О Дворжецком - Владимир Наумов

Светлана Шакула
     Фрагмент творческого вечера семьи Дворжецких в зале дома Актёра, 26.12.1987 г.   

   Ну, прежде всего, я хотел сказать, что то, что сегодня здесь происходит, это замечательно! Это замечательно, потому что, знаете… вот я очень волнуюсь от того, что мне пришлось довелось, и посчастливилось… и для меня это большая честь сказать несколько слов на вечере, посвящённом семье Дворжецких.
   Это замечательные актёры, прекрасные люди, необыкновенно разные все, имеющие… какую-то печать!.. собственной личности – каждый из них. И вместе с тем их внутренне роднит нечто такое, что очень трудно сформулировать словами, но что просто просвечивает в каждой роли, которую они делали.
   Я сегодня главным образом скажу о Владиславе Дворжецком, с которым я работал, которого я вспоминаю всё время, и которого сейчас мне лично в этой последней новой работе (я сейчас снимаю картину «Закон) очень не хватает…
   Знаете, вот много лет назад нам с Аловым принесли фотографию молодого тогда человека. Мы только приступали к фильму «Бег» и искали, значит, актёра на роль Хлудова. Это, как вы понимаете, очень сложная роль, требующая высокого мастерства и профессионализма. И мы не предполагали даже, что мы можем совершить этот поступок – взять Владика Дворжецкого на эту роль. Он нас заставил это сделать, причём заставил, не приложив к этому ни малейших усилий – личных, человеческих.
   Когда мы первый раз увидели его на фотографии, то хотели взять на Тихого. Потом подумали, что, нет, что может на Голубкова. Ну, отложили, репетировали с ним, видели, что он очень неопытен ещё, совсем молод, он практически до этого ничего большого не делал. Но мы даже не думали о Хлудове.
   Но он нас, ну я не могу сказать слово «заворожил», это, наверное, не правильное будет – он нас загипнотизировал. Каждое новое его появление… Он просто приходил (мы там репетировали с другими актёрами), он сидел, но мы всё время смотрели на него…
   Владик… имел уникальную актёрскую спосо… дар, уникальный дар… Вы знаете, можно быть замечательным актёром, великолепно говорить, можно даже молчать хорошо, что значительно труднее… Если есть такая партитура, точно выстроенная, так сказать, паузы, роли, опираясь на какие-то подробности жизни, как говориться, человеческого духа в его динамике, развитии и так далее.
   Он, кроме всего этого, имел такую, как вам сказать, способность мгновенно, сиесекундно заворожить. Вот у него было что-то… гипнотическое в этом человеке, было что-то гипнотическое…
   И конечно, он сильно расходовался, необыкновенно… даже на репетициях расход вот этой душевной энергии был колоссальным у него, даже страшно было иногда… 
   Это был человек, который умел не только молчать, но как бы смотреть внутрь себя. Ну вот то, что мы так условно называем внутренней тишиной. Это особое, поразительное свойство актёрское, редко встречающееся. Мы видели очень много замечательных первоклассных актёров, но вот он был, он оказывал такое психобиологическое давление… на человека, который присутствовал в комнате…
   И мы понимали, мы понимали, что не можем его снимать, потому что он неопытен, он не знает и так далее, но мы не могли просто пожертвовать вот этим необыкновенным качеством, понимая, что это ценнее всего. Ценнее умения, ценнее трудолюбия, которое у него было очень, тоже значительное…
   И вот постепенно, постепенно он каким-то образом как бы проник, значит, в нас и мы уже не могли представить себе никого другого, но ещё… ещё не могли сказать об этом друг другу. И довольно долго, как потом выяснилось, в течение недели, а может быть, и полторы недели, мы ходили, нося эту тайну каждый в своей душе, не рискуя сказать другому, что «давай, попробуем его на Хлудова».    
   Он был просто, я бы сказал, уникальным человеком. Он оставлял по пути. Вот знаете, как можно оставлять куски мяса, как говорится. Вот он оставлял куски такие, обрывки, обломки или скорее… да, своей души… Он после съёмок… был выжат, уничтожен, и практически, без физических сил… Это был человек, который… ну я не могу судить обо всей его работе, он сделал много картин, много прекрасных работ у него осталось… Я просто говорю о том, что нам удалось с ним поработать, об этом периоде.
   Кроме того, он был очень достойный человек… Знаете, в нём не было суеты, не было мелкой, а может быть даже, и иной раз необходимой какой-то поспешности и… которая в нас всех есть… и суетности… Он был каким-то, он думал о чём-то значительном… всегда…
   Он вообще был значительной личностью. И мне кажется, что это откладывало отпечаток на том, что он делал. Так сложилась судьба, что, к сожалению, мы всего лишь один раз встретились с ним ещё в маленькой роли в большом, огромном фильме «Легенда о Тиле Уленшпигеле», который шёл четыре часа (а в варианте для Западной Германии вообще семь часов).
   Там он играл у нас маленькую роль – Филиппа Второго, небольшую роль. Она, может быть, не так заметна была, как «Бег»… он уже был профессиональным актёром…
   Но что поразительно, он совершенно не утратил вот этих своих качеств, которые привлекли нас при первом знакомстве с ним. Он остался таким же наивным, очень каким-то безыскусным человеком, который не пообтесался, не понаблотыкался, как любил говорить мой друг, ныне тоже покойный Алов. Он не наблотыкался, он остался…
   Он также волновался, он также нервничал, хотя у него уже была и слава, и успех, и здесь, и за границей. Я видел, мы с ним ездили, я видел, как его принимали, с каким успехом и так далее… Было…
   Вот он остался добрым, достойным, порядочным и самое главное, конечно, таких людей немного, но они всё-таки есть, но самое главное – в нём был тот звон, какой-то особый, он был рождён актёром…
   Люди иногда становятся актёрами, это можно сделать, становятся блистательными актёрами. Вот он был готов, он был рождён, его организм был для этого создан. У него были такие потрясающие глаза. Знаете, вот я говорю, что вот иногда смотришь картины старых художников… Говорят что… некоторые даже полагают, что вот внешность там и так далее… иногда её противопоставляют как-то жизни внутренней, душевной…

   Вот если обратиться к картинам старых итальянских мастеров Возрождения или Северного Возрождения, вы увидите – мгновения, вспышка какая-то, больше ничего! На картине… ничего… Рембрандт. «Старик». Два разных глаза: один – слезящийся, полуслепой и бессильный, а другой – жадный и чего-то хотящий. Даже не понимаешь, что происходит сразу. Почему такое впечатление от картины? Не разбираешься – и не надо разбираться! Возникает ощущение тревоги, страшного напряжения внутреннего. Вот от столкновения с таким человеком, как Дворжецкий Владислав, возникало это ощущение – с ним было всё время какое-то чувство напряжения и даже неудобства какого-то… неудобства…
   Вот сейчас, когда уже нет его, нет моего друга Алова, с которым мы работали вместе…
   Я вот начинаю новую картину сейчас, занимаюсь этим делом, актёрами, труднейший момент, я всё время его вспоминаю, не только я, вся наша группа. А вот, как Владик бы, как бы Владик… Ну что ж, ничего не сделаешь… актёры…
   Умер очень рано… если вы напряжёте память, а может и не будете напрягать, вы можете перечислить большое количество актёров, которые умерли в таком возрасте… Приблизительно в этом возрасте… И Даля можно назвать, и Высоцкого, и многих других замечательных актёров…
   Вот видимо вот эта трата, вот эта способность… Способность завидная, уникальная и проклятая совершенно способность. Значит, как-то тратить то, что отпущено для жизни, у них была… у них была… Вот…