Алексей участвует в резервистских сборах с середины 1990-х, в качестве военврача участвовал во многих боевых операциях, дослужился до капитана. У него до сих пор нет ответа на этот вопрос: почему в израильской армии врачей посылают вместе со всеми на линию огня. Ведь на самом деле наши фельдшеры прекрасно обучены и способны реанимировать тяжелораненого не хуже врача. Для этого не нужно заканчивать медицинский институт. Он не знает, в какой еще армии мира врачей посылают на передовую: это высококвалифицированные специалисты, и в любой стране они очень ценятся. Но, с другой стороны, сознает, что когда ты идешь с солдатами на передовую, они верят в тебя как в бога, им кажется, что если рядом с ними врач – ничего не случится. Калганов никогда не считал раненых, которых, возможно, спас от смерти. Но вот те два солдата, действительно могли умереть, если бы его в тот момент не оказалось рядом: счет шел на минуты, и помочь им мог только опытный хирург. Вообще, это, наверное, нелегкое бремя – постоянно жить с мыслью, что ты обязан жизнью совершенно случайному для тебя человеку. Солдаты, которых он спас, до сих пор испытывают потребность в общении с ним, они никак не могут забыть о том, что вопрос их жизни и смерти решила та самая минута и простая случайность.
Военврач Калганов смотрит на возможность очередной войны немного иначе, чем доктор Калганов на гражданке, поскольку наблюдал за событиями не со стороны, а участвовал в них. И он твердо знает, что Израиль должен выживать несмотря ни на что, и страна с этим справится. К тому же, любую войну при желании можно прекратить. И, наконец, у израильтян хорошая армия. Калганов приходилось видеть на войне тех ребят, которые в обыденной жизни для большинства - просто «продавцы фалафеля». Они отчаянно смелые мужики, ничего не боятся, умеют хорошо воевать, не считая себя при этом героями. Такими они всегда были и такими останутся. Армия сглаживает все различия, которые есть между людьми. Это именно та структура, которая всех объединяет, независимо от национальности, культуры и образования, - сплачивает и дает чувство безопасности.
Что же касается «русских»: казалось бы, выросли в стране, которая после Второй Мировой и не знала больших войн. И отец Калганова, в отличие от живущего в Израиле сына, никогда не приходил домой с автоматом. Он был доцентом на кафедре, преподавал в институте. Парадокс был лишь в том, что в бывшем СССР всех постоянно готовили к войне – на уроках гражданской обороны в школе, на военной кафедре в институте. Выращивали «виртуальных» солдат… Это тоже не прошло бесследно. Во второй Ливанской участвовало много «русских» и все они, включая военврача Калганова, совершенно органично вписывались в общую картину, хотя, в отличие от израильтян, выросли в иных - невоенных реалиях. Для сыновей Алексея, родившихся в Израиле, совершенно привычная картина, что отец приходит иной раз домой с автоматом и в военной форме. Они знают, что он был на войне и получил награды. Растут израильтянами, привычными ко всему, и в том числе к войнам. Вырастут и будут защищать страну, как все. И никто их «в море не сбросит», и никакой серьезной угрозы государству нет. Войны еще будут, это неизбежно, но, по мнению доктора Калганова, уже сама жизнь – это вечная борьба за выживание. Для него трудности всегда были только стимулом, чтобы двигаться дальше.
***
...Военврача Калганова ранило в последний день Ливанской войны, 13 августа. Боевики «Хизбаллы» стреляли по израильским солдатам противотанковыми ракетами с лазерным наведением. Одна из них угодила в дом, где находилась часть подразделения: одного убило, двоих тяжело ранило. Калганов побежал туда. Один солдат получил ранение в голову – он вел себя очень беспокойно, второй не подавал признаков жизни – большой осколок угодил ему прямо в грудь. Доктор бросился к нему, хотел поставить дренажи, чтобы реанимировать, и в этот момент в укрытие угодила еще одна ракета. Прямое попадание. Офицер, который помогал врачу спасать тяжелораненого, был убит на месте. И солдат, стоявший рядом, тоже погиб. Если бы снаряд был фугасный, никто бы не выжил. Но боевики выстрелили противотанковой ракетой: она пробивает броню танка и не предназначена для осколочного поражения противника. Однако в тот момент доктор этого знать не мог. Его просто ослепила вспышка взрыва, и он понял, что умер: ведь если в тебя попала ракета, ты не можешь остаться живым. Но потом вдруг пришел в себя и тут же принялся ощупывать руки-ноги, пытаясь понять, что оторвано, а что цело. Боли не было. В состоянии контузии ты не чувствуешь ничего. Когда доктор понял, что ранение не тяжелое, осколочное, он попытался встать на ноги. Вокруг были убитые, раненые. Его санинструктора, к счастью, не пострадали: в момент взрыва они стояли за спиной своего командира и он заслонил их собой от осколков. Отдав распоряжение быстро перевязывать раненых и уходить, доктор попытался нащупать пульс у того парня, которому оказывал помощь до того, как упала ракета: тот был уже мертв.
Стрельба постепенно стихала. Заканчивался последний день войны, за время которой его отделение потеряло пять человек. Пришел транспорт – всех раненых эвакуировали. Два дня доктор Калганов провел в больнице в Нагарии, а потом его перевезли в Хадеру – в больницу, где он работал с середины 1990-х и откуда был призван на вторую Ливанскую. Осколков было много, но боли он почти не чувствовал: правду говорили раненые, которых ему приходилось лечить, что осколочные ранения, в отличие от проникающих, не такие болезненные. Доктору мешали два крупных осколка, он вытащил их сам - остальные не трогал. Потом позвонил жене и сказал, что война закончилась и с ним все в порядке. Он не стал говорить Илане о ранении, понимая, что ей будет гораздо легче принять подобное известие уже после того, как она увидит его целым, чем услышит о случившемся по телефону.
ВДОВА
...Иногда бывает так, что прикасаясь к чужой судьбе, вдруг чувствуешь, как она тебя обжигает. При этом неважно, знал ли ты этого человека, или видишь впервые, где он вырос и на каком языке говорит. Так обожгла меня судьба Сарит – молодой матери и вдовы, которых у нас прибавилось после второй Ливанской войны…
Я не знаю, чем занимались в тот день наши военачальники и руководители государства, о чем они думали, как им спалось, был ли у них аппетит, не мучила ли бессонница. Но я знаю, как провел свои последние в его жизни часы летчик Дани Гомез – один из 33 погибших на исходе второй ливанской войны, а точнее, один из 33-х, напрасно принесенных в жертву парней, о которых говорится в отчете комиссии Винограда. Мне рассказала об этом его молодая вдова – Сарит Гомез, которая родила от него сына - единственного ребенка Дани, появившегося на свет после его смерти.
В тот день, 12 августа 2006-го года, Дани проснулся счастливым. Накануне ему сообщили, что он летит в Ливан. Свершилось то, чего он добивался всю войну, вывесив от отчаяния на двери своего командира плакат «Дайте мне летать!» Вылет был назначен на четыре дня. С пятницы в доме гостили друзья: приехали на выходные. Дани был в приподнятом настроении – смеялся, шутил… Время летело незаметно. После обеда все разошлись по комнатам на пару часиков отдохнуть.
Когда Дани уходил, Сарит еще не проснулась. Лишь на секунду выплыла из сна, когда муж на прощанье поцеловал ее со словами: «Я люблю тебя, милая. Береги себя» и снова отключилась. Проснувшись и не увидев рядом с собой Дани, вспомнила – у него же сегодня вылет! - и неожиданно для себя подумала: «Надо было сказать ему, как я люблю его, вдруг это в последний раз…» и тут же испугалась своей мысли.
На исходе шабата, когда друзья уехали, Сарит позвонила Дани на мобильник. Телефон не ответил. Она позвонила в эскадрилью. Ей сказали, что Дани в воздухе. Это был его первый боевой вылет за всю войну, но Сарит почему-то была уверена, что ничего не случится. Они жили на летной базе уже год, и она успела привыкнуть к тому, что ее муж каждое утро уходит на работу в небо, а вечером возвращается - и как все мужчины после трудового дня - идет в душ, а потом садится за стол - ужинать.
Сарит включила телевизор: передавали выпуск новостей. И вдруг она услышала, что на территории Ливана упал израильский вертолет. Сердце нехорошо дернулось, но она сказала себе: «Это другой вертолет. Не тот, на котором Дани…». Выпуск новостей еще не закончился, как в доме начал, не переставая, трезвонить телефон. Сначала позвонили друзья, которые гостили у них в шабат, за ними - родители: «Дани еще не вернулся? Ты звонила ему?» Сарит повторила то, что ей сказали в эскадрилье: Дани в полете. Потом начали звонить родственники других летчиков – спрашивали, известно ли ей что-нибудь о вертолете, который упал? Удалось ли ей поговорить с Дани? Сарит вышла во двор, чтобы заглушить в себе растущую тревогу, и начала развешивать выстиранное белье, но ее вернул в дом очередной телефонный звонок. Снова звонили друзья, гостившие у них в шабат: «Сейчас по радио сообщили, что упал «ясур»». «Ясур» - это был как раз тот тип вертолета, на котором улетел Дани. Раньше он летал на маленьких вертолетах - «Яншуфах», а год назад ему предложили перейти на «Ясуры», чему Дани очень радовался.
Ей было невыносимо находиться внутри дома одной, все валилось из рук… Сарит снова вышла на улицу и тут же столкнулась со знакомым летчиком с их базы, который сообщил, что сегодня в операции участвовали два «ясура», и тот, что упал – из эскадрильи Дани. Сарит заплакала и бросилась в дом – к телефону. Трясущимися руками набрала номер эксадрильи, ей ответил дежурный. «Могу я поговорить с Дани?», - спросила она, пытаясь скрыть волнение. «Он в полете», - сказал дежурный. «С ним все…в порядке?» - выдавила из себя она. - «Да». «Если дежурный сказал мне, что все в порядке, значит, так оно и есть, он ведь все время на связи с летчиками», - подумала Сарит, но ее сердце считало почему-то иначе. Сарит по-прежнему не находила себе места, снова и снова набирала номер Дани. Он не отвечал. В этот момент позвонила мама из Ришона: «Доченька, может быть, я к тебе сейчас приеду? Ты в порядке? Дозвонилась до Дани?» «Он в полете, - ответила Сарит. – Мама, я буду ждать его, во сколько бы он ни вернулся, не пойду спать…». Едва она успела закончить разговор с матерью, позвонила соседка. Сарит сказала ей, что Дани еще не вернулся, и в этот момент в дверь постучали. У нее все внутри похолодело. Их дом, находящийся на территории военной базы, никогда не запирался, и Дани вошел бы без стука. Сарит повесила трубку и пошла к двери. На пороге стояли командир базы, командир эскадрильи, где служил Дани, и врач. Увидев их, она заплакала. «Очень жаль, но это был вертолет Дани, и надеяться не на что, - сказал командир отряда и добавил ужасную фразу – «масок нимхак» (вертолет стерт с лица земли, от него ничего не осталось - автор.). Потом ее спросили, может ли кто-то из родственников сейчас приехать, чтобы побыть с ней. Сарит позвонила матери. Услышав страшную весть, мать зарыдала. Отец перехватил у нее трубку и сказал: «Дочка, держись, мы выезжаем». Через минуту раздался еще один звонок. Подруга спросила, надо ли приезжать. «Да», - ответила Сарит, и та сразу все поняла.
На следующий день Сарит впервые заперла дом и отправилась на «Шиву» в мошав Нахалим, к родителям Дани. Все это время она не слушала новостей и не знала, что война закончилась. Ее волновало лишь одно - чтобы тело мужа поскорее доставили в Израиль.
На месте падения сбитого ракетой вертолета в течение многих часов все было охвачено огнем - туда невозможно было пробиться. Кроме того, на территории Ливана еще шли бои. Едва лесной пожар утих, командир десантников Иуда Унгер начал пробираться со своей группой к обломкам вертолета, чтобы забрать тела. По рации его предупредили, что операция связана с большим риском – группу могут обнаружить, но Иуда решил идти до конца. Когда десантники прибыли на место и увидели страшную картину, некоторые из них не вынесли зрелища, не смогли участвовать в сборе останков, и командир заменил их другими. Тела летчиков – точнее то, что от них осталось, нашли почти сразу. Потом обнаружили тела еще троих членов экипажа, находившихся в задней части вертолета. В ночь с воскресенья на понедельник останки погибших были доставлены на вертолете «Яншуф» в Израиль. Экипаж «Ясура» в том смертельном полете состоял из пяти человек – летчиков Нисана Шалева и Дани Гомеза, механиков Сами Бен-Ама (отца троих детей), Рона Машиаха, чья жена находилась на пятом месяце беременности, и единственной женщины-военнослужащей, погибшей во второй Ливанской войне - Керен Тандлер.
Дани хоронили в мошаве Нехалим, на его похороны пришли тысячи людей. В момент прощания Сарит обняла могилу мужа и сказала: «Я очень люблю тебя, Дани, и буду каждый день молиться за тебя, а ты охраняй нас с сыном с неба».
После Шивы Сарит не вернулась в свой дом на военную базу – поехала жить к родителям в Ришон. 24 ноября 2006 года у нее родился сын. Когда она пришла в себя после родов, окруженная близкими людьми, то ощутила смешанное чувство. С одной стороны, ее переполняла радость – ведь теперь у нее есть сын. Но вместе с тем, в больнице она особенно остро ощущала, как ей не хватает Дани: к другим женщинам приходили счастливые отцы, говорили нежные слова, умилялись, глядя на своих малышей.
Они с мужем не успели выбрать сыну имя, и теперь она мучительно перебирала варианты, пытаясь угадать, какое из имен могло понравиться Дани. В конце концов пришлось созвать всех родственников и принять решение на семейном совете буквально в последний момент накануне брит-милы. Мальчика назвали двойным именем: Авиа-Даниэль. Он был удивительно похож на отца. И чем старше становится, тем более напоминал его и всеми повадками. Сарит вспоминала, как разглядывая изображение плода на снимке, полученном от врача, Дани уже тогда умудрился разглядеть, что сын похож на него, а она даже слегка обиделась: «а от меня у него совсем ничего нет?»
Через полгода Сарит почувствовала, что у нее уже достаточно сил, чтобы вернуться в свой дом, порог которого она не переступала с того трагического дня. Для начала Сарит переставила в нем всю мебель. И так она переставляла ее восемь раз, пока все вещи не вернулись на свои места: все-таки вариант, на котором они когда-то остановились с Дани, был самым оптимальным. Сарит не могла заставить себя прикоснуться к вещам погибшего мужа. Одежда, которую он снял с себя в ванной и повесил на крючок в последний день, когда принимал душ перед полетом, и по сей день висит на том же месте, хотя прошло уже полтора года. Все рубашки и брюки мужа по-прежнему в шкафу, на своих местах.
Сарит вспоминала, как они познакомились с Дани. Она тогда училась на юридическом в Бар-Илане, он служил в военной части. В тот день подруга предложила ей приехать в Тель-Авиве, и в последний момент неожиданно сообщила, что пригласила на прогулку еще двух знакомых парней. В первый момент Сарит возмутилась: «Зачем? Давай лучше погуляем с тобой по Шенкин одни, походим по магазинам…». «Извини, но ребята уже по дороге в Тель-Авив», - ответила подруга. Делать было нечего – пришлось согласиться.
Дани понравился Сарит с первой минуты. Этот парень был очень хорош собой, у него была чудесная улыбка и отменное чувство юмора. Неожиданно для себя Сарит мысленно связала свое имя и его, ей показалось, что они хорошо звучат вместе. Пожалуй, она могла бы даже выйти замуж за этого парня… Но Сарит чувствовала, что Дани не слишком в ней заинтересован. Правда, он улыбается ей, что-то рассказывает, но…и только. Сарит решила взять инициативу в свои руки. Они стали встречаться, а через два месяца Дани неожиданно сказал, что вряд ли у них что-нибудь получится, и он не хочет невольно причинить ей боль… Неделю они не виделись, а потом Дани неожиданно позвонил и сказал: «Давай все-таки попробуем дать этому шанс». С этой минуты все пошло по-другому. Они все больше и больше нуждались друг в друге… Через год и четыре месяца состоялась свадьба. Первое время молодожены жили в Гиват-Шмуэль, а после того, как Дани получил новое назначение, перебрались на военную базу в Тель-Ноф.
…Еще она думала о том, что каким-то непостижимым образом самые радостные и самые тяжелые события в ее жизни связались с одним летним месяцем: в августе она родилась, в августе пошла под хупу, в августе потеряла мужа…
Иногда Сарит спрашивала себя: «А как бы я повела себя, если бы знала, что все кончится так ужасно?…» Она вспоминала, как радовалась вместе с Дани в тот день, когда его включили, наконец, в состав экипажа, вылетающего в Ливан. Он так этого ждал, так добивался, был так счастлив, что все-же добился...
Нет, она не смогла бы удержать его, но в те последние часы, что он был дома, не отошла бы от него ни на минуту и повторяла бы, как она его любит и будет молиться за него.
Тяжело растить ребенка, когда в тебе живет большая печаль. С тех пор, как погиб Дани, не было ни дня, чтобы Сарит не думала о нем, не ощущала с той же остротой, как и в момент рождения сына, как ей не хватает мужа. Боль настолько глубоко проросла в ней, что стала частью ее самой. Но Авиа-Даниэль не должен этого почувствовать – пусть он растет в веселом, полном радости доме. Когда-то они договаривались с Дани, что он будет воспитывать сына по-мужски, в границах разумной строгости, а она, напротив, будет баловать малыша и потакать его маленьким прихотям. По идее, ей бы теперь не мешало быть чуть построже, ведь мальчик растет без отца, но у Сарит это плохо получалось. Она разрешала сыну все – устраивать в доме балаган и есть столько сладостей, сколько он захочет. Мальчишку переполняла та же бьющая через край энергия, что отличала и его отца – как она могла остановить этот тайфун? Дело доходило до того, что на строгий окрик – «Сейчас же иди ко мне!», маленький Авиа-Даниэль реагировал прямо противоположным образом, убегая во всю прыть, или затевая с матерью игры в прятки.
Едва сын достиг сознательного возраста, она показала ему фотографию Дани и начала рассказывать ему о том, как отец его очень любит, хотя и живет высоко, на небе, где у него есть невидимый вертолет и много друзей.
…Просыпаясь по утрам, перед тем, как идти в садик, Ави-Даниэль подходит к портрету отца, здороваясь с ним и целуя его. Он уже понимает, что его папа необыкновенный, не как у других детей, и он никогда его не увидит, но Ави-Даниэль знает главное – папа его очень любит и он всегда рядом.
***
…На вид Сарит совсем девчонка – тоненькая, хрупкая, быстрая, хотя еще уже 27, у нее две академические степени, и она работает в суде адвокатом. Ее сын растет счастливым, ничем не обделенным ребенком. Он знает, что мама любит его здесь, на земле, папа любит его на небе, а еще есть бабушки и дедушки, которые души в нем не чают. Авиа-Даниэль – единственное, что у семьи осталось от Дани. Сарит не хочет, чтобы ее сын когда-нибудь догадался, о том, как ей трудно бывает по ночам, как мучительны для нее воспоминания и одиночество. Для того, чтобы это понять, надо знать, каким человеком был Дани. Она убеждена, что из него бы получился замечательный отец – он был таким добрым, веселым, открытым. У него было столько друзей – они до сих пор без конца о нем говорят, вспоминают его шутки, розыгрыши…Многие из них остались друзьями Сарит, поддерживают все это время, но разве они могут заменить ей ее семью, Дани? Это очень нелегко – растить сына одной. Сарит надеется, что соберется с силами и уедет отсюда. Ей все тяжелее оставаться на военной базе, где все напоминает о том страшном дне и где Сарит окружают молодые счастливые семьи летчиков, живущие по соседству. Нет, она никому не завидует. У каждого своя судьба. Просто прошлое держит ее как в тисках. Никто не знает, что происходило с экипажем – связь с вертолетом прервалась в момент поражения ракетой. Сарит хочется думать, что все произошло мгновенно и Дани не мучился…Первое время после его гибели она думала только об этом, а по прошествии времени начала спрашивать, что-то узнавать, и ей открылась ужасная картина: 33 человека, и в том числе Дани погибли напрасно. Когда до Сарит дошло, что в момент обсуждения резолюции ООН уже не было никакой необходимости отправлять ее мужа и других ребят из его экипажа в Ливан, она написала письмо в комиссию Винограда, потом встретилась с ее представителями и сказала все, что она думает по этому поводу. После того, как был обнародован отчет комиссии, Сарит узнала об ужасных провалах, вызванных безответственными решениями и неправильными действиями руководства. И при этом действующий премьер-министр Ольмерт еще пытается всех убедить, что выводы комиссии не так ужасны, и, если придется снова воевать, он готов извлечь уроки из всех ошибок, которые были допущены. Она бы не хотела когда-нибудь увидеть, как он попытается это сделать за счет других солдат. Сарит растеряна и не знает, что делать. Она не представляет, как можно уберечь своих близких от всего этого…У нее растет сын. Дани хотел, чтобы он тоже стал военным летчиком...
ОХОТНИК, ИЛИ ЖИЗНЬ В ТЕНИ
Раствориться среди чужих. Ходить по краю. Делать ради спасения жизни израильтян то, чего не сделает никто другой... Отслужив двадцать лет в полицейском спецподразделении «мистаарвим» («псевдоарабы») подполковник Яаков Берман, отмеченный двумя высокими наградами «За храбрость» и «За мужество», вышел из тени, возглавив полицию Реховота и окрестностей с территорией ответственности в 227 квадратных километров. В свой новый кабинет он принес из прошлой жизни фотографию друга, погибшего в одной из операций, и клинки, подаренные товарищами по оружию.
Искусство выживания в условиях тотальной абсорбции
Так с чего же начать рассказ о нем? С того, что он родился в Москве, в обычной интеллигентной семье? Тем более, что он и сам говорит об этом так: «Ничего особенного, папа – инженер, мама – экономист...». Потом, правда, добавляет: «Но наша семья была еврейской, и мы всегда об этом помнили. Родственники мамы погибли в Бабьем Яру. Папа начал учить иврит еще в Москве».
Или начать с того, что он оставил в Москве, уезжая в Израиль с аттестатом об окончании средней школы? Конечно же, первую любовь, чистую и трепетную, как это бывает только в 16 лет, а так же друзей-товарищей по школе и двору. Но связь с ними оборвалась навсегда. А от первой любви осталось лишь воспоминание. Побывав в разных странах, Яаков никогда больше не возвращался в Россию и не испытывал ностальгии по бывшей родине.
А, может начать рассказ с того, как он обживался в Израиле? Но и здесь нам не найти красивого сюжета, «американской мечты» на израильский лад. Обычная «олимовская» жизнь, чехарда съемных квартир, случайные заработки, потеря социального статуса. Ульпан Яаков бросит через пару недель, устав от унылых «олимовских» разговоров о неустроенности, и пойдет работать. «Моим первым словом на иврите было слово «мататэ» (метла), - вспомнит он спустя двадцать лет. Впрочем, о своем выборе ни старшие Берманы, ни их единственный сын не пожалеют никогда. Израиль – это дом. Единственный настоящий еврейский дом. «В России у меня ничего подобного не было и не могло быть», - скажет Яаков.
Вот с чего, пожалуй, стоит начать: Яаков живет ожиданием армейского призыва. Он вовсе не собирается служить по правду единственного в семье ребенка - поблизости от дома и в обычных войсках. И вся его дальнейшая история берет начало именно из этой точки. На призывном пункте, не вполне еще владея еще ивритом, Яаков предъявит ультиматум: «Или боевые войска, или не тратьте мое время», а его отправят в армейский ульпан. Опять же из-за слабого иврита он не вполне даже поймет, куда попал, а узнав от старослужащих, что самое крутое в армии - это «сайерет маткаль» (спецподразделение генштаба), заявит командирам: «Хочу туда!». Ему ответят: «Это навряд ли. А чего ты, парень, собственно говоря, хочешь?» - «Служить по максимуму!» - «Тогда тебе туда», - и укажут на автобусы «мишмар ха-гвуль» (пограничные войска).
Теперь самое время вспомнить, что дело происходит в 1993-м году, во время первой интифады. На границе не спокойно, в теленовостях то и дело - сюжеты об очередных столкновениях и джипы пограничников. У Яакова ощущение, что его место – там, и он без малейшего колебания отправляется к автобусам «мишмар ха-гвуль». С этого места в его судьбе обозначивается новый поворот. И мы погружаемся в историю человека, двадцать лет находившегося в тени, чье подлинное имя никогда не упоминалось в СМИ, разве что - лаконичное прозвище «цаяд» (охотник).
Жесткий отбор
Итак, он определился и проходит курс молодого бойца на базе МАГАВа, замечая, что там периодически возникают люди в гражданской одежде, к которым старослужащие относятся с пиитетом. Незнакомцы небриты и нестрижены. У них другое оружие, да и машины отличаются от тех, что у пограничников. Узнав, что речь идет о «псевдоарабах», борющихся с террором на территории противника, Яаков решает стать одним из них. Он вовсе не уверен в том, что его возьмут, и не только из-за ашкеназской внешности и слабого иврита, но и по более веской причине: доверят ли секреты безопасности страны парню, прибывшему из Советского Союза всего полтора года назад? И все же после окончания курса молодого бойца Яаков просит направить его в спецподразделение «мистаарвим» и неожиданно получает разрешение участвовать в отборе на выносливость. Трое суток изнурительных марш-бросков... А что у Яакова в прошлой жизни? Спортзал, занятия акробатикой, он не мастер спорта и даже не кандидат в мастера. В общем, ничего сверх, и в конце испытаний от нестерпимой боли в руках и плечах он уже с трудом натягивает на себя форменную рубашку, но зато получает в награду известие: прошел! Впрочем, ничего удивительного. Ведь кроме физической силы есть еще сила внутренняя. И, вероятно, она угадывалась в нем уже тогда. У командиров спецназа глаз наметанный: они безошибочно определят, кто из новобранцев чего стоит.
Впрочем, до окончательной победы еще далеко. Прошедшим отбор предстоит еще курс интенсивной подготовки, о подробностях которой умолчим. В пограничный супер-клуб настоящих мужчин попасть невероятно сложно: что ни день – отчисляют очередного кандидата, в итоге от набора остается только треть. И в том числе - один «русский». Яаков Берман.
Тут я вынуждена пояснить, что речь идет о спецподразделении пограничных войск, существующем с 1987-го года. Оно создавалось с целью антитеррористической деятельности на территории противников Израиля, где бойцы действуют, маскируясь под местных жителей, и владеют всеми навыками, позволяющими им растворяться в толпе, а так же специальными средствами для проведения «ювелирных» операций по обезвреживанию и ликвидации лидеров боевых группировок и особоопасных террористов. И здесь важен не только результат, но и психологическое воздействие, которое они оказывают на врагов Израиля. Те понимают: «псевдоарабы» где-то рядом и рано или поздно доберутся до каждого из них, и это лишь вопрос времени.
Перемена участи
И кто теперь разберет, есть ли в этом некий высший смысл, или простая случайность, но Яаков Берман не раз предпримет попытку выйти из тени и заняться обычным делом. Однако, судьба распорядится иначе.
Итак, он попадает в спецподразделение в конце 1993-го. В то время там служит еще один «русский» - из предыдущего набора, но, в отличие от Яакова, уже собирается на гражданку. До соглашений в Осло еще не меньше двух лет, в Израиле интифада, но все осложняется еще и тем, что отчаянные ребята переживают гибель своего командира, погибшего в одной из операций.
«Псевдоарабы» - микромодель Израиля, здесь представители почти всех общин. Яаков впитывает в себя все, чем богата эта земля. Превращение вчерашнего московского мальчика в настоящего израильтянина происходит с космической скоростью еще и потому, что день в «мистаарвим» идет за два, и никогда не знаешь, кто вернется на базу после очередной операции, а кто нет.
А что же родители? Прожившие в СССР немалую часть жизни, они не задают лишних вопросов, и особенно, если это касается безопасности страны. Поначалу, конечно, недоумевают: как сыну позволяют в армии ходить с неуставной щетиной и не стричь волосы? Ну а он о себе, понятное дело, лишнего не рассказывает: к чему волновать близких?
Три года армейской службы подходят к концу. Пора на гражданку. Родители считают, что у сына должно быть высшее образование, он и сам к этому стремится. Забегая вперед скажу, что впоследствии Яаков получит не одну, а целых три ученых степени, продолжая служить в «мистаарвим». Потому что делать все по максимуму – его главный жизненный принцип.
А теперь снова вернемся в 1996-й: после соглашений в Осло воцаряется относительное затишье. Работа у «мистаарвим» есть всегда, но адреналин постепенно уходит, и появляется ощущение рутины. Яаков решает не тратить свое время: пора уходить! Но неожиданно начинается операция, продолжающаяся несколько месяцев, где он очень нужен. Так он становится сверхсрочником. Время, между тем, идет, и вот уже Яаков собирается на гражданку в очередной раз, но тут командир отправляет его на офицерские курсы. Яаков в раздумьях: вообще-то он привык принимать для себя решения сам, однако, приказ есть приказ. После окончания курсов он возглавляет группу «мистаарвим». Проходят еще два года. И снова - знакомое ощущение рутины и мысли о демобилизации. Но тут приходит 2000-й год, а с ним интифада, и Яаков вдруг понимает: все, что они делали в «мистааврим» до сих пор на протяжении семи лет, было лишь подготовкой к этим событиям. Его затягивает в новые реалии как в водоворот. В 2002-м Яаков уже командует ротой. В том же году в одной из операций погибает его друг Патрик. Большей потери в его жизни не было, и она невосполнима...
В 2006-м Яаков получает новое назначение, теперь он командир части «мистаарвим», работающей в Восточном Иерусалиме и его окрестностях. За четыре года он в ней все кардинально перестраивает, меняя тактику действия групп, после чего снова возвращается в свою часть, где когда-то начинал служить бойцом, но уже в звании подполковника и становится ее командиром. Теперь Яаков сам разрабатывает операции и решает, на каком участке ему быть, когда и зачем.
Родители узнают о том, чем единственный сын занимался все эти годы, начиная с 1993-го, лишь двенадцать лет спустя, когда их пригласят на церемонию вручения ему высокой воинской награды «За мужество», которой в последний раз в Израиле награждали четверть века назад участника Первой Ливанской Войны. Добавим к сему, что высокую награду полиции «За храбрость» он получил еще раньше.
Он никогда не решится рассказать родителям о том, что пережил в 2004-м году в схватке с главой исламского джихада, когда шел по самому краю, - зато извлечет из случившегося профессиональный урок, научив свою группу избегать подобных рисков. А еще он запомнит на всю жизнь ощущение, которое испытал тогда, в 2004-м: все человеческие сомнения исчезают на границе, разделяющей жизнь и смерть.
Территория ответственности
Всему есть цена. И у тяжелой мужской профессии есть свои издержки, когда очень трудно совмещать работу и семью. В 2008-м Яаков переживет развод, заново обретя детей и разглядев, наконец, красоту окружающего мира, мимо которого мчался на большой скорости с тех пор, как попал в «мистаарвим».
- Если бы не развод, я бы до конца жизни не понял, что значат для меня дети, которых прежде не видел месяцами, живя среди чужих. Я вдруг стал замечать вещи, которых прежде не видел, полюбил природу, горы... Может быть, это испытание было дано такому трудоголику, как я, не случайно? – задумчиво произносит он. – Я пытаюсь жить осознанно, анализирую все, что происходит в моей жизни и профессии, читаю «знаки» судьбы и прохожу свои уроки. Я очень признателен своим ребятам, без которых ничего бы не смог сделать. Мы были командой в полном смысле этого слова. Они были частью меня, а я – их. Иногда я был очень жестким командиром, но они понимали, что иначе нельзя.
Он ушел из «мистарвим» спустя двадцать лет, когда понял, что достиг в этой области своей профессиональной вершины и полностью себя реализовал. Тратить время на рутину человеку, живущему с ощущением включенного счетчика, не хотелось. В 39 лет полковник Берман возглавил полицию Реховота и стал первым представителем большой алии в этой должности. Когда-то он отвечал за безопасность нескольких человек, потом их стало несколько десятков, а сейчас территория ответственности Яакова Бермана - 227 квадратныхкилометров и благополучие 250 тысяч живущих в Реховоте и его окрестностях. Полковник не любит рассуждать о том, что ему мешает в других, предпочитая говорить о достоинствах людей: «Я люблю людей благородных и безошибочно замечаю эту черту в других и ценю ее не меньше, чем способность людей быть настоящими, которые не прячутся за масками, говорят то, что думают, а не то, чего хотят услышать другие. Люблю людей профессиональных, неважно, в какой области - когда они что-то делают мастерски..».
...Я смотрю на присланную Яаковом детскую фотографию, где он снят в матроске и с игрушечным автоматом в руке, и думаю: неисповедимы пути судьбы... И еще я думаю о том, что встречи с такими людьми укрепляют мою веру в человечество и надежду на лучшие для Израиля времена.
БЫЛА У СОЛДАТА "МАТЬ"
Сначала они услышали «бум», потом будто по стенам застучали мелкие камешки. Все заволокло пылью. «Я ранен!» — закричал Хамуз. Карасенти бросился к нему. Матари почувствовал, что ногу свело судорогой. Из семи человек, находившихся в тот момент в комнате, ранило их троих. В последний день резервистских сборов! Когда именно они — Хамуз, Карасенти и Матари — должны были «сворачивать» базу и отправлять солдат домой. Следом за первым фугасом от палестинцев прилетел второй «подарок», упавший неподалеку от столовой. К счастью, людей там не было.
Полгода спустя. У Хамуза до сих пор в ноге осколок. Железяка сидит глубоко: чтобы удалить ее, нужна серьезная операция. Карасенти стал хуже слышать, правда, рана на бедре давно затянулась. У Матари благополучно извлекли осколок из икры.
Они появились передо мной, как и было оговорено, минута в минуту. А друг с другом встретились на два часа раньш. К счастью, Карасенти не застрял в пробках, хоть и добирался аж из Кирьят-Аты. Мужчины уселись в городском парке и первым делом извлекли из сумки маленький примус и джезву, отдавая дань многолетней армейской традиции. («Однажды Хамуз и Матари решили меня навестить. Зашли в гостиную, расположились на ковре, вытащили примус. Моя жена уже привыкла. А за столом мы кофе пьем только поодиночке», — скажет мне позже Карасенти.) Распивая в парке дымящийся кофе, вспомнили последние сборы. «Как этот парень, забыл его фамилию, — начал Матари, — уговаривал тогда Йоси: «Поехали ко мне домой после сборов», а тот ему: «Что я у тебя забыл?» А парень в ответ: «Я обещал детям привезти настоящую обезьяну». Все захохотали, вспомнив поросшие волосом уши Йоси. Потом вспомнили другой случай, как они специально вырядились, чтобы поднять настроение усталым солдатам, возвращавшимся с поста на базу под проливным дождем. Когда те вошли в столовую, промокшие до нитки, они увидели стол с дымящейся едой и троицу, одетую в белые поварские колпаки и...кальсоны. Напоследок всплыла в памяти еще одна история: в Газе бой, пальба. Десантники стреляют из укрытия. Ротный командир, не отводя глаз от прицела, машинально фиксирует все, что происходит рядом. «Солдат, а ты что не стреляешь?» — стучит он рукой по мешку с песком, приняв его за солдатскую голову. Насмеявшись вдоволь, ровно в пять троица поднялась и поехала на встречу со мной.
— Мы — треугольник, жесткая конструкция, — скажут они мне позже. — Убери у треугольника одну из сторон, и все рассыплется.
Потому и выбирали так долго день встречи. Чтобы приехать смогли все.
Матари — 36 лет, он обязан ходить на сборы. Ну а зачем это Хамузу в его 53? Или Карасенти, которому уже 45? У Хамуза — свое дело: фирма, поставляющая оффисное оборудование. Карасенти — директор одного из заводов пищевой компании. Матари — заместитель генерального директора дочерней фирмы крупного предприятия. У Хамуза и Матари — по двое детей, у Карасенти — четверо. Кажется, забот хватает. Но тем не менее эти солидные отцы семейств, как мальчишки, с трепетом ждут дня, когда снова напялят на себя защитную форму, возьмут в руки оружие и станут называть друг друга не по имени, а по армейским кличкам. Кстати, а знает ли вообще кто-либо в роте их имена? Конечно, нет! - Только по фамилиям, которые по сути уже давно превратились в армейские клички.
Впрочем, как раз у Хамуза настоящая фамилия — Хамед. Хамуз — это имя его отца, уроженца Сирии, который тоже в свое время отслужил в израильской армии. У Карасенти — два брата-погодка, все прошли через десант примерно в одно и то же время. Матари — единственный десантник в семье. Родители долго сопротивлялись тому, чтобы их сын служил в боевых войсках, но Юваль твердо стоял на своем и в конце концов добился чего хотел.
Ицхак Хамед — самый «старый» не только в роте, но и во всем батальоне. Его первые резервистские сборы, совпавшие с Войной Судного дня, растянулись на целых полгода. Там Хамуз, кстати, познакомился с «батей» — так называли десантники Ицхака Бакиша, тогдашнего «расапа» (ответственного за обеспечение роты всем необходимым). Это была личность! Бойцы идут в гору, кое-кто уже«спекся», а «батя», который вдвое старше всех, в хорошем темпе несется впереди с 30-килограммовой поклажей на плечах.
Некоторые считают, что три недели резервистских сборов — это много… Когда-то резервистов призывали на 70 дней, и это считалось в порядке вещей. Правда, время было другое, современная армии с ее высокими технологиями уже не нуждается в таком большом количество людей. Но и мотивация была иной. Если кто-то из родившихся в 1948-м году в 1973-м не шел на сборы, на него смотрели как на изгоя. Ну а для новобранца получить «21-й профиль» тогда означало распрощаться с мечтой о государственной службе, водительских правах и прочем. Сегодня это уже не так.
Похоже, что эта троица из армейской элиты. В прошлом все они десантники. Хамуз совершил около четырех десятков учебных прыжков, Карасенти и Матари — чуть меньше. А теперь все трое - «расапы» (старшие ротные сержанты, на которых держится жизнеобеспечение роты десантников).
У роты есть командир, но без этой троицы он как машина без бензина. Потому что хороший «расап» - он солдату как отец и мать. Заботиться о том, чтобы солдат был сыт и не мерз на посту.
...Я рассмеялась, представив, как эта троица обходит посты и кормит дюжих десантников с ложечки манной кашей... Однако моя гипербола на самом деле недалека от действительности. Однажды троица подняла на ноги руководство базы, обнаружив, что один из солдат мерзнет — зима, а на посту нет печки. Они предъявили ультиматум: или завтра же туда проводят электричество, или им мы обратимся в вышестоящие инстанции. К обеду печка была. Другой раз далеко за полночь вдруг пошел сильный дождь: «расапы» туг же спохватились, сели в машину и стали развозить солдатам, несущим караул на дальних постах, теплые куртки и термосы с горячим кофе. Еще было такое: как-то в роту не завезли в достаточном количестве продукты. Сержанты перекрыли дорогу армейскому грузовику, ехавшему своим маршрутом, и потребовали, чтобы тот отправился за продовольствием.
А как они готовятся к сборам! Списки необходимого составляются загодя — месяца за два. Потом начинаются звонки по инстанциям — приходит время подключить связи, которые у хорошего «расапа» завязываются в течение нескольких лет. Один кибуц ежегодно жертвует десантникам свежую рыбу, другой — чеснок и так далее. К первому дню сборов машина «расапа» напоминает скатерть-самобранку, чего в ней только нет — начиная от деликатесов и спальных мешков на гагачьем пуху до компьютерных игр (чтобы «ребята не скучали в свободное время»). Тут же армейское снаряжение. Если «расап» получает по связи сообщение о проникновении на израильскую территорию подозрительных лиц, у него в машине есть все дня того, чтобы незамедлительно развернуть блокпост. И в бой «расапы» идут в числе первых. Хамуз участвовал в двух крупных кампаниях — Войне Судного дня и Первой ливанской. Карасенти — в Первой Ливанской. Матари мобилизовался в армию позже, в 1987-м: на его долю выпала интифада и операции в Газе.
Карасенти не забудет, как израильтяне брали Сидон. В боях за него погибли двое парней изо его роты. Утром, после того как Сидон пал, из одного здания навстречу десантникам вышли дети лет семи с поднятыми руками. У Карасенти сердце оборвалось: перед глазами сразу возник известный снимок периода Катастрофы, где запечатлен маленький мальчик с поднятыми руками. Парни из его роты тоже были в шоке: они бросились к детям, стали их успокаивать и совать в руки шоколад, вытаскивая его из карманов своих курток.
…Однажды Карасенти, проснувшись, увидел на экране мобильника много пропущенных звонков, и все от Хамуза. Он тут же набрал его номер: «Что случилось?» — «У ребят ужасное настроение. Сегодня убили одного из наших солдат...» Хамуз не сказал ему: «Приезжай», но этого и не требовалось. Карасенти тут же все бросил и помчался на север. Вместе с Хамузом он отправился в ближайший кибуц и пригнал оттуда трактор. Сержанты установили погибшему парню обелиск — на том месте, где это случилось. Съездили за цветами, провели траурную церемонию. В тот момент все они были вместе, занимались одним делом, и это немного снимало напряжение. Только боль, она никуда не уходит, остается. Особенно если ты знал погибшего, ел с ним за одним столом, спал в одной палатке, участвовал в одной операции.
…Как-то Хамузу попалась на глаза заметка о голодающем солдате, и он был просто вне себя. В армии достаточно еды, и такого не должно быть! Очевидно, в той части, где подобное случилось, некудышный «расап». Хамуз помнил, как однажды столкнулся с равнодушным «расапом» на своих первых резервистских сборах в 1973-м году. После того, как его сменил «батя», Хамуз в полной мере почувствовал разницу. Когда в армии заботятся о солдатском быте, в роте совсем другая атмосфера. Неважно, кто ты на гражданке — адвокат или студент. «Русский», «эфиоп», репатриант, или родился здесь — какое это имеет значение? На сборах все равны, носят одинаковую форму и должны помогать друг другу.
Карасенти не забудет, как однажды на сборы явился резервист и пожаловался, что едва наскреб деньги на дорогу: семья на грани нищеты. Это повергло троицу в шок, «расапы» задумались, как помочь своему товарищу. Под вечер поставили в неприметном месте коробку с надписью: «Ребята, семья одного из нас испытывает денежные затруднения. Надо помочь». В результате собрали несколько тысяч. Попутно запаслись на кухне продуктами и отвезли по адресу того парня, оставив их на пороге, чтобы не смущать его семью.
Карасенти, у которого сын служит в десанте, хотел бы, чтобы и для него «расап» разбился в лепешку и раздобыл зимой спальный мешок на гагачьем пуху.
А теперь о том, как самый младший из троицы - Матари впервые встретился на сборах с Хамузом и Карасентией. Ему сказали, что «расапам» нужно помочь в одном деле. Матари зашел к ним в комнату и увидел, как эти двое сидят за столом и аппетитно уплетают арбуз с белым сыром. Они пригласили его присоединиться к трапезе. Попутно вспоминали забавные случаи из армейской жизни и смеялись. Матари понял, что попал в правильное место, а те, в свою очередь, решили, что он им подходит, поскольку чувство юмора есть, аппетит хороший, и решили его от себя не отпускать: так Матари стал в роте третьим «расапом».
Как долго они собираетесь участвовать еще в резервистских сборах? Пока армия будет в них нуждаться. Чтобы у читателя не сложилось впечатления, что сборы — это нечто вроде армейского цирка, следует уточнить: на самом деле работа очень непростая и ночи без сна («расап» ложится спать позже всех и раньше всех встает). А еще это большой кусок их жизни, назовите как угодно — мужской клуб, воинское братство, настоящие друзья. Не случайно, самый радостный день для них — это первый день сборов, самый грустный — последний, когда надо снять форму и разойтись по домам. Вспомните свое ощущение, когда возвращаетесь из Эйлата после проведенного там отпуска. Прилив энергии, хорошее настроение….Для них сборы в определенном смысле нечто вроде Эйлата - выдергивают из рутины. И еще они выполняют чисто мужскую работу, встречают своих лучших друзей, устраивают друг другу розыгрыши, вспоминают смешные истории. В общем, совсем нескучная жизнь. Что же касается роты, обеспечением которой они занимаются по долгу службы, то важнее всего для низ услышать от солдат в последний день сборов одно словечко: «Сабаба!» (как здорово — сленг.) Ведь что обычно вспоминает тот, кто возвращается домой со сборов? Не то, как и где он стрелял, а то, как его кормили и как ему спалось. Вот они и стараются сделать все для того, чтобы у каждого в их роте — не важно, «старичка» он или новенького было ощущение, что он попал в правильное и душевное место.
НЕРАВНЫЙ БОЙ
Наверное, проще всего было бы написать: «Вот он, герой, завязал бой с тремя террористами. Уже будучи тяжело раненым, насквозь прошитый пятью пулями, убил одного из них, а второго, возможно ранил. Да еще успел позвонить другу, чтобы сообщить о терракте! Откуда эти хладнокровие, выдержка, когда тебя убивают, откуда это точность стрельбы?»
Но что-то не выстраивается накатанный сюжет, да и сам герой твердит, что он вовсе не герой, а его любимая женщина уже готова послать назойливых телевизионщиков к такой-то матери с их глупым вопросом: «Как вы относитесь к тому, что ваш друг герой?» И уж совсем не стыкуется со всей этой историей бравурный конец типа: «Так на его месте поступил бы каждый из нас. Это наша земля, другой у нас нет».
Ключ истории в том, как он, наш герой, а пора бы уже и назвать его - житель Карней Шомрона Виталий Бинус ее рассказывает. Главное - не пропустить деталей. Итак, он едет где-то в районе четырех пополудни по «территориям», управляя «Пежо» одной рукой: вторая покоится на сиденье, в ней - пистолет с затвором на взводе, в малом барабане 17 пуль («так он начал ездить по территориям с начала интифады»). На встречную полосу выезжает с обочины черный джип «Исузу» с желтыми номерами - он движется со стороны Туль-Карема, дорога в который блокирована израильской армией. Когда расстояние между джипом и «Пежо» сокращается до 30 метров, крышка верхнего люка джипа открывается, оттуда показывается некто и тут же открывает огонь из длинноствольного автомата «галиль» (стрельба из этого вида оружия на расстоянии в 30 метров - это практически расстрел. Обшивка «Пежо» прострочена пулями (позже военные эксперты насчитают в кузове 28 отверстий). Виталий ощущает сильный толчок в грудь, резкую боль и разливающуюся по телу слабость. Он оседает на соседнее сиденье, не выпуская из рук оружия. В джипе слева открывается дверь и из нее показывается второй стрелок. Виталий открывает по нему огонь на поражение. Он не видит, как тот падает замертво, потому что тут же переводит дуло на затемненные стекла джипа со стороны водителя и всаживает в них несколько пуль. Но есть еще третий, который в этот момент возобновляет стрельбу из верхнего люка джипа. Виталий чувствует, как в его грудь входят очередные пули. Руки уже не слушаются - он не в состоянии нажать курок. Террорист выходит из джипа, приближается к «Пежо», стреляет два раза в упор в спину Виталия (позже в его джинсовой куртке насчитают 14 дырок), забирает его пистолет и уезжает. Виталий последним усилием нажимает на пелефоне кнопку вызова своего друга - Йоси. Перед долгим провалом в забытье он еще раз приходит себя уже в машине «скорой»: «Я в самом деле живой?» - спрашивает он спасателей.
Как видим, это был настоящий бой. Правда, неравный - трое против одного. Но этот один был профессиональнее тех троих.
Итак, он профессионал. Это не подлежит сомнению. На его теле четыре отметины от предыдущих ранений: трех ударов ножом и одной пули (бронежилет не спас: били из винтовочного обреза на близком расстоянии). Мастер спорта по стрельбе. Капитан милиции, проработавший в уголовном розыске девять лет (очередное, майорское звание должны были присвоить в 1988-м, но он неожиданно уволился из органов. Собрался в Израиль. Из-за первого допуска секретности пришлось ждать долгих четыре года).
Плюс опыт: два года на китайской границе в разгар событий (горел в танке - на ногах и по сей день следы от ожогов). Работа в группе захвата, использовавшейся при борьбе с террористами - лучшей группе, о ней даже был снят учебный фильм, который демонстрировался в высших школах милиции в качестве учебного пособия. Десант в Нагорный Карабах... После Нагорного Карабаха он сказал себе: «Все. Здесь больше оставаться нельзя», - и подал документы на выезд.
Все мужчины в его семье - воины, офицеры. Дедушка погиб после войны на западной Украине – в бою с бендеровцами. Отец - генерал-лейтенант железнодорожных войск.
Свою первую награду - именные часы за задержание опасного преступника - он получил, когда учился в восьмом классе. Случайно оказался с друзьями на месте преступления, где был убит работник железной дороги, и задержал убийцу.
Стрелять его учил отец. Страсть к оружию - тоже от него. И этот принцип: если у тебя есть оружие, ты должен уметь им пользоваться – тоже отцовский.
Кое-кто из его близких суеверно считает, что все эти мужские забавы с оружием в его жизни были не случайны - он словно готовился к тому, чтобы однажды принять этот неравный бой и выиграть его (я могла бы написать здесь другой глагол «выжить»).
На его счастье, убийца оказался дилетантом, и «контрольный выстрел» произвел не в голову, как это обычно делается в таких случаях, а в спину. Как наш герой выжил с двумя навылет пробитыми легкими, многочисленными повреждениями сосудов и огромной потере крови? Как будто судьба, начертавшая ему этот черный день, вдруг передумала и переиначила сюжет его жизни. Потому что с того момента, когда джип с убийцами покинул место боя, все на удивление стало складываться чудесным - как по мановению волшебной палочки - образом. Пелефон друга оказался включенным; «скорая» помощь оказалась поблизости; врачи, вопреки инструкции, не стали дожидаться армейского сопровождения и тут же выехали на «территории», поскольку понимали, что дорога каждая минута; первая помощь на месте была выполнена очень профессионально; операция, длившаяся в больнице «Яффа-Гилель» четыре с половиной часа, во время которой хирургам пришлось вскрывать сердце здорового 47-летнего мужчины, прошла удачно; на 5-е сутки Виталий пришел в сознание.
Когда его дочь включила телевизор, она увидела отцовскую машину, изрешеченную пулями. Место было обнесено синей лентой, там ходили полицейские и что-то замеряли. Утром она помчалась в больницу и даже не сразу узнала отца. Когда Виталий пришел в себя, в трахее у него была еще трубка, каждое слово давалось с трудом, а он хотел успеть что-то сказать, отдать последние распоряжения. В отличие от близких, он еще не знал, что главная опасность уже миновала, и он будет жить…
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Вообще-то о войне лучше всего писать после того, как она уже закончилась. Когда уже знаешь, что больше никого не убьют, и можно не бояться за своих близких. Еще недавно мне казалось, что я живу в Израиле ужасно давно, а оказалось, что речь идет всего лишь о шестнадцатилетнем промежутке между двумя войнами.
Первая война застала меня в постели. Я проснулась за минуту до ее начала от звука хлопнувшей дверцы (кто-то парковался под нашими окнами). А через мгновение тишина взорвалась жутким воем (звука настоящей, некиношной сирены мне еще слышать не приходилось). Потом был «бум», от которого задрожали стены (хотя ракета упала довольно далеко от центра Тель-Авива – в Рамат-Гане). Прибывшие в страну полтора месяца назад и не знающие иврита, мы просидели в противогазах целую вечность, а окно осмелились расклеить лишь под утро, когда услышали на лестнице шаги (если люди покидают загерметизированные комнаты, значит, отбой уже был).
Приметой той странной войны были противогазы и клейкая лента для «хедер а-тум». Примета нынешней войны - беженцы. Беженцы с Севера. Увозящие своих детей подальше от рева сирен - в центр страны и на юг.
Вторая война застала меня на Мертвом море, куда я укатила 9 июля в двухнедельный отпуск, а через три дня на север страны обрушились ракеты. Но почему-то начало войны и осознание того факта, что Израиль вступил в очередную тяжелую битву за свое существование, прочно связалось в моем представлении с первой ракетой, упавшей на Хайфу.
Беженцев я увидела в Араде уже в первые дни после падения ракет. Одни, минуя город, спускались в машинах к гостиницам Мертвого моря, образуя на дороге непривычную для середины недели пробку. Другие метались по Араду в поисках съемных квартир. «Сколько вы собираетесь здесь пробыть?» - спрашивали их посредники. «Пока два дня, а там посмотрим». Этот странный ответ не вызывал ни удивления, ни возражения. Потому что всем хотелось верить: эта война долгой не будет – стоит Израилю ввести в Ливан войска, и все сразу закончится. Но ракеты продолжали падать. Не по ночам, как во время первой войны, а в любое время суток. И в отличие от предыдущей войны, нынешняя с первого дня ознаменовалась жертвами, и их становилось все больше.
В двадцатых числах июля я покидала Арад (странный город без единого светофора и с главными воротами, закрываемыми на ночь и открываемыми по утрам) и возвращалась в Тель-Авив. В электронной почте ожидал ворох писем и сообщений. Живущие в России однокурсники беспокоились о моем здравии и просили прокомментировать происходящее на Ближнем Востоке для их изданий. Пресс-служба СОХНУТа сообщала об экстренных мероприятиях для жителей севера страны. Журналистка из Акко писала о неразберихе, творящейся в ее городе и просила содействия. Было еще одно любопытное послание - из Кармиэля, от бывшего земляка. Точнее, его дневник событий, сопровождаемый коротеньким письмецом:
«Привет! Спасибо, что позвонила, не забываешь старых друганов. Горжусь успехами твоей дочери-журналистки, правда, ее удаль молодецкая иногда пугает. Я вот тоже нашел себе занятие, превратился в эдакого кармиэльского акына: что вижу, о том пою. Веду дневник событий с начала войны. Прочтешь его ниже. Пиши, звони. Всего доброго, Миша».
С Михаилом Васерманом мы знакомы более двадцати лет: он был директором театра в нашем городе, откуда репатриировался в Израиль на год раньше меня. Ниже я привожу выдержки из присланного им дневника, который он ведет с начала войны:
***
«12.07.06
Точно как в анекдоте, про чукчу, у которого после похода в баню вечно что-нибудь случалось. То деньги поменяли, то фуфайку потерял. Сегодня утром в половине 9 уже были на море. В девять вошли в воду. Я натянул маску и нырнул. Под водой тишина, стайки рыбок играют в догонялки. Тучи мальков разучивают элементы синхронного плавания. Море синее спокойное, слева, в дымке Хайфа, корабли на ближнем и дальнем рейде. Странно, что не видно чаек. Справа, со стороны Рош-а-Никра, раздались звуки разрывов, явно пушечных. Появился вертолет, низко пролетел над пляжем в сторону Хайфы. И через минуту вернулся на север в направлении Ливана. Что-то было не так. В полдень мы уже были по дороге домой. По радио передавали последние известия. В этот момент мы еще не знали, что все еще только начиналось.
13.07.06
Вижу по телевизору, как в Нагарии полыхает дом, который расположен напротив того, где живет мой младший сын Леня с женой. Только что говорил с Леней. Он рассказывает, что от падения ракеты их кот Рыжий так испугался, что у него началась "медвежья болезнь". Поскольку возле горящего дома - столб с трансфоматором, который тоже полыхает, электричество в этом районе включат только через несколько часов. Кажется, мне удается уговорить детей срочно уехать из Нагарии, хотя бы на выходные.
15.07.06
Утром, когда на пустыре, в ста метрах от дома, взорвалась ракета, взрывной волной выдавило стекло задней двери моей машины. Позже приезжает полиция, делают фото и предлагают наведаться к ним в участок. Думаю, что завтра утром заеду к ним. Интересно, что будет дальше. Пока машина стоит у дома. Если ее ночью не угонят, то утром поеду.
Еще точно не знаю, куда упала очередная ракета в городе, но пыль, которая при этом вылетела из решетки нашего кондинционера, я уже убрал. Как установить на место остальные решетки, не знаю. На чердак залезать пока не буду. Надеюсь, что там все нормально.
16.07.06
Главное, что мы все вместе. Если мы прогнемся - вся свора налетит. И это недопустимо.
Вроде бы, квартал Насраллы похоронен нашими бомбежками. Если шейх засыпан в своем бункере, то можно представить, как он потеет. Не бункер, а сауна. А он в черной простыне. Точнее, в черном плаще с ватным подбоем.
С легким паром!
17.07.07
От взрывной волны вдребезги рассыпалось стекло в задней двери моей машины – это случилось пару дней назад, а сегодня я, наконец, выбираюсь в страховую контору, после чего еду в мастерскую, где меняют стекла.
- А как насчет оплаты? - спросил я.
- Привези справку из полиции.
В полиции с моих слов заполняют бланк, а мне выдают письмо с подтверждением описанного происшествия. И тут появляется знакомый, который служит в полиции давно. Вот он мне и подсказывает, что нужно делать дальше. Оказывается, я должен ехать в муниципалитет:
- Надеюсь тебе повезет, и оценщик окажется на месте.
На третьем этаже оценщику оборудовали отдельный кабинет. Тут же секретарша, которая делает копии документов на месте. Все, теперь, можно говорить с оценщиком. Приятный дяденька, но очень занятой. Масса телефонов, отчетов, факсов. Он приносит мне извинения за причиненный ущерб. Заполняет ваучер, сообщает телефоны фирм, которым поручено производить подобные ремонты. Жаль, что они не у нас в городе, но придется смириться. Спускаемся на стоянку. Фотографируем машину. Прощаемся, желая друг другу удачи.
Ночь с 17.07.06 на 18.07.06
Я пишу эти строчки на исходе сумасшедшей ночи, которую пережил город на этот раз.
Едва стемнело, завыла сирена. Звук настолько невыносимо-тревожный, что даже на меня, пережившего во время службы в Советской Армии в 1968-м году всякое, эта тревога производит сильное впечатление. Самое большое беспокойство у нас с женой, как и у всех, за детей и внуков. И еще мой отец. Он ведь живет один. Как он там? Старый вояка успокаивает меня, советуя заняться младшими и потом доложить ему, все ли в порядке.
Старший сын Алик с женой и детьми живут недалеко и уже со всеми соседями сидят в бомбоубежище дома. Правда, там очень тесно и трудно дышать. По словам сына, моя старшая внучка Авиталь не спит, ходит и успокаивает всех сказками, а младшая - Лиель спит на руках у матери.
Глухие звуки разрывов ракет проникают сквозь стены. В нашей квартире есть небольшая комната-убежище. Жена предлагает сыну приехать к нам, воспользольвавшись наступившей паузой. Он соглашается. Под звуки кононады, воющих сирен, сообщений по телевидению о том, куда угодила очередная ракета, машина подъезжает прямо к крыльцу. Быстро заносим в дом детей, игрушки, с которыми не хочет расставаться старшая внучка.
После непродолжительной возни со спальными местами, наконец, укладываемся спать. Старший сын Алик загрузил свою машину и готов утром ехать на работу. Все в сборе. Можно доложить Оскару – отцу моей невестки (он дежурит у своей матери), что все, наконец, в сборе и готовы к дальнейшему развитию событий. Затем звонок моему 82-летнему отцу.
- Хорошо, - говорит папа, - а обо мне не волнуйся, утром созвонимся.
20.07.06
Хоть война уже идет почти 200 часов без перерыва, мы все урываем минутки, чтоб прогуляться по улицам, встретить знакомых, перекинуться парой слов, обсудить события минувшего дня и ночи, приободрить друг друга анекдотом или смешной историей. Например, о том, как одна моя знакомая на восьмом месяце беременности попыталась уехать на время обстрелов куда-нибудь подальше, и отправилась в турбюро.
Агент, узнав о сроке беременности, уверенно сообщил, что её в самолет не пустят.
- А что же можно сделать?
- У меня есть для вас очень интересное предложение, - тут же нашелся он, - У нас появился новый маршрут и я хочу вам его предложить!
- А что за маршрут?
- Путешествие на каяках по Иордану. Очень успокаивает! А вам, в виде исключения, дадут два надувных жилета и две каски!!!
21.07.06
В ворота кладбища входим молча. Народ все прибывает, уже все возможные места для парковки машин забиты до отказа. Поток людей, разделившись на рукава, устремляется к участку, где хоронят павших воинов. Доносится женский крик: «Не прячьте его от меня!» и звук падающих на крышку гроба комков сухой земли. Я стою с внешней стороны невысокой стены. Впереди почетный караул в коричневых беретах. Невидимый мне военный рав произносит молитву и тысячекратное эхо доносит ее последнее слово - «Амен».
Наступает черед командиров. Полковники вспоминают своего бойца Надава с таким теплом, словно речь идет о их лучшем друге. Через две недели этому мальчику исполнился бы двадцать один. И подарки к этой дате были уже приготовлены и ждали именниника в его комнате - в доме отца.
Близкий друг Надава, который был с ним еще сегодня, в пять утра, вместе в бою, сбиваясь от слез и волнения, говорит, что теперь его жизнь поделилась на две части – до гибели друга и после нее.
И вдруг начинает выть сирена. На часах 14 часов 17 минут. Никто не шевелится – все стоят, как стояли. Большая масса людей, объединенная вместе в общей печали. Прощальная церемония продолжается. Офицеры разных родов войск возлагают на могилу венки.
В 15 часов 37 минут снова раздается вой сирены. Солдаты почетного караула поднимают вверх винтовки. Три залпа в честь погибшего кармиэльца: звуки выстрелов тонут в грохоте разорвавшихся неподалеку ракет.
24.07.06
За годы жизни в условиях местного жаркого климата, когда приходится жить с открытыми окнами, для многих кармиэльцев стало привычным не нарушать договоренности о соблюдении тишины и покоя в течение двух послеобеденных часов. Не нами заведено. Давняя традиция. Вот и сегодня день выдался на удивление тихим. И так продолжалось до 15 часов 55 минут. Я уже было подумал, что нашим удалось отогнать банду от ближних рубежей.
Кстати, сегодня, встретил одного давнего знакомого, который рассказал поразительную вещь. Якобы, он видел по одному из телеканалов, как показывали устройство одного из бейрутских домов. С виду – обычная жилая многоэтажка. И вдруг внешние стенки верхних этажей расходятся по сторонам, обнажая пусковую установку, из которой вылетает ракета, после чего стенки возвращаются на место, и дом не отличишь от других.
15.55. Моя старшая внучка Авиталь, заслышав звук сирены, вместе с маленькой Ликой и мамой пулей летят в комнату-убежище. Пока я отключаю газовый кран и выключаю телевизор, проходит пара минут. Я захожу на наш островок безопасности, где сидят мои девочки и тут же получаю выговор от Авиталь.
- Деда, - говорит она мне, грозя пальчиком, - запомни, что когда ты слышишь сирену, надо сразу идти в специальную комнату. А если будет «бум», нужно быстро лечь на пол.
Я смотрю на маленькую светловолосую девочку четырех с половиной лет и начинаю про себя молиться: «Творец всего сущего, сделай так чтоб она это быстро все забыла - и жуткий звук сирены, и взрывы ракет, которые рвутся совсем близко, и то, как она «воспитывала» дедушку, грозя ему маленьким пальчиком. И пусть забудет все это ее младшая сестренка Лиэль, которая тихо укладывает головку на подушку и молча смотрит в потолок».
Через пять минут я выхожу в салон и выглядываю в окно. Вижу, как в середине подъема дороги на Маалот вырастает столб земли, поднимая тучу пыли. Стекла в доме начинают дрожать.
Сиеста давно кончилась.
17 часов 45 минут - третья сирена подряд. Авиталь, усаживаясь на пол нашего маленького убежища, произносит: «Мама, ну сколько можно! Эти сирены и «бумы» не дают мне покушать. Просто невозможно терпеть!!!»
P.S. Прежде, чем поместить здесь чужой дневник, я заручилась согласием автора.
- Знаешь, - сказал он мне в телефонном разговоре, - я в эти дни часто вспоминаю пьесу «Дракон» Шварца, и меня не покидает странное ощущение, будто и я пишу одну из страниц «черной книги», о которой упоминает главный герой пьесы Ланцелот. Надеюсь, что час, когда «дракон» будет уничтожен, уже не за горами. И тогда, наверное, эта книга из обвинительного акта просто превратится в книгу наших общих воспоминаний о бедствиях, которые нам довелось пережить.
А НАЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА
Нет участи горше той, что выпадает на долю людей, чьи близкие пропали без вести или попали в плен. Участь из неизвестна, и нужно очень много сил для того, чтобы верить, надеяться и ждать. «Однажды Уди сказал мне, что никогда в жизни меня не оставит, а мой муж человек сильный, и он обязательно выполнит свое обещание», - говорит Карнит Гольдвассер, жена резервиста, похищенного накануне второй ливанской войны. Собственно, этот инцидент на северной границе и положил начало драматическим событиям, которые Израиль пережил минувшим летом. В прошлую пятницу Карнит вернулась из Италии, где встречалась с главой католической церкви и просила его содействия в освобождении ее мужа.
С тех пор, как Уди пропал, в их маленьком доме живут одни воспоминания о лучших временах, которые отдаляются с каждым днем – пошел уже восьмой месяц с тех пор, как Карнит получила страшное известие. 12 июля Уди должен был вернуться с резервистских сборов. Карнит всегда тщательно готовилась к этому дню, зная, что муж придет домой голодный и усталый: покупала деликатесы, продумывала каждое блюдо, которым она порадует Уди. Утром, собираясь в технион, она, как привычно включила радио и услышала, что не северной границе произошел инцидент: среди солдат есть убитые и раненые. Ей стало не по себе: Уди служил как раз на севере. Карнит отправила мужу сообщение по мобильному: «С тобой все в порядке?» Уди не ответил, и Карнит успокоила себя мыслью, что просто он находится в районе, где плохая связь, или слишком занят – такое уже не раз случалось. А кроме того, ее Уди такой умный, сильный, с хорошей реакцией – да он бы все равно нашел выход из любой, самой тупиковой ситуации. За восемь лет совместной жизни Карнит слишком хорошо изучила характер своего мужа.
Между тем ответа на ее сообщение все не было. Подождав пару часов, Карнит набрала номер Уди: его телефон был переключен на режим автоответчика. «На севере сейчас большой балаган, – подумала она, - наверное, он еще не получил моего сообщения». И тут в доме зазвонил телефон. Карнит бросилась к аппарату. Звонил отец Уди, который в этот момент находился в Южной Африке: «Уди выходил с тобой на связь? – спросил он. – Я услышал сейчас в новостях по Си-Эн-Эн, что на севере похищены два израильских солдата». В этот момент Карнит начала плакать. «Подожди, мы с женой сейчас же выезжаем в аэропорт и возвращаемся в Израиль», - сказал отец Уди и повесил трубку.
В полчетвертого в дом осторожно постучали. Еще подходя к двери, она поняла, что увидит за ней людей в военной форме. «Простите, мы хотели бы видеть Карнит Гольдвасер», - сказал один из них. «Это я», - потерянно произнесла она, пропуская гостей в дом. Они прошли в салон, молча опустились на диван, а выражения лиц у них были такие, что можно было уже ничего не объяснять: у Карнит все внутри помертвело, она приготовилась к самому худшему. «Ваш муж Уди пропал на севере». «Что значит «пропал»?» - не поняла Карнит. «Среди солдат есть убитые, мы еще не всех опознали, и есть похищенные», - объяснили ей и сказали, что в процессе опознания им понадобится ее помощь.
После ухода военных Карнит поехала к матери в Нагарию. Ей казалось, что военные утаили главное, и на самом деле они уверены: Уди - среди погибших, и значит, ее назавтра ждут похороны, а в доме нет черной одежды – надо будет взять что-нибудь у матери. С другой стороны, Карнит зачем-то захватила с собой дорогостоящие фотокамеры, которыми очень дорожил Уди, увлекавшийся фотографией: ведь ее теперь не будет дома достаточно долго, и если камеры украдут, Уди очень расстроится. Мать наотрез отказалась дать ей черную одежду: «Ведь еще ничего не известно. Может, Уди жив». И она была права: в одиннадцать вечера Карнит получила сообщение из армии, что опознано последнее тело - Уди среди погибших нет, он похищен вместе с другим солдатом. В ту же ночь ЦАХАЛ предпринял операцию по вызволению из плена Уди Гольдвасера и Эльдада Регева, но она была неудачной и только увеличила число жертв. А ближе к утру на север обрушились ракеты Хизбаллы.
Когда в Израиль вернулись родители Уди и отец Карнит, который накануне событий путешествовал по Канаде, она почувствовала себе более защищенной перед обрушившейся на нее трагедией: теперь семья была в сборе и можно было начинать действовать. Первым делом связались с товарищами по несчастью – родственниками Эльдада Регева, которого похитили вместе с Уди, и родителями пропавшего в Газе Гилада Шалита.
- Всем нам пришлось постепенно учиться, что нужно делать в таких случаях, - говорит мне Карнит, приземлившаяся всего три часа назад в аэропорту Бен-Гурион. – Я, например, инженер в области экологии, и могу объяснить тебе все, что хоть как-то связано с охраной окружающей среды. Что же касается Хизбаллы – то в первое время после похищения Уди я совершенно не понимала, с чем мы столкнулись. Мы учились тому, как надо действовать, чтобы это не нанесло вреда нашим близким, которые находятся в руках Хизбаллы. Мы должны были брать в расчет, что, возможно, противник следит за каждым нашим словом, отслеживает каждый наш шаг. И нас учили всем этим премудростям люди, которым приходилось сталкиваться с подобными ситуациями: как надо вести себя, что говорить, к кому обращаться за помощью в первую очередь, о чем просить.
За семь месяцев Карнит вместе с другими родственниками похищенных солдат побывала в США, Англии, Франции, России, Италии, где встречалась с политиками и известными общественными деятелями в надежде, что это поможет хоть как-то повлиять на ситуацию. До сих пор о судьбе Уди Гольдвасера и Эльдада Регева, похищенных боевиками Хизбаллы, ничего не известно. Нет полной уверенности даже в том, что они вообще живы.
Единственную информацию, которая дает основание хоть для какой-то надежды, Карнит получила от министра иностранных дел России Сергея Лаврова, с которым израильтяне встретились в Страсбурге. Он сообщил, что по его данным, Эхуд Гольдвасер и Эльдад Регев живы.
- Сергей Лавров ничего не сказал нам о том, откуда у него такие данные, - говорит мне Карнит, - но я ему почему-то верю. Российский министр произвел на меня впечатление человека, который отвечает за свои слова.
Я прошу Карнит рассказать о том, как она пыталась поговорить с президентом Ливана Лахудом, которого встретила в здании ООН в Нью-Йорке.
- Дождавшись конца заседания, где он выступал, я подошла к нему и сказала по-английски, что я жена Эхуда Гольдвасера - израильтянина, которого похитили и удерживают в плену члены организации «Хизбалла». Едва услышав о том, кто я такая, он просто повернулся спиной и отошел подальше, - говорит Карнит. – Даже не захотел со мной разговаривать. Да и что он может мне сказать!
- Ощущаешь ли ты в эти тяжелые месяцы поддержку со стороны государства?
- Я понимаю, что у нашего государства полно проблем, и проблем очень серьезных. Но и государство должно в конце концов понять, что возвращение наших солдат из плена при любом раскладе должно оставаться в числе самых приоритетных задач. Израильская армия построена на резервистах, которые добровольно являются на сборы. Если не вернут Уди, Эльдада и других солдат – кто захочет идти в такую армию, зная, что если подобное случится и с ним, никто не будет биться за его освобождение изо всех сил? Мне очень жаль, что во время операции, целью которой было спасение Уди и Эльдада, погибли другие солдаты. Но я точно знаю, что Уди, не раздумывая, ринулся бы точно так же, как и они, спасать похищенных, никогда не бросил бы их на произвол судьбы.
Мои возможности слишком малы, чтобы вернуть Уди из плена, я всего лишь женщина, которая его любит и которая хотела бы прожить с ним всю жизнь, – продолжает Карнит. – это под силу только государству и мировому сообществу. Они могут заставить лидера «Хизбаллы» соблюдать условия Женевской конвенции и хотя бы дать возможность представителям «Красного Креста» навестить раненых и представить доказательства того, что они живы.
Уди и Карнит знакомы со школы. В детстве оба жили в Нагарии и вместе учились, только в разных классах: Уди старше Карнит на год.
- Школа была маленькая, - вспоминает Карнит, - и все там друг друга знали - по крайней мере, в лицо. Но Уди всегда был таким особенным парнем и заметно выделялся на фоне других, и прежде всего, своей независимостью и сильным характером. У него еще в школе появился свой мотоцикл, он имел массу друзей, был так уверен в себе и всегда знал, чего хочет. В армии он пошел в Гивати, а я – в ВВС. Иногда я видела его в городе и мы кивали друг другу. Сблизились мы с Уди гораздо позже, когда поступили в Хайфский технион и стали учиться на одном факультете. Мы получили первую степень и сейчас уже могли бы быть обладателями второй, но все наши планы рухнули 12 июля, когда случилась эта беда.
- Вообще-то мы с Уди – при всей нашей основательности, в то же время всегда отличались некой спонтанностью, - продолжает Карнит. – Мы ведь прожили вместе восемь лет, а поженились только в октябре 2005-го. И знаешь, как это произошло? Просто как-то оказались с Уди в одном уютном местечке, которое показалось нам настолько симпатичным, что мы подумали: а не устроить ли нам здесь свою свадьбу? Обычно молодые пары вынашивают подобные планы годами, оповещают своих родных о предстоящей свадьбе задолго до самого события. А нас с Уди все восемь лет не покидало ощущение, что мы - уже семья, и какая разница – имеется в наших документах отметка об этом, или нет. Кто бы мог предположить, что первую годовщину своей хупы нам уже не суждено отметить, - Кармит надолго замолкает.
У них была обычная жизнь, как у тысяч молодых семей. Встречи с многочисленными друзьями, визиты родственников, путешествия (самым необычным, по словам Карнит, было трехмесячное странствие по странам Дальнего Востока). Что же касается совместных увлечений, то их было два: любовь к природе (не случайно оба решили стать экологами) и к братьям меньшим. Всех своих питомцев Уди и Карнит подобрали на улице. Они держали у себя двух кошек и собаку.
- Однажды Уди спросил меня, какой подарок я хотела бы получить от него на день рождения, - вспоминает Карнит, - а я отшутилась, сказала, что «подарок» должен обладать четырьмя лапами, хвостом и уметь лаять. На самом деле мы долго не решались заводить собаку – это большая ответственность, к тому же жилищные условия не позволяли. Так что все получилось довольно случайно. У меня были именины, а Уди в тот день вернулся с резервистских сборов и не успел купить подарок. Мы пошли отмечать событие в ресторан, а за столом я все шутила: «Ну и где же мой подарок?» - «Будет, будет тебе еще сюрприз», - отвечал он. И что ты думаешь? Так оно и вышло. Мы сели в машину и поехали домой, а по дороге встретили пса. Очевидно, он потерялся, а, возможно, его бросили хозяева. Несчастный пес метался между машинами, и вид у него был такой растерянный, что у нас сжалось сердце. Это была помесь лабрадора с какой-то другой породой. Никаких сведений о хозяевах на ошейнике не было. Пес был измучен и немного ранен. Мы пытались взять его с собой, но он выскочил из машины. Но едва мы тронулись с места, он вдруг побежал за нашей машиной. Нам пришлось провозиться с найденышем не менее полутора часов, пока, наконец, не удалось «уговорить» его поехать с нами. Я перебралась на заднее сиденье, а пес расположился впереди, рядом с Уди. Когда мы вернулись домой, муж сказал: «Ты хотела подарок на день рождения? Вот он к тебе и пожаловал». Мы назвали собаку «мишегу» («некто»). Кто-то бросил его на дороге, и кто-то послал его нам. «Мишегу» живет в нашем доме уже два года.
- Как он переносит разлуку с Уди?
- Конечно. «Мишегу» на редкость умный пес. Он все-все понимает и ведет себя хорошо. Мне теперь приходится часто ездить в Тель-Авив и Иерусалим, а он терпеливо ждет, и никогда не устраивает дома беспорядка, как это случалось с ним прежде.
- Ты помнишь свой последний разговор с Уди?
- Да, муж был очень усталый, как это обычно бывало с ним в последний день сборов. «Завтра, наконец, я уже буду дома», - сказал он. А в предыдущем разговоре Уди, смеясь, говорил мне: «Если спросить ребят-резервистов, кто из нас больше всего любит свою жену, в ответе можно не сомневаться, потому что все скажут «Уди»». Потому что никто из нас не звонит жене так часто, как я звоню тебе».
- Как у тебя сейчас с учебой? – спрашиваю я Карнит.
- Пока пришлось отложить. Главное для меня теперь – это сделать все для того, чтобы вернуть Уди домой. Когда становится совсем невыносимо, я представляю себе его улыбающееся лицо, и это придает мне сил.
- Как ты представляешь себе дальнейшую жизнь – после того, как Уди вернется?
- Ой, лучше ничего не планировать. Ты планируешь одно, а утром вдруг просыпаешься от воя сирен и понимаешь, что все в твоей жизни теперь будет совсем по-другому. У нас с Уди было столько планов: получить вторую степень, завести детей. Он так мечтал о дочке! И вот произошло нечто такое, что разрушило все наши мечты. Так что оставим планы. Будет просто жить. Я живу сейчас ощущением того дня, когда Уди вернется домой, и я уже никуда его от себя не отпущу. Первые две недели я, наверное, буду рассказывать ему о том, сколько людей в Израиле и в других странах пытались сделать все возможное для того, чтобы вернуть его из плена.
РАБОЧИЕ МИРА И ВОЙНЫ
Прибывший на историческую родину спустя три года после провозглашения государства Израиль, Эдвард Атар предпочел бы взять в руки кирку, а не оружие, но, подчиняясь суровым реалиям, стал бойцом. С 18 и до 54 лет он призывался на резервистские сборы и воевал, а в перерывах между войнами застраивал страну – от Эйлата до Метулы.
Эдвард репатриировался из Ирана в 1951-м. Ему было 18, и он сразу призвался в армию. Принимал участие в Синайской кампании, Шестидневной войне, Войне на истощение, Войне Судного Дня, операции «Шломо Галиль»...
Самые тяжелые дни у него связаны с войнами. Эдвард был артиллеристом: их всегда призывали в числе первых, а домой отпускали последними. По радио еще только сообщают о том, что в районе границы возникла напряженность, а у него в руках уже повестка – срочно явиться в часть! Атар проводил на армейских сборах по месяцу, а иногда и больше. Видел много погибших, хоронил товарищей. Но после окончания сражений бывали и счастливые дни: Эдвард не забудет той эйфории, которую все испытывали после победоносной Шестидневной войны...
С профессией строителя у него связано гораздо больше счастливых дней…Как-то Эдвард пошел на выставку фотографий старого и современного Израиля, увидел, как преобразились за годы одни и те же районы. Он испытал огромное чувство гордости за страну, за всех, кто ее строил. Ради этого стоило терпеть нужду и лишения...На месте пустошей поднялись красивейшие города, на месте песков расцвели сады... Эдвард еще помнил времена, когда все данные о земельных участках записывались вручную, а планы застройки чертились карандашом и раскрашивались гуашью, и его кабинет утопал в груде бумаг и чертежей. Не то, что теперь, когда любую информацию можно вызвать на экран компьютера нажатием мышки.
...Большая часть жизнь Эдварда связана с компанией «Шикун ве овед» (ныне – «Шикун ве бинуй надлан»), застраивавшую Эрец-Исраэль еще с 1930-х годов. Она возводила жилища для еврейских рабочих, прибывавших из-за границы, позже – для сельскохозяйственников. 70 жилых районов с 25 тысячами квартир были построены ею в больших городах еще до 1948 года.
До провозглашения государства компания «Шикун ве овед» не могла свободно покупать земельные участки. Местные арабы не хотели продавать землю еврейской компании. Приходилось идти на хитрость – покупать ее через подставных частных лиц, для чего иной раз приходилось даже платить деньги через Швейцарию, чтобы у продавца не возникло и тени подозрений. У Эдварда в архиве хранится довольно большой список земель в районе Тель-Авива, которые были приобретены именно таким способом. Израильтяне все время старались купить здесь побольше земли – это была сионистская идея.
...В 1944-м в Эрец-Исраэль появилась еще одна строительная компания – «Неве-Овед», благодаря которой получили развитие малые города. В 1950-х произошло слияние «Шикун ве овед» и «Неве-Овед» в одну компанию, которая развернула строительство по всей стране - от Кирьят-Шмоны до Эйлата.
После провозглашения еврейского государства в Израиль стали прибывать корабли с тысячами репатриантов, которые покидали свои временные лагеря на Кипре и в Европе, устремляясь на историческую родину. До начала 1951-го года 600 тысячное еврейское население страны увеличилось более, чем наполовину, приняв еще 700 тысяч евреев со всего мира. В 1948-м многие из них, едва ступив на берег, направлялись в боевые подразделения, чтобы защищать молодое государство от вторжения армий пяти арабских стран.
Тем, кто прибывал первыми, повезло – они занимали имеющиеся, или брошеные арабскими жителями дома. Тех, что достигли обетованных берегов поздее, поселяли во временных лагерях – «маабарот»: первый такой лагерь появился в мае в Иудейских горах, вслед за ним по всей стране были разбросаны еще 140 таких же. В жестяных и шиферных бараках, брезентовых палатках проживали 100 тысяч репатриантов из разных стран. Новоприбывшие жили без света, в ужасной нищете. Продуктов не хватало.
Правительства недружественных Израилю стран, не препятствовавшие выезду евреев на историческую родину, были уверены, что большая часть их вымрет в песках, где ничего нет, но они ошиблись. Люди жили в невыносимых условиях, но с верой, что наступят лучшие дни. Если у израильтян еще случались перерывы между войнами, то перерывов в возведении жилья не было никогда. Молодому государству нужно было как можно быстрее вывести людей из бараков.
Первыми появились комнаты с кухонным уголком и туалетом – всего 28 метров общей площади, на которой размещалась целая семья. Потом стали строить полуторакомнатные квартиры. К ним давался впридачу дунам земли (позднее – полдунама) – с тем, чтобы люди занимались сельским хозяйством и могли себя прокормить. Но правительство очень быстро поняло, что подобная концепция ошибочна и когда нужно будет прокладывать новые дороги и развивать города, это породит немало проблем. Да и зачем разбазаривать дефицитные земли? Израильские строители взяли курс на повышение этажности жилья. А после Шестидневной войны по всей стране начали строить квартиры для молодых семей.
Расцвет строительной индустрии пришелся на 1970-е годы, когда жилье возводилось уже целыми районами, отчего часть квартир даже пустовала, да и рабочих рук не хватало (тогда на стройках работали в основном рабочие с территорий, позже нашли выход – стали привозить иностранных рабочих). Позже решили, что не стоит вести массированную застройку в одном и том же месте - лучше добавлять понемногу домов в разных районах, чтобы квартиры не простаивали.
В 1980-х наступил спад. И только благодаря большой алие из бывшего Союза израильская экономика, и в том числе – строительная индустрия, стали выходить из состояния тяжелого застоя. В середине 1980-х была страшная инфляция – цены за месяц вырастали на 25 процентов, люди старались всем запасаться впрок, даже растительным маслом, зная, что потом заплатят за него намного больше. В 1980-е, когда компания, где работал Эдвард, приобрела земельные участки на десятки миллионов долларов, он задавался вопросом: кто сможет все это поднять, ведь экономика страны в таком беспросветном кризисе? Но случилось чудо: после перестройки в СССР открылся железный занавес, и в Израиль стали прибывать десятки тысяч репатриантов. Все пришло в движение. Строительство было на подъеме: теперь было для кого возводить дома по всей стране. С начала 1990-х и по нынешний день практически было завершено строительство на участках, приобретенных в конце 1980-х, и в том числе – на бывших пустырях.
Эдвард Атар из тех, кто предпочитает заниматься реальным делом. Выучившись на инженера, он занимался регистрацией земельных участков, приобретаемых компанией: знал на память, сколько у нее свободной земли, а сколько застроено. В конце каждого года составлял отчет, определявший будущую стратегию компании. И даже достигнув пенсионного возраста, продолжал трудиться в той же самой компании «Шикун ве бинуй надлан» помощником руководителя отдела земельных участков. За несколько десятилетий в его памяти образовался архив, способный выдать информацию по любому участку – когда он был приобретен, когда застраивался, или для каких будущих проектов был прибережен.
Эдвард счастлив, что ему выпало участвовать в процессе застройки страны и наблюдать, как все в Израиле менялось на протяжении десятилетий. Он мечтает о том, чтобы на этой земле был мир, и государство продолжало развиваться. Чтобы будущие поколения израильтян только строили, а не воевали, и получали удовольствие от того, что они делают. Хватит войн. Евреи заплатили за существование своего государства, которое стало домом для евреев всего мира, слишком тяжелую цену.
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН
Не было в истории израильской армии человека более неординарного, чем Меир Хар-Цион. Сержанта, командовавшего офицерами. Солдата, названного начальником генерального штаба Моше Даяном, лучшим со времен Бар-Кохбы. Спецназовца, для которого не существовало невыполнимых заданий. Разведчика, способного проникнуть на любой вражеский объект. Стратега, определившего главные принципы проведения бовых операций ЦАХАЛа. Отчаянного храбреца, добравшегося до Красной Петры, расположенной на враждебной территории, и вернувшегося невредимым. Человека с железными принципами, до самой смерти не простившего своему лучшему боевому другу Шарону размежевания 2005 года.
Меир Хар-Цион, чья военная карьера длилась всего пять лет, еще при жизни стал легендой ЦАХАЛа и остается ею по сей день. Он единственный в истории ЦАХАЛа получил офицерское звание без учебы на офицерских курсов по прямому указанию начальника генштаба Моше Даяна, который считал: Меиру нечему учиться у армии, это она должна учиться у него. Принципы Хар-Циона и по сей день на вооружении ЦАХАЛа, и главные из них – не существует военных операций, которые невозможно выполнить; всегда выносить своих раненых с поля боя.
Призвавшись в армию в 1952-м, в сентябре 1957-го Меир получил в военной операции на территории Иордании тяжелое ранение: пуля вошла в горло и застряла в затылке. Военный врач делал ему трахеотомию прямо во время боя – под прикрытием его товарищей. Меир выжил, но на всю жизнь остался инвалидом. Речь постепенно вернулась, но левая рука почти не действовала, что не помешало ему сражаться в качестве добровольца за освобождение Иерусалима в 1967 году, а впоследствии выстроить на севере большую ферму для своей семьи.
Писали о нем много, но сам он интервью давать избегал, нарушая молчание в крайне редких случаях. Известно его резкое высказывание в 2005-м году по поводу размежевания, после чего он прервал отношения с Ариэлем Шароном, с которым совершал в составе знаменитого 101-го подразделения спецназа дерзкие операции по ликвидации баз арабских террористов на территории противника.
Идея его прижизненной канонизации была не по душе самому герою. Очевидно, у Хар-Циона был к себе особый счет. Человек, известный всей стране, не мелькал на экранах телевизоров, и представление о том, как он выглядит, можно было получить лишь по архивным черно-белым снимкам 1950-х годов. Меир Хар-Цион жил довольно замкнуто в окружении близких у себя на ферме, названной в честь трагически погибшей в 1954-м году сестры Шошанны. И так же тихо ушел. Утром его сын Моше еще, как обычно, говорил с отцом по телефону, а всего через полчаса получил сообщение о том, что того уже нет в живых. Никогда еще на тихой ферме Ахузат-Шошаним не было такого множества людей, которые пришли проститься с легендарным воином. На церемонию прощания прибыли так же президент Израиля Шимон Перес, премьер-министр Биньямин Нетаниягу, министр обороны Буги Аялон, начальник генерального штаба Бени Ганц и Эхуд Барак.
К тому времени не было уже в живых многих боевых товарищей, с которыми Меир Хар-Цион проводил антитеррористические операции в составе 101 спецподразделения и 890-го десантного полка: Ариэля Шарона, Аарона Давиди, Дани Матта и других.
- К сожалению, это поколение уходит, - говорит мне Куши Римон, один из самых близких друзей семьи Хар-Цион. Куши Римон был своим человеком на ферме Ахузат-Шошанна. Когда он приехал на шиву, его даже разместили на ночь в спальне Меира, на его кровати. - Мы были моложе, чем эти ребята, настоящие израильские герои. Но как же нам хотелось быть не хуже! Мы во всем старались брать с них пример. Вслед за Меиром я тоже отправился в Иорданию к Красным Скалам и вернулся живым. Не всем повезло, как мне: многих из тех, кто хотел повторить отчаянный поход Хар-Циона, убили иорданцы или местные бедуины. Я не знал человека, более отважного и бесстрашного, чем Меир. Он не боялся ничего! Для него не существовало препятствий. Я многому учился у него. Другого такого нет, - Куши тяжело вздыхает.
...В этот момент я вспоминаю свою осеннюю поездку в пустыню Арава, на ежегодную церемонию памяти погибшего в 2001-м году спецназовца Ротема Шани, куда вот уже тринадцать лет съезжаются его близкие и боевые товарищи. Утром, когда все поднялись на возвышение – к памятнику Ротема, я испытала странное ощущение: стоявший рядом со своим отцом незнакомый мне подросток явно кого-то напоминал. Но кого? Высокий, с прямым носом и гладкими волосами... Ну да, конечно... парень был настоящим «двойником» Хар-Циона с той самой знаменитой фотографии 1955 года бойцов 890 батальона, где Меир стоит во втором ряду, крайний слева, рядом с Шароном, а дальше - Моше Даян и Дани Матт. Оказалось, что это был внук Меира Хар-Циона, удивительно похожий на своего деда. На церемонию памяти Ротема он прибыл со своим отцом – Моше Хар-Ционом.
...Рахель Савураи, та самая девушка, которая совершила в 1953-м году вместе с Меиром Хар-Ционом дерзкий поход к Красным Скалам, повторенный впоследствии многими молодыми израильтянами, тяжело переживает уход своего давнего друга. На протяжении многих лет она поддерживала связь с ним и его семьей. Известие о его смерти было для нее громом среди ясного неба.
- Меир был удивительным человеком, настоящим мужчиной, храбрецом, воином, - говорит она мне. – Тебе скажет об этом каждый, кому приходилось иметь с ним дело. Он был надежным как скала. И очень настоящим во всем. Никогда не бросал слов на ветер и никогда не изменял своим принципам. На таких, как он, держится Израиль.