Змей-Горыныч, по кличке Триединый Огнемет, случайно отрезал себе голову во время бритья.
Две оставшиеся головы якобы переполошились, но в глубине души обрадовался: не стало Горынычу никакой мочи сожительствовать с собою втроем, по причине несовместимости взглядов на принципиальные вопросы бытия. Например, первая голова подстрекает организм отыскать Ивана-Дурака и поставить его раком за борзый нрав: потерял смерд почтение к сверхъестественным силам и отказывает им в суверенном праве с позиций вульгарного материализма и борьбы с религиозными предрассудками. Но вторая голова не хочет разменивать себя на бытовуху и призывает лететь на международную конференцию сверхдержав (причем, не своим атавистическим ходом, а на авиалайнере «Эйр Франс» для солидности и камуфляжа), чтобы ратовать там за всеобщее разоружение (по той, между головами говоря, причине, что воздушное пространство должно принадлежать своим исконным властелинам). Однако третья голова не прельщается ни отмщением, ни прозорливой политической стратегией, но изъявляет желание лежать на диване и смотреть телик: что-нибудь из золотых времен доледникового периода, вроде «Легенды о динозавре», «Мира юрского периода» или, на худой конец, из цикла «В мире животных».
И вот это Крыловское бескрылое лебращучество, с тупиковым конфликтом интересов и конфронтацией ценностей, довело Горыныча до такого отчаяния, что когда он отсек себе голову, две оставшиеся, накричавшись как кликуши, вздохнули с облегчением. Ибо подумалось им: уж, вдвоем как-нибудь проще договориться.
Ан не тут-то было! Раньше еще получалось войти в сепаратную коалицию с какой-нибудь из голов ради достижения временного соглашения. Бывало, вторая голова подговаривала третью смотреть по телевизору вместо фильмов о пращурах свежеиспеченные международные новости с той самой конференции, разоружить которую не удалось, – и все для того, чтобы не вступать в сношения с Иваном-Дураком, так как еще неизвестно от чего он не лечится. Или первая и вторая головы принимались корить лежебоку и стращать ее остеохондрозом. Причем, первая надеялась, что если расшевелить третью, то она уж скорее согласится встретиться с Иваном на поле брани, потому что это ближе и не нужно жить в бесповоротном гостиничном пространстве; тогда как вторая рассчитывала, что связываться с Иваном третья поленится и предпочтет прения в кулуарах.
Однако, оставшись вдвоем, головы окончательно упустили из виду перспективу взаимовыгодного компромисса. Хуже того: желания отсеченной головы просочились в их подкорку, нарушив там целостность мировоззреченской парадигмы. И вот вторая уже желает не просто заявиться на конференцию, но стукнуть там башмаком по круглому столу затянувшихся переговоров. А третья утратила интерес к природе и древней истории планеты и шалеет от боевиков.
Но это лишь полбеды. Стали подозревать друг друга головы в чем-то очень нехорошем.
– А вот ты мне скажи, – спрашивает вторая третью, якобы промежду прочим, с эдаким многозначительно-пристальным прищуром, – это зачем же ты ее надоумила бриться опасной бритвой? С какого такого перепугу?
– А то ты не знаешь? – возмущается третья, но как-то уж очень чересчур, словно в Большом Театре Станиславского. – Сколько денег уходило на лезвия безопасной! А стрижка у брадобрея? А панамы и шляпы с пером? Ты что ли занималась финансовым бюджетом? Где там, нас волнуют политические утопии! Ты мне лучше другое объясни: зачем ты ее в такой ответственный момент от бритья отвлекла?
– Я? – столбенеет вторая. – Не припоминаю.
– А кто ей крикнул: ой, смотри, птичка летит!
– Ну, так действительно мимо Соловей-разбойник пролетал. Не каждый день такое увидишь.
– Уж, и не каждый? Он здесь постоянно шныряет и шпионит за нами. Вот когда на гору одноногий лез, это было зрелище, а ты и ухом не повела.
– У тебя все в башке смешалось. Одноногого мы видели уже после трагедии. По крайней мере, я ее под руку не толкала...
– А кто толкал?
– А вот, к примеру, ты...
– Я?!
– А кто еще? Я к рукам вообще касательства не имею. Кому ухо чесать приспичило?
– Ну, и что в этом такого? Уши часто чешутся, если за ними не ухаживать.
– Правой рукой? Той, в которой бритва была?
– Правая ко мне ближе... А она могла бы и левой бриться.
Такие вот нелицеприятные инсинуации и экивоки. А где взаимные обвинения, подымает свои неугомонные головы Гидра нечистой совести – набухает, вынашивая в черном чреве горький яд вины.
Не могут головы смотреть на обезглавленную шею: торчит она немым укором; мороз по коже нагоняет.
– Тебе-то что, – горюет вторая, – ты далеко, а мне она беспрерывно глаза мозолит...
– Да уж лучше, когда под боком, – не уступает третья первенства душевной муки. – Я знаю, что она там, но толком не вижу. А воображение рисует кошмары сгущенными красками.
Отправились головы к хирургу, заметать улики содеянного. Требуют шею искоренить. Торчит, мол, как труба крематория. А хирург боится взять грех на душу. Дескать, в шее расположены важные кровеносные артерии, и ампутация подвергнет пациента фатальному риску, и максимум что дозволяет ему этикет медицинской профессии, это скрутить шею в бараний рог былого изобилия.
Помудрил хирург, увязал шею, как младенческую пуповину, и выписал змея с богом на амбулаторное лечение. А тому не то что не лучше, а так скверно, хоть вешайся: стали головы задыхаться, словно с ущемлением шеи нарушился баланс драконьей экосистемы.
Пошел Горыныч к терапевту, а тот руками разводит и отнюдь не для объятий: дескать, привык лечить лишь тех, у кого парность органов является финальным итогом эволюции, а не следствием вычитания. Идите, мол, лучше к ветеринару. Приходит Горыныч по направлению, а ветеринар тоже умывает руки: он якобы больше по части парнокопытных и домашних питомцев, а Змею лучше обратиться в общество защиты животных. А там ему и говорят не без тени бюрократического иезуитства: в Красной Книге, которая нам заместо Библии, такой особи, как вы, не числится, хотя в нее занесены сотни редкостных экземпляров. Так что, может, вас вообще не существует. Извольте разбираться сами.
С приступами удушья у Горыныча как-то наладилось. Только стал валить из ноздрей едкий дым, без всякого на то огня. Впрочем, это еще куда ни шло. Но стало вдруг головам как-то боязно друг друга. Выкинули они из дома по обоюдному согласию все режущее и колющее. Перестали бриться и обрезать ногти на лапах. Ели голыми руками, и никакого мяса: чтобы не внушать себе хищнические идеи. А лучше вообще жидкое.
И, может, от беспокойства или несбалансированной вегетарианской диеты разобрал Змея беспросветный, как ноябрьский дождь, понос – ежечасно, с рассвета и до зари. И тут уже не то что лететь делегатом на международные переговоры, а и на диване не улежишь: каждую минуту изволь усаживаться на толчок, словно на королевский трон. Хорошо еще одна прямая кишка.
Однажды приснился головам единорог (дурная для драконов примета) и говорит:
– Ну, что, к гастроэнтерологу теперь намылитесь?
– Наверное, – озадачились головы, – мы еще не думали о следующем этапе лечения.
– Ну, и зря. Это у вас на нервной почве. Шли бы лучше к психиатру.
Проснулись головы, переглянулись и сразу поняли: к психиатру ни ногой. Обнаружит у них раздвоение личности, упечет безвылазно в психушку.
Но жизнь продолжается, и, значит, нужно как-то жить. Смирил Змей гордыню, подладился к новым условиям. Постелил себе мягкий, с разноцветными ромбами, коврик у входа в туалет и зеркало в прихожей хитроумно развернул, чтобы не только удобства под рукой, но и памятный вид из окна, в силу законов оптики. Тоскуют, правда, головы по высшему авиапилотажу. Крылья за плечами зудят от бездействия, однако совестно загрязнять окружающую среду. А если Соловей-разбойник увидит, засмеет до колик и опозорит перед Иваном-Дураком.
Говорят: нет худа без добра. Наблюдение, конечно, сомнительное и предвзятое, но с водворением позорного недуга стали головы лучше уживаться друг с другом. Бывает, лежат на коврике, пьют рисовый отвар от диареи, вспоминают о минувшем: о веселом парне Иване-дураке, об обольстительнице Василисе Прекрасной, поминают геройски павшую голову, но, главное, коротают время за проникновенным дружеским диалогом:
– А что, сегодня разве праздник?
– Вроде нет...
– Тогда по какому поводу фейерверк?
– Как ты сказала?
– Салют, деревянная твоя башка!
– Да какой там салют. Это пять жар-птица отжигает.
– О, а давай послушаем «Жар-Птицу» Скрябина?
– Разве ее не Чайковский написал?
– Ну, ставь Чайковского.
– У нас только скрипичная соната Моцарта.
– Вот и хорошо, а то я Чайковского как-то не очень.
– Да, я бы и сама Моцарта послушала.
– Как жаль, что у нас проигрыватель сломан.